торять это напутствие и помчался в лагерь. Там меня били за черную кожу. А здесь тоже побили, да еще наврали, что ты умер. Но, как видишь, я решил сам убедиться в этом. Теперь я с тобой. Ты жив... Молчи! Тебе нельзя говорить... Я счастлив! Бегу мыться. Потом вернусь и буду по-братски за тобой ухаживать. ГЛАВА 7 Выздоровление. - Сорви-голова хочет вернуться на фронт. - Пятнадцать дней спустя. - Битва на Спионскопе. - Луи Бота. - Наступление буров. - Страшная пальба. - Пленники. - Смерть генерала Вуда. - Горе капитана Сорви-голова.-Последняя воля. - Патрик Ленокс. - Возвращение под Кимберли Современная "пулька", как, по свойственной ему склонности к деликатному обращению, называл ее доктор Тромп, и на этот раз оказалась гуманной. Выздоровление Жана Грандье шло с поразительной быстротой. Этому немало способствовали, кроме неустанного внимания доктора Тромпа и ухода преданного Фанфана, крепкий организм и неугасимая воля к жизни нашего героя. Не обошлось, конечно, и без асептики. - Видите ли, дорогой мой, - повторял своему пациенту доктор, - без асептики нет и не может быть настоящей хирургии. Вас здорово поддели... Случись это лет двадцать назад, вы через два-три дня умерли бы от такой раны. А теперь от этого не умирают. Я хотел бы даже заполучить вас с обоими пробитыми легкими, насквозь пробуравленной печенкой и пусть даже с дыркой в желудке. - О, вы слишком добры ко мне, доктор! - стараясь сохранить серьезность, ответил Сорви-голова. - Благодарю вас и в следующий раз непременно постараюсь устроить так, чтобы меня привезли к вам изрешеченным, как шумовка. - И увидите тогда, что процесс выздоровления не станет от этого ни более длительным, ни более трудным. - Итак, доктор, до следующего раза! Этот разговор происходил спустя восемь дней после ранения Жана. Фанфан, отмытый добела, покидал своего друга только для того, чтобы побегать по лагерю и собрать для него свежие новости. Под Ледисмитом продолжали драться. На фронт то и дело отправлялись партии подлечившихся раненых. С нетерпением ожидал своей очереди и Сорви-голова. В конце второй недели он уже отлично ходил, проявлял волчий аппетит и во что бы то ни стало хотел вернуться в строй. Однако доктор Тромп настоял, чтобы он пробыл в гос-питале еще неделю. Всю эту неделю Сорви-голова сгорал от нетерпения ринуться в битву. И битва произошла. Жестокая битва! Она прославилась благодаря бесстрашному наступлению буров и вошла в историю под названием "сражение на Спионскопе". "Коп" - это на языке буров более или менее крутой холм, подъем на который не представляет, однако, больших трудностей. Полевые укрепления, траншеи, нагромождения скал и засеки превращали его в удобную стратегическую единицу. Спионскоп высился над долиной Вентера, левого притока Тугелы. Со стороны английских позиций он представлял собой три вала, вернее - три контр-эскарпа*. Англичане сильно преувеличивали стратегическое значение Спионскопа, в то время как буры недооценивали его. Может быть, потому, что в их руках были другие высоты, господствовавшие над этим холмом. Но, какова бы ни была причина, бюргеры плохо охраняли свои позиции на Спионскопе. Настолько плохо, что однажды ночью англичанам удалось выбить оттуда весь бурский гарнизон, состоявший из ста пятидесяти человек. А заняв холм, они затрубили победу. Они были искренне убеждены, что овладели ключом от Ледисмита. Телеграф немедленно разнес эту весть по всей Европе, а падкая до сенсаций английская печать преувеличила и раздула ее до размеров события огромной важности. Словом, известие о взятии бурских позиций на Спионскоие вызвало в Англии один из тех взрывов энтузиазма, которые превращают великую нацию в посмешище всего мира. По существу, то была простая военная операция, стычка на аванпостах, в результате которой, как это часто бывает на войне, вскоре завязалось действительно большое сражение. На другой же день англичанам пришлось запеть совсем иную песню. Жубер понял, какой стратегический и моральный ущерб нанесла бурам эта потеря, и приказал генералу Луи Бота во что бы то ни стало отобрать у англичан позиции на Спионскопе. Бота, молодой, тридцатипятилетний генерал, уже четыре дня успешно бился под Колензо. Это был энергичный человек, прекрасный знаток маневренной войны, умевший быстро вынашивать свой замысел и хорошо выполнять его. Короче говоря, генерал Бота был выдающимся полководцем. Противником его был генерал Уоррен, командовавший английскими войсками. Еще накануне Сорви-голова вошел в состав отряда генерала Бота. В виде единственной награды за свой подвиг он выпросил у генерала Жубера позволение идти в бой в первых рядах. Старый генерал горячо рекомендовал нашего героя генералу Бота. Вспомнив о происхождении Жана Грандье, Жубер пожал ему руку и произнес: - Я тем более горжусь таким храбрым и преданным нашему делу солдатом, как вы, что и в моих жилах течет