а, чье белье было изготовлено в Милане, это такой город в Италии. - "Смертельная доза". Сиринда Бурдетт, Гудрун Уивер, Дин Митчелл, Синобу Сакамаки. Тысяча девятьсот девяносто седьмой. Райделл допил последние капли охлажденного декофеинизированного кофе со сливками, взглянул на грязновато-молочные кубики льда, болтавшиеся на дне пластиковой чашечки термоса, и помотал головой. - В жизни о таком не слышал. - А вот мама видела Сиринду Бурдетт живьем. В Уэйко, в молле каком-то. Даже автограф взяла. На самое почетное место положила на телевизоре, вместе с молельными платочками и голограммой преподобного Уэйна Фаллона. У нее же для каждой хрени свой молельный платочек. Один для арендной платы, другой от СПИДа, третий от туберкулеза... - Правда? И что же она с ними делает? - Да просто держит их на телевизоре, - объяснил Саблетт. Немного подумав, он достал хрустально-прозрачную бутылку и вытряхнул в рот по- следние капли четырехкратно дистиллированной воды. До единственного на Сансете магазина, торговавшего столь экзотическим напитком, было довольно далеко, однако Райделла это ничуть не волновало. Ну сделаем лишний крюк, чего тут такого страшного? И парковочная площадка там удобная, прямо за углом, и кофейный бар совсем рядом, можно будет термос наполнить. Отличный, кстати, мужик этот, который за парковочной площадкой следит, - всегда вроде как радуется, когда нас видит. - Молельным платочком от СПИДа не убережешься, - сказал Райделл. - Сделал бы ты лучше прививку, как все нормальные люди. И мамаше бы своей посоветовал. За прозрачным (после той рыжей Райделл так и не включил зеркальный фильтр) стеклом виднелся уличный алтарь Джей-Ди Шейпли, пристроенный к полуобвалившейся бетонной стене - жалкому остатку вполне, вероятно, приличного дома. В западном Голливуде такое не редкость. На стене красовались трехфутовые буквы, намалеванные ядовито-розовой аэрозольной краской: "ШЕЙПЛИ В РОТ ДОЛБАНЫЙ ПИДОР" - и большое, тоже ярко-розовое, сердце. Прямо под надписью стена была облеплена открытками с портретом Шейпли и фотографиями людей, обреченных когда-то на смерть. Таких людей миллионы и миллионы. Еще ниже, на тротуаре, валялись увядшие цветы, огарки свечей и прочая дребедень. Странное все-таки, подумал Райделл, у этого парня лицо, страшновато даже, прямо мурашки по коже. Нечто среднее между Элвисом и каким-нибудь католическим святым - костлявое, почти бесплотное, и глаза как блюдца. - А то, - повернулся он к Саблетту, - что ты до сих пор не вакцинировался, так это все твоя деревенская тупость, упрямство ослиное. - Да это же, - виновато забубнил Саблетт, - даже хуже живой вакцины, там же одного вируса вышибают другим, и он в тебе остается.. - Ну да, - кивнул Райделл, - а что тут такого? Он же ничего тебе не сделает. А того, старого, СПИДа в мире еще ой-╕-╕й сколько. Будь моя воля, я бы заставлял делать прививки. Саблетт зябко поежился. - Преподобный Фаллон всегда говорил... - А в рот я твоего преподобного и в ухо, - разозлился Райделл. - Этот ублюдок попросту зашибает деньги, втюхивая молельные платочки людям вроде твоей мамочки. Да что я тебе объясняю, ты же и сам прекрасно понимаешь, что все это хрень собачья, иначе сидел бы ты сейчас не здесь, а в своем трейлерном лагере, сидел бы и молился на телевизор. Он шарахнул по кнопке зажигания, затем врубил скорость и бросил "Громилу" в поток машин. Удобно все-таки ездить на "Лихом Гусаре" - прочие водители всегда пропускают тебя, дают вклиниться в ряд. Уныло свешенная голова, сутулая спина и высокие плечи делали Саблетта удивительно похожим... на кого? На орла, наверное, только на орла обеспокоенного, затюканного какими-то своими орлиными невзгодами. - Не так это все просто, - вздохнул он. - Ведь это вера, в которой меня воспитывали, которая сделала меня таким, как я есть. Ну не может же все в ней быть хренью собачьей, вот ты сам подумай, ведь не может? Райделл искоса взглянул на Саблетта и сжалился. - Нет, - согласился он, - конечно, не может. Я и не говорю, что все в ней хрень, просто... - Слушай, Берри, а тебя-то в какой вере воспитывали? Райделл надолго задумался. - В республиканской. В жизнь Райделла вошло много нового, вроде кредитной карточки Южнокалифорнийского отделения мексикано-американского банка, выданной ему "Влипшими копами", или возможности летать не туристским, а бизнес-классом, но лучшей изо всех этих приятных новинок была, пожалуй, Карен Мендельсон. В тот первый раз, в служебном номере ноксвиллского аэропорта, он не имел при себе ничего предохранительного и пытался показать Карен свои справки о прививках (без справок этих департамент полиции не выписывал страховой полис). Карен только расхохоталась и сказала, что обо всем позаботится немецкая нанотехника. Потом она показала Райделлу нечто вроде портативной скороварки, и там, под прозрачной крышкой, лежала эта