из кармана. И не стал доставать трубку. И снова стал. -- Двойня? Никто ничего не говорил про двойню. -- Нет-нет, -- затараторила сестра Мери. -- Этот не ваш. Этот... этот чужой. Просто смотрю за ним, пока сестра Грейс не вернулась. Нет-нет, -- повторяла она, указывая на Врага Рода Человеческого, Низвергателя Царей, Ангела Преисподней, Великого Зверя, именуемого Дракон, Князя Мира, Отца Лжи, Отродье Сатаны и Повелителя Тьмы, -- вот этот вот точно ваш. От макушки до самых копытичек... которых у него нет, -- торопливо добавила она. Мистер Янг склонился над младенцем. -- Ну да, -- с сомнением в голосе произнес он. -- Похоже, пошел в меня. Ну что ж, здоров и весел? -- Разумеется, -- ответила сестра Мери. -- Абсолютно нормальный ребенок, -- добавила она. -- Очень, очень нормальный. Они замолчали и уставились на спящего младенца. -- У вас почти нет акцента, -- сказала сестра Мери. -- Вы у нас давно? -- Лет десять, -- чуть-чуть озадаченно ответил мистер Янг. -- Перешел на другую работу, понимаете ли, и пришлось переехать. -- У вас, должно быть, очень интересная работа, -- сказала сестра Мери. Мистер Янг благодарно взглянул на нее. Не всякому удается проявить интерес к животрепещущим проблемам бухгалтерского учета. -- Наверно, там, откуда вы приехали, все было по-другому, -- продолжала сестра Мери. -- Наверно, -- согласился мистер Янг, который никогда об этом не задумывался. Насколько ему помнилось, Лутон был очень похож на Тэдфилд. Такие же живые изгороди от дома до вокзала. Такие же люди. -- Дома были повыше, это уж точно, -- безрассудно предположила сестра Мери. Мистер Янг удивленно взглянул на нее. Единственный высокий дом, который ему вспомнился, был зданием банка "Альянс и Листер". -- И вас, наверное, часто приглашают в гости. Приемы на открытом воздухе, все такое, -- монашку было не остановить. С этой темой мистер Янг был знаком лучше. Дейрдре очень нравились вечеринки в саду. -- О да, -- с чувством сказал он. -- Дейрдра сама варит для них варенье. А мне обычно приходится помогать с играми. "Испорченный телефон", ну вы понимаете... Об этом аспекте жизни в Букингемском дворце сестра Мери никогда не задумывалась, но теперь поняла, почему туда невозможно дозвониться. -- Что же они его не починят? -- удивилась она. -- А если что случится? -- Извините? -- Знаете, мне очень нравится семья королевы. -- И мне тоже, -- оживился мистер Янг, с благодарностью перепрыгивая на так удачно подвернувшуюся льдину в безумном потоке сознания. По крайней мере, разговор в отношении королевской семьи не вызывал опасений. Если, конечно, речь шла о настоящих ее представителях, которые добросовестно выполняют свою работу, приветствуя народ с балкона и спуская на воду новый авианосец. Не тех, которые всю ночь шляются по клубам и блюют на папарацци [Здесь, возможно, следует заметить: мистер Янг полагал, что "папарацци" -- это разновидность итальянского линолеума.]. -- Как мило, -- сказала сестра Мери. -- А я-то думала, что вы ни в грош не ставите королевский титул после того, как ваши отцы-пионеры в Бостоне выбросили весь чай в реку. И она продолжала болтать, следуя уставу Ордена, согласно которому его члены должны всегда говорить то, что у них на уме. Мистер Янг отдался на волю волн: он слишком устал, чтобы придавать этому значение. Возможно, в результате праведной жизни в поведении людей появляются определенные странности. Если бы миссис Янг сейчас проснулась, это была бы весьма кстати, подумал он. И тут одно понятное ему слово, мелькнувшее в болтовне сестры Мери, отозвалось в его душе благодарным эхом. -- Скажите, не могу ли я где-нибудь, по возможности, выпить чашку чаю... если можно? -- осведомился он. -- Ой, -- сказала сестра Мери, в ужасе закрыв рот ладонью, -- как же мне это в голову не пришло? Мистер Янг не стал высказывать предположений на этот счет. -- Минуточку, я сейчас сбегаю, -- залепетала она. -- Вы уверены насчет чая? Может быть, кофе? Этажом выше стоит этот... как его... кофематор. -- Чаю, пожалуйста, -- сказал мистер Янг. -- Ну, вы действительно отуземились, скажу я вам, -- радостно заявила сестра Мери, и выбежала из палаты. Мистер Янг, оставшись наедине с женой и двумя младенцами, которые крепко спали, опустился на стул. Да, видимо, когда рано встаешь, и молишься, и подолгу стоишь на коленях -- это сказывается. Нет, они, конечно, добрые люди, но не совсем в трезвом уме и здравой памяти. Он однажды видел фильм Кена Рассела, так там монашки стали сатанистками. Не то чтобы здесь что-нибудь подобное, но нет дыма без огня и все такое... Он тяжело вздохнул. Именно в этот момент проснулось Дитя А, и разразилось добротным, отборным ревом. Мистеру Янгу уже много лет не приходилось успокаивать ревущих детей. Честно говоря, ему это никогда и не удавалось. Он всегда питал огромное уважение к сэру Уинстону