чится не так уж плохо, как ты думаешь?". Как раз в этот момент она увидела, как один из огоньков откололся и упал во тьму. "Ох!" вскрикнула она, протягивая руку, как будто пытаясь схватить этот огонь и вернуть его на место. Но, конечно, это было не в ее власти. Она видела происходившее четко, будто вблизи, но дотянуться туда не могла. "Они погибли?" спросил Дедушка. "Один", прошептала малышка Пэгги. "Мэйкпис и остальные не подоспели еще?" "Только что", сказала она. "Веревка выдержала. Они в безопасности". Дедушка не спросил ее, как она узнала об этом или что точно она видела. Только лишь похлопал ее по плечу. "Это все потому, что ты рассказала нам. Запомни это, Маргарет. Один погиб, но если б ты не увидела и не послала помощь, мертвы были бы все". Она покачала головой "Я должна была увидеть раньше, Дедушка, но проспала". "И ты винишь себя?", спросил Дедушка. "Я должна была позволить Чертовой Мэри клюнуть меня, тогда Папа не разозлился бы и я не оказалась в домике и не заснула бы и послала бы помощь вовремя..." "Этак каждый из нас может бесконечно обвинять себя. В этом нет никакого смысла". Но она знала, что смысл есть. Не станешь ведь обвинять слепого, не предупредившего, что можешь наступить на змею, но наверняка будешь зол на того, у кого с глазами все в порядке и кто не сказал тебе ни слова об этом. Она знала, в чем заключается ее долг с тех пор как поняла, что другие люди не могут видеть всего того, что видит она. Бог дал ей особые глаза, поэтому она должна смотреть в оба и предупреждать людей, а то дьявол заберет ее душу. Дьявол из глубокого черного моря. "Нет никакого смысла", прошептал Дедушка. И вдруг, будто его пихнули в спину тараном, вскочил на ноги и закричал "Весенний домик! Ну точно, весенний домик!". Он прижал малышку к себе. "Послушай меня, детка. Это действительно не твоя вина. Та же вода, что течет в Хатрак-ривер, течет и в ручье внутри домика. И эта вода, желающая убить их, она знала, что только ты можешь предупредить и послать помощь. Поэтому она пела тебе и погрузила тебя в сон". Для Пэгги в этом был некоторый резон. "Как это могло случиться, Дедушка?" "Ну, это в порядке вещей. Весь мир создан только из четырех вещей, малышка, и каждая хочет повернуть его по-своему", Пэгги подумала о тех четырех цветах, которые она видела, когда ей сверкали сердечные огоньки, и поэтому она знала о чем пойдет речь еще до того, как Дедушка начал перечислять. "Огонь делает веши горячими и яркими и истощает их. Воздух делает веши холодными и проникает повсюду. Земля делает веши твердыми, крепкими и долговечными. Но вода, она разрушает все, она падает с неба и уносит с собой все, что только сможет, уносит прямо в море. Если бы воде удалось восторжествовать, весь мир стал бы одинаковым, один большой океан и ничего, кроме воды. Мертвый и одинаковый. Вот отчего ты заснула. Вода хотела уничтожить этих людей, кем бы они не были, уничтожить, убить их. Это настоящее чудо, что ты вообще проснулась". "Молот кузнеца разбудил меня", сказала малышка Пэгги. "Ага! Теперь-то ты понимаешь? Кузнец работал с железом, самым сильным порождением земли, с мощным поддувом воздуха из мехов, с таким сильным огнем, что он выжег траву вокруг трубы. Воде было не по силам заставить его молчать". Малышке Пэгги трудно было поверить во все эти веши, но судя по всему это было правдой. Кузнец вытащил ее из водяного сна. Кузнец помог ей. Ну и дела, забавно, кузнец на этот раз оказался ее другом. Раздался какой-то шум снизу, двери открылись и закрылись. "Кто-то из них уже здесь", сказал Дедушка. Малышка Пэгги посмотрела на сердечные огни внизу, и обнаружила один, терзаемый сильнейшими страхом и болью. "Это их Мама", сказала малышка Пэгги. "У нее начались роды". "Ну, разве это не удача. Потерять одного, и на тебе пожалуйста, еще один чтобы заменить смерть на жизнь". Дедушка неуклюже поковылял вниз, чтобы помочь. Что же до малышки Пэгги, она осталась стоять где была, глядя на то, что было ей видно на расстоянии. Оторванный от остальных огонек не был еще полностью утерян, она была уверена в этом. Она видела его мерцание там, вдалеке, хотя река пыталась опять и опять поглотить его. Он не был мертв, а всего лишь унесен течением и, возможно, кто-нибудь еще сможет помочь ему. Она встала, в спешке пронеслась мимо Дедушки и загрохотала вниз по лестнице. Мама поймала ее за руку, когда она ворвалась в большую комнату. "Здесь сейчас роды", сказала Мама. "И ты нужна нам". "Но, Мама, тот кого унесло рекой еще жив!" "Пэгги, у нас нет времени для..." Два мальчика с одинаковыми лицами протолкались к ним. "Тот, кого унесло!", закричал один. "Еще жив!", закричал второй. "Откуда ты знаешь!" "Он не может быть жив!" Они так старались перекричать друг друга, что Мама должна была шикнуть на них, чтобы хоть что-нибудь понять. "Это был Вигор, наш старший взгляд, его унесло..." "Он