ядывая внушительный живот соседа и отвисшие, вялые мышцы, - прошу, постерегите портфель. Я вернусь через десять минут. "Не дай бог обзавестись такой утробой!" - невольно подумал он. - Купайтесь, товарищ офицер, - отозвался толстяк, перекатив сигару во рту. Он бесцеремонно вытащил потрепанный, рыжий арсеньевский портфель из стопки одежды и положил его себе под голову. По кромке застывшего от безветрия моря бродили юные искатели янтаря. Они весело переговаривались. Эти - без всякой одежды, их тела совсем коричневые. Вот мальчишки, толкая друг друга, с визгом кинулись в море. - Янтарь! Вода запенилась, вспыхнули брызги. Один вернулся с кусочком солнечного камня. Немного дальше с невозмутимостью статуи, закинув руки за голову, лежала на песке девушка. Ее смуглое от загара тело ослепительно красиво. А рядом, словно для контраста, худосочная пожилая красотка с синими венами на ногах. Тройка малышей совсем зарылась в песок. Крякнув для порядка и плеснув себе под мышки, Арсеньев окунулся. Прохладная балтийская вода остудила кожу. Как хорошо! Все семь потов, обливавшие его в душных кабинетах, мгновенно смыты. Арсеньев медленно плыл к черной точке буя, вспоминая разговор у командира отряда. Он был доволен сегодняшним днем. Работа получила хорошую оценку. Все просьбы Фитилева выполнены: командир отряда тут же распорядился - помочь Арсеньеву во всем. Сергею Алексеевичу понравилась внимательность начальника. Вот бы только Наташа! Арсеньев повернул обратно, радуясь бодрости, взятой у моря. Он издалека признал свое место на берегу. Над знакомым уродливым животом, словно кочкой на ровном месте, призывно маячил красно-белый зонт и курился дым. Море с тихим шорохом облизывало берег прозрачными языками. Арсеньев с наслаждением растянулся на песке. Горячий песок и сияющее небо! Он любил помечтать лежа под солнцем. Опять стали грезиться льды. Он стал подсчитывать, как растет мощность торошения... Вспомнилась Туманова. Как она могла! - Надеюсь, я не стесню вас? - произнес возле самого уха мелодичный голос. Арсеньев повернул голову и встретился глазами с хорошенькой женщиной. Захватив полные пригоршни горячего песка, она лениво пересыпала его. - Весьма рад приятному соседству, - поспешил вежливо заверить Арсеньев, но тут же отвернулся. Наслаждаясь теплом, он подставил солнцу другой бок и погрузился в полудремотное состояние. Тихое всплескивание волн ласкало слух, успокаивало нервы, убаюкивало. - Ах, я забыла сигареты дома. Вы курите? - снова услышал он голос незнакомки. - Курю, "Беломор". Если вас устраивает? - отозвался Арсеньев. - Да, устраивает. Стараясь не насыпать в карман пиджака налипший к рукам песок, Арсеньев достал папиросы. Чиркнул спичкой. Оба молча закурили. Она спросила, заметно волнуясь: - Вы Арсеньев? - Да, я Арсеньев. Простите, но откуда вам известно?.. - Я видела вас... Вы работаете с моим мужем. Он хотел встретиться с вами... О, если бы вы могли, - она посмотрела на Арсеньева и густо покраснела, - у нас дома. Он очень просил, не откажите... по делу. Неожиданно резким жестом она смяла и отбросила папиросу. Он внимательно посмотрел на нее. В больших синих глазах он прочел смущение и испуг. "Странный способ знакомиться! - подумал Арсеньев. - Еще более странный способ устраивать дела!" Что-то тронуло Арсеньева в ее поведении. Может быть, этот непроизвольный жест, может быть, смятая папироса или испуг в глазах. Кто знает! - Ну что ж, рад быть вам полезным. - Он улыбнулся. - Арсеньев Сергей Алексеевич. - Мильда. Мой муж - капитан Антанас Медонис. Он будет вам очень благодарен. Простите, я так надоедлива... Арсеньеву показалось, что Мильда с трудом заставила себя произнести эти слова. - Антанас Медонис! - неожиданно вскрикнул толстяк, вскакивая, словно пружинный чертик. - Это ваш муж? Цум Тейфель! - Сигара едва не вывалилась на песок. Он успел прихватить ее мясистыми пальцами. - Антанас - мой лучший друг. Я Пранас Лаукайтис. Как мне его увидеть? Я не знаю вашего нового адреса. Мильда узнала толстяка. Это он однажды вечером приходил к мужу. Другой раз они его встретили в городе. По-литовски он говорил с чуть заметным акцентом. Из пляжной сумочки Мильда достала блокнот, написала несколько слов. - Пожалуйста, товарищ Лаукайтис - это наш адрес. Пожалуйста, заходите. - О, благодарю! Толстяк быстро оделся, возвратил Арсеньеву портфель, свернул красно-белый зонтик и мгновенно исчез. - Странный человек, - задумчиво произнес Арсеньев. - Какие неприятные руки! Вы заметили, Мильда? - Я его видела... И уже два раза. Он - знакомый мужа. Но, Сергей Алексеевич, простите, Сергей. Я литовка и не привыкла к отчествам. Если вы можете, пожалуйста... - Она взглянула на часики. - Через полчаса муж должен быть дома. - У меня мало времени, но если так надо... x x x Арсеньев сидел в кресле. Мильда