Черчиллю и похлопывать его уменьшенные копии по попке представлялось ему, мягко говоря, неподобающим. -- Добро пожаловать в наш мир, -- устало сказал он. -- Потерпи, привыкнешь. Дитя закрыло рот и уставилось на мистера Янга так, словно тот был генералом, докладывающим о крупном поражении. Сестра Мери не могла найти более подходящего момента, чтобы вернуться с подносом в руках. Сатанистка она была или нет, но она даже разыскала блюдце, на котором разложила печенье с глазурью -- такое всегда оказывается на самом дне пакета с надписью "К чаю" или "Бабушкина сдоба". Мистеру Янгу досталось печенье хирургически розового цвета, украшенное глазурованным снеговиком. -- У вас, наверно, таких почти нет, -- сказала сестра Мери. -- Вы это называете "печенье". А мы -- бисквиты. Мистер Янг едва успел открыть рот, чтобы сказать, что он тоже использует второе из приведенных слов, и не только он, но и большинство жителей Лутона, как в комнату, задыхаясь, ворвалась другая монашка. Она взглянула на сестру Мери, сообразила, что мистер Янг никогда не заглядывал внутрь пентаграммы, начерченной мелом на полу, и ограничилась тем, что указала на Дитя А и подмигнула сестре Мери. Сестра Мери кивнула и подмигнула в ответ. И вторая монашка увезла младенца. Подмигивание как метод общения между людьми -- довольно универсальное средство. Многое можно сказать, просто подмигнув собеседнику. Например, в данном случае подмигивание второй монашки означало: Ангел тебя раздери, ты где ходишь? Дитя Б родилось, мы готовы подменить младенцев, а ты тут не в той палате вместе с Врагом Рода Человеческого, Низвергателем Царей, Ангелом Преисподней, Великим Зверем, именуемым Дракон, Князем Мира, Отцом Лжи, Отродьем Сатаны и Повелителем Тьмы чаи распиваешь. До тебя не доходит, что меня только что чуть не пристрелили? А, ответное подмигивание сестры Мери, с ее точки зрения, означало: Вот он, Враг Рода Человеческого, Низвергатель Царей, Ангел Преисподней, Великий Зверя, именуемый Дракон, Князь Мира, Отец Лжи, Отродье Сатаны и Повелитель Тьмы, и я не могу с тобой говорить при посторонних. Тогда как сестра Мери решила, что подмигивание второй монашки означает скорее: Отлично проделано, сестра Мери -- вы сами подменили младенцев. Теперь покажите мне лишнего, и я избавлю вас от него, и вы можете продолжать пить чай с его Королевским Превосходительством Американским Культуристом. И, соответственно, ее ответное подмигивание означало: Вот он, дорогая моя; это Дитя Б, забирайте его, и дайте мне поболтать с Его Превосходительством. Я всегда хотела спросить у него, зачем им эти высоченные дома, которые они обделывают зеркалами. Все эти тонкости прошли на цыпочках мимо внимания мистера Янга, который был необычайно смущен вниманием, проявленным заговорщиками к его собственной персоне, и в данный момент думал о том, что мистер Рассел, похоже, знал, о чем снимал свое кино. Вторая монашка могла бы заметить ошибку сестры Мери, если бы ее не вывели из себя охранники в палате миссис Даулинг, которые смотрели на нее с нескрываемым и все возрастающим недоверием. Вызвано это было тем, что их специально обучали реагировать особым образом на людей в длинных балахонах и головных платках, и теперь они страдали конфликтом сигнальных систем. Людям, страдающим конфликтом сигнальных систем, лучше бы не давать в руки оружие, особенно если они только что присутствовали при рождении ребенка естественным путем, что абсолютно не соответствует их представлениям об американском способе появления на свет новых граждан Соединенных Штатов. Кроме того, краем уха они слышали, что в здании курят фимиам. Миссис Янг пошевелилась. -- Вы уже выбрали для него имя? -- хитро прищурилась сестра Мери. -- А? -- отозвался мистер Янг. -- Да. Нет. Нет, еще не выбрали. Если бы была девочка, мы бы назвали ее Люсиндой в честь моей мамы. Или Жерменой. Это Дейрдра так решила. -- Девочку можно было бы назвать Полынь, -- сказала сестра Мери, вспомнив школьный курс литературы. -- А мальчика -- Дамиан, или Демьен, если по-вашему. Очень модное нынче имя. * * * * * Анафема Деталь -- ее мать была не слишком начитана в вопросах религии и, когда ей однажды встретилось красивое слово, она решила, что это прелестное имя для девочки -- была восьми с половиной лет от роду, и она читала Книгу, спрятавшись под одеяло с фонариком. Другие дети учатся читать по детским книжкам с цветными картинками, на которых изображены арбузы, белки, вараны и так далее. Но не в семье Анафемы Деталь. Анафема училась читать по Книге. Там не было ни арбузов, ни белок. Хотя одна картинка была: неплохая гравюра на дереве восемнадцатого века, на которой была изображена Агнесса Псих, сжигаемая на костре, и, с виду, немало этим довольная. Первое слово, которое прочла Анафема, было "прекрасныя". Очень немногие дети в возрасте восьми с