____ * Нукеры - свита. Ихлас давно уже мечтал о славе и пышности. Нет, не случайно ему пришло в голову обзавестись нукерами. Доктор мечтал блеснуть перед обществом, обратить на себя внимание, и вот теперь он это сделает. - Как кончишь учиться, Хаким, сразу же приезжай в Джамбейту, прямо ко мне, а я для тебя присмотрю подходящее место. Познакомишься с хорошими людьми и, если захочешь, сможешь сделать блестящую карьеру. Узнаешь жизнь, обтешешься, как говорится, - и дело пойдет, - уговаривал юношу доктор, поправляя пенсне. Хаким и на это утвердительно кивнул головой. За дверями послышались чьи-то шаги. Это, очевидно, подошла старуха, чтобы отодвинуть засов и позвать доктора в дом. Ихлас, прислушиваясь к шагам, удивленно вскинул брови: - Оказывается, они дома! А я думал, никого нет, - он узнал старуху по походке. - Пойдем, - пригласил Ихлас Хакима, вставая и направляясь к двери. - Сыро на улице, чего доброго, простыть можно. Зная, что при докторе все равно не удастся откровенно поговорить с Мукарамой, Хаким стал отказываться, благодарить за приглашение. Он не пошел в дом еще и потому, что не хотел встретиться со старухой. Хаким боялся, как бы старуха снова не начала кричать на него и не поставила бы перед Ихласом в неловкое положение. - Ихлас-ага, я очень спешу, дело неотложное... Зайду попозже, в другое время, и обязательно мы с вами поговорим. - Ладно, в таком случае приходи завтра. - Хорошо. Будьте здоровы! Хаким быстро сбежал по ступенькам, а Ихлас степенно и чинно вошел в открытую старухой дверь. 2 Простившись с доктором, Хаким не сразу вернулся домой - более часа бесцельно блуждал он по городу, машинально разглядывая витрины и вывески. Хаким не заметил, как очутился на площади, находившейся неподалеку от большой мельницы, пересек ее и вышел к Яику. Широкий Яик, крепко скованный льдом, казался большим полем. Трудно было отличить, где кончается река и начинаются пойменные луга. За лугами, почти до самого устья Барбашевки, черной кромкой тянулся лес. На середине реки снег казался кремово-желтым, а по краям, где в полдень лед уже начинал подтаивать, виднелись синевато-прозрачные полоски. Реку разрезали многочисленные проторенные в снегу узкие тропинки. Они вели в лес - по ним жители ходили за хворостом. Грустно стало Хакиму, будто вдруг попал он в какую-то щемящую душу пустоту; на минуту показалось, что не только река и поле безжизненны и мертвы, но недвижим и мертв город и все в нем убого и неуютно, а лица прохожих угрюмы и злы; ото всего веет холодом... Хаким повернулся и торопливо зашагал по Мещанской в город. И опять он шел бесцельно, не отдавая себе отчета, куда и зачем; ему хотелось вернуться к Курбановым, подойти к дому и поглядеть: "А вдруг в окне покажется Мукарама!.." Хаким ускорил шаг. "Лишь бы не встретить сейчас знакомых, лишь бы не попался Амир. Начнет расспрашивать: "Откуда идешь?.. Куда идешь?.. Кого ищешь?.. Что, уж не здесь ли назначил свидание с девушкой?.." Поглядывая по сторонам, Хаким неожиданно увидел яркую вывеску какого-то трактира. Он было прошел мимо, но, подумав, вернулся и вошел. С самого утра у него не было во рту ни росинки, и теперь запах лука и жареного мяса напомнил ему об еде. Толстый трактирщик с красным, как свиной окорок, лицом не спешил обслужить Хакима. Раскачивая на ладони поднос, он торопливо подошел к столу, стоявшему в дальнем углу, и принялся услужливо расставлять тарелки с кушаньями перед каким-то господином в черном, который, уже успев захмелеть, что-то громко и азартно доказывал своему товарищу. Затем трактирщик принес чай с пирогом чиновнику, угрюмо читавшему газету, и еще двум-трем, по его мнению, порядочным клиентам и только после этого подошел к Хакиму и подал ему жидкий гороховый суп, ломоть черного хлеба и жаркое с тремя постными кусочками мяса. Хаким быстро пообедал, уплатил три "керенки" и снова заспешил на Губернаторскую к Курбановым. Подходя к дому Курбановых, он неожиданно заметил Мукараму. Она вышла из проулка и направлялась к дому. На ней была коротенькая беличья шубка и черная шапочка; то ли от быстрой ходьбы, то ли от мороза щеки ее горели румянцем. В этот момент она показалась Хакиму необыкновенно красивой. От бледности, покрывавшей ее лицо утром, не осталось и следа. Но она была серьезна и строга. Хаким решил опередить ее, пошел быстрее, почти побежал, он летел на крыльях, и сердце гулко стучало в груди. Мукарама замедлила шаг. Хаким подбежал к девушке и в упор взглянул в черные глаза, желая прочесть в них сокровенные девичьи думы, но она, как застенчивый ребенок, опустила глаза. Полумесяцем, рожками вверх, легли на щеки ее черные длинные ресницы. Затаив дыхание, Хаким робким, срывающимся голосом спросил: - Мукарама, что это за загадка?.. Я никогда не думал, что ты можешь... так измениться! Ведь