штука. Райделл слышал про такие, но никогда прежде их не видел; еще он слышал, что они стоят жутко дорого, ну, примерно, как среднего класса автомобиль. А хранить их нужно при температуре человеческого тела. Обязательно - это он прочитал в какой-то газете или журнале. Белесая такая штука, вроде небольшой медузы и вроде как шевелится, а может, и нет. Райделл спросил: а правда, что они живые? Карен улыбнулась и сказала, что не то чтобы совсем, но почти, а в основном это шарики Баки и субклеточная автоматика. И что он совсем не почувствует, что эта штука там, и что она ни в коем случае не станет вставлять ее здесь, у него на глазах. Карен ушла в ванную и вернулась в этой самой рубашке, миланской, но тогда он еще не знал, что рубашка миланская, это она позже сказала. Ну и правда, он совсем не чувствовал эту штуку и никогда не догадался бы, что она там, но он все равно про нее знал, но очень скоро забыл. Почти забыл. На другое утро они наняли маленький конвертиплан до Мемфиса, а там пересели на "эр-магеллановский" лайнер, направлявшийся в LAX [LAX - главный аэропорт Лос-Анджелеса.]. Бизнес-класс отличался в первую очередь изобилием примочек, смонтированных в спинке сиденья, которое перед тобой; Райделл сразу же увлекся аппаратом телепри- сутствия, который можно было подключить к управляемым камерам на обшивке самолета. Кареп такими глупостями не занималась, она очень не любила пользоваться крошечным, карманным виртуфаксом, а потому с облегчением вызвала на откидной дисплей свою лос-анджелесскую контору и начала просматривать свежепоступившую почту. Затем она говорила по телефону, рассылала какие-то факсы, работала ловко и сосредоточенно, не обращая внимания на восхищенные охи и ахи крутого ноксвиллского копа, увлекшегося повой игрушкой. Нет, что ни говори, а на самолетах местной линии, которыми Райделл летал иногда во Флориду, к отцу, все выглядело гораздо скромнее, здесь же и сиденья просторнее, и кормежка лучше, и за выпивку денег не берут. Райделл и сам не заметил, как высосал три или четыре фужера, а потом задремал и очнулся уже где-то над Аризоной. Аэропорт поразил его странным, незнакомым запахом, да и свет здесь был какой-то не такой. Райделл знал, что в Калифорнии большая плотность населения, и все же никак не ожидал такой толчеи и гомона. Представитель "Влипших копов" держал над головой мятую картонку с надписью "Мендельсон", криво накарябанной красным маркером, и растерянно озирался. Буква "S" была написана задом наперед. Райделл улыбнулся, представился и пожал парню руку. Тот, похоже, очень обрадовался и сказал, что его звать Сергей. Карен спросила: а где же твоя долбаная машина? - и тогда Сергей густо покраснел и сказал: подождите минутку, сейчас я ее подгоню. Нет уж, сказала Карен, большое спасибо, мы уж лучше сами дойдем до стоянки, вот только вещи с самолета выдадут. Ты что же, думаешь, я вот так вот и буду торчать в этом обезьяннике, и чтобы меня каждую секунду толкали, и шум тут такой, что оглохнуть можно. Сергей покорно кивнул, он все пытался сложить свою картонку и засунуть в карман, но картонка была очень большая и никак не помещалась. И чего эхо, удивлялся Райделл, Карен на него так окрысилась? Устала, наверное, после полета, а то с чего бы? Он подмигнул Сергею, надо же подбодрить парня, но тот, похоже, ничуть не успокоился, а стал, наоборот, еще больше нервничать. У Карен были две черные кожаные сумки, а у Райделла - мягкий синий "самсонит,", купленный по новой кредитной карточке. Они с Сергеем потащили багаж сперва к выходу из аэропорта, а затем через большую круглую площадь, опоясанную кольцевой дорогой. Наружный воздух ничем не отличался от того, что внутри аэропорта, вот только жарко было тут как в пекле. Динамики непрерывно орали, что площадки, выкрашенные в белый цвет, предназначены исключительно для погрузки и разгрузки. На площади был форменный сумасшедший дом - сотни людей, груды багажа, детский рев, автомобили всех на свете марок, слава еще богу, что Сергей точно знал, куда нужно идти - к гаражу на противоположной стороне. Машина у Сергея была немецкая, черная и длинная, и выглядела она так, словно всю ее минуту назад протерли носовым платочком. Давайте, предложил Райделл, я сяду впереди, вроде как охранником, и тогда Сергей снова задергался и засунул его на заднее сиденье, к Карен. Глядя на эту сцену, Карен засмеялась, и Райделл почувствовал себя немного лучше. Когда машина выезжала из гаража на площадь, Райделл заметил под огромной, составленной из отдельных стальных букв вывеской "МЕТРО" двух копов. Здоровенные мужики в сферических, с прозрачными пластиковыми визорами шлемах-кондиционерах. Они лениво лупили дубинками какого-то старика. Лупили как простыми палками, не включая разрядников, а потому старик, одетый в грязные, продранные на коленях джинсы, реагировал довольно вяло. На обеих