французская кровь. Бота тепло встретил отважного посланца Кронье и доверил ему командование небольшим отрядом авангарда, которому предстояло действовать в ближайшую же ночь. Авангард состоял из трехсот пятидесяти буров, набранных во всех частях из числа самых выносливых и ловких бойцов. Молокососы, рассеянные теперь по всем фронтам, были представлены в нем Жаном Грандье и Фанфаном Это была отборная часть, опираясь на которую Бота впервые в военной практике буров решился на обходное движение. Речь шла ни больше ни меньше как о том, чтобы взобраться ночью на один из трех валов Спионскопа и на рассвете ударить по первой английской траншее. Дерзкий замысел, который именно благодаря своей смелости должен был увенчаться успехом, но какою ценой! Никто из людей не сомневался, что все они обречены, но с тем большим мужеством шли они на приступ. Тяжелое задание. Молокососы выступили со своим отрядом в полночь. Оставив лошадей у подножия первого вала, они стали карабкаться вверх. Положение буров было ужасно. Под ногами пропасть, наверху, над головами, траншеи англичан с их шкваль-ным огнем, а еще повыше, слева от траншей, английская артиллерия. Люди взбирались медленно. Затаив дыхание, избегая малейшего шороха, они с ловкостью кошек цеплялись за каждый выступ. Авангард поддерживали пятьсот человек, сосредоточенных у подножия второго вала, и столько же - у третьего. Сорви-голова и Фанфан возглавляли передовой отряд, Они отлично были знакомы с местностью, которую успели изучить, когда эскадрон Молокососов действовал тут в качестве разведчиков. Это опасное и утомительное восхождение длилось три с половиной часа. На рассвете передовые английские караулы подняли тревогу. Измученные и задыхающиеся от усталости буры сгрудились за выступом земли, чтобы передохнуть, прежде чем ринуться на штурм английской траншеи. Отличительная черта этой операции - наступление, и притом один из труднейших его видов - ночная атака. Ни возгласов команды, ни криков "ура", ни театральных эффектов. Примкнутые штыки, маузеры с полными магазинами да пронзительный свисток, означающий: "Вперед!" О, какие же они храбрецы! Какой стремительный порыв! И откуда взялась такая горячность у этих бесспорно отважных, но обычно спокойных буров, характеру которых противно всякое бравирование опасностью? Между бурами и первой английской траншеей, до отказа набитой солдатами, простиралась открытая местность Бойцы генерала Бита бесстрашно устремились вперед, хотя бурская военная школа и не учила их наступательному бою. - Да здравствует свобода! Эти магические слова рвались у них прямо из сердца, переполненного горячим патриотизмом, и часто переходили в предсмертный хрип. Буров встретил убийственный залп ли-метфордов Пушки грохотали без перерыва, поливая их шрапнелью и лиддитовыми снарядами. Скошена была уже половина отряда. Но и тяжело раненные буры собирали последние силы для ответного огня. Даже те, кому уже не суждено было вырваться из объятий смерти, судорожно хватали ружья и, спустив курок, тут же умирали с возгласом: "Да здравствует свобода!" К ним можно было отнести слова, сказанные о русских одним из наших знаменитых генералов: "Для того чтобы вывести из строя русского солдата, нужны две пули: одна - чтобы повалить его, другая - чтобы его убить"* Наступил все же момент, когда буры дрогнули. Сорви-голова и Фанфан находились в первых рядах, но ни один из них не получил еще ни единой царапины. Война всегда чревата неожиданностями. - Вперед! Вперед! От этих пуль не умирают!.. - крикнул Сорви-голова, первым бросаясь на неприятеля. - Вперед! - вторил парижский Гаврош, ни на шаг не отстававший от своего друга. Как раз в эту минуту вступили в действие резервные отряды буров. Они только что вскарабкались на другие валы и с ходу пошли на штурм английских позиций. Загремела артиллерия генерала Бота. Пушки Круппа, "Максимы" и орудия Крезо извергали на английские траншеи убийственный град стальных снарядов Теперь дублинские стрелки, которые защищали английские передовые укрепления, в свою очередь стали нести тяжелые потери. Их ряды буквально таяли. Скоро положение дублинцев стало безнадежным. Из пятисот защитников триста уже выбыли из строя. К тому же они попали в окружение. Ничего не поделаешь - приходилось сдаваться! Английский капитан с раздробленным левым плечом размахивал белым платком, нацепленным на кончик сабли. - Hands up! - крикнули Сорви-голова, Фанфан и несколько буров, первыми спрыгнувшие в траншею. Англичане побросали оружие, подняли руки и сдались на милость победителя. Их немедленно отправили вниз, в бурский лагерь. Трудно переоценить значение этого первого успеха, купленного столь дорогою ценой. Но то было лишь на-чало. Надо еще отвоевать остальные позиции. На помощь англичанам подошел генерал Вуд с двумя пехотными полками. То были отборные английские войска. Они храбро