с ними и вскоре крепко срастил друг с другом. Но что-то ему не нравилось. Больная нога чем-то отличалась от здоровой. Разница была незначительной, невидимой глазу. Элвин просто знал, что эта разница, в чем бы она ни заключалась, делает кость больной изнутри. В ней будто какая червоточинка поселилась, но Элвин, как ни старался, так и не смог понять, как ее исправить. Это все равно что снежинки с земли собирать: думаешь, хватаешь что-то твердое, а в руке одна грязь. Хотя, может, все пройдет. Может быть, когда он вылечится, больное место само зарастет. Элеанора задержалась у матери допоздна. Армор ничего не имел против того, что жена поддерживает отношения с родителями, но возвращаться домой в сумерках слишком опасно. - Говорят, на юге объявились какие-то дикие краснокожие, - начал разговор Армор. - А ты по лесу бродишь по ночам. - Я старалась идти побыстрее, - ответила Элеанора, - а дорогу домой я найду всегда. - Вопрос не в том, найдешь ты дорогу или нет, - ядовито произнес он. - Французы стали раздавать ружья в награду за скальпы бледнолицых. Людей Пророка это не соблазнит, но чоктавы будут только рады возможности наведаться в форт Детройт, пожиная по пути урожай скальпов. - Элвин будет жить, - сказала Элеанора. Армор терпеть не мог, когда она перескакивала с темы на тему. Но такую новость он не мог не обсудить. - Значит, решили отнять ногу? - Я видела рану. Она затягивается. Под вечер Элвин-младший проснулся. Мы даже поговорили с ним немножко. - Я рад, что он пришел в себя, Элли, искренне рад, но надеюсь, ты не обольщаешься этим. Огромная рана может сначала затянуться, только вскоре гной возьмет свое. - На этот раз, думаю, все обойдется хорошо, - промолвила она. - Ужинать будешь? - Я сожрал, наверное, батона два, пока бродил по комнате взад-вперед, гадая, вернешься ли ты вообще домой. - Живот мужчину не украшает. - Не всякий. Мой, к примеру, сейчас отчаянно взывает к пище, как и любое другое нормальное брюхо. - Мама дала мне сыру. - Она развернула сверток на столе. У Армора имелись определенные сомнения насчет этого сыра. Он считал, сыр у Веры Миллер получается столь вкусным, потому что она проделывает с молоком всякие _штучки_. Но в то же самое время на обоих берегах Воббской реки, да и на Типпи-каноэ не найти сыра вкуснее. Каждый раз, ловя себя на том, что мирится с колдовством, Армор выходил из себя. А выйдя из себя, он придирался ко всякой мелочи. Вот и сейчас он не мог успокоиться, хотя знал, Элли не хочется говорить об Элвине. - А почему ты решила, что рана не загноится? - Она быстро затянулась, - пожала плечами она. - Что, совсем? - Почти. - И насколько почти? Она обернулась, устало закатила глаза и повернулась обратно к столу. Взяв в руки нож, она принялась нарезать яблоко к сыру. - Я спросил, насколько, Элли. Насколько она затянулась? - Вообще затянулась. - Два дня прошло с тех пор, как жернов содрал все мясо с ноги, и раны уже нет? - Всего два дня? - переспросила она. - Мне казалось, неделя, не меньше. - Если календарь не врет, минуло два дня, - подтвердил Армор. - А это означает, что там имело место ведьмовство. - Насколько я помню Писание, человек, излечивающий раны, не обязательно колдун. - Кто это сделал? Только не надо мне говорить, что твои папа с мамой открыли вдруг какое-то сильнодействующее снадобье. Они что, дьявола на помощь вызвали? Она обернулась, сжимая в руках острый нож. Глаза ее яростно вспыхнули. - Папа, может, и не любит ходить в церковь, но дьявол никогда не ступал на порог нашего дома. Преподобный Троуэр имел несколько другое мнение, но Армор счел, что о проповеднике сейчас лучше не упоминать. - Ага, значит, тот попрошайка... - Он честно отрабатывает свой стол и кров. И трудится не меньше остальных. - Поговаривают, он знавался с колдуном Беном Франклином. И ходил в знакомых у этого безбожника с Аппалачей, Тома Джефферсона. - Он знает много интересных историй. Но мальчика исцелил не он. - Тогда кто же? - Может, Элвин сам себя исцелил. По крайней мере, нога еще _сломана_. Так что это не чудо. Просто раны на нем заживают как на кошке. - Ну да, дьявол обычно заботится о своих выкормышах. Может, потому на нем так быстро все заживает, а? Она снова повернулась, и, взглянув ей в глаза, Армор тысячу раз пожалел о своих словах. Хотя чего он такого сказал? Преподобный Троуэр сам не раз говорил, что мальчик этот все равно что Зверь Апокалипсиса. Мальчик не мальчик, зверь не зверь, но Элвин приходился родным братом Элли. Большей частью она была тише воды ниже травы, иного и пожелать нельзя, но если ее разозлить, она превращалась в ходячий ужас. - А ну-ка, забери слова назад, - приказала она. - В жизни ничего глупее не слышал. Как я могу забрать обратно слова, которые уже произнес? - Ты можешь извиниться и сказать, что это не так, ведь ты сам знаешь. - На самом деле я не знаю, так это или нет. Я сказал "может быть", а