скулах дочерна загорелого - даже и не поймешь, белый он или какой еще, - лица ярко выделялись большие нашлепки из лейкопластыря, верный признак рака кожи. Людской поток, стремившийся ко входу в метро, раздваивался, равнодушно обтекал старика и копов, снова смыкался. - Добро пожаловать в Лос-Анджелес, - провозгласила Карен. - Цени, что едешь на машине, а не подземкой. Ужинали они в обществе самого Аарона Персли, в Голливуде, как объяснила Карен, а точнее - на Норт-Флорес-стрит. Ресторан был техасско-мексиканский, и кормили там просто здорово, все блюда вроде бы и знако- мые, но как-то особенно вкусно приготовленные. Месяц спустя у Саблетта был день рождения, и Райделл повел его в этот же самый ресторан - пусть парень поест родной, как у себя дома, пищи, может, и взбодрится немного. Однако ничего не вышло. - Все столики заняты, - сказал швейцар. Райделл взглянул в окно и увидел, что ресторан почти пуст - потому, наверное, что время было совсем раннее. - А как же эти? - спросил он, указывая на свободные столики. - Заказаны, - отрезал швейцар. - Пошли, - сказал Саблетт. - Да и вообще зря мы сюда сунулись, тут же все будет переперченное, а у меня изжога. А лучше всего было объезжать на "Громиле" горы и каньоны, особенно если лунной ночью. Там иногда видишь такие вещи, что даже и не понять, видел ли ты их или нет. Один раз - тогда было как раз полнолуние - Райделл вел "Громилу" по ущелью и вдруг за поворотом увидел обнаженную женщину; она застыла в лучах фар, ну точно как олень, выбежавший из леса на просеку, - дрожит, а с места сдвинуться не может. Словно примерзла. Так вот она и стояла добрую секунду, достаточно долго, чтобы Райделл увидел - а может, ему это просто почудилось, - что у нее на голове то ли серебряные рога, то ли какая-то такая шляпа в виде полумесяца концами вверх, и она вроде бы японка. И вот это-то - что японка - поразило его больше всего. Затем она увидела Райделла - то есть это он отчетливо увидел, что она его видит, - и улыбнулась. И тут же пропала. Саблетт же впал в священный ужас и разразился неудержимым, как понос, потоком слов. Он извел недельный запас своей антиаллергийной жвачки и все говорил и говорил; фильмы ужасов - все, наверное, какие он видел в жизни, - дико мешались с бредовыми россказнями преподобного Фаллона о ведьмах и колдуньях, о дьяволопоклонниках и могуществе Князя Тьмы, и так оно продолжалось, пока Райделл не озлился вконец и не сказал своему экстатическому компаньону: "Заткни хлебало". Теперь, когда женщина исчезла, ему хотелось не слушать всякую хренотень, а спокойно подумать. Подумать о том, как она выглядела, что она тут делала, да и о том, кстати, каким это образом она исчезла. Не обращая внимания на Саблетта, уныло поникшего на соседнем сиденье, Райделл пытался вспомнить, как же это было: вот она здесь, на шоссе, а потом вдруг ее нет. Забавно, он же вроде и помнил все, помнил отчетливо, но только в двух разных вариантах одновременно, тоже заморочка, но совсем иная, чем с Кеннетом Терви, - вот тут в голове не осталось ровно ничего: ни как стрелял, ни что потом, хотя за последующие дни он столько наслушался, как эту историю пережевывают сценаристы и адвокаты, что иногда начинало казаться, что он все-таки видел ее - в версии "Влипших копов" (которая так и не пошла в эфир). Так вот, Райделл помнил, что женщина вроде как спустилась вниз по склону налево, хотя бежала она при этом или парила в воздухе - этого он сказать не мог. А еще он помнил, как она прыгнула - плохое слово, слабое, тут бы надо было выразиться как-то по-другому, но только как? - прыгнула вверх по склону, примыкавшему к дороге справа, каким-то образом перебежала через посеребренные луной деревья, взметнулась вверх на сорок футов с такой же легкостью, как, скажем, на пять, а затем невозможным образом исчезла, растворилась в воздухе. И разве бывают у японок такие вот длинные волнистые волосы? А курчавый, еле различимый в тени кустик - он действительно был подбрит в форме восклицательного знака? Кончилось все тем, что Райделл завернул в Уилшир, в круглосуточную русскую аптеку, и купил Саблетту в утешение четыре пакета его хитрой жвачки - и страшно поразился, как дорого стоит эта отрава. Насмотрелся он в каньонах и многого другого, особенно когда выпадала смена от полуночи до шести утра, самая глухая. Чаще всего это были огоньки, совсем маленькие, ничего, вроде, особенного, только горели они в таких местах, где никаких огоньков не могло быть. Иногда попадались огни поярче, висевшие прямо в небе, но мозги Саблетта были настолько засраны этой ихней, из телевизионного лагеря, хренью про пришельцев и блюд- ца, что Райделл прямо боялся указать техасскому красавчику на эти огни - и никогда не указывал. Патрулируя каньоны, он часто думал об этой женщине. Он понимал, что не знает, кто она такая или что такое, и никогда