Еще пьяны они от битвы и хмеля.
Кричат новые толпы лапитов:
-- Уходи, кентавр, с Пелиона!
Нет близ Хирона питомцев-героев -- не то было бы горе лапитам.
Говорят посланцы Хирону:
-- Древолюди мы коренные. А кентавры -- бродяги и уроды. Чудище их
облачное породило. Пусть их скачут в облаках с ветрами. Пусть там грозы в
небе похищают, а не жен серебряно-березовых на Пелионе. Хотя б они были
нашему племени сродны, не потерпим их разбоя: изгоним. Мы и с бурями лесными
воевали. От тех битв у нас по лесам буреломы. Справимся и с племенем буйным.
Выслушал Хирон жалобу лапитов. Был он весь как листопад осенний.
Сказал:
-- Верно, вороны накаркали вам на древнее племя. Журавли, верно,
рассказали вам в небе об облачном Чудище-кентавре, а синицы на земле
подхватили. Не от Чудища ведут свой род лесные кентавры. То преданья конских
табунов на Пелионе. А лапиты поверили копытным. Были некогда кентавры благим
народом, как Киклопы, феаки, амазонки, до великих битв Уранидов с
Кронидами-богами. Среди нив самосейных, рощ плодовых жил блаженно народ
кентавров. С ними жил и я, Хирон, сын Крона, по соседству с золотыми полями
феаков, блаженного титанова народа. Были вольны благие кентавры, как нереиды
и тритоны, как пучины и волны морские, как титаны солнц в игре лучами.
Еще не был Вакх им врагом-другом. Дружен был Посейдон[23] с кентаврами,
и часто из глубин земли конем гривастым выходил он для веселой скачки.
Поделили мир меж собой Крониды. Не признали их, победителей, кентавры
ни богами, ни владыками мира. Хитрый ум их, жало-молний не признали: для
игры живут зарницы в небе.
И Крониды изгнали кентавров с феакийских полей, из рощ плодовых, с
самосейных нив высоко в горы, где звериное металось племя, пожирая друг
друга. Только жадность, только страх и лютость им встречались. Одичали в тех
горах кентавры. Заглушали храпом голос утра. Ночью день будили, спьяна
спутав мглу ночную с дневным чистым светом. Стали племенем лесным, свирепым.
Потеряли, озверев, бессмертие, все числом умаляясь, все редея. Смертными
сделали их боги.
Мне же дали Пелион Крониды -- сыну Крона. Мир себе -- мне гору и
пещеру. Поклялись мы друг с другом не спорить, битв вовек не вести на
Пелионе. Кто же вправе изгонять с Пелиона сына Крона, врачевателя-кентавра?
Или жил Хирон не по титановой правде? Или боги позабыли о великой клятве --
клятве Стиксом -- между мною и Олимпом? Но Хирон той клятвы не нарушит.
Мне ли с вами биться, лапиты? Сами себя в битвах побьете.
Не лапиты -- вы, Крониды-боги, вы изгнали кентаврово племя с Пелиона.
Ваше молчание в небе, слепота ваша лукава, боги. Что укрылись вы за
облаками? Что Ириды-мировестницы не шлете? Вы хитрите, Крониды: будто не
Хирона ныне изгоняют, а безумное племя кентавров. Что ж, уйдет Хирон с
Пелиона. И уйдет с ним правда титанов. Но оставил он смертным корни знания.
Берегитесь тех корней, Крониды!
Опустив головы и плечи, слушали лапиты Хирона. А по лесным тропам шаг
за шагом шел Питфей, старый вождь лапитов, к другу Хирону на поляну. Труден
путь и далек для ног Питфея. Старый вождь, старый воин, старый, старый...
Зато скоры на руку молодые.
Понуро ушли посланцы. Не хотелось им, чтобы покинул Хирон пещеру
Пелиона. Но ведь быть тому, как решил сход!
Простился Хирон с Пелионом. Что он взял с собою, какие зелья и коренья,
какие камни, не узнали ни лапиты, ни кентавры. Только знали: взял он с собой
в чашечке бессмертника каплю заветную амброзии и нес ее бережно до самой
пещеры на Малее.
На острове Пелопа гора Малея. Есть и там высоко над морем пещера.
Скоры на руку молодые.
Говорили, спорили, кричали. И казалось, будто двинулся лес со всех
скатов, вершин и ущелий к пещере Хирона, на поляну. Отовсюду двинулись
лапиты: снизу, сверху, с боков -- всюду листья шелестят воинственных шлемов.
-- Уходи, Хирон, с Пелиона!
Но уже не было в пещере Хирона. Далеко ушел он.
И увидел издалека Хирон высоко над своей пещерой на утесе тьму
древолюдей. То Гилей шли на подмогу -- изгонять Хирона с Пелиона. Навалились
древолюди на утес, нависающий над пещерой, ухватились за него сотнями рук,
уперлись сотнями ног в камни, раскачали утес и сверху обрушили на пещеру
Хирона. Всю поляну загромоздили обломки. Дождем камней оросили в глубине под
нею долину Думы Пелиона. И одним обломком, утесом, забили древолюди вход в
пещеру.
Так был изгнан Хирон, сын Крона, кентавр, учитель героев.
Только далеко за полдень дошел старый Питфей до поляны. Смотрит -- нет
поляны. Нет пещеры. Нет Хирона.
Стал Питфей, муже-сосна, перед забитой пещерой. Тяжки сделались ему
старые, усталые ноги. Не сошел он больше с того места.
Так стоит он одиноко и грозно, весь рогатый, старым великаном на
заваленной обломками поляне, и смолистая слеза каменеет на користой груди
сосны-великана. И качает он старой головой, на которой иглистые перья:
-- Где же ты, титанова правда!