жив сейчас", сказала малышка Пэгги. "Но река держит его". Близнецы посмотрели на Маму, ища подтверждения. "Она знает о чем говорит, Добрая Гестер?" Мама кивнула и мальчики побежали к дверям, крича "Он еще жив! Он еще жив!". "Ты уверена?", спросила Мама строго. "Было бы жестоко вселять надежду в сердца этих людей, если это не так". Мамины строгие глаза напугали Пэгги и она не знала, что сказать. И тут из-за ее спины вышел Дедушка. "Скажи-ка мне, Пэг", сказал он. "как бы еще она смогла узнать, что кого-то унесло течением, если бы не увидела этого собственными глазами?" "Я знаю", сказала Мама. "но эта женщина пыталась задержать роды слишком долго и я должна позаботиться о ребенке, так что пойдем-ка со мной, малышка, я хочу чтобы ты рассказала о том, что увидишь". Она провела малышку Пэгги в спальню за кухней, где они с Папой спали, когда принимали гостей. Женщина лежала на кровати, крепко прижав к себе руку высокой девочки с глубокими и серьезными глазами. Малышка Пэгги не знала их в лицо, но их огни были ей знакомы, особенно объятый болью и страхом огонь матери. "Кто-то кричал", прошептала мать. "Сейчас тебе лучше помолчать", сказала Мама. "О том, что кто-то еще жив". Серьезная девочка подняла брови и посмотрела на Маму. "Это правда, Добрая Гестер?". "Моя дочь ведунья. Поэтому я и привела ее в эту комнату. Посмотреть на ребенка". "Она видела моего мальчика? Он еще жив?" "Мне кажется, ты ничего не говорила ей, Элеонор", сказала Мама. Серьезная девочка покачала головой. "Я видела все из фургона. Он еще жив?" "Скажи ей, Маргарет". Малышка Пэгги повернулась к стене и стала всматриваться в далекий сердечный огонь. Для ее зрения стены не были помехой. Мерцание огня еще не погасло, хотя она и чувствовала, что он очень далеко. Теперь она попыталась приблизиться к нему, используя силы своего дара и присмотреться получше. "Он окружен водой. Весь запутался в корнях". "Вигор!" закричала мать с кровати. "Река хочет его. Река говорит, умри, умри". Мама дотронулась до руки женщины. "Близнецы побежали предупредить остальных. Они отправятся искать его". "В темноте!", прошептала женщина с отчаянием. Малышка Пэгги опять заговорила. "Мне кажется, он молится. Он говорит - седьмой сын". "Седьмой сын", прошептала Элеонор. "Что это значит?", спросила Мама. "Если ребенок будет мальчиком", объяснила Элеонор. "и родится, пока Вигор еще жив, он будет седьмым сыном седьмого сына". Мама выглядела ошеломленной. "Не удивительно, что река...", сказала она. Заканчивать фразу ей было незачем. Вместо этого она взяла малышку Пэгги за руки и положила их на женщину. "Посмотри на ребенка и увидь то, что тебе видно". Конечно же, малышка Пэгги делала это и прежде. За этим обычно и звали ведуний - посмотреть на нерожденного ребенка в момент его рождения. В основном, ради того, чтобы узнать в каком положении он лежит в утробе, но иногда ведунья была способна узнать кто и кем будет этот ребенок. На этот раз она увидела сердечный огонь нерожденного ребенка сразу, еще до того как прикоснулась к животу беременной женщины. Этот огонь, такой горячий и яркий, что в сравнении с огнем матери он выглядел как солнце и луна, она и видела прежде издалека. "Это мальчик", сказала она. "Так пусть он родится", сказала мать. "Пусть он впервые вдохнет воздух, пока Вигор еще может дышать!" "Как расположен ребенок?", спросила Мама. "Правильно", сказала малышка Пэгги. "Головой вперед? Лицом вниз?" Малышка Пэгги кивнула. "Так почему же он не выходит?", спросила Мама. "Потому что она не дает ему", сказала малышка Пэгги, глядя на мать. "В фургоне", сказала мать. "Он хотел выйти и я наложила на него заклятие". "Ты должна была сказать мне сразу", резко сказала Мама. "Ты просишь помочь, а сама даже не сказала, что на ребенке заклятье. Эй, девочка!" Несколько девочек стояли у стены с широко раскрытыми глазами, не понимая, кого она имеет в виду. "Любая из вас, мне нужен железный ключ из кольца на стене". Старшая с трудом сняла кольцо с крюка и принесла его. Мама стала раскачивать ключ на большом кольце над животом матери, мягко напевая: "Вот кольцо, раздайся шире Вот и ключ, открой врата Земля тверда и пламя чисто Отдай воздуху, вода!" Мать закричала от внезапной боли. Мама отбросила ключ, сдвинула одеяло, подняла колени женщины и приказала Пэгги смотреть изо всех сил. Малышка Пэгги дотронулась до утробы женщины. Сознание мальчика было пусто, в нем было только чувство давления и холода, увеличивающееся по мере появления на свет. Но эта пустота сознания позволила ей видеть веши, которые больше никогда не будут опять видны. Миллиарды миллиардов дорог лежат перед ним, ожидая его первых поступков, и каждое изменение в мире вокруг него ежесекундно уничтожало миллионы вариантов будущего. Будущее было в каждом человеке, мерцающую тень его она могла иногда различить, но через завесу мыслей и чувств