не узнает, но это его совсем не волновало; странно сказать, но ему было наплевать даже, человек она или кет. И ему ни разу не пришло в голову, что она какая-нибудь там плохая - просто другая, не такая, как мы, вот и все. А сегодня, в последнюю ночь своей работы на "Интенсекьюр", Райделл попросту крутил баранку и трепался с Саблеттом. Луны не было, зато на поразительно ясном небе сверкали яркие, как лампочки, звезды. Еще пять минут пути, затем первая за смену проверка дома клиентов и - назад, в Беверли-Хиллз. Трепались они об этой сети японских гимнастических залов, чья реклама висела на каждом углу, о "Води Хаммере". "Води Хаммер" не шибко-то упирал на традиционные физические упражнения, скорее уж, если можно так выразиться, наоборот - там делали деньги на подростках, желающих получить инъекцию бразильской зародышевой ткани, чтобы укрепить свои скелеты "стойким, надежным материалом", так это называлось в рекламе. Саблетт сказал, что это - дело рук Сатаны. Райделл сказал, что это - франчайзинговая операция с головной фирмой в Токио. - Тяжкое убийство нескольких лиц, - сказал "Громила". - Захват заложников, среди которых могут оказаться и малолетние дети клиента. Бенедикт-Каньон. "Интенсекьюр" санкционирует неограниченное, повторяю: неограниченное применение силы. Приборная доска полыхнула россыпью разноцветных огней, не хуже древнего игрального автомата. В результате Райделл так и не успел толком привыкнуть ни к Карен Мендельсон, ни к сиденьям бизнес-класса, ни ко всей остальной роскоши. Карен жила на хренадцатом этаже Сенчури-Сити-П, то бишь Пузыря, третьего по росту здания во всем Лос-Анджелесском бассейне; по виду Пузырь очень смахивал на сиську, только сиську зеленоватую и полупрозрачную, каких в природе не бывает (и слава богу, что не бывает). Иногда, при нужном освещении, эта штука просматривалась почти насквозь, тогда можно было различить три подпорки, на которых она держалась; подпорки настолько огромные, что в каждую из них свободно влез бы обычный небоскреб. В этой-то треноге и располагались лифты, двигались они, естественно, под углом - к чему Райделл тоже так и не успел привыкнуть. Сиська имела бронзовый, вроде как покрытый патиной сосок, в котором поместилась бы пара футбольных стадионов; именно здесь и располагалась квартира Карен - вместе с сотнями других, а также теннисным клубом, барами, ресторанами и небольшим моллом, куда пускали за покупками только тех, кто запла- тил вступительный взнос и получил билет, а жилье в этом соске было страшно дорогое - и жизнь тоже. Квартира Карен находилась на самом краю, а потому имела огромные, чуть искривленные окна, посаженные в зеленую - та самая патина - стену. Все здесь было различных оттенков белого, кроме одежды - Карен носила исключительно черное - и чемоданов, тоже черных. А длинные махровые халаты - дома Карен ходила только в них - были цвета вроде как засохшей овсянки. Карен сказала, что этот стиль называется "агрессивное ретро семидесятых" и что он начинает ее малость утомлять. Райделл подумал, что и не мудрено, но говорить ничего не стал, здраво размыслив, что получится не очень вежливо. Телевидение сняло ему комнату в Западном Голливуде, в отеле, более-менее похожем по виду на нормальный дом, но только Райделл почти туда не заглядывал, жил все время у Карен - пока в Огайо не появился Медведь-Шатун. Уже начальный эпизод, когда были обнаружены тридцать пять жертв Медведя-Шатуна, почти оборвал карьеру Райделла на непыльном поприще влипшего копа. В довершение всех прочих несчастий первыми на место преступления прибыли сержант Чайна Вальдес и капрал Норма Пирс, самые хорошенькие девушки во всем цинциннатском департаменте полиции ("Взглянешь на такую, и прямо как серпом по яйцам", - сказал один из телере- портеров, но никто вокруг даже не улыбнулся; обстоятельства придавали этой шуточке нехорошее, даже зловещее звучание). Счет возрастал с немыслимой быстротой; вскоре Медведь-Шатун далеко опередил самых знаменитых маньяков прошлого. Затем стало известно, что все его жертвы - дети. Затем сержант Вальдес, не совсем еще оправившаяся от посттравматического шока, зашла в некое сомнительное питейное заведение и прострелила обе коленные чашечки известному педофилу - на удивление тошнотворному типу по кличке Мармелад, никаким боком не причастному к убийствам. В результате роскошный, без единой металлической детали самолетик уносил Аарона Персли в Цинциннати, Карен нацепила очки и обсуждала ситуацию чуть не с десятком собеседников одновременно, а Райделл сидел на краешке огромной снежно-белой кровати, начиная проникаться идеей, что что-то такое вроде бы изменилось. - У них есть подозреваемые? - спросил Райделл. Карен окинула его недоуменным взглядом, словно незнакомый предмет, неведомо как оказавшийся в комнате. - Подозреваемые? Да они уже сознались. Райдел