если муж перед лицом собственной жены не имеет права выдвигать предположений, то лучше вообще умереть. - Вот здесь ты прав, - сказала она. - И если ты не откажешься от своих слов, то сильно пожалеешь, что еще жив! И она, судорожно сжав в обоих руках по дольке яблока, пошла на него. В большинстве случаев, когда она на него злилась, ей хватало одного раза обежать за ним вокруг дома, чтобы злость бесследно испарилась и она начала хохотать. Только не сегодня. Одну половинку яблока она раздавила ему об голову, вторую швырнула в лицо, после чего убежала в спальню наверху и разрыдалась. Слез она не любила и плакала очень редко, отсюда Армор сделал вывод, что ссора разгорелась не на шутку. - Элли, я забираю свои слова обратно, - примиряюще произнес он. - Я прекрасно знаю, Элвин хороший мальчик. - А мне плевать, что ты знаешь, - рыдала она. - Ты вообще ничего знать не можешь. Немногие мужья способны выслушать подобные речи от жены и не съездить ей по уху. Жаль, Элли не понимала, насколько выгодно иметь в мужьях истинного христианина. - Ну, кое-что мне все-таки известно, - сказал он. - Его хотят отослать в другую деревню, - плакала она. - С наступлением весны он пойдет в подмастерья. Ему не хочется, я же вижу, но он не спорит, просто лежит в кровати, говорит очень тихо, но смотрит так, будто прощается со всеми. - А зачем его отсылают? - Я ж объяснила: чтобы в подмастерья отдать. - Они так нянчились с этим мальчишкой... Никогда б не поверил, что его куда-то отпустят. - Он должен будет уехать на восток Гайо, в деревню у форта Дикэйна. Это на полпути к океану. - Ну, ты знаешь, если подумать, в этом есть смысл. - Неужели? - Здесь краснокожие чего-то колобродят, вот они и решили отправить пацана подальше. Других пусть хоть нашпигуют стрелами, но только не Элвина-младшего. Она подняла голову и с презрением оглядела его. - От твоих досужих домыслов, Армор, меня иногда тошнит. - То, что происходит, вовсе не мои домыслы. - Да ты человека от брюквы не отличишь. - Так ты наконец вытащишь из моих волос это яблоко или заставить тебя языком вылизать голову? - Да уж придется помочь, иначе ты мне все простыни извозишь. "Наглый ворюга", - думал о себе Сказитель. Семья Миллеров чуть ли не силой всучила ему кучу подарков на дорогу. Две пары шерстяных носков. Новое одеяло. Накидку из оленьей шкуры. Вяленое мясо и сыр. Хороший точильный камень. Да он обворовал этих честных людей! Кроме того, он приобрел много такого, о чем они и не догадывались. Тело, отдохнувшее от дорожной усталости и вечных синяков. Легкую походку. Добрые лица, которые навсегда останутся в памяти. И истории. Истории, скрытые в запечатанной части книги и написанные его собственной рукой. И правдивые рассказы, которые они занесли в книгу сами. Хотя он честно расплатился с ними - во всяком случае попытался. Залатал крыши на зиму, переделал кучу мелкой работы. И что более важно, они увидели почерк самого Бена Франклина. Прочли фразы, написанные Томом Джефферсоном, Беном Арнольдом, Пэтом Генри, Джоном Адамсом, Алексом Гамильтоном - даже Аароном Бурром, перед дуэлью, и Даниэлем Буном, сразу после оной. До прихода Сказителя Миллеры были обыкновенной семьей, частичкой Воббской долины. Теперь они попали на огромное полотно, состоящее из великих историй. О Войне за Независимость Аппалачей. Об "Американском Соглашении". Они увидели собственный путь через глушь и леса, ниточкой вливающийся в великую картину, и почувствовали силу этого гобелена, сотканного из множества подобных нитей. Впрочем, нет, не гобелена. Скорее ковра. Доброго, прочного ковра, на котором будут основываться следующие поколения американцев. В этом была поэма, и когда-нибудь он напишет ее. Он тоже кое-что им оставил. Любимого сына, которого выдернул прямо из-под падающего жернова. Искушаемого убийством отца, который обрел наконец силу отослать сына в другую деревню. Имя для ночного кошмара мальчика, объясняющее, что враг реален и существует на самом деле. Яростный шепот, убедивший раненого юношу исцелить себя. И рисунок, выжженный на хорошей дубовой доске кончиком раскаленного ножа. Конечно, Сказитель предпочел бы вытравить его воском и кислотой на металле, но такие материалы в здешних краях были редкостью. Поэтому он выжег его, постаравшись, как мог. На картине был изображен юноша, попавший в плен сильной реки, запутавшийся в корнях плавучего дерева. Он задыхался, но глаза его бесстрашно смотрели в лицо смерти. В Академии искусств это незамысловатое творение было бы встречено всеобщим презрением. Но тетушка Вера разрыдалась, увидев картину, и прижала ее к груди, заливая слезами, похожими на последние капли легкого, завершающего грозу дождика. И отец Элвин, взглянув на нее, кивнул и сказал: - Тебе явилось видение, Сказитель. Ты изобразил мальчика очень точно, хотя никогда не видел. Это Вигор. Мой сын. После чего Миллер тоже расплакался. Картину