человека она никогда не видела его ясно. А здесь, на несколько бесценных мгновений, малышка Пэгги увидела его совершенно отчетливо. И в конце каждой дороги она видела только одно - смерть. Смерть в воде. Каждая будущая дорога вела этого мальчика к смерти в воде. "За что ты так его ненавидишь?" вскричала малышка Пэгги. "Что?" спросила Элеонор. "Тс-с," сказала Мама. "Пусть она увидит то, что открыто ей". Внутри неродившегося ребенка, темный сгусток воды вокруг сердечного огня был таким ужасающе плотным, что малышка Пэгги боялась что вот-вот огонь будет поглощен. "Вытащите его, чтобы он смог дышать!", вскричала она. Мама рванулась, хотя это и причинило роженице страшную боль, и потянула ребенка сильными пальцами за шею, вытягивая его наружу. В этот момент, как только темная вода исчезла из сознания ребенка и прямо перед его первым вздохом, малышка Пэгги увидела, как десять миллионов смертей от воды исчезают. Теперь, впервые, несколько дорог, несколько путей к изумительному будущему, были открыты. И у всех этих не кончающихся ранней смертью дорог было кое-что общее. На всех малышка Пэгги видела себя делающей одну простую вещь. Так что именно это она и сделала. Она убрала руку с опадающего живота женщины и просунула ее под рукой своей матери. Головка ребенка только-только показалась и была вся покрыта окровавленной пленкой, куском оболочки плода, в которой он плавал в утробе матери. Его рот был открыт и прижат к пленке, которая не порвалась и поэтому не давала ему дышать. Малышка Пэгги сделала то, что должна была сделать в увиденном ей будущем. Она протянула руку, схватила пленку на подбородке ребенка и отодрала ее от лица. Пленка отошла целиком, одним влажным комком, и в тот же момент рот ребенка приоткрылся, он глубоко вдохнул воздух и издал тот мяукающий вопль, что слышится всем рожающим матерям как песня жизни. Все еще поглощенная видением, открывшимся ей на жизненных путях мальчика, Пэгги бессознательно спрятала комок пленки. Она еще не знала, что означают эти видения, но в ее сознании остались такие яркие образы, что она знала - их ей никогда не забыть. Они пугали ее, потому что в этих будущих путях так много будет зависеть от нее и от того, как она использует зажатую в ее руках и все еще теплую пленку. "Мальчик", сказала Мама. "Он будет", прошептала мать. "седьмым сыном?". Мама была занята завязыванием пуповины и поэтому не могла даже мельком бросить взгляд на Пэгги. "Посмотри", прошептала она. Малышка Пэгги посмотрела на одинокий сердечный огонь там, на далекой реке. "Да", сказала она, потому что он все еще горел. Не успела она отвести взгляд, как вдруг огонек замерцал угасая. "Теперь его нет", сказала малышка Пэгги. Женщина на кровати горько зарыдала, содрогаясь измученным родами телом. "Горевать при рождении ребенка", сказала Мама. "Это самое последнее дело". "Тихо", прошептала Элеонор матери. "Будь радостной, а не то это омрачит жизнь ребенка!". "Вигор!", прошептала женщина. "Лучше молчать, чем плакать", сказала Мама. Она вынесла плачущего младенца и Элеонор приняла его в умелые руки - ей явно приходилось уже возиться с детьми. Мама подошла к стоявшему в углу комнаты столу и взяла платок, который красился среди черной шерсти так долго, что стал цветом чернее ночи. Она натянула его над лицом плачущей женщины, приговаривая, "Спи, мать, спи!" Когда платок был убран, плач замолк и обессиленная женщина спала. "Забери ребенка из комнаты", сказала Мама. "Его еще не пора кормить?" спросила Элеонор. "Она никогда не станет кормить этого ребенка", сказала Мама. "Если ты, конечно, не хочешь, чтобы с молоком он всосал ненависть?" "Она не станет ненавидеть его", сказала Элеонор. "Это не его вина". "Думаю ее молоко не знает этого", сказала Мама. "Правильно, Пэгги? Чью грудь будет сосать этот ребенок?" "Своей матери", сказала малышка Пэгги. Мама пронзительно посмотрела на нее. "Ты уверена в этом?" Она кивнула. "Что ж, хорошо, мы принесем ребенка, когда она проснется. В любом случае, первую ночь ему лучше не есть". И Элеонор унесла ребенка в большую комнату, где был разожжен огонь, чтобы дать просушиться мужчинам, которые прервали свои бесконечные воспоминания о дождях и потопах похлеще нынешнего для того, чтобы посмотреть на ребенка. В это время в комнате Мама взяла малышку Пэгги за подбородок, требовательно вглядываясь ей в глаза. "Скажи мне правду, Маргарет. Это не шутка, если ребенок всосет ненависть с молоком собственной матери." "Она не станет ненавидеть его, Мама", сказала малышка Пэгги. "Что ты видела?" Малышка Пэгги хотела ответить, но она не знала слов, чтобы описать большинство из тех вещей, которые открылись ее зрению. Так что она просто уставилась в пол. Мама глубоко вздохнула и малышка уже решила, что она вполне созрела для того, чтобы задать ей взбучку. Но Мама молча подождала, а потом нежно погладила ее щеку