ыл врач). Он мог бы собрать их на военный совет, оградить себя на будущее -
получить их письменные заключения, дабы предъявить их следствию, если дело
до того дойдет. Но это было бы не в характере Хорнблауэра - ответственность
была воздухом, которым он дышал; так же не мог от нее уклониться, как не мог
перестать дышать.
В тот день, когда удалось наконец поставить зарифленные марсели, он
решился.
- Мистер Провс, я буду премного вам обязан, если вы укажете курс, чтобы
нам подойти к "Наяде" на расстояние, с какого можно прочесть сигналы.
- Есть, сэр.
Хорнблауэр, стоявший на шканцах под адским, нестихающим ветром,
ненавидел Провса за его беглый, вопросительный взгляд. Конечно,
кают-компания обсуждала эту проблему между собой. Конечно, они знали о
нехватке питьевой воды. Конечно, они знали, что Уоллес доложил о трех
случаях воспаления десен - первом признаке цинги на флоте, цингу в целом
победившем. Конечно, они гадали, когда же капитан сдастся, - возможно, даже
заключали пари о конкретной дате. И проблема, и решение были его, а не их.
"Отчаянный" лавировал по бурному морю к месту на ветре и немного впереди от
"Наяды", чтобы флаги отдувались ветром под нужным углом и их можно было
прочесть.
- Мистер Форман. Сигнальте "Наяде", пожалуйста. "Прошу разрешения
вернуться в порт".
- "Прошу разрешения вернуться в порт". Есть, сэр. "Наяда" была
единственным кораблем Прибрежной эскадры в пределах видимости, а значит, ее
капитан был старшим на позиции. Любой капитан был старше капитана
"Отчаянного".
- "Наяда" подтверждает, сэр, - доложил Форман, затем, через несколько
секунд: - "Наяда" - "Отчаянному", сэр. "Вопрос".
Это можно было сформулировать и повежливее. Чамберс с "Наяды" мог бы
просто посигналить "Будьте добры объяснить причину", или что нибудь в том же
роде. Но простой вопросительный флажок поднять было и проще, и быстрее.
Хорнблауэр сформулировал свой ответ так же лаконично.
- "Отчаянный" - "Наяде": "Воды на восемь дней". Хорнблауэр ждал, пока
ответ появится на сигнальном фале "Наяды". Это не было согласие; если это и
было разрешение, то разрешение с оговоркой: - "Наяда" - "Отчаянному", сэр,
"Останьтесь еще на четыре дня".
- Спасибо, мистер Форман.
Хорнблауэр пытался ни голосом, ни выражением лица не выдать охвативших
его чувств.
- Бьюсь об заклад, у него самого воды на два месяца, сэр, - сердито
сказал Буш.
- Надеюсь, что так, мистер Буш.
До Торского залива семьдесят лиг; два дня пути при попутном ветре.
Никакого запаса на случай непредвиденных обстоятельств. Если на исходе
четвертого дня ветер сменится на восточный, что вполне возможно, они не
доберутся до Торского залива и за неделю. Даже если подойдут водоналивные
суда, они запросто могут разминуться с "Отчаянным". Даже если этого не
случится, море может оказаться слишком бурным для шлюпок. Команде
"Отчаянного" грозит смерть от жажды. Хорнблауэру нелегко было просить - он
вовсе не желал показаться одним из тех капитанов, кто только и мечтает
вернуться в порт. Он ждал до последнего. Чамберс увидел дело с другой
стороны - люди часто смотрят так на чужие неприятности. Для Чамберса это был
способ продемонстрировать непреклонность. Способ простой, удобный и дешевый.
- Пошлите, пожалуйста, такой сигнал, мистер Форман. "Спасибо.
Возвращаюсь на позицию. До свидания". Мистер Провс, мы сможем отойти, как
только получим подтверждение сигналу. Мистер Буш, с сегодняшнего дня выдача
воды уменьшается до полгаллона.
Две кварты воды в день на все про все - да еще такой воды - это гораздо
меньше, чем нужно для поддержания здоровья людям, живущим на солонине. Это
означает не только муки жажды, но и болезни. С другой стороны это значит,
что последняя капля воды будет выпита не через восемь, а через шестнадцать
дней.
Капитан Чамберс не предвидел, как поведет себя погода, и, возможно, его
нельзя за это винить. На четвертый день после обмена сигналами западный
ветер снова, как ни трудно это вообразить, перешел в бурю, четвертую бурю
этой штормовой осени. К концу послеполуденной вахты Хорнблауэра вызвали на
палубу, чтоб он разрешил убрать зарифленные марсели и поставить штормовой
стаксель. Уже темнело: равноденствие, когда солнце садилось в шесть, давно
прошло. Было холодно: не мороз, не стужа, но холод, пронизывающий до костей
холод. Хорнблауэр попытался пройтись по качающейся палубе, чтоб разогнать
кровь. Он согрелся, но не от ходьбы, а от усилий которые требовались, чтоб
устоять на ногах. "Отчаянный" прыгал под ним, как олень, и снизу доносился
монотонный стук работающих помп.
Воды на шесть дней; двенадцать на половинном рационе. Мысли Хорнблауэра
были мрачнее сгущающейся ночи. Прошло пять недель с тех пор, как он
последний раз смог отправить письмо Марии, и шесть недель, как получил
последнее письмо от нее, шесть недель западных ветров и бурь. За это время
все, что угодно, могло случиться с ней или с ребенком.
