мен обладал волшебным кольцом, с помощью которого правил миром. Никто не мог найти этого кольца. Сулеймен его надежно спрятал. "Отправить за кольцом Сулеймена" в переносном смысле означает - отправить туда, откуда человек не возвращается. Беседа длилась до полуночи. Потом совершили тарауык*, попили кумыс и разошлись по домам. ______________ * Тарауык - молитва, которая читается во время поста всем аулом или отдельными семьями. Вместе с родителями был в гостях у Халена и Хаким. Когда старики приступили к чтению тарауыка, он ушел с джигитами и девушками играть в ак-суек*. Ни Загипы, ни Шолпан не было на лужайке. "Неужели ни одна из них не придет?.." - с грустью подумал Хаким. Он то и дело посматривал на юрту вдовы Кумис. С молодыми джигитами и девушками-подростками играть было скучно, и он наконец не выдержал и вернулся в аул. Когда проходил мимо юрты вдовы Кумис, чей-то тоненький женский голос окликнул его: ______________ * Ак-суек - название игры (дословно: белая кость). - Кто это ходит вокруг нашей юрты и подкарауливает? Хаким вздрогнул. "Это голос Шолпан! Несомненно, это ее голос!.." Но все же, чтобы окончательно убедиться, он пригнулся и стал разглядывать в темноте фигуру женщины. Шолпан возвращалась с реки с двумя полными ведрами воды. - Это ты, Шолпан? - Да. - Почему не позвала меня, вместе на реку сходили бы. Шолпан ничего не ответила, продолжала идти. - Выходи, Шолпан, будем играть в ак-суек. - Поздно уже. Да и не такие наши годы, чтобы играть в ак-суек. - Не поздно еще. Хаким замолчал. Все случилось так неожиданно, что он не знал, что еще сказать Шолпан, чтобы задержать ее хоть на минуту. Пока он подыскивал слова, молодая женщина была уже возле двери. Не оборачиваясь, она только чуть пригнулась, отодвигая полог, и скрылась в юрте. Идти к Халену в такой поздний час было неудобно. Домой возвращаться тоже не хотелось. Он постоял еще немного, прислушиваясь к ночным звукам степи, затем присел на корточки и оглянулся вокруг. Было слышно, как Шолпан устанавливала ведра в юрте, как тарахтела посудой и о чем-то негромко разговаривала со свекровью. Вдруг Хакиму показалось, что полог над дверью юрты приоткрылся и кто-то вышел. Он еще пристальнее стал всматриваться во тьму, но никого не было видно. "Почему она не остановилась? Не захотела поговорить со мной? - подумал Хаким. - Ничего не сказала: выйдет или нет? Не может быть, чтобы она легла спать, выйдет!.." Оставаться возле юрты было неудобно, да и опасно, может кто-нибудь увидеть, и потом пойдут разные нехорошие толки. Хаким решил отойти к котану* - там темнее и удобнее ждать. ______________ * Котан - открытый загон. Юрты аула Халена были расставлены широким полукругом, как бы ограждая с трех сторон площадку, на которой располагался на ночь скот. Невдалеке от котана, где притаился Хаким, лежали коровы. За день вдоволь наевшись травы на богатых пастбищах, вдосталь напившись студеной воды из Анхаты, они теперь отдыхали, пережевывая жвачку и пуская с влажных губ тягучую слюну. Слышно, как они тяжело-тяжело вздыхают и шершавыми языками чистят ноздри и лижут свои бока. Тут же, сбившись в сплошные темные комки, дремлют овцы. Неожиданно вскочил ягненок и жалобно заблеяв, стал тыкать мордочкой в пах матери. Безмолвно в степи ночью. Притих говор в плотно закупоренных юртах: задернуты дверные пологи, опущены вниз кошмы, закрыты дымовые отверстия, давно погасли еле светившиеся красноватые огоньки керосиновых ламп. Над аулом шумно пролетели утки, и снова тихо. Казалось, прошло много времени, а Хаким все продолжал сидеть возле котана. После шумного города, после тех тревог и волнений, которые ему пришлось пережить в последнюю неделю пребывания в Уральске, теперь было приятно ощущать тишину и покой ночной степи. Хаким вспомнил Амира. "Если бы Амир увидел меня здесь", - подумал он и усмехнулся. Бросив еще раз короткий взгляд на юрту вдовы Кумис, Хаким поднялся и медленно зашагал с своему аулу. ГЛАВА ШЕСТАЯ 1 Норовистая вороная кобылица и сегодня не желала подходить к жели - веревке, протянутой между двумя большими кольями, к которой привязывают жеребят-сосунков. Вытянув шею, она стремительно мчалась в степь. Почти на целый аркан впереди нее скакал жеребенок. Жумай на рыжей лошади старался догнать их и завернуть к косяку, но это ему не удавалось. Мальчик изо всей силы нахлестывал лошадь, кричал и дергал повод, но рыжая была гораздо слабее вороной и с каждой минутой все отставала и отставала от беглянки. - На камчу нажимай!.. Камчой ее, камчой стегай!.. - сердито ворчал Асан, размахивая куруком*. ______________ * Курук - шест с петлей для ловли лошадей. - Хорошо стоять возле жели и покрикивать: "Стегай, стегай!" - съехидничал стоявший рядом Кубайра. - Вон Хален вышел, - перебил Кубайру Асан, указывая куруком в сторону юрты учителя. Хален стал седлать серого коня, намереваясь, очевидно, ехать в степь и помочь мальчику подогнать кобылицу к жели. - Пойди-ка, Асан, сядь сам на серого и пригони вороную с жеребенком. Неприлично же учителю, человеку степенному, гоняться в степи за кобылицей... Асан торопливо подошел к учителю, взял у него серого и, вскочив в седло, поскакал в степь. Вскоре вороную удалось подогнать к жели. Асан стреножил ее, а жеребенка, поймав куруком, привязал к веревке. Женщины начали доить кобылиц, мужчины же, постояв еще немного, отправились в юрты, так как уже начинало припекать солнце. Кубайра и Асан, всегда помогавшие Халену в хозяйстве, пошли к учителю пить кумыс. Они сели на кошме, поджав под себя ноги. Макка поставила перед ними наполненные приятным холодным кумысом деревянные чашки - тостаганы. Асан почти залпом осушил свой тостаган и крякнул от удовольствия. Белые капельки кумыса повисли на рыжих усах. - Кажется, кто-то подъехал к юрте, - сказал он, медленно приподнимая туырлык* и всматриваясь. Спешившихся возле юрты всадников было видно плохо, и Асан никак не мог узнать их. - Кажется, старшина Жол приехал, вроде его чекмень... С ним какие-то люди в шинелях... Сюда идут!.. ______________ * Туырлык - кошма, прикрывающая низ юрты. Возле юрты послышались торопливые шаги. Дверной полог дрогнул, и на пороге появились люди. Двое из вошедших были военными, за плечами у них - винтовки, на поясных ремнях - подсумки с обоймами. Третий - старшина Жол - одет в просторный темный чекмень, с руки у него свисала плетка. Военные молча, неприветливо оглядели юрту. Асан и Кубайра недоуменно переглянулись, не зная, что делать и что говорить; учитель, казалось, был совершенно спокоен, ни один мускул не дрогнул на его лице, он продолжал лежать на подушках и равнодушно выжидать, что скажут вошедшие. Чернолицый военный в упор рассматривал Халена. Старшина Жол топтался у порога. Ему, как видно, было неудобно за своих спутников, что они, войдя в юрту, даже не поздоровались с хозяевами. Он шагнул вперед и торопливо проговорил: - Здравствуйте! Асан и Кубайра встрепенулись, стали отодвигаться в сторону, освобождая почетное место для гостей. Хален степенно ответил: - Проходите, садитесь, милости просим! Всегда сдержанный и спокойный, учитель медленно вынул из-под локтя подушку, на которую облокачивался, и отодвинул ее в сторону. Он смотрел на вошедших, изучая лица, стараясь прочесть в их глазах, зачем они приехали. Представительный вид хозяина и скромное, но довольно красивое убранство юрты, казалось, несколько удивили и обескуражили военных. Привыкшие бесцеремонно врываться в чужие юрты, грубо покрикивать на людей, везде и всюду себя чувствовать хозяевами, они не знали, как вести себя здесь - не у бедного и не очень богатого, но, очевидно, уважаемого в округе человека: то ли пройти на почетное место, куда пригласил их хозяин, то ли примоститься где-нибудь с краю, у стеночки. Учитель заметил смущение вошедших, но не подал вида. "Эх, бедные джигиты, - подумал он, - пасти бы вам овец, косить сено, собирать урожай... Были бы вы добрыми, хорошими людьми. А сейчас - что из вас сделали? Как быстро меняется человек, стоит только дать ему в руки оружие и одеть на него форму, - высокомерия хоть