жно быть Наполеоном, чтобы понять, что они задумали. К западу от Лодзи находится... Германия! Продолжая насвистывать, он отправился на площадь Балут, где находился рынок, и купил капусту, репу и немного пастернака, а также пару куриных лап. Суп из лапок получается наваристым, хотя мяса на них почти нет. Если вспомнить, чем приходилось питаться в Варшаве... от мыслей о супе с мясом -- с множеством овощей -- Мордехаю сразу захотелось есть. Он завернул свои покупки в кусок ткани и понес обратно на пожарную станцию на улице Лутомирской. Его кабинет находился наверху, рядом с убежищем, где люди прятались, когда нацисты сбрасывали на Лодзь бомбы, начиненные газом. Если бы они узнали то, что стало известно Мордехаю, они бы начали обстрел на час раньше. Он начал писать черновик письма от имени Мордехая Хаима Румковского для представления властям ящеров, в котором просил выдать угля для обогрева здания. Ему совсем не нравилось, что приходится рассчитывать на сомнительное милосердие ящеров, но Румковскому иногда удавалось получать топливо, так что игра стоила свеч. Румковский просил топливо у Гиммлера и иногда получал его. Пока он мог быть большой рыбой в маленьком водоеме еврейской Лодзи, он готов унижаться перед большими рыбами из больших водоемов. Люди входили и выходили из здания пожарной станции. Прошлой ночью сестра Берты Флейшман родила ребенка; вместе со всеми остальными Анелевич произнес благодарственную молитву. И хотя люди по-прежнему рвали друг друга на части, у них продолжали рождаться дети. И он не знал, что это -- полный идиотизм или вечная мудрость жизни. Наконец пробило три часа. В это время менялись смены на центральной телефонной станции. Анелевич снял трубку и подождал, пока оператор соединит его с хозяйкой госпожой Липшиц. Мордехай предупредил ее, что задержится на работе и вернется домой поздно. Она отнеслась к его сообщению спокойно. Анелевич вновь поднял трубку, сказал, что ему нужен офис Румковского. Задав несколько ничего не значащих вопросов относительно запроса на уголь у ящеров, он повесил трубку. Бормоча себе под нос, Анелевич поднял трубку в третий раз. Когда оператор ответил, лицо Анелевича прояснилось. -- Это ты, Йетта? -- спросил он. -- Как ты провела утро, дорогая? -- Саул? -- спросила она, как было условлено между ними. Йетта -- не настоящее имя. А настоящего Мордехай попросту не знал; он даже никогда не видел "Йетту". Чем меньше ему известно, тем меньше он сможет рассказать, если попадет в лапы ящеров. -- Послушай, любимая, мне нужно поговорить с пекарем Мейером. Ну, ты знаешь -- его пекарня находится рядом с площадью Балут. -- Я попытаюсь тебе помочь, -- ответила Йетта. -- У нас возникли кое-какие трудности, так что это может занять некоторое время. Пожалуйста, прояви терпение. -- Для тебя, дорогая, я готов на все, -- ответил Анелевич. "Балут" был кодом для Бреслау, ближайшего крупного города, находившегося в руках ящеров. Если бы Анелевич хотел поговорить с Познанью, то назвал бы заведение на улице Пржелотна. Считалось, что телефонная связь с Бреслау прервана, однако существовали тайные, проложенные под землей провода, соединявшие территорию, находившуюся в лапах ящеров, с городами, которые удерживали немцы. Воспользоваться линиями было непросто, но люди вроде Йетты знали, как это делается. Мордехай надеялся, что она справится. Он не хотел звонить в Бреслау, но другого выхода не видел. Нацисты, будь они прокляты, должны знать, что ящеры замышляют против них нечто очень серьезное. Ящеры вели себя лояльно по отношению к Польше, поскольку рядом находилась Германия. Если Гитлер и его команда прекратят сопротивление, ящерам незачем будет заигрывать с поляками. "Проклятье, как приходится рассуждать!" -- разозлился Анелевич. Вскоре, гораздо быстрее, чем он рассчитывал, в трубке раздался голос: -- Bitte? Связь была не слишком хорошей, но слова удавалось разбирать. -- Магазин пекаря Мейера? -- спросил Мордехай на идиш, надеясь, что нацист на другом конце провода в курсе дела. Он был в курсе и ответил без малейшей задержки: -- Ja. Was willst du? -- Да. Что ты хочешь? Анелевич знал, что "du" демонстрирует оскорбление, а не знак дружеской близости, но сдержал гнев. -- Я хочу сделать заказ, который намерен получить позже. Мне нужно, чтобы вы испекли пятнадцать булочек с черной смородиной, двадцать один пирожок с луком и много хлеба. Нет, я пока не могу сказать, сколько буханок; уточню позднее. Вы все поняли? Да, пятнадцать булочек со смородиной. И сколько я буду должен?.. Мейер, ты gonif, впрочем, ты и сам это знаешь. -- И он повесил трубку, изобразив страшную обиду. Со стороны двери послышался голос: -- Делаешь заказы? -- Точно, Нуссбойм, -- ответил Мордехай, надеясь, что его голос звучит спокойно. -- Я хочу как следует отпраздновать рождение племянницы Берты. Ведь это тот случай, когда не следует