овороте Гранд-вью Серкл - весьма впечатляющее строение в колониальном стиле с черными ставнями на окнах. Дома она прошлась по комнатам нижнего этажа, включая везде свет, потом зажгла газовый камин в гостиной. Когда был жив Майкл, он здорово умел разводить огонь, мастерски укладывая растопку и поленья так, что пламя горело долго и равномерно, и аромат древесины наполнял комнату. Как ни старалась Китти, у нее так не получалось, и, мысленно попросив прощения у Майкла, она установила газовую горелку. Она поднялась в спальню, которую обставила в абрикосовых и светло-зеленых тонах, подражая сочетанию, увиденному на гобелене в музее. Стащив с себя серый шерстяной костюм, она уже предвкушала, как залезет после душа в удобную пижаму и халат, но тут же оборвала себя, решив, что это дурная привычка, ведь еще только шесть часов. Вместо этого она вытащила из шкафа синий спортивный костюм и кроссовки. "Сейчас как раз самое время сделать пробежку", - сказала она себе. У Китти был разработан постоянный маршрут - от Гранд-вью до Линкольн Авеню, одна миля в сторону от центра, поворот у автобусной стоянки и - обратно домой. Ощущая приятное напряжение в теле после пробежки, Китти сбросила в ванной одежду в корзину с грязным бельем, приняла душ, скользнула в пижаму и остановилась перед зеркалом. Она всегда была стройной и поддерживала себя в хорошей форме. Морщинки вокруг глаз не слишком глубокие. Волосы выглядели совершенно естественно, парикмахеру удавалось подобрать оттенок краски в точности соответствующий ее природному, рыжеватому. "Неплохо, - кивнула Китти своему отражению. - Но, Боже мой, через два года мне будет уже шестьдесят." Семь часов - время для теленовостей и шерри. Китти прошла через спальню к коридору и вспомнила, что оставила в ванной свет. Хочешь - не хочешь надо экономить электричество. Она вернулась и протянула руку к выключателю, и рука ее замерла на полпути. Она заметила синий рукав своего спортивного костюма, который свешивался из корзины. Горло Китти перехватило от страха, губы мгновенно пересохли, она почти почувствовала, как у нее зашевелились волосы. Этот рукав! А в нем - рука. Вчера, когда ее лошадь споткнулась. Летящий обрывок целлофана, коснувшийся ее лица. Промелькнувшая рука в синем рукаве. Она же не ненормальная, она все это на самом деле видела. Китти не вспомнила о вечерних новостях, она сидела на диване перед камином, подавшись вперед и потягивая шерри. Но ни огонь, ни шерри не могли унять охвативший ее озноб. Надо бы позвонить в полицию, но, может, она ошибается. Тогда она будет выглядеть полной идиоткой. "Я не ошибаюсь, - твердила себе Китти, - но подождем до завтра." Она приняла решение на обратном пути заехать в парк и подняться на холм. "Конечно, я видела руку, но кому бы она ни принадлежала, тому уже вряд ли можно помочь." "Ты говоришь, в квартире Этель хозяйничает племянник?" - спросил Майлс, наполняя ведерко для льда. "Ну, так он взял деньги, а потом положил их обратно. Что же здесь такого?" И снова, слушая убедительные объяснения Майлса, Нив чувствовала себя глупо; такими же нелепыми после разговора с отцом казались Нив все ее соображения по поводу исчезновения Этель, а позже - по поводу ее зимней одежды. Теперь вот - история со стодолларовыми купюрами. Она была рада, что хоть не рассказала Майлсу о том, что встречалась с Джеком Кэмпбеллом. Придя домой, она переоделась в голубые шелковые брюки и такого же цвета блузку с длинными рукавами. Нив ожидала, что Майлс выскажет что-то вроде: "Весьма изысканно. В самый раз для того, чтобы обслуживать гостей во время трапезы". Но вместо этого увидев дочь, входящую на кухню, его глаза потеплели. "Твоей матери всегда очень шел голубой цвет, - сказал он. - Ты с возрастом все больше становишься на нее похожа." Нив заканчивала последние приготовления, тоненько нарезая ветчину с дыней, выкладывая макароны с соусом "песто", палтус, фаршированный креветками, овощи, салат из листьев эндива и аругулы, сыр и пирожные. Она достала кулинарную книгу Ренаты и листала ее, пока не наткнулась на страничку с набросками. Избегая рассматривать рисунки, Нив сосредоточила свое внимание на написанные от руки указания Ренаты по поводу приготовления палтуса. Удостоверившись, что все сделано подобающим образом, Нив достала из холодильника банку с икрой. Майлс наблюдал, как она раскладывает тосты на блюде. "Я все-таки плебей - никогда не понимал изысканности вкуса этой штуки", - сказал он. "Вряд ли это признак плебейства, - Нив вынимала ложечкой икру на кружочки тостов. - Просто ты многого был лишен." Она внимательно взглянула на отца. На Майлсе был темно-синий пиджак, серые брюки, светло-голубая рубашка и красивый красный с синим галстук, который она подарила ему на Рождество. "Интересный мужчина, - подумала Нив. - И ни за что не скажешь, что он так тяжело болел." Она высказала