отбавляй. Дико и нелепо, когда человек перестает быть самим собой. Бедняги, хоть бы винтовки правильно умели держать. А пряжка, пряжка-то у этого рыжего - совсем сползла под живот... Эх, несчастные вояки, и портянки торчат из сапог..." - думал Хален, глядя на рыжебородого казаха-военного, и тот, почувствовав на себе оценивающий взгляд учителя, еще больше забеспокоился. - Проходите, проходите! - повторил приглашение Хален. - Откуда едете, старшина? - Из Кзыл-Уйя... Едем набирать лошадей и джигитов, - сказал Жол, представляя военных учителю и знаками давая понять ему, что надо как можно радушнее принять их. Учитель в знак согласия кивнул головой: - Проходите, джигиты! Жол, топчась позади военных, продолжал подавать учителю знаки: "Приглашай, приглашай лучше!.." Хален отвернулся и стал прислушиваться к голосам, раздававшимся за стеной юрты. - Там кто-то из ваших остался? - спросил он у Жола. - Жагалбай с конями... Знаете Жагалбая? Он добровольно, с согласия аксакалов, записался на службу... Один из военных, чернолицый и черноволосый, которого старшина назвал Сары, снял с себя винтовку, прислонил ее к стене юрты и, неуклюже прошагав по кошме, сел рядом с Кубайрой. Другой, рыжебородый, выше ростом, плечистый и старше по возрасту, тоже скинул с плеча винтовку. - Проходите сюда, - пригласил его Кубайра, указывая на место рядом с учителем. - Мне и здесь хорошо, - буркнул рыжебородый, усаживаясь между Кубайрой и Асаном. Несколько минут в юрте царило молчание. Первым нарушил его Асан. Он обратился к Жолу: - Как поживаете, старшина, все ли благополучно дома? - Слава аллаху, пока что идет все хорошо. А как ты, Асан, поживаешь? Как вы, Халеке, дай аллах вам счастья на новом месте! Слышал я, что вы совсем недавно перекочевали на джайляу? - Недавно, недели полторы назад... Как у вас дома, как здоровье вашей суженой Бактылы? - в свою очередь спросил Хален. - Да, да, как здоровье Бактылы? - Макка продолжала перебалтывать кумыс в сабе. - Дай-ка я сам займусь кумысом, а ты, Макка, пойди поставь самовар, - сказал Хален жене и, обращаясь к гостям, добавил: - У вас, наверное, найдется время отобедать, а? - Пожалуй, можно будет и перекусить, слава аллаху, дни сейчас длинные, - поспешил вставить Жол. "А то еще эти тупоголовые вояки возьмут да откажутся", - подумал он, вопросительно посмотрев маленькими, как кнопки, хитрыми глазами на военных. - Только нельзя ли как-нибудь поскорее, - добавил старшина. Он заметил висевшее над кобеже (деревянным сундуком, предназначенным для хранения продуктов) жирное подсоленное баранье мясо. "Да и кобеже не пуст..." - подумал он, оценивающе глядя на емкий сундук. - Нет, нет, - возразил черноволосый Сары, - большое спасибо за приглашение, но мы - люди военные, и нам никак нельзя задерживаться. Выполняем срочное задание. Вот только кумыса отведаем и двинемся дальше. Мы бы и не заехали к вам, если бы не старшина, это он притянул нас сюда... А ты, старшина, - Сары резко повернулся к Жолу, - брось эти разговорчики: "Дни длинные..." До сих пор не сумел собрать ни коней, ни джигитов, ни денег!.. Смотри, отвечать придется! Сары все больше и больше осваивался с окружающей обстановкой и, уже не стесняясь, начал говорить громко и грубо. Правда, он прикрикнул на старшину, но это встревожило не только Кубайру и Асана, но и учителя. Удивленно и испуганно посмотрела на черноволосого и Макка. Заметив, как гордый и самолюбивый, привыкший только повелевать старшина Жол беспомощно съежился от слов Сары, Кубайра нагнулся к уху Асана и прошептал: - Смотри: поджал хвост старшина, как побитая собака. Но старшина Жол ежился не столько от угроз черноволосого, сколько оттого, что тот отказался от обеда. Так аппетитно пахло мясом и копченой конской колбасой - казы, что у старшины текли изо рта слюнки. Он предвкушал вкусный обед, но Сары неожиданно лишил его этой возможности. Между тем Хален, наполнив белым ароматным кумысом принесенные женой тостаганы, подал их гостям. - Присаживайтесь поближе к дастархану, - пригласил