я... Ты сказала утром, что я все узнаю, когда придет время. Как это понимать? В чем дело, Мукарама, может, я не так понял тебя? Девушка молчала. - Мукарама, скажи, кто бросил лед между нами? Брат? Старуха? Они, наверное, не велят тебе встречаться со мной? Я знаю: между нами становится кто-то третий, но кто, скажи, Мукарама, кто? Девушка взглянула на Хакима и тихо проговорила: - Сейчас у меня нет времени объяснять тебе все. Сегодня мы идем в гости. Тороплюсь, расскажу завтра... - Нет, скажи сейчас. Скажи только одно слово... Хакиму показалось, что в глазах девушки на миг вспыхнули прежние веселые огоньки, страстные и зовущие. Мукарама быстро поцеловала его и побежала вверх по ступенькам. Ошеломленный, он смотрел ей вслед, раздумывая, догнать ли ее или не надо, а девушка уже была за дверью. ГЛАВА ПЯТАЯ 1 Дмитриев просматривал текст обращения. Он еще утром почувствовал нервный тик на правой щеке, но не придал этому никакого значения. Сейчас приступы тика повторялись все чаще и чаще, щека подергивалась почти беспрерывно, и это начало раздражать. "Что за напасть такая?.." - прошептал он и, не отрываясь от чтения, стал быстро растирать ладонью щеку. Рядом сидел Абдрахман и ждал, что скажет Дмитриев. Услышав: "Что за напасть..." - Абдрахман забеспокоился, что в текст вкралась ошибка. - Что, Петр Астафьевич, может, где непонятно?.. - спросил он. - Нет, нет, изложено прекрасно. Обращение нужно как можно скорее отпечатать и распространить. - А не будет ли вот эта строка выглядеть слишком панически: "Белые генералы и казаки начали налет на Совдепы". Ведь они же на самом деле еще не начали налетать на Совдепы, только хотят, а сбудется ли их желание или нет, это еще вопрос. Может, мы преждевременно об этом пишем? - опять забеспокоился Абдрахман. Дмитриев, словно удивляясь опасениям Абдрахмана, пристально посмотрел на него: - А знаете ли вы последнее письмо Ленина, помните, о чем там сказано?.. Товарищи большевики, никому не верьте, вооружайте народ, рабочих. Вместе с винтовками надо давать народу и идейное оружие, объяснять, кто его истинный враг, и тогда народ сам возьмет врага на прицел. Вчера вы с Червяковым тоже сомневались - не рановато ли писать обращение? А по-моему - пора! Вот уже сутки, как Оренбургский Совет послал ультиматум, а штаб Мартынова молчит, словно воды в рот набрал. Это неспроста. Они что-то затевают. Если сегодня ночью не подымут мятеж, то, пожалуй, еще можно будет заставить атамана Мартынова подчиниться... Но, по всей вероятности, этой ночью они все же поднимутся. Абдрахман с большим вниманием слушал его. - По-вашему, - заметил Абдрахман, - казаки в ночь нагрянут на нас. Гробовое молчание на ультиматум Цвилинга, казачьи пикеты, осаждающие город, выпады казаков против Совдепов в станицах - все это подтверждает ваше предположение. Ну, а Оренбургский отряд, который идет сюда? Саратовский?.. А красногвардейские части Самары?.. Разве они не свернут шею атаману Мартынову и его помощникам?.. - Они постараются преградить путь отрядам, и тогда борьба может затянуться. Смотри: в Гурьеве генерал Толстов сколачивает войско, на Дону поднялся Краснов, а здесь, почти рядом с нами, Дутов! Есть и еще один сильный и опасный враг - это иностранные интервенты. Так что, Айтиевич, все идет к тому, что гражданская война может затянуться на очень и очень долго. - И у Москвы такое же мнение? - Может, говорю, затянуться... Но ясно одно: солдаты, рабочие и крестьяне России во главе с Лениным сумеют отстоять революцию, сумеют подавить контру и расправиться со всеми, кто осмелится поднять руку на народную власть! Пока председатель Совдепа Дмитриев и комиссар Айтиев подготавливали обращение, события принимали неожиданно тревожный оборот. 2 В тот самый день в шесть часов вечера Дмитриев получил два очень тяжелых известия. В кабинет робко вошла женщина. Взгляд ее был полон тревоги. Она силилась что-то сказать и не могла. Губы и подбородок ее дрожали. Вместе с ней в кабинет вошел и Червяков. - Эта женщина, - сказал он, - непременно хотела вас видеть. Говорит, что пришла из деревни по неотложному делу. Спрашиваю: "Что у вас за дело?" - "Кто я и по какому делу, объясню только самому Дмитриеву". Вот я и привел ее к вам. - Червяков сел на табурет, стоявший напротив председательского стола. - Садитесь, - пригласил Дмитриев женщину и указал на стул. - Садитесь, пожалуйста... - Кажется, это вы Дмитриев? Простите, как вас величать? Мы ведь неученые, не знаем, - глухо проговорила женщина. На голове у нее теплый коричневый платок, какие обычно носят крестьянки. Она развязала его и опустила на плечи, чтобы свободней было разговаривать и лучше слышать собеседника. - Ничего, зовите просто товарищем Дмитриевым. Не сомневайтесь, я самый и есть Дмитриев, - добавил он, заметив недоверчивый