жалеть денег, не так ли? Теперь ему придется пойти к Мейеру и купить все, о чем шла речь. В комнату вошел Давид Нуссбойм. Он был на несколько лет старше Анелевича и вел себя так, словно у того лишь одна забота -- вытирать свой сопливый нос. Нахмурившись, Нуссбойм заговорил с ним, как профессор с глупым студентом. -- Я скажу тебе, что думаю. Ты мне лжешь -- на самом деле ты отправил закодированное сообщение. И есть только один вид кода, который ты можешь использовать, -- да и адресат не вызывает сомнений. Я уверен, что ты пошел в услужение к Гитлеру. Анелевич неспешно поднялся на ноги. Он был на три или четыре сантиметра выше, чем Нуссбойм, и воспользовался этим преимуществом, чтобы взглянуть на него сверху вниз. -- А я думаю, -- с угрозой проговорил он, -- что, если ты и дальше будешь болтать насчет _услужения Гитлеру_, тебе придется лизать мне задницу. Нуссбойм потрясение уставился на младшего товарища. Никто с ним так не разговаривал с тех пор, как ящеры вытеснили немцев из Лодзи. За полтора года он привык быть большой шишкой. К тому же Нуссбойм знал, что местные власти его поддерживают. В удивлении отступив на шаг, он вздернул подбородок и ответил резко: -- На твоем месте я бы вел себя скромнее. Я тут поспрашивал немного, господин Мордехай Анелевич, -- о, да, мне известно твое настоящее имя! Кое-кто в Варшаве с удовольствием перекинется с тобой парой слов. Я уж не говорю о своих друзьях здесь, которых обманула твоя деятельность в Лодзи. Но если ты намерен вернуть нацистов в Польшу... -- Не дай бог! -- искренне воскликнул Мордехай. -- Но я не хочу, чтобы ящеры оставались в Германии, а ты не хочешь увидеть другую сторону монеты. -- Я хочу смерти Гитлера. Я хочу смерти Гиммлера. Я хочу смерти Ганса Франка. Я хочу, чтобы все нацистские ублюдки с эсэсовскими нашивками отправились на тот свет, -- прокричал Нуссбойм. -- Только так можно отомстить за то, что они сделали с нами. Я бы задушил их собственными руками, но если ими готова заняться Раса, я не возражаю. -- А что будет потом? -- осведомился Анелевич. -- А мне плевать, -- ответил Давид Нуссбойм. -- Месть нацистам для меня важнее всего. -- Неужели ты не понимаешь, что ошибаешься? -- с отчаянием спросил Мордехай. -- Когда ящеры расправятся с немцами, кто остановит их? Кто помешает им делать все, что они пожелают? Если тебе известно мое настоящее имя, ты должен знать, что я работал вместе с ними. Они об этом и не вспомнят -- у ящеров одна задача: навсегда поработить человечество. Когда они говорят "навсегда", они имеют в виду не тысячу лет, как безумец Гитлер. Навсегда! Кроме того, ящеры совсем не безумцы. Если они победят сейчас, второго шанса у нас не будет. -- И все же они лучше, чем немцы, -- стоял на своем Нуссбойм. -- Подумай, Давид, конечно же, выбор не прост. Мы должны... -- Не меняя выражения лица и продолжая говорить, Анелевич изо всех сил ударил Нуссбойма в живот. Он рассчитывал выиграть схватку первым же ударом, но не попал в солнечное сплетение. Нуссбойм застонал от боли, но не сложился пополам, а бросился на Мордехая. Они упали на пол, с грохотом опрокинув стул, на котором сидел Анелевич. Мордехаю не раз приходилось вступать в бой, но тогда у него в руках была винтовка и он видел врага сквозь прорезь прицела. А сейчас Нуссбойм пытался его задушить. К тому же противник оказался сильнее, чем он предполагал. В очередной раз он убедился в том, что далеко не все враги -- трусы и ничтожества. Нуссбойм попытался ударить его коленом в пах. Анелевич успел подставить бедро. Не слишком благородный прием, но он и сам пытался провести его несколько мгновений назад. Они оказались возле стола Мордехая, дешевой хлипкой конструкции из сосны и фанеры. Мордехай собрался стукнуть Нуссбойма головой о стол, но тот успел подставить руку. Со стола упала тяжелая стеклянная пепельница. Анелевич и сам не знал, зачем принес ее. Он не курил. К тому же табака в Польше практически не было. Сейчас она могла пригодиться. Они с Давидом Нуссбоймом потянулись к ней одновременно, но рука Мордехая оказалась длиннее. Он схватил пепельницу и ударил Нуссбойма по голове. Давид застонал, но продолжал сопротивляться, пришлось стукнуть его второй раз. После третьего удара глаза Нуссбойма закатились, и он потерял сознание. Анелевич с трудом поднялся на ноги. Его одежда порвалась в нескольких местах, из носа капала кровь, а еще у него было такое ощущение, будто он только что выбрался из бетономешалки. В дверном проеме столпились люди. -- Он собирался донести на меня ящерам, -- прохрипел Анелевич. Нуссбойм едва его не задушил. Берта Флейшман деловито кивнула. -- Я боялась, что так и будет. Как ты считаешь, с ним следует покончить? -- Мне бы не хотелось, -- ответил Мордехай. -- Евреи не должны больше умирать. Он неплохой человек, просто у него неверные представления о ящерах. Мы сможем его отсюда