он. - День нынче жаркий, пить хочется. Вот и выпейте прохладного кумысу. Гости почти залпом выпили кумыс, жажда давно уже мучила их. Жол пил крупными глотками, жадно, словно готов был проглотить сразу всю чашку. Хален снова наполнил тостаганы и поставил их перед гостями. - Давно ли на службе? - спросил он у рыжебородого. - Родом откуда? - Служим с самой весны. Бугонтайцы мы, - ответил военный, и на лице его появилась теплая улыбка. - Мне кажется, я где-то вас встречал. Не в Джамбейте ли живете? - В прошлом году работал там базарным. Я - сын Маймака, меня зовут Сарсен. - Да-а, - протянул Хален, - не базарным, наверное, потому что там третий год базарным работает Шымыр. Я его отлично знаю. А вы - не тот ли самый джигит, что частенько вместе с Шымыром по базару ходил? Маймаков не нашелся что ответить и, чтобы скрыть свое смущение, снова принялся за кумыс. Осушив до дна тостаган, он отставил его в сторону и крикнул на старшину: - Заканчивай поскорее здесь свои дела и едем дальше! Жол недовольно почмокал губами и встал. - Халеке, - сказал он, в упор глядя на учителя, - получено распоряжение: в три дня с каждого очага собрать налог. Сегодня мы будем в ауле Сагу, завтра в других аулах. Послезавтра снова вернемся сюда. Постарайтесь, чтобы в вашем ауле к этому времени весь налог был собран. Да еще вот что: надо подготовить списки джигитов, годных к службе. Таково требование Кзыл-Уйя. Сделайте так, чтобы джигиты записывались добровольно. Пусть берут пример с Жагалбая, сына Байназара. Он добровольно записался и нисколько не жалуется на службу. Сородич хаджи Каримгали тоже записался. Обо всем этом, что я сейчас сказал вам, вы должны рассказать хаджи Жунусу, пусть и его аул готовится... - Я лично не собираюсь платить какие бы то ни было налоги, - тихо, но решительно заявил Хален. - Вы прекрасно знаете, что сельские учителя не платят налогов. Мои обязанности - учить детей, а не налоги собирать. Я не нанимался к вам, старшина, в помощники. Да и возраст у меня уже не такой, чтобы быть на побегушках. Кроме того, я вообще против всяких незаконных налогов, которые особенно в последнее время так щедро стали взимать с населения. Если вы затеяли это бесчестное дело, доводите его до конца сами. Хаджи Жунусу я тоже передавать ничего не буду, поезжайте сами к нему. Во время этого разговора в юрту вошел Кадес. Как и все жители окрестных аулов, он недолюбливал Жола. Теперь, услышав его распоряжение о сборе налогов, решил подшутить над ним. - Ты сам знаешь, старшина, что мы мирные, кроткие бедняки, - начал он, заговорщически подмигнув Кубайре. - Мы всегда рады встретить почетных гостей и помочь им в любом деле. Вы говорите, что вернетесь к нам через три дня. Хорошо, все эти три дня мы готовы беседовать с людьми, чтобы они к сроку сдали налог и записались на службу. Мы и сами тоже должны заплатить налог. Но для этого нужны деньги. Ареш и Кубеке давно уже собираются отвести кое-какой скот на базар и продать его. Да и я хочу продать шесть-семь овечек. Мы ничего не пожалеем для нашего Джамбейтинского правительства, только бы продать скот. Заплатим налог сполна. Только вот беда, на базар-то нынче опасно выводить скотину, говорят, ее отбирают там и ничего за нее не платят. Написал бы ты нам, старшина, бумажку, а? Чтобы никто нас не трогал. Печать при тебе? - Это верно, мы давно уже собираемся повести скот на базар, - подхватил Кубайра. - А бумажка нам крайне нужна, без нее ехать в город нельзя. Недавно я разговаривал с людьми из Уйректы-Куля, так они ни в коем случае не советуют ехать в город. Отберут, говорят, у тебя лошадь и дадут бумажку: "Взята в армию". А зачем нам, степным людям, бумажка, нам конь нужен. Это все равно что ты сейчас снимешь с меня шапку, а взамен выдашь бумажку. Скажи, разве бумажка заменит мне шапку? Нет, конечно. Так что давай нам, старшина, такое разрешение с печатью, чтобы никто в городе нас не тронул. Жол молча, исподлобья поглядывал на Кадеса и Кубайру. Молчали и оба военных. - Как будет платить налог Каипкожа? - сокрушенно покачал головой Асан. - Ведь у него всего-навсего во дворе одна старая кобыла. Хорошо, если удастся продать ее, а то отберут и ни копейки не заплатят... - Да, Каипкожа в очень тяжелом положении, почти при смерти, - добавил Кадес. - Умрет старик, если его единственного сына заберут на службу!.. - Есть ли на этом свете страна, где с людей не берут налоги? - воскликнул Асан. Это была его заветная мечта. - Довольно разговоров, - грубо оборвал Асана рыжебородый, щелкнув камчой по голенищу сапога. - Слушайте: если послезавтра не сделаете, что велено, не ждите от меня добра! 