 споткнулась,  расшиблась обо
что-то, ее я на плечах...
     А попутно был такой важный эпизод,  он в описание пожара вошел, но  как
причина пожара, двумя строчками, а тебе нужно знать  подробнее. Вышибаем  мы
одну дверь,  а оттуда орут: "Закрывайте за собой, дьяволы!" Вбегаем и  видим
такую картину: за столом сидит мужик, наливает в стакан чай из термоса, а  в
углу,  прикрытый  тряпьем,  кто-то  лежит  --  нехорошо  лежит,  глаз  у нас
наметанный;  окно, как почти везде, выбито, задувает ветерок  со снегом,  но
мужик -- это вахтер оказался, по фамилии Петров, предусмотрительно  укутался
в драный дворницкий тулуп. Я велел доложить, кто  есть кто. Докладывает: вот
этот  самый бедолага, кто  в углу лежит,  пол в коридоре циклевал, в порядке
отдыха  перекурил, а окурок выбросил, и  попал, видать,  тот окорок в  нишу,
куда  уборщицы  прячут  всякое  вредное барахло,  вроде тряпок  и  бутылок с
химикатами. Вот и заполыхало, а он вместо  того, чтобы "караул" кричать, сам
стал  тушить, пока  его  по прихватило; на  крик  люди  выбежали,  похватали
огнетушители,  только  огнетушители для  такого пламени  -- слону  дробинка,
момент  загорания-то  упустили...  А  пока  сообразили  и  догадались  в  01
позвонить,  прошло но его, Петрова,  словам минут десять, а то и пятнадцать,
вот и  убежал  огонь  на  верхние  этажи...  А ты  знаешь, как огонь по этой
чертовой химии бежит? Со скоростью пятьсемь метров в секунду, догони его!
     -- Ну а потом, -- закончил Гулин,  -- много всего было, пусть твой Вася
излагает, ему виднее, он после меня  РТП стал.  Да  и про моих  ребят он все
знает,  мы ведь рядышком три  недели в  госпитале валялись, о чем  только ни
вспоминали...

        КТО ВИНОВАТ ?
     (Рассказывает Ольга)

     Мои  пожарные редко бывают единодушны -- не упускают повода  поспорить,
но на сей раз сошлись в одном: честь и хвала Гулину, который без колебаний и
сомнений  объявил  пожару  номер пять! Вообще-то начальники  караулов  редко
берут  на  себя  такую  ответственность: объявишь,  как  говорят  ребята,  с
перепугу повышенный  номер,  сорвешь со всего  города  силы и начальство,  а
пожар   окажется   пустяковый,  трех-четырех  стволов   на  него  более  чем
достаточно;  начальство особенно ругать  не станет,  разве  что  не  слишком
ласково посмотрит, а вот товарищи долго будут посмеиваться и, что еще  хуже,
выражать сомнения в уровне профессионального мастерства.
     Пятый номер  для  пожарного звучит  грозно, как SOS: все, кто  видит  и
слышит, обязаны немедленно и безоговорочно идти на помощь. С той минуты, как
Гулин объявил  пятый номер, к Дворцу искусств по тревоге выехали практически
все пожарные машины города и  близлежащих районов  области,  все свободные в
этот день от службы офицеры  и рядовые,  которых удалось  оповестить.  Город
оказался оголенным, только часть сил осталась на особо важных объектах.
     Итак, все сошлись в одном: тон задал Гулин. Если бы  он сначала пошел в
разведку и  лишь потом объявил  пожару  номер пять,  было бы  потеряно минут
десять, не  меньше. Теперь, конечно,  трудно определить, сколько жизней спас
Гулин   своим   решением,   но   все   полагают,   что   никак   не   меньше
двадцати-тридцати. И  это не считая того, что на те  же  десять минут раньше
началась операция по спасению  людей, находящихся в высотной части! Так  что
по  самому  большому счету товарищи  считают Гулина одним из  главных героев
Большого  Пожара;  даже  нашумевшая  история с собственными машинами -- и та
оказалась к его чести: за человеческие жизни не жаль заплатить любую цену.
     -- Кстати,  о героях, -- сказал Вася, когда я закончила  читать рассказ
Гулина. -- За каждый пожар, на котором мы  рискуем  собой, кого-то надо было
бы всенародно выпороть!
     --  Выпороть? -- возмутился Дима.  --  Филантроп!  Ремней  нарезать  из
филейной части!
     -- С мертвых не спросишь, -- заметил Дед. -- Тот полотер за свой окурок
расплатился сполна.
     --  Кто  же тогда виноват?  --  спросила я. -- Уборщицы с их тряпьем  и
химикатами?
     --  Что  с них  возьмешь, -- отмахнулся Слава.  -- Суд правильно решил:
директор Дворца  и главный инженер! И за  уборщицами недосмотрели, и  ремонт
внутренних  лестниц затеяли, и оповещения не обеспечили...  За такое я бы их
не условно, а по-настоящему наказал.
     Вася покачал головой.
     -- Скользишь по поверхности, капитан Нилин, а жизнь, капитан Нилин, это
не каток. Но будь ты верхоглядом, как справедливо заметил однажды  полковник
Кожухов, ты бы понял, что  и окурок, и уборщицы, и лестницы, и оповещение --
следствия, а не причины. Суть явления в ином, ищи ее глубже.
     -- Если суть, то не надо было строить высотку, -- твердо заявил Дед. --
Ишь, размахались, вавилонские башни им нужны!
     -- Будем смотреть в глаза реальности, -- сказала я, -- высотки  строили
и будут строить,  в наше  время отказаться  от них так же невозможно, как от
сверхзвуковых скоростей. Но не надо уходить в сторону, мне важно понять, где
собака зарыта. Вы как-то  говорили, что в современном  жилом доме при пожаре
выгорает  обычно  одна-две квартиры, дальше  огонь упирается  в  капитальные
стены,  и  с ним  удается  справиться; почему же по Дворцу  огонь бежал так,
будто его подгоняли плеткой? И  кого, как деликатно выразился Вася,  за  это
нужно всенародно выпороть?