убрать? Она вновь кивнула. -- Ему придется отправиться на восток. У меня достаточно друзей среди коммунистов, они помогут переправить его в Россию -- там у него не будет возможности разговаривать с ящерами. -- А какая судьба ждет его в России? -- спросил Анелевич. -- Его вполне могут отправить в Сибирь. Он хотел пошутить, но по серьезному выражению лица Берты понял, что такую возможность исключать нельзя. Он пожал плечами: -- Чему быть, того не миновать. Так у него будет шанс уцелеть -- иначе нам придется его прикончить. -- Давайте вынесем его отсюда, -- распорядилась Берта, а потом негромко добавила: -- Тебе следует исчезнуть, Мордехай. Далеко не все, кто симпатизирует ящерам, столь же откровенны, как Нуссбойм. Тебя могут выдать в любой момент. Он прикусил губу. Да, Анелевич прекрасно понимал, что она права. Но от мысли, что снова нужно пускаться в путь, придумывать легенду, искать партизанский отряд, ему стало не по себе. Он ощутил, как в лицо подул холодный ветер. -- Прощай, Лодзь. Прощай, дом, -- пробормотал он, берясь за ноги Нуссбойма. Глава 18 Генрих Ягер чувствовал себя как шарик для настольного тенниса. Возвращаясь после очередной миссии, он никогда не знал, куда отскочит в следующий раз: в замок Гогентюбинген, где будет помогать высоколобым людям в очках с толстыми стеклами работать над проектом бомбы из взрывчатого металла, или вместе с Отто Скорцени помчится -- сам не зная куда, -- чтобы прищемить хвост ящерам, или просто поведет в бой немецкие танки -- только здесь он чувствовал себя на месте. После возвращения из Альби его вновь отправили в бронетанковый дивизион Всякий раз, когда в войне наступал тяжелый период, он оказывался в танке. Если ящеры оккупируют Германию, все остальное уже не будет иметь ни малейшего значения. Ягер выглядывал из открытого люка своей "пантеры". Ветер пронизывал до костей, пробираясь даже под толстую двустороннюю парку. Сейчас он надел ее белой стороной наружу, чтобы не выделяться на фоне дула и башни. Большой белый мощный танк, который мчался на восток из Бреслау, напоминал ему могучего белого медведя. По сравнению с комбинезонами, которые вермахт использовал два года назад в России, парка оказалась настоящим чудом -- в ней ему было просто _холодно_. Раньше он замерзал почти до потери сознания. Его стрелок, круглолицый капрал по имени Гюнтер Грилльпарцер, спросил: -- Там не видно ящеров, господин полковник? -- Нет, -- ответил Ягер, нырнув обратно в башню. -- И скажу тебе правду, я рад. -- Конечно, -- не стал спорить Грилльпарцер, -- однако я надеялся, что звонок проклятых евреев имеет какое-то отношение к правде. Похоже, ублюдки хотели, чтобы мы понапрасну тратили топливо. -- Нет, они не станут этого делать. -- "Надеюсь, что не станут", -- добавил Ягер про себя. После того что рейх сделал с евреями в Польше, как их винить за желание отомстить? Но вслух он добавил: -- Командование уверено, что они сказали правду. -- Ja? Herr Oberst [Да? Господин полковник (нем.)], -- сказал Грилльпарцер, -- но из задницы командира, когда он сидит в ватерклозете, вылезают не ангелы, не так ли? Ягер вновь выпрямился и стал смотреть вперед. Он ничего не ответил капралу. Русские и ящеры -- да и эсэсовцы тоже -- выполняли приказы, ни о чем не задумываясь. Вермахт старался всячески развивать инициативу солдат -- в результате они проявляли гораздо меньше уважения к командирам. Что ж, выигрываешь в одном -- проигрываешь в другом. Они въехали на вершину небольшого холма. -- Стой, -- крикнул Ягер водителю, а затем повторил приказ остальным танкам, входившим в его боевую группу: вся бронетехника, которую удалось собрать. -- Мы развернемся по этой линии. Всем задраить люки. Среди снегов и льда белый медведь -- самый опасный хищник. Лисицы, барсуки и росомахи уступают ему дорогу; тюлени и северные олени спасаются бегством. Ягер хотел -- о, как он об этом мечтал! -- чтобы к его "пантере", а также "тиграм" и бронетранспортерам враг относился точно так же. К несчастью, в бою на открытой местности требовалось от пяти до двух дюжин немецких танков, чтобы справиться с одной машиной ящеров. Вот почему он не хотел вступать с танками ящеров в открытый бой. Нанести удар из засады и отступить, вновь атаковать с фланга, когда ящеры устремятся вперед, чтобы занять оставленные тобой позиции, и вновь отступить -- только так удавалось причинить неприятелю хоть какой-то урон, не потеряв множества машин. Ягеру ужасно хотелось выкурить сигарету, сигару или трубку. Сейчас он бы даже согласился на щепотку нюхательного табака, хотя никогда его не пробовал. Он слышал истории о людях, которые кончали жизнь самоубийством, когда им становилось нечего курить. Ягер не знал, верить ли им, но ему ужасно не хватало табака. В кармане у него имелась небольшая фляжка со шнапсом. Он быстро снял крышку и сделал глоток. Внутри разлилось тепло -- доктора говорят, что это иллюзия. "К дьяволу докторов!" -- подумал Ягер. Что там такое? Он прищурился, вглядываясь в пелену падающего снега. Нет, это не повозка, которую тащит лошадь: предмет слишком большой, да и движется значительно быстрее. Затем появился еще один, и еще. Несмотря на выпитый шнапс, внутри у Ягера все заледенело. Навстречу им шли танки ящеров. Ягер нырнул обратно в башню и произнес два коротких предложения, одно стрелку: "Евреи сказали правду", а второе заряжающему: "Бронебойный". Потом последовала еще одна команда, теперь уже для всей боевой группы: -- Не открывать огонь, пока они не подойдут на расстояние в пятьсот метров. Он вновь вылез на холод и посмотрел в бинокль, чтобы получше разглядеть противника. К ним приближались не только танки, но и бронетранспортеры. Хорошая новость и плохая. Немецкие танки в состоянии поджечь бронетранспортеры, но если ящеры успеют выбраться наружу до того, как бронетранспортеры будут подорваны, ситуация резко ухудшится. Пехотинцы ящеров вооружены противотанковыми ракетами, по сравнению с которыми фаустпатроны выглядят детскими игрушками. Немецкие бронетанковые войска умели соблюдать огневую дисциплину, danken Gott dafir [Благодарение Богу за это (нем.)]. Они будут ждать, как им приказано, позволят ящерам подойти поближе, а затем нанесут мощный удар, перед тем как отступить. Они... Возможно, команда одного из "тигров", находившегося в нескольких сотнях метров, прослушала его приказ. Быть может, у них сломалась рация. Или им было плевать на дисциплину. Длинное дуло 88-го калибра изрыгнуло пламя, когда до передних танков ящеров оставалось еще полтора километра. -- Тупоголовые свиньи! -- закричал Ягер. Однако "тигру" удалось попасть в бронетранспортер с первого же выстрела -- он остановился, из него повалил дым. Ягер услышал, как экипаж "тигра" вопит, точно пьяные идиоты. "Наверное, -- с горечью подумал он, -- они и в самом деле напились". Он нырнул в башню. -- Ящеры знают, что мы здесь, -- тут же сообщил Грилльпарцер. -- Да. -- Ягер похлопал стрелка по плечу. -- Удачи тебе. Теперь нам всем она понадобится. -- Затем по внутренней связи он обратился к водителю. -- Внимательно слушай мои приказы, Иоганнес. Возможно, нам придется быстро уносить отсюда ноги. -- Jawohl, Herr Oberst! У него хороший экипаж, быть может, не такой, как во Франции -- Клаус Майнеке был гениальным стрелком! -- но Ягер мог на него положиться. Интересно, поможет ли это на сей раз? Произошло то, чего он больше всего боялся. Вместо того чтобы спокойно мчаться к Бреслау, подставив фланги под прицельный огонь немецких танков, ящеры получили возможность атаковать его группу в лоб. Ни "тигры", ни "пантеры" не могут пробить лобовую броню вражеских танков, даже если произвести выстрел в упор, не говоря уже о дистанции в тысячу пятьсот метров. Бронетранспортеры ящеров между тем начали отходить назад. Ягер передал приказ по общему каналу связи: -- Они знают, что мы здесь. Pz-IV, сосредоточьте огонь на бронетранспортерах. Мы еще сумеем выбраться отсюда живыми, да поможет нам Бог! Или хотя бы некоторые из нас. Многие останутся здесь навсегда. Pz-IV открыли ураганный огонь, причем они стреляли не только бронебойными, но и осколочно-фугасными снарядами, чтобы поразить ящеров, выскакивающих из машин. Приказ Ягера был результатом холодного расчета. Pz-IV обладали самыми слабыми пушками и самой легкой броней из всех машин боевой группы. С одной стороны, им по силам справиться с бронетранспортерами, с другой -- их потеря будет наименее чувствительной. Ягер рассчитывал, что танки ящеров сразу же пойдут на штурм их позиций, ведя огонь на ходу. Русские постоянно повторяли эту ошибку, да и с ящерами такое бывало много раз. Необдуманное наступление позволит "пантерам" и "тиграм" вести прицельную стрельбу по боковой броне вражеских танков. Однако ящеры научились делать выводы из своих ошибок. Их экипажи уже принимали участие в военных действиях и знали, что может принести успех. У них не было необходимости идти в атаку; они могли вступить в перестрелку с дальней дистанции. Даже с расстояния в полторы тысячи метров попадание их огромного снаряда может покончить с немецким танком -- и тут же один из Pz-IV вспыхнул, как спичка. Ягер сжал кулаки. Оставалось лишь надеяться, что экипаж танка погиб, не успев понять, что произошло. К тому же бронетранспортеры ящеров были снабжены не только легкими пушками, но и ракетами, установленными на специальных салазках. Эти ракеты, как и те, которыми пользовалась пехота ящеров, легко пробивали танковую броню. -- Отступаем! -- приказал Ягер по общему каналу связи. -- Пусть они нас преследуют. Двигатель его танка взревел, они покатили назад. -- Интересно, успеем ли мы занять новую позицию прежде, чем они начнут нас расстреливать? -- прокричал Грилльпарцер. "Интересно" -- совсем не то