, что вы можете мне рассказать? Мэллори на секунду задумался. Какую бы ошибку ни совершила леди Ада, какой опрометчивый поступок ни привел бы ее в сети ипподромного жучка и его сообщницы, ситуация вряд ли улучшится от того, что имя "Ада Байрон" попадет в этот блокнот. И Олифант, естественно, был бы против. А потому он разыграл неохотное признание. -- Я нахожусь в неудобном положении, мистер Уэйкфилд, поскольку не вижу в этой истории ничего серьезного, ничего достойного вашего внимания. Как я уже указал в моей записке, на дерби я столкнулся с пьяным игроком, и тот стал размахивать ножом. Я не воспринял этого всерьез, -- но мистер Олифант предположил, что мне и вправду может грозить некая опасность. Он напомнил мне, что недавно один из моих коллег был убит при весьма подозрительных обстоятельствах. И убийство до сих пор не раскрыто. -- Профессор Фенвик, специалист по динозаврам. -- Радвик, -- поправил Мэллори. -- Вы знакомы с этим делом? -- Заколот насмерть. На крысиных боях. -- Уэйкфилд постучал по зубам резинкой карандаша. -- Попало во все газеты, бросило довольно неприятную тень на ученое сообщество. По сути дела, Радвик подвел всех своих коллег. -- Я тоже так думаю, -- кивнул Мэллори. -- Но мистер Олифант полагает, что эти случаи могут быть связаны. -- Азартные игроки, подстерегающие ученых? Нет, -- покачал головой Уэйкфилд, -- я не вижу мотива. Разве что, простите мне подобное предположение, здесь замешан крупный игорный долг. Вы и Радвик были близкими друзьями? Делали вместе ставки? -- Нет. Я почти что и не был с ним знаком. И могу вас заверить, что у меня нет подобных долгов. -- Мистер Олифант сомневается, чтобы это была случайность, -- заметил Уэйкфилд. Судя по всему, он поверил Мэллори и почти утратил интерес к разговору.-- Хорошо, что вы решили не оставлять это дело без последствий и опознать негодяя. Если это все, что вам от нас нужно, мы постараемся помочь. Я поручу одному из сотрудников отвести вас в библиотеку и к машинам. Узнав номер напавшего на вас человека, мы окажемся на более твердой почве. Он откинул резиновую заслонку и крикнул в переговорную трубу. Вскоре появился юный кокни в фартуке и нитяных перчатках. -- Это наш мистер Тобиас, -- сказал Уэйкфилд. -- Предоставляю его в ваше распоряжение. -- Беседа закончилась; взгляд Уэйкфилда потух, его ждали другие дела. -- Рад был с вами познакомиться, сэр. Пожалуйста, дайте мне знать, если вам потребуется что-либо еще. -- Огромное вам спасибо, -- ответил Мэллори. Мистер Тобиас подбрил волосы надо лбом на добрый дюйм, дабы придать себе модный интеллектуальный вид, но это было когда-то, сейчас же его голову украшал венец из колючей щетины. Мэллори последовал за мальчиком из канцелярского лабиринта в коридор, заметив дорогой его странную, вразвалочку походку. Каблуки грубых башмаков были настолько стоптаны, что виднелись гвозди, а дешевые бумажные брюки вздувались на коленях пузырями. -- Куда мы направляемся, мистер Тобиас? -- К машинам, сэр. Вниз. У лифта они задержались -- хитроумный индикатор показывал, что кабина находится на каком-то другом этаже. Мэллори вытащил из кармана золотую гинею. -- Вот. -- А это еще что? -- спросил Тобиас, принимая деньги. -- Это то, что называется чаевыми, мой мальчик, -- с деланой игривостью ответил Мэллори. -- В обеспечение скорой и качественной работы. "Дабы гарантировать быстроту". Тобиас осмотрел монету с таким вниманием, словно видел профиль Альберта первый раз в жизни, затем он сунул ее в карман и хмуро покосился на Мэллори. Наконец двери лифта раскрылись; Тобиас с Мэллори втиснулись в переполненную кабину, и служитель тут же послал ее вниз, в чрево Бюро. Тобиас провел своего подопечного мимо целой батареи выходов пневматической почты, через две двери, обитые по краю толстым фетром, и остановился. Рядом никого не было. -- Вам бы не следовало предлагать деньги государственному служащему. -- Но ведь для вас они совсем не лишние, -- заметил Мэллори. -- Мои доходы за десять дней? Уж, конечно, нелишние. Но только если я буду уверен, что вы в полном порядке. -- У меня нет никаких злых умыслов, -- терпеливо объяснил Мэллори. -- Я на незнакомой территории, а в таких случаях всегда полезно иметь местного проводника. -- А босс-то наш чем не годится? -- Я надеялся, что это мне скажете вы, мистер Тобиас. Похоже, эти слова завоевали мальчишку больше, чем монета. -- Уэйки, он, в общем-то, ничего, -- пожал плечами мистер Тобиас. -- На его месте я вел бы себя точно так же. Но он прогнал сегодня ваш номер, начальник, и получил стопку распечаток дюймов этак в девять. У вас разговорчивые друзья, мистер Мэллори. -- Вот как? -- натянуто улыбнулся Мэллори. -- Любопытное, должно быть, чтение. И я бы не прочь взглянуть... -- Пожалуй, эти сведения и впрямь могут попасть в неположенные руки, -- согласился мальчик. -- Но кто-нибудь может