й, высокий, с коротким туловищем; смотрели на него и любовались все, кто видел Орлика". Однажды, что бывало часто, мне как разведчику дивизиона поручили вести пакет в штаб бригады в село Лехта. Это километров десять от наших артдивизионских позиций и землянок. Я, как и положено, приняв пакет, вскочил на седло и помчался-поскакал сначала по тропинке, потом по старой проселочной дороге, ни о чем не думая и не остерегаясь фашистских лазутчиков. Подъезжая к настилу через болото, а это поперечный настил метров 400-500 почти по открытому месту, услышал гул мотора самолета. Не успел я вернуться назад в лесок или проскочить болото, летчик видимо заметил белого коня, всадника и решил, развлекаясь, ликвидировать его. На противном болоте белеет всадник-мишень, и никто не может помешать фашисту, развлекаясь, уничтожить его, расстрелять или напугать. Самолет с черным крестом пикирует один раз, дает очередь из крупнокалиберного пулемета. Не попадает. Пули шарахнули по настилу. Орлик с испугу скачет, фашист разворачивается и дает очередь сзади. Снова мимо нас с конем. Я не жив, не мертв, не знаю, что делать, полностью надеясь на Орлика, а сам думаю: "Этот фашист нас не выпустит, тем более, что они часто гонялись за собакой на чистом месте, не говоря о нашем одиночном солдате". Мысли вертелись всякие, но действий никаких не предпринимал. Можно было соскочить, лечь за кочку, а коня пусть гоняет. Убьет, так и ладно, спишут. Но нечего не предпринимал, так как был в страхе. В это время фашист в третий раз развернулся и пошел в пике спереди. Самолет, чуть не задевал меня, как мне казалось, зарычала очередная очередь и я пришел в себя спустя несколько минут. Открыв глаза, увидел: Орлик бьет ногами и головой по бревнам настила, а я метрах в десяти от Орлика между кочек в болотной грязи. Пошевелив конечностями, потряс головой и понял, что жив. Самолет улетел. Я вылез из болота, подошел к Орлику и увидел: Орлик делал последние судорожные движения, на груди, на красивой груди - три полосы обгоревшего испеченного мяса, откуда просачивается кровь. Я сел около Орлика, обессилено почти заплакал, в горле такой комок горечи встал, что дышать было нечем. Сидел долго, а потом снял седло и пошел вперед. На другой стороне болота стояли наши бригадные разведчики - разведрота бригады, где было много знакомых. Они меня встретили и спрашивают: "Это за тобой фашист гонялся? Коня комиссара бригады угробил?". А потом подошел капитан Коновалов, (комроты 199 батальона) и говорит ухмыляясь: "Ну что, Саша, в штаны не напустил? Я видел, как он за тобой гонялся! Возьми у нас коня, на обратном пути вернешь!" Да, был страх, но мне опять повезло. Я жив. В мае 1942 года, когда мы на седьмые сутки вышли из окружения из-под Кестинги, от нашего 199-го батальона из более 600 человек вышло всего 24 гаврика. Я, свалившись с ног обессиленный, как все другие, лег в чей-то окопчик, затащил на окоп котел чугунный наверно литров на сто и заснул. Спали мы более двух суток и проснулись от гула бомбовых ударов немцев. Более десяти бомбардировщиков бомбили нашу сопку, где стоял какой-то артиллерийский полк. Самолеты крутились кругом, и бросали свой смертоносный груз так, что земля ходуном ходила. Я выглянул из-под котла и такой меня страх взял, что весь затрясся, так как земля кругом черная, испахана, лес переломан в бурелом, кругом стон, а самолеты чуть деревья не задевают, крутятся почти надо мной. Я под котлом лежал и трясся до тех пор, пока не ушли фашисты, а когда вышел и встретил живых ребят, у меня зуб на зуб не попадал. Почему-то все были настолько белые и тоже тряслись, даже цигарку еле заворачивали. Вот это был страх и не только мой, но и ребят. Из наших выходцев из окружения пятерых ранило и одного убило, а из артполка мало, что осталось, одни воронки да развороченные лафеты и стволы пушек, где лежали и артиллеристы. С того дня в ходе всей войны при виде самолетов с крестами меня бросало в дрожь, и я всегда старался спуститься, как можно ниже в окоп и не смотреть на этих смертников, хотя знал, что они летят высоко, бомбить будут где-то далеко в тылу. Мне известно, что каждый боится и имеет страх, но это приходит по-разному. У нас, например, был командир батареи Авдеев, у которого перед боем, если особенно встреча с танками, всегда болели зубы и он их "лечил" спиртом. У Пети Шлемова, моего старого друга, всегда живот крутил, но в туалет не ходил. У Мити Чуракова перед каждым боем, до его начала, всегда глаза моргали, и лишь в ходе боя он мог овладеть собой, успокоиться, когда наши снаряды попадали уже в цель и шла пехота вперед. Он на наблюдательном пункте в это время всегда говорил: "Саша, будь у стереотрубы, у меня глаза моргают, как сибирячке подмигивают!" Любой фронтовик, если он действительно видел врага и смотрел смерти в глаза, скажет, что страх есть у каждого перед боем. Важно не это. Важно, чтобы страх не перешел в панику в