слово, которое употребил бы Ягер, но он не стал подыскивать другое. Проблема заключалась в том, что танки ящеров не только имели более мощные пушки и надежную броню, но и двигались заметно быстрее. Генерал Гудериан не шутил, когда говорил, что двигатель танка -- такое же важное оружие, как его пушка. "Тигр", находившийся в пятистах метрах к северу, всего за несколько мгновений до того, как скрыться под защитой соснового леса, получил прямое попадание. Башня вспыхнула, словно дьявол прикурил сигару, в небо взметнулись оранжевое пламя и темный дым -- пятеро человек экипажа сгорели заживо. Грилльпарцер сумел сделать удачный выстрел в один из танков ящеров, однако броня выдержала удар. Ягер увидел огненный след, который оставляла за собой пущенная пехотинцем-ящером ракета, -- через мгновение загорелся Pz-FV. Один за другим открылись люки, экипаж успел выскочить наружу. Двоим удалось добежать до леса -- остальных скосил автоматный огонь. В наушниках Ягера слышались крики: -- Они обходят нас с фланга, Herr Oberst! -- Два вражеских танка прорвали линию обороны! Если они зайдут к нам в тыл, мы покойники! -- Нельзя ли вызвать подкрепление, господин полковник? Если ты командуешь боевой группой, не следует рассчитывать на подкрепление: такие соединения формируются из последних резервов. Однако люди Ягера были правы: если ящеры зайдут в тыл, им конец. У него не оставалось другого выбора. -- Отступаем, -- приказал он по общему каналу связи. -- Мы займем оборону только в окрестностях Бреслау. Три линии обороны окружали город, стоящий на берегу Одера. Если ящеры не сумеют их преодолеть, Бреслау сможет сопротивляться еще долго -- как Чикаго в Соединенных Штатах. Хотя у Ягера имелись дальние родственники по другую сторону Атлантики, он придерживался не слишком высокого мнения об американских солдатах -- Первая мировая война не смогла поколебать его уверенность. Однако оборона Чикаго заставила его задуматься -- возможно, он ошибался. Впрочем, Чикаго далеко. А до Бреслау осталось всего несколько километров пути. В городе множество мостов, и если успеть их взорвать, ящерам будет непросто форсировать Одер. Тут только Ягер понял: он не верит, что вермахт сумеет удержать Бреслау. Но если они не остановят врага здесь, тогда где они сумеют одержать победу? * * * -- Итак, вы меня понимаете, генерал Гровс... -- начал Йенс Ларссен. Прежде чем он успел продолжить, Гровс посмотрел на него, словно толстый старый бульдог, готовый зарычать на чужака. -- Я понимаю, профессор, что со мной говорит человек, который ничего не хочет слушать. Мы не намерены собирать вещи и переезжать в Ханфорд -- все. Меня тошнит от вашего нытья. Солдат, заткнись и исполняй свой долг. Вам ясно? -- О да, я все понял, вы... -- Ларссен захлопнул рот, чувствуя, как алая пелена ярости застилает ему взор. "Ты проклятый, свиноголовый сукин сын". Дальше его мысленные проклятия стали еще более изобретательными. Хотя ему никогда не приходилось видеть взрыва атомной бомбы, вспышка внутри его мозга показалась Ларссену почти столь же яркой. -- Вам платят деньги вовсе не за то, чтобы меня любить, -- продолжал Гровс. -- Вы должны выполнять приказы. Возвращайтесь к работе. -- Начальник Металлургической лаборатории поднял руку. -- Нет, считайте, что сегодня у вас выходной. Поезжайте в Лоури, отдохните и обдумайте ситуацию. А с завтрашнего дня, надеюсь, вы начнете работать в полную силу. Вы все поняли? -- Да, понял, -- сквозь стиснутые зубы ответил Ларссен. Он вышел из кабинета Гровса и спустился вниз. Закинув на плечо оставленную здесь винтовку, он собрался выйти на улицу, но к нему обратился стоявший на посту Оскар: -- Вам вовсе не обязательно таскать эту штуку с собой, сэр. Вы ведь не служите в армии. Напарник Оскара, деревенщина с оттопыренными ушами по имени Пит, расхохотался, и его заостренный кадык заходил взад и вперед. Йенс ничего не ответил. Подойдя к ряду стоявших велосипедов, он взял свою машину и собрался ехать в Лоури-Филд, как ему приказал Гровс. -- Куда вы, сэр? -- долетел до него голос Оскара. -- Реакторы в другом месте. -- И он показал в сторону стадиона. "Уж лучше бы ты помалкивал, любопытная задница", -- мысленно огрызнулся Ларссен. -- Генерал Гровс приказал мне взять выходной и обдумать ситуацию в своей комнате, поэтому сейчас я не поеду к реакторам. -- А, понятно. -- Но вместо того чтобы оставить Ларссена в покое, Оскар обменялся несколькими репликами с Питом, а потом заявил: -- Пожалуй, я поеду вместе с вами, сэр, чтобы, не дай бог, ничего не случилось. "Точнее, чтобы убедиться, что я выполняю приказ". Оскар ему не доверял. Никто ему не доверял. Начиная с сотрудников Металлургической лаборатории и кончая полковником Хэксхэмом все объединились, чтобы окончательно испортить ему жизнь, а теперь еще и не доверяют ему! Ну, как такое можно терпеть? -- Делай что хочешь, черт бы