ами и заплакала". И добавляет: "И другие Романовы были живы! " ЮРОВСКИЙ. Послушай! Что ты хочешь от меня? МАРАТОВ. Только вспомнить. ЮРОВСКИЙ. Даже если ты сумасшедший - постарайся понять: она... все они - мертвы, чудес не бывает. МАРАТОВ. Конечно... Конечно... А я ничего не прошу... Только ответь мне по порядку на вопросы... и все! И все. ЮРОВСКИЙ. Как ты жалок, бывший товарищ МАРАТОВ. ...Ну хорошо. Только найди таблетку - мне очень больно! МАРАТОВ надевает очки, нелепо ползает по полу - находит, отдает ЮРОВСКОМУ. Торопливо наливает воду в стакан. ЮРОВСКИЙ глотает таблетку, жадно пьет. МАРАТОВ. Итак, по порядку. Я услышал электрические звонки и вышел на улицу. Там стоял приехавший грузовик со включенным мотором. А звонки все звенели... Звонки! Электрические звонки! Я сел в автомобиль и отправился на вокзал. Ты? ЮРОВСКИЙ. Я пошел будить доктора. Он не спал - писал письмо... Так оно недописанным и осталось. МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше. Юровский (начинает нехотя, но с каждым словом все более воодушевляется. Видно, он рассказывал это много раз, но рассказ и сейчас вдохновляет его). Я сказал Боткину: ночь будет опасная, город обстреливает артиллерия - надо спуститься в подвал... Он пошел их будить. Я по-прежнему не выключал электрические звонки. МАРАТОВ. Для атмосферы - для ужаса, да? Я и сейчас их слышу - звонки! Звонки! ЮРОВСКИЙ. Доктор, видимо, легко их поднял. Прошло не более получаса - они появились одетые. Я думаю, радостно одевались: белые освободители совсем рядом. Мы с заместителем моим Никулиным их повели... МАРАТОВ. В ту комнату. ЮРОВСКИЙ. В ту комнату. Длинная была процессия: семья, слуги, доктор. Николай нес отпрыска. Помню, оба были в гимнастерках и в военных фуражках. Ты помнишь - комната совершенно пустая была... Только стул мы поставили для царицы - у нее ноги больные. Царица села и для мальчика стул потребовала. Что ж, говорю, принесите - видно, умереть он хочет на стуле... Красивый был мальчик... Остальных я выстроил МАРАТОВ. Как... выстроил? ЮРОВСКИЙ (усмехнулся). В ряд. Спокойным голосом говорю: "Пожалуйста, вы станьте сюда, а вы сюда... вот так". Помню, служанка - высокого роста женщина... с ней рядом встала Анастасия. (Усмехнулся.) У служанки была в руках подушка Маленькие подушечки были принесены дочерьми, одну положили на сиденье стула Алексею... другую - на стул самой... Николай сначала встал за сыном, но я перевел его в первый ряд рядом с мальчиком. Потом их подравнял - все так же спокойным голосом. МАРАТОВ. А почему... Зачем они согласились строиться? ЮРОВСКИЙ (задыхается от беззвучного смеха.) Моя выдумка! Помнишь последнюю обедницу... Я тогда все и придумал... И когда они вошли в подвал, сказал Николаю: "После бегства вашего брата из Перми"... как у него глазки-то загорелись... не знал, что их императорское высочество, братец его, засыпанный ветками, с месяц как в яме пребывает... "слухи, говорю, в Москве нехорошие, что сбежала вся ваша семья. Посему я хочу всех сфотографировать. И отослать снимки в Москву, чтоб успокоить" А накануне как бы невзначай, я сказал, что фотографом работал до революции. Так что они поверили. МАРАТОВ. Ты действительно был очень хороший фотограф. Наверное, и фотоаппарат вынес для убедительности? ЮРОВСКИЙ. Вместо фотоаппарата... как только они построились - вошла команда. МАРАТОВ. И что же - фотоаппарат не выносил? ЮРОВСКИЙ. Да, откуда ему взяться? МАРАТОВ. Ну зачем - неправду... Ведь мы договорились! Ну не надо! Помнишь, тетрадь, в