ажут, что провалились геройски. -- Всего-то? Я посылал демонов. -- А я смотрел в Зеркало Всеобщего Обзора. -- Прошлой ночью я искал его в Рунах M'xo. -- Тогда как я, довожу до вашего сведения, использовал и Руны, и Зеркало, и даже внутренности химеры. -- А я говорил со зверями лесными и птицами поднебесными. -- Что-нибудь узнал? -- Нет. -- Что ж, я расспрашивал самые кости страны! Да, да, глубинные камни и стоящие на них горы. Наступило внезапное ледяное молчание. Все посмотрели на волшебника, который произнес эти слова. Ганмак Трихаллет из Почтенных Провидцев беспокойно заерзал в кресле. -- Ага, заливай больше, -- сказал кто-то. -- Я ж не сказал, что они мне ответили. Траймон обозрел стол. -- Я тоже послал кое-кого на его поиски. Верт фыркнул. -- В прошлые разы и мы посылали, но ничего не вышло. -- Это потому, что мы полагались на магию. Однако совершенно очевидно, что Ринсвинд почему-то недоступен ей. Но он не может не оставить следов. -- Ты послал следопыта? -- Можно выразиться и так. -- Неужели ты нанял героя? -- Верт умудрился вложить в одно это слово неимоверно много значений. Таким же тоном в другой вселенной южанин произнес бы "черт подери этих янки". Волшебники, разинув рты, уставились на Траймона. -- Да, -- спокойно подтвердил он. -- Чьей властью? -- осведомился Верт. Траймон обратил на него взгляд серых, как сталь, глаз. -- Своей. Другая мне не потребовалась. -- Это... это идет вразрез со всеми правилами! С каких это пор волшебникам приходится нанимать героев, чтобы те исполняли за них работу? -- С тех самых пор, как волшебники обнаружили, что магия не действует, -- ответил Траймон. -- Это временные трудности. Траймон пожал плечами. -- Возможно, -- сказал он, -- но нам нельзя терять ни дня. Докажите, что я не прав. Найдите Ринсвинда с помощью хрустального шара или разговаривая с птицами. Что касается меня, то я знаю, мой удел -- быть мудрым. А мудрые люди поступают в соответствии с веяниями времени. Хорошо известно, что волшебники и герои не могут поладить друг с другом, потому что первая сторона считает вторую сборищем кровожадных идиотов, которые не умеют ходить и думать одновременно, тогда как вторая испытывает естественное недоверие к сообществу людей, которые слишком много бормочут себе под нос и ходят в длинных одеяниях. О, говорят волшебники, а как насчет ошейников с бронзовыми заклепками и умащенных мускулов, накачанных в Языческой Ассоциации Молодежи? На что герои отвечают: очень мило слышать такое от кучки хлюпиков, которые не осмеливаются подойти к женщине, объясняя это тем, что она якобы отнимает мистическую силу. Так, рычат волшебники, вы нас уже достали, вы и ваши показушные кожаные плавки. О да, ответствуют герои, а почему бы вам... И так далее. Споры эти продолжаются уже несколько веков и стали причиной множества крупных сражений, в результате которых огромные участки земли стали непригодными для обитания из-за магических гармоник. Герой, который сейчас скакал в сторону Водоворотных Равнин, не участвовал в подобных спорах не только потому, что герои вообще не принимают их всерьез, но и потому, что данный конкретный герой был героиней. Рыжеволосой. В подобных местах существует тенденция оглядываться через плечо на художника-оформителя и заводить пространные разговоры о кожаных лифах, высоких сапогах и обнаженных клинках. Слова типа "полный", "округлый" и даже "дерзкий" продолжают вторгаться в повествование до тех пор, пока автор не начинает испытывать настоятельную необходимость принять холодный душ и пойти прилечь. Что само по себе довольно глупо, поскольку женщина, решившая зарабатывать на жизнь с помощью клинка, не станет расхаживать в виде, напоминающем обложку одного из прогрессивных каталогов белья для узкого круга покупателей. Ладно, замяли. В основном, следует отметить, что хотя Херрена Хладнокровная Холера выглядела бы просто сногсшибательно после хорошей ванны, маникюра по полной программе и набега на полки с кожгалантереи в лавке под названием "Восточная Экзотика и Военные Принадлежности By Хунь Лина" на улице Героев, в данный момент она была благоразумно облачена в легкую кольчугу, мягкие сапоги и короткий меч. Хорошо-хорошо, сапоги, возможно, были кожаными. Но не черными. Вместе с ней ехало несколько смуглокожих людей, которые все равно будут убиты в самое ближайшее время, так что на их описание не стоит тратить усилий. Тем более что ни в одном из них не было ничего дерзкого. Послушайте, они могут быть одеты в кожу, если вам того хочется. У Херрены спутники не вызывали особого восторга, но никого, кроме них, в Анк-Морпорке не нашлось. Многие горожане покидали свои дома и устремлялись в горы -- из страха перед новой звездой. Однако Херрена направлялась в горы по другой причине. Строго по вращению и к Краю от Равнин возвышался голый