     -- Ольга сегодня красноречива и торжественна, -- констатировал Дима. --
Как тогда, когда  нашла  неизвестный  автограф  Горького.  Докладывай,  чего
выкопала.
     --  А  ведь   угадал!   --  призналась  я,  раскрывая  сумку.   --  Две
прелюбопытнейшие  бумаги! Первая  -- это  письмо  представителей  творческой
интеллигенции города на имя председателя горисполкома Агеева. Отправлено ему
восемь  лет и три месяца  назад, то есть ровно  за полтора года до  Большого
Пожара.
     --  Письмо?  -- Дима разочарованно пожал плечами. --  Подумаешь,  сапог
Петра Великого, за нею в музее и гривенника не дадут.
     -- А если к этому письму подколота резолюция Агеева на имя Савицкого?
     -- Тогда другое  дело, -- оживился Дима. --  Читай, мы все, как говорил
то ли Атос, то ли Арамис, обратились в слух.
     Надо дружить с секретаршами! Неискушенный человек и не подозревает, что
именно секретарша,  а  не ее  шеф, может решить любое дело. Секретарша может
доложить,  а  может  промолчать,  может подсказать, а может состроить  такую
гримасу...  Секретарша  --  великая и  еще  недостаточно исследованная  сила
современного общества; иной шеф бог знает что о себе думает, а на самом деле
он не  более чем авторучка в руках  своей секретарши. О существовании  этого
письма  я  узнала  из  случайного  разговора с  Новиком,  главным режиссером
народного  театра;  услышав,  чем  я  занимаюсь,  он  рассказал  о том,  как
"выкручивали руки пожарной  охране". Два дня я  рылась в  архиве, но  концов
найти не могла, и если бы не дружески расположенная ко мне Татьяна Ивановна,
секретарь председателя  горисполкома,  я  бы  так и не напала на  след этого
примечательного документа. Она быстро разыскала и письмо, и, что еще важнее,
ответ Савицкого.
     И я прочитала вслух:
     "Уважаемый Евгений  Андреевич!  Завершено строительство Дворца искусств
--  одного  из  крупнейших  зданий  подобного  назначения.  В  десятиэтажный
основной корпус и одиннадцатиэтажную высотную часть готовы въехать  новоселы
--  библиотека  и   краеведческий   музей,  народный  театр  и  любительская
киностудия, литературное объединение и шахматный клуб,  мастерские народного
творчества,   самодеятельных  художников,  хореографические   и  музыкальные
коллективы...   Наконец-то   город  получит  превосходный  выставочный  зал,
кинотеатр,  он  же  концертный  зал  на  две тысячи  мест,  комфортабельные,
размещенные в высотной  части гостиничные номера для приезжающих на гастроли
творческих  коллективов... Уже сегодня дирекция Дворца  готова вручить ключи
новоселам,  но... как шлагбаум, будущим новоселам преградила дорогу пожарная
охрана. Вот уже третий месяц  всевозможными нелепыми придирками, граничащими
с  издевательством,  она задерживает  торжественное открытие Дворца, вызывая
возмущение   общественности   города,   многих   тысяч  людей,   добровольно
отработавших    на    строительстве   Дворца   по   сорок-пятьдесят   часов.
Противопоставив себя интересам города, пожарная охрана..."
     --  Ну,  далее  сплошная  беллетристика,  литературные  красивости,  --
сказала я. --  И  подписи:  Новик,  Микулин, Зубов, Хорев, шахматный маэстро
Капустин, актеры... И резолюция Агеева на  листочке:  "Тов.  Савицкий! Прошу
срочно  -- словно  "срочно" зачеркнуто,  написано "немедленно" --  доложить.
Учтите, дело не терпит отлагательств.
     --  Придирки...  издевательства..,  --   негодующе  прогудол   Дед.  --
Художники слова! Мы-то слышали, что на полковника со всех сторон жали.
     --  И  вот  его ответ, --  продолжила  я. --  Возмущаться будете потом,
слушайте внимательно и не  перебивайте. Так... номер такой-то,  от такого-то
числа...  Текст:  "Хотя  проектная  организация и  строители  выполнили  ряд
требований УПО, при  сооружении  здания  допущены многочисленные  нарушения.
Деревянные  панели  отделки  стен  лифтовых  холлов, коридоров  и дверей  не
обработаны  огнезащитным  составом;  в  ряде мест  не  заделаны строительным
раствором  неплотности  в  местах   пропуска  отдельных  коммуникаций  через
межэтажные  перекрытия,  что  может способствовать быстрому  распространению
огня  по этажам;  несмотря на наши решительные возражения, полы коридоров  и
ряда  помещений покрыты  лаком  и  синтетическими  ворсовыми  коврами, стены
оклеены  синтетическими  моющимися  обоями;  отделка  внутренних  лестничных
клеток,  являющихся  главными   путями   эвакуации,   также   выполнена   из
синтетических  материалов  --  перила,  ковровые  дорожки;  не  смонтированы
устройства вентиляционных шахт для удаления дыма с горизонтальной вытяжкой и
клапанами  на  каждом  этаже;  в  помещениях  отсутствуют  планы  эвакуации;
отсутствуют наружные пожарные  лестницы;  коридоры  и холлы  не  оборудованы
автоматической пожарной сигнализацией..." И так далее. Ну, что скажете?
     -- Как в  воду полковник смотрел. --  Дед развел  руками. -- Мудрый был
змей -- Савицкий... Вот они тебе и есть, -- причины!
     --  Между прочим, --  добавила я, -- Савицкий открыть Дворец отказался,
"выкручивание  рук" продолжалось  еще больше месяца. Но  и  тогда настоял на
своем: подписал с оговорками.
     -- Не сделай он этого, с пожарной охраны сняли бы три шкуры, --  сказал
Вася. -- Искать бы никого не надо было: бей пожарных! Савицкий, Оля, ответил
сразу  на  два твоих вопроса: и кто виноват?  и почему пожар распространился
так быстро. Да из его ответа только слепой, как крот, и глухой, как пень, не
поймет, что  Дворец был  крайне пожароопасным -- настоящая  пороховая бочка!