это вслух. Майлс с некоторой опаской протянул руку к тостам и быстро засунул один в рот. "Нет, все равно мне не нравится, - прокомментировал он, а потом добавил, - Я, действительно, прекрасно себя чувствую, и моя бездеятельность начинает меня раздражать. Я зондирую почву относительно места начальника Отдела по борьбе с наркотиками в Вашингтоне. Эта работа будет занимать все мое время. Что ты думаешь по этому поводу?" Нив вздохнула и обняла его: "Это замечательно. Действуй. Это как раз для тебя." Она напевала, неся икру и блюдо с бри в гостиную. Если бы еще объявилась Этель Ламбстон. Она как раз размышляла, как скоро может позвонить ей Джек Кэмпбелл, как раздался звонок в дверь. Оба гостя явились одновременно. Епископ Дэвин Стэнтон относился к числу тех немногих прелатов, которые даже в мирской жизни уютнее чувствуют себя в одежде священника, нежели в спортивном пиджаке. Пряди когда-то медного цвета волос смешались с сединой; добрые синие глаза за стеклами очков в серебряной оправе излучали тепло и ум. Его высокая и тонкая фигура при движении производила впечатление очень гибкой и подвижной. Нив всегда испытывала при нем неловкость, считая, что Дэв может читать мысли, и одновременно удовлетворение, потому что была уверена, что Дэву должно нравится то, что он читает. Она сердечно поцеловала его. Энтони делла Сальва, одетый в свое новое детище, был, как всегда, ослепителен. Элегантный покрой темно-серого из итальянского шелка костюма позволял скрывать излишнюю полноту, которая становилась все более и более внушительной, хотя дядя Сал и так никогда не отличался худобой. Нив вспомнила, как Майлс подметил однажды, что Сал напоминает ему сытого кота. Сравнение и в самом деле было очень точным. Его черные волосы, которых совершенно не коснулась седина, соревновались в блеске с такими же черными мягкими кожаными мокасинами от Гуччи. У Нив появилась профессиональная привычка тут же подсчитывать стоимость наряда; костюм Сала она оценила не меньше, чем в пять сотен долларов. Как обычно, Сал начал с беззлобного подтрунивания. "Дэв, Майлс, Нив! Мои самые близкие люди, не считая, конечно, моей теперешней подружки и всех моих бывших жен. Дэв, как ты думаешь, примет меня наша церковь обратно в свое лоно, когда я стану совсем старым?" "Блудному сыну надлежит вернуться раскаившимся и в рубище," - суховато заметил епископ. Майлс засмеялся и обнял обоих друзей. "Господи, как хорошо, когда мы вместе. Я чувствую себя снова в Бронксе. Ты еще пьешь "Абсолют" или сейчас это уже не в моде?" Вечер начался, как всегда, в прекрасной дружеской обстановке, не требующей никаких условностей. Споры по поводу второго мартини, неопределенное пожимание плечами, "Почему бы и нет, мы не так часто собираемся" - это со стороны епископа; "Да нет, мне, пожалуй, хватит" - Майлс; беспечное "Разумеется" Сала. Потом разговор вдруг резко повернул от сегодняшней политики (победит ли мэр снова на выборах) к проблемам церкви. "Если ты не в состоянии выложить 1600 долларов в год, твой ребенок не может ходить в приходскую школу! Боже мой, а помните, как наши родители платили один доллар в месяц, когда мы ходили в школу Св. Франциска Ксавьера? Приход содержал школу на деньги, вырученные от игры в Бинго." Жалобы Сала по поводу импорта: "Естественно, нам надо было бы везде приклеивать ярлыки, что то-то и то-то сделано таким-то профсоюзом, но мы же получаем вещи, сделанные в Корее или Гон Конге, и платим за них треть цены. Если мы перестанем их брать, мы просто прогорим, а, когда берем - нас обвиняют в подрыве профсоюзов." Рассуждения Майлса: "Я все еще думаю, что мы и половины не знаем, сколько денег отмывается на 7 Авеню." Разговор завертелся вокруг смерти Никки Сепетти. "Умереть в собственной постели - он слишком легко отделался, - высказался Сал, согнав с лица веселость. - После всего, что произошло с твоей красавицей." Нив заметила сжатые губы Майлса. Когда-то давно Сал услышал, как Майлс, поддразнивая Ренату, назвал ее "моя красавица" и, к раздражению Майлса, подхватил это. "Как дела, красавица?" - приветствовал он Ренату. Нив не могла забыть эпизод, который произошел на поминках Ренаты. Сал тогда опустился на колени возле гроба с глазами, полными слез, затем поднялся, обнял Майлса и сказал: "Попытайся думать, что твоя красавица уснула." Майлс тогда ответил ему: "Она не уснула, Сал, она умерла. И ты больше никогда не называй ее так, только я имею на это право." Его голос был лишен какого-либо выражения. До сегодняшнего дня Сал больше не позволял себе этого. Наступила неловкая пауза. Сал одним глотком допил мартини, поднялся, улыбаясь, и бросив: "Я сейчас вернусь", прошел по коридору в туалет для гостей. Дэвин вздохнул: "Может, он и великий дизайнер, но в нем все еще слишком много показушного." "Он дал мне старт, - напомнила ему Нив. - Если бы не он, кем бы я сейчас