вылететь за это с работы, если его застукают. -- А вам нравится ваша работа, мистер Тобиас? -- Маловато платят. А газовый свет портит глаза. Но есть тут и свои преимущества. -- Он пожал плечами, толкнул дверь и прошел в комнату, три стены которой сплошь состояли из стеллажей картотечных шкафов, а четвертой не было вовсе, ее заменяла перегородка из рифленого стекла. Сквозь стекло смутно проглядывал необъятных размеров зал, уставленный вычислительными машинами; на какое-то мгновение Мэллори показалось, что стены здесь покрыты зеркалами, как в модном дансинге. Это походило на какую-то ярмарочную иллюзию, на обман зрения -- исполинские, совершенно одинаковые механизмы из тысяч тускло поблескивающих латунных шестеренок, нечто вроде хронометров, но только размером с поставленный на попа железнодорожный вагон, каждый -- на отдельном амортизирующем фундаменте. Высота помещения была футов тридцать; по выбеленному потолку бежали десятки и десятки приводных ремней. Машины поменьше приводились в действие массивными маховиками, укрепленными на толстых чугунных стойках. Одетые в белое клакеры, расхаживавшие по безупречно чистым проходам, казались рядом со своими машинами карликами; белые шапочки, полностью скрывавшие волосы, и белые марлевые повязки на лице придавали им сходство с хирургами. -- Весь день напролет таращиться в маленькие дырочки. -- Тобиас глядел на все эти чудеса техники с полным безразличием. -- И чтобы никаких ошибок! Влупи не по той клавише, вот тебе и превратишь священника в поджигателя. Скольким несчастным сукиным детям исковеркали жизнь таким вот образом... Его слова почти терялись за ровным пощелкиванием, доносившимся из машинного зала. Двое посетителей библиотеки, серьезные, респектабельного вида мужчины, склонились над большим квадратным альбомом, раскрытым на цветной литографии. -- Садитесь, пожалуйста, -- сказал Тобиас. Мэллори сел к столу во вращающееся кресло на резиновых колесиках, а тем временем Тобиас отправился на поиски нужного файла. Буквально через несколько секунд он расположился напротив Мэллори и начал перебирать карточки, время от времени прерываясь, чтобы ткнуть указательным пальцем в небольшую коробочку с воском. В конечном итоге на стол легли две перфокарты. -- Это ваши запросы, сэр? -- Я заполнял обычные анкеты. Но вы ведь храните все в машинном формате, так ведь? -- Ну так что, КК принял запросы. -- Тобиас вглядывался в карты. -- Но нам пришлось переправить их в "Криминальную антропометрию". Эта карта уже была в работе -- они провели предварительный отбор. Подождите, я сейчас. -- Он принес чистый, со сменными листами клакерский справочник и сравнил одну из перфокарт с какими-то образцами. -- А вы уверены, сэр, что заполнили все пункты анкеты? -- Вроде да, -- ушел от прямого ответа Мэллори. -- Рост подозреваемого... -- бормотал мальчишка, -- размеры... Длина и ширина левого уха... левая ступня... левое предплечье... левый указательный... -- Я написал, как помню, -- сказал Мэллори. -- А почему тут все про левую сторону? -- Менее подвержена воздействию физического труда, -- рассеянно ответил Тобиас. -- Возраст, цвет кожи, волос, глаз. Шрамы, родимые пятна... ага, вот. Уродства. -- У него была шишка на лбу, ближе к виску, -- сказал Мэллори. -- Фронтальная плагиоцефалия, -- объяснил мальчик, сверившись по своему справочнику. -- Редкость, вот почему я так удивился. Но это должно пригодиться. В "Криминальной антропометрии" они там все сдвинулись на черепах. -- Он закинул перфокарты в прорезь и дернул шнурок; послышался отдельный звон колокольчика. Через пару секунд за перфокартами пришел один из клакеров. -- А что теперь? -- поинтересовался Мэллори. -- Будем ждать, пока их прогонят. -- И долго это? -- Как правило, раза в два дольше, чем ожидаешь. -- Тобиас откинулся на спинку стула. -- Даже если ты удвоишь свою оценку. Что-то вроде закона природы. Мэллори кивнул. Если задержки нельзя избежать, ее можно использовать. -- Давно вы здесь работаете, мистер Тобиас? -- Не настолько, чтобы крыша съехала. Мэллори улыбнулся. -- Думаете, я шучу? -- хмуро бросил Тобиас. -- Почему же вы работаете в этой организации, если так ее ненавидите? -- Ее все ненавидят, у кого есть хоть капля здравого смысла, -- ответил Тобиас. -- Ну да, тут все прекрасно, если работать на верхних этажах, быть большой шишкой. -- Он ткнул пальцем в потолок. -- А кто такой я? В основном здесь такие и работают, маленькие люди. Мы нужны им десятками, сотнями. Мы приходим и уходим. Два, ну три года такой работы -- и привет. Глаза испорчены, нервы сорваны. А что? Точно. Таращиться целый день на эти дырочки, так это у кого хочешь крыша съедет, вместе с карнизом. -- Тобиас сунул руки в карманы фартука. -- А ведь наверняка, сэр, вы тут глядите на нас, на всякую мелочь в этих вот белых балахонах, и думаете про себя, что мы и внутри