Теперь я  еще  больше  удивляюсь,  что мы  его все-таки  потушили. Ну  а что
касается  полотера и уборщиц -- не  они, так другие:  была бы для огня пища,
искра всегда найдется.
     -- Ну, это уже фатализм, -- возразила я. -- Ты еще скажешь, что  Дворец
с первого дня был обречен на пожар.
     --  Нет,  не скажу,  --  подумав, ответил Вася. -- Точнее  будет другая
формула:  в   случае  пожара  Дворец  был  обречен  на  чрезвычайно  быстрое
распространение  дыма  и  огня.  Ибо  из  всех недостатков,  о которых писал
Савицкий,  устранили только один; вывесили в помещениях планы  эвакуации. Но
раз остальные недостатки устранены не были, пожар развивался стремительно, и
посему цена этим планам была ломаный грош.
     --  Подходим к самому  главному, -- сказала  я.  --  Конкретно: почему,
почему огонь распространился так быстро?
     --  Вопрос  поставлен  неточно.  --  Вася  взял  лист  бумаги  и  начал
набрасывать план Дворца. -- Слишком быстро, Оля, распространялся не огонь, а
дым. Так, в высотную часть огонь проник минут через семь-восемь  после дыма;
для высотки долгое время главным врагом был  именно дым, настолько  ядовитый
из-за  продуктов  сгорания синтетики, что без  противогазов находиться в нем
было невозможно. Я бы предложил такую схему...
     -- В основном корпусе дым был не слаще, -- проворчал Дед. -- Ты Лелю не
критикуй,  точно или  неточно  она спросила, а человеческим  языком объясни,
почему  Дворец  заполыхал. Они, Леля,  в Высшей школе  все  формулы наизусть
вызубрили,  теоретики!  Таких  схем  тебе  нарисуют,  что  любое ясное  дело
вусмерть запутают.  Я  бы  тебе, дочка, так посоветовал:  как  увидишь,  что
Васька схему рисует или формулу пишет, выливай ему за шиворот стакан воды.
     Я   вдруг   вспомнила  Вету   Юрочкину   --   диспетчера   Центрального
диспетчерского пункта  Дворца. Милая, удивительно скромная  девушка,  многие
еще вышучивали ее фамилию -- потому,  что женихом  ее был Юрий  Кожухов, сын
полковника.  Вету тоже называли  в  числе  виновных  --  у  кого-то  хватило
совести... Я  хотела  спросить у ребят, не помнят ли они, кто именно, но  не
успела  --  увидела  как наяву  его лицо: директор Дворца. Он  многих  тогда
обвинил, пытаясь увеличить число причастных...
     --  К делу,-- предложила я. -- Кто берется сформулировать: почему пожар
распространился так быстро? Только о виновных -- потом.
     -- Проект описания пожара поручили готовить нам троим, -- сказал Слава.
--  Знай мы тогда  об ответе Савицкого... А почему о нем не было ни слова на
суде?
     --  Савицкий в  то  время тяжело  болел,  а  Агееву  вряд  ли  хотелось
извлекать  этот   документ,   --  предположил  Вася.  --   Ладно,  попробуем
сформулировать, не кипятись,  Дед, без формул.  Итак, пожар начался на пятом
этаже  --  установлено  Гулиным на  основании  показаний  вахтера Петрова  и
подтверждено очевидцами. По лаку и коврам  на полах,  по синтетическим обоям
на  стенах  и подвесным  декоративным  потолкам из синтетики же,  скрывающим
коммуникации, огонь помчался по коридору с линейной скоростью  4-8  метров в
минуту. Через две  -- две с половиной  минуты пламя достигло лифтового холла
на пятом  этаже и  начало  распространяться  вверх и в правое  крыло здания.
Легко подсчитать, что пламени нужны были считанные минуты, чтобы через лифты
и  лестничные марши попасть  на очередной этаж. Практически через пятнадцать
минут после загорания на пятом этаже Дворец пылал.
     --  Ты  забыл, что  Савицкий указал еще  на  одну сверхважную штуку, --
добавил Дима. -- Во  многих местах  не были  заделаны неплотности в стенах и
перекрытиях, мы, Ольга, обычно говорим -- пустоты. Пожалел штукатур раствора
или план гнал, а маляр заклеил обоями -- и никакая комиссия не увидит. Пожар
был  нужен, чтобы эти  волчьи ямы обнаружить!  Именно по этим пустотам огонь
так быстро и проскакивал из комнаты в комнату, с этажа на этаж.
     -- И еще система дымоудаления, --  напомнил Слава. -- Ни  Савицкому, ни
потом Кожухову  не  удалось добиться  того, чтобы ее наконец смонтировали. А
главным-то врагом оказался дым...
     --  Вася, конечно,  прав,  --  сказал  Дима. -- Дворец  был обречен  на
чрезвычайно быстрое распространение пожара. Американцы считают, что у пожара
три причины: мужчины, женщины  и дети. Я  бы добавил  четвертую, обобщающую:
человеческая глупость. К сожалению, за глупосгь у нас не судят.
     Дед махнул рукой.
     -- Нам виновных искать -- последнее дело. Вот ты, Слава, негодовал, что
директору и главному инженеру срок дали условно, а что бы изменилось, если б
их  посадили? Остальным урок?  Так такие уроки быстро забываются. Вот сказал
бы Савицкий: "Не подпишу, пока все не сделаете!" --  и пожара бы  не было, а
если б и возник,  то за полчаса  его свободно бы задавили. Но  когда на тебя
давят  со  страшной силой -- не хочешь, а подпишешь.  Откажешься -- другого,
более сговорчивого, поставят.