Хребет Троллей. Херрена в течение многих лет пользовалась уникально равными возможностями, доступными для любой женщины, которая умеет заставить клинок петь. Поэтому героиня привыкла доверять своим инстинктам. Этот Ринсвинд, судя по описанию Траймона, был крысой, а крысы любят прятаться. Кроме того, горы были далеко от Траймона, -- хоть он и нанял ее, Херрена надеялась оказаться от него подальше и побыстрее. При одном взгляде на Траймона у героини начинали чесаться кулаки. Ринсвинд знал, что ему следовало бы впасть в панику, но это было крайне сложно. Такие эмоции, как паника, страх и гнев, имеют непосредственное отношение к плещущейся в железах жидкости, а все железы Ринсвинда остались в его теле. Он не мог точно сказать, где сейчас находится его настоящее тело, но, опуская глаза, Ринсвинд видел тонкую голубую нить, тянущуюся от того, что он, ради сохранения здравого рассудка, все еще называл своей щиколоткой. Нить пропадала в темноте и, по-видимому, вела к его телу. Он готов был первым признать, что это не особенно хорошее тело, но пара его частей была дорога ему как память. К тому же до Ринсвинда внезапно дошло, что, если голубая нить порвется, ему придется провести всю оставшуюся жи... все оставшееся существование, болтаясь под видом чужих усопших тетушек вокруг спиритических столиков и проделывая прочие номера, которые откалывают потерянные души, чтобы скоротать время. Полнейший ужас подобной перспективы привел Ринсвинда в такое смятение, что он почти не почувствовал, как его ноги коснулись земли. По крайней мере, подобия земли. Он решил, что это почти наверняка не та земля, к которой он привык, -- настоящая земля не кружится и не окрашена в черный цвет. Он огляделся вокруг. Острые крутые горы поднимались в морозное небо, усеянное жестокими звездами. Эти звезды не были указаны ни на одной карте звездного неба, но ровнехонько посреди них виднелся зловещий багровый диск. Ринсвинд вздрогнул и отвел глаза. Расстилающийся перед ним пейзаж резко уходил вниз, и над растрескавшимися от мороза скалами бормотал сухой ветер. Он действительно бормотал. Когда серые вихри ухватились за балахон Ринсвинда и вцепились в его волосы, волшебнику показалось, что он слышит голоса, слабые и далекие, произносящие фразы типа "Ты уверен, что в похлебке были грибы? Я чувствую себя несколько...", "Там очень красивый вид, ты только перегнись через эту...", "Не суетись, это всего лишь царапина...", "Смотри, куда целишься из лука, ты чуть не..." и так далее. Он заткнул уши пальцами и, спотыкаясь, побрел вниз по косогору, пока не увидел то, что наблюдали очень немногие из живущих. Местность круто шла под уклон и в конце концов переходила в огромную, не меньше мили в поперечнике, воронку, в которую с полнозвучным, гулким шипением -- как если бы дышал сам Диск -- устремлялся бормочущий ветер душ усопших. Над этой ямой, выгибаясь, нависал узкий отрог скалы, заканчивающийся выступом где-то в сотню футов шириной. Там, наверху, был сад с плодовыми деревьями, клумбами и маленьким черным домиком. К нему вела узкая тропинка. Ринсвинд оглянулся назад. Сияющая голубая нить по-прежнему была на месте. Сундук тоже. Он сидел на тропинке и наблюдал за волшебником. Ринсвинду так и не удалось поладить с Сундуком. Он никак не мог избавиться от ощущения, что этот ящик глубоко не одобряет все его поступки, в том числе и его существование. Однако на этот раз, в виде исключения, Сундук выглядел не свирепо, а довольно трогательно, словно пес, который только что вернулся домой, всласть навалявшись в коровьих лепешках, и обнаружил, что вся семья переехала на соседний континент. -- Ладно, -- сказал Ринсвинд. -- Пошли. Сундук выпустил ножки и двинулся за ним по тропинке. Почему-то Ринсвинд ожидал, что в саду на выступе скалы будет полным-полно засохших цветов, но на самом деле за садиком хорошо ухаживали. Судя по всему, местный садовник очень тонко чувствовал цвета -- при том непременном условии, что цвета эти исключительно темно-пурпурные, черные как ночь или белые как саван. Огромные лилии насыщали воздух ароматом. Посреди свежескошенной лужайки стояли солнечные часы без стрелки. Ринсвинд, по пятам которого следовал Сундук, прокрался по засыпанной мраморным щебнем дорожке и, зайдя с задней стороны домика, толкнул какую-то дверь. Четыре лошади посмотрели на него, оторвав морды от торб с овсом. Они были теплыми и живыми -- пожалуй, самые холеные лошади, которых Ринсвинд когда-либо видел. Большой белый скакун стоял в отдельном деннике, над дверью которого висела черная с серебром сбруя. Остальные три лошади были привязаны перед яслями у противоположной стены, словно принадлежали заезжим гостям, и разглядывали волшебника с неопределенным животным любопытством. Сундук ткнулся ему в щиколотку. -- Пшел вон, ты! -- резко