все одинаковые. Но это не так, сэр, совсем не так. Понимаете, в Британии совсем мало людей,умеющих прилично читать, писать и считать, здесь же без этого никак. А большинство тех, кто это умеет, находят гораздо лучшую работу, если не лень поискать. Так что Бюро достаются самые... ну... неуравновешенные. -- Томас саркастически улыбнулся. -- Иногда сюда берут даже женщин. Вязальщиц, потерявших работу из-за этих новых машин. Их нанимают считывать и пробивать карточки. Они же аккуратные, привыкли к мелкой работе, так что им в самый раз. -- Весьма странная политика, -- заметил Мэллори. -- Давление обстоятельств, -- пояснил Тобиас. -- В нашем деле всегда так. Вы когда-нибудь работали на правительство Ее Величества, мистер Мэллори? -- В некотором роде, -- пожал плечами Мэллори. Он работал на Комиссию по свободной торговле Королевского общества. Он поверил их патриотической болтовне, их обещаниям закулисного влияния, а они высосали из него все, что можно, и отпустили на все четыре стороны -- выкручивайся как умеешь. Личная встреча с главой комиссии лордом Гальюном*, теплое рукопожатие, "глубочайшее сожаление", что не может быть и речи об "открытом признании его доблестной службы..." Вот и все. И ни клочка подписанной бумаги. -- А какая это была работа? -- заинтересовался Тобиас. -- Вы видели когда-нибудь так называемого сухопутного левиафана? -- В музее, -- кивнул Тобиас. -- Его еще называли бронтозаврусом, такой слон-рептилия. У него зубы на конце хобота. Деревья ел. -- Смышленый вы парень, Тобиас. -- Так, значит, вы -- левиафанный Мэллори! -- восхищенно выдохнул Тобиас. -- Знаменитый ученый! Зазвонил колокольчик. Тобиас сорвался с места и подхватил с лотка широкую, сложенную гармошкой бумажную ленту. -- Отлично, сэр. Уже разобрались. Я же сразу сказал, что эта история с черепом поможет. -- Тобиас развернул перед Мэллори ленту. Это была подборка машинных портретов. Темноволосые англичане с внешностью висельников. Машинная печать, выполненная маленькими черными квадратиками, слегка искажала лица; казалось, что у всех этих людей темная пена на губах и грязь в уголках глаз. Выглядели они родными братьями -- некий странный подвид рода человеческого, подвид ушлых и ни во что не верящих. Портреты были безымянными, под ними стояли только гражданские индексы. -- Вот уж не думал, что их будет так много, -- поразился Мэллори. -- Было бы меньше, имей мы более точные антропометрические параметры, -- сказал Тобиас. -- Но вы не торопитесь, сэр, посмотрите внимательнее. Или ваш жулик здесь, или его вообще нет в архиве. Мэллори всматривался в хмурые лица пронумерованных бандитов; деформированные черепа придавали им особо отталкивающий вид. Он отчетливо помнил лицо жучка. Помнил, как оно перекосилось от бешенства, помнил кровавую слюну на сломанных зубах. Это зрелище навсегда врезалось ему в память, врезалось так же ярко, как схожие с костяшками пальцев позвонки, торчавшие из серого вайомингского сланца. Как тот долгий момент озарения, когда Мэллори заглянул в сердцевину тусклых каменных глыб и прозрел непреходящее сияние своего триумфа, свою грядущую славу. Точно так же тогда, на ипподроме, он видел в лице жучка смертельный вызов, способный переиначить всю его жизнь. Но ни одно из этих ошалелых, угрюмых лиц никого ему не напоминало. -- А возможно такое, что этого человека у вас нет? -- Возможно, если на него нет уголовного досье, -- сказал Тобиас. -- Мы можем прогнать эту карту по полной программе, но на это уйдут недели машинного времени и потребуется особое разрешение сверху. -- Отчего же так долго? -- В наших архивах есть данные на все население Британии. На каждого, кто когда-либо подавал прошение о приеме на государственную службу, или платил налоги, или был арестован. -- Тобиас почти извинялся; было видно, что он искренне хочет помочь. -- А может, этот тип иностранец? -- Я уверен, что это был англичанин и явный уголовник. Он вооружен и опасен. И все же его здесь нет. -- А может, просто плохие снимки? Эти самые уголовники, они же чего только ни вытворяют перед полицейским фотографом -- и щеки надувают, и вату в нос засовывают, и все что угодно. Он должен быть здесь, точно должен. -- Не думаю. А есть еще какие-нибудь варианты? Тобиас сел и сокрушенно покачал головой. -- Это все, что у нас имеется, сэр. Если только вы не измените описание. -- А не могли кто-нибудь убрать его портрет? -- Это было бы искажение официальных данных, сэр. -- Тобиас был потрясен. -- Уголовное преступление, караемое депортацией в колонии или каторгой. Да разве ж кто на такое пойдет? Повисло напряженное молчание. -- А все-таки? -- подстегнул его Мэллори. -- Ну, данные, сэр, это святая святых, ради них нас здесь и держат. Но есть некоторые высокопоставленные чиновники, не из нашего Бюро, -- лица, заботящиеся о конфиденциальной безопасности государства. Да