     -- Посеешь  ветер, пожнешь бурю, -- сказал Вася. -- На редкость скверно
сложилась  на пожаре судьба подписавших то самое  письмо. Зубов погиб, Новик
так дыма наглотался, что  до сих пор  кашляет, Микулин чуть не целый год  во
Дворец войти боялся, Капустин ферзя с ладьей стал путать... Кто еще там был,
не помню? А вот  ты, Дед,  всепрощенец: я  бы  виновных наказывал на  полною
катушку!  Здесь  капитан  Нилин  прав,  не  зря  Кожухов  как-то назвал  его
вдумчивым  и серьезным офицером.  Мы с капитаном Нилиным  наказали  бы  их в
таком  порядке: авторы проекта, строители, потом  дирекция  Дворца, потом...
словом, всех тех,  кто  отделался легким испугом...  -- Вася заулыбался.  --
Знаете, что я вдруг вспомнил? Когда мы пробивались  на крышу, Леша все время
чего-то лопотал в маску. Выбрались наверх, спрашинаю: "Чего ты бубнил?" А он
снимает маску и так мечтательно говорит: "Эх, останемся живыми  -- посидим в
пивбаре, а?"
     -- Намек понят, товарищ  майор! -- подхватил  Слава. -- Бросаем жребий,
кому сгонять за пивом!
     И вопросительно взглянул на меня.
     Я милостиво кивнула.

     Когда  заходит  разговор о  Большом  Пожаре,  мне  очень трудно  бывает
отрешиться  от всего,  что  случилось со мной;  спасибо хирургам,  шрамы  от
ожогов почти не видны, но шрам на сердце остался -- болезненный  и навсегда.
Однако  я  все-таки жива и, в  общем,  здорова -- об этом, как говорит Дима,
"чуде" речь еще впереди.
     Я сижу эа столом в гостиной, раскладываю записи, а мужчины  весело пьют
пиво на кухне. Я потому и пошла на антракт с пивом, что  опасаюсь  их бунта.
Когда в  руках  кипит дело, я  люблю работать, и  моя  "потогонная  система"
сильно  их измучила.  Все свободное время  они добывают для меня материалы и
подвергаются моим допросам. Дима и Слава приходят домой только  ночевать, их
жены  дуются,  мне то и дело приходится прибегать  к закулисной  дипломатии,
чтобы восстановить семейное спокойствие и мир. Мои старые и верные друзья...
они всегда были со мной  тактичны,  никогда не кололи глаза Хоревым -- вот и
сейчас Вася, говоря о судьбах подписавших  письмо, не упомянул моего бывшего
мужа; я бы  даже сказала,  что всех их очень люблю, если  бы в этом не стали
искать двусмысленности.
     У меня просто из головы не выходит: кто виноват? Может, мудрый Дед, как
всегда,  прав, и не  стоит тратить  на это силы и  время? Слишком велик круг
виновных --  настолько, что  на каждом оказывается трудноуловимая доля вины.
Даже Вета Юрочкина,  Веточка, как ее называли, попала в этот круг -- не всех
обзвонила.
     Судьба!  Вета  не  должна  была погибнуть -- по  своей охоте  вызвалась
дежурить за подругу, которая гуляла на чьих-то именинах. Я хорошо  ее помню:
худенькая, сероглазая, серьезная  -- диспетчер Вета  Юрочкина.  Она  училась
заочно  в  пединституте  и очень,  строго обходилась с молодыми  людьми,  по
поводу и без  повода забегавшими  в диспетчерскую: ведь она  любила  и  была
любима! Полковник Кожухов шутил, что  скоро на семейном древе появится новая
Веточка...
     В  тот вечер  обстоятельства  сложились  так, что Вета оказалась  одна.
Когда   в  диспетчерской   сработала   автоматическая   установка   пожарной
сигнализации  со звуковыми и световыми сигналами  "Тревога",  Вета подумала,
что  это  снова  учебная  тревога,  пыталась  сначала  разыскать по телефону
инженера и лишь  потом  сообщила в 01. Убедившись,  что пожар  начался, Вета
позвонила  Юре  Кожухову; диспетчер караула рассказывала, что как раз в  это
время,  когда она позвала лейтенанта к телефону, раздался  сигнал тревоги --
караул  направляли к Дворцу. "Лейтенант стал совсем белый, крикнул:  "Береги
себя, я выезжаю!" -- и уже через полминуты машины выехали".
     Вот дальнейшая картина, которую мы восстановили для себя -- по крохам.
     Не слыша оповещения по трансляции, Вета поняла, что радиорубка вышла из
строя,  и  стала звонить  во внутренние  помещения Дворца  всем  подряд. Нам
удалось установить, что она  сделала около  двадцати  звонков! Диспетчерская
находилась  на девятом этаже, дым, а вслед за ним огонь проникли  туда через
пять-семь  минут, а Вета  все  звонила и говорила: "У  нас  во Дворце пожар,
покиньте,  пожалуйста,  помещение,  уходите   по  путям  эвакуации,  только,
пожалуйста, без паники, нас уже тушат".
     Она была уверена, что  ее  спасут,  ведь сам Юра  сказал:  "Я выезжаю".
Какой ужас, наверное, она пережила,  бедняжка,  когда поняла, что Юра уже не
успеет.
     А  то,  что поняла, мы знаем из ее последних звонков -- сестре и брату.
Она говорила, чго ей очень не повезло,  дверь уже горит, много  дыма и выйти
некуда; она просит  простить ее,  если что-нибудь было не  так, и  какнибудь
успокоить маму, папу и бабушку.
     А  ведь если бы не эти два десятка  звонков, Вета могла бы  спастись --
над диспетчерской находился выставочный зал,  откуда  имелся выход на крышу.
Без сомнений, она об этом хорошо знала --  и не воспользовалась единственным
шансом: до конца выполняла свой долг.
     И эту святую пытались внести в число виновных!

     Предложив мне рассказать  про Большой Пожар, Микулин напутствовал  меня
словами: "Только будь объективна!"
     Признаюсь,   я  не  очень  люблю  это  слово,  в  моем   сознании   оно
ассоциируется  с  такими   понятиями,  как  бесстрастность,   холодность   и
равнодушие. Мы любим призывать  к объективности, но способны ли мы  к этому?