ринулись в штыки под водительством своего отважного начальника. Сорви-голова навел на генерала ружье. Сейчас он выстрелит и убьет его... Внезапно он вздрогнул и отвел свой маузер. Жан узнал того самого генерала, который некогда спас его от злей-щей и оскорбительной пытки "pigsticking". Разумеется, это враг. Но враг честный и благородный! В душе юного француза никогда не умирало чувство благодарности к своему спасителю. Жану Грандье хотелось как-нибудь спасти его, укрыть от пуль. Он отлично понимал, что Вуда сейчас убьют, тем не менее он думал о том, как было бы хорошо взять его в плен, избавить от всех опасностей войны, окружить заслуженным вниманием. Убийственный огонь буров остановил контратаку англичан. Бюргеры стреляли, пользуясь малейшим прикрытием, причем каждый из них целился в заранее намеченную жертву. Их огонь косил ряды англичан. Протяжный и тоскливый стон на несколько мгновений заглушил пальбу. Английские солдаты отступали, невзирая на просьбы, угрозы и даже удары своих офицеров. Генерал Вуд пал одним из первых. Сорви-голова бросился к тому месту, где он свалился, и отыскал его среди мертвых и раненых. Высвободив из-под трупов и увидев его, бледного, окровавленного и еле дышавшего, Жан воскликнул: - Это не я, генерал! О нет, не я! Клянусь! Сорви-голова расстегнул его мундир, поднял рубашку и увидел по обеим сторонам его груди круглые синеватые отверстия с дрожащими на них каплями крови. Фанфан, прибежавший вслед за своим другом, помог ему осторожно усадить раненого. С первого же .взгляда им стало ясно, что раны смертельны. Да и сам генерал, казалось, не питал никаких иллюзий относительно своего состояния. - Генерал! - снова заговорил Сорви-голова. - Мы отнесем вас в тыл, в госпиталь. Вас будут лечить, вас спасут! Раненый, уже несколько секунд напряженно вглядывавшийся в лицо Жана, видимо, стараясь что-то вспомнить, узнал наконец это молодое честное лицо, на котором нетрудно было прочесть выражение глубокого горя. Из побелевших губ его вырвалось тихое, как дыхание, слово: - Брейк-нек! - Да, генерал, это я. И я в отчаянии, что вам так плохо! Но мы вас спасем. - Благодарю. Мне уже никто не поможет. Умираю... Я прошу вас только... Во внутреннем кармане мундира бумажник, в нем завещание... Передайте его после боя какому-нибудь английскому офицеру, пусть отошлет моей семье. А меня снесите туда, поближе к моим товарищам по оружию... Обещаете? - Клянусь, генерал! - Благодарю... Вашу руку... Прощайте! Взгляд его потускнел, на губах показалась струйка розоватой от крови пены, он глубоко вздохнул и замолк навсегда Между тем со всех сторон сбегались и вступали в бой резервы буров. Англичане, понесшие огромные потери, отходили к месту слияния рек Венгера и Тугелы. Было около двух часов пополудни. Там и сям еще шла перестрелка. Но пушечные выстрелы раздавались реже. То были последние судороги ожесточенной битвы. Буры победили: Спионскоп снова в их руках! Сражение кончилось. Победители пропели благодарственный псалом, а генерал Жубер в ответ на многочисленные поздравления обнажил голову и скромно ответил: - С божьего соизволения. Обе стороны понесли жестокие потери. На поле битвы осталось более полутора тысяч убитых и раненых. Генерал Уоррен попросил перемирия, и Жубер, верный своим правилам, великодушно согласился. Другой на его месте, безусловно, отказал бы и тем самым сделал бы свою победу более полной и надежной. Скоро, увы, именно так и поступят англичане, воспользовавшись неизмеримо более тяжелым положением буров. Мы увидим, как они будут испепелять огнем стопушечной артиллерии своих великодушных противников и жестоко истреблять истощенных, умирающих от голода и ран бойцов, не щадя ни женщин, ни детей. Впрочем, для буров скоро вообще пробьет час, возвещающий конец их победам, плодами которых они не умели пользоваться. В самом непродолжительном времени им предстоит столкнуться с новой стратегией, на службу которой англичане бросят подавляющие противника силы. И это будет конец! Но если буры и падут на глазах равнодушной Европы, они, как хорошо сказал старик Крюгер, все же увидят весь мир и спасут свою национальную честь. Как только перемирие было подписано, Сорви-голова поспешил исполнить волю генерала Вуда. Он потребовал носилки и попросил у Бота почетный караул, чтобы отдать генералу последние почести. Получив разрешение бурского полководца, Сорви-голова в сопровождении двадцати солдат, трубача и носильщиков отправился па поле битвы. Шествие двинулось в нейтральную зону, где буры и англичане бок о бок мирно выполняли скорбное дело - разыскивали и уносили с поля боя раненых и мертвых. При виде траурной процессии все они тотчас же бросали работу и, вытянувшись в струнку, отдавали честь. Но вот кортеж приблизился к английским линиям. По приказу Жана Грандье трубач заиграл парламентерский сигнал. Из траншеи выступил взвод англичан