взгляд женщины. - Не знаете ли вы человека по фамилии Быков? - спросила она. - Председателя Январцевского Совдепа?.. - Да. - Очень хорошо знаю Игната Иваныча Быкова... Говорите смелее, гражданка, здесь все свои. Что, он послал вас к нам? Говорите, не бойтесь... Женщина тяжело вздохнула, в глазах у нее появились слезы. Дрожащей рукой она достала из кармана сложенную вчетверо бумажку и протянула ее Дмитриеву. Червяков наклонился над женщиной: - Успокойтесь, успокойтесь. Человек, которого вы искали, перед вами. Расскажите мне все по порядку, и я вам помогу. Женщина продолжала всхлипывать. Дмитриев развернул листки и стал читать. Чем дальше углублялся в чтение, тем лицо его становилось тревожнее и бледнее. Червяков заметил, как снова начала подергиваться его правая щека. Четыре странички были плотно исписаны красивым убористым почерком. Дмитриев читал долго, словно изучал каждую букву; растопыренная ладонь его машинально поглаживала волосы. Кончив читать, он еще с минуту сидел в задумчивости, затем глухо спросил у женщины: - Казачьи отряды по дороге встречались? - Все станицы, все хутора кишат служивыми. Сколько раз меня останавливали: "Куда идешь? Зачем идешь?.." Я им говорила, что иду в Алексеево, что там у меня сестра при смерти лежит. Если бы сказала правду, не пропустили бы. В одном хуторе пристал хорунжий: "Врешь ты баба!.." Не пускает, и все. Я в слезы, да только слезами и вымолила. Василий Иваныч наказывал, чтобы я обязательно это письмо лично вам передала. Он сказал, что вы сможете освободить Игната. Товарищ Дмитриев, как же теперь, а?.. Председатель Совдепа передал письмо Червякову, а женщине утешительно сказал: - У вас горе, но и нам сейчас трудно. Не печальтесь особенно, Игнат ваш вернется домой. Мы освободим его, но на это нужно время. А за письмо большое спасибо! - Нельзя ждать, они изрубят Игната на куски, как того комиссара, что с ним ехал... - Не посмеют... А вы сами видели зарубленного комиссара? - Видела. Он прямо возле сена в овраге лежит, - женщина словно вновь стояла перед изувеченным трупом, влажные глаза ее были широко раскрыты от испуга. - Да-а... - протянул Дмитриев. - Вы пока идите и отдохните, а мы выясним обстановку. Кстати, у вас есть в городе знакомые, где бы вы могли остановиться? - Есть сестра. Возле Макаровской мельницы живет. Муж ее там работает. - Вот и идите к ней. А мы все узнаем и завтра... поможем!.. - Спасибо, товарищ Дмитриев. 3 В письме, которое принесла женщина, рассказывалось о том, как были схвачены посланцы Совдепа - Мендигерей и Игнат. Они ехали навстречу выступившему из Оренбурга отряду и должны были провести его в Уральск кружной дорогой, обойдя стороной большие недружелюбные казачьи станицы. Известие это не на шутку встревожило Дмитриева и Червякова. Было ясно: Оренбургский отряд запаздывал, а казачьи пики уже нависали над Совдепом... Никто из них - ни Дмитриев, ни Червяков - не сомневались теперь, что белоказаки, стягивавшиеся возле города, не сегодня-завтра начнут открыто нападать и громить Совдепы. А что они, совдеповцы, могут противопоставить этим вооруженным казакам? Нужно было что-то срочно предпринимать. Кто мог выдать Мендигерея и Быкова? Неужели среди членов Совдепа есть предатель? - Павел Иванович, не кажется ли вам, что кто-то раскрывает наши планы врагу? - Да, что-то тут есть... Судя по письму, казаки специально подстерегали их в овраге... Значит, станичный атаман все знал заранее, вернее, был кем-то предупрежден. - И этот кто-то был, разумеется, из города. - Что же теперь делать, Петр Астафьевич? - Нужно срочно собрать членов иcпoлкoмa. Обсудим положение и первым долгом создадим подпольный комитет. А потом, на комитете, решим, что делать дальше. Не успел Дмитриев договорить, как в кабинет, тяжело дыша, вошел Абдрахман. - Плохие вести, товарищи, - с порога бросил он. - В Верхней Барбашевке взбунтовались кулаки, нападают на Совдепы! Вот записка от Алексея Колостова: "Переселенцы не решаются защищать Совдепы от кулаков, страшатся казаков. Все труднее становится сколачивать отряды..." - Он протянул записку Дмитриеву: - Читайте! - Дурных вестей и здесь хоть отбавляй, - Дмитриев протянул письмо из Требухи. Абдрахман прочел письмо и, всматриваясь в подпись, спросил: - Кто это Василий Быков? - Учитель, из Требухи, брат Игната Быкова. - Значит, Мендигерей?.. - Да, зарубили казаки Мендигерея, а Игната арестовали. Неизвестно, что еще с ним сделают, - с грустью сказал Червяков, глядя на листки, исписанные мелким, аккуратным почерком, будто они были повинны в случившемся. - Предали... - задумчиво проговорил Абдрахман. С минуту он стоял молча, затем снял шапку и наклонил голову, словно стоял возле тела убитого комиссара и отдавал последний товарищеский долг. Дмитриев и Червяков тоже встали и, склонив головы, замерли. В