тебя побрал! -- ответил Ларссен, сел на велосипед и нажал на педали. Как и следовало ожидать, Оскар вскочил на свой велосипед и покатил за ним. По Университетскому бульвару до Аламеды, а потом на восток, в сторону военно-воздушной базы и здания, где находилась его комната. Йенс не считал это место подходящим для серьезных раздумий, но он воспользуется выходным, чтобы хорошенько поразмыслить над происходящим. Возможно, потом он сумеет взглянуть на вещи иначе. День выдался холодным, но ясным. Длинная зимняя тень Йенса бежала рядом с ним, по волнистым сугробам на обочине дороги. Следом мчалась массивная тень Оскара, а он сам, словно кровосос, вцепился в Йенса и не отставал. Довольно долго на дороге никого не было. Оскар понимал, что лучше не приставать к Ларссену с разговорами, поэтому предпочитал помалкивать. Примерно на половине пути между поворотом на Аламеду и въездом в Лоури-Филд они встретили велосипедиста, направлявшегося на запад. Он, не торопясь, крутил педали, словно выехал на прогулку. Ларссен стиснул зубы, узнав полковника Хэксхэма. К несчастью, полковник тоже его узнал. -- Вы -- Ларссен! -- стойте! -- крикнул он, останавливаясь сам. -- Почему вы покинули свой пост? Йенсу ужасно хотелось проигнорировать назойливого ублюдка, но он понимал, что Оскар ему не позволит. Оскар встал между ними. Конечно, он был ублюдком, но не дураком и прекрасно понимал, как Ларссен относится к полковнику Хэксхэму. -- Почему вы покинули свой пост? -- повторил свой вопрос Хэксхэм. У него был лающий голос, а на лице, как всегда, застыло выражение неодобрения. Под подозрительными глазами набрякли мешки, над недовольными губами протянулась тонкая ниточка черных усов. Волосы были напомажены какой-то дрянью; должно быть, полковник таскал с собой косметику. -- Генерал Гровс приказал мне взять выходной, вернуться домой, отдохнуть и с новыми силами приступить к работе. -- "На что остается совсем немного шансов, если я буду вынужден иметь дело с такими слизняками, как ты". -- Правда? -- Судя по насмешливым интонациям, полковник не поверил ни единому слову. Он относился к Йенсу с такой же неприязнью, как тот к нему. Повернувшись к Оскару, он спросил: -- Сержант, он говорит правду? -- Сэр, мне он сказал то же самое, -- ответил Оскар. Хэксхэм драматическим жестом -- должно быть, подсмотрел его в каком-нибудь бездарном фильме -- хлопнул себя по лбу. -- Боже мой! И ты не спросил у генерала Гровса, говорит ли он правду? -- Ну... нет, сэр. -- Голос Оскара вдруг утратил всякое выражение. Казалось, он пытается сделать вид, что его здесь нет. Ларссену уже приходилось видеть, как военные проделывают этот фокус, когда рядом возникает начальство. -- Ну, что же, разберемся; кто тут говорив правду, -- резко заявил полковник Хэксхэм. -- Вернемся в университет и выясним, что генерал Гровс сказал профессору Ларссену. Следуйте за мной! -- И он собрался сесть в седло. -- Э... сэр... -- начал Оскар, но тут же замолчал. Сержант не может сказать полковнику, что он идиот. -- Поехали! -- прорычал Хэксхэм, теперь он смотрел Йенсу прямо в глаза. -- Мы обязательно выясним, что стоит за твоей наглой симуляцией, и будь я проклят, если я не разберусь в том, что тут происходит. Шевелись! И Йенс зашевелился. Сначала ему казалось, будто он смотрит на себя со стороны. Он сбросил с плеча винтовку, одновременно сняв ее с предохранителя. Он всегда держал патрон в стволе. Но когда ружье оказалось возле его плеча, он вернулся в свое тело и принялся решать возникшую проблему, как если бы работал над вопросом атомного распада. Тактика... Оскар -- более опасный противник, он не только стоит ближе к Йенсу, но ему пришлось побывать на фронте в отличие от надутого болвана полковника. Ларссен выстрелил сержанту в лицо. Оскар так и не понял, что произошло. Он вылетел из седла, кровь брызнула на землю. Йенс передернул затвор. Гильза со звоном покатилась по асфальту. Глаза и рот полковника Хэксхэма округлились. -- Прощай, полковник, -- весело сказал Ларссен и выстрелил ему в голову. Стук второй гильзы об асфальт привел Йенса в чувство. Он испытывал такое возбуждение, словно только что занимался любовью. У него даже появилась эрекция. Однако два тела, лежащие на земле в лужах крови, потребуют объяснений, которые он не сможет дать, хотя оба ублюдка сами напросились. -- Теперь я не могу вернуться в свою комнату, нет, сэр, -- сказал Йенс. Он часто разговаривал сам с собой, когда оставался один на дороге, а сейчас он был один -- дьявол свидетель. Да, теперь возвращаться нельзя. И к реактору его больше не пустят. Ладно, что остается? На секунду ему показалось, что выхода нет вообще. Однако он просто не хотел смириться с тем, что уже давно бродило в закоулках его сознания. Он больше не нужен человечеству. Люди суют его носом в дерьмо с тех самых пор, как Барбара раздвинула ноги для этого паршивого