во главе с юным офицером. Сорви-голова удивленно воскликнул: - Лейтенант Патрик Ленокс! Вы? И свободны? - Счастлив приветствовать вас, капитан Сорви-голова! - Но как же вы очутились здесь? - Мне удалось бежать... после того как мой отец был убит на моих глазах в бурском госпитале. - Его убили?! Кто же мог совершить столь низкое преступление, противное сердцу каждого порядочного человека?.. Верьте мне, лейтенант: моими устами все буры осуждают этот гнусный поступок. - Да, Сорви-голова, я знаю, вы - честный противник, и я жму вашу руку с искренней симпатией, которая навсегда останется неизменной. - И вы, лейтенант, также можете быть уверены в моем к вам расположении. После того как оба молодых человека обменялись теплым рукопожатием, Сорви-голова произнес: - Имею честь, лейтенант, передать вам останки генерала Вуда, павшего на поле брани. Вручаю вам также личные бумаги генерала. Я принял последний вздох этого храброго солдата, который поручил мне отнести его тело к своим и позаботиться о том, чтобы этот бумажник был доставлен его семье. Шотландский офицер обнажил саблю и скомандовал: - На-караул! - На-караул! -повторил за ним Жан. Взводы буров и англичан, стоявшие по обе стороны носилок, одновременно отдали последнюю честь усопшему. - От имени офицерского корпуса ее величества королевы, - взволнованным голосом произнес Патрик, - от имени семейства генерала благодарю вас, товарищ. А теперь прощайте! Желаю вам благополучно вернуться на родину, в прекрасную Францию, к тем, кто вам дорог. - Прощайте! Желаю и вам также счастливо избежать опасностей войны и вернуться на родину... На другой день генерал Жубер вызвал к себе капитана Сорви-голова и сказал ему: - Вы проявили себя как самоотверженный, находчивый и отважный курьер, доставив мне важные бумаги генерала Кронье. Посылаю вас обратно с документами, не менее важными. - Я весь к вашим услугам, генерал. - Вы отправитесь через два часа поездом в Блумфон-тейн через Преторию. В Блумфонтейне вы достанете себе коней и во весь опор поскачете в лагерь Магерсфонтейн. - Слушаю, генерал. - До свидания! Желаю успеха. Если предчувствие не обманывает меня,-добавил Жубер,-у вас там скоро должно начаться жаркое дело. ГЛАВА 8 Старый Боб. - Предчувствия Жубера - Ослепление Коонье - Обходное движение - В окружении - Лагерь Вольверскрааля - Ожесточенная бомбардировка - Героическое сопротивление. - Капитуляция - Четыре тысячи пленных! - Капитан Жюно. - Два друга. - Бегство. Старая и фатальная для англичан стратегия генералов Митуэна, Уайта, Буллера и Уоррена отжила свой век. Английское правительство поняло свои ошибки и решило во что бы то ни стало исправить их, не скупясь на деньги и не щадя людей. Командующим английскими силами в Южной Африке назначили маршала Робертса. Прошло уже с месяц, как он прибыл сюда вместе с начальником своего штаба, лордом Китченером. С первого же дня прибытия они оба неустанно работа-ли над переустройством армии и подготовкой ее к операциям совершенно нового типа. Неутомимая деятельность лорда Робертса, его воинственное, чисто солдатское красноречие, его бесспорный авторитет полководца быстро подняли воинский дух армии. Уже одно сознание, что с ними их "старый Боб", вызвало у солдат взрыв энтузиазма и внушило им уверенность в победе. Теперь, больше чем когда-либо, численное превосходство было на стороне англичан. Страшное превосходство, о которое неизбежно должен был разбиться героизм буров, сколь бы велик он ни был. Состав английской армии утроился. Ежедневно прибывали пароходы, до отказа набитые людьми, лошадьми, продовольствием и боеприпасами. Английская армия превосходила теперь своей численностью все население обеих республик, включая женщин и детей. Великобритания насчитывала тогда четыреста миллионов жителей, а в двух крохотных государствах ее противника числилось всего лишь двести тысяч человек*. Великобритания отправила в Южную Африку двести двадцать тысяч солдат, тогда как буры за все время войны не могли выставить более тридцати тысяч бойцов. В английские войска беспрерывным потоком вливались подкрепления из метрополии, в то время как бурские отряды, отрезанные от всего мира, несли ничем не возмещаемые потери в людях и снаряжении. Могущественная Англия, стремясь покончить с этой героической горсткой бойцов, вынуждена была напрячь все свои силы и бросить на буров такое количество войск, которого она никогда не выставляла даже против Наполеона. Если она и одержит победу, ей не придется особенно гордиться завоеванием, купленным такою ценой. Таким образом, лорд Робертс начал свои военные операции, располагая всем необходимым для победы, и с армией достаточно многочисленной, чтобы вторгнуться в обе республики. При этом он был еще избавлен от необходимости идти на помощь осажденным генералам Митуэну и Буллеру, которых буры беспощадно колотили. Старый маршал готовился нанести решающий удар под Кимберли. Главные его силы сосредотачивались перед армией Кронье, которой предстояло выдержать первый натиск. Кронье славился не только гражданской доблестью и военными способностями. Не менее примечателен был он своим упрямством. Это упрямство, о которое разбивалось все, даже сама очевидность, и должно было привести .