комнате воцарилась тишина. Первым нарушил ее Абдрахман: - Это Яковлев проболтался, когда ходил в Войсковое правительство. - Как?.. - Что он там говорил? Абдрахман коротко рассказал товарищам все, что узнал об этом из уст самого же Яковлева. Яковлев потребовал от Михеева немедленного ответа на ультиматум Оренбургского Совдепа и пригрозил, что в случае неповиновения большевики заставят силой распустить правительство и разоружиться казаков, так как из Оренбурга движется в Уральск красногвардейский отряд. - Беспринципный болтун! Конечно, это он разболтал... - Правая щека у Дмитриева снова сильно задергалась. - Это не болтливость - это предательство! Вот что, в семь часов вечера в типографии совещание... там все решим. Кабинет опустел. Дмитриев вышел последним. У дверей остались стоять два солдата с винтовками. 4 В небольшой комнате типографии было тесно, хотя присутствовали далеко не все коммунисты Уральска. Совещание созывалось в спешном порядке, и многих просто не успели оповестить. Здесь были двое с Макаровских мельниц, восемь человек из различных учреждений города, четверо рабочих типографии и пять членов областного исполнительного комитета. Всего присутствовало девятнадцать человек. Выходившие на улицу окна были наглухо завешены, двери заперты на засов. В комнате накурено и душно, резко пахнет типографской краской. Кто-то предложил открыть форточку. Холодная струя воздуха ударила в лица, стало легче дышать. Керосиновая лампа горела тускло, в полумраке лица собравшихся казались желтыми и неподвижными. В глубине комнаты, прислонившись к стене, о чем-то вполголоса переговаривались два члена исполнительного комитета - Нуждин и Половинкин. Их серые шинели и форменные военные фуражки сливались с фоном стены. Напротив за столом сидел Червяков и что-то писал. Собрание еще не началось. Многие из присутствующих не знали в лицо Дмитриева и теперь с интересом и любопытством разглядывали его. Он был в кожаной куртке и шапке с кожаным верхом, отделанной черным кудрявым мехом. При сумрачном свете лампы похудевшее лицо его казалось суровым; когда он поворачивал голову, за ухом розоватым полумесяцем мелькал маленький шрам. Дмитриев наконец открыл совещание. Говорил он просто и всем понятно. Он рассказал о том, что Советы в России окрепли, взяли прочно власть в свои руки, что уже создана Красная Армия рабоче-крестьянской власти. Теперь оставалось как следует укрепиться только на окраинах. В соседних с Уральском городах - Оренбурге и Саратове - Совдепы тоже уже имеют большую силу и успешно подавляют контрреволюционные вылазки. Дмитриев говорил о том, какое положение создалось в Уральске, о готовящемся контрреволюционном мятеже белоказаков во главе с Войсковым правительством. - Надо вооружаться. От того, как быстро мы сумеем сколотить на заводах боевые дружины, будет зависеть исход предстоящей схватки. Надо немедленно, сразу же после совещания, приступить к организации дружин. Правда, оружия мало, его всем не хватит. Дмитриев стоял у окна, бледное лицо его было сумрачно. Под ввалившимися глазами лежали тени, а на лбу прорезались три тонкие морщинки. - Товарищ Дмитриев, - сказал Червяков, - всем ясно: положение серьезное. Может быть, снова придется уйти в подполье. Давайте сегодня подумаем насчет создания подпольного комитета. Этот комитет должен будет возглавить борьбу, если нам действительно придется уйти в подполье. Кроме того, на заводах для непосредственного руководства надо назначить тройки и пятерки из коммунистов. - Возможность подполья не исключена, - согласился Дмитриев. - Мы должны быть к этому готовы. Мне кажется, что все члены исполнительного комитета Совдепа должны стать во главе подпольных партийных групп. - Верно! - Правильно! - Партийные группы, - продолжал Дмитриев, - должны развернуть работу не только на заводах, но и в рабочих поселках и на окраинах города. Надо послать коммунистов в станицы, села и аулы и там разъяснить крестьянам, кто их истинный друг и кто враг. Абдрахман, стоявший у входа, беспокойно смотрел на товарищей; он хотел что-то сказать, но не решался. Когда шум голосов утих, он подошел к Дмитриеву и спросил: - Можно мне?.. Я хочу спросить и не знаю... - Говорите, товарищ Айтиев, спрашивайте, что вам непонятно. Если есть какие предложения, давайте обсудим их здесь. - Нет, не предложение, Петр Астафьевич. Вы сказали, что все товарищи, члены областного исполнительного комитета, должны возглавить подпольные партийные группы. Это верно: у партийцев и у членов Совдепа цель одна и та же. Но, товарищи, я же не член партии. Как я буду вести партийную работу? Здесь, по-моему, что-то не совсем так. У казахов есть хорошая пословица: "Если вначале разговор крепок, то и дела будут хорошие". Давайте сейчас все это выясним. Конечно, меня товарищи не