2 Глядя на молодую, только что народившуюся луну, плывшую рожками вверх по синему вечернему небу, старики сокрушенно покачивали головами: "Засушливый месяц будет, жаркий!.." Предсказания стариков сбылись: за весь месяц не появлялось в небе ни одной тучки, ни разу не было дождя, даже росы не выпадали, зато солнце палило неимоверно сильно, словно кипятком обливало притихшую степь. Начало знойной поры лета совпало как раз с окончанием уразы. Небо выцвело, стало неприветливым, белесым, мутным, развеялись устели-поле, выгорел типчак, темная полынь стала светло-бурой. По вечерам, когда к аулам сгоняли скот, над юртами поднимался серый туман пыли. Иногда налетали степные вихри, и тогда столб пыли поднимался высоко в небо и надолго застывал в одном положении. В полдень, в самые знойные часы, атаны* с крутыми горбами и верблюдицы устремлялись к золе и пыли. Защищаясь от назойливой мошкары и мух, они беспрерывно махали головами. Животные разыскивали потухший костер или старый, давно заброшенный очаг, разгребали золу своими огромными ступнями и ложились в нее, переворачиваясь то на один, то на другой бок. Если не было поблизости затухших очагов, верблюды ложились в дорожную пыль. ______________ * Атан - кастрированный двугорбый верблюд. Кобылицы, спасаясь от жары и оводов, сходились к жели, здесь же рядком располагались жеребята. Овцы сбивались в кучи, целыми гуртами неподвижно стояли они, опустив вниз голову и покачиваясь, издали они похожи на оре*, застланное сплошными рядами курта. В аулах тихо, словно замерла жизнь. Лишь изредка появляются женщины с кожаными конеками**, наполненными сладковатым кобыльим молоком. В жару люди отсиживаются в юртах и пьют прохладный кумыс, ведут степенные беседы и только с наступлением вечера выходят в степь. ______________ * Оре - навес для сушения курта. ** Конек - посуда из кожи, предназначенная для дойки кобыл. Хаджи Жунус велел приподнять кошму, прикрывавшую низ юрты, и потолще застелить пол свежим, зеленым тростником. После того как все было исполнено, Жунус вошел в юрту, снял с себя верхнюю одежду и, оставшись в нижнем белье, лег на разостланное тонкое одеяло. Под локоть он подложил мягкую пуховую подушку. Лежа на боку, он задумчиво расчесывал своими холеными пухлыми пальцами почти седую редкую бороду. Тростниковая подстилка и небольшой сквозняк приятно освежали в юрте воздух. Хаджи потягивался от удовольствия, поглаживая круглый, внушительный живот. Так старик Жунус спасался от зноя во время изнурительной сорокадневной летней жары. Тростниковую подстилку сменяли в его юрте два раза в день. Тяжелые зеленые снопы тростника приносили с реки младший брат Жунуса Бекей и старший сын Нурым. Они безропотно выполняли эту обязанность, словно религиозный обряд. Хаджи не был тщеславным, но любил когда к нему обращались с почтением, соглашались с ним, говоря: "Вы правильно сказали, хаджи-еке!" Не терпел старик Жунус, когда ему перечили, но и не уважал льстецов с их поклонами и сладкими речами. Теперь, лежа на свежем тростнике и наслаждаясь прохладой, хаджи думал о том, какая будущность ожидает его сыновей. Он любил их крепкой отцовской любовью, заботился об их образовании, делал все, чтобы выросли они настоящими, умными джигитами, но в сердце старика вкрадывалась какая-то смутная тревога - неспокойно было в степи, народ волновался, предчувствуя большие перемены. "Может быть, они станут такими умными и всеми уважаемыми учителями, как Хален, может быть - адвокатами, как Бахитжан?.. Может быть... Но где теперь им учиться? В Петербург закрыт проезд, в Оренбург - тоже, и даже в Теке сейчас ехать далеко не безопасно. Кругом одни раздоры... - мысленно рассуждал Жунус. - Правительство в Кзыл-Уйе и не думает об учении детей. Если так пойдет дальше, то, пожалуй, сбудутся слова Халена: "Ханское правительство ни за что не сможет создать валаят!.."