его к катастрофе. В пакете, который Сорви-голова привез Кронье, вме-сте с другими документами находилось письмо Жубера, где генерал давал Кронье несколько советов в связи с но-вой военной ситуацией. "Остерегайтесь старого Боба, как самого дьявола,- писал Жубер. - Говорят, он задумал что-то новое. Это искуснейший стратег. Он строит все на маневре и избегает лобовых атак. Боюсь, что нас ожидают обходные движения широким фронтом, которые он в силах осуществить благодаря чудовищному количеству своих солдат..." Кронье, горделиво взглянув на действительно грозные укрепления, возведенные бурами против лорда Митуэна, тихо, как бы про себя, проговорил: - За такими стенами я не боюсь никого и ничего, даже обходного движения, мысль о котором преследует Жубера. Робертс - такой же английский генерал, как и все прочие генералы, с которыми мне приходилось иметь дело. На обходное движение он не решится. Кронье совершил двойную ошибку. Во-первых, Робертс-прирожденный солдат, обязан-ный возвышением исключительно своему таланту полководца, - не был таким же английским генералом, как и все прочие. Во-вторых, он решился. Все произошло без лишнего шума и треска, без ненужной болтовни и бряцания оружием. По возвращении в лагерь Кронье Сорви-голова снова впрягся в тяжелую службу разведчика. Теперь он служил под командой полковника Виллебуа-Марей, выполняя эту опасную работу с обычной своей находчивостью и усердием. Он набрал отряд в два десятка молодых людей, таких же смелых и ловких, как он сам. В их числе находился, конечно, и Поль Поттер. Фанфан был его лейтенантом. С невероятной отвагой, но и с неслыханной для таких юнцов осторожностью Молокососы предпринимали дальние объезды по всему фронту Кронье и возвращались всегда с целым коробом важных военных сведений. 14 февраля Сорви-голова примчался во весь опор сообщить своему полковнику, что английские войска заняли Коффифонтейн. Сообщение это было настолько серьезно, что Виллебуа-Марей решил проверить его лично. Он отправился один и вернулся страшно взволнованный. Сорви-голова не ошибся. Полковник немедленно известил о случившемся Кронье. Последний спокойно ответил, что все это вполне вероятно, но нет никаких причин волноваться. Однако Виллебуа-Марей, обладавший непогрешимой проницательностью питомца современной военной школы, чувствовал, что это событие является лишь одной из частей широкого обходного движения. На следующий день полковник, еще более озабоченный, чем накануне, снова поскакал в направлении Коффи-фонтейна, на этот раз в сопровождении австрийского офицера, графа Штернберга. Не доехав до Коффифонтейна, они остановились. Там шло сражение. Гремели пушки. Один раненый английский солдат уверял, что сюда подходит лорд Китченер с пятнадцатитысячной армией. Оба офицера видели, как вдали прошло несколько английских полков. Иностранные офицеры помчались в Магерсфонтейн поставить в известность об этом Кронье. Но генерал выслушал их равнодушно и, пожав плечами, ответил: - Да нет же, господа, вы ошиблись! Какое там обходное движение! Его нет и не может быть. Даже очень крупные силы не решились бы на столь рискованную операцию. Прошло еще двадцать четыре часа. На рассвете полковник Виллебуа-Марей, взяв с собой восемь кавалеристов, отправился в разведку по направлению к Якобсдалю. На полдороге он увидел английскую армию, тянувшуюся бесконечной лентой, и во весь опор поскакал обратно. К своему великому удивлению, он не заметил ни малейшего признака тревоги в бурских траншеях. Беззаботные буры мирно почивали у своих повозок. Полковник забил тревогу. Над ним стали смеяться. - Но неприятель совсем рядом! Его войска вот-вот окружат и захватят вас. Буры ответили новым взрывом хохота и вскоре опять захрапели. Виллебуа-Марей бросился к генералу, рассказал ему о страшной опасности, готовой обрушиться на его маленькую армию, умолял отдать приказ об отступлении. С волнением, от которого исказились благородные черты его лица и задрожал голос, он добавил: - Генерал Кронье! Вы берете на себя страшную ответственность... Вы будете разгромлены, а между тем в ваших руках исход борьбы за независимость!.. Послушайте меня, я не новичок в военном деле. Опасность велика. Умоляю вас, прикажите отступать! Вы пожертвуете при этом только своим обозом, который и так уже можно считать потерянным, но вы спасете своих людей - четыре тысячи бойцов. Еще не поздно! Кронье выслушал полковника с тем безропотным терпением, с каким взрослые относятся к шалостям избалованных детей, усмехнулся и, покровительственно похлопав его по плечу, ответил следующими, вошедшими в историю словами: - Я лучше вас знаю, что мне надо делать. Вы еще не родились, когда я был уже генералом. - Но, в таком случае, поезжайте убедиться лично, что английская армия наполовину завершила окружение! - не унимался полковник. Вместо ответа Кронье пожал плечами и отвернулся. День 16 февраля прошел в том же преступном по своей тупости бездействии. 