Опоздал старый вождь Питфей. Подвели его старые ноги.
ЧАСТЬ III. СКАЗАНИЕ ОБ ИСТРЕБЛЕНИИ ГЕРАКЛОМ КЕНТАВРОВ НА ГОРЕ ФОЛОЕ И
ГОРЕ МАЛЕЕ, О РАНЕНИИ КЕНТАВРА ХИРОНА И О ЕГО ДОБРОВОЛЬНОЙ СМЕРТИ
Пелопоннесская кентавромахия
Сказание о гостеприимном кентавре Фоле и о битве Геракла с дикими
кентаврами на горе Фолое и горе Малее
Еще молод был тогда Геракл, когда отправился он на гору Эриманф искать
свирепого вепря-дракона, пожирателя людей и стад. Шел он кружным путем и
зашел по дороге на Фолою -- тоже гора Пелопоннеса недалеко от Малеи,-- где в
пещере жил гостеприимный кентавр Фол, носивший прозвище Пещерный. Таким
другом был Фол Хирону, что называли его даже братом Хирона. Родила же
кентавра Фола наяда, ясная Мелия, у подножия горы Фолои от коненогого
Силена.
Две конские ноги у Силена и конский хвост сзади, но торс и голова у
него человечьи; только еще уши у него конские, и двигает он ими, как конь, и
такой у него тонкий слух, что не только звук, но и запахи умел слышать
Силен. Различал он голоса любой струи в том ключе под горой Фолоей, где жила
наяда Мелия, и мелодии его водяной арфы, и умел играть на сюринге --
тростниковом плотике-свирели -- все ее ключевые песенки: и нежные вечерние
песенки, и веселые утренние, и призывные песенки полудня, и
звонко-говорливые ночные. И так умел он играть на сюринге, и так умел он
слышать и слушать арфы струй и все струны и свирели мира, что полюбила его
ясная наяда, хотя жил вблизи пастух, полубог-красавец Дафнис.
Красив был Дафнис! Недаром говорили, что иссохла по нем от любви нимфа
Эхо -- до того иссохла, что остался от нее только голос -- эхо. Но куда
дудочке пастуха Дафниса до сюринги Силена!
Полюбила Силена наяда, хотя дружил Силен с юным богом -- безумящим
Вакхом. Пил он с Вакхом вино от первых Вакховых целебных лоз, пил и утром, и
в полдень, и вечером, как только оба сойдутся, и тогда пел он грозные
песни-рыки и песни-ревы барсов, и львов, и водопадов, заглушая голоса струй,
и носился по горам с табунами диких кентавров.
И впрямь, чем не кентавр Силен, когда встанет он на задние ноги и
выпрямится во весь свой конский и человеческий рост!
И от коненогого Силена родила ясная Мелия сына-кентавра Фола. Передал
Силен пещерному отшельнику Фолу в дар сосуды с вином от первых лоз бога
Вакха. Попробовал Фол вино: да вино ли это? Откупоришь сосуд -- и такое
разольется по пещере и кругом в воздухе амброзийное благоухание далеко по
лесам, до самых горных вершин, что опьянеют от него даже высокие ветлы.
Сидит Геракл гостем у кентавра Фола. Полна пещера благоухания, щекочет
оно ноздри героя. Рад Фол попотчевать гостя вином, но опасно открыть сосуд:
сбегутся на запах вина лесные кентавры, и быть тогда бою за напиток бога.
Озвереют кентавры, обезумеют от запаха вина. А у Геракла колчан полон стрел,
омоченных в яде Лернейской Гидры. Да и страшен он в гневе. Ни богу, ни
самому Хирону не спасти того, кто ранен такой стрелой.
-- Не бойся,-- говорит хозяину сын Зевса,-- только разожги очаг.
Отразит Геракл дикий набег без стрел -- огнем очага.
Вскрыт сосуд. Пригубили гость и хозяин. И шумит напиток богов дивным
огнем в голове полубога Геракла, разливается по его телу, мешается с кровью:
будто вдвое стало силы у Геракла. Только некуда ему деть эту силу.
-- Пей, добрый гость,-- говорит хозяин.-- Выпьем за мудрого сына Крона,
Хирона. Твой он друг и мой.
И пригубили Фол и Геракл, сын Зевса, в честь кентавра Хирона.
Слышат -- буря у входа в пещеру. Будто обвал за обвалом грохочет. Будто
водопад низвергается градом камней и потоком. Вот рухнут с громами в пещеру,
завалят громадами!
Крики ярости со всхрапом у входа.
-- Кентавры!
Кто тут крикнул: гость или хозяин? Не ошиблись: они! Кентавры прибежали
на запах вина.
К очагу протянул руку Геракл. Мех набросил на сосуд с вином Фол.
Ворвались в пещеру, друг друга тесня, дикие лесные кентавры. Камни,
ели, дреколье в руках. Впереди Анхиос и Агрий, две громадины, кони-люди:
-- Вина!
Встал Геракл. В руке у героя головня, и не головня, а бревно
раскаленное, все в огне и дыму. И летит оно, бешено крутясь, в Анхиоса.
Другое за ним гремит прямо в Атрия.
Дымом застлало пещеру. Видят кентавры: стоит перед ними исполин в дыму
и в руках у него огненные палицы.
Отшатнулись кентавры, попятились ко входу в толчее ног и рук,
человечьих и конских тел. Рухнул у входа Анхиос, весь опаленный. Страшным
голосом кричит Агрий под копытами табуна, ослепленный горящей головней.
Валит дым из пещеры. А в нее летят камни и дреколье, и шумят, крутясь со
свистом над головами наступающих кентавров, ели.