Разве  может человек,  наделенный  живой  и  трепетной  душой,  хладнокровно
взвешивать  правду  и  неправду, героизм  и  трусость,  самопожертвование  и
подлость? Если такие люди и есть, то мне пока они не встречались.
     Художник Зубов, которому я  многим обязана в  своем понимании жизни и о
котором  еще расскажу, шутил, что  беспристрастным человек бывает дважды: до
появления на  свет  и после ухода  из  него;  в остальной  отрезок  времени,
именуемый  жизнью,  человек  руководствуется  исключительно  своими  личными
симпатиями и антипатиями, иными словами -- личной выгодой. Против "выгоды" я
восстала  --  есть  же  в  нашем  мире  праведники!  -- а с  остальным  была
совершенно  согласна.  И  считаю, что  быть  совершенно  объективным так  же
невозможно, как вылезть из собственной кожи. Если  даже Лев Толстой, великий
сердцевед, уступил своей антипатии и сделал Наполеона посредственностью,  то
чего требовать от нас, рядовых человеческой армии?
     Честно предупреждаю: я буду пристрастна.

        ФОНОГРАММА ПЕРЕГОВОРОВ
     состоявшихся с 18.37 до 18.50, до прекращения связи
     А-ПО А. Это  дежурная по этажу с  14-го, Парфенова, у нас дышать нечем,
задохнуться можно! Д. К вам уже поднимаются, не беспокойтесь. А. Дети у нас!
Дети! И артисты из Москвы. Д.  Ради бога, выводите их на  лоджию,  хорошо? К
вам  уже  поднимаются.  А.  Миленькая,  там дым  везде,  а  ниже  горит!  Д.
Пожалуйста, выводить всех, потерпите, вас выручают.
     А-ПО А. Девушка, я с восьмого, из реставрационной... Коридор горит, дым
в мастерскую... Д.  Заткните все щели, чем можете, вас выручат. А. Но должен
быть какой-то план эвакуации людей.  Нервы нервами, ведем  себя спокойно, но
ведь что-то  надо  делать.  Д.  Выручат, товарищ, выручат.  А.  Ну  а кому в
последний раз звонить, когда уже сил не будет? Нечем дышать, снизу дым через
окна идет,  через  дверь, отовсюду.  Еще пять минут и  крышка. Д. Держитесь,
товарищ. 18.37.
     А-ПО А. Я снова из буфета, с 7-го, алло, алло! Д. Слушаю вас. Л. У меня
деньги, товару знаешь сколько? С меня шкуру спустят! Двери я законопатила, а
вдруг прогорят?  Д. Вас скоро выручат, не волнуйтесь. А. А может  плюнуть на
все,  да на шторах  спуститься,  а,  подружка?  Ты  тогда скажи, что Татьяна
Прохорова тебе звонила, ладно?
     А-ПО  А. Какого черта вы не  отвечаете?  Я в горком буду жаловаться! Д.
Что вам,  товарищ? А.  Двадцать  минут звоню  -- занято!  Дайте  по срочному
Минск.. Д. Звоните в междугородную. 18.38.
     А-ПО А. Алло,  пожарная!  Помогите, все машины города  присылайте сюда,
горит весь Дворец, люди гибнут! Д. Какой этаж, товарищ? А. Восьмой, ансамбль
народных  инструментов!  Горит  весь Дворец, люди  заживо  сгорают,  а вы  в
зеркало смотритесь, да? Д. Силы выехали, товарищ, уже работают большие силы.
А. Пусть все, какие есть, выходят, потому что горит все... коридоры горят...
люди  не могут выйти,  понимаете? Д. Понимаю, силы  работают. А. ... чуть не
выпрыгивают. Все,  какие  есть,  с выдвижными  лестницами,  пусть  выезжают,
потому что  из помещений по выйти. Д. Уже все выехали. А. Тогда еще звоните,
пусть все едут! 18.39.
     А-ПО А. Пожарная...  вы посмотрите, что делается, ведь люди погибают...
выйти нам  некуда...  невозможно  ни взад,  ни вперед. Д.  Вас уже выручают,
скоро выручат. А.  Тут чго-то взрывается, а  вы...  Нужно машину  с длинными
лестницами... Дайте по радиостанции сигнал, что мы на 10-м задыхаемся... или
дайте лестницу во  двор...  где  балконы  внутри,  знаете... Д. Постарайтесь
продержаться,  вас уже  выручают. А.  Я  буду стараться,  я  старуха,  а тут
молодые... Со двора, внутри... Нужно, чтобы машины приехали.
     А-ПО  А. Можно позвать Светлану? Д. У нас мною работы, она не может. А.
Это Надя, да? Это Виталий,  я из Дворца, Надя, ты скажи... Д.  Она на другом
пульте... Светка, Виталий тебя! Д. Витя, где ты? А. Светка, я в шахматном, у
нас труба... Скажи, чтоб присылали... Д. Алло, алло... Витя! (отбой).
     18.40.
     А-ПО А. Пожарная, вы на Дворец выехали или нет? Д.  Уже вовсю работают,
товарищ. А. Да  не  тушат же  здесь, я из  окна смотрю, стоят  без воды и не
тушат  совершенно,  совершенно  не  работают!  А  на  16-м  полно  дыма!  Мы
артисты...  Д. Вас  спасут, там  уже много  сил  работает.  А. Спасут... Тут
дышать нечем! Куда можно выйти? Надо же что-то делать. Мы задыхаемся, никуда
не пробиться... Д. На лоджию выходите, на лоджию! Не надо паники, на  лоджию
выходите, вас спасут.
     А-ПО  А.  Девушка,   скажите,  пожалуйста,  куда  еще  можно  позвонить
администрации, я нахожусь на 15-м,  в гостинице. Д. Да, я знаю, у  вас много
сил работает.  А. Очень приятно, но если  в номере полно дыма... А что, если
выбить  окно?  Оно  не  открывается...  Может, щели  задраить  хорошенько  и
пересидеть?  Д.  Да, да, конечно, держитесь,  товарищ. А. Что  ж,  попробуем
продержаться. Лучше бы, конечно, вдвоем, может, заглянете? Шучу...