вы понимаете, о ком я. -- Нет,-- качнул головой Мэллори,-- не понимаю. -- Очень немногие джентльмены, облеченные большим доверием и полномочиями. -- Тобиас оглянулся на других посетителей и понизил голос. -- Возможно, вы слышали о том, что называется Особым кабинетом? Или Особым бюро полиции? -- Кто-нибудь еще? -- Ну, естественно, королевская семья. Все мы, в конце концов, слуги короны. Если бы сам Альберт приказал нашему министру статистики... -- А как насчет премьер-министра? Лорда Байрона? Тобиас ничего не ответил, лицо его как-то поскучнело. -- Праздный вопрос, -- делано улыбнулся Мэллори. -- Забудьте о нем. Это академическая привычка -- если меня заинтересовал какой-то предмет, я пытаюсь разобраться в нем до конца, до самых мелочей. Но здесь это абсолютно ни к чему. Взгляну-ка я еще раз. -- Мэллори сделал вид, что повторно изучает. -- Скорее всего, это мой собственный промах, да и света здесь маловато. -- Позвольте, я прибавлю газ, -- вскочил Тобиас. -- Не стоит, -- отмахнулся Мэллори. -- Прибережем мое внимание для женщины. Возможно, с ней нам повезет больше. Тобиас покорно сел. Минуты ожидания тянулись невыносимо долго, однако Мэллори разыгрывал ленивое безразличие. -- Неспешная работа, а, мистер Тобиас? Такого, как вы, должны манить более высокие цели. -- Мне ведь и вправду нравятся машины, -- признался Тобиас. -- Только не эти неповоротливые монстры, а более умные, более эстетичные. Я хотел выучиться на клакера. -- Тогда почему вы не в школе? -- Не могу себе этого позволить, сэр. Моей семье не под силу. -- А вы бы попробовали получить государственную стипендию. Пошли бы, сдали экзамены. -- Ходил я на эти экзамены, только ничего не вышло, завалил анализ. -- Тобиас помрачнел. -- Да и какой из меня ученый? Искусство, вот чем я живу. Кинотропия! -- Театральное дело, а? Говорят, с этой страстью люди рождаются. -- Я трачу на машинное время каждый свой свободный шиллинг. -- Глаза мальчика разгорелись. -- У нас небольшой клуб энтузиастов. "Палладиум" сдает нам в аренду свой кинотроп -- утром, когда нет представлений. Иногда среди любительской чуши можно увидеть потрясные вещи. -- Очень интересно, -- отозвался Мэллори. -- Я слышал, что... -- Он с трудом вспомнил нужное имя. -- Я слышал, что Джон Ките очень неплох. -- Старье с бордюром, -- безжалостно отрезал Тобиас. -- Вы бы вот посмотрели Сэндиса. Или Хьюза. Или Этти*! И еще один клакер, манчестерский, так у него работы вообще отпад -- Майкл Рэдли. Я видел одно его шоу здесь, в Лондоне, прошлой зимой. Лекционное турне с каким-то американцем. -- Кинотропные лекции бывают весьма поучительны. -- Да нет, лектор там был какой-то жулик, политик американский. Будь моя воля, так я бы его вообще со сцены турнул, а картинки прогнал без звука. Мэллори дал беседе иссякнуть. Тобиас некоторое время поерзал, желая поговорить еще и не решаясь на подобную вольность, но тут зазвонил колокольчик, и он вскочил как подброшенный и умчался, громко скребанув по полу подметками полуразвалившихся башмаков. -- Рыжие, -- объявил он через несколько секунд, кладя перед Мэллори новую порцию распечаток. Мэллори хмыкнул и погрузился в изучение снимков. Падшие, безнадежно погубленные женщины. Женщины, о чьем падении, о чьей гибели неопровержимо свидетельствовали их лица, оттиснутые на бумаге крошечными черными квадратиками машинной печати. В отличие от мужских, женские лица почему-то казались живыми. Вот круглолицая уроженка рабочих кварталов Лондона, дикая необузданность ее взгляда даст сто очков вперед любой индейской скво. Глазастенькая ирландская девочка, и сколько же она, наверное, настрадалась из-за своего длинного, неестественно узкого подбородка. Уличная девка с пьяноватыми глазами и копной грязных нечесаных волос. Там -- прямой, неприкрытый вызов, здесь -- упрямо сжатые губы, а вот -- застывшие измученные глаза пожилой женщины, чей затылок слишком сильно и слишком надолго сдавили фиксирующей скобой. А эти глаза -- сколько в них мольбы, сколько оскорбленной невинности... Постойте, постойте, да это же... Мэллори ткнул пальцем в снимок и поднял голову: -- Вот она! -- Ну, здорово! -- вскинулся Тобиас. -- Какой там у нее индекс? Прикрепленный к столу ящичек из красного дерева оказался ручным перфоратором; Тобиас набил, поглядывая на распечатку, гражданский индекс женщины, вынул готовую карту из перфоратора и положил в лоток. Затем он смахнул крошечные бумажные квадратики со стола в ладонь и препроводил их в мусорную корзину. -- И что же? -- спросил Мэллори, вынимая из кармана записную книжку. -- Теперь я получу досье этой женщины? -- Более или менее, сэр. Не полное досье, а резюме. -- И я смогу забрать эти документы с собой? -- Строго говоря, нет, сэр, поскольку вы не на службе закона... -- Тобиас понизил голос. -- А вообще-то, вы могли бы заплатить самому обычному магистрату или