удобно устроилась на широком диване. Темно-зеленый абажур торшера пропускал немного света, но и при таком освещении на лице Арсеньева можно было прочитать озабоченность и смущение. На круглом столе несколько бутылок вина, закуски. Миколас с поклоном встретил гостя на крыльце. Безмолвно откупорил бутылки и больше на глаза не появлялся. - Сослуживец мужа, - ответила Мильда на немой вопрос Сергея Алексеевича. - Любит заниматься хозяйством. Арсеньев выпил рюмку. Беседа не налаживалась. Он подержал в руках подушечку, расшитую синими сказочными птицами, положил ее на место. После второй рюмки появилось неприятное чувство. Арсеньев уже досадовал на себя. "Зачем я пришел? Идиотизм какой-то! На черта мне нужна эта женщина с глупыми загадками? Пусть их разгадывает кто-нибудь другой... Муж... Существует ли он вообще?" Но как только Арсеньев порывался уйти, Мильда принималась умолять его подождать. И Арсеньев сидел, разглядывая фикусы в дубовых бочках, распятие на стене, картины с игривыми сюжетами. "Познакомился на пляже с красоткой! - Арсеньев уже с раздражением смотрел на пригорюнившуюся Мильду. - Но у нее такие жалкие, растерянные глаза..." Зато Мильда успокоилась. "Ничего плохого не произошло, - думала она, украдкой рассматривая Арсеньева. - Напрасно я обвинила моего Антанелиса во всех смертных грехах. Глупо представлять все в черном цвете. А все же Антанелис не должен был так поступать..." Мильда ждала мужа с минуты на минуту и чувствовала, что Арсеньеву ожидание было в тягость. Новый знакомый ей нравился: симпатичное, мужественное лицо, честный, открытый взгляд. "Кажется, он подозревает что-то дурное". - Может быть потанцуем? - с отчаянием сказала Мильда, стараясь удержать Арсеньева во что бы то ни стало. Она поставила пластинку, второпях иголкой уколола палец. "Я отвратительно себя веду, но что делать?!" - Не хочется, Мильда. - Арсеньев посмотрел на часы и в который уже раз подумал, что не должен был принимать это приглашение. По привычке он теребил бровь. - Вы очень торопитесь? Может быть, все-таки потанцуем? Ну, если не хотите, что ж. - И Мильда резко остановила радиолу. - Давайте тогда поговорим о чем-нибудь. И вы кушайте, пожалуйста, и садитесь сюда, ближе ко мне. - Если бы кто-нибудь сейчас спросил, для чего она это делает, Мильда не смогла бы ответить. Может быть, здесь сказалась обида на мужа? "Почему его нет? Как он смеет опаздывать! - думала она. - Разве он не понимает, в какое положение ставит меня!" Молчание становилось тягостным. - Я пойду, Мильда, - наконец твердо произнес Арсеньев. - У меня нет больше времени. Поймите: моя жена в больнице, не сегодня-завтра мы ждем ребенка. А я вот на берегу и даже не знаю, что с нею, пью коньяк... Мильда покраснела, на глазах выступили слезы. - Вы бог знает что подумали! Поверьте, я говорила правду. Муж тоже не виноват: наверно, его задержали на работе. Если бы я знала о ваших тревогах, клянусь, не стала бы приглашать! Но сейчас, наверно, остались минуты. "Она говорит правду", - подумал Арсеньев. - По бокалу крюшона, - сказал показавшийся в дверях Кейрялис, - фирменный, собственного изготовления. - Он подал бокалы Мильде и Арсеньеву и покосился на портфель у ног гостя. Белая таблетка растворилась, оставив в розоватом напитке волокнистый след. Мгновение - и он растаял. Кейрялис ушел. Арсеньев посмотрел на холодное, запотевшее стекло, на прозрачные кубики льда на дне, отхлебнул из бокала и сказал: - Я совсем не сержусь на вас, Мильда, и верю вам. Но согласитесь, что мне может казаться странным поведение вашего мужа... - Он почувствовал такую усталость, словно весь день ворочал камни. Арсеньев смотрел на хозяйку. Мильда медленно вращалась вместе с комнатой. Темно-красные обои превратились в огненную завесу. Мгновение - и краски исчезли, стало темно. - Наташа!.. - простонал Арсеньев, едва шевеля посиневшими губами. Мильда вскрикнула... Собрав все силы, Арсеньев шагнул было к двери, но тут же упал на пол. Мильда бросилась к Арсеньеву. Его руки стали неподвижными и тяжелыми, словно кожаные чулки, насыпанные песком. Лицо помертвело. Ей сделалось страшно. - Он умер! - дико закричала Мильда. - Помогите!.. Она не слышала, как в комнату вошел Миколас, не видела, как он рылся в портфеле Арсеньева и как, кряхтя, перетащил в спальню тяжелое тело старшего лейтенанта. - Пьян как свинья! - сказал Миколас, когда Мильда очнулась. - Видимость здоровая, а на выпивку слаб... Ишь, что вытворяет, послушай-ка, Мильдуте. Из спальни доносился прерывистый громкий храп. Мильда горько заплакала, уткнувшись в подушку, расшитую синими сказочными птицами. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ПРОТЯНУТЬ РУКУ Над городом светлым пятном нависло зарево вечерних огней. Из порта доносились едва слышные свистки маневрового паровоза. На палубе затонувшего великана темно и пусто. Матросы давно спят, утомившись за трудный день. Ночь темная, но ясная. Над морем ночной воздух чист и прохладен. От дневной жары ничего не осталось. Моряки ворочаются в постелях. Иные не выдерживают, встают и укрывают ноги бушлатом или шинелью, ворча завинчивают иллюминатор. Вдалеке, на плоском, как пирог, берегу, каждые десять секунд ярко вспыхивает рубиновый огонь. "Берегись!", "Опасность!", "Берегись!" - упрямо твердит маяк одно и то же. В окне капитанской каюты проглядывал одинокий тусклый огонек. Трудный день выдался сегодня у Фитилева. Прежде чем разрешить генеральную откачку, он спустился под воду и снова осмотрел корпус. За день он уходился и сейчас, прикрыв лицо клетчатым платком, раскинув на койке босые жилистые ноги, сладко всхрапывал, бормоча что-то во сне. От раскаленной докрасна чугунки веяло жаром. Любил Василий Федорович после работы побаловать старые кости, отсыревшие на разных морях. По палубе вахтенный матрос, размахивая керосиновым фонарем, шел на нос судна, где висел корабельный колокол. Электрического света сегодня не было: дизель-динамо не работало. Готовясь к генеральной откачке, мотористы перебирали движок и к ночи не управились. Над морем гулко раздались четыре басовитых двойных удара большого судового колокола. Тоненько отозвался колокол-малютка на буксире, стоящем бок о бок. И все опять тихо. Отбивать склянки на затонувшем корабле вроде бы и не к чему, но капитан-лейтенант Фитилев человек твердых правил, и вахтенные часы вызванивают минута в минуту. И беда, если "батя" замечал неточность, особенно в ночное время. В капитанской каюте "Шустрого" - яркий свет. Согнувшись над письменным столом, Антон Адамович изучал корабельный план, еще так недавно лежавший в портфеле Арсеньева. Надписи на немецком языке он разбирал легко, хотя план, вероятно найденный моряками в одной из командирских кают, был основательно захватан и густо испещрен пометками. Эти точки, крестики и завитушки, непонятные Антону Адамовичу, мешали читать чертеж. Номерами указаны насосы и пластыри. Шесть палуб, на каждой подробно размечены все судовые помещения. Левый борт. Вот и каюта Э 222. Наконец-то! Антон Адамович жирно чернилами обвел маленький прямоугольник. Да, план в его руках! Теперь-то он сумеет получить дядюшкин ящичек! Антон Адамович перевернул план. На обратной стороне были нанесены разные сведения о корабле: длина, ширина и водоизмещение, запасы топлива, воды, число пассажиров и многое другое. Медонис старался запомнить каждую мелочь. Внутрь корабля лучше всего входить через грузовые двери в борту. Здесь лестница вниз. Потом пройти половину коридора. Каюты второго класса. Около каюты Э 34 еще лестница, по ней спуститься к ресторану. Потом несколько метров к корме - и снова лестница. Антон Адамович теми же чернилами обозначил пунктиром путь в каюту Э 222. Услышав перезвон колоколов, Медонис поднял голову. Улыбка промелькнула на его лице. Да и как не улыбаться! С последним ударом колокола начинался знаменательный день. Он останется в памяти Антона Адамовича на всю жизнь. Еще одно усилие - и цель достигнута! Антон Адамович вскочил с вращающегося стула и, волнуясь, зашагал по каюте. "Довольно пресмыкаться! - со злорадством думал он. - Кончились мои мучения, все кончилось! Сегодня начинается новая жизнь. Не совсем новая, собственно говоря, я возвращаюсь к старому и прежде всего получу свое имя - Эрнст. Эрнст Фрикке... Как это приятно звучит!" Он засмеялся. - Антанас Медонис... Черт возьми, и эту дрянную кличку я носил столько времени! Постоишь у меня навытяжку, сволочь! - погрозил он вслух кому-то. Размышления Антона Адамовича прервал осторожный стук в дверь. Мгновенно спрятав чертеж в ящик стола, Медонис сказал: "Войдите", - почему-то решив, что это старший механик. Последние дни Медониса почему-то раздражал этот угрюмый человек. "Молчит и разглядывает, будто я какая красотка, а не капитан буксира. Одноглазый, брови мохнатые, смех будто клекот птицы, квадратные ногти. Кажется, я его видел прежде. Но где?.." - Это я, гражданин начальник, - ухмыляясь, доложил Кейрялис. - А, Миколас! - с облегчением вздохнул Медонис. - Вахту принял? - Принял, гражданин начальник. - Кейрялис развалился в кресле. Как же, стесняться нечего - компаньоны. - Матрос Гришкенас сразу лег спать, - сообщнически добавил он, - даже и кофе не пил. Старпом лежит читает. - Бери акваланг, выноси на палубу. Нечего рассиживаться. - Антон Адамович показал на аппарат с двумя светло-голубыми баллонами сжатого воздуха. - Осторожней, дурень, это тебе не дрова! - испуганно ругнулся, он, когда Миколас, выходя, зацепил аквалангом за дверную ручку. Антон Адамович снова вынул план, посмотрел, потом любовно и бережно спрятал в ящик и стал готовиться. Раздевшись догола, он