     А-ПО А. Девушка, я вам звонил, я на 8-м, Микулин... Д. Машины работают,
сейчас вам окажут помощь. А. Но здесь никого нет! Д. Нет,  машины там, к вам
пожарные идут, со стволами.
     18.43. А.  ...женщины прыгают!... Паника,  окна бьют!  Д.  Успокойтесь,
выйдите и скажите... А. Я никуда не могу выйти, я в кабинете, я...
     А-ПО А. Там снизу снимают, а на  10-й  не  идут!  Д. К вам пробиваются,
товарищ, уже скоро. А. Никто здесь не пробивается! Поскорее!  Д.  Прошу вас,
без паники,  товарищ.  А. Какая, к черту, паника,  когда люди с  ума сходят!
Ребенок  тут... Д. Вы же мужчина, товарищ, постарайтесь, успокойте женщину с
ребенком. А. Он у меня, а не у женщины! Скажите им... Д. Хорошо, хорошо.
     А-ПО  А. Вы сказали, что  банкет  в ресторане?  Дыму-у... Д. Там  много
машин,  повышенный номер,  не  беспокойтесь.  А. А про банкет  сказали?  Тут
народу... Д. Сказала, товарищ, не беспокойтесь. А. Давайте, давайте.
     А-ПО  А.  Я нам звонил,  сейчас с 10-го  бросаться  будут!  Д.  Нет, вы
постарайтесь, чтоб не бросались,  со всего  города лестницы,  сейчас спасут.
Постарайтесь, если сможете. А.  Это сделаю.  Д.  Пожалуйста, очень прошу, со
всего города лестницы, из области.
     А-ПО  А.  Скажите,  что  нам делать? Мы с 17-го, мы задыхаемся. Что нам
делать? Бежать по лестнице вниз и упасть,  так сказать,  на  полпути...  или
прыгать головой вниз... Д. Прыгать  не надо  и  другим  отсоветуйте, не надо
паники, вас будут эвакуировать. Туда и  газовки, дымососы поехали, лестницы,
силы  большие.  А.  Вы знаете, свербит  в душе. Сейчас падать начнем. Д. Это
понятно,  машины уже прибыли,  очень много. А. И выйти некуда, темно... 17-й
этаж,  вы представляете, и все  завалено дымом. Ничего не  видно...  Значит,
помогут? Д. Обязательно, уже сейчас.
     А-ПО А. Пожарная охрана? Д. Да, слушаю  вас. А. Понимаете, какая штука.
Я из дому ушел и забыл газ выключить. А я далеко и решил на всякий случай...
Д. Позвоните соседям, пусть проследят. А.  Я с ними  не  разговариваю, такая
гадюка... 18.45. Д. Позвоните и помиритесь.
     А-ПО А.  Слушай, пожарная, спите там? Это из Дворца говорят!  Д. Слушаю
вас. А. Кого вы прислали к нам, совсем неграмотных! Давайте нам лестницу. Д.
К вам  поехали  все лестницы, уже выручают. А. Они  к другому окну! Д. К вам
тоже подадут, товарищ. Л. Когда я сгорю? А, с вами...
     А-ПО А. Алло, алло, алло! 18.48. Д. Слушаю вас. А. Подавайте машины  со
двора, во  двор. Ваши машины въехали  там с внешней стороны,  надо  во двор.
Потому что люди стоят на высотке и просят,  чтобы их  спасли. Д.  У вас  уже
работают машины. А. Вы  не поняли,  внутрь,  внутрь! Д.  Хорошо, у вас будут
сейчас машины внутри.
     А-ПО  А. Девушка,  я сейчас с 10-го  прыгать  буду! Д.  Пожалуйста,  не
прыгайте, потерпите, прошу вас. А. Девушка, как хоть вас зовут? Д. Мария. А.
Увидимся ли, дева Мария?
     А-ПО А. Девушка, это Ольга Воронова из музея, Ольга Воронова. Д. Слушаю
вас. 18.50. Л. Нине Ивановне скажите, я Ольга  Воронова... я сейчас на 10-м,
в  выставочном  зале...   Нестеров   Саша   в  киностудии,  Нестеров   Саша,
запомните... я сейчас  туда  бегу... Нестеров Саша, запомните, Нине Ивановне
передайте,  Нестеров  Саша  в  киностудии,  если  можно,  лестницу   туда...
Передайте Нине Ива...
     На этом телефонная связь с Дворцом искусств была прервана.

        ВТОРОЙ РТП НЕСТЕРОВ -- МЛАДШИЙ

     Мне сказочно повезло: вот уже третий день я валяюсь на диване, на самом
законном основании бездельничаю и скулю  при каждом неосторожном движении. Я
понимаю, что это  очень  смешно,  и  не злюсь на  Деда  и  Бублика,  которые
радостно хохочут.  Ничего  не  поделаешь, вволю  отсыпаться, бездельничать и
читать книги -- это удовольствие, а бесплатных удовольствий не бывает.
     -- Они, нынешние, как  балерины,  -- поясняет Дед Бублику,  -- им бы не
пожары тушить,  а ванны в Кисловодске принимать. Форточку открыл  --  у него
насморк, ноги промочил -- ангина, голос начальник повысил -- давление.
     Дед имеет  полное  право  смотреть на "нынешних" свысока: за свои почти
шестьдесят он ни разу не брал больничный, а когда лет пятнадцать назад его в
порядке  поощрения  послали  в  Кисловодск,  через   неделю  сбежал  оттуда,
поскольку "никогда не видел стольких бездельников в одном месте".
     -- Послушался  бы  Деда,  мог  сегодня с Бубликом  в хоккей играть,  --
упрекает он. -- Вот как Нефертити от поясницы лечится: парная и через газету
резиновый клей на эту... на самую... Как рукой снимает.