которую караул записывал все происшествия во время дежурств? Тебе каждый вечер ее приносили. Ты надевал очки и с важностью читал. Она сохранилась, и я ее прочел. Там есть запись. "20 июня. Просьба Николая Романова, бывшего царя, дать ему работы - вычистить мусор из сада, пилить или колоть дрова... " ЮРОВСКИЙ. Удовлетворили. И при чем тут фотоаппарат? Маратов (будто не слыша). Действительно, забавная запись Он погибал взаперти, он обожал прогулки... и еще - у него был вульгарный геморрой. Хорошо, что эту запись ты помнишь, потому что прямо под ней я прочел другую: "II июля... (всего за пять дней - до) Татьяна и Мария просили фотографический аппарат, в чем, конечно же, им было отказано комендантом". ЮРОВСКИЙ. Да... забыл. МАРАТОВ. Уж ты не забывай - очень прошу. В доме был фотоаппарат "Кодак". Тот самый, конфискованный у царицы, когда впервые она вошла в Ипатьевский дом. При мне его конфисковали. А потом я видел его у тебя в комендантской - в столе лежал у бывшего фотографа Якова Юровского. ЮРОВСКИЙ. Ну и что? МАРАТОВ. И вот я думаю: мог ли бывший фотограф в "величайший миг Революции" - так ты называл этот день - им не воспользоваться? ЮРОВСКИЙ. Грешным делом была мысль... "щелкнуть" их перед... Но ситуация была нервная. МАРАТОВ. Нет, понимаю, почему ты не снял их - перед... Но после? ЮРОВСКИЙ. Я не снял и после. МАРАТОВ. Но почему? Ведь было важно снять расстрелянную семью... На случай самозванства хотя бы. Вот сейчас, когда появилась эта Анастасия... Юровский (кричит.) Послушай, идиот, погибли все! МАРАТОВ. А ты бы фотографию и предъявил вместо глупого крика. ЮРОВСКИЙ. Там света было мало, когда постреляли. И обстановка была близкой к сумасшествию... МАРАТОВ. Ну хорошо... ну ладно. ЮРОВСКИЙ. Когда они приготовились фотографироваться, я позвал команду. Команда толпилась в широких двустворчатых дверях. Мы с Никулиным стояли по обе стороны двери. Стало вдруг тихо... только во дворе шумела машина... работал мотор. Маратов. Да... да... ЮРОВСКИЙ. Я потерял Постановление о расстреле... вынул просто пустую бумажку и прочел: "Ввиду того, что ваши родственники продолжают наступление на Советскую Россию, мы постановили вас расстрелять". И вновь была тишина - но какая! Николай переспросил: "Что? Что? " МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше. ЮРОВСКИЙ. Читаю вторично... Я хотел посмотреть, как он встретит смерть. И как эта гордая самодовольная немка... МАРАТОВ. Как же он встретил смерть? ЮРОВСКИЙ. Он больше ничего не произнес, молча повернулся к семье, другие произнесли несколько бессвязных восклицаний, все это длилось несколько секунд. МАРАТОВ. Второй раз - неправда... А ведь - таблеточку съел. Ермаков рассказал... ЮРОВСКИЙ. И с ним ты поговорил! МАРАТОВ. Со всеми поговорил. Ты - последний. Царь тихо сказал: "Не ведают, что творят... прости их, Господи". Не придумать Ермакову эту фразу - убийца он и безбожник. Дальше, пожалуйста, дальше, товарищ Яков. ЮРОВСКИЙ. Ну и сразу - я рывком свой кольт. Царица и Ольга попытались осенить себя крестным знамением, но не успели. Началась стрельба. МАРАТОВ. И как же вы не перестреляли друг друга в крошечной комнатке? ЮРОВСКИЙ. И это я придумал: команда толпилась в раскрытой двери, три ряда стреляющих из револьверов. Причем второй и третий ряды стреляли через плечи впереди стоящих. Руки, руки с палящими револьверами - вот и все, что видели Романовы... МАРАТОВ. И метались в этой клетке... ЮРОВСКИЙ. А команда все палила из двустворчатой двери, обжигая