рукой. "Ах, детка, ну и денек у тебя был. Ребенок мог умереть, если б ты не сказала, что его нужно вытащить. Ты даже сама освободила его рот, ведь именно это ты сделала?" Малышка Пэгги кивнула. "Достаточно для маленькой девочки и достаточно для всего лишь одного дня". Мама повернулась к остальным девочкам, жмущимся у стенки в мокрых платьицах. "И вы тоже, у вас был тяжелый день. Выйдите отсюда, пусть ваша мама поспит, выходите и идите сушиться к огню. А я пока займусь ужином для вас." Но Дедушка уже вовсю суетился на кухне, отказываясь даже слышать о том, чтобы кто-нибудь помогал ему. Очень скоро она была у ребенка, разогнав мужчин, чтобы укачать его, дав ему пососать палец. Малышка Пэгги сообразила, что так скоро очередь дойдет и до нее, и предпочла прошмыгнуть вверх по лестнице в темное затхлое пространство чердака. Пауки мало беспокоили ее, кошки почти истребили мышей, так что было не страшно. Она прокралась в свое укромное тайное место и достала резную шкатулку, которую дал ей Дедушка, ту самую, что привез из Ольстера еще дедушкин Папа, когда переехал в колонии. Шкатулка была полна ценнейшими детскими штуковинами - камнями, нитками, пуговицами - но теперь она знала, какая это все ерунда в сравнении с тем трудом, что ждал ее в будущем. Она вытряхнула безделушки и дунула в шкатулку, чтобы избавиться от пыли. Затем положила скомканную пленку внутрь и закрыла крышку. Пэгги была уверена, что в будущем ей придется много раз открывать эту шкатулку. Шкатулка будет взывать к ней, будить посреди ночи, отрывать от друзей, красть все ее мечты. И все это только потому, что этому мальчику там, внизу, обязательно суждено погибнуть от темной воды, если она не использует пленку, предохранявшую его в материнской утробе, чтобы оберечь его и от этой опасности. На мгновение ей стало очень обидно, что ее собственная жизнь изменилась так сильно. Это было куда хуже, чем надоедливый кузнец, хуже, чем Папа с его поркой орешниковыми розгами, хуже сердитых глаз матери. Все теперь будет иначе и она не была этому рада. Все из-за этого ребенка, которого она не звала и не просила приходить сюда, так какое же ей вообще до него дело? Она протянула руку и открыла шкатулку, намереваясь достать пленку и закинуть ее в дальний угол чердака. Но даже в чердачной темноте она смогла увидеть место, которое было темнее темноты: то место у ее собственного сердечного огня, где пустота глубокой черной реки делала все, чтобы сделать малышку Пэгги убийцей. Нет, сказала она воде. Ты не можешь стать частью меня. Но это так, шептала вода. Ты полна мной. Без меня ты высохнешь и умрешь. Все равно, ты не можешь приказывать мне, возразила она. Она закрыла крышку шкатулки и съехала вниз по перилам лестницы. Папа всегда говорил, что если она будет это делать, то заполучит занозу в задницу. На этот раз он оказался прав. Что-то ужалило ее так сильно, что ей пришлось в раскоряку отправиться к Дедушке на кухню. Ясное дело, он оставил на время свои хозяйственные хлопоты, чтобы вытащить ее занозы. "Мои глаза недостаточно остры для этого, Мэгги", проворчал он. "У тебя глаза орла. Так говорит Папа". Дедушка довольно посмеивался. "Неужто?" "Что будет на обед?" "О, тебе понравится это обед, Мэгги!" Малышка Пэгги сморщила нос. "Пахнет, как курица". "Верно". "А я не люблю куриный суп". "Это будет не суп, Мэгги. Эта курица будет зажарена целиком, кроме крыльев и шеи". "Жареную курицу я тоже терпеть не могу". "Твой Дедушка тебя когда-нибудь обманывал?" "Нет". "Тогда поверь мне, этот куриный обед тебя действительно обрадует. Ты можешь вообразить такой особый обед из курицы, который принесет тебе радость? Малышка Пэгги думала, думала, и наконец, улыбнулась. "Чертова Мэри?" Дедушка подмигнул ей: "Я всегда говорил, что эта курица создана для жаркого". Малышка Пэгги с такой силой кинулась ему на шею, что он захрипел от удушья, а потом они долго-долго смеялись. Позже ночью, когда малышка Пэгги была уже давно в кроватке, тело Вигора было принесено домой и Папа с Мэйкписом принялись за изготовление гроба. Алвин Миллер выглядел совершенно убитым, даже после того, как Элеонор показала ему ребенка. Пока она не сказала: "Их девочка - ведунья. Она сказала, что он родился седьмым сыном седьмого сына". Алвин огляделся вокруг, ища кого-нибудь, кто подтвердил бы ему это. "О, ты можешь верить ей", сказала Мама. Слезы опять выступили на глазах Алвина. "Мальчик был жив", сказал он. "В этой воде. Он продержался". "Он знал, как это важно", сказала Элеонор. Тут Алвин протянул руки к ребенку, крепко обнял его и посмотрел ему в глаза. "Никто еще не назвал его?", спросил он. "Конечно, нет", сказала Элеонор. "Мама всегда называла мальчиков, но ты всегда говорил, что седьмой сын должен..." "Мое имя. Алвин. Седьмой сын седьмого сына с тем же именем, что у отца. Алвин-младший". Он посмотрел вокруг и повернулся спиной