поразился, какой старой выглядела она в этот момент. А правда, подумал он, сколько же ей лет? Карен встала и вышла из комнаты. Вернулась она минут через пять, уже одетая в безупречный черный костюм. - Собирайся. Ты не можешь здесь больше оставаться. И ушла. Ушла без поцелуя, без "до свидания", без ничего, ушла - и все. Райделл встал, включил телевизор и увидел Медведя-Шатуна, только это оказался не один человек, а трое. Выглядели они так, что и не подумаешь, - серенькие, безобидные, почти симпатичные парни, одним словом - именно так, как и выглядят всегда по телевидению гниды, способные на любые, самые тошнотворные мерзости. Так вот он и сидел на кровати Карен, в одном из ее махровых халатов, когда на пороге комнаты появились - появились безо всякого там стука или "разрешите войти" - два рентакопа. У них была черная униформа и такие же высокие черные ботинки, в каких совсем еще недавно Райделл патрулировал улицы Ноксвилла, - ну те самые, с дополнительной кевларовои стелькой, на случай если кто-нибудь изловчится выстрелить тебе в пятку. Один из рентакопов грыз яблоко. Второй помахивал электрошоковой дубинкой. - Слышь, друг, - сказал первый, - нам приказано выпроводить тебя отсюда. Рот его был полон недожеванного яблока, и слова звучали не очень разборчиво. - У меня тоже были такие ботинки, - сообщил Райделл. - Изготовлены в Портленде, Орегон. Двести девяносто девять долларов в мелкооптовом магазине, а в обычном еще дороже. - Ясненько, - ухмыльнулся второй, который с дубинкой. - Так ты шмотки свои будешь собирать или как? "Черного и белого не выбирайте" - вспомнилась Райделлу детская игра; он собрал по комнате все предметы, кроме черных и белых, а также серых, цвета засохшей овсянки, и побросал их в синий "самсонит". Рентакоп с дубинкой наблюдал за его действиями, а второй, с яблоком, слонялся по комнате и дожевывал яблоко. - На кого, ребята, работаете? - поинтересовался Райделл. - "Интенсекьюр", - сказал тот, что с дубинкой. - Хорошая шарага? - спросил Райделл, застегивая сумку. Дубиноносец пожал плечами. - Сингапурская, - сообщил второй, заворачивая огрызок яблока в мятую бумажную салфетку, выуженную из кармана брюк. - На нас все большие здания, все общины, установившие себе заборы и охранные системы, ну, в общем, ты понимаешь. Он аккуратно засунул огрызок в нагрудный карман черной, безукоризненно выглаженной форменной рубашки, в тот самый карман, на котором красовалась бронзовая бляха. - Деньги на метро есть? - спросил мистер Дубина. - Конечно, - откликнулся Райделл, вспомнив про свою кредитную карточку. - Видишь, какой ты богатый, - ухмыльнулся рентакоп. - Обычно у засранцев, которых мы отсюда выпроваживаем, вообще ни гроша за душой. Карточку Мексикано - американского банка Райделлу обнулили на следующий день. А ведь не прав Эрнандес насчет английских полицейских броневиков, подумал Райделл, врубая впервые в жизни овердрайв на все три оси. Он ожидал услышать визг проскальзывающих покрышек, однако "Громила" вцепился в мостовую намертво, как пиявка. Трехтонная, с двумя керамическими моторами пиявка. Саблетт, расхлябанно обвисший на соседнем сиденье, испуганно вскрикнул - автоматически затянувшиеся ремни безопасности вздернули его в вертикальное положение. Скорость - семьдесят миль в час, впереди - музейной кондиции "бентли". Правый, по обочине, обгон, под колеса "Громилы" летит чахлая, черная от пыли трава. Ужас, застывший в глазах пассажирки "бентли", еще мгновение - и взвыла сирена, вспыхнули мигалки: Саблетт дотянулся наконец до большой красной кнопки. Прямой участок. И ни одной, абсолютно ни одной машины. Райделл вышел на осевую и до упора вдавил педаль газа, вой спаренных "киоцеров" перешел в пронзительный визг. Странное, даже жутковатое поскуливание Саблетта заставило Райделла на секунду подумать, что техасец не выдержал напряжения, сломался и то ли молится, то ли поет на неком трейлерлагерном языке, неизвестном никому, кроме сдуревших последователей преподобного Фаллона. Нет, ничего подобного. Скосив глаза направо, он увидел, что Саблетт до предела - и как только зеркальные линзы не свалятся - выпучил глаза на экран, высветивший данные о клиенте, что губы его непрерывно шевелятся, руки же быстро и словно сами по себе заряжают потертый, бог знает сколько хозяев сменивший глок. Длинные белые пальцы двигались ловко и, как бы это сказать, буднично - ну, словно намазывая бутерброд или сворачивая газету. И вот это действительно вызывало ужас. - "Звезда Смерти"! - крикнул Райделл. Саблетт не имел права ни на секунду вынимать из уха капсульный приемник; в экстренной ситуации небесный голос - голос настоящих копов, переданный через спутник, - мгновенно заставит замолчать все прочие передачи. Техасец вставил обойму и повернулся; на его бледном лице играли отсветы разноцветных огоньков приборной доски. - Вся прислуга