мозгах. Когда уже паника в мозгах у отдельных, то может "заразить" других и тогда считай, что все пропало, перебьют всех. А это уже трусость. Так вот, не верьте тем, кто считает, что он никогда ничего не боялся и страшился! Смех и горе В солдатской жизни, даже на войне, даже в бою бывали такие случаи, когда одни смеются над другими и даже в том случае, если он ранен или даже погиб. Помнятся такие смешные и жуткие случаи. Как-то мы, батальон, вернулись из тыла финнов и остановились в бывшем лагерном поселке, где жили строители железной дороги, выходящей с Архангельской области на железную дорогу Мурманск-Ленинград. Бараки-землянки нам после морозов показались раем. После хорошего ужина мы в тепле хорошо заснули, кроме дозорных. Ночью налетели несколько самолетов и стали бомбить этот поселок. Большого ущерба не нанесли, ранили лишь одного солдата и то доской. Но как улетели самолеты, слышим: крик-стон около дощатого туалета. Подошли. Смотрим: в дерьме без штанов орет солдат и умоляет, чтоб его вытащили из этой ямы. Когда его привели в порядок, стали спрашивать: "Как же ты, Хамид, попал в это дерьмо?" Он, смущаясь, говорит: "До налета пошел в туалет. Сижу. Вижу огоньки самолета, и что-то от него оторвалось. Это "черное" прямо летит и падает на меня. Я смотрю и все задом, задом наклоняюсь назад. Не удержался, упал. В это время бомба или мина взорвалась недалеко от ямы туалета. Я испугался и орал, что было силы". Он рассказывает, чуть не плача с испугу и со стыда, а мы как жеребцы смеялись. Долго еще смеялись по этому случаю и иногда приводили, как анекдот в веселые минуты. Когда мы готовились к наступлению в Карелии, бригада проходила учебные тактические занятия по форсированию водных преград. Командование нашло для этих занятий длинное и широкое озеро, а в Карелии их тысячи. Подняв по тревоге батальоны и дивизионы, мы целую ночь полубегом добирались до указанного места, где предложили подготовить подручные средства для переправы. Кто делал плот, кто бону из бревен, сваленных в лесу самими же. А мне и некоторым другим дали большие сапоги-комбинезоны. Одели и рассказали, что в этом комбинезоне можно как бы идти в воде, так как на заднике сапог есть поплавки-крылышки, которые когда толкаешь ноги назад, то они открываются и тело толкают вперед. Прошла артподготовки, и пошли все в воду: плоты, плотики, боны, лодки и мы зашагали в воду. Прошли метров сто, и меня стало тянуть вниз, вода дошла до горла. Я стал кричать от страха и просить ребят с плотов вытащить меня на плот, но они смеялись и гребли дальше, но когда я уже бултыхался, махал руками и орал неимоверно, ребята с другого батальона вытащили меня на свой плот. С меня из-под комбинезона из нескольких мест пошла вода. Оказывается, эти резиновые костюмы при лежании на складах настолько пролежали, что в лопнувших изгибах продырявились и по ним вода пошла внутрь. Я конечно был в таком состоянии и почти плакал от страха, а ребята смеются: "Саша хотел пешком перейти, как Иисус Христос". Когда я рассказал своим ребятам, тоже у них смеху было много, издевались надо мной. Дело дошло до командования, и говорят, интенданта перевели в другую часть. В таком же положении оказался еще один солдат, но он уже в конце переправы и доплыл с трудом пополам до нужного берега. При наступлении на Питхарактском направлении мы втроем: я, Митя Чураков и Петя Шлемов с рацией как-то оторвались от своих и оказались на опушке соснового леса, где было с десяток ям, где делали древесный уголь. С опушки леса на большой поляне мы заметили несколько самолетов, бензовозов, наших и немецких, которые суетились около этой техники. Митя сказал, что это аэродром и просил срочно связаться с дивизионом, чтобы передать координаты и дать пару залпов из пушек и даже попросить минометчиков пострелять. Бился, бился Петя, но не поймал наших и решил открытым текстом искать штаб артиллерии бригады. Не знаем, кто нас поймал или нет, но спустя некоторое время сзади недалеко заскрипели "катюши", их чушки летели прямо над нами, летели как огнетушители и, начиная от нашей опушки вся поляна заполыхала огнем, в том числе и наша опушка леса. Один снаряд видимо упал близко, от которого стабилизатор шарахнул прямо в нашу угольную яму. Огонь быстро распространялся на нас, мы быстро побежали назад, на дорогу у озера. Вышли, сели у канавы, а тут по дороге пошли машины-амфибии и, смотря на нас, смеялись и показывали пальцем. После них прибежал помкомвзвода Иванов, чуть не плачет, что они нас потеряли и говорит: "Командующий попросил дивизион реактивных минометов дать один залп по вашим координатам, и мы очень боялись, что вы попали под огонь. На вас же лица нет. Что, попали под огонь? Ну ладно. Идите, умойтесь". А мы шевельнуться не смеем с испугу. Иванов стал смеяться, а нам хоть плачь. Когда подъехали в штаб артиллерии, Минаев спрашивает: "Вы почему дали координаты те, где вы сами находились? Мы