была? Наверное, заместителем завотдела в "Блумингдейлс." Она посмотрела на выражение лица Майлса и сказала: "Только не говори, что это было бы лучше." "Я такого и в мыслях не держал." Накрывая к обеду, Нив погасила люстру и зажгла свечи. Комната погрузилась в мягкий полумрак. Каждое блюдо сопровождалось комментариями: "Превосходно! Замечательно!" Епископ и Майлс пошли по второму кругу, Сал - по третьему. "Никаких диет, - сказал он. - Это самая вкусная еда во всем Манхэттене." За десертом разговор снова незаметно перескочил на Ренату. "Это один из ее рецептов, - сказала им Нив. - Приготовлено специально для вас. Я только недавно начала заглядывать в ее кулинарную книгу, это ужасно интересно." Майлс перевел разговор на свою будущую возможность возглавить Отдел по борьбе с наркотиками. "Я, может быть, составлю тебе компанию в Вашингтоне, - сказал Дэвин, улыбаясь, - Но это пока строго между нами." Сал настоял на том, чтобы помочь Нив убрать со стола и вызвался сварить эспрессо. Пока он возился с кофеваркой, Нив вытащила на свет изящные кофейные чашечки - зеленые с золотом, переходящие в семье Росетти по наследству. Звук падающего предмета и вскрик заставил всех побежать на кухню. Ручка от кофеварки отвалилась, и кофеварка упала, залив стол и кулинарную книгу Ренаты горячим кофе. Сал приплясывал у крана, держа докрасна обожженную руку под струей холодной воды. Он был бледен, как привидение. "У этой чертовой посудины отломилась ручка, - он пытался придать своему голосу безразличие. - Майлс, я думаю, что ты мне просто решил отомстить за то, что я тебе когда-то в детстве сломал руку." Ожог был достаточно обширным и, конечно, болезненным. Нив схватила листья эвкалипта, которые Майлс всегда держал на случай ожогов, осторожно высушила руку Сала, положила на нее листья и обернула мягкой льняной салфеткой. Епископ тем временем расставил чашечки и начал их протирать. Майлс пытался высушить книгу. Нив не могла не заметить боль в его глазах в то время, как он рассматривал рисунки на намокших, покрытых кофейными пятнами страницах. Сал тоже обратил на это внимание; он выдернул свою руку, над которой хлопотала Нив. "Майлс, ради всего святого, прости." Майлс держал книгу над раковиной, стряхивая последние капельки кофе, потом накрыл полотенцем и бережно положил на холодильник. "Не за что извиняться. Нив, где ты откопала эту чертову кофеварку, я ее раньше не видел." Нив принялась снова варить кофе, уже в старой. "Это подарок, - примирительно сказала она. - Тебе ее прислала Этель Ламбстон после рождественской вечеринки." Дэвин Стэнтон в недоумении взглянул на Майлса, Нив и Сал прыснули от смеха. "Я все объясню, когда мы снова сядем за стол, Ваша милость, - сказала Нив. - Чтобы я ни делала, мне не удается избавиться от Этель. Даже за обедом она ухитряется напомнить о себе." За кофе и самбуком Нив рассказала об исчезновении Этель. "Имеется в виду, что она перестала появляться в поле зрения, " - прокомментировал Майлс. Рука Сала покрылась волдырями. Стараясь не морщиться от боли, он положил себе еще порцию самбука и сказал: "На 7 Авеню нет дизайнера, который не был бы заранее напуган этой статьей. Отвечаю на твой вопрос, Нив: она звонила мне на прошлой неделе и настаивала, чтобы ее со мной соединили. У меня как раз шло собрание, а ей приспичило задать мне пару вопросов типа "Правда ли, что в вашей школьной характеристике есть отметка о том, что вы играли в хоккейной команде за школу Христофора Колумба?" Нив уставилась на него: "Не может быть, ты шутишь?" "Никаких шуток. Я думаю, что статья Этель - это разгром всех небылиц, которые распускают газетчики про нас, модельеров, по нашей же указке. Может, там есть какая-то клубничка, но платить полмиллиона за книгу! Это не укладывается у меня в голове." Нив чуть не ляпнула, что Этель посамовольничала, распустив слухи про аванс, но потом прикусила язык. Джек Кэмпбелл явно не хотел, чтобы это вышло за пределы их с Нив частного разговора. "Между прочим, - добавил Сал, - то, что ты выдала насчет предприятия Стюбера, действительно, всколыхнуло достаточно всякой грязи. Нив, держись от него подальше." "Что все это значит?" - резко спросил Майлс. Нив не рассказывала отцу о том, что из-за нее Гордон Стюбер теперь может попасть под суд. Она укоризненно покачала головой, посмотрев на Сала, и сказала: "Это один дизайнер. Я перестала покупать у него из-за того, что он нечестен в своем бизнесе." Потом она обратилась к Салу: "Я все-таки продолжаю утверждать, что что-то есть странное в том, как вдруг пропала Этель. Ты же знаешь, она всю свою одежду покупала у меня, и мне нетрудно было установить, что все ее зимние вещи остались висеть в шкафу." Сал пожал плечами. "Нив, скажу честно, Этель - большая оригиналка, вполне допустимо, что она сбежала без пальто и даже не заметила этого. Не спеши, вот увидишь, выяснится, что она