даже клерку и тайком получить эти сведения за каких-то несколько шиллингов. Если у вас имеется индекс, все остальное довольно просто. Это обычный клакерский трюк -- читать машинное досье на кого-то из преступного мира; это называется "выдернуть" или "держать руку на пульсе". -- А если я закажу свое собственное досье? -- заинтересовался Мэллори. -- Ну, сэр, вы же джентльмен, а не преступник. В обычных полицейских досье вас нет. Магистратам, судебным клеркам и всем таким, им придется заполнять особые формуляры и объяснять причину запроса. А у нас еще десять раз подумают, проводить поиск или послать их куда подальше. -- Юридические ограничения? -- подсказал Мэллори. -- Нет, сэр, закон тут ничего не запрещает, просто очень уж хлопотно. Подобные поиски поглощают машинное время и деньги, а у нас и так вечно превышен бюджет и по тому, и по этому. Вот если бы подобный запрос сделал член парламента или кто-нибудь из лордов... -- А что, если в Бюро работает один из моих друзей? Человек, уважающий меня за мою щедрость. -- Не так это просто, сэр. -- На лице Тобиаса появилось что-то вроде застенчивости.-- Каждый прогон регистрируется, под каждым запросом стоит чья-то подпись. Сегодняшний поиск проводится для мистера Уэйкфилда, тут все в порядке, а вот этому вашему другу придется работать от чужого имени. Машинное жульничество, оно все равно что биржевое или кредитное, и карают за них одинаково. Влипнешь, так мало не покажется. -- Ну вот, -- сказал Мэллори, -- теперь все понятно. Я давно заметил, что по любому вопросу нужно обращаться к специалисту, досконально знающему свое дело. Позвольте предложить вам мою карточку. Мэллори вынул из записной книжки визитную карточку от Молла и Полибланка. Плотно сложив пятифунтовую банкноту, он прижал ее к оборотной стороне карточки и передал мальчику. Пять фунтов -- сумма приличная. Обдуманное капиталовложение. Тобиас порылся под фартуком, отыскал засаленный бумажник, сунул туда карточку и деньги, а взамен извлек обтрепанный кусочек глянцевого картона. "Дж. Дж. Тобиас, эсквайр, -- гласила надпись, выполненная чрезмерно вычурной машинной готикой. -- КИНОТРОПИЯ И ТЕАТРАЛЬНЫЕ ДЕЙСТВА". Далее значился адрес в Уайтчепеле. -- Там внизу телеграфный номер, так вы на него не смотрите, -- сказал он смущенно. -- Я его больше не арендую. -- Вы случайно не интересовались французской кинотропией, мистер Тобиас? -- спросил Мэллори. -- Да, сэр, -- кивнул Тобиас. -- С Монмартра приходит иногда вполне приличный материал. -- Насколько я понимаю, лучшие французские ординатеры используют специальные перфокарты. -- "Наполеоновский" формат, -- подтвердил Тобиас. -- Они поменьше, из искусственного материала и очень быстро вводятся. А для кино скорость первое дело. -- Вы, случайно, не знаете, где здесь, в Лондоне, можно было бы арендовать французское устройство ввода? -- Чтобы транслировать данные с французских карточек, сэр? -- Да, -- ответил Мэллори, изображая небрежный интерес. -- Я тут должен получить от французского коллеги некую информацию, чисто академическую, и все же дело требует определенной конфиденциальности. Я бы предпочел работать в частном порядке. -- Да, сэр, разумеется, -- кивнул Тобиас. -- То есть, я знаю парня, у которого есть французское вводное устройство, и он позволит вам делать с ним все, что угодно, если вы хорошо заплатите. В прошлом году среди клакеров Лондона была мода на французский формат. Но потом, после неприятностей с "Гран-Наполеоном", настроения переменились. -- Правда? -- удивился Мэллори. Тобиас кивнул, обрадовавшись случаю выказать осведомленность. -- Сейчас все считают, сэр, что французы слишком уж замахнулись с этим их гигантским "Наполеоном" и где-то там что-то ляпнули. Мэллори погладил бороду. -- А может, это просто профессиональная зависть? -- Вовсе нет, сэр! -- с пылом заверил его Тобиас. -- Каждый знает, что с "Гран-Наполеоном" в начале этого года случилась какая-то крупная неприятность. Они уж чего только не делали, но так и не смогли вернуть машину к нормальной работе. Кое-кто, -- мальчик понизил голос, -- даже поговаривает о саботаже! Вы знаете такое французское слово "саботаж"? Оно происходит от "сабо", это такие деревянные башмаки, их носят французские рабочие. В такой-то обуви они могут, пожалуй, ногами сшибить машину с фундамента! -- Злорадство, светившееся в глазах Тобиаса, несколько встревожило Мэллори. -- У французов сейчас что-то вроде луддитских беспорядков, ну точь-в-точь как у нас когда-то. По комнате раскатились два коротких гудка; два усердных джентльмена, к которым за это время присоединился такой же усердный третий, закрыли альбомы и ушли. Снова звякнул колокольчик, призывая Тобиаса к лотку. Мальчик медленно поднялся, поправил стул, прошел вдоль стола, полок, осмотрел альбомы на предмет несуществующей пыли и поставил их на полку. -- Там вроде наш