* ______________ * Валаят - государство. - Хален умно толкует, - вслух заключил хаджи. - О чем он умно толкует? - спросила Балым. Она сидела в теневой стороне юрты возле самой решетки и сучила нитки. - Это я просто так сказал, - спохватившись, недовольно буркнул хаджи. Балым, окончив сучить нитки, достала иголку и попросила сына: - Адильжан, твои глаза острее, продень, пожалуйста, нитку в иголку! Мальчик сосредоточенно мастерил удочку, свивая из жестких длинных волос, надерганных из конского хвоста, леску. Он даже не посмотрел на мать - насупил брови и еще сильнее запыхтел, недовольный тем, что его отрывают от "серьезного дела". Балым держала в протянутой руке иголку и нитку. Адильбек нехотя отложил незаконченную леску, лениво поднялся и подошел к матери. - Гляди-ка, как штаны-то порвал! Неужели ты не можешь подобрать их повыше? Посмотри на других ребятишек, какие они аккуратные, а ты?! Снимай, заштопаю сейчас, - сказала Балым, глядя на изорванные штанишки сына. - Подожди, мама, мне некогда, - возразил Адильбек. - Чего ждать, что значит некогда?.. Неужели тебе нравится ходить оборванцем? Снимай сейчас же, починю, - уже строже добавила мать. - Да как же я буду сидеть без штанов? - упрямился мальчик. - Ничего, посидишь. Накинь пока на себя бешмет Али-бека, - настаивала Балым. Мальчик проворно скинул с себя штаны из кумачового ситца с изорванной до бедра правой штаниной и, скомкав их, бросил матери. - Тише, тут котел с молоком стоит! - сердито прикрикнула Балым на сына. Она обернулась, подняла упавшие рядом с котлом Адильбековы штанишки и принялась чинить. Адильбек, обидчиво надув губы, снова вернулся к своему "серьезному делу". Старик Жунус, искоса поглядывая на своего сына - упрямого и озорного мальчишку, улыбался. - Где ты набрал конского волоса? - вдруг строго спросил он. - Это не от нашей лошади. Вчера приезжал Сулеймен, кобыла его стояла на привязи. Пока он сидел у нас в юрте, я подкрался к кобыле и надергал, - ответил мальчик, нисколько не робея перед своим строгим и суровым отцом. "Сорванец, шалун!.." - подумал хаджи Жунус о сыне. Невольно вспомнились шаловливые проделки Адильбека. Он рос упрямым и капризным мальчиком, был обидчив, мог сердиться, как взрослый, а главное, не боялся ни угроз, ни побоев, делал то, что ему хотелось. Скажут ему: садись сюда, поближе, - он назло пересаживается дальше от дастархана; скажут: не озоруй, не крутись через голову, мозги свихнешь - ни за что не остановится, с еще большей живостью продолжает свое дело. Однажды кто-то из домашних, желая отучить его от этой дурной привычки, поставил сзади его широкое деревянное блюдо с кислым молоком и сказал: - Смотри, Адильбек, не крутись через голову, сзади тебя кислое молоко стоит, разольешь... Адильбек молча выслушал предупреждение и тут же, не говоря ни слова, повалился на спину и разлил молоко... Но и это не отучило его от нехорошей привычки делать все наперекор. Старик Жунус вспомнил этот случай и усмехнулся. Полузакрыв глаза, он снова начал думать о будущности своих сыновей. "Хаким - умный, сдержанный и спокойный, - мысленно рассуждал хаджи. - Алибек - тоже очень способный мальчик, но слишком застенчив и мечтателен, а этот сорванец - смел и отважен. Он-то наверняка пробьет себе дорогу. Покойный отец говорил мне: "Когда тебе был год, тебя полуживого вынесли из пылающей юрты... Спасся от смерти, теперь будешь жить долго, достигнешь своей цели..." Предсказания отца сбылись, слава аллаху, был богат, да и сейчас имею кое-какое состояние. В Мекку ездил, мощам пророка поклонялся, уважают меня в округе, считаются с