убита, - сказал он. - Эти типы загнали троих детишек в детскую комнату, Могло показаться, что Саблетт выражает сдержанное неудовольствие чем-то, увиденным по телевизору, - ну, скажем, увечной версией хорошего старого фильма, изготовленной для нужд какого-нибудь там местного национального рынка. - И они, Берри, говорят, что убьют их. - Ну а что там думают долбаные копы? - крикнул Райделл. Охваченный бессильной яро- стью, он колотил по мягкому, в форме восьмерки рулевому колесу. Саблетт тронул правое ухо пальцем. Казалось, еще секунда - и он тоже начнет кричать. - Молчат. - Ровный, на удивление спокойный голос. - Вырубились. Передний бампер "Громилы" снес чей-то антикварный, сороковых годов прошлого века, придорожный почтовый ящик, купленный, надо думать, на Мелроуз-авеню, за бешеные деньги. - Да какого хрена вырубились, - чуть поспокойнее сказал Райделл. - Не могут эти раздолбай вырубиться. Они же полиция. Саблетт вытащил капсулу из уха, протянул Райделлу. - Ничего не слышно, только помехи. Райделл взглянул на экран и вспомнил игру в дартс. Ярко-зеленый дротик курсора несся по бледно-зеленой горной дороге, неумолимо приближался к мишени - девственно-белому кружку размером с обручальное кольцо. В правом окошке высвечивались жизненные показатели трех детей клиента. Пульс учащенный, у всех. В нижнем окошке - телевизионный, снятый в инфракрасных лучах кадр. Главные ворота. Похоже, что крепкие. Целенькие и, если судить по телеметрии, запертые. Охранная система тоже в порядке. Вот тогда-то, наверное, он и решил идти на прорыв. Через неделю, когда пена сошла и события немного прояснились, Эрнандес проявлял даже нечто вроде сочувствия. Конечно же, такая накладка, да еще в его собственную смену, не доставляла начальнику особой радости, однако он честно признал, что не может - если учесть все обстоятельства - винить Райделла особенно строго. Прискорбное происшествие тщательно скрывалось от журналистов. Для этого, а также для того, чтобы полюбовно договориться с клиентами, с Шонбруннами, из сингапурского головного отделения "Интенсекьюра" спешно прилетела чуть не целая дивизия экспертов - так, во всяком случае, слышал Райделл. Он не имел ни малейшего представления об окончательных условиях этой договоренности, не имел, да и не хотел иметь: телевизионную программу "Рентакопы влипли" никто еще пока не придумал, а одни только шонбрунновские ворота стоили побольше его полугодовой зарплаты. Ворота "Интенсекьюр" починит без труда, хотя бы уж потому, что он их и ставил. Мощные, кстати, ворота: японский пластик, армированный углеродным волокном, термоустановка в бетонных опорах; вся эта мутотень чуть не начисто соскребла с морды "Громилы" нежно лелеемый "свежий мед". Далее - ущерб, нанесенный дому, по большей части окнам (сквозь которые "Громила" проехал) и мебели (по которой он проехал). - Ну и, - закончил Эрнандес, - придется подкинуть Шонбруннам что-нибудь сверху. За эмоциональные страдания, - пояснил он, вытаскивая из-за стола большой железный термос и наливая Райделлу чашку мерзкого, перестоявшего кофе. На термосе была оптимистичная наклеечка: "Я НЕ О'КЕЙ, ТЫ НЕ О'КЕЙ - ПЕЙ, ВОТ И БУДЕТ О'КЕЙ". Время близилось к десяти утра, обсуждаемые события покрылись уже двухнедельной плесенью, а лицо их главного героя - пятидневной то ли бородой, то ли, тут вопрос спорный, щетиной. На Райделле были мешковатые оранжевые, сильно выгоревшие шорты, ветхая футболка с надписью: "НОКСВИЛЛСКОЕ ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ", начинавшая уже расползаться на плечах, черные ботинки, оставшиеся от интенсекьюровской формы, и прозрачная надувная хирургическая шина на левой руке. - Эмоциональные страдания, - повторил Райделл. Эрнандес, чуть ли не такой же широкий, как его стол, передал Райделлу чашку. - Легко ты отделался, больше тут и не скажешь. Прушник. - Вылетел с работы, рука сломана - и это ты называешь "прушник"? - Нет, точно, - кивнул головой Эрнапдес. - Тебя же могли там замочить. Ребята из ДПЛА, они же тебя чуть не уложили. Да и потом, мистер и миссис Шонбрунн повели себя на удивление сдержанно, особенно если учесть расстройство миссис Шонбрунн и все прочее. Рука - ну да, рука, жаль, конечно... - Он пожал непомерно огромными плечами. - Да и к тому же никто тебя и не увольнял, ведь так? Мы только сняли тебя с патрулирования. Если хочешь на стационарную охрану - пожалуйста, никаких проблем. - Нет, спасибо. - Магазины, склады? Будешь работать в ночь. Ну, скажем, "Энсино Фэшн молл". - Нет. - Бабу-то видел, которая там работает? - прищурился Эрнандес. - Не-а. - Слушай, - вздохнул Эрнандес, - а как там со всем этим говном, которое вываливают на тебя в Нэшвилле? - В Ноксвилле. Департамент потребовал полного отстранения от должности с полным запретом на работу в правоохранительных органах. Проникновение в частную квартиру без