обернувшись, прошипел Ринсвинд. Сундук с пристыженным видом попятился. Ринсвинд на цыпочках подошел к дальней двери и осторожно толкнул ее. Она открылась в вымощенный камнем коридор, который, в свою очередь, привел в просторную переднюю. Волшебник осторожно двинулся вперед, плотно прижимаясь спиной к стене. Сундук поднялся позади него на цыпочки и боязливо затрусил следом. Сама передняя... В общем-то Ринсвинда обеспокоило не то, что она была значительно больше, чем весь домик казался снаружи. Учитывая нынешнее положение дел, он бы саркастически рассмеялся, если бы кто-нибудь сказал ему, что бочку пива нельзя вместить в кружку. Да и интерьер передней, который относился к раннесклеповому стилю и отличался обилием черных драпировок, ничуть не взволновал его. Его обеспокоили часы. Они были очень большими и занимали промежуток между двумя дугообразными деревянными лестницами, покрытыми резными изображениями вещей, которые нормальные люди могут увидеть только после интенсивных занятий чем-то противозаконным. У часов имелся очень длинный маятник, и он раскачивался с медленным "тик-так", от которого у Ринсвинда мороз пробежал по коже, потому что это было нарочито неспешное, действующее на нервы тиканье, которое ясно давало понять, что каждый "тик" и каждый "так" отрывает новую секунду от вашей жизни. Это был один из тех звуков, которые недвусмысленно намекают на то, что где-то, в каких-то гипотетических песочных часах, из-под ваших ног вылетело еще несколько песчинок. Нечего и говорить, что нижняя половина маятника было заточенной как нож и острой, как бритва. Что-то постучало Ринсвинда по пояснице. Он гневно обернулся. -- Послушай, ты, сумкин сын, я ведь сказал тебе... Это был не Сундук. Перед Ринсвиндом стояла девушка -- серебристоволосая, серебристоглазая и несколько ошарашенная. -- О-о, -- сказал Ринсвинд. -- Хм. Привет? -- Ты жив? -- спросила она голосом, который ассоциируется с пляжными зонтиками, маслом для загара и прохладными напитками в длинных бокалах. -- Ну, надеюсь, что да, -- ответил Ринсвинд, гадая, хорошо ли его железы, где бы они ни были, проводят сейчас время. -- Хотя иногда я в этом сомневаюсь. Что это за место? -- Это дом Смерти, -- сказала она. -- А-а, -- Ринсвинд провел языком по пересохшим губам. -- Что ж, приятно было познакомиться, но мне пора бежать... Она всплеснула руками. -- О, не уходи! У нас здесь нечасто бывают живые люди. А мертвые -- такие зануды, как ты считаешь? -- Уф, да, -- с жаром согласился Ринсвинд, поглядывая на дверь. -- С ними, небось, не поболтаешь. -- Только и слышишь: "Когда я был жив..." да "В наше время мы действительно знали, как дышать..." -- Она положила ему на руку маленькую белую ладонь и одарила его улыбкой. -- Они настолько неколебимы в своих привычках. Жуткая скукотища. Такие церемонные. -- То есть закостеневшие? -- подсказал Ринсвинд, которого тащили в сторону арки. -- Вот именно. Как тебя зовут? Меня -- Изабель. -- Э-э, Ринсвинд. Извини, но если это действительно дом Смерти, то что здесь делаешь ты? На мой взгляд, ты не похожа на мертвую. -- О, я здесь живу. -- Она пристально посмотрела на него. -- Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы спасти свою погибшую возлюбленную? Папочку это всегда раздражает, он говорит, хорошо, мол, я никогда не сплю, иначе меня постоянно будил бы топот юных героев, которые приходят сюда, чтобы забрать с собой кучу глупых девчонок. -- Что, часто такое бывает, да? -- слабо поинтересовался Ринсвинд, шагая рядом с ней по затянутому черной тканью коридору. -- Все время. Но мне кажется, это очень романтично. Только, когда уходишь, важно не оглядываться. -- Почему? -- Не знаю, -- пожала плечами она. -- Может, вид не очень красивый. А ты вообще герой? -- Э-э, нет. Не в том смысле. На самом деле совсем нет. Фактически даже меньше того. Я просто зашел сюда в поисках моего друга, -- обречено сказал он. -- Ты его случаем не видела? Маленький, толстенький, много разговаривает, носит очки, забавная одежда? Пока он говорил, его преследовало ощущение, будто он упустил нечто крайне важное. Он закрыл глаза и попытался вспомнить последние несколько минут разговора. Потом озарение ударило его, как мешок с песком. -- Папочка? Изабель скромно потупила глаза. -- Вообще-то я приемная дочь, -- призналась она. -- Он говорит, что нашел меня, когда я была маленькой девочкой. Все это очень печально... -- Ее лицо вдруг прояснилось. -- Но пойдем, познакомишься с ним -- сегодня у него в гостях друзья, и я уверена, что ему будет очень интересно с тобой встретиться. Он не так уж часто общается с людьми в неформальной обстановке. И я, по правде говоря, тоже, -- добавила она. -- Извини, -- остановил ее Ринсвинд. -- Мы ведь говорим о Смерти, я правильно понял? Высокий, худой, пустые глазницы, мастак по части обращения