поставили на камин. "Это, разумеется, не шедевр, - подумал Сказитель. - Но здесь изображена правда, и рисунок значит для этой семьи больше, чем любой портрет - для жирного старого лорда или заседателя парламента в Лондоне, Камелоте, Париже или Вене". - Вот и утро настало, - сказала тетушка Вера. - До заката путь неблизкий. - Не вините меня за то, что я с неохотой покидаю ваш дом. Хотя я рад за оказанное доверие и не подведу вас. Он похлопал по карману, внутри которого лежало письмо кузнецу с реки Хатрак. - Ты не можешь уйти, не попрощавшись с мальчиком, - напомнил Миллер. Сказитель оттягивал момент прощания как можно дольше. Но тут он кивнул, с сожалением покинул удобные объятия кресла у камина и зашел в комнату, где провел лучшие ночи в своей жизни. Элвин-младший уже проснулся и широко распахнутыми глазами смотрел на мир; на лицо его вернулись краски жизни, больше оно не искажалось от нестерпимых страданий и не теряло цвет. Но боль не спешила отступать, она по-прежнему таилась поблизости, и Сказитель догадывался об этом. - Уходишь? - спросил мальчик. - Да, попрощаться решил. Элвин сердито взглянул на него исподлобья: - Ты даже не дашь мне написать что-нибудь в твоей книге? - Ну, не всякому это позволяется. - А папе можно. И маме. - Да, и Кэлли тоже. - Да, Кэлли точно украсил книгу, - кивнул Элвин. - У него почерк, как у... как у... - Как у семилетнего мальчишки, - пошутил Сказитель, но Элвин не улыбнулся. - Почему тогда мне нельзя? Кэлли можно, а мне, значит, нет? - Потому что в этой книге люди пишут о своем самом важном деянии или событии, что видели когда-то собственными глазами. Ты бы о чем написал? - Ну, не знаю. Может, о жернове. Сказитель скорчил рожу. - Тогда, наверное, о своем видении. Ты сам утверждал, что оно очень важно. - Да, и записано где-то еще, Элвин. - Я хочу написать что-нибудь в твоей книге, - уперся Элвин. - Сам Бен Франклин оставил в ней свое предложение, я тоже хочу. - Не сейчас, - возразил Сказитель. - Но когда?! - Когда ты как следует отчехвостишь этого Разрушителя. Вот тогда можешь писать в книге что захочешь. - А если я с ним не справлюсь? - Тогда и в книге никакого проку не будет. На глаза Элвина навернулись крупные слезы: - Но вдруг я умру? Сказитель почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине. - Как твоя нога? Мальчик пожал плечами. Моргнул, смахивая непрошенные слезы. - Это не ответ, парень. - Болит не переставая. - Так и будет, пока кость не срастется. - Кость уже срослась, - болезненно улыбнулся Элвин-младший. - Тогда почему ты не встаешь с постели? - Нога причиняет мне боль, Сказитель. Болит и болит. Там, в кости, засело что-то плохое, и я еще не понял, как излечить это. - Ты справишься. - Пока не получается. - Один старый траппер как-то сказал мне: "Не думай долго, откуда лучше начать - с головы или с хвоста. Главное - содрать с пантеры шкуру, неважно как". - Это присловие? - Близко. Ты сумеешь. Не тем, так другим способом. - Пока все впустую, - сказал Элвин. - Что бы я ни делал, не получается. - Парень, тебе всего десять лет. Ты что, успел устать от жизни? Элвин продолжал мять в руках одеяло: - Сказитель, я умираю. Сказитель всмотрелся в его глаза, пытаясь разглядеть в них смерть. Ее там не было. - Не думаю. - То плохое место у меня на ноге... Оно растет. Медленно, но растет. Оно невидимо, оно потихоньку вгрызается в твердую кость, а потом все быстрее, быстрее... - Рассоздает тебя. На этот раз Элвин расплакался по-настоящему, руки его задрожали. - Я не хочу умирать. Сказитель, но оно внутри, и его никак не выгнать. Сказитель взял его пальцы, унимая дрожь. - Ты найдешь способ. В этом мире тебе предстоит немало потрудиться, так что умирать рано. Элвин закатил глаза: - Пожалуй, это самая большая глупость из тех, что я слышал за весь год. Ты хочешь сказать, что, если у человека осталось много дел, он и умереть не может? - По собственной воле - нет. - Но я не хочу умирать. - Поэтому ты найдешь способ выжить. Несколько секунд Элвин молчал, после чего вновь заговорил: - Я много думал. О том, что буду делать, если выживу. К примеру, я почти излечил свою ногу, так я ведь смогу и других людей лечить, почти наверняка. Буду дотрагиваться до них, затем распознавать, что за болезнь внутри них, а потом исцелять. Ведь это будет здорово, да? - Тебя будут любить за это те, кого ты вылечишь. - Могу поспорить, в первый раз труднее всего, да и не особо силен я был, когда лечил себе ногу. С другими у меня получится куда быстрее. - Возможно. Но даже если в день ты станешь исцелять по сотне больных, потом будешь переходить в другую деревню и исцелять еще сотню, за твоей спиной умрут десятки тысяч, а к скольким ты не успеешь! И к тому времени, как ты умрешь, те, кого ты исцелил, наверняка тоже сойдут под землю. Элвин повернулся лицом к стенке. - Раз я знаю, как лечить, я должен