к ночному лесу и лицом к реке. "Слышишь ты, Хатрак-ривер? Его имя Алвин и ты так и не смогла убить его". Вскоре они закончили гроб и обложили в нем тело Вигора свечами, чтобы они послужили ему вместо утраченного жизненного огня. Алвин поднес дитя к гробу. "Посмотри на своего брата", шепнул он ребенку. "Малыш еще ничего не видит, Папа", сказал Дэвид. "Нет, Дэвид", ответил Алвин. "Он не понимает того, что видит, но его глаза способны видеть. И когда он станет достаточно большим, чтобы узнать историю своего рождения, я расскажу ему, что его собственные глаза видели брата Вигора, отдавшего за него жизнь. Прошло две недели, пока Фэйт не оправилась достаточно для того, чтобы продолжить путь. Но Алвин позаботился о том, чтобы вместе с мальчиками отработать свое содержание. Они очистили добрый участок земли, заготовили дрова на зиму, натаскали несколько куч угля для кузнеца Мэйкписа и расширили дорогу. И еще они свалили четыре больших дерева и сделали крепкий мост через Хатрак-ривер, крытый сверху для того, чтобы даже во время грозы ни одна капля не могла коснуться людей, переправляющихся через реку. Могила Вигора стала всего лишь третьей в этих местах, после могил сестер малышки Пэгги. Семья собралась здесь на прощание и молитву в утро перед отъездом. Они сели в фургон и отправились на Запад. "Но в этой земле мы навсегда оставили частицу себя", сказала Фэйт и Алвин согласно кивнул. Малышка Пэгги посмотрела на их отъезд, затем побежала на чердак, открыла шкатулку и взяла пленку маленького Алвина в руку. Опасности не было - по крайней мере, сейчас. Все было в порядке. Она отодвинула шкатулку и закрыла крышку. Я надеюсь, что из тебя выйдет что-то дельное, малыш Алвин, сказала она себе, а то получится, что ты создал кучу проблем из-за ничего. 6. ШПИЛЬ Звенели топоры, крепкие мужчины пели гимны за работой, и новая церковь преподобного Филадельфии Троуэра вырастала над общинными лугами Вигортауна. Это происходило даже быстрее, чем мог надеяться преподобный Троуэр. Еще вчера, когда первая стена молитвенного дома была едва начата, внутрь забрел пьяный одноглазый Краснокожий и был немедленно окрещен. Одно лишь созерцание внешнего вида церкви явилось толчком для возвышения его к высотам цивилизации и христианства. И раз даже такой невежественный Краснокожий, как Лолла-Воссики мог придти к Иисусу, то какие еще чудесные обращения могут произойти в этой глуши, когда молитвенный дом будет достроен под неусыпным пасторским руководством? И все же преподобный Троуэр не был полностью удовлетворен, так как здесь присутствовали враги цивилизации, многократно сильнейшие варваров и язычников Краснокожих, и в их среде не происходили столь внушающие надежду знамения, каким явился Лолла-Воссики, впервые примеривший одежду белого человека. В частности, сей прекрасный день был омрачен тем, что среди работников не было Алвина Миллера. И сколько бы за это не извинялась его благочестивая жена, это больше не могло удовлетворить пастора. Поиски залежей камня, подходящего для изготовления мельничных жерновов были закончены, он отдыхал целый день и должен был уже быть здесь. "Он что, заболел?", спросил Троуэр. Фэйт сжала губы. "Когда я сказала, что он не придет, преподобный Троуэр, я не говорила, что он не может придти". Это подтверждало растущие подозрения Троуэра. "Я его чем-нибудь обидел?" Фэйт кивнула, смотря в сторону, на столбы и балки молитвенного дома. "Не вы лично, сэр, это не ссора между мужчинами". Внезапно она насторожилась "А это что такое?" Прямо перед зданием несколько мужчин привязывали веревки к северному углу башенного шпиля, чтобы поднять его наверх. Это была непростая работа, которую затрудняли к тому же барахтающиеся в пыли и путающиеся под ногами детишки. Именно они и привлекли ее внимание. "Ал!", крикнула Фэйт. "Алвин-младший, немедленно отпусти его!" Она сделала два шага в сторону облака пыли, сопутствовавшего героическим битвам шестилеток. Преподобный Троуэр не собирался позволить ей избежать разговора так легко. "Миссис Фэйт", сказал он требовательно. "Алвин Миллер первый поселенец в этих местах и люди прислушиваются к его слову. Если по какой-либо причине он против меня, это сильно затруднит мою пастырскую миссию. Не могли бы вы хотя бы объяснить, чем я оскорбил его?" Фэйт посмотрела ему в глаза, как будто прикидывая, способен ли он устоять перед правдой. "Это все ваши глупые проповеди, сэр", сказала она. "Глупые?" "Вы наверное не знаете, так как вы из Англии..." "Из Шотландии, миссис Фэйт". "Так как вы обучались во всех этих школах, где никто ничего не знает о..." "В Эдинбургском Университете! Если уж там..." "О заклятиях, оберегах, колдовстве, ясновидении и всех прочих вещах". "Я знаю одно: что претензия на владение этими темными и невидимыми силами влекут за собой смертный приговор через сожжение в землях, подвластных