Снова ринулись со звериным воем кентавры в пещеру, призывая на помощь
древних титанов. И снова, давя друг друга, отхлынули прочь на уступы.
Опрокинут в пещере сосуд с волшебным напитком. Еще сильнее кругом
благоухание. Безумит оно кентавров и Геракла. И вот стоит уже на пороге
пещеры Истребитель чудовищ, и в руке его лук, бьющий без промаха, и
лернейские стрелы.
Говорит ему что-то хозяин, хватает за руку. Не слышит Фола Геракл:
перед глазами у него чудовища: гидры, львы немейские, вепри-драконы, а не
просто кентавры. Истребить их! И уже на тетиве роковая стрела: летит -- и
падает кентавр, один, и другой, и третий... И опять стрела за стрелой...
Устлал Геракл трупами кентавров уступы и дороги.
Не могла богиня облаков Нефела видеть их гибели. Ведь и она, титанида,
мать кентавра-урода, чудовищного сына Иксиона. Слышит она издалека жалобное
ржанье -- плач зеленых кобыл Магнезийских по кентаврам.
Хлынули из облаков дождевые потоки. Размякла почва. Скользят по ней
ноги Геракла.
Бегут кентавры, мчатся во все стороны с диким воплем. Ищут спасения:
кто -- в Малею, к Хирону; кто -- в море, пенит воду к волшебному острову
Сирец, где ждет их погибель; кто -- к потоку Эвену. А кого укрывает Посейдон
далеко от Фалеи, в горных лощинах Элевсина.
Гонит Геракл стрелами буйную гурьбу кентавров к Малее. Шагает, но
скользят его ноги, хотя шаг у него как у бога. Шумит в голове дивный напиток
Вакха, безумящий смертных.
Что-то помнит он -- только смутно помнит.
Всех отважнее был кентавр -- слепой Эвритион, похититель Гипподамии. Он
один не бежал от стрел Геракла.
Отступил близ пещеры в тень, решил сразиться с сыном Зевса. Но от глаз
Геракла не укрылся.
Прицелился герой в Эвритирна и не видит, что на пороге пещеры стоит ее
гостеприимный хозяин, друг Геракла, благой кентавр Фол. Поскользнулся Геракл
на вымокшей от дождя почве, и мимо: угодила стрела не в Эвритиона -- угодила
в кентавра Фола.
Крепко вино первых лоз Вакха. Смутно в памяти Истребителя чудовищ. Не
помнит, что там было.
Уже близко пещера на Малее, где живет изгнанник Хирон, учитель
полубогов-героев.
Снова перед пещерой Хирона ошалелая толпа беглецов. Нет им пути на
Пелион: там лапиты. Нельзя им укрыться внутри пещеры: всех перебьет там
обезумевший Геракл. Жмутся кентавры друг к другу стадом. Мало их уцелело --
кучка. Последние из титанова племени.
А Геракл уже на Малее, держит лук в руке.
И прикрыл Хирон своим телом ищущих у него спасения. Смотрит ясно и
гневно на Геракла, видит стрелы в колчане. Но что за сила в тех стрелах?
Отчего так бегут от них кентавры, не страшившиеся любого бога? Что кричат
они в ужасе Хирону: "Стрелы! Стрелы!"
Покрыл их крики его голос:
-- Брось, сын Зевса, лук и стрелы на землю! У Хирона -- ты сегодня
гость.
Знал, что чтит его Геракл. Но не слышит его одержимый. Летит стрела,
одна и другая, мимо Хирона, и падает кентавр, один и другой.
Понеслась дикая ватага обратно на Фолою, мимо Геракла. И Геракл без
привета хозяину повернул за ними, шагает и поет:
-- Те-не-ла! Те-не-ла!
И снова стрела за стрелой в спины скачущих по уступам чудовищ.
Падают в корчах кентавры. Прыгают в смятении в пропасть. Всюду стрелы и
"Те-не-ла!", "Те-не-ла!".
Истребил их всех безумный от напитка бога Вакха герой. И тогда ушло от
него безумие.
Вернулся он на Фолою. Озирает поле битвы. Что за труп перед входом в
пещеру? Мука на лице старика-кентавра, и в плече у него стрела.
Узнал Геракл доброго Фола. Тогда все припомнил Истребитель чудовищ и
застонал от горести: друга убил он. Истребил изгнанников, древнее племя.
Заплатил гость хозяину за гостеприимство! О, безумящий Вакха дар! Не
забудется это Гераклу.
Похоронил кентавра Фола суровый герой и пошел на поиски вепря-дракона
на гору Эриманф. Загнал в сугроб чудовищного людоеда-вепря и принес его
живым на руках в Тиринф.
Истребили полубоги-герои по воле Кронидов все титаново племя кентавров
на горе Пелионе и горе Фолое. Только у переправы близ потока Эвен живет еще
нелюдим-перевозчик, кентавр Несс. И в пещере на Малее -- сын Крона, кентавр
Хирон.
Сказание о ранении бессмертного Хирона стрелой Геракла, о зеленой
кобылице, о змее Каллироэ и о пьяном музыканте Силене
В жестоких корчах и муках, проклиная Кронидов, умерли перед входом в
пещеру на Малее на глазах Хирона-врачевателя оба кентавра, раненные стрелами
Геракла. Ничем не мог им помочь врачеватель. Даже амброзийный эликсир,
мгновенно исцеляющий бессмертное тело, не облегчил мучения смертных членов,
терзаемых ядом.