огнем выстрелов стоящих впереди... Царя пристрелили сразу. МАРАТОВ. Еще бы! Стреляли в него все! ЮРОВСКИЙ. Но надеюсь, я был первый. Он с силой грохнулся навзничь - и фуражка в угол покатилась... Александру, лакея, повара, доктора тоже сразу - первым залпом. Но с дочерьми пришлось повозиться. Да ты ведь знаешь! МАРАТОВ (кричит). Прошу! Дальше! ЮРОВСКИЙ. Пули отскакивали от них. И как град прыгали по комнате. Мы тогда не знали почему... Отскакивают - и все! Помню, две младшие, прижавшись к стенке, сидят на корточках, закрыв головы руками. И пули отлетают от них... И - по комнате. А тут еще горничная мечется с визгом. И закрывается подушкой, и пуля за пулей мы всаживали в эту подушку... И Алексей получил одиннадцать пуль и все жил... И Никулин палил в него, палил... Он израсходовал целую обойму патронов. МАРАТОВ. А почему... почему так? ЮРОВСКИЙ. Ты же знаешь! На девушках были корсеты с бриллиантами... Она вшила туда драгоценности, видимо, на случай побега. Это было как броня. Бронированные девицы. МАРАТОВ. Я не про девушек - про мальчика. ЮРОВСКИЙ. Тоже странная живучесть. МАРАТОВ. И как ее объяснишь? ЮРОВСКИЙ. Слабое владение оружием моим помощником Никулиным. И, наверное, нервность... эта возня с дочерями. МАРАТОВ. Да, не сбился. Это твое объяснение я прочел в Музее Революции... куда ты передал свое историческое оружие. ЮРОВСКИЙ. И это читал? МАРАТОВ. Но мне так объяснять нельзя. Ведь Никулин у меня работал - в ЧК. И отлично владел оружием. Впрочем, застрелить с трех метров сидящего на стуле мальчика - для этого не надо умения... И нервность тут вряд ли помешает. Так почему же? ЮРОВСКИЙ. Не знаю! Помню, я шагнул в дым и двумя выстрелами покончил с живучестью Алексея... Наконец все одиннадцать на полу лежали - еле видные в пороховом дыму. Я велел прекратить стрельбу... Дым заслонял электрический свет. Раскрыли двери комнаты, чтобы дым рассеялся... Начали забирать трупы. Переворачивали, проверяли пульсы. Надо было побыстрее выносить. Пока над городом ночь. Несли в грузовик на носилках, сделанных из простынь, натянутых на оглобли... Их взяли, помню, от стоящих во дворе саней. (Замолчал.) МАРАТОВ. И все? Молчание. Я за тебя расскажу. Начали выносить. В широкой супружеской простыне первым выносили царя. Отца семейства выносили. Потом понесли дочерей. Когда положили на носилки одну из них - она вдруг села. Закрыла лицо руками, зарыдала. Она была живой. Очнулся на стуле и Алексей... с которым ты покончил! Оказался только ранен... И когда зашевелились остальные сестры, ужас охватил команду. Вам показалось: само небо против вас. ЮРОВСКИЙ. Ты прав - было страшно. Мы еще тогда не знали, что они бронированные. Но Ермаков не сплоховал: взял штык. Правда, когда он начал колоть первую из девиц, штык долго не мог пробить корсаж. И тут даже он испугался. Но победил страх. МАРАТОВ. Доколол! Ожидание счастья... Царское Село... девичьи мечты - все кончалось в нестерпимой боли под пьяное пыхтенье бывшего каторжника Петьки Ермакова. ЮРОВСКИЙ. Всех, всех доколол. Потом наверх пошел в их комнату и кровь их наволочкой с рук вытер. МАРАТОВ. Итак, живы оказались? И Ермакову пришлось докалывать... А ведь ты сказал: проверяли пульсы? ЮРОВСКИЙ. Да, тогда маленько ошиблись. МАРАТОВ. Конечно! И какая могла быть проверка в этом ужасе - в дыму, среди лужиц крови, после отскакивающих пуль... Вы только одного хотели: закончить и похоронить. ЮРОВСКИЙ. К чему клонишь? МАРАТОВ. Так что и Ермаков мог добить не всех в этом безумии. А