Волна, куда больше обычной, заревев в темноте, ударила в нос
"Отчаянного". Хорнблауэр почувствовал, что судно идет как-то вяло, с ленцой.
Волна затопила шкафут не менее чем на ярд, и тяжесть пятидесяти или
шестидесяти тонн воды придавила палубу. Некоторое время судно лежало, как
неживое. Потом оно качнулось набок, сперва чуть-чуть, потом повеселее: в
шуме ветра отчетливо слышался шум хлынувшей водопадом воды. Судно постепенно
освобождалось, по мере того, как вода рекой бежала в перегруженные шпигаты.
Медленно, лениво возвращалось оно к жизни, и, наконец, вновь запрыгало по
волнам диким галопом. Такой удар мог бы оказаться для него смертельным -
следующий раз оно может уже не подняться; следующий раз может разломиться
палуба. И снова волна великаньим молотом ударила в нос корабля, за ней еще
одна.
Следующий день был еще хуже. Это был самый страшный день для
"Отчаянного" за все те кошмарные недели. Небольшая перемена ветра вызвала
килевую качку, именно такую, какую "Отчаянный" по складу характера не
выносил на дух. Шкафут заливался почти постоянно, и корабль трудился без
малейшего продыха - следующая волна накрывала его раньше, чем он успевал
освободиться от предыдущей. Воду приходилось откачивать три часа из четырех,
и хотя все унтер-офицеры, "бездельники", шкафутные и морские пехотинцы в
свой черед стояли у помп, каждому матросу приходилось по двенадцать часов в
сутки отдавать этому изматывающему труду. Когда Буш явился с утренним
докладом, мысли его были написаны на его лице еще недвусмысленней, чем
обычно.
- Мы время от времени видим "Наяду", сэр, но нет ни малейшей
возможности обменяться сигналами.
Это был тот самый день, когда, согласно приказу капитана Чамберса, они
имели право вернуться в порт.
- Да. Я не думаю, что при таком волнении мы сможем взять курс от
берега.
На лице Буша отразилась внутренняя борьба. "Отчаянный" не может
бесконечно выдерживать такие удары волн. С другой стороны, и трусливо
сбежать будет делом неимоверно опасным.
- Хьюфнил уже докладывал вам, сэр?
- Да, - сказал Хорнблауэр.
В трюме оставалось девять стогаллонных бочек пресной воды, простоявших
в нижнем ярусе более ста дней. А сейчас оказалось, что в одну из них попала
морская вода, и пить из нее практически невозможно. Другие могут оказаться в
еще худшем состоянии.
- Спасибо, мистер Буш, - сказал Хорнблауэр, заканчивая разговор. - По
крайней мере на сегодня мы останемся в дрейфе.
Конечно, ветер такой силы не может постоянно дуть в одном направлении,
хотя у Хорнблауэра было предчувствие, что он не переменится.
Так и случилось. Бледная заря застала "Отчаянного" под теми же мрачными
тучами, над теми же обезумевшими волнами, под напором все того же
сумасшедшего ветра. Пришло время решать. Хорнблауэр, поднимавшийся на палубу
в сырой одежде, это знал. Он знал, как велика опасность, и большую часть
ночи провел, готовя себя к ней.
- Мистер Буш, мы повернем на фордевинд.
- Есть, сэр.
Прежде чем встать носом по ветру, корабль должен будет подставить
волнам уязвимый бок. Он может лечь на борт, опрокинуться, волны могут
разбить его.
- Мистер Карджил!
Это будет еще опаснее, чем бегство от "Луары", и Карджилу надо будет
сделать почти то же, что и тогда. Стоя лицом к лицу с Карджилом, Хорнблауэр
выкрикнул приказ.
- Идите на бак. Приготовьтесь отдать небольшую часть
фор-стеньги-стакселя. Раздерните его в тот момент, когда я махну рукой.
- Есть, сэр.
- Уберите, как только я махну второй раз.
- Есть, сэр.
- Мистер Буш. Нам понадобится фор-марсель.
- Есть, сэр.
- Возьмите его на гитовы за середину.
- Есть, сэр.
- Приготовьтесь выбирать шкоты. Ждите, пока я махну рукой во второй
раз.
- Во второй раз. Есть, сэр.
Корма "Отчаянного" почти так же уязвима, как его борт. Если он
подставит ее волнам, а сам останется недвижим, волна может захлестнуть его,
прокатиться с кормы до носа. Такой удар он скорее всего не переживет.
Фор-марсель обеспечит необходимую скорость, но если поднять его раньше, чем
судно станет по ветру, оно может лечь на борт. Если взять фор-марсель на
гитовы за середину - то есть растянуть нижние углы, оставив закрепленной
центральную часть - площадь паруса будет меньше, чем если взять его в рифы,
но при таком ветре и этого довольно.
Хорнблауэр встал рядом со штурвалом, откуда его было видно с бака. Он
бросил взгляд наверх, убедился, что приготовления закончены, задержался
взглядом на реях, примечая их движения на фоне мрачного неба, потом перенес
внимание на море с наветренной стороны, на огромные, спешащие к судну валы.
Он прикинул бортовую и килевую качку, оценил силу ревущего ветра,
стремящегося не только сбить с ног, но и оглушить его, парализовать волю.
Хорнблауэру пришлось собрать всю силу духа, чтоб обуздать изнемогшую плоть,
принудить рассудок мыслить быстро и четко.