Сокрушенно смотрел врачеватель на чудовищное уродство, сменившее чудо
красоты человека-коня. Века смеялось это чудо жизни, так дико и радостно,
как смеется у моря, сверкая на солнце, глыба скалы под ударом гремящего
вала. Черной взбухшей тушей зверья лежали кентавры, изъязвленные страшнее,
чем тела титанов под жгутами молний Кронида. Будто незримые черви пожирали
их заживо. И не мог врачеватель Хирон, вкусивший все корни познания, не
дознаться тайны смертоносных стрел.
Осторожно вынул он обе стрелы из трупов и удивился, что от столь
маленькой раны гибнет столь большая и могучая жизнь кентавра, и, держа обе
эти стрелы на ладони, проницательно вглядывался в их тонкие жала.
Малы эти стрелы для мощи Геракла. Пелионский ясень мал для него, а не
то что эта забава. И проник глаз прозрителя Хирона в тайну страшного жала,
пропитанного ядом гидры. Кто же подсказал сыну Зевса мысль омочить стрелы в
яде Лернейской Гидры? Кто послал его на подвиг против Гидры? Кто призвал его
истребить титанов? Лютость зародила в Гидре яд. Кто же вызвал эту лютость к
жизни?
Все постиг учитель полубогов-героев. И поднял Хирон, сын Крона, глаза к
небу Кронидов, позабыв на мгновение о грозных стрелах на ладони.
Смотрит в небо, а рука его над землею. Чуть скосилась ладонь, и одна
стрела соскользнула невольно с ладони наземь. Передвинулось слегка копыто,
наступило на стрелу, и царапнула чуть-чуть стрела межкопытье, там, где у
коня живое мясо.
Века вдыхало тело Хирона амброзию. Не было оно создано для тления. И
мысль в этом теле титана не только прочла волшебные письмена дождя, но
открыт ей был и язык лучей. Все, что твердо, текуче, воздушно, лучисто, все
познала она в мире живой жизни: знала все целебные травы, и соки, и камни.
Но вскормила Гидру, дочь Змеедевы Ехидны, пещера над тартаром в мире мертвой
жизни, и тартара мертвая вода пропитала кровь Гидры и затаилась в ней ядом:
и ни боги, ни титаны, ни смертные не могли обезвредить ее яд. Черным огнем
вспыхивал он в живом теле, смертном и бессмертном, и пожирал это живое тело.
Разъедая и взрываясь пузырями, кипел этот черный огонь в каждой капле живой
жизни тела, словно в тысяче крохотных котлов.
Мгновенно вскипел черным огнем и яд, проникший из жала стрелы в
царапину на конской ноге бессмертного тела Хирона. Поднял Хирон оцарапавшую
его стрелу, но уже мысль врачевателя постигла страшную казнь,
предназначенную ему Кронидами за то, что он, сын Крона, остался титаном и
богом-властителем не стал.
Понял мудрый кентавр и невольную вину Геракла, и его безумие
Истребителя -- он, последний древний кентавр на земле.
Сбегались на Малею к нему, страдающему, нимфы Малеи и Фолои. Росяницы
омывали ему багровую рану на ноге чистыми слезами утра. Луговые нимфы
умащали его тело нектаром цветов. Дриады поили его соком самых глубоких
корней от исполинов-дерев. Ореады приносили ему с горных вершин самый легкий
воздух, прикрыв его у груди чашей ладоней. Мириады лучей проникали к нему в
пещеру и целовали ресницами глаз его кожу, лицо и руки. Малые облачка
соскальзывали к нему с небосвода и стирали лазоревыми губками черную пену,
выступавшую из пузырей на конском туловище. Орел принес ему огненный цветок
Прометея, выросший у подножия скалы Кавказа из крови Провидца. Но и чудный
цветок не помог, ибо вырос он в мире живой жизни.
Хирон не стонал. Только крик от неумолкаемой боли стоял в его больших
глазах титана; и так глубок был этот титанов крик, что из камней пещеры
капали слезы.
И пришла из дальнего зеленого табуна Магнезийская кобылица, у которой
на спине сидели пчелы на сотах, и подставила Хирону свое вымя.
Сказала:
-- Я -- от Липы-Филюры. В молоке моем сила Крона. Выпей, Хирон. На мне
пчелы с медом от цветков Липы. Вкуси, Хирон, материнский мед.
И опустились к губам Хирона пчелы.
Но отстранил и пчел, и кобылицу движением руки Хирон.
Сказал:
-- Вернись к океаниде Филюре. Не поможет Хирону даже мать. Пусть
обратно поплывет она океанидой к древнему титану Океану. Пусть расскажет ему
о титане, сыне Крона, сохранившем древнюю правду.
И вползла к нему большая змея с яйцом во рту. Положила яйцо перед
Хироном, и услышал он голос титаниды:
-- Хирон, Каллироэ я, океанида, мать Чудодевы Ехидны. Змеедевой стала
Чудодева. Родила она чудо-Гидру. Но похитили Крониды ее дочь. Стала Гидра
чудовищем
Лерны. Ядом тартара были напоены ее зубы. Не богов она сразила, а тебя.
От титановой крови терпишь ты, титан, эту муку. Вот мое яйцо. В нем змееныш.
Проглоти это яйцо, Хирон, и змееныш выпьет в твоем теле змеиный яд. Сам
погибнет, но спасет тебя от муки. Я -- виновная мать порождений. От меня
твоя пытка на веки. Одно дитя тебя отравило, другое теперь исцелит. Сказал
змее-титаниде Хирон:
-- Не глотает Хирон титановой крови. Пусть живет змееныш. Твоя
материнская жертва напрасна.
Тогда заплакала змея-мать. А ведь еще никогда на земле не плакали змеи.
Смешались ее змеиные слезы со слезами камней пещеры, и родился там змеиный
источник, исцеляющий смертных от скорби по утраченным детям.
Пришел к Хирону старый Силен. Притащил с собою бурдюк с вином.