половиной лет знают, что "прекрасные" может означать также "абсолютно правильные", но Анафема была именно из числа очень немногих. Вторым словом было "точныя". Первой фразой, которую оно прочла вслух, было следующее: "Истинно говорю вамъ, и поручаю вамъ слова мои: Поскачутъ Четверо, и Четверо также поскачутъ, и Трое поскачутъ в Небесах промежъ, и Одинъ поскачетъ в пламене, и не остановитъ Их ни рыба, ни гроза, ни путь, ни Дiаволъ, ни Ангелъ. И ты будешь с ними, Дитя мое". Анафеме нравилось читать про себя. (Есть такие детские книги, которые могут заказать родители, читающие правильные воскресные газеты. В них можно впечатать имя их ребенка вместо имени главного героя или героини. Предполагается, что это будет способствовать поднятию интереса ребенка к книге. В этом конкретном случае в Книге рассказывалось не только про Анафему -- причем без малейшей ошибки -- но и про ее родителей, и бабушек с дедушками, и всех ее предков вплоть до семнадцатого века. На данный момент Анафема еще слишком мала, чтобы думать о ком-то, кроме себя, и придавать значение тому, что в книге не упоминаются ни ее дети, ни, если уж об этом зашла речь, какие-либо события после одного определенного момента, который наступит через одиннадцать лет. Когда тебе восемь с половиной, одиннадцать лет -- это целая жизнь, и разумеется, если верить Книге, так оно и есть.) Анафема была способным ребенком. У нее было бледное лицо, черные волосы и черные глаза. Как правило, рядом с ней люди чувствовали себя неудобно: эту особенность, вместе со слишком талантом экстрасенса, проявлявшимся, как правило, некстати, она унаследовала от своей пра-пра-пра-пра-прабабушки. Она была развита не по летам и хорошо владела собой. Единственное, за что учителям хватало мужества корить Анафему -- это правописание, хотя здесь все ее проблемы были в не в ужасных ошибках, а в том, что писала она по правилам, устаревшим лет этак на триста. x x x Монашки взяли Дитя А и подложили вместо него Дитя Б под носом жены атташе по культурным связям и ее охранников, искусно изъяв из палаты одного младенца ("надо взвесить, дорогуша, это обязательно, так полагается") и через некоторое время вернув в палату другого. Сам атташе по культурным связям, Тадеуш Дж. Даулинг, отсутствовал, поскольку его несколько дней назад срочно вызвали в Вашингтон. Однако он связался с миссис Даулинг по телефону и на всем протяжении родов не отрывался от трубки, помогая ей дышать ровнее. На пользу делу, правда, не пошло то, что он одновременно разговаривал по другому телефону со своим советником по инвестициям. В какой-то момент он даже был вынужден переключить жену в режим ожидания на двадцать минут. Ничего страшного. Рождение ребенка -- самое радостное событие из всех, которые могут разделить два человека, и он не собирался пропустить ни единой секунды. Уезжая, он поручил одному из охранников записать роды на видео. x x x Зло, как правило, не дремлет, и, соответственно, плохо понимает, почему вообще кто-то должен спать. Но Кроули поспать любил, и для него это было одной из мелких радостей жизни. Особенно после сытного обеда. Он проспал, к примеру, большую часть девятнадцатого столетия. И не потому, что так было надо, просто ему это нравилось [Хотя ему и пришлось подняться в 1832 году, чтобы сходить в туалет.]. Мелкие радости жизни. Пожалуй, стоит обратить на них больше внимания, пока еще есть время. "Бентли" рычал и вгрызался в ночь, направляясь на восток. Разумеется, Кроули поддерживал идею Армагеддона -- вообще говоря. Если бы у него спросили, зачем он торчал тут столько веков и, спустя рукава, вмешивался в дела человеческие, он бы ответил: "Ну конечно, чтобы приблизить Армагеддон и победу Преисподней". Но одно дело -- готовить Армагеддон, и совсем другое -- видеть, что он вот-вот действительно случится. Кроули всегда знал, что никуда не денется, когда наступит конец света, потому что был бессмертен, и никакого выбора у него не было. Но он все равно надеялся, что до конца света еще далеко. Потому что ему порядком нравились люди. А это большой недостаток для демона. Нет, конечно, он делал все, что мог, чтобы ухудшить их и без того краткую жизнь. В этом была суть его работы, но он не мог придумать ничего настолько плохого, чтобы хоть в чем-то сравняться с теми гадостями, которые они придумывали сами. Похоже, это был просто талант, каким-то образом встроенный в них с самого начала. Они приходили в мир, который в любой из тысячи мелочей был настроен против них, а потом все свои силы тратили на то, чтобы сделать его еще хуже. С течением времени Кроули испытывал все большие трудности, пытаясь придумать что-нибудь настолько дьявольское, чтобы выделиться на общем омерзительном фоне. В последнюю тысячу лет ему иногда хотелось послать в Преисподнюю письмо примерно следующего содержания: "Слушайте, здесь, наверху, уже можно прекращать работу; можно вообще закрыть Дис, Пандемониум и прочие адские города и перебраться сюда на постоянное место жительства; мы не можем сделать ничего, чего они сами уже не сделали, а они делают такое, что нам и в голову никогда бы не пришло, причем нередко используют электричество. У них есть то, чего нет у нас. У них есть воображение. И, разумеется, электричество." Один из них так и написал, правда ведь? "Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!" [У. Шекспир "Буря", акт I, сцена 2 (пер. М. Донской) - прим. переводчика] За испанскую инквизицию Кроули получил благодарность. Он и правда был в то время в Испании, большей частью околачиваясь в тавернах, выбирая места поживописнее, и знать ничего не знал, вплоть до того момента, пока ему не сообщили о занесении благодарности в его личное дело. Он отправился посмотреть, что к чему, вернулся, запил и неделю не просыхал. К примеру, Иероним Босх. Чудовищно, право слово. И именно в тот момент, когда начинаешь думать, что в них больше зла, чем даже в Преисподней, в них вдруг обнаруживается больше благодати, чем могут представить себе ангелы в Раю. Причем нередко в одной и той же особи. Тут, конечно, сказывалась абсолютная свобода человеческой воли. В этом вся проблема. Азирафель однажды попытался объяснить ему, в чем тут дело. Все дело в том, сказал он -- это было примерно в 1020 году, когда впервые зашла речь об их маленькой Договоренности -- все дело в том, что человек становится добрым или злым, потому что сам хочет этого. А такие, как Кроули, или, разумеется, сам Азирафель, с самого начала настроены на что-то одно. Люди не смогут достичь истинной святости, сказал он, если им не будет предоставлена возможность решительно обратиться к пороку. Кроули некоторое время думал над этим, а потом, примерно в 1023 году, заметил: -- Постой, но ведь это сработает только, если с самого начала ставить их в равные условия. Вряд ли можно ожидать, что тот, кто появится на свет в грязной лачуге в зоне боевых действий, окажется столь же добродетелен, как и тот, кто родился во дворце. -- Ну да, -- ответил Азирафель, -- это-то и хорошо. У тех, кто начинает с самого низа, больше возможностей. -- Идиотизм, -- сказал Кроули. -- Нет, -- сказал Азирафель. -- Непостижимость. Азирафель. Безусловно, Враг. Но он был врагом уже шесть тысяч лет и уже стал в какой-то степени другом. Кроули достал телефон. Если ты демон, это, вообще говоря, означает, что у тебя нет свободы воли. Но когда общаешься с людьми столь долгое время, поневоле чему-нибудь научишься. x x x Мистер Янг не испытал восторга по поводу предложенных ему вариантов: ни Дэмьен, ни, разумеется, Полынь его не устраивали. Равно как и прочие предложения сестры Мери, которая успела упомянуть половину Преисподней и большую часть классики Голливуда. -- Ну, не знаю, -- несколько обиженно заявила она в конце концов, -- что уж такого плохого в имени Кларк. Или Хамфри. Прекрасные американские имена, что одно, что другое. -- Я бы предпочел более, скажем так, традиционные варианты, -- объяснил мистер Янг. -- У нас в семье принято давать старые добрые простые имена. Сестра Мери просияла. -- Отлично! Старые имена лучше всего, я лично так считаю. -- Приличные английские имена, как в Библии, -- продолжал мистер Янг. -- Марк, к примеру, или Лука, -- задумчиво перебирал он. -- Лукас, -- вставила сестра Мери. -- Только они никогда не казались мне настоящими библейскими именами, -- добавил мистер Янг. -- Больше похожи на имена ковбоев и футболистов. -- Соломон звучит неплохо, -- сделал еще одну попытку сестра Мери. -- Мне бы не хотелось ничего слишком старомодного, -- сказал мистер Янг. -- Тогда Каин. Очень современно звучит, в самом деле: Каин. -- Мда? -- недоверчиво протянул мистер Янг. -- Ну, в конце концов... в конце концов есть еще Адам, -- сказала сестра Мери. Уж от этого вреда не будет, подумала она. -- Адам? -- задумался мистер Янг. x x x Как было бы хорошо предположить, что монашки-сатанистки втихомолку отдали лишнее дитя -- Дитя Б -- в хорошие руки. Что его усыновили, и младенец стал нормальным, счастливым и веселым ребенком, деятельным и жизнерадостным; и что потом он продолжал расти и стал нормальным, довольным жизнью мужчиной. Может быть, так все и было. Не останавливайтесь, представьте себе, как он получает почетную грамоту за чистописание в начальной школе; как проходят его ничем не примечательные, но веселые студенческие годы; как он работает в отделе начисления заработной платы Строительного общества Тэдфилда и Нортона; представьте себе его прелестную жену. Возможно, вам захочется придумать ему детей, и какое-нибудь увлечение: реставрировать старинные мотоциклы, например, или держать аквариумных рыбок. Нет, вам не хочется знать, что могло ожидать Дитя Б. И нам все равно