оттолкнут, не скажут: "Уйди!.." Я это знаю, но... - Айтиевич, мы вас очень хорошо знаем и доверяем вам. Я, к примеру, давно считаю вас коммунистом, - сказал Червяков. - Я тоже давно считаю вас коммунистом, - добавил Дмитриев. - Если у вас есть желание вступить в партию, мы можем принять вас сегодня, сейчас, на этом собрании. Я за вас поручаюсь и даю вам рекомендацию. - И я рекомендую, - сказал Червяков. - Ну, а третьим, кто поручается за вас, товарищ Айтиев, буду я. Я рекомендую товарища Айтиева в партию, товарищи, - проговорил Петр Нуждин. Абдрахман с минуту стоял молча, словно не понимая, что происходит, потом порывисто обернулся и кинулся обнимать сидевшего рядом Червякова. Отпустив его, с веселой и счастливой улыбкой неуклюже зашагал к Дмитриеву. Но Дмитриев сам уже шел навстречу товарищу. Он обнял Айтиева и поцеловал, уколовшись о его черные усы. Абдрахман волновался, с благодарностью посматривая на товарищей. Коммунисты один за другим подходили к Айтиеву, поздравляли его и крепко пожимали руку. В комнате воцарилась торжественная тишина. - Товарищ Айтиев, - заговорил Дмитриев, - вот вам первое ответственное поручение: спрятать как можно дальше и надежнее документы Совдепа и политическую литературу. - Хорошо, - подумав, ответил Абдрахман. - Я знаю, куда можно спрятать. Разрешите выполнять? - Погодите. Возьмите с собой кого-нибудь из надежных товарищей, одному вам, пожалуй, не справиться. - У меня есть надежные люди, а подводу я найду. - Зачем подводы? Куда ты хочешь спрятать?.. - В товарные склады купца Акчурина. - Акчурина?.. Это как же? - Из складов очень удобно рассылать листовки во все районы. Вместе с товарами... незаметно... Там наши люди работают, они помогут. И типографскую бумагу надо спрятать туда же. - Хорошо, идите, - согласился Дмитриев. Айтиев ушел. Коммунисты поочередно получали задания и расходились. На кожевенный завод для организации боевой дружины был послан рабочий Половинкин, на мельницу - Нуждин. ГЛАВА ШЕСТАЯ 1 В небе стыли облака. Со стороны Шагана дул пронизывающий холодный ветер, обжигая лица, заставляя прохожих ежиться и поднимать воротники. Середина марта, а зима, казалось, и не думала отступать. В этот вечер было особенно холодно. Слегка подтаявший за день снег взялся голубоватой ледяной коркой. Мостовая звенела под каблуками прохожих, и звонкий цокот казачьих коней раскатывался по городу, казачьи пикеты разъезжали за мостом, по центральным улицам, на окраинах. Сями пробирался по темным улицам спящего города. Он больше страшился топота копыт, чем морозного ветра. Едва где-нибудь вблизи слышалась конская дробь, мальчик вздрагивал, прижимался спиной к забору и так, затаив дыхание, стоял до тех пор, пока не проезжал пикет и не стихали вдали дробные звуки копыт. Тогда он осторожно двигался дальше. Руки мерзли от холода, идти было трудно, Сями то и дело спотыкался. Когда проходил мимо большого дома с широкими окнами, закрытыми ставнями, одеревеневшие пальцы выпустили кисть. Сями, может быть, и не почувствовал бы, что выронил кисть, но он услышал, как деревянная ручка звонко ударилась о хрупкий ледок. Сквозь щели ставен на дорогу падал слабый свет. Сями нагнулся и на ощупь стал отыскивать кисть. Пальцы натыкались на шершавые ледяные выступы, проваливались в ямки, выбитые капелью. Найдя кисть, он засунул ее за рукав и стал растирать окоченевшие руки. Впереди виднелось парадное крыльцо. Сями осторожно поднялся по ступенькам и оглянулся вокруг - никого... Прислушался - тихо. Мазнул кистью по двери, наклеил листовку и, крадучись, пошел дальше. Там, где останавливался Сями, на стенах и дверях оставались листовки. На них крупным типографским шрифтом было напечатано: ГРАЖДАНЕ! БЕЛЫЕ ГЕНЕРАЛЫ И АТАМАНЫ - ЗАЩИТНИКИ ЦАРЯ И НАСИЛИЯ - ХОТЯТ РАСПУСТИТЬ ИЗБРАННЫЙ РАБОЧИМИ И КРЕСТЬЯНАМИ СОВДЕП! ВСТАВАЙТЕ ПРОТИВ ГЕНЕРАЛОВ И АТАМАНОВ! ЗАЩИЩАЙТЕ СОВДЕП! Мальчик остановился возле высокого крыльца. Оно показалось ему знакомым. Он подошел ближе. "Да это дом Курбанова!.." На крыльце, прижавшись к дверному косяку, стоял человек. Сями его не было видно, но Хаким хорошо видел мальчика. Хаким недоумевал: "Что ему нужно? Может, заблудился и теперь разыскивает нужный номер?.. А может, к кому в окно забраться хочет?.." Хаким решил не выдавать себя и проследить, что будет делать мальчик. Сями Гадильшин работал учеником-наборщиком в типографии, но Хаким его не знал. Остановившись перед высоким крыльцом курбановского дома, он раздумывал - клеить или не клеить листовку. Курбанова, работающего переводчиком у татар и казахов, Сями знал, несколько раз видел его среди рабочих и считал "нашим". Но дорогой, красивый костюм, который носил толмач, и его суровый вид смущали мальчика. "Может, и не наш!.. А, чей бы то ни был, читай!.." - решил Сями и, мазнув кистью ворота, наклеил