если к тому же кто-то был без сознания? И вы его уложили в грузовик вместе с мертвецами? Юровский молчит. Я давно мучаюсь и думаю: в грузовике могли быть недострелянные. ЮРОВСКИЙ. Ты сумасшедший. МАРАТОВ. Справедливо. Жаль только, что единственно нормальный - это сумасшедший я. Прошу тебя - дальше. ЮРОВСКИЙ. Потом мы привезли трупы к безымянной шахте... Когда-то там искали золото... Это была наполненная водой яма посреди непроходимого леса. Здесь решили хоронить. МАРАТОВ. Много пропускаешь... но я согласен. Привезли. Солнышко вышло - Романовы у шахты лежат. Ты уже совсем успокоился, наверное, даже позавтракал на пенечке яйцами, которые накануне для мальчика из монастыря привезли. Любили их в монастыре, еду носили. Помню, как ты обрадовался этой еде и тотчас позаботился с собой ее взять. И вот я думаю: мог ли фотограф Юровский не позаботиться - и не взять с собой царицыну камеру? Молчание. Конечно, не мог. И потому, не скрою, долго искал эту фотографию. Она мне по ночам снилась! ЮРОВСКИЙ. Но не нашел. Ее нет. МАРАТОВ. Совершенная правда. И мне оставалось только понять: почему ее нет. И вот тут помогла твоя Записка. Молчание. Ты пишешь: "Хотели сжечь Алексея и Александру Федоровну, но по ошибке вместо последней сожгли служанку... Тем временем вырыли братскую могилу для остальных девяти... И здесь начинается главная непонятность. Ведь от тебя требовалось совсем другое: тело Николая должно было исчезнуть! Останки царя могли стать священной реликвией для наших врагов. Так почему же ты не сжигаешь его? А вместо этого - Алексея и служанку? Ведь у тебя нет времени для экспериментов - и нет в достатке ни дров, ни бензина... Почему? ЮРОВСКИЙ. Не помню... Уже не помню. И мне больно. МАРАТОВ. Тоже ответ... И интересно: двое других свидетелей, твоих друзей, описавших захоронение, пишут: один - "сожгли Анастасию и Алексея", другой - "доктора Боткина"... ЮРОВСКИЙ. Забыли они. МАРАТОВ. Странно, правда? Казалось, после этой ужасной процедуры до смертного часа все запомнишь. И страшный запах горящего мяса. Если только... ЮРОВСКИЙ. Ты что? МАРАТОВ (засмеялся). Оно на самом деле было - это сожжение! Молчание Ты пишешь. "Все дочери имели на шее ладанки с изображением Распутина и его молитвой". А Алексей - мог ли он не иметь? ЮРОВСКИЙ. Я просто забыл. МАРАТОВ. Опять - забыл. Хорошо. Но вот то чего ты забыть ну никак не мог. Ты пишешь: "На трех дочерях были надеты особые корсеты с бриллиантами". А четвертая дочь - что ж не имела? Ведь царица каждой дала - на случай побега. И, наконец, Алексей. Ты сам описал его странную живучесть... Неумение чекиста Никулина владеть оружием мы с тобой уже исключили. Значит? Да, конечно, - мальчик тоже был защищен бриллиантами! Где они? Тут забыть ты не мог. Ошибки могут быть по любому поводу - но не насчет драгоценностей, столь нужных мировой Революции! Итак, где бриллианты Алексея и одной из княжон? ЮРОВСКИЙ. Жалкий предатель! Ты думаешь, я мог... МАРАТОВ. Никогда! Ты воистину предан Революции. Нашей горькой Революции. Ты скорее бы умер, чем взял. Нет, нет... твоя корысть тут исключается... Но тогда почему? Не можешь ответить. Нету ответа. Точнее, есть - только один. Ты попросту их не видел. Юровский Кого? Маратов. Двух тел. Они исчезли. Вместе с бриллиантами ЮРОВСКИЙ. Мне больно МАРАТОВ. Они исчезли из грузовика по дороге. Мальчик и девочка, да? Оттого ты не смог сфотографировать мертвых Романовых у шахты, да? Хотя взял с собой камеру. И оттого драгоценностей с двух тел не хватает. И