с косой? Она вздохнула. -- Да. Боюсь, внешность говорит не в его пользу. Несмотря на истинность уже упоминавшегося факта, что Ринсвинд имел к магии примерно такое же отношение, как бузина в огороде -- к дядьке в Анк-Морпорке, за ним, тем не менее, сохранялась одна привилегия, которая предоставляется людям, занимающимся искусством волшебства. На пороге смерти за ним должен был явиться сам Смерть (вместо того, чтобы перепоручить эту работу какому-нибудь второстепенному мифологическому персонажу в человеческом обличье, как оно обычно бывает). Благодаря своей неорганизованности, Ринсвинд уже несколько раз не сумел умереть в назначенное время, а если в мире и есть что-то, чего не любит Смерть, так это когда люди заставляют себя ждать. -- Послушай, я думаю, мой приятель просто куда-то отлучился, -- объявил волшебник. -- Он всегда так, это история всей его жизни, приятно было познакомиться, должен бежать... Но она уже остановилась перед высокой дверью, обитой пурпурным бархатом. С другой стороны двери доносились голоса -- жуткие голоса, такие голоса, которые обычное книгопечатание будет не в состоянии передать до тех пор, пока кто-нибудь не изобретет линотипную машину, встроив туда эхоотображатель и, если это возможно, шрифт, который будет выглядеть как нечто сказанное слизняком. Вот что они говорили. --Ты не мог бы ОБЪЯСНИТЬ С САМОГО НАЧАЛА? -- Ну, если ты пойдешь с любой карты, кроме козыря, Юг возьмет две взятки, потеряв при этом одну Черепаху, одного Слона и одно Главное Таинство, а потом... -- Это Двацветок! -- шепнул Ринсвинд. -- Я узнаю этот голос где угодно! -- МИНУТОЧКУ... ЮГ -- ЭТО ЧУМА? -- Да ладно тебе. Он же все объяснил. А что, если бы Голод -- как это там -- пошел с козыря? Это был причмокивающий, одышливый голос, практически заразный уже сам по себе. -- А, тогда ты смог бы побить только одну Черепаху вместо двух, -- с энтузиазмом ответил Двацветок. -- Но если бы Война с самого начала сдал козырь, они не добрали бы две взятки? -- Вот именно! -- И ВСЕ-ТАКИ Я НЕ ПОНЯЛ. РАССКАЖИ-КА МНЕ ЕЩЕ РАЗ ПРО БЛЕФ, МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, Я УЖЕ НАЧАЛ УЛАВЛИВАТЬ ОБЩИЙ ПРИНЦИП. Голос был тяжелым и гулким, словно сталкивались две большие свинцовые болванки. -- Это когда ты объявляешь ход главным образом для того, чтобы обмануть своих противников, хотя, разумеется, это может создать проблемы для твоего партнера... Двацветок со свойственным ему энтузиазмом продолжал нести бессмыслицу. Сквозь бархат просачивались такие фразы, как "хорошая масть", "две без козырей", "большой шлем". Ринсвинд тупо посмотрел на Изабель. -- Ты хоть что-нибудь понял? -- спросила она. -- Ни единого слова, -- признался он. -- По-моему, бессмыслица какая-то. -- ТАК ТЫ ГОВОРИШЬ, ЛЮДИ ИГРАЮТ В ЭТО РАДИ УДОВОЛЬСТВИЯ? -- уточнил тяжелый голос по другую сторону двери. -- Более того, у некоторых из них это здорово получается. Боюсь, я -- всего-навсего любитель. -- НО ОНИ ВЕДЬ ЖИВУТ ВСЕГО ВОСЕМЬДЕСЯТ ИЛИ ДЕВЯНОСТО ЛЕТ! -- Тебе лучше знать, -- вступил голос, который Ринсвинд еще не слышал и ни за что в жизни не хотел бы услышать снова -- особенно в сумерках. -- Это, несомненно, весьма.., занимательно. -- СДАВАЙ СНОВА, ПОСМОТРИМ, КАК Я УСВОИЛ. -- Может, нам следует зайти? -- спросила Изабель. -- Я ХОЖУ... С ВАЛЕТА ЧЕРЕПАХ, -- объявил голос за дверью. -- Нет, извини. Я уверен, что ты ошибаешься, давай-ка взглянем на твои... Изабель толкнула дверь, и та отворилась. По сути, это был довольно приятный кабинет, может, чуточку мрачноватый -- оформленный в пасмурный день художником по интерьерам, у которого болела голова и которым завладело непреодолимое желание украсить каждую плоскую поверхность большими песочными часами. А еще у него было множество больших, толстых и чрезвычайно быстро оплывающих свечей, от которых ему хотелось избавиться. Смерть Плоского мира, ярый приверженец традиций, гордился своими личными заслугами и большую часть времени пребывал в унынии по поводу того, что Его деяния не были оценены по достоинству. Он утверждал, что смерти как таковой никто не боится, а все боятся лишь боли, разлуки, забвения. Пустые глазницы и спокойная гордость за свое дело -- это еще не повод для неприязни. Кроме того, Он до сих пор пользовался косой, в то время как Смерти других миров давно обзавелись комбайнами. Смерть сидел в центре комнаты за столом, покрытым черным сукном, и препирался с Голодом, Войной и Чумой. Двацветок единственный поднял глаза и увидел Ринсвинда. -- Эй, а ты как здесь оказался? -- спросил он. -- Ну, некоторые говорят, что Создатель взял пригоршню... о, я понял. Ну, это сложно объяснить, но я... -- Сундук с тобой? Сундук протиснулся мимо Ринсвинда и опустился наземь перед своим хозяином. Двацветок открыл его и, покопавшись в содержимом, вытащил небольшой томик в