приседал, глубоко дышал, энергично взбрасывал руки, ноги. Натянув на себя шерстяное белье, он задумался. Он превосходно изучил акваланг, мог, не боясь, идти под воду, обследовать корабль. И все-таки что-то щемящее заползло в душу... Ночное плавание в брюхе затопленной громадины, в одиночку, без помощника... Это могло окончиться плохо. Может быть, отказаться? Нет, никогда! На палубе он еще раз с отвращением взглянул на черную воду. На невидимом берегу вспыхнул красноглазый маяк, и его багровая тень коснулась, будто обожгла, Антона Адамовича. "Что со мной?" - старался понять Медонис, пытаясь подавить неприятное чувство. Шорох на палубе заставил насторожиться. Но нет, ложная тревога. Убедившись, что все спокойно, Медонис надел ласты, натянул маску, пристегнул к поясу нож. Миколас помог закрепить акваланг. Антон Адамович зашлепал по палубе резиновыми подошвами. - Пускаю воздух, - торопливо сказал Миколас, отвертывая воздушный краник. Медонис еще раз посмотрел вниз, на черную, враждебную воду и не мог преодолеть колющий озноб. Пересилив страх, он осторожно сполз в море. Вот его со всех сторон сжала холодная вода. Возникло привычное чувство невесомости. Тишина. Он отчетливо слышит постукивание клапана и журчание воздушных пузырьков. Донесся шум винтов далекого парохода. В темноте мерцали огоньки мельчайших морских обитателей. Медленно проплывали вспыхивающие туманности медуз. Зеленовато светилась какая-то живность на песчаном дне. Легко двигая ногами, Медонис быстро скользил вдоль ржавого корпуса. В холодном электрическом свете фонаря мелькали разнокалиберные пробки, небольшие деревянные заплаты, прилипшие к борту ракушки, зеленые скользкие водоросли. Антон Адамович нырнул глубже, круто согнул поясницу и отвесно пошел вглубь. Маска плотно сжала лицо. В луче фонаря возникли гигантские винты, массивный руль. На светлом песчаном дне темнели какие-то железные обломки, камни, наполовину утонувшие в грунте. Подальше горбатилась перевернутая спасательная шлюпка с проломанным днищем, опутанная мотками рыжего стального троса. За шлюпкой торчала лапа старинного адмиралтейского якоря Многое хранило на дне древнее Варяжское море! Вот в луч света попался округлый металлический предмет, выступавший из песка. "Что за штука?" - Антон Адамович осматривал железину. Ковырнул ножом. "Да это же авиабомба!" Медонис чуть не выронил загубник. "Вот тебе раз! - размышлял он, торопливо отплывая в сторону. - Бомба, наверное, предназначалась для Кенигсберга. А ведь она может еще взорваться, стоит только потревожить. Подальше от нее!" - решил Медонис, возвращаясь к корме. Он уткнулся в деревянный пластырь величиной с хорошие ворота. Пластырь держался на толстых пеньковых канатах, привязанных к скобкам. Это было настоящее произведение подводного строительного искусства, сооруженное из брусьев, болтов, стального троса и парусины. Плотно подогнать к пробоине большой пластырь нелегко. По законам корабельной архитектуры корпус здесь двояко изгибался, а искалеченные железные листы превратились в гармошку. Антон Адамович поводил лучом, вынул нож и обрезал верхние оттяжки. Пластырь легко отвалился, обнажив пробоину с рваными острыми краями; она могла впускать внутрь корабля около тысячи тонн морской воды ежечасно. Деревянный щит, утяжеленный толстыми болтами и кусками железа, медленно спустился на дно, накрыв несколько оранжевых звезд и замутив воду. Для чего он это сделал? Антон Адамович и сам не знал. Скорее всего, желая доставить врагам побольше неприятностей. Ему давно хотелось разрушить, растоптать ногами все, что сделано русскими. А приходилось лебезить, скрывать свои истинные чувства. "Пусть еще поработают с пластырем, - злорадствовал он, - пусть потрудятся!" Обогнув корму, Медонис поплыл медленнее, освещая каждый сантиметр борта. x x x На мостике буксира Шустрый, облокотившись о холодные поручни, стоял вахтенный матрос Миколас Кейрялис и бубнил: Приехала из Берлина Коричневая форма. Измерила наши животы... Вдруг Кейрялис умолк и прислушался. Сегодня в его обязанности входили дополнительные занятия. Он должен караулить, когда покажется из воды Антон Адамович, помочь в случае чего. И еще ему приказано следить за палубой затонувшего корабля, - вернее, за матросом, вступившим на вахту в полночь. Придется рябой каждый день По два яичка класть, А петушку, бедняге, Цыплят выводить,. Он помолчал и начал песню сначала, - На "Шустром" вахтенный! - раздался приглушенный голос с палубы "Меркурия". - Ну, что там? - не сразу отозвался Кейрялис. - Вахтенный слушает. Он перешел на другую сторону мостика и увидел темную фигуру матроса у борта. - И я вахтенный. Это ты пел? - Я. - По-каковски это? Я не понял слова. - Литовская песня. - А-а... Тоску наводит твоя песня. - Во время войны сложили про