думали, что вас взяли в плен или еще что-либо. А Чураков ответил: "А почему дивизионы не отвечали? "Катюши" били хорошо!". Не всегда удача В Карелии и на других фронтах действовало много отдельных батальонов, которых гоняли туда, где было трудно, то есть закрыть какую-нибудь "дырку", особенно в 1941-1942 годах при отступлении. Наш 199 отдельный лыжный батальон, прибывший на фронт в декабре 1941 года, был придан одной дивизии на Масельском направлении. С эшелона сразу на лыжи и погнали куда-то вдоль фронта, откуда были слышны не только артиллерийские и минометные стрельбы и канонады, но и ружейно-пулеметная перестрелка с левой стороны маршрута. В очень морозный ясный день по лесу мы добрались до соснового бора у большущего озера. Говорили, что на той стороне фашисты. С трудом сделали окопчики и полуземлянки для штаба, так как земля была настолько замерзшая и еще каменистая, что из-под кирки и лома летели искры. Через неделю в декабре еще решили разведать ту сторону озера. С нами за Сегозеро должны были пойти тоже в разведку не меньше пяти человек, с которыми мы должны встретиться где-то в середине озера Сегозеро. Они пойдут влево, а мы вправо. Нас было пятеро и каждому задача была поставлена особо: Мастеннин (карел) - слушать и понять разговор, если там финны; при необходимости разговаривать с дозорными, оглушить их и с Алехиным (грузчик с Оби) тащить, так как они самые здоровые и сильные мужики; Чураков и Шлемов (оба жуликоватые) работать ножом втихую, если наскочим на их дозор; а меня взяли, как самого маленького и хорошего лыжника для того, чтобы в случае необходимости на самой большой скорости вернуться к своим и сообщить, что завязан бой и вести своих на выручку. Задача была одна: пройти незаметно вдоль берега, узнать, где есть фашисты, запомнить и если удастся - случайно взять языка, как подарок к новому году и первая боевая операция нашего батальона. Сначала все шло хорошо. Длинной зимней ночью мы почти перешли озеро. В пути встречались с разведкой соседней дивизии. Разошлись, как было предусмотрено. Видели огоньки, искры с труб землянок или палаток немцев, все старались запомнить. И вдруг во второй половине пути заметили камышовые острова, идущих трех фашистов с камышового островка озера к лесу. Это было уже под утро. Мастеннин, как старший и карел положил нас в камыши и говорит: "Слышно было плохо, но по разговору понял, что они отлежали ночь, на день идут в землянки, а вечером должны прийти снова на ночной дозор. Нам придется весь день сидеть здесь в камышах, а когда придут, попробуем взять одного. Сейчас пошевелитесь, на спирту будем греться. День не длинный. Должны выдержать". Лежа в камышах, мы поели мерзлую колбаску, сожгли баночки сухого спирта по половинке, потом к концу дня с маленькой пургой Мастеннин снова предложил собраться в кучу и поставил задачу: "Около их места до озера есть камыши. Туда пойдут Чураков и Шлемов, мы с Алехиным будем метрах в десяти вон в тех камышах, а Саша останется здесь, готовый к стрельбе, и в случае неудачи - срочно на лыжи и к своим, аллюром в три креста". Начало темнеть. С лесного мыса спустились 2 лыжника, и пошли прямо на нас. Метрах в десяти прошли мимо нас на свои места. Пулемет тащили на лодочке специальной белой и у обоих были еще автоматы. Расположились. Слышны разговоры. Прошло наверное, с полчаса, а третьего нет. Мастеннин дает сигнал свистом ветерка, и Митя с Шлемовым, а в это же время Мастеннин и Алехин соскакивают, одним броском и там. Митя Чураков одним ударом ножа накрыл одного, а Шлемов прикладом по шее другого. Алехин веревкой заматывает второго, сует в рот его же рукавицу и сваливает на их белую лодку. С пулемета взяли затвор, забросили ленту, автоматы на плечи и ушли. При таком холоде сразу стало тепло. Через полтора или два часа, наверное, там, где мы были, полетели вверх тусклые ракеты, видимо пришла смена - а там труп и пустой ручной пулемет. Не снижая темпа хода, мы к утру добрались до своих берегов и перепотевшие, уставшие свалились у береговых камышей. Фашист стал брыкаться, что-то мычать и Мастеннин вынул кляп изо рта. Подошел командир роты Михайлов и помначштаба Карабинков. "Ну, молодцы! Хоть на сутки опоздали, - сказал Карабинков". Михайлов хотел что-то сказать, но онемел, глядя на фашиста, который наклонил голову, и укусил петлицу своего френча. Сразу изо рта и носа пошла пена, глаза выкатились, и он свалился на лед. Мы, конечно, все встали и онемели. В это время появляется комбат Жатько И.