кожаном переплете. Этот томик он передал Войне, который сидел, барабаня по столу затянутыми в кольчужную перчатку пальцами. -- Это "О законах торговли" Крючконоса, -- объяснил турист. -- Очень хорошая книжка, здесь много говорится об удвоении и о том, как... Смерть костлявой рукой выхватил книгу и начал ее листать, совершенно не обращая внимания на обоих приятелей. -- ТАК, -- сказал Он наконец. -- ЧУМА, РАСПЕЧАТАЙ-КА ЕЩЕ КОЛОДУ КАРТ. Я ДОКОПАЮСЬ ДО СУТИ ЭТОЙ ИГРЫ, ДАЖЕ ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ СТОИТЬ МНЕ ЖИЗНИ -- ФИГУРАЛЬНО ВЫРАЖАЯСЬ, РАЗУМЕЕТСЯ. Ринсвинд схватил Двацветка за руку и выволок из комнаты. Позже, когда они бежали по коридору, сопровождаемые несущимся сзади Сундуком, волшебник спросил: -- О чем это вы там болтали? -- Ну, у них уйма свободного времени, и я подумал, это может им понравиться... -- задыхаясь, выговорил Двацветок. -- Что, играть в карты? -- Это особая игра, -- возразил Двацветок. -- Она называется... -- Он заколебался. Языки никогда не были его сильным местом. -- На вашем языке это называется почти как та штука, которая надевается на нижнюю часть туловища и ноги, -- заключил он. -- Мне так кажется. -- Штаны? -- начал гадать Ринсвинд. -- Брюки? Лосины? Галифе? -- Да, нечто вроде. Они выбежали в переднюю, где большие часы по-прежнему срезали секунды с жизней всего мира. -- Как ты думаешь, надолго их займет игра? Двацветок приостановился. -- Не знаю, -- задумчиво проговорил он. -- Наверное, пока козыри не выйдут... какие удивительные часы... -- Не пытайся их купить, -- посоветовал Ринсвинд. -- Не думаю, что здесь твой порыв оценят... -- Где здесь? -- полюбопытствовал Двацветок, подзывая к себе Сундук и откидывая крышку. Ринсвинд оглянулся вокруг. В передней было темно и пусто, высокие узкие окна покрывал морозный узор. Ринсвинд опустил глаза. От его щиколотки отходила уже знакомая бледно-голубая нить. Теперь он видел, что такая же нить имеется и у Двацветка. -- Мы вроде как неофициально мертвы, -- сказал он. Лучшего ответа он придумать не смог. -- О-о, -- Двацветок продолжал рыться в Сундуке. -- Тебя это ни капельки не волнует? -- Ну, обычно, в конце концов, все устраивается. Во всяком случае, я абсолютно уверен в том, что реинкарнация существует. В каком виде ты хотел бы вернуться в мир? -- Во-первых, я не хочу из него уходить, -- твердо сказал Ринсвинд. -- Ладно, давай выбираться от... о нет. Только не это. Двацветок выудил из глубин Сундука коробку. Большую и черную, с ручкой и маленьким круглым окошечком спереди. А еще у коробки был ремешок, на котором Двацветок мог повесить ее себе на шею, что он и сделал. Было время, когда Ринсвинд испытывал к этой коробке довольно теплые чувства. Он верил -- несмотря на то, что весь его опыт доказывал ему обратное, -- что мир по сути своей познаваем и что, если бы только ему, Ринсвинду, удалось вооружиться нужным ментальным набором инструментов, он мог бы снять с мира заднюю крышку и посмотреть, как он устроен. Разумеется, он был в корне не прав. Иконограф делал картинки вовсе не за счет того, что пропускал свет на специальным образом обработанную бумагу, как предположил было волшебник. Все было гораздо проще -- внутри него сидел маленький демон, который хорошо чувствовал цвет и умел быстро работать кистью. Узнав об этом, Ринсвинд очень расстроился. -- У нас нет времени делать картинки! -- прошипел он. -- Я быстро, -- твердо сказал Двацветок и постучал по стенке иконографа. В ней распахнулась крошечная дверца, и оттуда высунулась голова чертика. -- Тысяча демонов! -- воскликнул он. -- Где мы? -- Это неважно, -- ответил Двацветок. -- Итак, сначала мы сделаем картинку часов. Чертик сощурился. -- Освещение плохое, -- заявил он. -- Добрых три года при диафрагме 8, если вас интересует мое мнение. Он захлопнул дверь. Секундой позже послышался слабый скрип стула, который подвигался к мольберту. Ринсвинд заскрежетал зубами. -- Зачем делать картинки, когда можно все запомнить? -- выкрикнул он. -- Это не одно и то же, -- спокойно возразил Двацветок. -- Это лучше! Это более реально! -- На самом деле нет. Через много лет, когда я буду сидеть у огня, пылающего в... -- Ты будешь жариться в этом огне до конца своих дней, если мы отсюда не выберемся! -- О, я все-таки надеюсь, что вы не покинете меня. Они обернулись. Изабель стояла в дверях, еле заметно улыбаясь и сжимая одной рукой древко косы -- косы, острота лезвия которой вошла в поговорку. Ринсвинд попытался не смотреть на голубую нить своей жизни. Девушка, держащая в руках косу, не должна улыбаться такой неприятной, всезнающей и слегка безумной улыбкой. -- Похоже, папочка сейчас немного занят, но я уверена, что ему и в голову не пришло бы позволить вам просто так взять и уйти, -- добавила она. -- Кроме того, мне тут не с кем поговорить. -- Кто