моим мнением. Аллах дал мне сыновей, и все они пока живы и здоровы. А ведь трое из них так же, как и я, чуть не погибли. Хаким тонул в реке, за Алибеком и Адильбеком бура гонялся... Возможно, что они тоже будут жить долго и достигнут своего..." Об одном мечтал хаджи Жунус - чтобы его сыновья стали такими, как Хален и Бахитжан. Учитель и адвокат представлялись Жунусу самыми достойными людьми степи, которых уважал не только он, хаджи, а весь народ, все жители дальних и ближних аулов. Старик преклонялся перед их умом, верил им и часто обращался к ним за советом. Это Хален посоветовал ему отдать Хакима учиться в русско-киргизскую школу, Хален доказывал ему, что только образование принесет счастье молодому джигиту. - Наши женщины месяцами из бараньей шерсти прядут пряжу, - часто говорил учитель. - Это очень долгий и изнурительный труд. А потом из пряжи ткут мешки - тоже дело тяжелое и долгое. Вот смотри... - он показывал полосатый домотканый мешок для продуктов. - А теперь посмотри на мой костюм, он тоже соткан из шерсти. Шерсть расчесывали, пряли ее и ткали из нее сукно машинами. Да и шили этот костюм тоже на машине. Но чтобы управлять машиной, надо много учиться. Вот и нужно посылать детей в школы, чтобы они все умели делать. Много узнал хаджи Жунус от Халена. Часто учитель давал старику дельные советы по хозяйству. Он уговорил Жунуса купить сенокосилку, и хаджи был теперь благодарен ему за это. Дружба между хаджи и учителем с каждым годом крепла, свои аулы они ставили всегда рядом, словно родственники или очень близкие люди. Вот почему, когда подошел срок, старик Жунус, не задумываясь, отвел к Халену на обучение своих младших сыновей - Алибека и Адильбека. Так, в полудремоте, думая о сыновьях и неотложных хозяйственных делах, хаджи пролежал в юрте почти до самого вечера. Спокойствие его было нарушено неожиданным появлением Алибека. Запыхавшийся, бледный, мальчик вбежал в юрту и остановился на пороге. С минуту он стоял молча, беззвучно шевеля губами, затем с трудом, запинаясь, проговорил: - Гнедого коня!.. Гнедого коня!.. У мальчика дрожали колени, он больше не мог выговорить ни слова и медленно опустился на пол. Еще не успевший как следует окрепнуть от болезни, перенесенной после встречи с бурой, он снова был чем-то сильно напуган. Вслед за Алибеком в юрту вошел брат Жунуса Бекей. Одежда на нем была изодрана, по лицу струились кровяные потеки. Он тоже молча сел у порога и склонил голову. Хаджи с недоумением и тревогой смотрел на них, стараясь угадать, что произошло. Он уже хотел было расспросить у Бекея, что случилось, когда в дверях появился Ареш. - Хаджи-ага, старшина гораздо хуже пристава, - прямо с порога заговорил он. - Ехал он сейчас из аула Халена с двумя военными и наткнулся у водопоя на Беке. Беке как раз поил гнедого. Отобрали они у него коня, а самого избили плетками. Что же это такое, хаджи-ага? Грабеж среди бела дня!.. - О чем вы говорите? Кто взял коня? Какие военные? - хмурясь, спросил Жунус. - Вместе с ними был старшина, - угрюмо буркнул Бекей. - Какой старшина? - Жол. - А что за военные? - Не знаю. Один из них, рыжебородый, весь наш род проклинал последними словами... - Как ты мог допустить, чтобы оскорбляли наш род и избивали тебя? - набросился Жунус на брата. - Опозорился!.. Надо было биться до конца! Лучше умереть, чем быть жалким трусом!.. - Что я мог сделать, их трое... Огрел я одного путами по голове, тут на меня другие двое навалились, стащили с коня - и где же я с ними справлюсь?.. - робко начал оправдываться Бекей. Балым, бледная от испуга, готова была вот-вот расплакаться. Она только побаивалась хаджи. Но последние слова Бекея так подействовали на нее, что она не выдержала и запричитала: - О всевышний, опять ниспослал ты горюшко на нашу голову! Келин, келин, где ты? Промой хоть глаза Бекею! Что за напасть такая на нас, как это можно ни с того ни с сего избить человека!.. - Позови Халена! - попросил Ареша хаджи. Стоявший возле Бекея Адильбек, услышав слова отца, опрометью кинулся к выходу. - Ты куда? - строго прикрикнул на него отец. - Позову учителя... - Ты же не сможешь ему все объяснить. - Смогу. Скажу, что Бекея избили военные и отобрали у него коня. Скажу, что вы зовете его к себе, - выпалил Адильбек. Жунус ничего не ответил. Адильбек знал: если отец молчит, значит согласен. Мальчик выбежал из юрты и во всю прыть пустился по тропинке к аулу Халена. 