Р. и удивленно смотрит на нас всех и говорит: "Зачем тащили мертвого? Из-за этого опоздали на сутки!" Но Карабинков ему объяснил, что привезли живого, а тут вот открыли рот, и он видимо проглотил яд-капсулу. Так нам фортуна изменила в конце операции. Жатько, конечно, поругал нас, но когда в штабе отметили места, где что видели, сказал: "Задание выполнили, но не полностью. Первый блин получился комом. Соседи тоже попали под засаду". Обычно в газетах всегда писали про удачные операции, взятие языка или разгром какого-либо гарнизона немцев, но было не меньше провалов. В 1943 году, когда я уже был разведчиком отдельного артдивизиона после разгрома нашей бригады и особенно 199 батальона, мы стояли в с. Лехта, вернее около Лехты в лесу, в нескольких километрах. Бригада часто посылала в тыл противника за языком или разгромить какой-либо гарнизон немцев. Летом снарядили группу - человек восемьдесят, чтобы у речки Чирка-кэм пошурудить противника, то есть разгромить один гарнизон и взять языка, если удастся. Разведчиков собирали со всех батальонов, в том числе и от нашего дивизиона взяли троих. Меня отправили по причине того, что я не поехал в артучилище в Благовещенск, фактически самовольно вернулся со штаба фронта. Шли мы несколько суток. Сплошной линии фронта в Карелии не было и мы шли между фашистскими гарнизонами, кривляя и желая, чтобы не нарваться на них. Шли больше всего ночами, хотя день мало отличался от ночи. На шестые или седьмые сутки, во время привала- дневки заметили, что в сосновом бору много ворон. Проверили, и оказалось, что там лежат наши солдаты, вернее их кости несколько десятков в белых маскхалатах. Командир группы, капитан, позже сообщил, что это были разведчики нашей бригады, которые зимой еще ходили по нашему же заданию и вообще не вернулись, потерялись без вести. Мы, конечно, собрали их, вырыли неглубокую яму и зарыли. Прощаясь с братской могилой, обещали отомстить. Когда дошли до исходных позиций, опять привал-дневка до начала боя. Вечером бесшумно подошли - подползли к берегу реки Чирка-кэм и стали наблюдать. Ребята на нашей стороне с высокими берегами даже круче, а на той стороне в ложбинке расположен гарнизон. Видны землянки, около них ходят фашисты, говорят и смеются громко, берут с реки воду, умываются и брызгаются. Сама река очень быстрая, но видать не глубокая. Во многих местах торчат не большие камни и под водой с высоты хорошо видно дно - галька. За землянками и одного круглого домика лес и ничего больше не видно. Значит, мы должны ночью перейти речку, напасть на них, уничтожить, что можем и взять языка. Очевидно, у всех мысли работали в этом направлении или даже заметили свои цели-землянки и как к ней подойти, куда бросить гранату и с какой стороны ждать врага, чтобы оборониться. Начало темнеть. Село солнце. И вдруг на нашей стороне одиночный винтовочный выстрел, хотя до начала операции еще оставалось несколько часов. Конечно, все испугались. На той стороне паника и стали с землянок выскакивать солдаты и стрелять в нашем направлении. Капитан дает команду - немедленно, бегом назад, откуда пришли. Мы бежали почти без отдыха до той братской могилы, где стали выяснять: "Кто стрелял? Узнали, что один разведчик с батальона взял СВТ, что не разрешалось, так как СВТ иногда от удара стреляет сам, и СВТ, стукнувшись об пень, сам выстрелил. Но сгоряча расправиться с этим солдатом не удалось, так как сзади были слышны собаки, которые, преследуя нас шли по нашим следам. Группа быстро собралась и в несколько дней добрались до лесной избушки около поселка Тунгуда, где мы оставляли запас продовольствия. Собак больше не было слышно. После суточного отдыха и нервотрепки мы вернулись "домой", не выполнив поставленную задачу, а солдата из батальона по имени Хазим, говорят, передали в военный трибунал, а капитану Максимову, руководителю группы, сняли одну звездочку и дали взвод. Вроде бы было все рассчитано, каждый уже знал - с какой стороны они врываются, какую землянку штурмуют и с какой стороны, и добрались до цели так близко (на расстоянии ширины речки) и незаметно, гарнизон был виден, как на ладони, но... Один случайный выстрел Хазима все испортил, и операция сорвана, сам пострадал, капитана подвел и нас опозорил. Обсуждая эту "осечку" некоторые командиры и даже солдаты потом уже говорили, что надо было завязать бой, спуститься с берега и разгромить гарнизон. А более рассудительные говорили, что капитан прав. Идти на рожон под автоматы и пулеметный огонь, то есть на осиное гнездо, уже разбуженное - это гибель десятков солдат или даже всех нас. Капитан рассчитывал на внезапность и в полночную панику в стане врага. Тогда был бы успех. В войну много было неудач. О них знают все, кто воевал. Горячие головы иногда гробили много солдатских и своих жизней, что можно было не допускать. Чем иным можно объяснить такой факт, когда лейтенант Карабинков пошел на кукушку со снайперской винтовкой с пистолетом ТТ. Увидели место, где сидит кукушка и решил с ТТ убить на расстоянии около двухсот метров. Конечно, кукушка победила. Пуля попала прямо в переносицу. Так бесславно погиб в первом наступательном бою под горой Наттавара помначштаба 199 батальона лейтенант Карабинков. Правда, за него отомстил сам комбат Жатько, который все время носил винтовку. Когда сообщили ему о гибели Карабинкова, он сам решил