     -- Кожу? -- спрашиваю я.
     -- Остряк, -- неодобрительно ворчит Дед. --  В  наше время...  А, что с
тобой говорить...
     Радикулит -- наша профессиональная хворь: пожар  тушишь  -- жарко, тебя
поливают, а выходишь на мороз -- боевка льдом покрывается, рукой не двинешь,
дватри  человека  тебя  раздевают.  Как  раз  зимой  позапрошлого  года  я и
прихватил радикулит, когда подвал тушил. Испробовал все способы  и убедился,
что  радикулит, как и насморк,  лечить бесполезно, он возникает и уходит сам
собой.  Поэтому  я посылаю  к  чертям  приятелей  с  их абсолютно  надежными
средствами, а  особенно приставучих надоедал  (это  словечко в  наш лексикон
ввел Коровьев из "Мастера и Маргариты") прошу  достать  мне медвежьей слюны.
Нужно  только  догнать  медведя,  трахнуть  его  ногой  по   заду,  а  когда
оскорбленный зверь  в бешенстве  обернется,  аккуратно  собрать с его  морды
слюну.
     --  Дедушка, ты говорил,  что в твое время... --  хитроумно  напоминает
Бублик.
     --  Обязательно  расскажу,  --  Дед  сует внуку портфель,-- по дороге в
школу.
     И подмигивает своему приятелю: старого воробья на мякине не проведешь!
     Пора  приступать  к  делу, мне  вечером от  Ольги  достанется,  если не
выполню домашнего задания: сегодня я обязан добросовестно подготовить первую
часть  своих  "мемуаров", как насмешничает Дед.  Ольга поручила ему за  этим
проследить, а  Дед, который  в Ольге души не чает и расцветает от ее похвал,
со страшной силой на нас жмет, чтобы мы не халтурили.
     Сама Ольга  взяла  отпуск,  копается  в  архивах,  потрошит  очевидцев,
разъезжает  по  частям  и выжимает участников тушения до капли;  наконец-то,
радуется она,  ей пригодилась  стенография, которой когда-то обучилась. Пока
что главная удача -- домашний архив Нины Ивановны.
     Я  силой заставляю  себя возвратиться  назад. Шесть  лет  -- нешуточный
срок,  многие картины, которые, казалось,  ничто не вытравит  из памяти, уже
стерлись, одна налезает  на другую; имена, фамилии, этажи, случаи -- как все
происходило в дыму, так и осталось  -- в дымке; может память сердца и верней
"рассудка памяти  печальной", но Ольге-то нужны факты, подробности, их одной
только памятью сердца не восстановишь...
     Прошлое  затягивает, как омут. Большой Пожар был самым впечатляющим, но
не  единственным  серьезным  событием  в  моеи  жизни;  как  нельзя   решить
алгебраическую задачу,  забыв  основы арифметики, так  мне не разобраться  в
Большом Пожаре -- не в тушении его, а чисто по-человечески -- не покопавшись
в самом себе, в своей жизни.
     Говорят,  хирурги  не  могут делать  операции  своим близким --  просят
коллег.
     Мы, пожарные, такой роскоши позволить себе не можем. Мы обязаны спасать
всех --  знакомых  и  незнакомых,  друзей и  недоброжелателей, всех, кого  в
состоянии спасти.
     Впрочем, хирург, если нет рядом коллеги, сделает то же самое.
     Наверное,  дело  не  в  этом,  я  просто  нащупываю  мысль,  способ  ее
выражения. Может быть, ее следует выразить так:  Большой Пожар ассоциируется
у  меня с ужасом, когда  я узнал, что на  десятом этаже погибают, или,  быть
может, уже погибли два самык близких мне человека. Наверное, и это не совсем
точно, Дед тоже не вылезал  из  огня и дыма... Тогда  -- три?  Вы скажете: а
ужас при виде других, не самых близких, совсем незнакомых людей, находящихся
в смертельной  оспасности? Это будет  справедливо, но справедливо  и другое:
все  мы только люди, и  у  пожарного, даже  с  его  профессионально  высоким
чувством долга, человеческие чувства не укладываются  в параграфы, точно так
же, как у любого другого.
     Полковник  Савицкий, которого я еще застал,  не раз внушал нам, молодым
офицерам:  "На пожаре  вы должны отрешиться от  всего земного. Ваше дело  --
спасать и тушить, об остальном будете думать потом, после пожара".
     Савицкий  был  мудр  и справедлив,  я много  слышал о нем от  Деда  еще
ребенком и привык верить, что все, исходившее из уст полковника, -- истина в
последней инстанции. Верил -- до Большого Пожара,  когда вдруг  осознал, что
от  всего  земного, то есть  глубоко  личного,  никак  отрешиться  не  могу.
Наверное, чтобы спасти  тех, двоих, на служебное преступление я  бы не пошел
(скажи я слово --  и пятидесятиметровку передислоцировали бы с  левого крыла
на правое), но  в рамках  своих обязанностей я имел право на риск! Мы все  в
тот  вечер  не  знали, выберемся ли живыми, одни  рисковали  больше,  другие
меньше, и я наделил себя полным правом поставить на карту -- все.
     Из рассказа Николая Лаврова на меня большое впечатление произвел вопрос
Кожухова-старшего: кого спасать -- академика или  вахтера. Далеко не простой
вопрос,  да и ответом на него я  не был удовлетворен. Ну, освободишь место в
шлюпке для обоих, сам погибнешь, а справятся ли они со шлюпкой? Нет, на этот
заковыристый вопрос ответ куда сложнее, если он вообще существует -- с точки
зрения  человеческой  этики. Другое дело  Полярный Закон:  "Спасай товарища,
если даже сам можешь  при этом погибнуть. Помни, что жизнь его всегда дороже
твоей" -- вот с этим ни поспоришь, тут все ясно.
     А  произвел впечатление  тот вопрос потому,  что  передо  мной возникла
точно такая же дилемма: кого в первую очередь спасать, эту пару или  другую?