игрока в бейсбол. Он больше никому не нужен в Денвере. Никого не интересуют его планы, они обошлись без него и создали бомбу -- даже две. Ну, тогда к дьяволу человечество. Ящеры с интересом его выслушают. Да, сэр, они будут внимательны и достойно его наградят, если он расскажет им все, что ему известно. Но он сделает это не ради награды. О нет. Гораздо важнее отомстить. Ларссен аккуратно поставил винтовку на предохранитель, закинул ее за плечо, сел в седло и покатил на восток. Часовые на въезде в Лоури-Фидд лишь кивнули ему, когда он проезжал мимо. Они не слышали выстрелов. Ларссену было все равно. Он принялся обдумывать ситуацию. Тела найдут. Его бросятся преследовать. Если они сообразят, что он решил сбежать к ящерам, то придут к очевидному выводу: Ларссен поедет на восток по шоссе 36. Это самый прямой маршрут, которым наверняка воспользуется обезумевший физик. Но он не сошел с ума, ни в малейшей степени. Только не он. Он поедет по шоссе 6 и 34, будет держаться подальше от тридцать шестого, а потом свернет на 24 и 40, к югу. После чего воспользуется проселочными дорогами. Очень скоро он найдет то, что ищет. Где-то неподалеку от границы между штатами Колорадо и Канзас он выйдет к ящерам. Йенс наклонился вперед и сильнее нажал на педали. Теперь он ехал под гору. * * * -- Да, сэр, -- сказал Остолоп Дэниелс. Его тон ясно говорил, что он думает о полученном приказе. Потом Дэниелс осторожно добавил: -- В последнее время мы очень много отступаем, не так ли, сэр? -- Так. -- Капитан Шимански не скрывал своего неудовольствия. Заметив это, Остолоп рискнул продолжить: -- Мне кажется, нет никакой необходимости продолжать отступление, в особенности если учесть, как отчаянно мы защищали каждый дом. А наше последнее бегство можно назвать только одним словом -- постыдное. Сэр. Командир его роты пожал плечами, словно хотел дать понять, что от него ничего не зависит. -- Мы с майором Ренфри возмущались, когда получали приказ от полковника, а он -- когда его доставили от высшего командования. Но он ничего не в силах изменить. Если верить полковнику, приказ пришел с самого верха. Вы хотите позвонить ФДР, лейтенант? -- Все так серьезно? -- Дэниелс вздохнул. -- Хорошо, сэр, я не понимаю, что происходит. Просто закрою свой проклятый рот и буду делать, что мне прикажут. И Тогда всякий поймет, что я служу в армии или что-то вроде того. Шимански расхохотался. -- Я рад, что ты в армии, Остолоп. Тебе удается делать все вокруг забавным и нескладным. -- А я совсем не рад, что нахожусь в армии. Надеюсь, вы понимаете, тут нет ничего личного, сэр, -- ответил Остолоп. -- Я исполнил свой патриотический долг еще во время прошлой войны. И только из-за ящеров в армию стали брать старых пердунов вроде меня. Если бы не эти ублюдки, я бы сейчас размышлял о начале весенних тренировок, а не пытался отступать, делая вид, что так и надо. -- Нам нужно выполнить приказ, -- ответил капитан Шимански. -- Не знаю почему, но мы должны. И если это не армия, та что же она такое, дьявол ее побери? -- Да, сэр. Если Остолоп показал, что нужно бить, игрок на базе должен попытаться ударить, нравится ему такая стратегия или нет. Теперь пришел его черед делать то, что ему совсем не нравится, раз уж те, кто наверху, посчитали это умным ходом. "Надеюсь, они знают, что делают", -- подумал он, вставая на ноги. Недовольный сержант Малдун принес новости. -- Господи, лейтенант, там строят настоящую стену из мешков с песком, будто рассчитывают, что ящерам через нее не перебраться. Мы должны сражаться с ними, а не бегать как зайцы. -- Ты знаешь об этом, я знаю, капитан знает и даже полковник знает -- но генерал Маршалл не знает, а его мнение стоит больше, чем мы все вместе взятые, -- ответил Дэниелс. -- Будем надеяться, что генерал имеет представление о том, что здесь происходит, вот и все. И понимает, почему мы отступаем. -- Или почему мы позволяем ящерам нас убивать, когда они и сами не понимают, почему мы перестали сражаться? -- проворчал Герман Малдун. Он был достаточно циничным, чтобы быть сержантом. И как всякий хороший сержант, знал, что воевать с начальством -- дело неблагодарное. -- Ладно, лейтенант, командуйте! Остолоп постарался найти подсказку в историях, которые рассказывали ему деды. Он растянул линию обороны в редкую стрелковую цепь, укрепив опорные пункты пулеметчиками и базуками. Чтобы удержать бронетехнику ящеров, у американцев хватало танков и противотанковых орудий, но тяжелую технику почему-то отвели назад. Остолоп никак не мог понять, что происходит, -- ему вдруг показалось, что генералы хотят, чтобы ящеры наступали, впрочем, не слишком быстро. Оставалось надеяться, что общая картина имеет смысл, поскольку, с его точки зрения, происходящее было полнейшим абсурдом. У его подчиненных появилось такое же чувство. Отступление всегда плохо сказывается на морали; ты