подползти, и из-за большого пенька первым выстрелом свалил кукушку. После этого батальон поднялся в атаку, и через полчаса выбил фашистов с горы Наттавара, что находится около д. Окунева Губа под Кестингой. Под горой Наттавара в болоте лежали мы ночь и полдня, а после взятия горы (высота 217) за другую половину дня заняли несколько починков, Окуневу Губу с большими складами и пошли по дороге на Кестингу. Вот что значит захватить инициативу и не допускать глупостей, горячности и не нужной прыти в делах боевых. Первый бой В декабре 1941 года наш 199 батальон был поднят по тревоге и в полном боевом, только без оружия, ночью направлен своим ходом на лыжах в город Молотовск, который находился от расположения запасного полка в 10 км. Позади в темноте остались так называемые казармы, а фактически двухэтажная средняя школа в селе Рикасиха. Ранним утром в Молотовске нас погнали в баню, хотя еще не успели отдохнуть. Самой примечательной в Молотовске нам показалась баня: красивое здание, отличная и жаркая парилка, чистота и порядок, не то, что город. Я впервые увидел там, а очевидно и не только я, море с далеким кораблем. После бани все старое летнее обмундирование заменили на новое зимнее. Получили полушубки, валенки, шапки, подшлемники, каски, рукавицы шубные, портянки зимние, шаровары ватные и простые гимнастерки. Вечером в тот же день начали погрузку в вагоны. Нам пришлось хорошо вычистить грязные вагоны, сделать сплошные двухэтажные нары, поставили в середине буржуйку, кое-кому удалось найти и затащить в вагон сено, солому или стружки, сделали как бы матрац. В эту же ночь эшелон потащили куда-то и пошли разговоры в вагоне: "Где-то отступают. Нас гонят заткнуть дыру". И верно, на одной остановке нам дали оружие, патроны, гранаты, медальоны. На взвод дали один ручной пулемет, три автомата ППД (Пистолет - пулемет Дегтярева). Медальоны приказали быстро заполнить самим. После Молотовска нас накормили кашей перловой и супом из концентрата, а вместо хлеба уже дали по сухарику. Через несколько суток тоже ночью эшелон встал в лесу, и велели срочно выгрузиться. За пару часов мы были уже на лыжах, а с левой стороны хорошо был слышен бой: автоматные и пулеметные очереди, одиночные винтовочные выстрелы, взрывы мин. Нас повели вдоль моста, где шел бой с правой стороны. Под утро остановились в красивом сосновом бору. Сосны такие ядреные, высокие, гладкие, красивые с шапкой из снега. Поднимешь голову - шапка падает. С началом появления зимнего солнца в воздухе высоко появился самолет, блестя крыльями. Пролетая около нас, ясно были видны черные кресты. Вдруг из самолета стали сыпаться разноцветные, вроде металлические, листки. Падая под лучами солнца, они играли и разлетались в разные стороны. Мы долго бы стояли, разинув рот, и любовались такой красотой, но поступила команда: "Воздух! Стоять под деревьями! Не ходить!". Тут же комиссар распорядился, чтобы назначили коммунистов и комсомольцев собрать листовки, солдатам не давать читать, а сжигать после того, как улетит самолет. Но кто же их все соберет? Конечно, многим удалось прибрать, прочитать и использовать, как курительную. В листовке в одной стороне был пропуск для сдающихся в плен, и рассказывалось как там хорошо содержатся пленные русские солдаты, а на другой стороне нарисован мужик в лаптях, рваной одежде, стоит на одной ноге, а вокруг ноги изгородь из жердей. Очевидно, показывали долю русского человека. Рядом же портрет Сталина, стоящего в куче денег - рублевых монет. Конечно, смотреть было не очень приятно, а тем более читать. После ухода самолета начали рыть себе окопчики, вроде круговой обороны. Мерзлая земля не поддавалась даже кирке и лому, но под сосну делали укрытия. Тут передовой дозор сообщает, что в нашем направлении двигается колонна лыжников, солдаты в погонах, шинелях и с окутанными головами. Комбатальона дополз до дозора и сразу дал команду: "Укрыться! Приготовиться к бою!" Мы все поротно и повзводно подползли к мысу, укрылись за соснами, нацелились на лощину, где должны идти фашисты. Все, как и я, очевидно, дрожали не только от мороза, но и от волнения. Это же первая встреча с врагом. Когда колонна фашистов проходила по лощине против нашего мыса, тут комбат Жатько и все взводные, отделенные, и ротные скомандовали: "Огонь!". Сразу затарахтело несколько пулеметов, автоматов и винтовочных выстрелов, правда, все беспорядочно. Фашисты шарахнулись в разные стороны, послышались ответные очереди из автоматов и потерялись в кустах. Если сначала мы видели их длинные мышиного цвета шинели, идущие по лощине, то сейчас ничего не было видно, а пули их визжали и царапали деревья. Не прошло и полчаса, как стрельба утихла. Несколько человек послали посмотреть то место, где были фашисты, которые через полчаса вернулись и сообщили: "Во многих местах на снегу кровь, есть валяющиеся немецкие пилотки, лыжи ломанные и палки, с собой принесли в качестве трофея