Лорду-Протектору, миссис Фэйт, хотя в милости своей он лишь изгоняет тех, кто..." "Вот-вот, об этом я и говорю", сказала Фэйт с облегчением. "Похоже, они не научили вас этому в университете, правда? Но так мы живем в этих местах, и сколько не называй это суеверием..." "Я назвал это истерией..." "Это не опровергает того, что все это правда". "Я понимаю вас: вы верите, что это правда", терпеливо сказал Троуэр. "Но в мире существуют либо наука, либо чудеса. Чудеса творил Господь в древние времена, и эти времена позади. Сегодня, если мы хотим изменить мир, то нашим орудием должна быть не магия, а наука". Посмотрев ей в лицо, он заметил, что слова эти не произвели на нее большого впечатления. "Наука", спросила она. "Это что, ваше гадание на шишках головы?" Ему показалось, что она даже не очень старалась скрыть насмешку. "Френология", сказал он холодно. "Это наука, находящаяся в самом начале своего развития, в ней еще много недочетов, и я пытаюсь изучить..." Она рассмеялась девичьим смехом, из-за чего стразу стала выглядеть слишком юной для женщины, выносившей четырнадцать детей. "Простите, преподобный Троуэр, я просто вспомнила, как Мишур сказал, что вы ищите мозги наощупь и что пока улов у вас не особо богатый". Что верно, то верно, подумал преподобный Троуэр, но произнести это вслух сочел неразумным. "Миссис Фэйт, на своей проповеди я говорил так, чтобы люди поняли, что в современном мире существуют более здравые способы мышления и мы более не должны быть связаны заблуждениями..." Все было бессмысленно. Ее терпение уже истощилось. "Похоже, что мой мальчик может бабахнуться головой об одну из этих балок, если не оставит в покое остальных малышей, так что прошу вас, Ваше Преподобие, извинить меня". И она ушла, чтобы пасть на семилетнего Алвина и трехлетнего Калвина как наказание Господне. Уж что-что, а капать на мозги она умела. Даже с того места, где стоял Преподобный Троуэр было слышно, как она отчитывает сыновей, и это при том, что ветер дул в другую сторону. Какое невежество, подумал Троуэр. Судя по всему, я нужен здесь не только как посланец Господа среди еретиков, но и как посланец Науки среди суеверных глупцов. Кто-нибудь набормочет заклятие и потом, месяцев этак через шесть, что-то плохое происходит с проклятым - это срабатывает, потому что что-нибудь плохое происходит с каждым как минимум дважды в год - и это убеждает их в силе заклятия. Post hoc ergo propter hoc. В Британии студенты учатся разоблачать подобные элементарные логические ошибки еще на первых курсах. Здесь же это образ жизни. Лорд-Протектор вполне прав, наказывая практикующих магическое искусство в Британии, хотя Троуэр предпочел бы, чтобы их наказывали не за ересь, а за глупость. Называя их еретиками, он тем самым придает им слишком много значения, как будто они опасны, а не всего лишь достойны презрения. Три года назад, вскоре после получения степени Доктора Богословия, к нему пришло осознание вреда, который, в конечном итоге, наносится действиями Лорда-Протектора. Он вспоминал это как поворотный пункт в своей жизни, не тогда ли впервые его посетил Гость? Да, именно тогда, в маленькой комнатке в доме причта Церкви Святого Джеймса в Белфасте, где он был младшим помощником пастора, его первая должность после рукоположения. Троуэр рассматривал карту мира, когда его взгляд остановился на Америке, в том месте, где была обозначена Пенсильвания, между голландскими и шведскими колониями на западе и неизведанной страной за Миссисипи, в которой обрывались все линии карты. Карта как будто ожила, и он увидел потоки людей, прибывающих в Новый Свет. Добрые пуритане, благочестивые прихожане и рачительные хозяева отправлялись в Новую Англию; паписты, роялисты и негодяи всех мастей ехали в непокорные рабовладельческие Вирджинию, Каролину и Якобию, так называемые Колонии Короны. Все эти люди, однажды найдя себе место, оставались там навсегда. Но и люди другого склада тоже приезжали в Пенсильванию. Немцы, голландцы, шведы и гугеноты покидали свои страны и превращали Пенсильванскую Колонию в помойку, заполненную человеческими отбросами со всего континента. Хуже всего было то, что на этом они не останавливались. Эти меченые пороком люди высаживались в Филадельфии, обнаруживали что в населенных - у Троуэра язык не поворачивался назвать их "цивилизованными" - областях Пенсильвании для них уже места нет и немедленно отправлялись на Запад, в страну Краснокожих, чтобы найти себе среди лесов землю для фермы. Нимало не заботясь о том, что Лорд-Протектор особо запретил им селиться там. Какое дело этим язычникам до закона? Они хотели земли, как будто обладание участком грязи могло превратить крестьянина в сквайра. Затем Америка для Троуэра из бесцветной стала черной. Он увидел, как с приходом нового столетия в Америку придет война. В своем прозрении он предвидел, как король Франции пошлет