ответ, -- не выдержал Мэллори. Тобиас коротко кивнул, но не обернулся. -- Вполне вероятно, сэр, но я уже и так переработал. Эти два гудка... Мэллори нетерпеливо поднялся и подошел к лотку. -- Нет, нет, -- заорал Тобиас, -- только в перчатках! Давайте лучше я! -- Плевал я на ваши перчатки! Да и кто там об этом узнает? -- "Криминальная антропометрия" -- вот кто! Это их комната, и они просто ненавидят следы голых пальцев! -- Тобиас вернулся к столу с пачкой бумаги. -- Ну так вот, сэр, наша подозреваемая -- Флоренс Бартлетт, урожденная Рассел, место рождения -- Ливерпуль... -- Спасибо, Тобиас. -- Мэллори сворачивал распечатки так, чтобы половчее уместить их под жилетом. -- Очень благодарен вам за помощь. Мэллори отлично помнил это вайомингское утро. Холодно было, как на Северном полюсе, вытоптанную, пожухлую траву покрывал толстый слой инея. Он сидел на корточках рядом с чуть теплым котлом самоходного форта, ворошил в топке жалкую, еле тлеющую кучку бизоньего навоза и пытался согреть свой завтрак -- заледеневшую, жесткую, как железо, полоску вяленого мяса. То же самое будет и на обед. И на ужин. Работа киркой и заступом покрыла руки Мэллори кровавыми мозолями; для полной радости, он умудрился их обморозить. А уж что на бороде висели сосульки замерзшего дыхания, так это ерунда, пускай себе висят. Жалкий и несчастный, он дал себе тогда торжественную клятву никогда впредь не жаловаться на летнюю жару. Но кто же мог ожидать, что на Лондон обрушится такой адский, душный зной? Эта ночь прошла без единого дуновения ветерка, и его постель превратилась в какое-то вонючее болото. Он спал поверх простыней, прикрывшись мокрым турецким полотенцем и вставая каждый час, чтобы смочить его вновь. Матрас промок, хоть выжимай, а в комнате было жарко и душно, как в теплице. К тому же она насквозь пропиталась табачным дымом -- изучая полицейское досье Флоренс Рассел Бартлетт, Мэллори выкурил с полдюжины гаванских сигар. Большая часть досье была посвящена событиям весны 1853 года, убийству мистера Бартлетта, крупного ливерпульского торговца хлопком. Это было отравление. Миссис Бартлетт несколько недель подмешивала мужу в "Водолечебный укрепитель доктора Гоува" мышьяк, извлеченный из бумаги от мух. Ночи, проведенные на Хеймаркете, просветили Мэллори, что средство доктора Гоува является на деле сильным афродизиаком, но досье скромно об этом умалчивало. Зато там упоминалась смерть матери Бартлетта в 1852 году от прободной язвы и его дяди с отцовской стороны в 1851 году от острой дизентерии -- болезней, похожих по симптоматике на отравление мышьяком. Формальные обвинения по этим двум смертям так и не были предъявлены -- миссис Бартлетт бежала из-под стражи, припугнув надзирателя Бог весть откуда добытым дерринджером. В Центральном статистическом бюро подозревали, что она перебралась во Францию, поскольку кто-то приложил перевод доклада парижской полиции о событиях 1854 года. Некая Флоренс Мэрфи, промышлявшая нелегальными абортами, предположительно -- американская беженка, была арестована и судима за то, что "облила серной кислотой с целью изуродовать или покалечить" Иветту Лемуан, жену известного лионского торговца шелком, -- свою, судя по всему, соперницу. Но уже в первую неделю суда "миссис Мэрфи" исчезла из-под стражи и из всех последующих донесений французской полиции. Мэллори подошел к крану, ополоснул лицо, шею и подмышки. Серная кислота наводила на мрачные размышления. Завязывая шнурки ботинок, он уже снова вытирал пот со лба. Выйдя из комнаты, Мэллори обнаружил, что невероятная для города жара повергла Дворец в полное оцепенение. Гнетущая влажность колыхалась над мраморными полами, как невидимая болотная жижа. Украшающие холл пальмы словно вышли из юрского периода. Он поплелся в столовую Дворца и несколько восстановил свои силы четырьмя холодными яйцами вкрутую, копченой селедкой, тушеными помидорами, куском ветчины, парой ломтиков охлажденной дыни и несколькими чашками кофе со льдом. Как и всегда, кормили здесь вполне прилично, хотя селедка чуть-чуть подванивала -- мало удивительного в такую-то жару. Мэллори подписал счет и пошел за своей почтой. Он был несправедлив к селедке. Вонял, как выяснилось, сам Дворец, вонял тухлой рыбой или чем-то похуже. Сквозь запах мыла, оставшийся в холле после утренней уборки, на мгновение пробился -- и тут же снова исчез -- таинственный, словно от какой-то дохлятины, смрад. Как на скотобойне? Да, похоже, только тут еще непонятная едкая примесь -- не то уксус, не то еще какая-то кислота. Направляясь к столу дежурного, чтобы забрать свою почту, Мэллори мучительно припоминал, где же это он сталкивался с подобным зловонием прежде. Немолодой, очумевший от жары клерк приветствовал его со всей возможной почтительностью -- щедро раздаваемые чаевые всегда и везде обеспечивают уважение обслуживающего