алюминиевую флягу, обтянутую сукном, одну пилотку с орлом и немецкий автомат с полупустым рожком. Очевидно, раненных утащили с собой, так как есть следы лодок-плоскодонок. Так закончился первый бой, первая встреча с фашистами. Батальон потерь не имел, если не считать пулевую царапину в плече Пети Шлемова, солдата нашего взвода. Разговоров было много и горячих. Одни считали, что он попал в немца, так как упал, другие выдумывали еще хуже, что после его очереди повалились сразу несколько фашистов. Однако факт - мы им не дали выйти в тыл к нашим и разогнали их. Спичка В начале 1942 года наш 199 батальон был заброшен на Реболское направление Карельского фронта. Отсутствие сплошного фронта в Карелии, когда мы и противник вели бои за каждую сопку, высоту, дорогу или деревушку-починок, иногда приводило к тому, что сзади противник, то есть фактически вперемешку и в таких случаях отдельные лыжные батальоны, как наш, были затычками, чтобы остановить немцев, если где прорвались или собираются наступать. Неплохо вооруженные, очень подвижные лыжные батальоны часто оказывались там, где вчера еще никого не было, и путь немцам был открыт. Опыт мелких боев, очевидно, заставил комбата Жатько создать в своем батальоне разведгруппу из самых шустрых, хорошо владеющих лыжами и оружием, боевых ребят. От каждой роты были вызваны по пять бойцов. В это число попал и я. Командовал этой группой недавно прибывший к нам из госпиталя старшина Дерягин. Он сразу же начал занятия, гонял и тренировал день и ночь, заставлял во всех делах и действиях думать. Особое внимание обращал он на так называемые мелочи: укладка вещмешка, чтобы не бренчало и быстро можно было достать, что нужно; ходить на лыжах без палок, в гору и под гору; подгонять крепление к лыжам, к валенкам; попадать в проходе на лыжню впереди идущего и в след кольца палки его; уметь хорошо заворачивать портянки, чтоб не натереть ноги и нажить мозоль; способность, замаскироваться так, чтобы сосед не мог сразу заметить, и многое другое, начиная от ношения финки и кончая маскировкой привала. Например, он заставил все спички, использованные уже, запихивать в обратную сторону коробки, чтоб там было ровно столько, то есть 52 штуки, сколько в целой коробке по стандарту в стране. В первое время мы даже обижались на него за придирчивость. Спустя некоторое время нас - полгруппы послали в разведку. Надо было обследовать противоположный берег большого озера. С восточной части озера следовало пройти и вокруг до западной, где неизвестно что. На это дано было трое суток. С 3-х суточным НЗ мы и пошли вокруг. Дни в Карелии зимой коротки, ночи темные и холодные. Для согревания и приготовления пищи нам дали по банке сухого спирту "жми-дави". Сухой спирт горит синим огнем и совсем незаметно, а кашу из концентрата сварить можно. Там огонь не разведешь. "Жми-дави" мы назвали потому, что из этой банки через тряпку можно сжать почти 50 грамм мокрого настоящего спирту и пить. Где-то в середине нашего маршрута у одной сопки решили сделать горячий обед, то есть сварить суп из концентрата. Сварили и пообедали. В хорошем настроении пошли дальше, но спустя некоторое время услышали сзади лай собак. Стало ясно, что за нами погоня, где-то нас засекли. Мы, безусловно, ускорили шаг, меняя чаще впереди идущего, чтобы его не загнать от усталости. Далеко ли близко ли сзади послышались автоматные очереди. По звуку очередей и по ранее имевшему место лаю собак мы решили, что фашисты отстали, очевидно, были немцы, а не финны. Немец плохо владел лыжами и больше надеялся на своих овчарок. Спокойным и очень осторожным ходом прошли остаток пути и когда прибыли к своим, Дерягин построил всех, не отпуская на отдых. Старшина задал один вопрос: "Почему немцы обнаружили нас? Или случайно набрели на след, или овчарки пронюхали, или мы что-то упустили". После сплошной проверки выяснилось, что у Мити Чуракова не хватает двух спичек в коробке. Он тут же признался, что когда зажигал "жми-дави" спички использованные выпали, так как поломались. Дерягин сделал вывод: по этим спичкам узнали, что тут были русские, а не финны. По этой причине погнались за нами. Дело дошло до комбата Жатько. Он хотел его отправить обратно в роту, но сам старшина защитил его, дав ему два наряда вне очереди работать на кухне. А комбату, докладывая о выполнении задания, сказал, что почти на каждой сопке немцев до взвода и они могли заметить еще раньше нашу группу, в снегу же след остается, да и где обедали, собаки могли разнюхать. Митя Чураков получил наряд вне очереди за оставленную использованную спичку на привале. Однако был доволен тем, что в наряде по кухне можно было хорошо покушать. А старшина и комбат часто вспоминали о потере двух спичек, как халатности, что якобы чуть не привело к потере целой группы разведчиков. И всегда заканчивали так: "Мелочей в разведке нет! Будьте умней!" Данный факт потери двух спичек разузнал особист