листовку. Крадучись, Сями прошел еще несколько кварталов и очутился перед двухэтажным каменным домом. Приподнявшись на цыпочках, Сями одну за одной стал наклеивать листовки в простенках между окнами. Номерной фонарь светил ярко, и Сями торопился. Возле ворот он опять на минуту задержался, читая вывеску: Судейская контора ПРОКУРОР БАРОН ДЕЛЬВИГ "Пусть читает" - и Сями быстро наклеил на ворота пять листовок. Потом облепил листовками фонарный столб, забор и, отойдя в тень, облегченно вздохнул. Он был доволен тем, что ему удалось так хорошо разукрасить судейскую контору и дом барона Дельвига. Листовок оставалось мало, и Сями начал подумывать, что пора возвращаться. Он находился теперь в самом конце Губернаторской улицы. "Перейду на ту сторону, там ветер тише... еще к двум-трем воротам приклею и - в типографию, к печке..." Он шагнул вперед, поскользнулся и выронил банку с клеем. Железная банка звонко ударилась о лед и покатилась в канаву. Сями кинулся поднимать ее. Пока он шарил пальцами по снегу, во дворе залилась громким лаем собака. Послышались шаги - кто-то шел со двора к калитке, ворча и покашливая. Мальчик схватил банку и, перебежав на другую сторону улицы, спрятался в тень. "Поймают, за вора примут, изобьют еще, - подумал Сями. - Лучше пережду, пока все утихнет..." Он увидел, как из ворот вышел сторож, как стал пристально всматриваться в улицу, потом, цыкнув на собаку, хлопнул воротами и пошел к будке. Собака смолкла. Сторож, заслонившись спиной от ветра, прикуривал. Красновато-желтый огонек спички на секунду осветил лицо, бородатое и красное. Сями ждал, когда сторож уйдет, но тот не уходил. Цигарка его тускло вспыхивала в темноте. Неожиданно почти рядом с Сями раздался хрипловатый грубый голос: - Макар, не спишь?.. Мальчик вздрогнул, сжался в комок и замер. "По ту сторону крыльца... - догадался Сями. - Нужно было спрятаться куда-нибудь понадежнее". Под крыльцом виднелись оторванные доски. Сями заметил черный провал: "Залезу туда, спрячусь, не увидят..." Мальчик полез в дырку и вскоре очутился под крыльцом. Здесь было тихо, и он начал согреваться. Шаги сторожа скрипели за тонкой дощатой перегородкой. - Иди сюда, Макар, поболтаем!.. Его хриплый грубоватый бас отчетливо слышал Сями. Что отвечал сторож с противоположной стороны улицы, мальчик не слышал. Ветер заглушал слова. Томительно и жутко было сидеть под крыльцом. Сями испуганно думал: "Зачем он зовет его сюда?.. Может быть, он заметил меня и теперь зовет соседа на помощь, чтобы вдвоем схватить?.. Нет, если бы видел, сразу бы поднял шум. Ему, очевидно, скучно, и он хочет поговорить..." Мальчик держался настороже и был готов в любую минуту выскочить из-под крыльца и пуститься наутек. Он слышал, как подошел сторож с противоположной стороны. Тревога нарастала, сердце учащенно билось. - Ну и погодка нынче, Макар, прямо-таки не верится, что март на дворе, - слышался хриплый грубоватый голос. - Да, Мартыныч, должно, где-то в верховьях снег выпал, ишь как оттуда леденит ветер!.. - Но скажу тебе, Макар, этот холод еще полбеды. Есть он - и не будет его: все от милости божьей... А вот когда люди меж собой стужу сеют, это худо, от этого добра не жди. Чуется мне, польется людская кровь... - Прослышал что, аль так, со своего разумения? - Денщик давеча сказывал... Полковник-то в штаб ушел, а он, значит, ко мне - дай, мол, табачку, ну и разговорились. - Так что же он сказывал, Мартыныч? - Многое говорил, рази упомнишь все. Разговор он подслушал своего полковника с генералом... Шустрый парень. Прикидывается вроде простачком, а сам себе на уме. Ведь полковник-то в нашем доме живет. Да ты же знаешь, может, видал его? - Полковника-то?.. Может, и видал. - Из Нижнего Новгорода приехал. Жена, говорит, там осталась, детишки... - Денщик-то что подслушал, ну-ка, про это... - Секретный, говорит, разговор был между генералом и полковником... Этой ночью, значит, должны всех большевиков переловить, а Совдеп распустить. - Да ну?!. - Вот те и ну!.. Слухай дале: атаман Мартынов, сказывают, двадцать казачьих сотен в город привел, расставил их по окраинам, казармы занял... И у Шагана стоит сотня. А еще из нижних станиц: Бударинской, Сахарной да и Верхне-Дарьинской десять сотен должно прийти. Быть крови, Макар, непременно быть!.. - А он те не врал? - Христом клялся. - Да-а, тадыть разгуляются казачки... - Люди толкуют, что на подмогу казакам аглицкие и французские войска идут, вон оно как, - Мартыныч для большей убедительности прищелкнул языком. Сями не понял, что означало "аглицкие и французские войска", но, очевидно, это было что-то страшное и, во всяком случае, страшнее казаков. Так подумал мальчик. Вслушиваясь в разговор сторожей, он окончательно решил, что они - "наши" люди. Дрожа от холода, поджимая колени к груди, Сями