17-го после полудня кавалеристы полковника Виллебуа-Марей снова отправились в разведку. Отряд возглавлял он сам. Перед его взором нескончаемым потоком тянулись колонны английских войск. Отправился на разведку и граф Штернберг. Сопровождавший его бурский военный интендант Арнольди насмешливо заметил: - Хотел бы я увидеть хоть одного из тех английских солдат, которые так преследуют ваше воображение. - Ну что ж, взгляните!-ответил австрийский офицер, простирая руку к горизонту, потемневшему от сплошной массы людей, лошадей и пушек. Арнольди побледнел, пришпорил коня и, обезумев от волнения, помчался в лагерь Магерсфонтейи. Еще издалека он принялся кричать: - К оружию!.. К оружию!.. Англичане!.. - Слишком поздно! - с грустью в голосе заметил Штернберг, скакавший рядом с ним. - Да, слишком поздно! - как унылое эхо, повторил Виллебуа-Марей, тоже примчавшийся во весь опор. Кронье убедился наконец в своей ошибке, понял, в какое тяжелое положение поставлена благодаря его слепоте лучшая бурская армия. Надо все же отдать ему должное: в нем мгновенно пробудился бесстрашный воитель. Приказ об отступлении отдан. В лагере поднялась невообразимая суматоха. Шутка сказать! Обоз состоял из четырех тысяч быков, такого же количества верховых коней и несметного множества повозок*. Запрягли, как попало, быков, нагрузили наспех повозки. Но еще надо было снять пушки с их гнезд, установить их на лафеты и разослать разведчиков, узнать, какими путями отходить, чтобы не наткнуться на врага. Подумать только! Потеряно целых четверо суток! А Кронье и теперь из-за своего бурского упрямства никак не хотел бросить обоз и налегке, пользуясь чудесной подвижностью буров, вывести их из окружения. Кронье также ни за что не хотел расстаться со своим обозом, что не только привело, как читатель увидит дальше, к пленению его армии, но и послужило началом крушения всей борьбы буров за независимость. В два часа ночи лагерь наконец опустел. Вперемежку с кавалеристами, погонщиками, повозками и верховыми лошадьми ринулись во мрак ночи женщины и дети, перепуганные и оглушенные щелканьем бичей, скрипом телег, мычаньем быков, топотом коней и криками людей. Что это-отступление? Нет, бегство! Бежали, то замедляя, то ускоряя шаг, всю ночь и весь следующий день. К вечеру вконец изнуренные животные не могли уже двигаться дальше. Кронье вынужден был разбить лагерь. Его маленькая армия заняла большой изгиб долины Вольверскрааль на Моддере, между Кудусрандом и Паарденбергом. Теперь Кронье оказался в полном окружении. Сам он был бессилен прорвать железное кольцо. Оставалось надеяться на помощь других бурских армий*. Но до их прибытия надо продержаться. Хватит ли сил? Кронье наскоро укрепил свою позицию. Женщин и детей укрыли за скалистым выступом в глубине оврага, вырытого рекой Моддер. Телеги установили на склоне холма, а животных, которых негде было укрыть, привязали к деревьям на берегу реки. Весь день 19 февраля ушел на рытье траншей, сеть Генералу Девету удалось разомкнуть кольцо англичан и дать Кронье возможность вывести из окружения людей, пожертвовав, разумеется, обозом Кронье отказался. На помощь Девету подоспел генерал Бота. Оба они посылали гонца за гонцом к генералу Кронье, умоляя его выйти из окружения через прорыв, который они обязались удерживать еще в течение суток. Кронье презрительно отка-зался, в выражениях столь грубых, что генерал Девет не решился даже опубликовать его дословный ответ в своей книге. И небольшие отряды Девета и Бота, после тщетного ожидания выхода Кронье из окружения, вынуждены были отойти под натиском англичан. Последовавшая вскоре после этого сдача армии Кронье англича-нам на некоторое время совершенно деморализовала остальные бурские армии. Дезертирство стало настолько массовым явлением, что Генерал Девет решил распустить по домам большую часть своих солдат, чтобы позволить им справиться с этим моральным потрясением. Только спустя некоторое время к бурам вернулась их боеспособность, но англичане к тому времени уже заняли значительную часть территории обеих республик, и бурам пришлось перейти к партизанской войне. которых была устроена по всем правилам военного искусства. Они выходили на поверхность разрезом, достигающим одного метра в ширину, но по мере углубления сужались до двадцати пяти сантиметров. Большинство траншей имело форму буквы "Т". Проникнуть в них представлялось возможным только с одного из концов. Здесь и суждено было