собак-гитлеровцев, как они Литву грабили. Спокойной ночи, товарищ. - Кейрялис забеспокоился, кинув взгляд на воду. - У меня работенка... Капитан у нас прижимистый, живоглот, ночью работать заставляет. А как вы, когда откачивать собираетесь? - Завтра в девять утра, батя приказ отдал. - Завтра. Ну, ну... Желаю успеха! А песня хорошая, это я плохо пел. - Кейрялис спустился в кают-компанию, потушил свет и в иллюминатор из темноты стал наблюдать за матросом. Тот посмотрел по сторонам, зевнул и зашагал прочь от борта. Кейрялис слышал, как он шаркал ногами по резиновому коврику, как хлопнул дверью. Миколас Кейрялис стал смотреть на море. "Нет, - думал он, - ни за какие деньги не согласился бы я лезть ночью в воду! Бр-р!.. Мокро, темно, холодно". x x x Перед глазами Антона Адамовича проплывали те же бесконечные заглушки и заплаты. Посередине огромного корпуса плотно сидел металлический пластырь длиной в сорок метров. Пластырь закрывал рваную пробоину, давний след арсеньевской торпеды. Наконец Медонис увидел бортовую дверь одной из нижних палуб. В прежние времена через нее грузили продовольствие. Медонис без труда сдвинул дощатый пластырь, прикрывавший оторванную половину железной двери, и проник в главный вестибюль. Здесь через все палубы проходила пассажирская лестница. Теперь она сохранилась только наверху. Идущие вниз ступени разломаны волнами, и лестничная клетка казалась черным провалом. Антон Адамович напряг память, стараясь представить расположение кают. "Лестница внизу. Нужно пройти половину коридора, мимо кают второго класса, - лихорадочно вспоминал он. - Около каюты номер тридцать четыре еще лестница; еще ниже - ресторан. Потом несколько метров к корме - и снова лестница Я должен спуститься на три палубы ниже, потом свернуть к левому борту. Там, у дамской уборной, - каюта двести восемнадцать, следующая двести двадцатая, потом моя..." Уходил воздух. Необоримая жажда богатства толкала Медониса на риск. Вода внутри корабля показалась ему еще холоднее. Прокалывая лучом черноту, он опускался медленно, боясь за что-нибудь зацепиться. Чего только не вставало на дороге! Сколько тут всякого хлама, пропитавшегося водой! Он различает изломанные диваны, кресла, столы... Все покрыто слизью. Но вот, наконец, и третья палуба. Здесь разрушений еще больше, чем наверху. Из воды проступали черные бесформенные тени. Антон Адамович настойчиво пробирался к левому борту. Но что это? Словно в тумане, он увидел впереди живое существо. Антону Адамовичу сразу стало жарко. Он шагнул вперед. Туманная тень тоже сошла с места. "Проклятие, зеркало!" - догадался он. Коридор завален песком и деревянными обломками. Антон Адамович, задыхаясь, яростно расчищал себе путь к богатству, с трудом одолел неожиданное препятствие и, передохнув, стал продвигаться дальше. "Наконец-то Э 222! Вот она! Моя каюта! Неужели за этой дверью Швеция, богатство, новая жизнь?!" Нервное напряжение достигло предела. Антон Адамович бросился к двери и рванул за ручку. Ручка вместе с замком осталась у него в кулаке. "Дьявол!" - про себя выругался Медонис и приналег всем телом. Но дверь крепко сидела в гнезде. "Перекосило ее, что ли? - мучился в догадках Антон Адамович. - Разбухла? Может быть, прижало чем-нибудь изнутри? Да нет, в каюте тяжелых предметов вроде не было". Он попытался одолеть упрямую дверь водолазным ножом, но не нашел щели. Лицо Антона Адамовича покрылось испариной, взмокло. Стекла затуманились. Пришлось просунуть палец под маску и пустить немного воды, протереть стекла. Несколько раз он с силой всадил нож в филенку и наконец проткнул ее. С каждым ударом отверстие расширялось. Он устал. Но вдруг акваланг перестал подавать воздух, сработало предупреждающее устройство. Антон Адамович открыл резервный клапан за спиной. Опять можно дышать! Но теперь воздуха осталось ровно на пять минут. Грозный сигнал. Медонис заскрежетал зубами. За это время он едва-едва успеет доплыть к буксиру. "Надо возвращаться. Но неужели я пробыл в воде пятьдесят минут?" Выбираясь к выходу, Медонис посмотрел на часы - прошло только тридцать пять минут. "В чем же дело? Испорчен автомат или в баллонах оказалось меньше воздуха?" Он готов поклясться: манометр перед спуском показывал полное давление. Перебирая в уме десятки всевозможных причин, Медонис забыл об одной: ему пришлось изрядно потрудиться. В таких случаях воздуха уходит куда больше. Боясь ушибить голову о полузатонувшие, напитавшиеся водой деревянные обломки, Антон Адамович всплыл с поднятыми кверху руками. Наконец он выбрался из корабельного чрева. Снова море, глубина четырнадцать метров. Возвращение заняло больше времени, чем ожидал Медонис. Поэтому в последний момент он поторопился и обогнал воздушные пузырьки, уходящие из акваланга. А такая скорость при подъеме недопустима. И резкая