старался не пропустить ни одного слова из их разговора. Он знал, что казачьи атаманы - это безжалостные и злые люди, но то, что услышал сейчас от сторожей, поразило его. "Ловить большевиков?.. Это значит - дядю Абдрахмана, дядю Дмитриева?.. Как же так, а дядя Абдрахман ничего не знает об этом!.." Сями уже готов был выскочить из-под крыльца и бежать в типографию, чтобы рассказать Айтиеву обо всем, что слышал сейчас, но сторожа снова заговорили, и мальчик решил дослушать до конца. - Поговаривали, Мартыныч, что красные захватили Саратов и Самару. Верно ли? Что-то теперь о них ничего не слыхать. - В том-то и вся соль. Оттель прогнали офицеров, так они сюда, на окраину. Россия-то матушка большая. А и здесь им, видать, тоже на хвост наступили, вот они и поднимают головы. Наступил змее на хвост, она вмиг голову вскинет и так и норовит ужалить. - Не на хвост бы наступили, а на голову. Жало-то вырвать можно вместе с зубом. - Если бы одна голова, а то казаков-то много, кишмя кишат. Так просто они не поддадутся. - А кого больше, Мартыныч, как ты думаешь, красных или белых? - Странно ты рассуждаешь, Макар, прямо как ребенок. Я тебе вопросом на вопрос отвечу, а уж там ты догадывайся сам, что к чему. Ты знаешь рыжего рысака барона Дельвига? - Ну, знаю. - Видал у него на лбу белую звездочку?.. Вот теперь посуди, каких волос больше на том рысаке, красных или белых? - Ишь ты, - рассмеялся Макар. - Конечно, красных больше. А белых, выходит, только что на лбу и есть. - Вот именно. Кого множество в России? Мужиков. Кого полно в России? Рабочих. Кого меньше? Хозяев. Сам Овчинников, Садыков да управляющий - трое. А рабочих - пятьсот. И все они - красные. Да и в селах, к примеру, одни хохлы землю пашут. Их - море, а казаков хуторских - островки. - Так-то оно так, да только вот непонятно, отчего же тогда казачьи атаманы на мужиков лезут. Ведь горстью земли пруда не засыпешь. - Мало ли отчего, власть-то им терять не хочется. Тут понимать надо, - многозначительно проговорил Мартыныч, и чувствовалось, что он чего-то недосказал. - Мартыныч, слышишь - топот!.. Сями тоже услышал конский топот, доносившийся откуда-то со стороны моста. Он приподнялся и подполз к выходу. - Да это ветер шумит, - возразил Мартыныч. Он был немного глуховат и ничего не слышал. - Ты, Макар, побольше листовок читай, что Совдеп расклеивает. Их пишет учитель Червяков. Честный человек, смелый, ума - палата!.. - Читай не читай, все одно толку мало. Они-то по-своему, по-ученому пишут, где нам понять. И вообче, какой толк с нас, стариков. Э-э, да что там говорить, - вздохнул Макар. - Погоди, паря, еще какой толк выйдет. Впереди дел много. Хотя бы, скажем, Совдеп избирать зачнут, а ты - тут как тут и тоже руку подымешь... - Дядя Мартыныч верно говорит: Червяков, Абдрахман - наши!.. Дядя Макар - наши!.. - крикнул Сями, коверкая русские слова. Он выскочил из-под крыльца и стремглав пустился бежать по улице. - Господи!.. Антихрист!.. - услышал он позади. Это говорил обомлевший от испуга Макар. - Я тоже наш!.. - обернувшись, крикнул Сями и побежал еще быстрее. 2 Сями бежал, не чувствуя под собой ног, и чуть не сбил Хакима, сошедшего с крыльца курбановского дома и стоявшего теперь на тротуаре. Мальчик испугался. Он принял Хакима за человека, специально подстерегавшего его. Вывернувшись, Сями бросился на середину улицы. Но Хаким и не думал преследовать его; он пришел к Курбановым еще с вечера в надежде увидеть Мукараму, - может быть, выйдет она, может быть... Долго сидел на скамеечке крыльца, спрятавшись в тень, утомился и закоченел от холода и теперь, безнадежно махнув рукой, собрался уходить. Мальчика он узнал сразу: "Это тот, что наклеил листовку на ворота! - Он еще тогда позавидовал мальчику - холод, ночь, а он ходит с клеем и листовками. - Кто он? Кто послал его?" Хаким удивлялся смелости и решимости маленького Сями, который, может быть, отказался от теплой постели и ужина ради этой большой цели. Да, у мальчика была цель, а у него, Хакима?.. Какая у него цель?.. Хакиму хотелось остановить мальчика и поговорить с ним. Он выбежал на середину улицы, но Сями был уже далеко, как заяц несся по ледяному насту дороги и вскоре скрылся из виду. "Хуже мальчика, - мысленно проговорил Хаким. - Не могу добиться цели!.. Томлюсь, мучаюсь, и все из-за своей же глупости, из-за своей нерешительности. Нужно было днем зайти и все как следует узнать, почему Мукарама так вдруг изменилась... Что за причина? Скромничал. Не везде хороша скромность. Но все же что с ней?.. Хожу, а она, может, именно и нуждается в моей помощи?.. Как она тогда сказала: "Одного вашего желания недостаточно... Придет время, все узнаете!.." Странно. Что я узнаю и когда придет это время?.. Загадка. Ее надо поскорее разгадать, иначе - может быть поздно... А не кроется ли под