персонала. -- А что, в моем ящике ничего нет? -- удивился Мэллори. -- Слишком он мал, доктор Мэллори. -- Клерк нагнулся и вытащил из-за конторки большую проволочную корзину, до краев заваленную конвертами, журналами и посылками. -- Да-а, -- протянул Мэллори. -- И ведь день ото дня все хуже и хуже. -- Цена славы, сэр, -- сочувственно кивнул клерк. Мэллори был ошеломлен. -- Считается, вероятно, что я буду все это читать... -- Позволю себе смелость сказать, сэр, что вам стоило бы нанять личного секретаря. Мэллори хмыкнул. Он питал отвращение к секретарям, камердинерам, дворецким, горничным -- лакейство унижает человека. Когда-то его мать прислуживала в одной богатой сассексской семье. Было это давно, еще до радикалов, но рана никак не заживала. Он отнес тяжелую корзину в тихий уголок библиотеки и принялся разбирать ее содержимое. Сперва журналы: солидные, с золотом на корешке "Труды Королевского общества", "Герпетология всех наций", "Журнал динамической систематики", "Annales Scientifiques de I'Ecole des Ordinateurs" с интересной, похоже, статьей о механических невзгодах"Гран-Наполеона"... Эти академические подписки чрезмерно обременительны, но зато доставляют радость редакторам, а довольный редактор скорее напечатает твою собственную статью. Далее -- письма. Мэллори быстро раскидал их на кучки. Сперва -- письма попрошаек. Он опрометчиво ответил на пару тех, что казались очень уж слезными и искренними, после чего вымогатели набросились на него, как шакалы. Вторая стопка -- деловые письма. Приглашения выступить там-то и там-то, интервью; счета от торговцев; полевые палеонтологи-катастрофисты наперебой предлагают соавторство. Далее -- письма, написанные женским почерком. Наседки от естествознания -- "охотницы за цветочками", как называл их Гексли. Эти дамочки заваливали Мэллори десятками посланий, с одной-единственной целью получить у него автограф и, "если он будет столь любезен", подписанную визитную карточку. В некоторых конвертах попадались аккуратные рисуночки самых заурядных ящериц, сопровождаемые неизбежным обращением к его познаниям в области таксонометрии рептилий. Некоторые корреспондентки выражали деликатное восхищение (иногда -- в стихах) и приглашали предмет этого восхищения на чай, буде он когда-нибудь окажется в Шеффилде. Или в Ноттингеме. Или в Брайтоне. Попадались и письма -- их приметами были заостренный почерк, тройное (!!!) подчеркивание отдельных слов и надушенные, перевязанные ленточкой локоны, -- выражавшие пылкое обожание, причем в выражениях настолько смелых, что Мэллори невольно краснел. Поначалу таких было не очень много, однако стоило "Еженедельнику английской хозяйки" поместить на своих страницах портрет "знаменитого ученого", как урожай надушенных локонов резко возрос. Мэллори внезапно остановился. Он едва не откинул в сторону письмо от самой младшей своей сестры Рут. Малышка Рут, хотя, конечно же, этой малышке уже ни много ни мало семнадцать лет. Он распечатал письмо. МИЛЫЙ НЕД! Я пишу тебе под диктовку мамы, потому что сегодня у нее совсем плохо с руками. Отец очень благодарит тебя за чудный плед из Лондона. Французское притирание очень помогло моим рукам (маминым), хотя больше коленям, чем рукам. Мы все по тебе очень скучаем в Льюисе, хотя знаем, что ты занят своими великими делами Королевского общества! Мы читаем вслух каждое твое американское приключение, как они написаны мистером Дизраэли в "Семейном музее". Агата спрашивает, не можешь ли ты, пожалуйста, пожалуйста! получить для нее автограф мистера Дизраэли, потому что она очень любит его роман "Танкред"! Но самая большая наша новость в том, что наш дорогой Брайан вернулся из Бомбея и благополучно проводит с нами этот самый день, 17 июня! И он привез с собой нашего дорогого будущего брата лейтенанта Джерри Ролингза, тоже из Сассексского артиллерийского полка, который просил нашу Маделайн подождать, как она, конечно же, и сделала. Теперь они поженятся, и мама хочет, чтобы ты знал, что это будет не в церкви, а гражданская церемония с Ч.П. мистером Уидерспуном в городской ратуше Льюиса. Мы ждем тебя 29 июня, когда отец отдаст свою почти последнюю дочку, -- я не хотела этого писать, но мама меня заставила. С любовью от всех нас, РУФЬ МЭЛЛОРИ (мисс). Итак -- малышка Маделайн разжилась наконец мужем. Бедняжка, четыре долгие года помолвки, тем более тревожной, если твой жених служит в такой гнилой дыре, как Индия. Маделайн обручилась в восемнадцать лет, а сейчас ей уже двадцать два. Нельзя принуждать юную, жизнерадостную девушку к такому долгому ожиданию; в последний свой визит Мэллори обнаружил, что жестокое испытание сделало Маделайн вспыльчивой и язвительной и домашние откровенно ее побаиваются. Скоро весь уход за стариками ляжет на плечи маленькой Рут. А когда и она выйдет замуж... ну что ж, тогда об этом и подумаем. Мэллори потер