смена давления сказалась: зазвенело в ушах, ударило в голову. И еще неприятность: он почувствовал ни с чем не сравнимый холод. С каждой минутой его все больше знобило. Тяжело дыша, Медонис ухватился за кранец на борту буксира. Кейрялис помог своему начальнику подняться на палубу и снять акваланг. - Не хватило воздуха, - стуча зубами, с трудом проговорил Антон Адамович. - Каюту нашел. Завтра заряжу баллоны, и тогда... - Завтра? - удивился Миколас. - Есть приказ завтра начать генеральную откачку. В девять часов утра Я узнал от вахтенного. - Завтра? Ах свиньи собачьи! - Медонис даже перестал стучать зубами. Слова матроса ошеломили его. "Все погибло, все полетело в преисподнюю! Зарядить баллоны можно только днем", - молниями вспыхивали мысли. Антон Адамович искал выхода. "Нет, не дам! Деньги принадлежат мне. Перегрызу горло всякому, кто встанет на дороге. Нет, господа! Вы поднимете корабль только после того, как я достану дядюшкин ящичек". Но для этого надо задержать подъем судна хотя бы на сутки, задержать во что бы то ни стало!.. Собрав подводное снаряжение, не сказав больше ни слова, с ластами под мышкой Медонис ушел в каюту. Через несколько минут он появился на палубе в теплой пижаме. - Вот тебе записка, Миколас. Передашь Мильде. Возьми шлюпку - и под парусом в порт. Обратно возвращайся на катере. Время не теряй: время у нас золотое. Понял? - Это мы сейчас, моментально. - Прочитай записку. Никого больше не слушай. Операция - под твою ответственность. Антон Адамович вернулся в каюту. "Все, все удачно складывалось - и на тебе! - бесновался он, приканчивая бутылку коньяку. - Все могло рухнуть, но я нашел выход!" - Посмотрим, - со злобой прошептал он, - посмотрим!.. Я даю бой, капитан Арсеньев. Посмотрим, кто кого. Постоишь еще у меня навытяжку, сволочь! x x x "...Не думай, будто бы в супружестве заключается совершенное счастье, без малейших неприятностей: такого состояния не может быть в здешнем мире. Всегда помни, что особа, с которой соединяешься вечным союзом, есть человек, а не ангел. Если в супруге своем заметишь слабости, приписывай их несовершенству природы человека, не показывая, что они тебя удивляют. Проснувшись поутру, будь спокойною и веселою. Ни для какой причины не дозволяй гневу иметь доступ к твоему сердцу. Никогда не противься мужу, а и того более не спорь с ним, хотя бы на твоей стороне была справедливость; пускай эта нежная уступчивость будет в собственных твоих глазах заслугою, и ты увидишь, сколь важную она принесет тебе пользу". Мильда перевернула страничку и несколько минут сидела в задумчивости. Эту маленькую книжку, перевод с польского, подарил ей Антанас вскоре после свадьбы. Он восторгался "Советами, преподанными матерью дочери своей накануне ее замужества" и рекомендовал их как рецепт счастливой семейной жизни. "Кое-что, несомненно, правильно, - раздумывала Мильда, - но принять на веру этот опус столетней давности целиком, как катехизис? Могла же прийти ему такая нелепая мысль!" Мильда сидела на диване, поджав ноги и укрывшись теплым пуховым платком. Если бы не всхрапывание в соседней комнате, все могло показаться сном. Но все произошло наяву. Мильда и книгу-то стала читать, чтобы отвлечься, а может быть, и найти оправдание своим поступкам. Мужа она ждала с нетерпением. После всего, что случилось, они должны серьезно поговорить. Многое надо выяснить. Мильда снова склонилась над книгой. "Власть женщины, - читала она, - вся сила и даже счастье зависят от уменья завоевать дружбу супруга. Узнай его характер, соображайся с ним в мыслях и склонностях. Его удовольствия да будут твоими; дели с мужем его печаль, неприятности и не давай ему заметить твоих собственных; скрывай его недостатки от всех и даже от него самого. И ты станешь драгоценным сокровищем для мужа, имеющего доброе сердце и благородный образ жизни, но если бы он был и самый злой человек, если бы имел сердце тигра, ты усмиришь его и сделаешься ему необходимою. Нежные знаки твоей любви супружеской да будут всегда закрыты скромною завесою благопристойности". Стрелки на стенных часах показывали три. В передней раздался легкий стук. Мильда бросилась к двери. - Это вы?.. - не скрывая разочарования, протянула она. Кейрялис, загадочно усмехаясь, подал Мильде письмо в измятом конверте. Прочитав страничку, исписанную угловатым почерком мужа, она вспыхнула. - Я не позволю. Это мой гость, вы не имеете права. - Гражданин начальник приказал, - усмехнулся Миколас, - ослушаться не могу. На чьем возу сидишь, того и песни поешь... Так-то. - Он кинул нескромный взгляд на ноги Мильды. Платье от долгого сидения смялось в складки, приоткрыв приятную ямочку на полной коленке. - Не смейте смотреть! - прикрикнула Мильда. И когда Кейрялис выглянул в окно, она уже стучалась в соседний дом к подружке. Это