лечить, Сказитель. - Да, должен. Тех, кого сможешь, - согласился Сказитель. - Но труд твоей жизни заключается в другом. Кирпичики в стене, Элвин, - вот что представляют собой люди. Починяя рассыпающиеся в пыль камни, ты никуда не успеешь. Исцеляй тех, кто встретится тебе на пути, но цель твоей жизни лежит куда глубже. - Я умею исцелять людей. И ума не приложу, как победить этого Рас... Рассоздателя. Я даже не знаю, что это такое. - Ты единственный видишь его. Больше надеяться не на кого. - Ну да... Очередная долгая пауза. Сказитель понял: настало время уходить. Он встал, направляясь к двери. - Подожди. - Я должен идти. Элвин поймал его за рукав. - Задержись немножко. - Разве что на минутку-другую. - По крайней мере... по крайней мере позволь мне прочесть, что написали другие. Сказитель сунул руку в котомку и достал книгу. - Только не обещаю, что объясню написанное, - предупредил он, снимая с книги влагонепроницаемый чехольчик. Элвин быстро пролистал страницы и отыскал последние, самые свежие записи. Маминой рукой было написано: "Вигор он толкнул бревно и не умирал пака мальчик ни родился". Рукой Дэвида: "Жернов развалился на две палавинки потом срося как небывало". Рукой Кэлли: "Сидьмой сынн". - Знаешь, - поднял глаза Элвин, - а ведь это он не обо мне написал. - Знаю, - кивнул Сказитель. Элвин снова заглянул в книгу. Увидел почерк отца: "Он не пагубил мальчика патаму што неснакомец во время пришол". - О чем это он? - спросил Элвин. Сказитель взял у него из рук книгу и закрыл ее. - Найди путь и исцели свою ногу, - сказал он. - Она должна вернуть былую силу - не одному тебе это нужно. Это ты делаешь не ради себя, помни. Сказитель наклонился и поцеловал мальчика в лоб. Элвин вскинул руки и крепко обнял старика за шею, так что тот не мог выпрямиться, не подняв мальчика с постели. Спустя некоторое время Сказителю пришлось высвободиться из этих объятий. Щека его была мокрой от слез Элвина. Но вытирать их он не стал. Эти слезы высушил ветерок, когда Сказитель зашагал по холодной, сухой тропинке, по раскинувшимся слева и справа полям, покрытым полустаявшим снегом. На втором мостике он на секунду задержался. Оглянувшись назад, странник подумал: доведется ли ему когда-нибудь вернуться сюда, увидеть этих людей вновь? Напишет ли Элвин-младший в книге то, что хочет? Если б Сказитель был пророком, то знал бы ответ на вопрос. Но он даже на миг не мог проникнуть под покров будущего. Он двинулся дальше, в сторону разгорающегося дня. 13. ХИРУРГИЯ Облокотившись на левую руку, Посетитель удобно развалился на алтаре. Точно так же, фривольно раскинувшись, сидел один денди из Камелота, с которым преподобному Троуэру приходилось однажды встречаться. То был страшный распутник и повеса, от души презиравший добродетели, к которым призывали пуританские церкви Англии и Шотландии. Троуэр отвел глаза: такую неловкость внушила ему беспардонная поза Посетителя. - А что в ней такого? - спросил Посетитель. - Ты способен удерживать под контролем свои плотские страстишки, только если сидишь на стуле, выпрямившись как палка, сжав колени, важно сложив на животе руки и переплетя пальцы, однако это вовсе не значит, что я должен поступать так же. Троуэр ощутил волну стыда: - Несправедливо выговаривать человеку за его мысли. - Справедливо - если его мысли устраивают судилище над моими поступками. Остерегайся заносчивости, друг мой. Надеюсь, ты не мнишь себя невероятным праведником, способным судить деяния ангелов. В первый раз Посетитель в открытую признал свое ангельское происхождение. - Ничего я не признавал, - возразил Посетитель. - Ты должен научиться контролировать мысли, Троуэр. Ты слишком легко приходишь ко всяким умозаключениям. - Зачем ты явился ко мне? - Хочу узнать, как поживает создатель вот этого вот алтаря, - ответил Посетитель и постучал пальцем по одному из крестов, выжженных в дереве Элвином-младшим. - Я делал все возможное, но мальчишку невозможно чему бы то ни было научить. Он ставит под сомнение все и вся, оспаривает каждый пункт теологии, как будто в религии применимы те же самые законы логики и последовательности, что имеют место быть в мире науки. - Другими словами, он ищет в твоих доктринах здравый смысл. - Он не желает принимать во внимание, что некоторые загадки подвластны и доступны только разуму Господа. Узрев двусмысленность, он дерзит, а парадокс вызывает у него открытое неповиновение. - Несносный ребенок! - Хуже не бывает, - подтвердил Троуэр. Глаза Посетителя полыхнули. Троуэр почувствовал, что сердце как-то странно защемило. - Я старался, - принялся оправдываться Троуэр. - Я пытался обратить его в веру Господню. Но влияние отца... - Оправдываясь в неудачах, слабак ищет причину в силе остальных, - подчеркнул Посетитель. - Но еще ничего не кончено! - воскликнул Троуэр. - Ты сказал, мальчик в моем распоряжении до четырнадцати лет, а ему всего... - Нет. Я сказал, что