этого отвратительного корсиканского полковника Бонапарте в Канаду и тот поднимет Краснокожих из французских фортов в Детройте. Краснокожие будут нападать на переселенцев и уничтожать их: какими бы отбросами они не были, это были английские отбросы, и у Тауэра мурашки бежали по коже при виде зверств Краснокожих. Но даже если англичане победят, результат будет тем же. Америка к западу от Аппалачей никогда не станет христианской . Неважно, будут ли обладать ей проклятые французские и испанские паписты, продолжат ли свое владычество не менее проклятые Краснокожие язычники или самые разложившиеся из англичан станут преуспевать на этой земле, одинаково воротя нос от Христа и от Лорда-Протектора. Целый континент будет отвращен от пути познания Господа Иисуса. Это видение было столь ужасно, что Троуэр закричал, думая, что никто не услышит его в уединении маленькой комнаты. Но кое-кто слышал. "Здесь хватит работы на всю жизнь для Божьего человека", сказал кто-то позади него. Троуэр в испуге обернулся, но голос был таким тихим и мягким, лицо таким старым и приветливым, что уже через секунду Троуэр отбросил свой страх, несмотря на то, что дверь и окно были крепко заперты и ни один человек естественным путем не мог проникнуть в его маленькую комнату. Сочтя посетителя частью явления, свидетелем которому он был, Троуэр обратился к нему почтительно: "Сэр, кем бы вы ни были, я видел будущее Северной Америки и для меня оно выглядело торжеством дьявола." "Дьявол торжествует, когда люди Бога падают духом и оставляют ему поле битвы", ответил человек. После чего внезапно исчез. В этот момент Троуэр осознал, что дело его жизни - построить деревенскую церковь в дебрях Америки и бороться с дьяволом в его собственной стране. Три года заняло собирание денег и получение разрешения высших отцов Шотландской Церкви. И вот он здесь, стены новой церкви растут, и эти светлые стены из неокрашенного дерева возвышаются как яркий упрек темной чащобе варварства, среди которой они воздвигнуты. Естественно, видя столь удачную работу, дьявол должен как-то откликнуться. И было очевидно, что главным слугой дьявола был в Вигортауне Алвин Миллер. И хотя все его сыновья были здесь, помогая строить церковь, Троуэр знал, что это дело рук Фэйт. Она жертвовала столь обильно, что можно было предположить в ней последовательницу шотландской церкви, несмотря на то, что была она рождена в Массачусетсе: ее сотрудничество вселяло надежду, что у него будет своя паства, если только Миллер все не испортит. А он будет вредить. Одно дело его обиды на то, что Троуэр случайно сказал или сделал. Но совершенно другое - изначальная враждебность, причиною которой является вера в колдовство. Это уже прямой конфликт. Поле битвы обозначено. Троуэр стоял на стороне науки и Христианства, на противоположной стороне - силы тьмы и суеверия; бесовская, плотская сущность человека. Во главе ее стоял Миллер. А я ведь только начал битву во имя Господне. И если я не одолею этого первого соперника, победа навсегда станет для меня невозможной. "Отец Троуэр!" закричал старший сын Алвина Дэвид. "Мы готовы поднять шпиль!" Троуэр вначале припустился к ним бегом, затем вспомнил о своем достоинстве и оставшуюся часть пути прошел степенно. В Евангелии ведь ничего не сказано о том, что Господь бегал - только ходил, подчеркивая свое высокое положение. Конечно у Павла в его комментариях есть о "беге стремительном", но это ведь так, аллегория. Священник должен быть тенью Иисуса, идя Его путем и представляя Его пастве. Только так могут эти люди соприкоснуться с величием Господа. Так что обязанностью Троуэра было скрыть стремительность своей молодости и передвигаться с медлительностью старика, хотя и было ему лишь двадцать четыре. "Вам ведь нужно благословить шпиль, правда?" спросил один из фермеров. Это был Оле, швед с берегов Делавара и поэтому лютеранин в душе, но он согласился помочь в постройке Пресвитерианской церкви здесь, в долине Уоббиш, потому что иначе ближайшим окажется папистский Собор в Детройте. "Да, конечно", сказал Троуэр и положил руку на тяжелый, острый как пика шпиль. "Преподобный Троуэр", раздался сзади детский голос, пронзительный и громкий как все детские голоса. "Разве это не что-то вроде заклятия, давать благословение куску дерева?" Когда Троуэр обернулся, Фэйт Миллер уже шикнула на мальчика. Алвину-младшему еще только шесть лет, но уже очевидно, что в будущем он принесет не меньше беспокойства, чем его отец. Может быть даже больше - у Алвина-старшего хотя бы хватало такта держаться подальше от строительства церкви. "Продолжайте", сказала Фэйт. "И не обращайте на него внимания. Я еще не научила его, когда можно говорить, а когда надо держать язык за зубами." Даже с крепко прижатой к его губам рукой матери мальчик настойчиво смотрел прямо на Троуэра. И когда Троуэр оглянулся вокруг, то