этим какая-нибудь злая шутка?.." Придя на квартиру, Хаким сел на кровать и, обхватив голову руками, продолжал мучительно думать о Мукараме. Жил он возле татарской мечети, почти на окраине города, вдалеке от шумных и суетливых центральных улиц. Здесь даже днем было спокойно, а ночью обычно царила мертвая тишина. Но сегодня здесь чувствовалось волнение. Ветер доносил откуда-то обрывки разговоров и гулкий конский топот. К тому же всю ночь не спал хозяин дома. Он то и дело выходил во двор, хлопая дверями, и прислушивался к отдаленным выстрелам. Временами всадники проскакивали под самыми окнами, и тогда позванивали стекла. Хаким сидел в комнате один. Его товарищ сегодня не ночевал дома, где-то устраивал приехавших из аула знакомых и, видимо, остался с ними. В жизни человека бывают такие минуты, когда он далек от всего, что происходит вокруг. Все для него безразлично, - только свои думы, свои тревоги. В таком состоянии был теперь Хаким. Он несколько раз принимался писать письмо Мукараме, но все написанное не удовлетворяло его. Прочитывая, он рвал на мелкие кусочки тетрадные листки и бросал на пол. Сидеть надоело. Хаким встал и принялся ходить из угла в угол комнаты. Но желание написать письмо Мукараме не покидало его. В голове складывались стихи. Он снова сел за стол и раскрыл перед собой чистую тетрадь. Но странно, пока ходил - стихи в мыслях получались красивые и теплые, а на бумаге ничего не получалось. Хаким писал и зачеркивал, писал и зачеркивал. Наконец кое-как удалось сочинить четверостишие. Он переписал его начисто и прочел: Ты - цветочек в саду моем, Над тобою кружусь мотыльком, Обнимаю, хоть листья твои Ядовитым пылят порошком. Прочел еще раз, стихи показались нежными и взволнованными. "Только последняя строчка немного грубовата... - подумал он. - И что-то уж очень знакомо, где-то я читал подобное?.." Он стал сочинять дальше. На бумагу ложились длинные неуклюжие строки. Стихов не получалось. Хаким в конце концов оставил затею со стихами и написал обычное письмо. Прочел - вышло сердечно и нежно. Подумав, он все же приписал внизу первое четверостишие неудавшегося стихотворения. Теперь было совсем хорошо. Он сложил страничку вчетверо, всунул в конверт и аккуратно вывел: "Лично Мукараме". Это письмо завтра надо во что бы то ни стало вручить Мукараме, и с этой мыслью, успокоенный, лег спать. А во дворе уже трубил зарю огненно-рыжий хозяйский петух. x x x Сями бежал без оглядки, спотыкаясь и падая. Вскакивал и, не обращая внимания на боль, снова несся что есть духу к типографии. Он понимал, что назревали какие-то большие события. "Черный замысел белых генералов!.. Насильники атаманы!" - вспоминал он отрывки фраз из листовок. Но теперь к тому, что он уже знал, прибавился подслушанный разговор двух сторожей. "Заберут дядю Абдрахмана, заберут, - думал мальчик. - Ведь он всегда по ночам в типографии работает. Придут и заберут... Быстрее надо ему рассказать все-все..." Абдрахман был во дворе. Он помогал рабочим выносить из типографии большие кипы бумаги и погружать их на сани. Сями схватил его за рукав и, задыхаясь от волнения и быстрого бега, потянул в сторону: - Идите сюда, дядя Абдрахман, идите!.. - Что случилось? Кто-нибудь послал за мной? - спросил Айтиев, обернувшись. - Нет, дядя Абдрахман, я сам хочу кое-что сказать вам. Вам одному... Айтиев несколько секунд удивленно смотрел на раскрасневшееся лицо Сями, а потом повел в типографию. - Ну? - Дядя Абдрахман, казаки хотят войну открыть против нас!.. Сегодня ночью собираются напасть!.. Все еще недоверчиво глядя на мальчика, Айтиев покачал головой: - Кто тебе об этом сказал? Сями торопливо, глотая окончания слов и задыхаясь от волнения, рассказал Айтиеву все, что узнал от сторожей. Абдрахман слушал внимательно. Известие это, казалось, совершенно не взволновало его. Сями удивился, что Абдрахман не торопился ничего предпринимать, и даже обиделся, что ему не доверяют. Он готов был расплакаться. - Старики правильно говорят. Ну, а ты скорее марш домой! Тебе совсем не нужно об этом знать. Это дело старших. Иди, - он похлопал Сями по плечу. Затем, словно кого-то упрекая, добавил: - Зря мальчугана посылают на такую опасную работу. "Даже не спросит, сколько листовок расклеил, все маленьким считает, - с обидой подумал Сями. - Ладно, вот вырасту!.." - Меня никто не посылал, сам пошел. Всю улицу обклеил листовками!.. - А самовольно пошел - это еще хуже. Надо будет кое-кого взгреть, чтобы за тобой следили. Ну что бы ты стал делать, если бы тебя вдруг поймали с листовками казаки? Что бы ты им сказал: листовки брал в типографии, а послал меня дядя Абдрахман? Так? - Сказал бы, что сам сделал и сам пошел. Я, дядя, казакам никогда правду не скажу, не маленький. - Ладно, иди, иди домой, нужен будешь, позову. Да без моего разреше