купила пальто где-нибудь в дешевом магазине готовой одежды." Майлс засмеялся. Нив покачала головой. "Ты меня успокоил." Перед тем, как выйти из-за стола, Дэвин Стэнтон произнес молитву. "Мы благодарим тебя, Боже, за то, что ты подарил нам хорошую дружбу, за то, что ты послал нам прекрасную еду, за очаровательную молодую женщину, которая ее приготовила; и мы просим тебя, Боже, благослови память Ренаты, которую мы все любили." "Спасибо тебе, Дэв." Майлс дотронулся до руки епископа. Потом он засмеялся: "Если бы сейчас с нами была Рената, она бы заставила тебя, Сал, вымыть кухню и убрать весь беспорядок, который ты там наделал." Гости ушли, а Майлс с Нив загрузили посудомоечную машину и вымыли кухонную посуду в дружеском молчании. Нив собрала части от пресловутой кофеварки. "Это все лучше выбросить, пока еще кто-нибудь не обварился," - сказала она. "Не надо, оставь, - ответил Майлс. - По-моему, это дорогая штука, я попытаюсь ее починить как-нибудь, пока смотрю свой сериал "Опасность". Опасность. Нив показалось, что это слово повисло в воздухе. Покачав головой в ответ на собственные мысли, она погасила свет на кухне и поцеловала Майлса перед тем, как отправиться спать. Заходя в спальню, она еще раз огляделась, чтобы убедиться, что все в порядке. Свет из прихожей едва освещал часть гостиной, и Нив вздрогнула, увидев в этом свете уже высохшие и покоробленные страницы кулинарной книги, которую Майлс переложил к себе на письменный стол. 8 В пятницу утром, пока Симус брился, Рут Ламбстон ушла из дома, ничего не сказав мужу. До сих пор у нее перед глазами стояло перекошенное от гнева лицо Симуса, когда он увидел стодолларовую бумажку, вытащенную из кармана его же пиджака. За последние годы все эти лишения из-за алиментов убили в ней какие-либо эмоции по отношению к мужу, кроме одной - постоянной обиды. Сейчас добавилась еще одна - страх. Чего она боялась - его? за него? - она и сама не знала. Работая секретарем, Рут зарабатывала 26 тысяч в год. После вычета налогов, страховок, расходов на машину, одежду и завтраки на работе ее чистый заработок составлял приблизительно как раз ту сумму, которая уходила к Этель. "Я просто рабыня у этой старой ведьмы, " - эту фразу она периодически бросала в лицо Симусу. Обычно Симусу удавалось ублажить жену. Но этой ночью он был в такой ярости, что, когда поднял руку, Рут отступила назад, боясь, что он может ударить. Но он только выхватил купюру и разорвал ее пополам. "Тебе интересно знать, откуда она у меня? - орал он. - Мне дала ее эта сука! Когда я попросил ее об освобождении, она сказала, что будет очень рада мне помочь. И что она была так занята весь месяц, что у нее не было времени шляться по ресторанам. Вот это то, что у нее осталось." "Так она не отказалась от денег?" - зарыдала Рут. Ярость на его лице сменилась ненавистью. "Возможно, мне удалось убедить ее, что человеку не надо так много. Но, может, и тебе тоже стоит об этом поразмыслить." Его ответ вызвал у Рут такой приступ возмущения, что она задохнулась. "Не смей так разговаривать со мной," - заорала она и в ту же минуту с ужасом увидела, как из глаз Симуса брызнули слезы. То и дело всхлипывая, он рассказал ей, как бросил в ящик письмо вместе с чеком и как девчонка, которая живет этажом выше Этель, отозвалась о нем и о его деньгах. "Весь дом считает меня кретином." Всю ночь Рут пролежала без сна в спальне одной из дочерей, она настолько была переполнена презрением к Симусу, что даже не могла себя заставить лечь рядом с ним. К утру она пришла к выводу, что презирает заодно и себя тоже. "Этой женщине удалось превратить меня в настоящую мегеру, - думала она. - Я дошла до точки." Сжав губы, Рут, вместо того, чтобы повернуть к станции метро на Бродвее, шла прямо по Вест-Енд Авеню. Резкий утренний ветер подгонял ее, и она все ускоряла шаг в своих туфлях на низком каблуке. Она была полна решимости начать борьбу с Этель. Это давно следовало бы сделать. Рут достаточно начиталась ее статей, в которых та постоянно становилась в позу ярой феминистки. Но сейчас контракт на книгу, который подписала эта баба, стал поистине ее Ахиллесовой пятой. Как будет интересно, когда на Шестой Странице в "Пост" напечатают, что она ежемесячно сдирает тысячу долларов у человека, имеющего трех дочерей - студенток! Лицо Рут исказилось мстительной ухмылкой. Если Этель не отменит притязания на алименты, она вцепится ей в глотку. Сначала - "Пост", потом - суд. Начальница отдела кадров, где Рут просила ссуду для того, чтобы заплатить за учебу дочери, была в шоке, услышав эту историю про алименты. "Моя подруга - прекрасный адвокат по бракоразводным делам, - сказала она. - Она может себе позволить время от времени общественную работу, ей бы понравилось заняться таким дельцем. Если я правильно понимаю, вы никак не можете изменить решение об алиментах, но, может, это станет