больше нравится ваша версия. Может быть, его рыбки получат приз на выставке. x x x В домике на окраине Доркинга, в графстве Саррей, в окне спальни горел свет. Ньютону Импульсиферу было двенадцать лет. Он был тощ, близорук, и давно должен был быть в постели. Однако его мать была убеждена в том, что ее сын -- гений, и разрешала ему ложиться спать позже, чтобы он мог "делать свои эксперименты". В данный момент целью его эксперимента являлась замена предохранителя в древнем радиоприемнике, который, судя по бакелитовому корпусу, был выпущен не позднее тридцатых годов двадцатого столетия. Теперь матушка Ньютона отдала его сыну поиграть. Ньютон сидел за своим почти развалившимся столом -- "вирстаком", как он его называл -- и перед ним были аккуратно разложены мотки провода, батарейки, маленькие лампочки и самодельный детекторный приемник, который так и не заработал. Бакелитовую древность Ньютону тоже еще не удалось заставить включиться, хотя, говоря откровенно, ему еще ни разу не удалось добраться до этого великого момента. К потолку его комнаты на бечевках были подвешены три кривобоких самолетика. Даже не очень внимательный наблюдатель заметил бы, что они вышли из-под руки мастера, который был старателен, аккуратен, и в то же время абсолютно не способен строить модели самолетов. Ньютон безнадежно гордился каждым из своих творений, даже "Спитфайром", которому он особенно искусно испортил крылья. Ньютон поправил очки, прищурился, уставившись на предохранитель, и положил отвертку. На этот эксперимент он возлагал очень большие надежды; он следовал всем инструкциям по замене предохранителей со страницы пятой книжицы "Советы юному мастеру по прикладной электронике (и сто один познавательный опыт с электричеством)". Он тщательно подключил провода соответствующих цветов к соответствующим контактам; он проверил, на какую силу тока рассчитан предохранитель; он поставил его на место и прикрутил обратно заднюю крышку. Пока никаких проблем. Он включил приемник в сеть. И щелкнул выключателем. Свет во всем доме погас. Ньютон просиял. Уже лучше, с гордостью подумал он. В прошлый раз свет погас во всем Доркинге, и к ним приходил электрик и имел с мамой серьезный разговор. Ньютон питал жгучую и абсолютно безответную любовь ко всему, что связано с электричеством. В школе был компьютер и несколько особо прилежных учеников оставались после уроков, чтобы повозиться с перфокартами. Когда, наконец, учитель информатики снизошел до просьб Ньютона и позволил ему войти в число избранных, Ньютон успел скормить машине всего одну маленькую карточку. Компьютер задумчиво пожевал ее, подавился и скончался в муках. Ньютон свято верил, что будущее за компьютерами, и был готов встретить его во всеоружии, на переднем краю новых технологий. У будущего на этот счет были свои планы. И все это вошло в Книгу. x x x Адам, подумал мистер Янг. А потом произнес это имя, чтобы послушать, как оно звучит. -- Адам. Хмм... Он опустил взгляд на золотистые кудри Врага Рода Человеческого, Низвергателя Царей, Ангела Преисподней, Великого Зверя, именуемого Дракон, Князя Мира, Отца Лжи, Отродья Сатаны и Повелителя Тьмы. -- А знаете, -- заявил он, немного подумав, -- мне кажется, "Адам" ему действительно подходит. x x x Та ночь не была темной и ненастной. Темной и ненастной была ночь через два дня и четыре часа после того, как и миссис Даулинг, и миссис Янг (и соответствующие младенцы) покинули здание монастыря. Вот эта ночь была исключительно темной и ненастной и сразу после полуночи, когда гроза разбушевалась не на шутку, шальная молния ударила в монастырь Болтливого ордена св. Бериллы и подожгла крышу ризницы. От пожара никто серьезно не пострадал, но его не удавалось потушить несколько часов, и он успел причинить монастырю немалый ущерб. Поджигатель наблюдал за пожаром, укрывшись на холме неподалеку. Он был тощ и высок. Он был Князь Ада. Это было его последнее задание перед возвращением в Преисподнюю, и он его выполнил. Остальное вполне мог доделать Кроули. А Хастур отправился домой. x x x С точки зрения небесной иерархии Азирафель был в чине Власти, но сами знаете, какое нынче отношение к властям. Вообще говоря, ни он, ни Кроули не стали бы водить знакомство друг с другом, однако оба были людьми (или, по крайней мере, человекоподобными созданиями) светскими (Азирафель в прямом, а Кроули в переносном смысле), и все это время Договоренность, безусловно, шла на пользу им обоим. Кроме того, в любом случае можно привыкнуть к единственному лицу, которое попадается тебе на глаза шесть миллионов лет подряд. Их Договоренность была очень простой; настолько простой, что обзавелась прописной буквой только потому, что существовала так долго. Это была договоренность из разряда тех, что нередко заключаются между работниками конкурирующих организаций, когда они