окопавшейся, исчезнувшей под землей в ожидании помощи армии Кронье выдержать такую страшную бомбардировку, какой не знала еще ни одна из современных войн. Причем Кронье не мог даже отвечать на стальной ураган, разразившийся 19 февраля над его лагерем: у него не было полевой артиллерии, а установить тяжелые орудия под таким огнем было немыслимо. Бойцам, не покидавшим траншей, эта бомбардировка не причинила существенных потерь. Сто пятьдесят английских пушек, половина которых были крупного калибра, сосредоточили свой огонь сперва по фургонам и повозкам, которые через два часа, воспламенившись от снарядов, превратились в гигантский костер невиданной силы. Покончив с обозом, англичане принялись за животных. То была чудовищная бойня. На берегу реки валялись окро-вавленные туши четырех тысяч быков со вспоротыми животами и изодранными внутренностями. Огонь не угасал целых двое суток. От сильного жара трупы животных начали разлагаться. Лагерь наполнило отвратительное зловоние, воздух в нем стал невыносимым. Да и траншеи, в которых были битком набиты четыре тысячи людей, лишенных возможности хотя бы на минуту покинуть свои убежища, вскоре превратились в очаги всевозможной заразы Все ужасы войны обрушились на смельчаков. Но и больные, задыхаясь от зловония и нависшего над ними зеленоватого дыма лиддитовых снарядов, изнуренные и искалеченные, они продолжали стойко держаться под не прекращавшимся ураганным огнем и отказывались капитулировать. Вода в реке, отравленная гниющим мясом, стала ядовитой. Смерть косила женщин и детей. На четвертый день Кронье попросил перемирия для погребения мертвых. Лорд Робертс категорически отказал: - Никакого перемирия! Сдавайтесь на милость победителя! - Не сдамся! - с достоинством ответил Кронье. - Делайте с нами что хотите, но я не сдамся! И старый Боб, твердый, как сталь, приказал возобновить бомбардировку. Снова загремели сто пятьдесят английских пушек, снова стала расти гора мертвых тел... Поле битвы представляло собой какое-то адское средоточие оглушительного грохота, огня и смерти. Бедные буры! И это длилось еще целых три дня после отказа в перемирии. Целая неделя пытки! Она прославила на весь мир патриотов, которые выдержали ее, и навлекла позор на тех, кто так варварски воевал с честным противником. С каждым днем, с каждым часом все теснее сжималось кольцо окружения. Расстояние между бурскими и английскими траншеями, составлявшее вначале восемьсот метров, постепенно сокращалось - сперва до пятисот, потом до четырехсот, и вот, наконец, осталось не более восьмидесяти метров! Перестрелка теперь велась почти в упор. Гайлендеры Гордона и канадские добровольцы даже перебрасывались с бурами короткими фразами. Повсюду только и говорили что о капитуляции. И действительно, другого выхода не было. В семь часов утра буры выкинули белое знамя, огонь прекратился, и Кронье верхом отправился сдаваться лорду Робертсу. При виде побежденного врага старый Боб снял шляпу и произнес, пожимая руку генералу Кронье: - Вы мужественно защищались, сэр! Похвала, прозвучавшая как надгробное слово над лучшей армией республики... Жан Грандье, Фанфан и Поль Поттер выстрелили в последний раз. Случилось так, что их окоп находился против траншеи канадцев, многие из которых были французского происхождения. Когда перестрелка окончилась, между парижанами и канадцами завязались разговоры, которые, впрочем, скоро прервались начавшимся разоружением буров. Сорви-голова и Фанфан сломали свои маузеры, а Поль Поттер, узнав, что придется сдать англичанам старый "роИр", куда-то исчез. Вернувшись четверть часа спустя, Поль шепнул на ухо Сорви-голове: - Я спрятал ружье. Оно еще поможет мне перебить немало англичан. Рота канадцев-французов приступила между тем к разоружению. Буры уныло брели между двумя рядами гигантов, одетых в столь ненавистное патриотам хаки. Им хотелось преодолеть упадок сил, вполне естественный после целой недели таких страданий. Они старались успокоить боль, сжимавшую их мужественные сердца. Но когда они сдавали оружие, верно служившее им более пяти месяцев, они испытывали такое чувство, словно на их глазах ломают молот, который должен был выковать независимость их родины. Ружья всегда были для них символом свободы. Едва сдерживаемые рыдания подкатывали к горлу буров, а на ресницах у них сверкали жгучие слезы. Надо самому пережить весь позор незаслуженного поражения и ужас капитуляции, испытать боль сознания, что ты уже не солдат, ощутить невыносимую муку при виде любимого отечества, попранного сапогом завоевателя, чтобы понять их душевное состояние и посочувствовать им. Впрочем, англичане в большинстве своем обращались с военнопленными вежливо и даже сочувственно, а канадцы жалели их почти по-братски. Ротой канадцев командовал великан, добряк с голубыми глазами и длинными рыжеватыми усами. Он плохо владел английским языком и