поводом пересмотреть закон. Если все будет предано огласке, вполне возможно, что вы выиграете." Рут растерялась. "Мне бы не хотелось ставить в неловкое положение своих девочек. И это означает признать, что бар еле сводит концы с концами. Я должна подумать." Пересекая 73-улица, Рут подумала, что либо Этель отказывается от денег, либо она, Рут, будет просить о встрече с этим адвокатом. Молодая женщина катила коляску прямо на Рут. Та отступила в сторону, чтобы дать женщине дорогу и налетела на худого мужчину в грязном пальто и шапке, почти полностью съехавшей на лицо; от него за версту разило перегаром. В отвращении сморщив нос, она покрепче вцепилась в свою сумочку и отшатнулась к обочине. "Как много народу," - думала она. По прохожей части бежали дети со школьными книжками; пенсионеры вышли на свои ежедневные прогулки к газетным киоскам; опаздывающие на работу пытались поймать такси. Рут так и не смогла забыть один дом, который они уже почти было купили в Вестчестере двадцать лет назад. Тогда он стоил 35 тысяч, а сейчас, наверное, раз в десять больше. Но когда в банке стало известно об алиментах, им было отказано в ссуде. Она повернула на восток 82 улицы - квартал, где жила Этель. Распрямив плечи, поправив свои очки без оправы, она со стороны напоминала боксера, готового к выходу на ринг. Помнится, Симус рассказывал ей, что Этель живет на первом этаже и имеет свой собственный вход. Табличка с именем Э.Ламбстон над звонком подтверждала это. Слышно было, как внутри квартиры играло радио, но никто не откликнулся на звонок. Она покрепче вдавила кнопку - никого. Рут совсем не настроена была отступать и не отнимая руки жала на звонок. Громкая трель длилась не менее минуты, пока Рут не услышала звук отпираемого замка. Дверь распахнули одним рывком. Перед Рут возник молодой человек с растрепанными волосами и в незастегнутой рубашке: "Какого черта?" Но, рассмотрев, кто перед ним, он утих: "Простите, вы, наверное, подруга тети Этель?" "Да, и мне надо с ней поговорить." Рут подалась вперед, отталкивая молодого человека, загородившего ей вход в квартиру. Тот отступил, и она оказалась в гостиной. Рут быстро огляделась по сторонам. Симус всегда твердил о том, какой кавардак в квартире у Этель, но эта комната сияла чистотой. Вокруг, конечно, чересчур много бумаг, но все они сложены в аккуратные стопки. Прекрасная старинная мебель, Симус рассказывал о том, как он покупал для нее кое-какие вещи. "А я живу среди всякой рухляди," - с тоской подумала Рут. "Я Дуглас Браун." У Дуга появилось какое-то неприятное предчувствие. Что-то в самой этой женщине и в том, как она появилась в квартире, заставило его занервничать. "Я племянник Этель, - сказал он. - У вас было условлено о встрече?" "Нет. Но я настаиваю на немедленном разговоре с ней. - Рут решила представиться. - Я жена Симуса Ламбстона и я пришла забрать последний чек, который он ей выписал. Начиная с этого дня, твоя тетя больше не будет получать алименты." На столе лежала целая стопка почты. Почти на самом верху она заметила белый конверт с темно-красными краями. Этот почтовый набор - подарок Симусу от дочерей на день рождения. "Я забираю это, " - сказала она. Прежде, чем Дуг успел остановить ее, конверт уже был в руке Рут. Она раскрыла его, вытащила содержимое, внимательно рассмотрела бумаги и, разорвав в клочки чек, снова вложила письмо в конверт. Пока Дуг Браун остолбенело смотрел на все это, пораженный, она залезла к себе в сумочку и извлекла оттуда две половинки разорванной Симусом стодолларовой банкноты. "Ее, похоже, действительно, нет дома," - сказала она. "Какая потрясающая наглость! - встрепенулся наконец Дуг и выхватил из ее рук деньги. - Я бы мог сейчас вызвать полицию." "На твоем месте я бы не пыталась, - ответила Рут. - Дай сюда." Она забрала разорванную купюру назад. "Скажешь этой паразитке, чтобы она ее склеила и заказала роскошный обед по случаю прощания с моим мужем. И еще скажешь ей, что больше она ни цента от нас не получит, а если попытается протестовать, то ей придется об этом горько сожалеть до конца своих дней." И не оставляя Дугу возможности что-либо ответить, Рут подошла к стене с фотографиями Этель и начала их рассматривать. "Она создала себе прекрасный имидж, занимаясь черт-те чем, что не имеет даже конкретного определения, разъезжает, собирая эти проклятые награды; был единственный человек, котоый пытался относится к ней, как к женщине, как к живому существу, а она сживает этого человека со свету." Рут повернулась лицом к Дугу: "Лично у меня она вызывает жалость. Я знаю, что она думает о тебе. Я, мой муж и мои дети платим за то, что она водит тебя по роскошным ресторанам, так тебе мало - ты еще и крадешь у этой женщины. Этель рассказывала моему мужу про твои проделки. А я одно могу сказать - вы друг друга стоите." С этими словами она ушла. С помертвевшими