работают в трудных условиях, вдали от начальства, и вдруг понимают, что у них больше общего с непосредственными противниками, чем с далекими союзниками. Договоренность эта состояла в безмолвном невмешательстве в дела друг друга. В результате никто реально не выигрывал, но зато никто, собственно, и не проигрывал, и обе стороны могли докладывать начальству о тех неимоверных усилиях, которые они затрачивают на борьбу с хитроумным и хорошо информированным врагом. На деле это значило, что Кроули занялся разработкой Манчестера, в то время как Азирафель получил свободу действий в Шропшире. Кроули забрал Глазго, а Азирафель -- Эдинбург (ни тот, ни другой не взяли на себя ответственность за Милтон Кейнз [Примечание для американцев и прочих пришельцев: Милтон Кейнз -- новый город, примерно на полпути между Лондоном и Бирмингемом. Его строили в расчете на то, что это будет современный, здоровый, рационально спланированный город, в котором, к тому же, будет приятно жить. Многие британцы находят это забавным.], но оба доложили о нем начальству как о несомненном успехе). Вполне естественно, что им приходилось прикрывать друг друга, если возникала такая необходимость. В конце концов, они оба были ангелами. И если один из них отправлялся в Гулль на рутинное искушение, был определенный смысл в том, чтобы пробежаться по городу и параллельно устроить стандартный сеанс божественного озарения. Так все равно бы произошло, и их разумный подход к этим вопросам экономил обоим и время, и деньги. Азирафель периодически начинал терзаться угрызениями совести по этому поводу, но столетия работы с человечеством оказали на него то же действие, что и на Кроули, только с другим знаком. Помимо всего прочего, начальству, похоже, было все равно, кто именно и чем именно занимался, если работа шла надлежащим порядком. В данный момент Азирафель занимался тем, что стоял рядом с Кроули над прудом в Сент-Джеймском парке и кормил уток. Утки в Сент-Джеймском парке настолько привыкли к тому, что их кормят тайные агенты, назначающие здесь свои явки, что у них выработался условный рефлекс, совсем по Павлову. Посадите утку из Сент-Джеймского парка в клетку и покажите ей фотографию двух мужчин -- один обычно в пальто с меховым воротником, другой в чем-нибудь темном и с шарфом на шее -- и она сразу поднимет голову и выжидательно уставится кверху. Утки с более утонченным вкусом предпочитают ржаной хлеб от русского атташе по культурным связям, в то время как настоящие знатоки с восторгом отзываются о непропеченных булочках "ховис", намазанных солоноватой пастой "мармайт", которыми делится с ними глава Девятого отдела Управления военной разведки Великобритании, более известного как MИ9. Азирафель бросил корку взъерошенному селезню. Тот схватил ее и тут же утонул. Ангел повернулся к Кроули. -- Знаешь ли, дорогой мой... -- начал он. -- Извини, -- сказал Кроули. -- Забылся. -- Селезень моментально всплыл, и сердито огляделся. -- Мы, разумеется, знали, что что-то происходит, -- сказал Азирафель. -- Но всегда почему-то кажется, что такое может быть только в Америке. У них это излюбленное занятие. -- Может, так оно и есть, -- угрюмо проворчал Кроули. Он оглянулся на свой "бентли", на заднем колесе которого уже красовался искусно прилаженный блокиратор. -- Ах, да. Американский дипломат, -- отозвался ангел. -- Я бы сказал, слишком броско. Как будто Армагеддон -- это новый фильм, который надо продать. И в как можно больше стран. -- Во все страны, -- сказал Кроули. -- Все царства земные. Азирафель бросил уткам последний кусок хлеба и они поплыли приставать к болгарскому военно-морскому атташе и вороватому типу в галстуке с эмблемами Кембриджа. Ангел аккуратно выбросил пакетик в урну и повернулся к Кроули. -- Мы победим, разумеется, -- сказал он. -- Ты же не хочешь этого, -- парировал демон. -- Будь любезен, объясни, с чего ты это взял? -- Послушай, -- с отчаянием в голосе спросил Кроули, -- сколько музыкантов на вашей стороне, а? Настоящих, первоклассных музыкантов? Судя по лицу Азирафеля, его застали врасплох. -- Ну, я бы сказал... -- начал он. -- Два, -- сказал Кроули. -- Эдвард Элгар и Ференц Лист. И все. Все остальные -- наши. Бетховен, Брамс, Бах со всем семейством, Моцарт, просто все. Ты можешь вообразить себе вечность в компании Элгара? Азирафель прикрыл глаза. -- Легко, -- простонал он. -- То-то и оно, -- торжествующе заявил Кроули. Он прекрасно знал слабые места Азирафеля. -- Ни тебе компакт-дисков. Ни тебе Альберт-Холла. Ни тебе "променадных концертов". Ни Ла Скалы, ни Большого театра. Только гармония небесных сфер с утра до вечера. -- Непостижимо, -- пробормотал Азирафель. -- Как яйца без соли, ты сказал. Так вот: ни яиц, ни соли. Ни лосося "гравлакс" с укропом. Ни ресторанчиков, где тебя узнают на входе. Ни кроссвордов из "Дейли