"Бродячая волна" разбилась о нос с наветренной стороны и рассыпалась
огромным столбом брызг. Зеленая масса воды прокатилась по шкафуту.
Хорнблауэр нервно сглотнул. Ему казалось, что "Отчаянный" уже не поправится.
Но вот корабль качнулся, медленно и устало, стряхивая с палубы обузу.
Наконец он освободился и начал взбираться на набегающую волну. Пора.
Хорнблауэр махнул рукой и увидел, как острая верхушка стакселя поползла по
лось-штагу. Корабль сумасшедше накренился.
- Руль лево на борт! - заорал он рулевым. Давление ветра на стаксель,
приложенное к бушприту, начало разворачивать корабль, как флюгер. По мере
того, как он поворачивался, получалось, что ветер дует все попутнее, судно
набирало скорость, руль начинал забирать, помогая повороту. "Отчаянный"
оказался в подошве волны, но продолжал поворачиваться. Хорнблауэр махнул
рукой во второй раз. Матросы потянули шкоты, видны стали шкотовые углы
фор-марселя, "Отчаянный" рванул вперед. Волна почти догнала его, и тут же
исчезла из поля зрения Хорнблауэра: "Отчаянный" повернулся к ней раковиной,
а затем и кормой.
- Одерживай! Прямо руля!
Фор-марсель будет держать судно прямо по ветру без помощи руля; руль
даже мешал бы набирать скорость. Когда скорость станет максимальной, можно
будет снова использовать руль. Хорнблауэр внутренне сжался, ожидая удара
настигающей их волны. Прошли секунды, и волна накатила-таки, но корма как
раз начала подниматься, и это смягчило удар. Лишь верхушка волны
перехлестнулась через гакаборт и тут же стекла, стоило "Отчаянному" поднять
нос. Теперь корабль мчался наперегонки с волнами и даже немного опережая их.
Это наиболее удачная скорость, не надо ни уменьшать, ни увеличивать площадь
паруса. Ситуация была безопасная и несказанно опасная одновременно: судно
балансировало на лезвии ножа. Малейший недосмотр, и "Отчаянный" погиб.
- Следите, чтоб судно не уваливалось! - крикнул Хорнблауэр стоявшим у
руля матросам. Седой старшина-рулевой (мокрые седые кудри, выбившиеся из-под
зюйдвестки, хлестали его по щекам) кивнул, не отрывая глаз от фор-марселя.
Хорнблауэр знал - благодаря своему живому воображению даже чувствовал
физически - как ненадежен под руками штурвал летящего на фордевинд по
бурному морю судна, чувствовал, как оно на мгновение перестает повиноваться
рулю, как подрагивает, когда вздымающаяся за кормой волна отнимает часть
ветра у фор-марселя, как скользящей походкой спрыгивает с волны. Секундная
невнимательность, секундное невезенье - и все погибло.
И все-таки они относительно безопасно шли на фордевинд в сторону
Ла-Манша. Провс уже вглядывался в нактоуз и отмечал курс на доске, затем по
его приказу Оррок с матросом бросили лаг и замерили скорость. Вот и Буш
поднялся на шканцы. Он широко улыбался, радуясь успешному маневру и
опьяненный новой обстановкой.
- Курс норд-ост-тень-ост, сэр, - доложил Провс. - Скорость больше семи
узлов.
Теперь перед Хорнблауэром встала целая куча новых проблем. Впереди
Ла-Манш с его мелями и мысами, с его приливно-отливными течениями -
коварными течениями Ла-Манша. Все это надо учесть. Сам характер волн скоро
изменится - как только атлантические валы войдут в более мелководный и узкий
пролив. Более общая задача состояла в том, чтоб "Отчаянного" не вынесло на
средину Ла-Манша, более частная - в том, чтоб попасть в Торский залив.
Все это требовало серьезных расчетов. Надо справиться с таблицами
приливов, тем более, что, идя на фордевинд, нельзя будет бросать лот.
- На этом курсе мы должны скоро увидеть Уэссан, сэр, - прокричал Провс.
Это существенно облегчит им дело, даст надежное основание для
последующих расчетов. Хорнблауэр прокричал приказ и Оррок с подзорной трубой
полез на фор-салинг, в помощь впередсмотрящему. Теперь перед Хорнблауэром
встали новые проблемы - во-первых, надо ли заставлять себя уйти с палубы и,
во-вторых, стоит ли пригласить Провса поучаствовать в расчетах. На оба
вопроса он вынужден был ответить положительно. Буш - хороший моряк и вполне
способен уследить за парусами и штурвалом; Провс - хороший навигатор и по
закону делит с Хорнблауэром ответственность за выбранный курс, а потому
будет сильно огорчен, если с ним не посоветуются, как бы сильно ни хотелось
Хорнблауэру избавиться от его общества.
Поэтому Провс сидел с Хорнблауэром в штурманской рубке, воюя с
таблицами приливов, когда Форман открыл дверь (стука они не расслышали) и
впустил в каюту корабельные шумы.
- Мистер Буш передает, сэр. Уэссан виден справа на траверзе в семи или
восьми милях, сэр.
- Спасибо, мистер Форман.