заметил, что глаза взрослых тоже смотрят на него выжидающе. Вопрос ребенка был вызовом, на которой необходимо было ответить, иначе он выглядел бы лицемером и глупцом в глазах тех, кого ему необходимо было обратить. "Если вы считаете, что мое благословение действительно изменяет природу этого дерева", сказал он. "то это было бы похоже на колдовство. Но на самом деле этот шпиль является не более чем поводом. На самом деле мое благословение направлено на общину христиан, которые будут собираться под этой крышей. И в этом нет никакой магии. Мы призываем силу и любовь Господа, а не заговариваем бородавки или заклинаем от дурного глаза". "Плохо дело", пробормотал один из них. "Я ведь умею заговаривать бородавки" Все дружно рассмеялись, и все же опасность была позади. И когда этот шпиль поднимется в воздух, то это станет деянием христианским, а не языческим. Он благословил шпиль, изменяя текст обычной молитвы так, чтобы она не касалась свойств самого дерева. Затем мужчины взялись за веревку и Троуэр пропел "О наш Господь на морях Великих" на пределе возможностей своего прекрасного баритона, чтобы задать ритм и вдохновение их труду. И все же все это время он чувствовал присутствие маленького Алвина. И не только из-за его недавнего ошеломляющего выпада. Ребенок был так же простодушен, как и большинство детей - Троуэр сомневался, чтобы у него был какой-либо злой вымысел. Привлекало его внимание совсем иное. Но это касалось не самого мальчика, а необычного поведения людей в его присутствии. Казалось, они постоянно наблюдали за ним. Не то чтобы они смотрели на него, это занимало бы слишком много времени, так как он постоянно носился вокруг. Просто они постоянно помнили о нем так же как повар в их семинарии чувствовал, где находиться на кухне собака, не следя за ней специально и никогда не натыкался на нее, хлопоча по хозяйству. К тому же с этим обостренным вниманием к мальчику относились не только его родственники. Все поступали так же - все эти немцы, скандинавы, англичане, новички и старожилы. Как будто воспитание мальчика было их общим делом, вроде постройки церкви или моста через реку. "Осторожней, осторожней!", покрикивал Вэйстнот, залезший на восточную опору для того, чтобы оттуда направлять тяжелый шпиль. Шпиль почти уже встал на место, каркасные балки были готовы соединиться с его краями и образовать прочную крышу. "Подай назад!", кричал Мишур. Он стоял на лесах под крестообразным брусом, поддерживающем две упирающиеся в него балки. Это был решающий момент установки крыши, требующий большой точности: они должны были упереть концы двух тяжелых балок о срез бруса не более двух ладоней шириной. Вот зачем стоял там Мишур, выросший под стать своему имени4 внимательным и остроглазым. "Хорошо!", кричал Мишур. "Еще!". "Еще на меня!", кричал Вэйстнот. "Встает!", кричал Мишур. "Есть!", кричал Вэйстнот. Затем еще раз от Мишура раздалось "Есть!" и снизу ослабили натяг канатов. Когда же веревки ослабли, то все радостно закричали - их церковь стала уже значительно выше. Конечно, это был не собор, но все же выдающееся достижение для этих забытых Богом мест, самое большое строение, о котором можно было только мечтать на сотни миль вокруг. Сам факт постройки этого здания был демонстрацией того, что поселенцы намерены оставаться здесь навсегда, и ни французы, ни испанцы, ни роялисты, ни янки, ни даже дикие Краснокожие со своими горящими стрелами не заставят их покинуть эти места. И, конечно же, преподобный Троуэр, а за ним и все остальные зашли внутрь чтобы впервые увидеть, как небо закрыто от них только что водруженным шпилем высотой не менее 40 футов - а ведь это лишь половина его будущей высоты! Моя церковь, подумал Троуэр, уже сейчас красивее большинства тех, что я видел в Филадельфии. Там, наверху, стоя на шатких лесах, Мишур просовывал в верхнюю часть опорного бруса деревянный штырь, чтобы закрепить им каркас шпиля. Вэйстнот на другом конце занимался тем же. Шпиль будет опираться на эти штыри до тех пор, пока не будут вставлены дополнительные брусья. Потом, когда это будет проделано, крестовину можно разобрать, если конечно она не понадобится чтобы закрепить люстру для освещения церкви ночью. Да, ночью, и цветное витражное стекло будет поблескивать в полутьме. Вот какие грандиозные планы были у преподобного Троуэра. Пусть эти простаки застынут в благоговении, пораженные величием Господним, когда увидят здание церкви законченным. Так думал он, когда внезапно Мишур издал крик ужаса, и все увидели, как под ударом его колотушки по штырю центральный брус треснул и развалился, подтолкнув громадный тяжелый шпиль так, что тот приподнялся футов на шесть в воздух. Другой конец балки выскочил из рук Вэйстнота и разметал леса как сухие ветки. Шпиль, казалось, застыл на мгновение в воздухе, и рухнул вниз, как будто нога самого Господа столкнула его.