Сказал:
-- Выпьем, Хирон. Вино -- исцелитель печалей. В вине старая жизнь
обновляется. Утолит оно твою боль. Я пришел к тебе с моим другом. Вот
бурдюк. Подружись с ним и ты. Или сам я от печали по тебе стану вином.
-- Пей один,-- ответил Хирон.-- Мысль титана пьянее вина, но и она не
дает мне забвения. Нет вина забвения для Хирона.
Тогда оттащил свой бурдюк Силен чуть в сторону, сел и стал молча пить,
бормоча лесные слова. А затем вынул сюрингу, приложил ее к губам и так
заиграл, будто он играл на струнах мира.
Так впервые играл старый Силен. И заслушались его земля и небо, и леса
и горы, и ручьи, и боги на небе. И заслушалась его на мгновение злая боль в
теле титана.
Впервые передохнул Хирон от страдания и сказал с благодарностью старому
Силену:
-- Вот моя последняя радость. Пьяный друг, ты дал мне то, что не могут
мне дать ни земля, ни небо, ни боги. Будь же славен вовеки. Силен-музыкант!
Увидя пьянчугу-горемыку, вспомнят тебя и пожалеют всех пьяных от горя на
земле.
Прижал Силен сюрингу к сердцу, положил голову на пустой бурдюк и уснул.
Вернулась боль к Хирону, стала злее оттого, что заслушалась музыки. И,
страдая, поднял Хирон глаза к небу.
Теперь часто над горой Малеей стояло недвижно в небе сверканье, хотя
солнечные кони были уже за горами. Знал Хирон: это боги Крониды, укрываясь
за завесой лучей, смотрят на великую муку Хирона. Ведь и он, Хирон, сын
Крона. Не нарушил изгнанник своей клятвы: не вступил с богами в битву.
Слышали Крониды его упрек и грозное предвещание. И хотя богам неведомо
смущение, все же не открывали они своих лиц перед страдающим титаном. И
смотрели на него в молчании из-за завесы лучей. Впервые боги не посмели.
Сказание о посещении киклопом-врачевателем Телемом страдальца Хирона
на Малее
-- Прими гостя, Хирон.
Никогда еще не слышал такого голоса кентавр Хирон. Не пещера ли его
спросила так глубоко, глухо и отрадно? И Хирон оглядел каменные своды.
-- Прими друга, Хирон,-- повторил у входа в пещеру тот же голос.
-- Будь другом и гостем. Войди. И вступил, чуть пригнувшись, в пещеру
киклоп-вели-кан -- как и Хирон; древний врачеватель киклопов. Сказал:
-- Я -- Телем, сын Геи-Земли.
Впервые увидели друг друга два титана, познавшие тайны живой жизни --
Хирон и Телем, кентавр и киклоп. Не силой и властью богов -- сами познали
они тайные знаки живой жизни и знали больше, чем боги. Но власти на небе не
имели: были они дети земли. Но не хотели они и наземной власти: не боги они,
а титаны.
Любят боги зрелище борьбы и радуются играющим силам живой жизни. Но не
знают радости познания. Все, как дар, лежало перед ними -- воздухом, землею
и водою, огнем и живыми созданиями.
Говорили боги друг другу: "Будем радоваться всему, что есть внутри и
снаружи". И большего они не хотели. Не хотели они знать того, чего нет, но
что может быть. Как падающий плод, приходило к ним знание, когда это было им
нужно. Нужно было им вечное Сегодня. И в этом вечном Сегодня они жили.
Завтра есть только для смертных. Перед Завтра встают тревоги. А бессмертные
боги Крониды бестревожны. Только титанов мятежное племя будит тревоги в
смертном мире. Буйно и непокорно оно. И еще будит тревоги знание смертных,
ибо смертные смотрят в Завтра и оно их тревожит. И потому, что знание и
тревога о Завтра друг от друга неотделимы, чуждались боги радости познания и
любили только радость жизни.
Но Хирон и Телем силой мысли титанов черпали знание в чудном зрелище
мира -- в великом и в малом -- и радовались чуду познания.
Близ Хирона сел благой киклоп, и его глаз посреди высокого лобного
свода, круглый, как солнечный диск, то ярко сиял полуденным светом, то мерк,
алея, как закат. И также его лобный свод -- то был ясен, то туманился.
Посмотрел Телем на тело Хирона.
Сказал:
-- Я пришел к тебе по зову Земли. Полон мир живой жизни вестями о
страдании Хирона от лернейского яда стрелы Геракла. Где Геракл?
Молот сжатой руки киклопа угрожающе поднялся.
-- Мне больно,-- сказал Хирон.-- Ты это видишь. Но Геракл невиновен:
так хотели Крониды.
Опустился молот руки киклопа на колено. Сказал Телем:
-- Я ушел в каменные горы, где бьют огненные ключи из недр земли.
Холодна для меня почва лесов и степей и дыхание вод. Только близ огня могу я
жить ближе к недрам земли, чем к небу. И огонь подземных ключей рассказал
мне, что ранен Хирон. Я пришел, чтобы тебя исцелить.
И вынул Телем небольшую граненую глыбу золота, положил ее на ладонь и
разъял надвое. Как в ячейке, лежал внутри глыбы глаз солнца, такой же, как
на лбу у киклопа.
-- Я прижгу глазом солнца твои раны,-- сказал Телем,-- и поцелую им
твое тело. Только у меня и у Грай-Старух такой глаз.
Улыбнулся Хирон.
-- Мне больно,-- сказал.-- Но все же прижги, Телем. Испытаем силу
солнечного глаза над ядом. Не поможет -- ну что ж! Зато будем знать. Только
будь осторожен. Не прикасайся ко мне.