мальчик в _моем_ распоряжении до четырнадцати лет. _Ты_ можешь влиять на него, пока он живет в этой деревеньке. - Разве Миллеры переезжают? Ничего не слышал. Они недавно поставили жернов в мельницу, весной хотят начать молоть муку, они ж не уедут просто... Посетитель слез с алтаря. - Позволь я изложу суть дела, которое имею к тебе, преподобный Троуэр. Опишу общими штрихами, чисто гипотетически. Давай представим, ты находишься в одной комнате с самым страшным врагом тех сил, на чьей стороне я выступаю. Предположим, враг этот болен, лежит, беспомощный, в постели. Выздоровев, он скроется, исчезнет, а стало быть, и дальше будет уничтожать то, что нам с тобой так дорого в этом мире. Но если он умрет, наше великое дело будет спасено. А теперь представь, кто-то вкладывает тебе в руку нож и просит исполнить весьма сложную хирургическую операцию, дабы спасти мальчика. И предположим, что если нож соскользнет чуть в сторону, самую малость, то перерубит основную артерию. Ты вдруг растеряешься при виде крови, а жизнь настолько быстро покинет тело мальчишки, что спустя считанные мгновения он умрет. Итак, преподобный Троуэр, в чем будут состоять твои обязанности и моральный долг? Троуэр был ошеломлен. Всю жизнь он готовился учить, убеждать, увещевать и призывать. Но сейчас Посетитель предложил ему обагрить руки кровью... - Я не подхожу для такого, - ответил наконец священник. - А подходишь ли ты для Царствия Божьего? - поинтересовался Посетитель. - Но Господь сказал: "Не убий". - Да неужто? То ли он сказал Иисусу, отправляя его в Земли Обетованные? [имеется в виду Иисус, сын Навин, поставленный Моисеем во главе израильтян] То ли он напутствовал Саулу, посылая его наказать амаликитян? [Саул, первый царь Израильский, получил повеление Божье наказать амаликитян за оскорбления, причиненные ими Израилю во время путешествия его из Египта (Библия, Первая книга Царств, глава 15)] Троуэр вспомнил эти темные места из Ветхого Завета и задрожал, охваченный страхом при мысли, что теперь столь страшные испытания выпали на его долю. Но Посетитель не отступал: - Пророк Самуил приказал царю Саулу не давать пощады Амалику, но предать смерти от мужа до жены, от отрока до _грудного младенца_. Но у Саула кишка была тонка. Он пощадил царя Амаликитского и захватил его живым. И что ответил Господь на подобное неповиновение? - Он поставил Давида на место Саула, - пробормотал Троуэр. Посетитель подступил к Троуэру, глаза его поедом ели священника. - А затем Самуил, пророк, _всепрощающий_ слуга Бога, - что он сделал? - Он призвал Агага, царя Амаликитского, к себе. - И как потом поступил Самуил? - продолжал допытываться Посетитель. - Убил его, - прошептал Троуэр. - _Что говорит об этом святое Писание_? - заревел Посетитель. Стены церкви заходили, стекло в окнах задребезжало. Троуэр расплакался от страха, но все же выдавил слова, которых добивался Посетитель: - Самуил разрубил Агага на части... пред лицом Господа. Церковь поглотила глубокая тишина - лишь затрудненное дыхание Троуэра, который пытался сдержать рвущиеся наружу истерические рыдания, нарушало покой. Посетитель улыбнулся священнику, глаза его наполнились любовью и всепрощением. И исчез. Троуэр упал перед алтарем на колени и принялся неистово молиться. "О Отец, я жизнь отдам за Тебя, но не проси меня убивать. Отними эту чашу от губ моих, ибо слаб я, недостойный, не возлагай сию ношу на мои жалкие плечи". Слезы его упали на алтарь. Он услышал шипящий звук и, изумленный, отпрыгнул в сторону. Капельки слез танцевали на поверхности алтаря, как вода на раскаленном железе, пока не испарились совсем. "Господь отверг меня, - подумал священник. - Я принес обет служить Ему, чего бы Он ни испросил, но стоило Ему поставить трудную задачу, стоило приказать мне исполниться силы великих пророков древности, как я превратился в разбитый сосуд в перстах Господа. Я не могу удержать ту судьбу, что Он вливает в меня". Дверь церкви отворилась, впустив внутрь порыв ледяного ветра. Холод вихрем промчался по полу и пустил дрожь по телу священника. Троуэр поднял глаза, в страхе думая, что явился ангел, ниспосланный наказать его. Однако это был не ангел. То был просто Армор Уивер. - О простите, я не хотел прерывать вашу молитву, - извинился Армор. - Входите, - сказал Троуэр. - Только дверь закройте. Чем я могу помочь? - Помощь нужна не мне... - начал Армор. - Идите сюда. Сядьте. Рассказывайте. Троуэр надеялся, что, посылая сюда Армора, Господь подает какой-то знак. Не успел он помолиться, как к нему за помощью обратился член его паствы - Господь Бог явно давал понять, что Троуэру отвержение пока не грозит. - Дело в брате моей жены, - сказал Армор. - В мальчике, в Элвине-младшем. Троуэр ощутил, как ледяной холод впился иглами в его плоть, пронзив до самых костей. - Я знаком с ним. И что же за дело? - Вы, наверное, знаете, он ногу покалечил. - Слышал. - А