Это была удача, первая их удача. Теперь надо продумать, как дальше
бороться с силами природы, как подчинить их своей воле. Да, это была борьба
- для рулевых, которых из-за огромной физической нагрузки приходилось
сменять каждые полчаса, и для Хорнблауэра, которому предстояло выдерживать
предельную умственную нагрузку в продолжение следующих тридцати часов. Они
попробовали осторожно повернуть руль, проверяя, нельзя ли изменить курс на
пару румбов. Трижды пытались они, и каждый раз поспешно поворачивали руль
обратно, прежде чем волны и ветер сделали бы корабль неуправляемым. Но
четвертая попытка увенчалась успехом благодаря тому, что волны, войдя в
Ла-Манш, стали ниже, а возле французского побережья прилив сменился отливом.
Скорость судна и теперь не уменьшилась, несмотря на сопротивление руля.
Рулевой боролся со штурвалом, а тот вырывался и брыкался, словно живое и
злобное существо, а вся команда тянула брасы, разворачивая реи в точности
так, чтоб судно не уваливалось под ветер.
По крайней мере, отпала опасность, что вода зальет и потопит судно. Оно
не могло теперь зарыться носом в ленивую волну, да так и не вынырнуть из
нее. Чтоб уравновесить действие фор-марселя, поставили крюйс-стаксель.
Рулевым стало полегче, но "Отчаянный" накренился так, что пушечные порты с
правой стороны оказались вровень с водой. Этот безумный полет продолжался
целый час (Хорнблауэру казалось, что за все это время он ни разу не перевел
дыхание), пока крюйс-стаксель не лопнул с таким грохотом, словно выстрелила
двенадцатифунтовая пушка. Он разлетелся на длинные лоскутки, которые тут же
захлопали на ветру, как бичи, а рулевые налегли на штурвал, борясь с вновь
проснувшимся у "Отчаянного" желанием увалиться под ветер. Однако
кратковременный успех подвиг Хорнблауэра на то, чтоб заменить порванный
парус крюйс-стеньги-стакселем, подставив ветру совсем небольшую его часть
(верхний и галсовый углы закрепили сезнями). Парус был новехонький и
выдержал нагрузку, оправдав затраченные усилия.
Короткий темный день закончился, и теперь приходилось работать в
ревущей ночи. Отупение и усталость, вызванные нестихающим ветром,
усугубились недостатком сна. Чувства Хорнблауэра притупились, и он не сразу
заметил, что "Отчаянный" движется несколько по-иному. Во всяком случае
перемена была постепенная, но наконец Хорнблауэр почувствовал (увидеть он не
мог), что волны стали короче и круче - это была Ла-Маншская зыбь, а не
ровные атлантические валы.
"Отчаянный" качался быстрее и даже сильнее, чем прежде - волны хотя и
стали ниже, но ударяли чаще. Дно пролива постепенно поднималось - со ста
морских саженей глубины до сорока, и приходилось уже учитывать
приливно-отливные движения, хотя западные ветра и могли нагнать воду в
Ла-Манш, повысив его уровень. И пролив сужался - на волнах, прошедших между
Уэссаном и островами Силли, это не могло не сказаться. "Отчаянный" набирал
воду и помпы работали без перерыва. Усталые, голодные, измученные жаждой и
отсутствием сна матросы бросались всем телом на рукоятки, каждый раз не
веря, что смогут еще раз повторить это усилие.
В четыре утра Хорнблауэр почувствовал, что ветер немного переменился.
Можно изменить курс. Целый час они шли на север, пока ветер опять не
переменился и им не пришлось лечь на прежний курс. За этот час они, по
расчетам Хорнблауэра, значительно продвинулись к северу. Его это так
порадовало, что он положил руки на стол, голову уронил на руки и неожиданно
для себя заснул прямо в штурманской рубке. Проспал он несколько секунд,
потом корабль подпрыгнул как-то по особому, Хорнблауэр стукнулся головой о
руки и проснулся. Он устало побрел на шканцы.
- Хорошо бы нам бросить лот, сэр, - крикнул Провс.
- Да.
Даже сейчас, даже в темноте, Хорнблауэр чувствовал, что выигрыш в
расстоянии и характер волнения позволяют ему на время лечь в дрейф. Он
принудил себя просчитать снос, и, скрепя сердце, приказал обессиленным
матросам убрать фор-марсель, а сам стоял наготове, чтоб в нужный момент
положить руль на борт и привести судно к ветру под крюйс-стеньги-стакселем,
так, чтоб оно встречало крутые волны носом. Движения корабля стали еще
необузданнее, но все же удалось бросить глубоководный лот. Матросы
выстроились вдоль палубы, каждый держал в руках свой отрезок линя. Тридцать
восемь. Тридцать семь. Снова тридцать восемь саженей. Три броска заняли час,
все промокли до нитки и выбились из сил. Однако это был еще кусочек
необходимой информации, к тому же этот час позволил хоть немного передохнуть
измотанным рулевым. Нагрузка на швы за этот час снизилась настолько, что
помпы откачали из трюма почти всю воду.
С первыми проблесками зари поставили взятый на гитовы за середину
фор-марсель, и Хорнблауэр снова повернул корабль, стараясь не положить его
на борт. Потом они мчались, как и вчера, палуба постоянно заливалась водой,
судно кренилось, так что стонала каждая доска, а Оррок с подзорной трубой
мерз на фор-салинге. Только в полдень он увидел землю. Через полчаса на
палубу спустился Буш (он лазил на мачту, желая собственными глазами
убедиться в том, что докладывал Оррок). Буш устал куда сильнее, чем мог бы
признаться, его грязные ввалившиеся щеки покрывала густая щетина, но
способность радоваться и удивляться его не покинула.