батальона, и не только его, и нас дергал - допрашивал. Хорошо, что комбат, комиссар и старшина заступились за Митю, а то бы отличился. Вот вам и спичинка! Большие потери маленького наступления В середине апреля 1942 года с Массельского направления наш 199 отдельный лыжный батальон был переброшен на станцию Лоухи по железной дороге в срочном порядке. У нас все делалось по боевой тревоге. Пока ехали, нас дважды бомбили фашистские самолеты, однако эшелон прибыл благополучно, хотя и был сильно изрешечен пулями и осколками. Станцию бомбили фактически ежечасно, а посему мы быстро выгрузились и ушли в лес, оставив до десятка раненых медикам. Утром следующего дня нас построили на одной из лесных полянок вместе с другими двумя батальонами, прибывшими ночью. Сообщили, что создана 8-я бригада из этих отдельных батальонов. Командиром назначен полковник Дубль. Он в своем выступлении поставил задачу: освободить районный центр Кестинга и тем самым помочь Ленинграду. А перед началом наступления, спустя несколько часов, наш комиссар Пономарев говорил, что немцы собираются снять с нашего фронта до десяти дивизий и направить на последний штурм Ленинграда, что мы должны сорвать план Гитлера и Маннергейма своими действиями. В эту же ночь каждый батальон ушел по направлению Кестинги по своим азимутам и заданиям. Первым рубежом атаки нашему батальону была гора Наттавара, высота 217, далее на деревню Окунева Губа, еще несколько починков и по дороге на Кестингу наступать до победы. Ночной изнурительный поход в тыл горы Наттавара по болотам, почти не проходимым, был рассчитан на внезапность, но этого не получилось. К рассвету мы были под горой в болоте. Однако за полчаса до общего наступления какой-то батальон справа обнаружил себя и фашисты опомнились, забеспокоились и открыли бешеный огонь, в том числе по нашему батальону. Нам пришлось штурмовать высоту 217 раньше намеченного срока. Тревога на соседнем участке наступающих и бдительность врага на горе сразу уменьшили, даже свели на нет внезапность, а значит и наш успех. С большими потерями, но высоту взяли. Продолжая наступление на Окуневу Губу, фашисты отчаянно сопротивлялись, так как там были большие склады и запасы боеприпасов и продовольствия, и комбат вынужден был вызвать штаб бригады. Мы были совсем близко около комбата и слышали, как настойчиво он требовал сделать воздушный налет на Окуневу Губу или батальон не сможет взять ее. Пока шла перестрелка минометная и оружейно-пулеметная за горой Наттавара, в небе появилось несколько наших бомбардировщиков. Удачно разбомбив деревню и склады, самолеты ушли, а мы бросились в атаку. Склады горели, как в кино, огромным пламенем, дымом и взрывами снарядов и мин. Батальон вышел на тракт, идущий на Кестингу, и продолжал наступать. Фашисты цеплялись за каждую сопку, ручеек и поворот дороги. На третьи сутки, пройдя километров двадцать пять с начала наступления, мы, измученные, встретились под одной сопкой высоко организованной обороной. Чуть ли не на плечах отступающей части фашистских войск мы нарвались на проволочное заграждение в два ряда и мощный пулеметный огонь. Даже остатки противника не сумели перебраться через заграждение, и попали под свой же огонь и полегли вместе с нашими. Мы вынуждены были лечь в болото перед сопкой. Тут противник открыл артиллерийский и минометный огонь. С установленных дотов и бетонных колпаков поливали почти прицельно болото и нас свинцом. Когда немного стемнело, получили приказ: отползти за ручей. Это с полкилометра назад. Многие остались там и даже раненные. Наутро фашисты перешли в контратаку, пустили три танка, кричали на собачьем пьяном языке, но до ручья не дошли ни танки, которые застряли в болоте, ни солдаты, которые после встречного нашего огня и потери танков, уползли назад. Окопавшись у этой речушки, мы сидели три дня и ночи, пока нас не сменили солдаты с подошедшего какого-то полка. Однако, отдых нам не дали. Получили новый приказ. Вместе с каким-то полком нас послали в тыл, за Кестингу, где мы должны были перерезать дорогу с Кестинги на запад. Только на третий день к утру мы вышли на эту дорогу. Отличная широкая дорога с твердым покрытием. Машины с солдатами идут одна за другой к Кестинге. Патрули по несколько человек ходят то туда, то оттуда. Только к середине дня машин не стало. Несколько наших ребят послали за дорогу, чтобы взять языка из числа патрулирующих. Однако тихая схватка не получилась. Пришлось несколько патрулей ликвидировать огнем из автоматов. А этот шум потревожил фашистов вообще. С обеих сторон по дороге появились бронетранспортеры и кузовные машины с немцами. Вынуждены были принять бой. Бой не в нашу пользу заставил нас отходить куда-то в лес. Над лесом все время висел самолет, очевидно наблюдая, передавал своим, куда мы идем. Но куда бы мы ни шли везде нас встречали огнем из минометов, автоматов и даже пушек с прямой наводкой. Так нас они гнали