вам не случалось навещать его до того, как нога зажила? - Мне недвусмысленно объяснили, что мое присутствие в том доме не приветствуется. - Тогда я вам расскажу. Нога была в ужасном состоянии. Огромный лоскут кожи сорван. Кости переломаны пополам. Но два дня спустя рана зажила. Даже шрама не разглядеть. А спустя три дня он стал _ходить_. - Может, рана оказалась вовсе не так страшна, как вы ее себе рисовали? - Говорю вам, нога была _переломана_, а страшнее раны я не видел. Вся семья в мыслях уже хоронила мальчишку. Они и ко мне обратились - хотели приобрести гвоздей для гробика. Так они скорбели, так жалели, что я подумал, как бы не пришлось нам хоронить вместе с мальчиком его маму и папу. - Значит, нога не могла зажить за несколько дней. Говорите, рана затянулась? - Ну, не вся, поэтому-то я и обратился к вам. Я знаю, вы не верите во всякие предрассудки, но голову даю на отсечение, они исцелили парня ведьмовством. Элли говорит, он сам себя заколдовал. Даже ходить мог несколько дней, ступая на больную ногу. Но боль не отпускает его, и теперь мальчишка утверждает, где-то в его кости засела какая-то дрянь. Кроме того, у него началась лихорадка. - Вот прекрасное и естественное объяснение происшедшему, - улыбнулся Троуэр. - Вы думайте что хотите, но я лично считаю, парень вызвал своим ведьмовством дьявола, и теперь нечистый грызет его изнутри. Однако у нас есть вы, духовный слуга Господа Бога, и я подумал, может, вы изгоните дьявола именем Иисуса Христа. Упомянутые Армором суеверия и колдовские штучки можно было не принимать во внимание, это все ерунда, но когда Уивер выдвинул гипотезу о поселившемся в мальчике дьяволе, Троуэр задумался. Смысл в этом присутствовал, и история полностью согласовалась с тем, что он узнал от Посетителя. Может быть, Господь хочет, чтобы Троуэр изгнал из ребенка сатану, освободил его от зла, а вовсе не убивал. Священнику представился шанс оправдать себя в глазах Небес и искупить продемонстрированное несколько минут назад безволие. - Я схожу туда, - решительно произнес он. Взяв тяжелую накидку, он завернулся в нее. - Но предупреждаю, никто из ихней семьи не просил, чтобы я приводил вас. - Я готов встретиться с гневом неверующих, - ответил Троуэр. - Меня волнует мальчик - жертва дьявольских козней, а вовсе не его глупое суеверное семейство. Элвин лежал на постели, лихорадка сжигала его огнем. Даже днем ставни были плотно прикрыты, чтобы свет не резал ему глаза. Они открывались только ночью, по настоянию самого Элвина, чтобы впустить в комнату немножко холодного, свежего воздуха, которым он жадно дышал. Поднявшись с постели, он увидел, что луга засыпал снег. Сейчас он рисовал себе, что его с головой покрывает белое одеяло снега. Так он хоть немного отвлекался от того пламени, что жарило его тело. Частички лихорадки, поселившиеся внутри него, были слишком малы, недоступны взгляду. То, что он сотворил с костью, мускулами и кожей, было трудно, куда сложнее, чем увидеть трещинки в гранитном камне. Но он нашел путь в лабиринте тела, отыскал большие раны, заживил их. А сейчас он был бессилен - просто не успевал уследить за крошечными частичками, которые стремительно носились внутри. Результат он видел, но не видел его составляющих и, следовательно, не мог определить, как это происходит. То же самое и с костью. Маленький кусочек ее дал слабинку, сгнил. Он ощущал разницу между больным местом и хорошей, здоровой костью, мог определить границы болезни. Но разглядеть, в чем дело, не мог. Не мог помешать рассозданию. А значит, должен был умереть. В комнате он был не один. Все время рядом с его постелью кто-нибудь сидел. Он открывал глаза и видел маму, папу или какую-нибудь из сестер. Иногда дежурили братья, а это значило, что они оставили ради него своих жен и детей. Отчасти это утешало Элвина, но одновременно он чувствовал себя виноватым. Он уже стал подумывать, как бы умереть побыстрей, чтобы его близкие могли вернуться к обычной размеренной жизни. Сегодня у него дежурил Мера. Увидев брата, Элвин поздоровался с ним, но больше разговаривать было не о чем. "Привет, как жизнь?" - "Да нормально, умираю помаленьку, а у тебя как?" Трудновато поддерживать такой разговор. Мера рассказал ему, как они с близнецами попытались вытесать малый жернов. Они выбрали камень помягче, чем тот, с которым работал Элвин, но все равно потратили уйму времени и сил. - В конце концов мы бросили его, - сказал Мера. - Придется жернову подождать, пока ты встанешь на ноги, поднимешься на гору и сам вырубишь его. Элвин не ответил, и с тех пор они не обменялись ни словом. Элвин просто лежал, потел и ощущал, как гниение в кости медленно, но верно распространяется. Мера сидел рядом и легонько сжимал его руку. Вдруг Мера начал что-то насвистывать. Этот звук поразил Элвина. Он настолько глубоко ушел в себя, что музыка, казалось, доносилась из далекого