начинаешь чувствовать себя разбитым, даже если физических причин для этого нет. Все понимали, что позиции можно удерживать, но теперь Дэниелс сомневался в успехе. Конечно, Чикаго превратился в развалины, одна гора обломков мало чем отличалась от другой. Даже танкам стало непросто преодолевать груды битого кирпича и воронки, в которых они могли поместиться вместе с башней. Дэниелс удивился, когда его отряд во время отступления на север выбрался на вполне приличную дорогу. -- Вы можете дальше идти по ней, -- сказал военный полицейский, руководивший передвижением войск, -- но тогда ящерам будет легче засечь вас с воздуха. -- Тогда зачем было расчищать дорогу? -- спросил Остолоп. Военный полицейский ничего не ответил. Возможно, он и сам не знал. Возможно, не знал никто. Возможно, армия расчистила дорогу, чтобы люди могли по ней ходить, а ящерам была удобнее их убивать. Остолоп уже давно привык к тому, что время от времени происходящее вдруг превращается в абсурд. Неподалеку от южного конца дороги он заметил отряд солдат, которые восстанавливали дом. При этом они пытались создать видимость разрушений вокруг него. Дэниелсу показалось, что они недавно обрушили стену, выходившую на дорогу. Внутри они построили деревянную времянку. Затем Остолоп понял, что очень скоро будет практически невозможно ее заметить, потому что солдаты уже начали восстанавливать разрушенную стену. К тому времени, когда они закончат, никто не догадается, что внутри велись работы. -- Что за дьявольщина? -- бросил Малдун, указывая на работающих солдат. -- Мы сражаемся с ящерами или строим для них дома? -- Не спрашивай у меня, -- ответил Дэниелс. -- Я уже давно перестал понимать, что происходит. -- Может быть, они собираются остаться здесь и защищать этот домик? -- спросил Малдун. Теперь он обращался не к Остолопу, понимая, что у лейтенанта нет ответов, а ко всему миру -- вдруг кто-нибудь его просветит. Не дождавшись, Малдун сплюнул в грязь. -- Знаете, иногда мне кажется, что все, кроме меня, сошли с ума. -- Он бросил косой взгляд на Дэниелса. -- Меня и, может быть, вас, лейтенант. Так что вы тут не виноваты. -- В устах Малдуна это был настоящий комплимент. Остолоп размышлял над словами сержанта. Он уже давно удивлялся тому, как командование ведет бои в Чикаго. Если бы они продолжали воевать, как прежде, то уже давно вытеснили бы ящеров в южные районы города или полностью освободили Чикаго. О, да, потери ожидались большие, но Остолоп провел немало времени в окопах Первой мировой войны и знал, что если хочешь отнять у неприятеля территорию, нужно платить кровью. Однако они отступали. Остолоп повернулся к Малдуну. -- Ты прав. Наверное, они спятили. Другого разумного объяснения происходящему я придумать не могу. -- Малдун молча кивнул. * * * Генрих Ягер ударил кулаком по броне своей "пантеры", с грохотом мчавшейся от Элса на запад, в сторону Бреслау. Он был в перчатках. В противном случае рука примерзла бы к металлу башни. Нет, он не сошел с ума. А вот относительно своего начальства у него появились серьезные сомнения. У Гюнтера Грилльпарцера тоже. -- Какой смысл в нашем стремительном отступлении после трех дней отчаянной обороны -- словно мы и не сражались за Бреслау? -- Я бы тебе объяснил, если бы сам знал, -- ответил Ягер. -- Мне приказы командования тоже кажутся бессмысленными. Вермахт прекрасно укрепил Эле, часть внешнего кольца обороны Бреслау, и замок четырнадцатого века, выстроенный на вершине холма, стал прекрасным наблюдательным пунктом для ведения артиллерийского огня. А теперь они бросили город, замок (или то, что от него осталось) и всю работу, проделанную инженерами, позволив ящерам занять ключевые позиции для штурма Бреслау практически без боя. Над головой пролетел артиллерийский снаряд, вспахав промерзшую землю между отступающими танками и Элсом, словно давая понять ящерам: не вздумайте соваться дальше. "Вот только послушаются ли ящеры?" Во время последних схваток они сражались с удивительным ожесточением -- инопланетяне вели себя так уверенно только в самом начале вторжения, когда им повсеместно сопутствовал успех. На пушке его "пантеры" было нарисовано два узких кольца и одно широкое -- два бронетранспортера и один танк. Ящеры, как и прежде, делали тактические ошибки: пропускали противника во фланги и попадали в ситуации, которых сумели бы избежать даже русские. Однако примерно в половине случаев они успешно преодолевали ловушки -- и вовсе не потому, что были прекрасными солдатами, а благодаря броне своих танков и ракетам. И, как обычно, немецкие войска несли тяжелые потери. Даже сейчас артиллерийские снаряды ящеров падали среди отступающих немецких танков. Ягер опасался их не меньше, чем лобовых танковых атак. Вражеские снаряды разбрасывали вокруг множество мелких мин -- стоило наехать на такую, и у танка срывало гусеницу или он мог заго