это? -- спросил Двацветок. -- Она вроде как живет здесь, -- пробормотал Ринсвинд. -- Вроде как девушка. Он схватил Двацветка за плечо и попытался незаметно, не отрывая ног от пола, переместиться в сторону двери, ведущей в темный, холодный сад. Из этого ничего не вышло -- главным образом потому, что Двацветок не принадлежал к тем людям, которые понимают намеки с полуслова. Кроме того, турист и мысли не допускал, что может угодить в опасную передрягу. -- Я, право же, очарован, -- заявил он. -- Очень милый у вас тут домик. Интересный барочный эффект с этими костями и черепами. Изабель улыбнулась. "Если Смерть когда-нибудь передаст ей семейное дело, она справится с ним лучше, чем Он, -- подумал Ринсвинд. -- Она просто чокнутая". -- Да, но нам нужно идти, -- сказал он. -- Даже слышать ничего не желаю, -- возразила она. -- Вы должны остаться и рассказать мне все о себе. У нас уйма времени, а здесь так скучно. Она метнулась в сторону и замахнулась косой на сверкающие нити. Коса, как кастрированный кот, взвизгнула в воздухе -- и резко остановилась. Послышался хруст дерева. Крышка Сундука захлопнулась на лезвии. Двацветок изумленно взглянул на Ринсвинда. Волшебник, не торопясь, примерился и с некоторой долей удовлетворения со всего размаху врезал ему в челюсть, а потом, когда маленький турист начал заваливаться назад, подхватил его, взвалил на плечо и бросился бежать. В залитом светом звезд саду его хлестали ветки, а маленькие, мохнатые и, наверное, ужасные твари порскали из-под ног, когда он отчаянно несся вдоль бледной нити, сияющей призрачным светом на замороженной траве. Из оставленного позади домика вылетел пронзительный вопль разочарования и ярости. Ринсвинд врезался в дерево, отскочил и помчался дальше. Где-то здесь, насколько он помнил, была тропинка. Но в этом лабиринте серебристого света и теней, в лабиринте, который теперь, когда присутствие ужасной новой звезды ощущалось даже в потустороннем мире, был подсвечен красным, все выглядело не так, как должно было выглядеть. Во всяком случае, нить жизни вела абсолютно не туда, куда надо. Сзади послышался чей-то топот. Ринсвинд, сипя от напряжения, прибавил скорости: судя по всему, сзади скакал Сундук, а в данный момент волшебнику не хотелось встречаться с этим ящиком, который мог неправильно истолковать удар, нанесенный его хозяину. Своих недругов Сундук, как правило, кусал. У Ринсвинда так и не хватило мужества спросить, куда они деваются после того, как над ними захлопывается тяжелая крышка. Одно он мог сказать точно: когда крышка снова раскрывалась, их внутри не было. На самом деле ему нечего было беспокоиться. Сундук, быстро мелькая маленькими ножками, легко обогнал его. Причем, как показалось Ринсвинду, Сундук целиком и полностью был сосредоточен на беге -- словно он имел некое отдаленное представление, что настигает их, и это ему совершенно не нравилось. "Только не оглядываться, -- вспомнил волшебник. -- Возможно, вид отсюда не очень приятный". Сундук с треском продрался сквозь куст и исчез. Мгновение спустя Ринсвинд обнаружил причину его исчезновения. Сундук перевалился через край выступа и падал в гигантскую дыру, подсвеченную снизу слабым красноватым сиянием. От Ринсвинда и его ноши в дыру тянулись две сверкающие голубые нити. Он неуверенно остановился -- хотя слово "неуверенно" не совсем точно. В нескольких обстоятельствах он был уверен на все сто процентов -- во-первых, ему не хотелось прыгать; во-вторых, ему ни в коем случае не хотелось встречаться с тем, кто настигает его сзади; в-третьих, в мире духов Двацветок весил куда больше, чем на Диске; и в-четвертых, бывают вещи похуже, нежели просто умереть. -- Назови хотя бы две, -- пробормотал он и прыгнул. Через несколько секунд приблизились всадники. Достигнув края скалы, они не остановились, а просто выехали в воздух и придержали лошадей над пустотой. Смерть посмотрел вниз. -- ВОТ ЭТО МЕНЯ ВСЕГДА РАЗДРАЖАЕТ, -- пожаловался Он. -- С ТАКИМ ЖЕ УСПЕХОМ Я МОГ БЫ УСТАНОВИТЬ ВРАЩАЮЩУЮСЯ ДВЕРЬ. -- Интересно, чего им было нужно? -- сказал Чума. -- Понятия не имею, -- отозвался Война. -- Однако игра была хорошая. -- Точно, -- согласился Голод. -- Мне она показалась захватывающей. -- У НАС ЕСТЬ ВРЕМЯ ДЛЯ ЕЩЕ ОДНОГО ЭТОГО, ПЕРА, -- заметил Смерть. -- Роббера, -- поправил его Война. -- КАКОГО ПЕРА? -- Это называется роббером, -- пояснил Война. -- ТОЧНО. РОББЕР, -- сказал Смерть. Он посмотрел на новую звезду, ломая себе голову над тем, что она может означать. -- ДУМАЮ, У НАС ЕСТЬ ЕЩЕ ВРЕМЯ, -- немного неуверенно повторил Он. Выше уже рассказывалось о попытке ввести немного правдивости в сочинительство на Диске и о том, как поэтам и бардам под страхом... ну, в общем, под страхом всяких страшных последствий запретили разглагольствовать о бормочущих ручейках и розовых пальцах