Телеграф". Ни антикварных магазинов, ни книжных. И никаких раритетных изданий. Не говоря уже о (Кроули почти исчерпал запас знаний об увлечениях Азирафеля) серебряных табакерках эпохи Регентства! -- Но когда мы победим, жить станет лучше! -- хрипло проговорил ангел. -- Но не так интересно. Послушай, ты же знаешь, что я прав. Ты будешь не более счастлив с арфой в руках, чем я с вилами. -- Ты прекрасно знаешь, что мы не играем на арфах. -- А мы не пользуемся вилами. Это была фигура речи. Они молча уставились друг на друга. Азирафель молитвенно сложил перед лицом ухоженные ладони. -- Понимаешь, наши просто в восторге от того, что произойдет. Это же то, чего мы добивались. Главное испытание. Огненные мечи, Четыре Всадника, моря крови, и прочие неприятности. -- Он пожал плечами. -- А потом "конец игры, бросьте монету"? -- спросил Кроули. -- Иногда мне становится трудно понять твою манеру выражаться. -- Моря мне нравятся такими, как они есть. И совсем не обязательно, чтобы это случилось. Совсем не обязательно устраивать испытание на прочность только для того, чтобы убедиться, прав ли ты был с самого начала. Азирафель снова пожал плечами. -- Боюсь, для тебя это останется непостижимой мудростью. -- Он зябко поежился и поплотнее запахнул пальто. Над городом собирались серые тучи. -- Пойдем куда-нибудь, где потеплее, -- сказал он. -- Ты меня приглашаешь? -- угрюмо уточнил Кроули. Некоторое время они шагали в угрюмой тишине. -- Не то, чтобы я не был с тобой согласен, -- сказал ангел, шагая по траве. -- Просто я не могу не подчиниться. Мне сие не дозволено, и ты знаешь об этом. -- Мне тоже, -- буркнул Кроули. Азирафель глянул на него искоса. -- Неужели? -- сказал он. -- Ты же все-таки демон. -- Угу. Но наши одобряют только неподчинение самого общего свойства. А в конкретных случаях они принимают самые жесткие меры. -- То есть в случае неподчинения их конкретным приказам? -- Вот-вот. Ты даже представить себе не можешь. Или можешь. Как ты думаешь, сколько у нас времени? -- Кроули махнул рукой в сторону "бентли" и тот отворил двери. -- В разных пророчествах по-разному, -- сказал Азирафель, усаживаясь в машину. -- До конца века, это точно, хотя можно ожидать некоторых необычных явлений и до этого. Большинство пророков в прошлом тысячелетии больше заботились о размере стиха, чем о точности. -- Не понял, -- удивился Кроули, показал на ключ зажигания и тот повернулся. -- Ну как же, -- разъяснил ангел. -- "И кончится время на круге своем, в та-ТА-та та-ТА-та та-ТА-та седьмом". Или восьмом. Или шестом. Для "четвертом" не слишком много хороших рифм, так что, это, наверно, будет не самый плохой год. -- А что за необычные явления? -- Двухголовые телята, знамения в небе, гуси, летящие задом наперед, дожди из рыб и все такое. Антихрист, придя в мир, влияет на естественные причинно-следственные связи. -- Мда... Кроули переключил скорость, и тут же вспомнил еще кое о чем. Он щелкнул пальцами. Блокиратор как ветром сдуло. -- Поедем обедать, -- сказал он. -- Я тебе остался должен, еще с... когда это было? -- Париж, год 1793, -- ответил Азирафель. -- А, ну да. Царство террора. Это наша работа или ваша? -- Разве не ваша? -- Уже не помню. А ресторанчик был неплох. Когда они проезжали мимо потерявшего дар речи инспектора дорожного движения, блокнот у того неожиданно загорелся, к большому удивлению Кроули. -- Мне кажется, я не собирался этого делать, -- сказал он. Азирафель покраснел. -- Это я, -- объяснил он. -- Я всегда думал, что эти типы -- ваше изобретение. -- Неужели? А мы думали на вас. Кроули, глядя в зеркало, с интересом разглядывал дым позади. -- Поехали, -- сказал он. -- Давай в "Риц". Конечно, заказывать столик Кроули не собирался. В этом мире заказ столика -- не его удел. x x x Азирафель коллекционировал книги. И хотя он был владельцем книжного магазина, даже себе самому он не признался бы в том, что его магазин -- всего лишь место, где он хранит свою коллекцию. (В этом, кстати, он был не одинок.) Поддерживая свою легенду обычного торговца подержанными книгами, он использовал все способы, чтобы отвратить возможных покупателей, кроме разве что прямого физического насилия: отвратительный запах отсыревшей бумаги, враждебные взгляды, меняющиеся самым причудливым образом часы работы -- все шло в дело, и как нельзя лучше соответствовало его намерениям. Собиранием книг он занимался уже очень давно и у него, как и у всех коллекционеров, появились определенные пристрастия. У него было более шестидесяти различных собраний пророчеств на тему последних веков второго тысячелетия. Его очень интересовали первые издания Оскара Уайльда. А также у него было полное собрание Нечестивых Библий, каждая из которых получила название, соответствующее ошибкам наборщиков. Среди этих Библий была Неправедная Библия, называемая так из-за