- Болт-Хед, сэр! - заорал он. - Прямо по левому борту. И я только что
разглядел Старт.
- Спасибо.
Буш во что бы то ни стало желал выразить свое восхищение этим чудом
навигации, хотя для этого ему и пришлось бы орать на ветру. Но у Хорнблауэра
не было ни желания, ни терпения, ни сил с ним разговаривать. Теперь нужно
было следить, чтоб их в последний момент не снесло ветром слишком далеко и
подготовиться к тому, чтобы встать на якорь в неизбежно трудных условиях.
Надо было учитывать приливно-отливный сулой у мыса Старт и постараться
обойти его по возможности ближе к Бэрри-Хед. Когда они оказались с
подветренной стороны мыса Старт, ветер и море сразу изменились. По сравнению
с тем, что "Отчаянный" испытывал всего пять минут назад, эта крутая зыбь
казалась сущим пустяком, а ураганный ветер сменился просто штормовым. Однако
и он достаточно быстро подгонял корабль. Вот Ньюстоун и Блэкстоунз - Черные
Камни, как и в Ируазе - и, наконец, последний опасный момент - приближение к
Бэрри-Хед.
- Военные корабли на якоре, сэр, - докладывал Буш, прочесывая подзорной
трубой открывшийся им Торский залив. - Это "Неустрашимый". Это "Темерэр".
Ла-Маншский флот. Господи! Один корабль на мели на Торкском рейде.
Двухпалубный - видимо, не удержал якорь.
- Да. Мы утяжелим наш правый становой якорь, мистер Буш. Придется
воспользоваться шлюпочной карронадой. У вас есть время об этом позаботиться.
- Так точно, сэр.
Даже в Торском заливе дул штормовой ветер - раз двухпалубный корабль
начал дрейфовать при отданном якоре, надо принять все возможные
предосторожности, каких бы это ни стоило усилий. Шлюпочная карронада весит
семь английских центнеров. Привязанная в пятидесяти футах от правого
станового якоря, который сам весит тонну, она сможет удержать этот якорь,
чтоб он не тащился по дну.
Так "Отчаянный" под закрепленным посредине фор-марселем и штормовым
крюйс-стеньги-стакселем обогнул Бэрри-Хед и вошел в Торский залив, на глазах
у всего Ла-Маншского флота лавируя против ветра к Бриксэмскому молу,
привелся к ветру, пока усталые матросы убирали фор-марсель и бросали лаг,
пока последними усилиями спускали стеньги, а Провс с Хорнблауэром делали
торопливые замеры, проверяя, не дрейфует ли судно при отданном якоре. Только
после этого нашлось время поднять свои позывные.
- Флагман подтверждает, сэр, - прохрипел Форман.
- Очень хорошо.
У Хорнблауэра хватило еще сил отдать последний приказ и не рухнуть от
изнеможения.
- Мистер Форман, будьте добры, просигнальте: "Нуждаюсь в пресной воде".
14
Торский залив был покрыт белыми барашками. Земля немного приглушала
ветер, и атлантические валы слабели, входя в залив, но ветер все равно дул
сильно, а волны, набегавшие из Ла-Манша, сворачивали влево, и, ослабевшие,
мчались, тем не менее, против ветра. На все это накладывались прилив и
отлив, так что Торский залив кипел, как котел. Все сорок часов, что
"Отчаянный" простоял уже в заливе, на "Ирландии", большом трехпалубном
корабле Корнваллиса, висел сигнал 715 с отрицанием, а это означало, что
шлюпки спускать нельзя.
Даже знаменитые своим искусством бриксэмские рыбаки не отваживались
выйти в Торский залив, пока он в таком настроении, и до второго дня на
якорной стоянке несчастная команда "Отчаянного" продолжала влачить жалкое
существование на двух квартах затхлой воды в день. А самым несчастным из
всех был Хорнблауэр, по причинам равно физическим и моральным. Маленькое,
почти пустое судно превратилось в игрушку ветра и волн, прилива и отлива.
Оно дергалось на якоре, как норовистая лошадь. Оно поворачивалось и рывком
замирало, оно погружалось носом и выныривало. После того, как сняли стеньги,
оно начало мелко и быстро качаться с боку на бок. Такое смешение
разнообразных движений было бы испытанием и для самого крепкого желудка, а у
Хорнблауэра желудок был далеко не самый крепкий. К качке добавлялись
тягостные воспоминания о первом дне на военном корабле, когда его укачало в
Спитхеде на посмешище всему флоту.
Все эти сорок часов его выворачивало наизнанку, и отчаяние, вызванное
морской болезнью, усугублялось мыслью о том, что Мария в каких-то тридцати
милях отсюда по хорошей дороге, в Плимуте. По просьбе Корнваллиса
правительство построило эту дорогу, чтоб Ла-Маншский флот мог бесперебойно
снабжаться припасами из крупного военного порта. Полдня езды на хорошей
лошади, и Хорнблауэр держал бы Марию в объятиях, услышал бы из первых рук
новости, как ребенок, о котором (к своему удивлению) он думал все чаще и
чаще. Матросы все свободное время торчали на полубаке, возле недгедсов,
пятились на Бриксэм и Бриксэмский мол - несмотря на ветер и проливной дождь
там время от времени появлялись женщины, настоящие женщины в юбках. Матросы,
глядя на них, испытывали танталовы муки. За прошлую ночь они выспались,
стоять у помп теперь приходилось всего по полчаса каждую вахту, и у них
хватало времени и сил, чтоб предаваться фантазиям. Они могли думать о
женщинах, они могли думать о спиртном - большинство их страстно мечтало
надраться до скотского состояния контрабандным Бриксэмским брэнди, а
Хорнблауэр мог только блевать и злиться.