был протест. "М-да... С норовом молодица! Хозяюшка в дому как оладышек в меду, - подумал Кейрялис, - Ишь ты!.." x x x Трудно было узнать комнату, где вчера сидел Арсеньев. Скатерть залита вином, на столе осколки бокалов, черепки тарелок, все перевернуто, разбито... Скрипнула дверь, вошел Кейрялис. В руках у него, словно охапка дров, - обломки стульев. Тихонько разложив на полу "труды рук своих", он ухмыльнулся и подошел к зеленым фикусам. Вырвать их с корнем и бросить на пол вместе с землей - дело одной минуты. Горшки он вынес во двор, а оттуда возвратился с грудой черепков. - Вот теперь впору, высший класс! - сказал Кейрялис, любуясь своей работой. - Сам гражданин начальник не узнает комнату. Эх, черт, разве колеру еще добавить?! С этими словами он взял бутылку красного вина, отхлебнул из нее добрую половину, а остатки выплеснул на белые оконные занавески. Кейрялис добросовестно относился к любой работе. - Ну, кажется, все! Можно и отдохнуть, - решил он, позевывая, развалился на диване, положив под голову бархатную подушку со сказочными птицами, задумался. Ему не очень-то по душе пришлась вся эта затея со старшим лейтенантом. Когда матрос договаривался с Антоном Адамовичем, корабль был ничей, и только дурак отказался бы от глупых денег, которые сами лезут в руки. Но сейчас другое дело: на корабле появился законный хозяин. Ему, бывшему батраку и сыну батрака, незачем ссориться с Советской властью. Надо хорошенько все взвесить. Он завтра поговорит. Что-то не нравится ему этот тип, ей-богу, не нравится! Гражданин начальник, Антон Адамович, может пулю в затылок пустить, если ему не потрафить. "А вот Мильду жалко. Хорошая девка!" - так думал Кейрялис, засыпая. Часы пробили шесть. В соседней комнате заскрипели пружины. Послышалось долгое, мучительное откашливание. Пошатываясь, волоча ноги, из спальни вышел Арсеньев. Голова у него была взлохмачена, бледное лицо помято, губы спеклись. Он в одной рубашке, без ботинок. Арсеньев обвел мутным взглядом комнату, заметил Кейрялиса. - Товарищ! - нерешительно позвал Арсеньев. - Товарищ! Кейрялис мгновенно проснулся, сел и неизвестно почему надел кепку. - Товарищ, - повторил каким-то не своим голосом Арсеньев, - что здесь произошло? - Он сделал еще шаг. Под ногами хрустнули обломки патефонных пластинок, со слабым звоном покатился по полу хрустальный бокал. - Ваших рук работа, гражданин начальник, - пахуче выдохнул перегар Кейрялис. - Целый литр водки вылакали. Это было нестерпимо, невозможно! - Вы что, шутите? - Арсеньев стиснул виски. - Этого не может быть! Кто вы такой? Что все это значит? - Напились, вот и захотели показать свой характер, - грубо продолжал Миколас. - Ломать, бить и все такое... За дамочкой, как дикое животное, гонялись, платье на ней изорвали. Пьяный-то ничего не боится, ничего не стыдится. Это казалось настолько неправдоподобным, что руки Арсеньева невольно сжались в кулаки. Откуда взялся этот наглец? - Негодяй! - крикнул он во весь голос. - Вот как? - нехорошо ухмыльнулся Кейрялис, показав бледные десны. - Выходит, "пьем да посуду бьем, а кому немило - того в рыло"? Арсеньев сдержался и скрипнул зубами. Спокойный тон незнакомца привел его в себя. Неужели правда?! - А вы не кричите, здесь не палуба. Муженек сегодня жаловаться пойдет... Он хотел позвать сюда капитан-лейтенанта Фитилева, - со вкусом фантазировал Кейрялис. - Пусть бы посмотрел гражданин начальник судоподъема, как его офицеры развлекаются! Арсеньев был еще очень слаб от оглушившего его снотворного, он лежал на диване, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. - И фикусы тоже я? - Он недоверчиво кивнул на обнаженные корни. - Что за наваждение?! - Наваждение... - выпятив нижнюю губу, сказал Кейрялис. - Вы, гражданин начальник, между прочим, и мужу увечье нанесли. Он хотел унять вас, а вы зверь зверем. Арсеньев так ничего и не вспомнил. Но разгром в комнате, женщина, вино, сон, самоуверенная наглость пришельца... Он остро почувствовал, что попал в скверную историю. "Ну, товарищ Арсеньев, как вы теперь будете оправдываться?.. Да и могут ли быть оправдания? - бродили горькие мысли. - Сможете ли вы теперь смотреть в глаза людям? Милая Наташа, что я ей скажу!.. Сплошной туман! Все, что произошло, необъяснимо для порядочного человека. Такой уж я, видать, уродился. "Плохому кораблю всякий ветер страшен", - вспомнил Арсеньев любимую поговорку Василия Федоровича. - Благородство, порядочность - кажется, вы любите эти слова?.." И все же он не мог поверить. Нет, невероятно!.. - Бабы каются, а девки замуж собираются, - наблюдая за переживаниями Арсеньева, наставительно сказал матрос. Однако втайне Кейрялису было жаль обманутого, истерзанного человека. - Возьмите сигарету. Бросьте вашу, она порвалась. - Матрос зажег спичку. - Эхе-хе!.. Никому не