губами Дуг рухнул на диван. Кому еще Этель разболтала о том, что он прикладывал руку к алиментам? Не успела Рут ступить на тротуар, как ее окликнула какая-то женщина, стоявшая на крыльце дома. Рут разглядела, что ей едва за сорок, что ее светлые волосы взбиты в модный теперь беспорядок, что ее свитер и прямые брючки смотрятся очень стильно, и что на лице у нее написано неприкрытое любопытство. "Простите за беспокойство, - начала женщина. - Меня зовут Жоржетт Веллс, я соседка Этель, и я за нее беспокоюсь." Худенькая девочка-подросток, открыв дверь, сбежала со ступенек и остановилась рядом с Веллс. Увидев, что Рут стоит перед квартирой Этель, она быстро спросила: "Вы подруга миссис Ламбстон?" Рут была абсолютно уверена, что это та самая девчонка, которая так насмешливо говорила с Симусом. У нее в желудке резко что-то сжалось из-за глубокого страха, смешанного с внезапной острой неприязнью к этим двум. Почему эта женщина беспокоится об Этель? Рут вспомнила выражение дикой ненависти на лице Симуса, когда он рассказывал о том, как Этель всунула ему стодолларовую бумажку; и еще она подумала, как опрятно выглядела комната, а ведь Симус частенько рассказывал, что, когда в ней находится хозяйка, то возникает впечатление, что квартира недавно подверглась бомбежке... Просто Этель некоторое время в квартире не было. "Да, - сказала Рут, стараясь придать любезность своему голосу. - Я удивлена, что не застала Этель, но разве есть какие-то причины для волнений?" "Дана, отправляйся в школу, - приказала мать. - Ты опять опоздаешь." "Я хочу послушать," - надула губы Дана. "Ну, ладно, ладно, - нетерпеливо оборвала ее миссис Веллс и снова повернулась к Рут. - Там происходит что-то необычное. На прошлой неделе явился ее бывший, обычно он посылает алименты по почте или приходит пятого числа. Поэтому, когда я увидала, как он здесь что-то вынюхивал в четверг после обеда, я подумала, что это странно. Было только тридцатое, и я удивилась, чего это он так рано? Ну, я вам скажу, они орали друг на друга так, что слышно было, как будто мы в одной комнате." Рут с трудом овладела своим голосом. "Что же они говорили?" "Да я просто имела в виду, что слышны были крики, а вот слов я разобрать не могла. Я уже было спустилась по лестнице, ну, на тот случай, если Этель понадобится помощь..." "Нет, милочка, тебе просто захотелось послушать." - подумала Этель. "...но в это время зазвонил телефон, это была моя мама из Кливленда, она мне рассказывала про сестру, которая сейчас оформляет развод, - и целый час она говорила без умолку. А потом уже все закончилось. Я позвонила Этель. Вообще-то она смеется над своим бывшим. Как она его копирует - это бесподобно! Но телефон не отвечал, поэтому я решила, что она ушла. Вы же знаете Этель, вечно куда-то спешит. Но обычно она говорит мне, если уезжает больше, чем на пару дней, а тут - ни слова. Теперь в ее квартире обосновался племянник, и это тоже необычно." Жоржетт Веллс сложила на груди руки. "Прохладно; правда, ненормальная погода? Я знаю, что все эти лаки для волос портят атмосферу. Ну, неважно, - продолжала она в то время, как Рут не сводила с нее и Даны глаз, ловя каждое слово. - У меня очень странное ощущение, что что-то произошло с Этель, и что здесь не обошлось без этого слизняка, ее бывшего." "И не забывай, мама, - вмешалась Дана, - что он снова приходил в среду и явно чего-то боялся." "Да, я как раз собиралась сказать, что ты еще видела его в среду. Это было пятое, значит, он мог принести чек. А потом я видела его вчера. Ну скажите, с чего ему было возвращаться? Но никто не видел саму Этель. Я просто начинаю думать, что он что-то с ней сделал, и, может, оставил что-то вроде улики, и это его беспокоит." Закончив свой рассказ, Жоржетт победно улыбнулась и попросила Рут: "Как друг Этель, помогите мне решить, стоит ли звонить в полицию и сказать им, что у меня есть подозрения, что мою соседку убили?" В пятницу утром Китти Конвей позвонили из госпиталя: заболел один из водителей-волонтеров, не может ли она его заменить? Китти вернулась домой лишь во второй половине дня, быстро переоделась в спортивный костюм и кроссовки и поехала в Моррисон-Стэйт парк. Тени уже становились длиннее, и всю дорогу она рассуждала сама с собой, не лучше ли подождать до утра, но в то же время продолжала ехать и наконец добралась до парка. За последние несколько дней солнце подсушило щебеночное покрытие на стоянке и тропинках, но на заросших лесом участках приходилось идти по влажной грязи. Китти обошла вокруг конюшню, стараясь в точности следовать тому маршруту, по которому несла ее лошадь сорок восемь часов назад. Но к собственной досаде, она не могла в точности вспомнить дорогу. "Никакого чувства ориентации," - пробурчала она себе под нос, когда ее по лицу стегнула ветка. Ей пришло на память, как Майкл, оказавшись один в незнакомом