зари. Подумать только, они могли говорить, что чье-то лицо отправило в дальний путь тысячи кораблей, только в том случае, если представляли заверенные отчеты из доков. И посему, из преходящего уважения к этой традиции, мы не будем утверждать, что Ринсвинд и Двацветок превратились в голубую, как лед, синусоиду, извивающуюся сквозь темные измерения, что это сопровождалось звоном, который обычно раздается от удара по чудовищному бивню, что перед глазами друзей промелькнула вся их жизнь (у Ринсвинда прошлая жизнь мелькала перед глазами так часто, что он начинал засыпать в самых скучных местах) или что вселенная шлепнулась на них сверху, как огромный студень. Мы всего-навсего скажем правду, которая экспериментально доказана. Они услышали звук, как если бы по деревянной линейке сильно ударили камертоном, настроенным на до диез или си бемоль, и их охватило ощущение абсолютной неподвижности. Это случилось потому, что они были абсолютно неподвижны и вокруг царила абсолютная темнота. У Ринсвинда возникло подозрение, что что-то где-то пошло наперекосяк. Потом он увидел перед собой бледно-голубой узор. Он снова очутился внутри Октаво. Интересно, спросил он себя, что произойдет, если кто-нибудь откроет книгу? Сойдут ли они с Двацветком за цветную картинку? Скорее всего, нет, решил он. Тот Октаво, в котором они находились, отличался от обыкновенной книги, прикованной к кафедре глубоко в подвалах Незримого Университета, книги, которая была всего лишь трехмерным представлением многомерной действительности и... "Постой-ка, -- сказал он сам себе. -- У меня не бывает таких мыслей. Кто думает за меня?" -- Ринсвинд, -- раздался голос, похожий на шуршание старых страниц. -- Кто? Я? -- Конечно, ты, тупица. В истерзанном сердце Ринсвинда на миг вспыхнул вызов. -- А, вам уже удалось вспомнить, как начиналась Вселенная? -- ядовито осведомился волшебник. -- Это было все-таки Прокашливание или Набирание Воздуха В Грудь, а может. Почесывание Головы или Попытка Вспомнить То, Что Вертелось На Кончике Языка? -- Ты, видно, забыл, куда попал, -- прошипел другой голос, сухой, как трут. По идее, невозможно прошипеть предложение, в котором нет ни одной шипящей согласной, но голос сделал все, что было в его силах. -- Забыл? Вы думаете, что забыл? -- заорал Ринсвинд. -- Забыть это трудновато, знаете ли! Я сижу внутри какой-то долбаной книги и разговариваю с кучей голосов, которых я не вижу, так почему бы мне вдруг не выйти из себя? -- Полагаю, тебе будет интересно узнать, почему мы снова перенесли тебя сюда, -- вступил в разговор голос возле его уха. -- Нет. -- Нет? -- Что он сказал? -- спросил другой бестелесный голос. -- Он сказал "нет". -- Он действительно сказал "нет"? -- Да. -- О-о. -- А почему? -- Подобные неприятности случаются со мной все время, -- объяснил Ринсвинд. -- То я падаю с Края света, то оказываюсь внутри книги, то попадаю на летучую плиту, то смотрю, как Смерть учится играть в лосины, галифе или одни боги знают во что... Думаете, после такого меня еще что-то интересует? -- Ну, нам кажется, ты должен спрашивать себя, почему мы не хотим, чтобы нас произнесли, -- сказал первый голос, чувствуя, что теряет инициативу. Ринсвинд заколебался. Похожая мысль навещала его голову, но буквально на пару секунд, при этом все время нервно оглядываясь по сторонам, чтобы ее кто-нибудь не сшиб. -- Зачем вообще вас произносить? -- Это все звезда, -- ответило Заклинание. -- Багровая звезда. Волшебники уже ищут тебя. Если тебя поймают, то Восемь Заклинаний будут произнесены и будущее изменится. Они думают, что Диск столкнется со звездой. Ринсвинд обдумал это. -- А он столкнется? -- Не совсем, но в... что это? Ринсвинд посмотрел вниз. Из темноты неслышно вышел Сундук. В его крышке торчал длинный обломок лезвия от косы. -- Это всего-навсего Сундук, -- сказал волшебник. -- Но мы не звали его сюда! -- А его никто никуда не зовет, -- сообщил Ринсвинд. -- Он сам появляется. Не обращайте на него внимания. -- А-а. О чем это мы говорили? -- О багровой звезде. -- Правильно. Для нас очень важно, чтобы ты... -- Эй? Эй? Есть там кто-нибудь? Это был слабенький, писклявый голосок, и доносился он из иконографа, висящего на бесчувственном теле Двацветка. Чертик-художник открыл дверцу и, сощурившись, взглянул на Ринсвинда. -- Где это мы, милостивый сударь? -- осведомился он. -- Не могу сказать точно. -- Мы все еще мертвы? -- Возможно. -- Что ж, тогда давайте надеяться, что в ближайшем будущем нам не понадобится черная краска, потому что она вся вышла. Дверца захлопнулась. Ринсвинду на мгновение представилось, как Двацветок раздает свои картинки, приговаривая нечто вроде "Это я, терзаемый миллионами демонов" и "А это я с той забавной парочкой, которую мы встретили на промерзших склонах Того Света". Ринсвинд не знал наверняка, что