Но вторую половину второй ночи он проспал. Ветер не только ослаб, но и
стал на два румба севернее. Торский залив изменился, как по волшебству. В
полночь Хорнблауэр убедился, что якоря держат, и тут усталость его свалила.
Он проспал без движения семь часов, и еще не совсем проснулся, когда в каюту
ворвался Доути.
- Флагман сигналит, сэр.
На сигнальных фалах "Ирландии" развевались флажки. При таком
направлении ветра их легко можно было прочесть со шканцев "Отчаянного".
- Наши позывные, сэр, - сказал Форман, не отрывая от глаза подзорную
трубу. - Они идут первыми.
Корнваллис приказал подвести флоту провиант и воду, и этот сигнал
отдавал "Отчаянному" первенство перед всеми остальными.
- Подтвердите, - велел Хорнблауэр.
- Нам повезло, сэр, - заметил Буш.
- Возможно, - согласился Хорнблауэр. Без сомнения, Корнваллису
доложили, что "Отчаянный" просит питьевую воду, но у адмирала могут быть и
другие далеко идущие планы.
- Посмотрите-ка, сэр, - сказал Буш. - Они времени не теряют.
Два лихтера, каждый на восьми длинных веслах, каждый в сопровождении
шестивесельного яла, огибали Бриксэмский мол.
- Я позабочусь о кранцах, сэр, - торопливо сказал Буш.
Это были водоналивные лихтеры, чудо инженерной мысли. Каждый из них
содержал множество чугунных емкостей, и Хорнблауэр слышал, что каждый имеет
грузоподъемность пятьдесят тонн и перевозит по десять тысяч галлонов
питьевой воды. "Отчаянный", заполнив все свои бочки, брал от силы пятьдесят
тысяч.
Так началась оргия пресной воды, чистой родниковой воды, лишь несколько
дней простоявшей в чугунных емкостях. Лихтеры беспокойно терлись о борт, а
матросы "Отчаянного" встали к прекрасным современным помпам, которыми те
были оборудованы. Помпы погнали воду по четырем отличным парусиновым
шлангам, пропущенным через порты в трюм. Палубный лагун, так долго
пустовавший, промыли и наполнили. Матросы опорожнили его в мгновение ока и
наполнили снова. Вполне возможно, что в этот момент матросы предпочли бы
пресную воду даже и бренди.
Вода лилась рекой. Внизу бочки мыли пресной водой, выплескивая ее в
трюм, откуда потом ее придется ценой огромных усилий выкачивать за борт.
Каждый выпил, сколько хотел, и даже больше. Хорнблауэр глотал стакан за
стаканом, пока в животе у него не забулькало, и все же через полчаса он уже
пил снова. Он чувствовал, что оживает, как пустынный цветок после дождя.
- Посмотрите, сэр. - Буш, держа в руке подзорную трубу, указывал рукой
на Бриксэм.
Хорнблауэр увидел в подзорную трубу толпу людей и стадо коров.
- Забивают скот, - сказал Буш. - Свежее мясо. Вскоре к ним подошел
другой лихтер. С рамы, установленной по средней линии лихтера, свисали
говяжьи, бараньи и свиные туши.
- Я не отказался бы от бифштекса, сэр, - сказал Буш. Быков, баранов и
свиней пригнали в Бриксэм с пастбищ, забили и разделали у самой воды
непосредственно перед погрузкой, чтоб мясо как можно дольше оставалось
свежим.
- Здесь мяса на четыре дня, - наметанным глазом оценил Буш. - А вот и
живой бык, четыре барана, свинья. Простите меня, сэр, но я поставлю у борта
караул.
У большинства матросов есть деньги, и, дай им такую возможность, на
выпивку они не поскупятся. У моряков с лихтера наверняка припасено бренди,
и, если не следить самым тщательным образом, они его продадут. Водоналивные
лихтеры уже отвалили. Оргия закончилась - с того момента как убрали шланги,
восстанавливается прежний порядок. Галлон на человека в сутки на все про
все.
Место водоналивных лихтеров занял провиантский, наполненный мешками с
сухарями и горохом, бочонками с маслом, ящиками с сыром, но сверху, на самом
виду, лежала дюжина сеток со свежим хлебом. Двести буханок по четыре фунта -
от одного их вида у Хорнблауэра потекли слюнки. Доброе правительство, под
твердым водительством Корнваллиса, прислало всю эту роскошь. Тяготы морской
жизни проистекают обычно не от естественных причин только, но и от
министерского нерадения.
За весь этот день не было ни минуты покоя. Вот Буш козыряет Хорнблауэру
с новым делом.
- Вы не распорядились насчет жен, сэр.
- Жен?
- Жен, сэр.
Хорнблауэр произнес это слово как бы с сомнением, Буш - без всякого
выражения. Обычно на корабли Его Величества во время стоянки в порту
допускались женщины; одна или две из них действительно могли оказаться
женами. Матросам это было некоторой компенсацией за то, что их во избежание
побегов не отпускали на берег, но женщины неизбежно проносили тайком
спиртное, а затем внизу начиналась оргия столь же бесстыдная, как при дворе
Нерона. Из этого проистекали болезни и недисциплинированность. Дни и даже
недели уходили на то, чтоб вернуть команду в норму. Хорнблауэру не хотелось
губить свой прекрасный корабль, но, если "Отчаянный" долго простоит в порту,
отклонить эту законную просьбу не удастся. Просто нельзя будет.