Даже оживился Хирон.
Уже не золотым было его конское тело, а мрачно-багровым и бугристым.
Распухли ноги, и исходил от него жар. Но человеческое тело Хирона еще
золотилось и было гладко. Однако и в нем уже будто что-то тревожно вскипало.
Вот приложил Телем солнечный глаз к свирепой ране на ноге, у копыта,
где уколола стрела. И вступила в борьбу сила солнца, подателя живой жизни, с
ядом, рожденным жизнью мертвой.
Смотрели затаив дыхание два древних титана-врачевателя на борьбу жизни
со смертью.
-- Дыши, Хирон,-- сказал Телем.-- Дыхание -- сила.
-- И ты, Телем, дыши. Знание любит дыхание: оно живое.
Длилась борьба в теле Хирона. И сперва казалось, что не уступит яд
смерти огню солнца. Злобно шипел он в ране, клокоча и взрываясь; извергал
пузыри и черную накипь. Не спекалось, не обугливалось бессмертное тело
титана, как обычное тело, от огня. Невидимыми лучами и токами боролись в нем
две силы. Но вот стала рана светлеть, и даже блеснул выше, на конской коже
ноги, золотой радостный отблеск.
-- Жжет? -- спросил Телем.
-- Жжет, но отрадно,-- ответил Хирон. И глаза кентавра и киклопа
встретились: оба знали, что боль нестерпима, но что вытерпит Хирон и
нестерпимое.
-- Они борются друг с другом, как день и ночь,-- сказал Телем.
-- Но сумрак это или рассвет? -- И вздохнул Хирон, опуская глаза к
ране.
Отнял Телем солнечный глаз от ноги и стал им слегка водить по коже
конского крупа кентавра, где бугры свивались узлами. Нежно погладил глаз
кожу, не оставив на ней следа от ожога.
Сказал Телем:
-- Пусть лучи поговорят там с лучами. Я их бросил навстречу друг другу:
от ноги и от крупа.
Снова перенес он солнечный глаз на ногу Хирона, и казалось, будто забыл
о Хироне Телем,-- так углубился он мыслью в испытание тайны жизни и
исцеления.
И вдруг впервые вырвался у Хирона стон. Черной пеной брызнул яд из
раны, и попали его брызги на человеческое тело кентавра и на золотую глыбу в
руке киклопа. Прикрыла она Телема от брызг. Там, куда попали брызги,
мгновенно изъязвилась у Хирона кожа и, вскипая, вздулась черными пузырями.
Также и золото глыбы потускнело на том месте, куда попали брызги, и, словно
под сверлом, изъязвилось.
-- Отойди, Телем,-- сказал Хирон.-- Ты и сам можешь погибнуть от брызг.
Яд сильнее. Посмотри на рану: там черный пожар.
И тогда отнял Телем от раны солнечный глаз. Тускл был теперь глаз и
кровав. И так же тускл и мрачен стал глаз на лбу врачевателя Телема.
-- Глаз бессилен,-- сказал Телем.-- Яд сильнее, чем солнце.
Хирон только кивнул головой. Огромная рана на ноге еще больше взбухла и
стала багровой досиня.
Лежал солнечный глаз на ладони Телема, и уже хотел было Телем спрятать
его в изъязвленную половину золотой глыбы-футляра. Но Хирон удержал его
руку:
-- Положи глаз во вторую половину глыбы золота. Эту брось в расщелину
земли. Ее золото больное: оно отравлено.
Телем исполнил. Затем сел снова возле Хирона, но не говорил, а
погрузился в глубокую думу. Не спасение, а страдание принес врачеватель
киклоп больному. И скорбел Телем, древний киклоп. Знал: яд озлился после
борьбы и еще сильнее будут мука и боль Хирона.
Оба слушали тишину.
Далеко-далеко где-то кто-то тяжко шагал.
Сказал Хирон:
-- Я бессмертен. Ты знаешь исход?
-- Знаю. Но ты -- титан.
-- Не слишком ли много -- два бессмертных страдальца для одной земли:
Прометей да еще Хирон?
-- Он слабеет.
-- Он будет силен.
И опять они услышали: далеко где-то кто-то тяжко шагал. Так шагать мог
только Атлант.
-- Ты последний киклоп на земле? -- спросил гостя Хирон.
-- Нас было немного. Но многое мы, народ киклопов, могли. Были мы
Одноглазы -- строители стен. Прозывались многорукими -- хейрогастерами. Это
мы для Персея воздвигли стены Микен. Не стало хейрогастеров. Все боги
Крониды -- их дело. Напал Дионис-Вакх на Микены. С ним сразились киклопы,
помогая Персею. Поразил их тирс Вакха опьяняющим силу безумием[24]. Были мы,
Одноглазы, громобоями и метали некогда молнии: для игры -- не для казни. Не
стало и громобоев киклопов. Все Крониды -- их дело. Одолел нас хитростью
Зевс. Отняли у нас молнии боги. Сами стали они молниевержцами. Громы отняли.
Оставили нам молоты и показали подземные кузницы:
"Куйте!" Стали мы подземными кузнецами. Под землею, в кузницах Лемноса,
мы ковали молнии Крониду. Не могли не ковать ковачи. Дан нам молот. Что
другое нам делать? Нас низвел он ласково под землю.
Древле были мы, Одноглазы-Урании, солнцами на небе. Я последний из них
-- Ураний. Где другие, знает тартар.
Некогда все мы были благими киклопами. Верно, слышал ты еще и о диких
киклопах, пастухах-козодоях. Людоедами зовут их герои. Но такие же они
людоеды, как лесные дикие кентавры. Та же их судьба, что и тех: одичалое
горе-племя себе на гибель. Ненавистны нам боги-Крониды. Нет меж нами и
богами примирения.