оттого ты придумал написать, два тела сожгли. Молчание Но самое интересное: как они исчезли по дороге... Я долго искал шофера грузовика. ЮРОВСКИЙ. Он умер. МАРАТОВ. Он жив. Жив угреватый маленький Сергей Люханов. Только всю жизнь отчего-то меняет города. Старый член партии, он живет в нищете, почему-то без пенсии... Будто страшно боится чего-то. Нет, он мне ничего не рассказал - просто тотчас исчез из города. И вот тебе моя версия: ты услышал стоны из-под брезента. Так? Стоны двух недострелянных - мальчика и девочки... После луж крови... после долгого убийства девушек... ты был не в себе. Устал от зверства и ужаса. И пережиток старого мира - жалость - тебя подвела. У тебя не хватило революционной стойкости, да? Ты не смог их добить... во второй раз. Так? Я думаю, попросту сбросил их с грузовика... Потом уже у шахты, когда раздел трупы и увидел бриллианты, ты, конечно, вернулся... Но недострелянные исчезли. Прибрал кто-то. Может, даже люди из монастыря... Они, конечно же, следили за домом. И всю жизнь ты не можешь простить себе этой жалости - этого преступления человека нового мира. Ты не сумел стать до конца муравьем. Ну отвечай же, товарищ? Молчание Неужели я понял? И это не просто история об убийстве? Но о прощении... и даже о твоей жалости? Я прав? Она жива! И потому она не является в моем бреду? Отвечай! Ну хочешь - на колени встану! Ну отвечай же! МАРАТОВ вдруг замолкает, прислушивается. Потом бросается в темноту палаты и прячется за шторой огромного окна. Входит МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК с чемоданчиком. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Доброе утро. (Вынимает шприц из чемоданчика.) ЮРОВСКИЙ. Нет, нет, не надо! Нельзя сейчас! Но молодой человек молча схватил его руку. ЮРОВСКИЙ. Нет! Нет! Немедленно - к начальству! Здесь предатель! Пинок ему под зад! Но молодой человек все так же молча всаживает шприц. Юровский тотчас затихает. Входит СЕСТРА. СЕСТРА. Готово! (Кокетливо прижалась к молодому человеку.) МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Уймись. У меня еще два укола. Уходят Тишина. ЮРОВСКИЙ недвижно лежит в постели. Из-за оконной шторы появляется МАРАТОВ. Постоял у кровати. МАРАТОВ (Юровскому.) Прощай, товарищ. (Целует его.) Гасит свет - остается только ночник. Тихо смеется, глядя в темноту. Все по-прежнему, Ваши Величества. Она осталась мечтой... И я не знаю, живет ли она теперь в Берлине. Или - как раньше: в воздухе, в траве и листьях... (Останавливается.) Да... да, слышу звонки (лихорадочно) и помню. "И тогда соблазнятся многие и друг друга будут предавать и возненавидят друг друга. И многие лжепророки восстанут и прельстят многих... И по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь. Претерпевший же до конца спасется". Я все думаю, что это значит: "Претерпевший же до конца спасется"? Звонки, бесконечные электрические звонки. Затемнение. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Яков Михайлович Юровский умер в Кремлевской больнице в 20-ю годовщину расстрела царской семьи. Федор Николаевич Лукоянов умер накануне 30-й годовщины расстрела царской семьи. Все руководители Урала, подписавшие решение о расстреле, были расстреляны в сталинских лагерях. Все исполнители умерли в своих постелях, как и просил о том Господа последний царь. При вскрытии могилы царской семьи тело Анастасии было найдено. Но останки Марии и Алексея отсутствовали. И никаких следов сожжения трупов, несмотря на долгие поиски, так найти и не удалось...