далека - ему пришлось вернуться назад, чтобы понять, откуда она исходит. - Мера, - крикнул он, но голос подвел его, обратившись в шепот. Свист прекратился. - Прости, - сказал Мера. - Мой свист тебе мешает? - Нет, - прошептал Элвин. Мера снова принялся насвистывать. Мелодия была странной, Элвин ее ни разу не слышал - во всяком случае, не помнил ее. По сути дела, это вообще нельзя было назвать мелодией. Она ни разу не повторялась, а длилась и длилась, переливаясь из образа в образ, как будто Мера сочинял ее прямо сейчас. Элвин лежал и слушал, пока музыка не превратилась в карту, уводящую в дикую глушь. И он последовал за ней. Не то чтобы он _увидел_ что-нибудь, как если бы ориентировался по настоящей карте. Он очутился в центре вещей, и стоило ему о чем-нибудь подумать, как он в мгновение ока оказывался там, где бродили его мысли. Он словно взглянул на собственный ум со стороны, обозрел свои прошлые мысли, касающиеся исцеления кости. Но теперь он взирал на них с расстояния - с вершины горы, с опушки леса, оттуда, откуда он мог увидеть _нечто большее_. И он кое-что придумал - раньше эта мысль не приходила ему на ум. Когда его нога была сломана, а кожа сорвана, рана была открыта взгляду, но никто не смог помочь ему, кроме него самого. Ему пришлось исцелить ее самому, изнутри. А нынешняя рана, которая уносит его жизнь, не видна никому. Он хоть и видит ее, но ничего сделать не может. Так, может быть, на этот раз кто-нибудь другой поможет ему. Забудем всякие скрытые силы. Прибегнем к старушке хирургии, к самому заурядному кровавому костоправству. - Мера, - прошептал он. - Я здесь, - ответил Мера. - Я знаю, как исцелить ногу, - сказал он. Мера наклонился ближе. Элвин не стал открывать глаза, но почувствовал дыхание брата на своей щеке. - Та гниль у меня на кости, она растет, но пока она не распространилась, - начал объяснять Элвин. - Я ничего сделать не могу, но если кто-нибудь вырежет этот кусочек из моей кости и вытащит его из ноги, думаю, остальное я как-нибудь залечу. - Вырежет? - Папина пила... Которой он пилит кости, которые нельзя перерубить при рубке мяса. По-моему, она сойдет. - Но отсюда до ближайшего хирурга миль триста, не меньше. - Тогда придется кому-нибудь из вас исполнить его роль. И побыстрее, иначе я мертвец. Дыхание Меры участилось. - Ты уверен, что это спасет тебе жизнь? - Ничего лучшего я придумать не смог. - Но ногу тебе покромсают изрядно, - предупредил Мера. - Мертвому мне будет не до покалеченной ноги. Уж лучше ходить с изрезанной ногой, но живым. - Пойду отыщу папу. Мера с грохотом отодвинул стул и, бухая башмаками, выбежал из комнаты. Армор привел Троуэра прямиком к крыльцу дома Миллеров и постучал в дверь. Дочкиного мужа они просто так не выставят. Впрочем, беспокойство Троуэра оказалось напрасным. Дверь открыла тетушка Вера, а не ее язычник-муж. - О, преподобный Троуэр, - воскликнула она. - Как это мило с вашей стороны, что вы решили заглянуть к нам на огонек. Напускная радушность оказалась заурядной ложью, ибо встревоженное, измученное лицо женщины выдавало правду. В этом доме успели позабыть про сон и покой. - Это я привел его с собой, мать Вера, - сказал Армор. - Он пришел, потому что я попросил. - Пастор нашей церкви всегда приветствуется в моем доме, каковы бы ни были причины его прихода, - ответила Вера. Хлопоча вокруг, она ввела гостей в большую комнату. У очага на стульчиках ткали салфетки несколько девушек; заслышав шаги, они подняли головы. Малыш Кэлли прилежно рисовал углем буквы на чистой доске. - Рад, что ты упражняешься в чистописании, - похвалил его Троуэр. Кэлли ничего не ответил, лишь угрюмо посмотрел на священника. В глазах его таилась враждебность. Очевидно, мальчик не хотел, чтобы учитель проверял его работу здесь, в родном доме, который малыш считал неприступной крепостью. - У тебя прекрасно получается, - заметил Троуэр, решив подбодрить мальчика. Кэлли опять ничего не сказал. Он вернулся к своей доске и продолжил выписывать слова. Армор перешел прямо к делу: - Мама Вера, мы пришли сюда из-за Элвина. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к колдовству, но никогда прежде я слова не сказал против того, чем вы занимаетесь у себя в доме. Я всегда считал, что это ваше дело, не мое. Но сейчас за те злые дела, что вы практикуете здесь, расплачивается невинный младенец. Он заколдовал свою ногу, и в ней поселился дьявол, который теперь убивает его. Я привел преподобного Троуэра, чтобы он изгнал порождение ада. Тетушка Вера смерила его непонимающим взглядом: - Но в этом доме нет никакого дьявола. "Бедняжка, - промолвил про себя Троуэр. - Если б ты только знала, что дьявол давным-давно свил здесь гнездовище". - К присутствию дьявола тоже можно привыкнуть, - произнес он вслух, - а привыкнув, перестаешь замечать. Дверь у лестницы распахнулась, и из нее шагнул мистер Миллер. Он стоял спиной