месте, всегда тщательно зарисовывал все пересечения дорожек и другие ориентиры. После сорока минут бесполезного блуждания, ее кроссовки совершенно промокли и покрылись налипшей грязью, ноги болели, и Китти остановилась передохнуть и немного почистить обувь на том месте, где обычно останавливались и группировались наездники. Никого не было ни видно, ни слышно; солнце почти совсем зашло. "Я совсем рехнулась, для прогулок в одиночестве это не самое удачное место. Вернусь сюда завтра," - подумала Китти. Она встала и той же дорогой пошла обратно. "Ну-ка, минуточку, это же было как раз где-то здесь, - вдруг заметила она. - На этой развилке мы взяли вправо и начали подниматься по склону. А вот на этом месте чертова кляча решила сорваться в галоп." Теперь Китти была уверена, что не ошибается. Ее сердце бешено забилось от дурного предчувствия и страха, после бессонной ночи оно совсем вышло из-под контроля. "Она видела руку... Она должна позвонить в полицию... Смешно, да и только. Это все ее воображение. Она будет выглядеть круглой идиоткой. А что, если позвонить, не называя своего имени, и не влезать самой в это дело. Нет, не годится, они могут проследить, откуда был сделан звонок." И в конце концов она вернулась к своей первоначальной затее - прежде чем поднимать тревогу, проверить самой. То расстояние, которое лошадь пронеслась за пару минут, Китти прошла за двадцать. "Как раз на этом месте это безмозглое животное начало жевать какие-то сорняки, - припоминала она. - Здесь я натянула поводья, лошадь повернула и помчалась вниз." "Здесь" - это на вершине крутого каменистого склона. В наступающих сумерках Китти начала спускаться. Кроссовки скользили по камням. Один раз она упала, потеряв равновесие, и оцарапала руку. "Я обязана сделать это," - уговаривала она себя. Несмотря на холод, лоб ее покрылся испариной. Она вытерла лицо не замечая, что рука испачкана в грязи. Нигде не было видно ничего похожего на синий рукав. На полдороге она остановилась и присела на большой валун. "У меня просто не все в порядке с головой, - решила она. - Еще слава Богу, что хватило ума не позвонить в полицию. Надо отдышаться и скорее домой под горячий душ." И добавила вслух: "Я не нахожу подобные прогулки чересчур увлекательными." Когда ее дыхание пришло в норму, она вытерла руки о свой светло-серый костюм и собралась вставать. Опершись правой о камень, она что-то почувствовала под рукой. Китти опустила голову, и крик застрял у нее в горле, вместо него вырвался лишь глухой стон. Ее пальцы коснулись других пальцев, наманикюренных, с покрытыми темно-красным лаком ногтями. Ладонь Китти скользнула по камню рядом с другой ладонью, обрамленной синей манжетой, которая так врезалась в ее сознание. Обрывок черного целлофана траурной лентой обвивал тонкое безжизненное запястье. В пятницу в семь часов утра Денни Адлер, переодевшись в пьянчужку, расположился под стеной дома прямо напротив Шваб-Хаус. Было сыро и ветрено, и он подумал, что вполне вероятно, Нив Керни не пойдет сегодня на работу пешком. Но еще давным-давно, выслеживая очередную жертву, он научился быть терпеливым. Большой Чарли говорил, что обычно Керни уходит в магазин рано, где-то между половиной восьмого и восемью. С четверти восьмого началось массовое перемещение. Подошел автобус и забрал детей в одну из престижных закрытых школ. "Я тоже ходил в закрытую школу, - усмехнулся про себя Денни. - В Браунсвиллскую исправительную колонию в Нью-Джерси." Потом наступило время золотой молодежи. Все в одинаковых плащах - "Нет, в "Барберри", - поправил себя Денни. - Запоминай." Дальше потянулись важный чиновный люд: мужчины и женщины, седоволосые, холеные, явно довольные жизнью. Со своего наблюдательного пункта Денни мог отлично все видеть. В двадцать минут девятого он сообразил, что сегодня ему вряд ли уже повезет, а раздражать опозданием менеджера в кафе было бы слишком рискованно. Денни был уверен, что со своей характеристикой он будет подвергнут тщательнейшему допросу, когда подойдет к концу срок его работы. Офицер, под чьим присмотром он находился, должен замолвить за него словечко: "Один из моих лучших людей, - скажет Тухей. - Он чист, даже на работу никогда не опаздывает." В потрепанном пальто, от которого разило дешевым вином, в здоровенной шапке с ушами, которая почти полностью закрывала его лицо, в видавших виды дырявых кроссовках, Денни неохотно поднялся. Со стороны совершенно не было заметно, что под этим маскарадным костюмом он был одет в свою обычную рабочую одежду: вылинявшую, но опрятную хлопчатобумажную куртку на молнии и такие же штаны. В руке он держал пакет с обувью, влажной салфеткой и полотенцем. Нож, чтобы был под рукой, спрятан в правом кармане пальто. Теперь ему предстояло дойти до станции метро на углу 72-ой и Бродвея, дойти до конца платформы, пальто и шапку засунуть в пакет, переобуться