И поник головой мудрый киклоп-врачеватель.
-- Куют, куют кузнецы-ковачи молнии Крониду. На кого куют они, слепые?
И снова среди наступившей тишины услышали они чей-то тяжкий шаг. Был он
теперь еще тяжелее и ближе.
Прислушался Хирон. Сказал:
-- Шаг Геракла.
И при звуке имени Геракла приподнялся было Телем с земли, и его глаз на
лбу грозно вспыхнул. Но Хирон усадил гостя словами:
-- Будь спокоен, Телем. Здесь он -- друг. Безумие насылают на него
боги, чтобы он истреблял титанов. Но сюда он не придет безумным. Стыд и
скорбь ведут его ко мне.
Спросил Телем:
-- Я видел трупы двух кентавров перед пещерой?
-- Это он,-- ответил Хирон.-- Я остался один на Малее и Фолое.
Истреблено титаново племя. Нет кентавров и на Пелионе. Но и лапитов ждет та
же судьба. Все они падут от руки Геракла.
Тогда снова хотел приподняться Телем и сказал:
-- Я стану у входа.
Но вторично усадил его учитель героев словами:
-- Хирон уже ранен стрелой Геракла, и Кронидам не к чему снова безумить
Геракла. Тяжкий шаг стих подле пещеры.
-- Мне входить, Хирон? -- спросил голос. И ответил Хирон:
-- Входи, друг.
И вошел Геракл, безоружный, со склоненной головой. У входа бросил он
дубину и шкуру. Но при виде киклопа замер грозный полубог у порога: перед
ним кто-то невиданный. С таким Геракл еще не боролся: не бог, не чудовище,
не смертный. Спросил Геракл:
-- Кто ты, бессмертный? Услышал в ответ:
-- Я Телем -- киклоп.
Озирали они друг друга, как друг друга озирают Гора и Утес.
-- Если ты пришел из недр земли, я скоро спущусь к тебе в недра и буду
там твоим гостем, Телем. Так чту я гостя Хирона.
И Геракл-полубог сел возле Телема-киклопа. Только тогда взглянул он на
Хирона и вскочил с исступленным криком, ухватившись руками за голову,-- он
увидел рану на ноге и страшное тело кентавра:
-- Это я, мои руки свершили! О, Геракл, ты -- убийца Хирона!
И услышал голос:
-- Нет, не ты.
Не с неба -- с земли прозвучал этот голос. Не принял Хирон вину
Геракла.
И тогда, глядя исподлобья на гостя-великана, чуть пригнув, словно для
прыжка, плечи, Геракл глухо спросил:
-- Это он? Ответил Хирон:
-- Это Крониды.
Словно окаменелый стоял сын Зевса, Геракл, близ киклопа Телема и Хирона
-- он, безумный убийца поневоле лучшего среди всех, кто живет на земле.
Пришла ночь. Заглянула мглистым взглядом в пещеру и смущенно подалась
назад. В пещере был свет, хотя огонь в ней не горел. Грустным солнечным
закатным светом освещал ее глаз Телема.
Не было слов. Только три сердца стучали: только три колокола жизни
будили тишину.
И были удары одного колокола гулки и бурны, словно беспощадный вихрь
ударял в набат и, угрюмо грозя, взывал о пощаде.
И были удары другого колокола печальны, как прощание звезды с
небосклоном, но без жалобы миру.
-- Тебе холодно в моей пещере, Телем,-- сказал Хирон.-- Зажги очаг.
-- Мне тепло,-- ответил Телем.-- При мне солнечный глаз. Да и жар
твоего бессмертного тела сейчас высок. Я слышу кипенье в твоей крови. Она
побеждает смертельный яд, непрерывно обновляясь в нескончаемой борьбе с ним.
А он, побеждаемый, пожирает ее и тоже, как она, обновляется. В неустанной
борьбе с мертвой жизнью будет жить твоя жизнь живая. И так навеки.
-- Навеки,-- повторил голос Хирона.
И услышав это "навеки", как зверь в клетке застонала сила Геракла. В
диком порыве возвел он к небу Кронидов напряженные мышцы рук с сжатыми
кулаками. Но упали тотчас руки обратно, и сник Геракл: нет там, на небе, у
Геракла противника -- не с кем ему там бороться: ведь Геракл, Истребитель
титанов,-- сын Зевса-Кронида.
Сказание о ночной беседе в пещере на Малое кентавра Хирона, киклопа
Телема, Геракла, прозревшего Феникса-полубога и Силена
Еще новый гость вошел в пещеру: ослепленный и прозревший Феникс,
которому Хирон подарил глаза. И не удивился Феникс, увидя сидящих рядом
киклопа и Геракла.
Эта была та последняя ночь, когда страдающий Хирон еще беседовал с
друзьями, превозмогая страдание.
В сторонке спал пьяный Силен.
Сказал Феникс:
-- Ты учил нас, Хирон, что, стоя над бездной, надо бесстрашно
заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь, что жизнь -- это радость
подвига. Ты учил нас, что когда ходишь над самой черной бездной по самому
краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон, бессмертный, стоишь, как и
мы, герои, на краю бездны. Куда же ты смотришь?
И ответил Хирон:
-- Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий
так переполнена, что перетекает через край и в ней тонет мысль, тогда отдают
эту чашу обратно жизни. Всякому страданию дано переходить в радость. Одним
страданием не живут.
Смутили слова Хирона его друзей, но никто еще не понял, что задумал
мудрый кентавр. Ведь он был все-таки бессмертен.