то и дело пересыпал свою речь французскими словечками, сильно отдававшими привкусом местного наречия. - Да вы не горюйте, my boys*, все это чистая превратность войны, - утешал он военнопленных. - В жизни не видал таких храбрецов, как вы! Мы одолели вас только потому, что нас больше. Один против десяти - тут уж ничего не поделаешь! Он крепко пожимал пленным руки и от души старался хоть как-нибудь смягчить их горькую участь. Вдруг он увидел Жана Грандье, который гордо, с высоко поднятой головой приближался к нему вместе с неразлучными своими друзьями, Фанфаном и Полем. Слова точно застряли в горле великана, из уст его вырвались какие-то хриплые звуки, он опрометью бросился навстречу Жану, подхватил его, как ребенка, на руки и, чуть не задушив в своих объятиях, воскликнул наконец сдавленным от волнения голосом: - Ну конечно же, он!.. Жан Грандье, маленький Жан... Наш дорогой маленький Жан! Сорви-голова, ошеломленный тем, что его называют по имени так далеко от родины, с вполне понятным недоумением посмотрел на канадского капитана. - Жюно?.. Франсуа Жюно! - в свою очередь воскликнул он растроганно. - Неужели это вы, дорогой мой друг? Славный товарищ! Какая чудесная встреча! Встреча была действительно чудесная, ибо судьба вновь свела двух героев "Ледяного ада", Жана Грандье и Франсуа Жюно, конного полицейского из Клондайка, который спас золотоискателей, замурованных в пещере Серого медведя бандитской шайкой "Коричневой звезды". - Вот и еще одна из превратностей войны, - заметил канадец, на глазах которого блеснули слезы при виде вновь обретенного друга. Этот добрейший великан ничуть не возгордился тем, что из простого солдата дослужился до звания капитана добровольцев. - Ребята! - гаркнул он своим подчиненным. - Этот милый юноша-француз с нашей любимой старой родины. Он знатный храбрец, даром что у него еще и усы не выросли. Он перестрелял десятки матерых волков и разбойников, этих двуногих гризли, что опаснее всякого зверя. - Француз из Франции, - размышлял сержант роты, - это вроде как брат. - Ясное дело, брат! - хором поддержала вся рота. Жану устроили овацию, со всех сторон к нему потянулись руки. - Брат-то брат, а все же вы мой пленник, - продолжал капитан. - Увы! - вздохнул Жан. - И даже не один, а вместе--с другом Фанфаном: он тоже парижанин. - Фанфан?.. Подходящий товарищ! - А это Поль, тоже мой друг. - И Поль хорош! А раз они ваши друзья - значит, и наши. И можете быть уверены: еще не было и никогда не будет пленников, с которыми обращались бы так же хорошо, как будут обходиться с вами. И потом, - таинственно шепнул капитан на ухо Жану, - у меня кое-что есть на уме... Когда разоружение было закончено и наступил полный покой, который неизбежно следует за большими ката-строфами и сильными страданиями, буры стали понемногу приходить в себя. Они получили возможность пообчи-ститься, помыться, перевязать свои раны, поесть и поспать. . Главное, поспать! Бессонница совсем истомила бойцов. А победители тем временем ликовали. В лагере царило бурное веселье. Еще бы не радоваться! Сорок пять тысяч англичан торжествовали победу над четырьмя тысячами буров. Сорви-голова, Фанфан и Поль устроились у канадцев, расположившихся на берегу Моддера. Сорви-голова с таким жаром рассказал по просьбе капитана Жюно о своих приключениях, что буквально привел канадцев в восторг. Много пили, много ели и без умолку болтали. Но около часа ночи мощный храп начал сотрясать палатки канадцев. И наконец один лишь Франсуа Жюно остался в компании троих Молокососов. Наклонившись к уху Жана, великан чуть слышно прошептал: - У самой реки стоят три бурских пони, оседланные И со всей амуницией... Я пойду сейчас в палатку. И когда я усну, - ну, понимаете, захраплю, - проберитесь к лошадкам, осторожно спуститесь с ними в воду и, держа их под уздцы, переправьтесь на другой берег. Там вы будете недосягаемы. Вы оплакивали свою свободу, и я, ваш друг, хочу вернуть ее вам. - Франсуа, дорогой, но вас же могут расстрелять, - с замиранием сердца возразил капитан Сорви-голова. - Не так страшно! Плевать я хотел на них1 Ведь по крови-то я все-таки француз...* Ну как же, согласны? - Конечно! - В добрый час! Если увидите часовых, - продолжал капитан Жюно, - не беспокойтесь - они отвернутся, если им прикажут стрелять - они промахнутся, если их отправят в погоню за вами - они поскользнутся и упадут. А теперь, друг мой, прощайте! - О Франсуа, как вы великодушны! - Тсс... Ни слова больше! Вашу руку-и в путь, французы из Франции! Крепко обняв Жана, капитан Жюно проскользнул в свою палатку, а трое молодых людей пошли к берегу, где их ожидали оседланные пони. Следуя совету Жюно, сорванцы вошли в реку и, ухватившись за уздечки бурских лошадок, тихо поплыли по течению. ГЛАВА 9 Опасная переправа. - В водовороте. - Одним меньше! - Один конь на двух всадников. - В Питерсбурге. - Англичане! - Ос