и привести в порядок лицо и руки. Если бы только Керни не запрыгнула вчера в эту машину! Денни мог поклясться, что она собиралась пойти домой пешком. А там бы он встретил ее в парке... Терпение Денни подкреплялось совершенной уверенностью, что оно будет вознаграждено. Он сделает свое дело - не утром, так вечером, не сегодня, так завтра. Он шел, стараясь не привлекать к себе внимания, и нес пакет так, как будто тот вообще не имел к нему никакого отношения. На лицах тех нескольких человек, что скользнули по нему взглядом, читались либо брезгливость, либо жалость. На углу 72-улица и Вест-Енд он столкнулся с какой-то старой каргой, которая неслась, опустив голову, вцепившись обеими руками в свою сумочку и зло сжав узкие губы. "Здорово было бы сейчас толкнуть ее и выхватить сумочку," - подумал Денни, но ему пришлось расстаться с этой заманчивой идеей. Он прошел мимо, свернув на 72-ую улицу и направляясь к станции метро. Спустя несколько минут он появился, уже с чистыми руками и лицом, с прилизанными волосами и в застегнутой наглухо куртке. Пальто, шапка, полотенце, салфетка - все лежало в пакете, скрученное в тугой узел. В половине одиннадцатого он уже доставил кофе в кабинет Нив. "Привет, Денни, - сказала она, когда он вошел. - Я проспала сегодня и теперь никак не могу включиться в работу. Чтобы они все ни говорили, но ваш кофе не идет ни в какое сравнение с тем пойлом, которое они себе готовят в кофеварке." "С каждым может случиться проспать, мисс Керни," - произнес Денни, вытаскивая из сумки пластиковую чашечку и предупредительно раскрывая ее для Нив. Проснувшись в пятницу утром, Нив была поражена увидев, что часы показывают без четверти девять. "О, господи, - бормотала она, откидывая одеяло и выпрыгивая из кровати. - Вот что значит полночи провозиться с "детишками из Бронкса". Она накинула халат и выскочила в кухню. Майлс уже варил кофе, налил сок, а английские булочки оставалось только засунуть в тостер. "Ты почему не разбудил меня, Комиссар?" - возмутилась Нив. "Ничего страшного не случится с мировой модой, если она подождет тебя полчасика." Он был целиком погружен в изучение "Дейли Ньюс". Нив заглянула ему через плечо. "Что-нибудь интересное?" "Вся первая полоса целиком посвящена Никки Сепетти. Похороны завтра. Сначала его будут отпевать в Соборе Св. Камиллы, а потом с эскортом препроводят в Калвари." "А ты ожидал, что они вышвырнут его еще до того, как он умрет?" "Нет, но я надеялся, что его кремируют, и я буду иметь удовольствие представлять, как его гроб уплывает в печь." "Успокойся, Майлс, - Нив поспешила сменить тему. - Хорошо вчера было, правда?" "Было хорошо. - Майлс сделал ударение на прошедшем времени. - Интересно, как рука Сала? Могу поспорить, что вчера ночью он не занимался любовью со своей последней девицей. Кстати, ты слышала, он говорил, что собирается женится снова?" Нив поставила стакан с соком - "все витамины в одном стакане". "Ты шутишь! Кто же эта счастливица?" "Я бы не применял слово "счастье" в данном случае, - изрек Майлс. - У него их было уже такое количество! Сначала он наделает шуму, а потом бегает то от манекенщицы, то от балерины, то от какой-то помешанной на здоровом образе жизни, то от какой-то общественной активистки. Так и кочует от Вестчестера до Нью-Джерси, потом в Коннектикут, оттуда в Айленд. И каждой он покупает роскошный дом. Один Бог знает, в какую копеечку ему все это влетает." "Хотелось бы думать, что он угомонится когда-нибудь?" "Кто знает? Дело в том, что для него не имеет значения, сколько это стоит, просто он так и остался неуверенным в себе ребенком, который все пытается самоутвердиться." Нив засунула булочку в тостер. "Что еще рассказывали, пока я крутилась у духовки?" "Дэва вызывали в Ватикан, но это - по секрету. Он сказал мне пока никого не было, Сал вышел пописать - я извиняюсь, твоя мама запрещала мне так выражаться, - Сал тогда вышел помыть руки." "Я слышала, что он что-то говорил о Балтиморе. Это там ему сулят епархию?" "Он полагает, что, возможно, ему это предложат." "Это означает, что он станет кардиналом?" "Может быть, может быть." "Вас всех нельзя назвать неудачниками, наверное, это витает в воздухе Бронкса." Булочка выскочила из тостера. Нив намазала ее маслом, положила толстый слой повидла и надкусила. Несмотря на пасмурную погоду, на кухне было очень светло благодаря мебели из светлого дуба и керамической плитке на полу в голубых, белых и зеленых тонах; в тон к ней были и подставки для посуды и клетчатые салфетки на столе. Чашки, блюдца, кувшин, молочник и тарелки с классическим английским рисунком - изображением плакучей ивы - сохранились еще со времен детства Майлса. Нив просто не могла себе представить утро без этой привычной ей обстановки. Она внимательно посмотрела на Майлса. Он выглядел сейчас, как когда-то до болезни. Это не только из-за Никки Сеп