- Я отдам распоряжение позднее, - сказал Хорнблауэр. Совсем не трудно
было, спустя несколько минут, застать Буша в таком месте, где их могли
услышать человек десять матросов.
- А, мистер Буш! - Хорнблауэр надеялся, что голос его звучит не слишком
наиграно. - Я смотрю, у вас много работы по судну.
- Да, сэр. Я хотел бы заново обтянуть часть стоячего такелажа. И
сменить часть бегучего. И покрасить...
- Очень хорошо, мистер Буш. Когда судно будет вполне готово, мы пустим
жен на борт, но не раньше. Не раньше, мистер Буш. А если нам придется
отплыть до этого, значит, таковы превратности войны.
- Есть, сэр.
Потом привезли письма - на почте в Плимуте узнали о прибытии
"Отчаянного" в Торский залив и доставили их по суше. Семь писем от Марии.
Хорнблауэр вскрыл сначала последнее, узнал, что с Марией все в порядке и
беременность ее протекает благополучно, потом просмотрел остальные и узнал
(как и ожидал), что она с радостью прочитала в "Вестнике" письмо своего
Гектора, что ее взволновали опасности, которым подвергается ее отважный
моряк, и что ее гнетет печаль, поскольку долг службы лишает ее радости
лицезреть свет ее очей. Хорнблауэр наполовину написал ответ, когда в каюту
провели мичмана с запиской.
Е.В.С. "Ирландия"
Торский залив
Уважаемый капитан Хорнблауэр.
Если Вы сможете оставить Ваше судно сегодня в три часа пополудни, чтоб
пообедать на флагмане, то доставите этим большую радость Вашему покорному
слуге
У.Корнваллису, вице-ад.
P.S. Если вы согласны. Вам достаточно поднять на "Отчаянном"
утвердительный сигнал.
Хорнблауэр поднялся на шканцы.
- Мистер Форман, Сигнальте. "Отчаянный" флагману. Утвердительный".
- Просто утвердительный, сэр?
- Вы меня слышали.
Приглашение главнокомандующего - все равно, что приглашение короля, и
отклонить его так же невозможно, как если бы оно было подписано Георг, R*
[Rex - король (лат.)] - даже если постскриптум и не предписывал соглашаться
обязательно.
Потом надо было со всеми необходимыми предосторожностями загрузить
порох. "Отчаянный" израсходовал тонну из пяти, хранившихся в его пороховом
погребе. Погрузка была окончена, когда Провс подвел к Хорнблауэру одного из
матросов с пороховой баржи.
- Он говорит, что должен вам кое-что передать. Смуглолицый, похожий на
цыгана матрос смело посмотрел Хорнблауэру в глаза. Это было спокойствие
человека, у которого в кармане документ, освобождающий от принудительной
вербовки.
- Что такое?
- Леди просила вам кое-что передать. За это я должен получить от вас
шиллинг.
Хорнблауэр пристально посмотрел на матроса. Только одна леди могла
что-либо ему передавать.
- Чепуха. Леди пообещала шесть пенсов. Так ведь? Как ни кратко было их
супружество, Хорнблауэр достаточно хорошо знал Марию.
- Ну... да, сэр.
- Вот шиллинг. Что она сказала?
- Леди сказала, чтоб вы искали ее на Бриксэмском моле, сэр.
- Очень хорошо.
Хорнблауэр вынул из стропки подзорную трубу и пошел на бак. Как ни
много было работы на судне, несколько бездельников толклись у недгедсов. При
виде капитана они в панике бросились прочь. Хорнблауэр поднес к глазу
подзорную трубу. Как следовало ожидать, на Бриксэмском моле стояла толпа. Он
долго и безуспешно искал, переводя трубу с одной женщины на другую. Это
Мария? Она одна была в шляпке, а не в шали. Конечно, это Мария; он на
мгновение забыл, что она на восьмом месяце. Она стояла в первых рядах.
Хорнблауэр видел, как она размахивает платочком. Видеть его она не могла, по
крайней мере не могла узнать с такого расстояния без подзорной трубы. Должно
быть она, как и весь Плимут, услышала, что "Отчаянный" вошел в Торский
залив, и проделала весь путь через Тотнес в почтовой карете - долгий и
утомительный путь.
Мария снова замахала платочком в трогательной надежде, что он на нее
смотрит. Той частью сознания, которая никогда не переставала следить за
происходящим на судне, Хорнблауэр уловил свист дудок - боцманматы весь день
высвистывали то одну, то другую команду.
- Шлюпку к спуску изготовить!
Никогда прежде Хорнблауэр в такой степени не чувствовал себя рабом
королевской службы. Он должен отправляться на обед к главнокомандующему и не
имеет права нарушить флотскую традицию, обязывающую его к пунктуальности.
Вот и Форман, запыхался от бега.
- Мистер Буш передает, сэр. Шлюпка готова. Что делать? Попросить Буша,
чтоб тот написал Марии записку и отправил с береговой лодкой? Нет. Лучше он
рискнет опоздать. Сейчас в особенности, Мария не вынесет записки, написанной
чужой рукой. Хориблауэр поспешно черкнул своим левосторонним пером.