верь, и никто тебе зла не сделает. Так-то, гражданин начальник. Сергей Алексеевич с отвращением отбросил сигарету. А Кейрялис продолжал философствовать: - Одному везет в жизни, а другому нет. Попал один раз под красный свет, на всех семафорах задержат. А другому вся жизнь "зеленая улица". Вот что, гражданин начальник, хочу вам один совет дать. Дамочкин муж капитаном на буксире "Шустрый", спросите Медониса Антона Адамовича, извинитесь, объясните, как и что. Он не легавый, не побежит к начальству. У самого рыльце в пушку... - Антон Адамович! - воскликнул Арсеньев. - Так вот кто ее муж! Он поднялся и медленно, с трудом стал одеваться. Мучительно долго повязывал галстук: плохо слушались руки. Посмотрел в зеркало - лицо отекшее, бледное. Пойти домой не посмел. Но как Наташа? Побрел к родильному дому. Там у дежурной сестры узнал, что Наталью Арсеньеву привезли ночью. Потом он пошел к причалам. Утро было мутное, серое, но Арсеньев не замечал пронизывающего ветра и промозглой сырости. На рейд его вывез портовый катер. x x x Когда старший лейтенант завернул в переулок, из деревянного сарайчика осторожно выглянул человек в шляпе с короткими полями, полным лицом, большим подбородком. Это был Карл Дучке. Он ждал здесь со вчерашнего дня, прибежал прямо с пляжа. Дучке давно почувствовал перемену погоды. Еще ночью потянул сырой западный ветер, небо покрылось облаками. Зашумело море. Холод донимал дозорного. Но Дучке необходимо было во что бы то ни стало повидать Медониса. Срочно. Строгий приказ шефа. Озябший Дучке устроился на поленнице дров. Отсюда в щель хорошо просматривалось крыльцо. Приказ шефа, и, как назло, этого дурака нет! Дучке теперь называл Медониса только дураком. Что делается у него в доме?! Придется вырубать притолоку для пышных рогов. И он доволен своей женой, рогатый дурак! ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ДВОЕ В БРЮХЕ ЗАТОНУВШЕГО КОРАБЛЯ В каюте Фитилева сегодня светло и празднично. И сам хозяин был чисто выбрит, даже морщин на его лице будто бы поубавилось. Проснулся Василий Федорович, как всегда, рано и, хлебнув горячего чайку, успел к восьми часам прибраться по всем морским правилам. Сейчас он сидел на табуретке. Нацепил очки и, положив китель на колени, пришивал свежий подворотничок, его толстые пальцы с обломанными ногтями ловко орудовали иглой. Готово! Он надел китель, сверкнувший надраенными пуговицами; теперь капитан-лейтенант весь блестел - от лысины до ботинок. Закончив дела, Фитилев перебрался в кресло. В газете, припрятанной дней десять назад от любителей сигарет "пресса" (махорка в газетной бумаге), на третьей странице он заметил статью о пчеловодстве. Но что-то беспокоило Фитилева и не давало оценить по достоинству рекомендуемые методы ухода за пчелиной семьей. Он то и дело прерывал чтение, пыхтел трубкой и, поглядывая на часы, прислушивался к звукам, доносившимся с палубы. В девять часов без нескольких минут, споткнувшись о новенький коврик, сплетенный из манильской веревки, в каюту вошел старший лейтенант Арсеньев. Он сегодня рано приехал на корабль и тут же лег спать. Матросы едва разбудили его. Арсеньев долго обливался холодной водой. Он еще и сейчас был не в своей тарелке. Арсеньев долго обдумывал, как ему поступить. Рассказать ли тестю, что произошло вчера? Пропажу плана он даже не заметил, другой экземпляр плана с отметками Фитилева лежал в портфеле. - А, голубок! - встретил его Василий Федорович. - Бензин давно на борту. В шесть утра на портовом буксире прислали. Что? И резервные помпы схлопотал? Молодец! - Он пожал руку Арсеньева. - Сегодня наш праздник. В девять ноль-ноль генеральная откачка. Корабль-то юбилейный - двадцать пятый на своем веку поднимаю. Забыл? Василий Федорович хорошо улыбнулся. - Почему руки дрожат? Ты что, кур воровал? - спросил Фитилев, заметив, как пляшет в руках старшего лейтенанта фуражка. - Сегодня в девять ноль-ноль генеральная откачка, - автоматически повторил Арсеньев. - Но вчера вы сказали: начнем в четверг. - Посмотри, голубок, - Фитилев показал метеосводку. - Завтра во второй половине дня ожидается шторм. Да что с тобой? - Просунув палец за воротник, осторожно поскреб шею. - Не болен ли? Что? Арсеньева мучили сомнения. "Что, если я прямо сейчас признаюсь во всем? Нет, надо повидать прежде Медониса. Извиниться-то все равно я должен. А уж если ничего не выйдет, тогда... Как болит голова!.." Слова Василия Федоровича о штормовой погоде он пропустил мимо ушей. - Съел вчера какую-то дрянь, Василий Федорович, - неопределенно сказал он, - рыбные консервы оказались не совсем, гм... доброкачественные. "Скажи, пожалуйста, консервы!" - думал уже о другом Фитилев. - Завтра "Меркурий" должен быть в порту, - барабаня пальцами по ручке кресла, продолжал он. - Разве есть препятствия? - И вдруг забеспо