к присутствующим, поэтому не видел гостей. - Только не я, - помотал головой он, обращаясь к человеку, оставшемуся в комнате. - Я не стану резать мальчика. Заслышав голос отца, Кэлли подпрыгнул и подбежал к папе. - Пап, Армор привел сюда старика Троуэра, чтобы убить дьявола. Мистер Миллер повернулся, лицо его непонятно исказилось. Словно не узнавая, он оглядел вновь прибывших. - На дом наложены хорошие, надежные обереги, - сказала тетушка Вера. - Эти обереги и есть дьявольская приманка, - ответил Армор. - Вы считаете, они защищают ваш дом, а на самом деле они отвращают Господа. - Дьявола здесь никогда не было и нет, - упорствовала она. - Не было, - подчеркнул Армор. - Но вы призвали его. Свершая колдовство и идолопоклонство, вы вынудили Святого Духа покинуть ваш дом, вы изгнали отсюда добро, так что дьяволы поселились здесь. Они никогда не упустят возможности напакостить и нагадить. Троуэр слегка забеспокоился. Слишком уж много Армор рассуждал о том, чего не понимал. Лучше бы он просто спросил, нельзя ли Троуэру помолиться о спасении души Элвина у изголовья его кровати. Так нет же, Армору непременно надо начать войну, в которой нет никакой необходимости. Что бы сейчас ни происходило в голове у мистера Миллера, невооруженным взглядом было видно, что сейчас этого человека лучше не провоцировать. Миллер медленно двинулся к Армору. - Ты утверждаешь, только дьявол является в дом к человеку, чтоб напакостить? - Как человек, любящий Господа нашего Иисуса, могу поклясться в этом... - начал было Армор, но Миллер не дал ему закончить проповедь. Одной рукой он схватил его за загривок, другой ухватил за штаны и повернул лицом к двери. - Эй, кто-нибудь, ну-ка, дверь откройте! - проорал Миллер. - Не то сейчас прям посреди будет красоваться огромная дырища! - Ты что творишь, Элвин Миллер?! - закричала жена. - Дьявола изгоняю! Тут Кэлли распахнул дверь, Миллер вытащил своего зятя на крыльцо и одним движением швырнул его на дорогу. Гневный вопль Армора заглушил снег, набившийся ему в рот, а после этого воплей и вовсе стало не слышно, поскольку Миллер закрыл дверь и задвинул засов. - Ах, какой сильный, смелый мужчина, - съязвила тетушка Вера, - как славно ты выкинул из дома мужа собственной дочки... - Я сделал то, чего, по его словам, требовал Господь, - огрызнулся Миллер. И обратил взгляд на пастора. - Армор говорил от своего лица, - миролюбиво объяснил Троуэр. - Если ты посмеешь наложить руку на человека в одеждах Господних, - вмешалась тетушка Вера, - то до конца дней своих будешь спать в холодной постели. - Даже не думал трогать его, - проворчал Миллер. - Но, насколько помню, у нас существует договоренность: я не лезу к нему в дом, а он держится подальше от моего. - Вы можете не верить в силу молитвы... - заговорил Троуэр. - Это зависит от того, кто творит молитву и кто ее слушает, - сказал Миллер. - Пусть даже так, - согласился Троуэр, - но ваша жена верит в учение Иисуса Христа, сановным служителем которого я являюсь. Это ее вера и моя вера, так что вознесенная молитва у изголовья мальчика может послужить его вящему исцелению. - Когда в своей молитве вы станете изъясняться точно так же, - заметил Миллер, - я немало удивлюсь, если Господь поймет, о чем вы ведете речь. - А поскольку вы не верите, что моя молитва подействует, - продолжал Троуэр, - значит, вреда она принести точно не сможет, как думаете? Миллер перевел взгляд на жену, потом обратно на Троуэра. Троуэр не сомневался, что, если б не Вера, он бы сейчас отплевывался от снега вместе с Армором. Но Вера уже предупредила мужа, произнеся угрозу Лисистраты [Лисистрата ("уничтожающая походы") - главная героиня комедии Аристофана; по ее инициативе женщины воюющих греческих государств приносят клятву не ложиться в постель с мужьями, пока война не закончится]. У мужчины не было б четырнадцати детей, если бы супружеское ложе не влекло его. Так что Миллер уступил. - Заходите, - буркнул он. - Только не мучьте парня чересчур долго. - Это займет пару-другую часов, не больше, - благодарно склонился Троуэр. - Минут, а не часов! - стоял на своем Миллер. Но Троуэр бодрым шагом направился к двери у лестницы, и Миллер не спешил воспрепятствовать ему. Значит, он может провести с мальчиком несколько часов, если захочет. Войдя в комнату, Троуэр плотно притворил за собой дверь. Нечего здесь мешаться всяким язычникам. - Элвин, - позвал он. Мальчик вытянулся под одеялом, лоб его покрывали крупные капли пота. Глаза Элвина были закрыты. Впрочем, спустя секунду губы его едва заметно шевельнулись: - Преподобный Троуэр, - прошептал он. - Он самый, - подтвердил Троуэр. - Элвин, я пришел помолиться, чтобы Господь освободил твое тело от дьявола, который насылает на тебя порчу и болезнь. Снова пауза; как будто требовалось время, чтобы слова Троуэра достигли Элвина и вернулись обратно, обернувшись ответом. - Дьявола не сущест