-- Скажи, что ты знаешь об этом, Геракл? -- спросил Феникс полубога,
сына Зевса. Ответил Геракл:
-- Я не умею знать -- я делаю. Я не заглядываю в бездну -- я спускаюсь
в нее, чтобы вынести оттуда Ужас бездны на свет дня. Я не умею ни перед чем
отступать и хожу по любому краю.
Сказал тихо Хирон:
-- Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.
Тогда спросил Феникс киклопа:
-- Почему ты молчишь, Телем? И ответил Телем:
-- Кто потерял небо, для того и темная земная бездна становится небом.
Уже нет для меня края и глубины бездны, и мне некуда заглядывать. Я сам в
бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?
Ответил Геракл:
-- Приду.
Задумались титан и полубоги, каждый, как адамант, закаленный
страданием, в то время как в уме Хирона созревало решение, еще никем не
понятое из его друзей.
В сторонке спал пьяный Силен на пустом бурдюке и во сне улыбался.
Снилось ему, что бурдюк его снова полон.
Наконец долгое молчание прервал Феникс, понимая, что Хирон задумал
нечто небывалое.
Сказал:
-- Хирон, я люблю додумывать мысль до конца. Но почему в конце моей
мысли опять появляется ее начало и тревожит меня вопросом?
При этих словах вдруг проснулся Силен и рассмеялся:
-- Видно, мысль твоя, Феникс, как мой бурдюк! Когда выпьешь все его
вино до конца, надо его снова наполнить тем же.
А Геракл, не умея шутить, добавил сурово:
-- Так было и у многоголовой Лернейской Гидры.
Когда я отрубал ей одну голову, на том же месте вырастала тотчас
другая: тогда я прижег то место, где была голова, а другая голова больше не
выросла. И тебе, Феникс, надо бы прижечь конец своей мысли. И тут крикнул
Фениксу Силен:
-- Прав Геракл! Прижги, Феникс, вином свою мысль, иначе чем же ты ее
прижжешь?
Все видели, что Силен хочет шуткой вызвать улыбку у Хирона, чтобы
отвлечь его от страдания.
Но страшная сила яда, перешедшая из конского в человеческое тело
кентавра, уже достигла той степени, когда мысли и чувства не могли больше
вызвать смех и улыбку. Напрягая могучую волю, молчаливо терпел Хирон свою
муку, но его гордость титана и бессмертная сила жизни не хотели принять
вечное страдание, не искупаемое, как у Прометея, мятежом свободы, и его
мысль искала пути, чтобы одолеть яд мертвой жизни силой знания.
Спросил вдруг Хирон:
-- Где Асклепий? Почему он не приходит к Хирону? Ведь он знает, что с
Хироном. Не вижу я его на земле среди смертных. Не вижу и среди бессмертных.
Удивились все словам Хирона, прозревающего мыслью все, что есть в живом
мире. Но никто не мог ему сказать, где Асклепий и что с ним: ни Телем, ни
Геракл, ни Феникс, ни Силен.
Только Геракл вспомнил:
-- На Тайгете меня ранил в бедро герой Гиппоконтид. Незаживающей была
моя рана. Но нашел меня Асклепий, повел к реке Песен, Мелосу, где волны
вечно поют и где под песни волн вырастают на берегу чудотворные травы. Там
он вырвал из земли растение, приложил его к моей ране, и рана мгновенно
зажила. Называл бог-исцелитель это растение Лира Хирона.
Вдруг Телем припал ухом к земле и, поднявшись, сказал в тревоге:
-- Я не слышу ударов молота подземных ковачей киклопов. Молчит громовой
молот Бронта. Молчит молниевой молот Стеропа. Молчит сверкающий молот Арга.
Никогда не смолкали их молоты с той поры, как стали они ковать молнии
Зевсу-Крониду в подземной кузнице Лемноса. Пойду и узнаю. Принесу тебе весть
об Асклепий. Небывалое свершилось на земле.
И ушел благой киклоп Телем.
Тогда поднялся Феникс и сказал:
-- Еще не было такого дня, чтобы твое прозрение,
Хирон, не нашло на земле Асклепия. Пойду и я. Разыщу слепого провидца
Тиресия. И узнаю от него, где Асклепий. Небывалое случилось на земле.
Долго ждали, до самого рассвета, Хирон-страдалец и Геракл, его
невольный убийца, возвращения ушедших друзей. Но не возвращался ни Телем, ни
Феникс. Все сильнее и нестерпимее становилась мука Хирона. Все мрачнее
становился Геракл, наблюдая мучения благородного кентавра. Тогда встал
Геракл и сказал:
-- Пойду и я, Хирон. Я привык к небывалому. Но не возвращаются Телем и
Феникс. Видно, нужна на земле помощь Геракла. Я принесу тебе в дар
исцеление.
И остался Хирон один со спящим Силеном в своей пещере на Малее.
Сказание о низвержении Зевсом бога Асклепия и об убийстве Аполлоном
ковачей молний, подземных киклопов
Когда на предутреннем небе, сомкнув золотые ресницы, уснула последняя
звезда, Телем вернулся в пещеру к Хирону.
Вгляделся Хирон в его солнечный глаз посреди лобного свода, и прочел в
нем прозритель все, что услышал и узнал древний киклоп. Тогда обняла Хирона
Печаль черными крыльями и сама спрятала в них голову, потому что и Печаль не
смела смотреть в глаза страдающему титану _ так тяжко ранила его принесенная
Телемом весть. С двойной силой вспыхнула в теле и в мысли Хирона боль, но
все же захотел он услышать обо всем от самого Телема, потому что любил он
Врачевателя-бога Асклепия, замыслившего исцелить смертных от смерти и
сильного титановой правдой.
Многие говорили тогда на земле о чудных делах Врачевателя смертных
Ас