взмокшую от пота бороду. Маделайн выпала более тяжкая доля, чем Эрнестине, Агате или Дороти. Нужно подарить ей что-нибудь красивое. Свадебный подарок должен быть весомым свидетельством, что время тревог и печалей осталось позади. Мэллори отнес почту к себе в комнату, свалил ее на пол возле забитого под завязку бюро и покинул Дворец, вернув по дороге корзину дежурному. На тротуаре перед Дворцом собралась группа квакеров, мужчины и женщины. Они уныло выводили какой-то из своих нравоучительных гимнов, нечто насчет "поезда в рай". Песенка никоим боком не касалась ни эволюции, ни святотатства, ни окаменелых останков доисторических животных -- возможно, тоскливое однообразие бесплодного протеста утомило даже таких железных людей, как квакеры. Мэллори прошел мимо, не обращая внимания на протянутые брошюры. Было жарко, на редкость жарко, жарко как в пекле. И хоть бы самое легкое дуновение ветра, хоть бы самый крошечный просвет в облаках; высокое небо налилось свинцовой тяжестью, словно хотело разразиться дождем, но забыло, как это делается. Мэллори прошел по Глостер-роуддоугла Кромвель-лейн; совсем недавно здесь поселился бронзовый Кромвель на коне*; радикалы очень его любили. Здесь же останавливались паробусы через каждые десять минут, но все они были забиты до отказа -- в такую погоду никому не хотелось идти пешком. Совсем неподалеку, на углу Эшберн-Мьюз, располагалась станция метрополитена "Глостер-роуд", и Мэллори решил рискнуть. Смелую идею пришлось вскоре оставить -- в двери подземки никто не входил, время от времени оттуда вылетали люди, спасающиеся от невозможной, невыносимой вони. Лондонцы успели привыкнуть к сомнительным ароматам своей подземки, но это было нечто совсем иного порядка. В сравнении с удушающим зноем улиц, шедший снизу воздух был даже прохладен, однако в нем ощущался запах смерти, словно что-то сгнило в закупоренной стеклянной банке. Билетная касса была закрыта; на ее окошке висела записка: "ПРОСИМ ПРОЩЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВА". И ни слова, что там и почему, об истинной природе неполадок. На противоположной стороне Кортфилд-роуд у гостиницы "Бейлиз" стояли запряженные лошадьми кэбы. Мэллори совсем было собрался перейти улицу, как вдруг заметил неподалеку свободный вроде бы кэб. Сделав знак кучеру, он подошел к дверце и увидел пассажира, только что по-видимому приехавшего. Мэллори отступил на шаг, в естественной надежде, что пассажир сейчас сойдет, однако тот, явно недовольный присутствием незнакомца, прижал ко рту носовой платок, сложился пополам так, что голова его исчезла из вида, и зашелся сухим, мучительным кашлем. Возможно, он был нездоров -- или только что из подземки, не успел еще отдышаться. Нервы Мэллори были на пределе; он не стал ждать, сел в один из свободных кэбов и коротко приказал: "Пикадилли". Кучер цокнул мокрой от пота кляче, и она уныло потрусила по Кромвель-роуд. Как только кэб двинулся с места и в окно повеяло слабым ветерком, жара стала не столь гнетущей, и Мэллори чуть приободрился. Кромвель-роуд, Терлоу-плейс, Бромптон-роуд-- в своих грандиозных планах переустройства города правительство отвело эти части Кенсингтона и Бромптона под огромный комплекс музеев и дворцов Королевского общества. Один за другим проплывали они за окном кэба в невозмутимом величии своих куполов и колоннад: физика, экономика, химия... Некоторые новации радикалов вызывают, мягко говоря, удивление, размышлял Мэллори, но трудно отрицать разумность и справедливость того, что ученым, посвятившим себя благороднейшему труду на благо человечества, предоставляются великолепные здания. Кроме того, польза этих дворцов для науки многократно превышает затраты на их строительство. По Найтсбридж-роуд, через Гайд-парк-корнер, к Наполеоновым вратам*, дару Луи-Наполеона в память об англо-французской Антанте. Мощный остов огромной чугунной арки поддерживал целую толпу крылатых амурчиков и задрапированных дам с факелами. Красивый монумент, думал Мэллори, и к тому же в новейшем вкусе. Массивная элегантность врат словно отрицала самое мысль о том, что когда-либо существовали хоть малейшие разногласия между Великобританией и ее вернейшим союзником, имперской Францией. А "недоразумение" наполеоновских войн, криво усмехнулся про себя Мэллори, можно свалить на тирана Веллингтона*. Хотя памятника герцогу Веллингтону в Лондоне не было, Мэллори временами казалось, что память об этом человеке витает в городе, словно призрак. Триумфатор Ватерлоо, прославленный некогда как спаситель британской нации, Веллингтон был пожалован пэрством и занял высочайший государственный пост. Но в нынешней Англии его поносили как хвастливого и самодовольного изверга, второго короля Джона*, палача своего народа. Ненависть радикалов к их давнему и грозному врагу выдержала испытание временем. Со смерти Веллингтона выр