санкции и без поддержки. - А что эта сучка, которая таскает тебя по судам? - Их со старшим сыночком повинтили в Джонсон-Сити за вооруженное ограбление магазина, это последнее, что я слышал... Райделл тоже пожал плечами - и сморщился от боли. - Ну вот, - расплылся в улыбке Эрнандес. - Я же говорю - прушник. Проламывая "Громилой" шонбрунновские бронированные ворота, Райделл испытал мгновенное ощущение чего-то очень высокого, очень чистого, клинически пустого - деланье, лишенное всякого думанья, бредовое адреналиновое возбуждение с утратой всех прочих аспектов своего "я". И в это время - когда он боролся с рулем, прорываясь через японский сад камней, когда пробивал тугое бронестекло, рассыпавшееся со второго удара, и осколки падали медленно, как во сне, - в это время он вспомнил, что примерно то же самое ощущал и тогда, выхватывая револьвер, нажимая курок, выплескивая мозги Кеннета Терви на бесконечный, как звездное небо, простор белой, загрунтованной под краску стены, которую так никто никогда и не покрасил. Райделл поехал в "Кедры" навестить Саблетта. "Интенсекьюр" расщедрился на отдельную палату - чтобы держать его подальше от лезущих в каждую щель журналистов. Техасец полусидел на кровати, уставившись в жидкокристаллический экран маленького CD-плеера, и жевал резинку. - "Воины двадцать первого века", - сказал он вошедшему Райделлу. - Джеймс Уэйнрайт, Энни Макэироу, Майкл Бек. - И когда же это его сняли? - ухмыльнулся Райделл. - Тыща девятьсот восемьдесят второй. - Саблетт приглушил звук и оторвал глаза от экрана. - Только я его уже пару раз смотрел. - А вот я только что из конторы, говорил с Эрнандесом. Говорит, чтобы ты не беспокоился за свою работу. В пустых серебряных глазах - нечто, похожее на озабоченность. - Свою - а как насчет твоей, Берри? Обтянутая пузырем рука нестерпимо чесалась. Райделл нагнулся, выудил из мусорной корзины, стоявшей у изголовья кровати, пластиковую питьевую соломинку, запустил ее под шину и начал крутить. Помогло, хотя и не слишком. - Я для них - история, далекое прошлое. За руль меня больше не пустят. - Не нужно было брать использованную, - огорчился Саблетт. - В больнице это запрещено. - Да уж ты-то, Саблетт, какой же ты заразный? Ты, может, самый чистый, стерильный раздолбай ныне живущего поколения. - Так что же ты будешь делать? Есть-то тебе надо. - Пока не знаю. - Райделл уронил соломинку в корзинку, по принадлежности. - Я только знаю, что не буду сторожить ничьи дома и не буду сторожить никакие там моллы. - А что там с этими хакерами? Ты как думаешь, сумеют их накрыть - тех, что нас подставили? - Хрен там сумеют. Слишком уж их много. Держава Желаний резвится уже очень давно. У федерален есть список из трех сотен подозреваемых, но они не имеют возможности загрести их всех, тряхануть и выяснить, кто в чем виноват. Слава еще богу, что эти пидоры любят стучать друг на друга, иначе никого бы из них в жизнь не повинтили. - Но мы-то им зачем? Чего они нас-то кинули? - Спроси чего попроще. - Гадить они любят, вот, наверное, и все, - решил Саблетт. - Любят, это уж точно. А еще Эрнандес говорит, что, по мнению ДПЛА, кто-то там хотел, чтобы миссис Шонбрунн накрыли с голой жопой. Ни Саблетт, ни Райделл не видели упомянутую жопу, так как миссис Шонбрунн находилась в детской. Детей в детской не было, они улетели с папочкой в штат Вашингтон, чтобы полюбоваться с воздуха на три новорожденных вулкана. Ничто, появившееся на экранах "Громилы" после автомойки, не соответствовало действительности. Кто-то залез в бортовой компьютер "Лихого Гусара" и ввел в коммуникационный блок здоровый пакет умело сфабрикованных - и абсолютно липовых - данных, заодно отрезав Райделла и Саблетта от "Интенсекьюра" и даже от "Звезды Смерти" (которая, конечно же, и не думала вырубаться). Райделл сильно подозревал, что монгольские ребята из автомойки - ну, если не все, то двое-трое из них - могли бы рассказать эту историю со значительно большими подробностями. И может быть, в эти мгновения ослепительной ясности, когда изуродованный, с помятой мордой "Громила" все еще пытался взобраться на раздолбанные в капусту останки двух больших кожаных диванов, когда пробудились наконец воспоминания о смерти Кеннета Терви, в эти мгновения Райделл понял, понял с той же ослепительной ясностью, что вряд ли стоит всегда и во всем доверяться самозабвенному, чистому в своем бешенстве порыву: "Вперед - и ни о чем не думай". - Слышь, - Саблетт говорил тихо и недоуменно, словно сам с собой, - они же убьют этих детишек. С этими словами он отщелкнул ремни безопасности и выскочил наружу, с глоком на изготовку, а Райделл не успел еще даже пошевелиться. Где-то на полпути Райделл вспомнил про сирену и мигалки и велел Саблетту их выключить, но уж теперь-то каждый находящийся в доме знал, что отважные интенсекьюровцы прибыли на место