несколько суток и фактически загнали на большое болото, где со всех сторон стали стрелять без передышки. Вскоре весь командный состав был выбит. Это работа кукушек. Их они наставили на каждой сопке, на каждом мысочке. Это была настоящая бойня стада одичавших людей, голодных, рванных, ничего не понимающих и фактически обессиленных за эту неделю. Однако был какой-то инстинкт самосохранения. Мы втроем: Митя Чураков, Петя Шлемов и я старались держаться вместе, влезать в болотную грязь между кочек и пней. Ползая по грязи, мы оказались у большой воронки от снаряда, где уже лежали комиссар Пономарев с тремя бойцами. Комиссар, еле узнав нас, предложил как-то выбираться вместе из этого котла. Но встать даже на корточки не дала нам кукушка. Комиссар считал, что надо тут полежать до вечера, найти эту кукушку и уползти вон к тем сопкам, а там будет видно. Через каждые десять-пятнадцать минут пули кукушки попадали к нам, на край воронки. Он, значит, нас все же видит. Пономарев предложил: чтобы выявить и уничтожить эту противную кукушку он покажется, а мы уточним место расположения его. Снайпер, видимо, в той группе елок. Договорились: Он встанет и быстро бросится на бок обратно. Кукушка выстрелит. Появится дымок, и могут шевельнуться лапки елочек. Мы спрашиваем: почему он, а не мы кто-нибудь? Он отвечает: "У меня шуба белее ваших и портупея видна далеко". Он скомандовал и быстро встал на секунду. Мы же с Митей следили за елками и заметили в середине дымок и движение лапок. Одновременно пустили туда очередь. Лапки зашевелились сильно. Комиссар смотрел внимательно на нас, а мы на него. Я заметил, что у него в правом рукаве ближе к плечу появилась дырка. Было понятно, что кукушка-снайпер стрелял по комиссару, но попал только в рукав. Комиссар приподнялся и снова упал. Кукушка не стреляла. Значит или убит или ранен. Мы все поползли в том направлении, а сзади и по бокам везде еще стреляли, кое-где шел бой, слышны голоса. Когда доползли до елок, увидели: "Среди нескольких елок стоит сосна, на сосне сделано вроде мостика с корзинкой, на земле лежит наша винтовка с оптическим прибором, а из корзины вывалился вниз головой с автоматом на груди фашист. Изо рта и носу идет кровь, сам, почему-то привязан. В корзине видны оцинкованные коробки. Очевидно, запас патронов для автомата и винтовки. Долго рассматривать фашиста было некогда. Мы, где ползком, где на корточках добирались до тех сопок, о которых говорил комиссар. Всю ночь ползли между двух сопок, где очевидно были фашисты, так как слышался не наш разговор. Уже утром доползли до бора, где было много прошлогодних ягод - брусники. Стали пастись. Шутили: "Седьмые сутки фактически не евши и не спавши". Голод и усталость притупили всякую бдительность. Паслись и паслись. Но тут появился, какой-то майор с нашими солдатами. Разговорились, оказывается они из полка, который называли "дикой дивизией". Они тоже участвовали в операции по оседланию дороги, идущей с Кестинги. Решили группы объединить и выходить вместе по карте нашего комиссара. В полдень, продолжая путь по азимуту, подошли к длинному озеру и стали переходить по льду, но тут с острова застрочили немецкие пулеметы, и мы вынуждены были бежать, что осталось сил. Добежали до дороги, я свалился между кочек, и вставать уже не хотелось. Пройдя еще ночь, мы услышали голос: "Стой, кто идет?". Тут-то мы уже все свалились. Оказался передовой дозор какого-то артполка. Они вызвали своих и нас вывезли еле живых. Тылы нашего батальона оказались около огневых позиций артполка и мы быстро нашли своих. Нас совсем немного покормили, показали готовые чьи-то окопчики и велели спать. Спали мы целых двое суток. На третий день со дня нашего выхода собралось нас 26 человек живых, которые могут обойтись без госпиталя. А те, которые нуждались после этой операции в госпитальных услугах, остались в болотах и на сопках под Кестингой. И это из более 600 списочного состава батальона. Не лучше, очевидно, и в полку и в других батальонах 8-ой бригады, которая просуществовала всего около 8 дней. Позже говорили нам, что немцам не удалось снять ни одной дивизии с нашего фронта. Значит, мы задание выполнили. Но какой ценой?! Отдых Окоп мне достался хороший, немного загнув ноги можно лежать. На мое счастье поблизости валялся чугунный разбитый котел, который я покатил на окоп и верх дном положил на окоп, как бы закрыл окоп сверху. Постелив хвойных лапок, после неплохого обеда, лег и сразу заснул. Проснулся от грохота и взрывов и тряски земли. Проспал около двух суток. Ничего не понимая, с трудом встал в окопе, где в обнимку с автоматом спал, и понял, что нас бомбят фашистские самолеты, их около десяти, кружатся над нами, но пикируют левее, где находился артиллерийский полк. Однако, осколки и даже бомбы падали и на нас. Чугунный котел, оказывается, принял на себя много осколков, а где мы позавчера после недельного окружения, впервые пили спирт и