опечатки, вследствие которой известный стих в Первом послании Павла Коринфянам звучал так: "Или не знаете, что неправедные Царства Божия наследуют?"; Порочная Библия, изданная Баркером и Лукасом в 1632 году, в которой из седьмой заповеди пропала частица "не", и теперь она читалась "желай жены ближнего твоего"; Библия Проклинающая ("проклинаю" вместо "заклинаю"), Библия Паточная ("разве нет патоки в Гилеаде?"), Библия Стоящих Рыб ("И будут стоять подле него рыболовы" превратилось в "И будут стоять подле него рыбы"), Библия Крестозадвижения, и так далее. Азирафель собрал их все. Даже самую редкую -- Библию, изданную в 1651 году в Лондоне Билтоном и Скэггсом. Издание этой Библии было первым из трех крупных просчетов, которые привели к банкротству их издательства. Изданная ими Библия получила название Библия Далеко Посылающая. Пространная ошибка наборщика, если это можно так назвать, вкралась в книгу Иезекииль, глава 48, стих пятый (орфография, для удобочитаемости, современная): 2 Подле границы Дана, от восточного края до западного, это один удел Асиру. 3 Подле границы Асира, от восточного края до западного, это один удел Неффалиму. 4 Подле границы Неффалима, от восточного края до западного, это один удел Манассии. 5 Да пошло Оно Все во все эти Уделы, воистину достало меня стоять за этим Столом. Хозяин Билтонн Слова не держит, Хозяин же Скэггс Скряга отменный, и Скупердяй, Псу подобно оголодавшему. Истинно говорю Вам, в день такой каждый из Вас, в ком есть Мозгов на полмеры, на Солнышко вылезет, а не будет Торчать здесь весь Божий день за Рухлядью этой, за Набором этим, в три Предела, четыре Края, пять Границ НА *******! 6 Подле границы Ефрема, от восточного края до западного, это один удел Рувиму. [Библия Далеко Посылающая была известна также тем, что в ней, в третьей главе Бытия, было двадцать семь стихов, вместо канонических двадцати четырех. За стихом 24, который в каноническом тексте звучит так: "И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни." следует: 25 И обратился Господь Бог к Ангелу, что охранял врата восточные, говоря: Где пламенный меч твой, что был дан тебе? 26 И сказал Ангел: Только что был здесь, наверно, лежит где-нибудь, я скоро голову свою с вами забуду. 27 И Господь не спрашивал его больше. Судя по всему, эти стихи попали в текст уже при вычитке. В те времена общепринятой практикой печатников было вывешивать гранки перед входом в типографии, для вящего просвещения народа и бесплатной вычитки, и лишь поскольку весь тираж в конце концов пошел в печку, никто не обращался с вопросами по этому поводу к некоему господину А. Зирафелю, который держал книжную лавку по соседству, всегда любезно помогал с переводами, и чей почерк был легко узнаваем.] Второй крупный просчет издательского дома Билтона и Скэггса случился в 1653 году. По неимоверно счастливой случайности им в руки попался один из пресловутых "Утраченных ин-кварто", то есть трех пьес Шекспира, которые не вошли в издание ин-фолио, и признавались безнадежно утраченными как в ученых кругах, так и в среде театралов. До нас дошли только их названия. Та, которую приобрели Билтон и Скэггс, называлась "Комедiя о Робiнъ Гуде, или Шервудскiй лесъ" [А две другие называются "Мышиная западня" и "Возвращение принца Датского".]. Хозяин Билтон уплатил за книжечку ин-кварто почти шесть гиней, и рассчитывал выручить едва ли не вдвое больше за переиздание ин-фолио в твердой обложке. Потом он ее потерял. Причину своего третьего крупного просчета не смогли понять даже сами Билтон и Скэггс. Куда ни глянь, пророчества брали нарасхват. Перевод "Центурий" Нострадамуса на английский только что переиздали в третий раз, и по всей Англии при полных залах шли гастроли по меньшей мере пяти Нострадамусов, каждый из которых утверждал, что он -- единственный настоящий. И "Собрание пророчеств" матушки Шиптон тоже разбирали с лету. Во всех крупных лондонских издательствах -- а их было восемь -- вышло хотя бы по одной книге прорицаний. Каждое из этих изданий страдало чудовищными неточностями, но благодаря присущей им всем атмосфере недоговоренности и универсального всеведения, все они стали неимоверно популярны. Их раскупали тысячами и десятками тысяч. -- Воистину, это что денги печатать! -- сказал хозяин Билтон хозяину Скэггсу [У которого были свои соображения на этот счет, и после их воплощения в жизнь он последние несколько лет жизни провел в Ньюгейтской тюрьме.]. -- Народу потребна сiя белибердень! Нужно и намъ срочно разыскать колдунью, и напечатать томъ ея пророчествъ! На следующее утро к их дверям была доставлена рукопись, автор которой, как обычно, точно рассчитал время. И хотя ни хозяин Билтон, ни хозяин Скэггс этого не знали, та рукопись, которую им прислали, была единственной книгой во всей истории человечества, состоящей из абсолютно точных