происшествия. - Работаю, - сказал Райделл, и даже вроде не говорил, а услышал свой голос, пришлепывая на бедро кобуру с глоком и хватаясь за чанкер - самое, пожалуй, подходящее оружие для перестрелки в помещении, где содержат детей, вот только скорострельность у него, заразы, больно уж могучая. Он пинком распахнул дверцу и вывалился прямо на кофейный столик, кованые ботинки с мелодичным звоном прошли сквозь дюймовой толщины стекло (двенадцать швов, но это ерунда, порезы). Саблетт куда-то исчез. Райделл пошел в глубь комнаты, к двери, выставив перед собой желтый неуклюжий чанкер, и понемногу осознал, что с левой рукой что-то вроде не так. - Замри, заеба, - сказал самый громкий в мире голос. - ДПЛА! Бросай свою желтую говешку, а то на хрен замочим! Плетью хлестнул луч резкого, мучительно яркого света. Райделлу показалось, что в глаза ему льется расплавленный металл. - Ты слышишь, заеба? Райделл повернулся, прикрывая глаза рукой, и увидел раздутое бронированное брюхо садящегося вертолета. Поток от винта прижимал к земле то немногое, что осталось от японского садика после броска "Громилы". Райделл уронил чанкер на пол. - И пистолет, мудила! Райделл взялся двумя пальцами за рукоятку глока и оторвал его от бедра вместе с кобурой. Скрипнула липучка, было непонятно, как такой тихий звук сумел прорваться сквозь рев боевой машины. Он уронил глок и поднял руки. Руку, вторая была сломана. Саблетта нашли футах в пятнадцати от "Громилы". Лицо и руки техасца раздулись, как розовые воздушные шарики, он задыхался. Босниец, работавший у Шонбруннов дворецким, смывал недавно с маленького дубового столика детские каракули каким-то средством, содержащим ксилол и четыреххлористый углерод. - А хрен ли это с ним? - удивился один из копов. - Аллергия, - с трудом выговорил Райделл. Полицейские надели ему наручники, да к тому же не спереди, а за спиной, боль была страшная. - Нужна "скорая". Саблетт открыл глаза. Попытался открыть. - Берри... И тут Райделл вспомнил название того фильма, который он смотрел, но не досмотрел. - "Чудесная миля". - Никогда не видел, - сказал Саблетт и вырубился. В этот день миссис Шонбрунн развлекала своего ландшафтного садовника, поляка. Копы нашли ее в детской. Взбешенная и беспомощная, она была засупонена более чем пикантным образом с применением английского латекса, северокалифорнийской кожи, а также антикварных наручников фирмы "Смит и Вессон", любовно отшлифованных и покрытых черной хромировкой, - не слабая упряжь, тысячи на две, а то и на три. Ну а садовник - садовник, судя по всему, услышал, как Райделл паркует "Громилу" в гостиной, и тут же дернул в горы. 3 НЕХОРОШАЯ ВЕЧЕРИНКА Шеветта никогда не воровала, во всяком случае - у людей, и уж точно - не при разноске. И если в плохой, надолго запомнившийся понедельник она прихватила у этого засранца очки, так он просто ей не понравился. А было это так: она стояла на девятом этаже, у окна, и просто смотрела поверх серых пустых скорлупок, бывших когда-то роскошными магазинами, на мост, и тут он как раз и подошел сзади. Она почти уже нашла комнату Скиннера - там, высоко, среди ржавых тросов - и вдруг почувствовала на своей голой спине кончик пальца. Он тронул ее за спину, залез и под Скиннерову куртку, и под футболку. Она всегда ходила в этой куртке, вроде как в доспехах. Дураку понятно, что, когда на байке, да еще в такое время года, нужно носить нанопору и только нанопору, но она все равно предпочитала старую Скиннерову куртку из жесткой, лошадиной что ли, кожи и намертво прицепила к ее лацканам значки с полосатым кодом "Объединенной". Шеветта крутнулась, чтобы сбросить этот палец, дать нахалюге по грабкам, цепочки ее зипперов тоже крутнулись и звякнули. Налитые кровью глаза. Морда - ну сейчас расплывется в кисель. В зубах - короткая зеленоватая сигарка, только не зажженная. Он вынул сигарку, поболтал мокрым концом в небольшом стакане прозрачной, как вода, жидкости, сунул в рот и жадно к ней присосался. И лыбится при этом от уха до уха, как только репа пополам не треснет. Словно знает, что она тут не на месте, что не полагается ей быть ни на пьянке такой, ни вообще в старом крутом отеле на Гири. Это была последняя на сегодня разноска, пакет для юриста, и мусорные костры Тендерлойна [Тендерлойн (от англ. tenderloin - филе) - район Нью-Йорка, известный преступностью; название происходит от того, что полиция может здесь очень хорошо кормиться на взятках. Позднее так же стали называть аналогичные кварталы других американских городов.] горели совсем близко, а вокруг них, скрючившись на корточках, все эти безжизненно-тусклые, безвозвратно, химически погибшие лица, освещенные призрачными вспышками крошечных стеклянных трубок. Глаза, завернутые жутким, быстро улетучивающимся кайфом. Мурашки по коже, посмотришь на таких вот - и мурашки по коже. Она поставила велосипед на гулкую по