случается с человеком, когда тот по-настоящему умирает, а авторитеты высказывались на этот счет несколько туманно. К примеру, один смуглокожий моряк из Краеземелья считал, что после смерти обязательно попадет в рай, где найдет шербет и много гурий. Ринсвинд не знал, что такое "гурия", но после некоторых размышлений пришел к выводу, что это маленькая лакричная трубочка, через которую потягивают шербет. Во всяком случае, он от шербета начинал чихать. -- Надеюсь, теперь, когда нам не мешают, -- твердо сказал сухой голос, -- мы можем продолжить. Очень важно, чтобы ты не позволил волшебникам отобрать у тебя Заклинание. Если Восемь Заклинаний будут произнесены слишком рано, произойдет нечто ужасное. -- О боги, оставьте меня в покое, а? -- закатил очи Ринсвинд. -- Хорошо, хорошо. С того самого дня, когда ты впервые открыл Октаво, мы знали, что можем доверять тебе. Ринсвинд вдруг засомневался. -- Подождите-ка, -- проговорил он. -- Вы хотите, чтобы я бегал от волшебников и не давал им собрать все Восемь Заклинаний воедино? -- Вот именно. -- И поэтому одно из вас забралось ко мне в голову? -- Точно. -- Вы вообще знаете, что целиком и полностью погубили мою жизнь? -- с жаром воскликнул Ринсвинд. -- Я, может, все-таки стал бы волшебником, если бы вы не решили использовать меня в качестве портативной магической книги. Я не могу запомнить ни одного заклинания, они боятся лезть в голову, в которой уже сидите вы! -- Ну, извини. -- И вообще я хочу домой! Хочу вернуться туда, где... -- в глазах Ринсвинда блеснула влага, -- туда, где чувствуешь под ногами булыжную мостовую, где иногда можно глотнуть неплохого пива, а вечером раздобыть приличный кусок жареной рыбы и в придачу пару больших зеленых огурцов, а может, даже пирог с угрем и блюдо с моллюсками, где всегда отыщется теплая конюшня, в которой можно переночевать и проснуться в том же самом месте, куда ты забрел предыдущим вечером и где нет этой жуткой погоды. Я хочу сказать, я не в обиде на вас из-за магии, наверное, я, ну, сделан не из того теста, из которого делают волшебников, но я просто хочу домой! -- Ты должен... -- начало одно из Заклинаний. Оно опоздало. Тоска по дому, маленькая эластичная резинка в подсознании, которая может завести лосося и гнать его три тысячи миль по чужим морям или отправить миллион леммингов в радостную пробежку на родину их предков, исчезнувшую с лица Диска в результате легкого выверта и смещения континентов, -- так вот эта самая тоска по дому поднялась внутри Ринсвинда, словно съеденный на ночь салат из креветок, перетекла по тонюсенькой ниточке, связывающей его измученную душу с телом, уперлась каблуками и дернула... Заклинания остались одни в своем Октаво. Не считая Сундука. Они дружно уставились на него -- не глазами, но сознанием, таким же древним, как и сам Плоский мир. -- Ты тоже проваливай, -- сказали они. -- ...Очень хочу. Ринсвинд знал, что это говорит он сам, он узнал голос. В течение краткого мига он глядел через свои глаза каким-то ненормальным образом -- так шпион смотрит через прорези в глазах портрета. Потом он вернулся. -- Ш тобой вше в порядке, Ринсшвинд? -- спросил Коэн. -- Ты выглядел нешколько отшутштвующим. -- Ты действительно слегка побелел, -- согласилась Бетан. -- Как будто кто-то ступил на твою могилу. -- Гм, да я сам туда и ступил, -- отозвался он, а потом поднял руку и сосчитал свои пальцы. Вроде бы их количество осталось прежним. -- Э-э, а я вообще двигался? -- Ты просто смотрел на огонь так, словно увидел привидение, -- сказала Бетан. За их спинами послышался стон. Двацветок, сжимая голову ладонями, пытался принять сидячее положение. Его глаза сфокусировались на присутствующих. Губы беззвучно зашевелились. -- Это был поистине странный... сон, -- проговорил он. -- Что это за место? Почему я здесь? -- Ну, -- начал Коэн, -- кое-кто утверждает, што Шождатель Вшеленной вжял горшть глины и... -- Нет, я имею в виду здесь, -- перебил его Двацветок. -- Это ты, Ринсвинд? -- Да, -- ответил Ринсвинд за отсутствием доказательств обратного. -- Там были... часы, которые... и эти люди, что... -- Двацветок потряс головой. -- Почему так воняет лошадьми? -- Ты заболел, -- сказал Ринсвинд. -- У тебя начались галлюцинации. -- Да... наверное, да, -- Двацветок посмотрел на свою грудь. -- Но тогда откуда у меня... Ринсвинд вскочил на ноги. -- Извините, здесь очень душно, я пойду подышу свежим воздухом. -- Он сорвал с шеи Двацветка ремешок иконографа и бросился к выходу из юрты. -- Лично по мне так нормально, -- удивилась Бетан. Коэн пожал плечами. Ринсвинд успел отбежать от юрты на несколько шагов, прежде чем иконограф начал пощелкивать. Из коробки очень медленно вылезла последняя картинка, которую сделал чертик. Ринсвинд схватил ее. То, что было на ней изображено, даже средь бела дня вве