И я без всяких размышлений и колебаний сделал выбор, хотя никогда не  забуду
двух других лиц, умирать буду -- не забуду... Но о выборе своем тоже никогда
не пожалею.
     Вот и попробуй отрешись от всего земного...

     В  нашу жизнь Ольга не вошла,  а ворвалась,  когда  мы  еще  учились  в
восьмом классе.
     Вдруг  появилась  новенькая -- коротко  остриженная, вызывающе гордая и
дерзкая  девчонка,  которая,  не  тратя  ни   одной  перемены   на  изучение
обстановки, с ходу начала  всеми  командовать и за какую-то  неделю прибрала
класс к рукам -- и мальчишек и девчонок. Точно  определив лидеров  --  Диму,
Славу  и меня,  новенькая,  буквально  загипнотизировав  класс,  чрезвычайно
быстро, так,  что  мы не успели  опомниться, сбросила нас с  пьедестала.  Ее
насмешки были остроумнее наших, суждения свободнее и оригинальнее,  познания
неожиданно  широкие  -- она уже прочитала  такие  книги, о  которых мы  и не
слыхивали,  к  тому  же  она  превосходно   плавала  и  бегала  стометровку,
разгромила лучших школьных шахматистов  и была не то что красива --  красота
пришла  к  ней  потом, но, как говорилось, "смотрелась": стройная  и гибкая,
движения порывистые,  но в то  же  время пластичные, как у  пантеры; и серые
глаза, большие и смелые глаза человека, привыкшего быть первым.
     Весь класс затаив дыхание следил за нашим соперничеством --  мы ведь не
собирались сдаваться, строили всякие  планы, даже отлупить ее  хотели, но, к
всеобщему разочарованию, острого конфликта не состоялось: Ольга, как она это
и  в  будущем часто делала,  вдруг круто изменила фронт, взяла инициативу на
себя и предложила нам дружбу -- вчетвером.
     Несколько лет мы были неразлучны: ради нас, поступивших в Ленинградское
пожарно-техническое училище, она тоже  поехала учиться в Ленинград. Кажется,
она чуточку  предпочитала меня, впрочем,  Дима и  Слава были другого мнения.
Ольга же своего  мнения  не обнародовала.  Не стану вдаваться в подробности,
все это было тысячу раз до нас и будет после  нас:  она влюбилась в молодого
кинорежиссера, возглавлявшего молодежную любительскую студию в нашем городе,
и вышла за него замуж.
     В  молодости  подобного  рода  шок   проходит  быстро.  тем  более  что
пострадавших  было  трое;  годом  спустя, окончив училище, мы  переженились,
причем, чтобы не  было недомолвок,  удачно; однако,  странное дело! -- Ольга
повела себя  с нами так,  будто ничего не случилось.  Странное -- потому что
просто дружбы между молодым мужчиной и молодой женщиной я  лично не наблюдал
и  не очень-то в нее верю, как  бы мне по этому поводу ни возражали, остаюсь
при своем  мнении. Итак, мы постоянно,  чуть  ли не  ежедневно  встречались,
забегали  друг  к другу  на  работу, неизменно бывали вместе на всякого рода
междусобойках и  рождениях; убедившись в  чистоте наших  отношений,  жены не
преследовали нас ревностью -- во всяком случае, открыто.  Хорев, Ольгин муж,
тоже  нам не  мешал,  слишком  был  уверен в превосходстве своей  творческой
личности,  да  и  не  только творческой  --  красив  был,  как  голливудский
актерлюбовник; словом, все так продолжалось, пока уход из жизни  моей Аси не
нарушил  равновесия  --  наши  отношения с Ольгой  уже  не могли  оставаться
прежними, в них появилась принужденность.
     Чтобы разрубить этот узелок, нам нужно было пройти через Большой Пожар.

     Вечером Ольга потребует от меня отчета, а мне не до него. Редкий случай
-- я  один: проводив внука  в школу,  Дед отправился проведать Нину Ивановну
(небось пирогов  с луком  захотелось!);  ребята  не  звонят, Ольга  роется в
архиве УПО,  "Мастера и Маргариту" я в очередной раз прочитал, а после такой
книги  мне  никакой  другой читать  но  хочется.  Вот  тут,  в  предисловии,
Булгакова называют "известным" -- а почему не великим? Впрочем, Достоевского
тоже долго не именовали  великим. Люди не склонны  оценивать  по достоинству
современников, ибо признать современника великим  --  значит както принизить
себя; потомки бывают великодушнее, не не ревнуют покойников и  охотно отдают
им  должное.  Может, Бублик  на выпускном экзамене скажет,  что Булгаков был
гениальным, а учитель не моргнет глазом?
     Я  лежу  и думаю о том, что даже поджигателей, людей, которых  я больше
всего  ненавижу, Булгаков  сумел сделать симпатичными:  Азазелло, Коровьев и
Бегемот -- единственные черти в  мировой литературе, с которыми я  хотел  бы
посидеть  в дружеской компании и выпить на брудершафт. Пожарный в компании с
поджигателями -- вот так штука!
     Ольга  зря  нас ругает: одно дело -- любить свою  профессию,  и  совсем
другое  --  ломать  мещанское  представление  о  ней,   рекламировать  себя,
доказывать, что мы тоже не  лаптем  щи хлебаем. Нас  учили  не защищаться, а
всегда нападать, идти в атаку, и каждый  из  нас про себя гордится тем,  что
пожарные  --  единственные в  мирное время  люди, повседневно ведущие боевые
действия.  Война началась с пожаров, велась в сплошных пожарах и закончилась
ими;  для нас они остались  как будничная работа. Когда  Ольга говорит,  что
хочется  в  жизни сделать нечто большее, чем съесть положенное по статистике
количество мяса и выдышать положенную  порцию кислорода, мы про себя думаем,
что  так и делаем: по  той  же статистике пожарные гибнут и  получают травмы
больше людей  всех других профессий, выручая из беды тех,  кто сочиняет  про
нас анекдоты или зал