Так рад был тебя увидеть, но нет ни минуты свободной, напишу позже.
Твой любящий муж Г.
Он подписывал свои письма к Марии инициалом - имя свое он не любил и не
мог заставить себя подписаться "Горри". К черту все это. Рядом лежало
начатое письмо, которое он за весь день так и не удосужился закончить.
Хорнблауэр отбросил его и попытался заклеить записку облаткой. Семь месяцев
в море уничтожили последние следы клея, и облатка не приставала. Доути
высился над ним с плащом, шпагой и шляпой. Доути не хуже Хорнблауэра знал,
как важна точность. Хорнблауэр протянул незапечатанную записку Бушу.
- Заклейте пожалуйста, мистер Буш. И пошлите с береговой лодкой миссис
Хорнблауэр на мол. Да, она на моле. Береговой лодкой, мистер Буш. Ни один из
матросов не должен ступить на берег.
Через борт и в шлюпку. Хорнблауэр легко мог вообразить, как зашумела
толпа на моле. Сейчас более осведомленные зеваки поведают Марии, что
происходит.
"Капитан спустился в шлюпку". Она замрет от радости и возбуждения.
Шлюпка отвалила. Ветер и течение требовали, чтоб нос ее указывал прямо на
мол - сейчас Мария переживает наивысшую надежду. Потом матросы выбрали фалы,
на мачте поднялся рейковый парус с гиком, шлюпка развернулась, и вот она уже
несется к флагману, прочь от Марии, без единого слова, без единого знака.
Хорнблауэр почувствовал, как в груди его закипают жалость и раскаяние.
Хьюит ответил на окрик с флагмана, аккуратно привел шлюпку к ветру,
быстро спустил парус, и шлюпка по инерции подошла к грот-русленю, чтоб
баковый смог за него зацепиться. Хорнблауэр выбрал момент и перелез. Как
только его голова поравнялась с главной палубой, приветственно засвистели
дудки. И сквозь их свист Хорнблауэр услышал три двойных удара корабельного
колокола. Шесть склянок послеполуденной вахты; три часа, время, указанное в
приглашении.
Большая кормовая каюта "Ирландии" была обставлена не с таким размахом,
как у Пелью на "Тоннане", в духе скорее спартанском, однако с достаточным
комфортом. К удивлению Хорнблауэра других гостей не было - в каюте, кроме
Корнваллиса, находились только Коллинз, мрачный и язвительный капитан флота,
и флаг-адъютант, чью фамилию Хорнблауэр не расслышал, запомнив только, что
она была двойная.
Хорнблауэр почувствовал на себе испытующий взгляд Корнваллиса. При
других обстоятельствах его бы это смутило. Но он, с одной стороны, все еще
был слишком занят мыслями о Марии, с другой - семь месяцев, проведенные в
море, из них семь недель непрерывных штормов, вполне оправдывали и его
потертый сюртук, и матросские штаны. Он встретил взгляд Корнваллиса, не
робея. Мало того, доброму, хотя и без улыбки, лицу Корнваллиса совершенно
неожиданное выражение придавал съехавший набок парик. Адмирал хранил
странную верность конскому парику с короткой косичкой, какими в то время
щеголяли уже только кучера в богатых домах, а залихватски сдвинутый набок,
этот нелепый убор и вовсе уничтожал всякое внешнее достоинство.
Ладно, бог с ним с париком, но в воздухе висело какое-то напряжение,
хотя Корнваллис был по обыкновению гостеприимен. Атмосфера была такова, что
Хорнблауэр почти не замечал стоящей на столе еды. Говорили как-то осторожно
и натянуто. Обсудили погоду. "Ирландия" находилась в Торском заливе уже
несколько дней - она едва успела укрыться от последнего урагана.
- Сколько у вас было припасов, когда вы вошли в залив, капитан? -
спросил Коллинз.
Все это звучало как-то наиграно, и тон у Коллинза тоже был странный.
Особенно это подчеркивалось формальным "капитан" в обращении к скромному
капитан-лейтенанту. Тут Хорнблауэр понял. Это - заранее подготовленный
диалог, такого же свойства, что его недавний разговор с Бушем касательно
женщин. Он раскусил тон, но по-прежнему не мог разгадать его причины. Но у
него был ответ, настолько простой, что он и ответил просто:
- Достаточно, сэр. Говядины и свинины еще по крайней мере на месяц.
Последовала чуть-чуть затянувшаяся пауза, словно остальные переваривали
полученную информацию, потом Корнваллис спросил:
- Вода?
- Это другое дело, сэр. Я ни разу не смог заполнить все свои бочки из
водоналивных судов. У нас оставалось совсем мало. Потому мы и вернулись.
- Сколько?
- Два дня на половинном рационе, сэр. Мы были на половинном рационе
неделю, и четыре недели до этого на двух третях.
- Ого, - сказал Коллинз, и в то же мгновение атмосфера переменилась.
- Вы совсем не подстраховались на случай непредвиденных обстоятельств,
Хорнблауэр, - сказал Корнваллис. Теперь он улыбался, и Хорнблауэр в своей
невинности понял, что же собственно происходило. Его подозревали в
неоправданно раннем возвращении, подозревали, что он один из тех капитанов,
кто устал бороться со штормами. Этих капитанов Корнваллис намеревался
выкорчевать из Ла-Маншского флота, и Хорнблауэр рассматривался как кандидат
на выкорчевывание.
- Вы должны были в