3 Жили баркинцы дружно и мирно. Иногда возникали между соседями споры, случалось, что дело доходило до драки, но всегда все кончалось по-хорошему. Если баркинца обижал кто-нибудь из другого рода, все баркинцы вставали на его защиту: будь то на базаре, на тое или просто в степи. В такие минуты забывались все личные обиды; заступаясь за сородича, люди отстаивали честь всего своего рода. Посылая за Халеном, Жунус намеревался разрешить два вопроса: узнать, кто избил Бекея и отобрал у него лошадь, баркинцы или люди из другого рода (Хален должен был все это знать, так как военные заезжали к нему в аул), и посоветоваться, что делать. За последние десять лет хаджи не помнил ни одного случая, чтобы кто-нибудь побил баркинца. "Приехать в чужой аул днем, избить ни за что человека и угнать коня - это больше чем озорство. Если это люди из Кзыл-Уйя, то почему они не заехали ко мне и не поговорили?.. Значит, кто-то специально подослал их, чтобы нанести мне обиду. Ничего, Хален скажет, кто такие военные. Не мешало бы послать в погоню за ними десяток джигитов, отобрать у них оружие и коней да так избить, чтобы навек забыли сюда дорогу. Не Шугул ли это подстроил?.. Угнать именно моего гнедого, избить именно моего брата - это неспроста. Неужели Жол сам решился на такую подлость? Нет, не может быть. Слаб он, да и труслив, не стал бы рисковать... Впрочем, вполне возможно, что натравил его Шугул..." За юртой послышались мягкие неторопливые шаги учителя. Войдя, Хален спокойно и приветливо поздоровался. - Проходи, - пригласил Жунус учителя, стараясь не выдавать своего волнения. Он не торопился задавать вопросы Халену, хотя желал поскорее заговорить с ним. Учитель тоже не торопился. Поговорив со старой Балым о здоровье ее детей, Хален стал расспрашивать Жунуса о хозяйских делах. Хаджи накинул на плечи бешмет и хотел было подняться, чтобы лично усадить гостя на почетное место, но Хален возразил: - Не вставайте, не беспокойтесь, Жуке, вы же соблюдаете уразу. По тому, как были сказаны слова: "Вы же соблюдаете уразу", - Жунус понял, что учитель не постится, и решил предложить ему кумысу. - Старуха, налей-ка кумысу учителю! - окликнул он Балым и затем, обращаясь к Халену, добавил: - День жаркий был, может, выпьете прохладного кумысу? Здесь, в ауле хаджи, почти все жители строго соблюдали уразу. Не желая обидеть их, Хален не стал нарушать пост, только пригубил тостаган и тут же вернул его хозяйке. - Жуке, я знаю, зачем меня пригласили сюда, - начал он, видя нетерпение хаджи Жунуса. - Сегодня в полдень ко мне заезжал старшина Жол с двумя военными из Кзыл-Уйя. Они посланы ханским правительством собирать налоги с населения, мобилизовывать джигитов и коней на службу. В юрте у меня они сидели смирненько, как щенки, а отъехали - волки. Это они побили Бекея и угнали вашего гнедого. Когда правят волки, разве овцы могут спокойно жить? Это только начало, подождите, они еще не так покажут свои клыки. Поодиночке с ними бороться нельзя, против них надо выступать вместе, сообща. И ни в какую не идти им на уступки, твердо стоять на своем. Я им сказал, что никакого налога платить не буду. Кадес и Кубайра тоже сказали, что не могут. Нужно продать скот, а на базар вывести его нельзя - отбирают. Это, конечно, предлог, надо просто всем отказаться от налога, и все. А в отношении набора джигитов думаю так: кто хочет, пусть идет на службу, кто не хочет - сидит дома, чтобы никаких принуждений. Коней вообще не давать. Что вы скажете на это? - Об этом потом... Надо сейчас тех военных, что избили моего брата и увели коня, вернуть сюда и проучить как следует. Вот о чем я хотел с тобой посоветоваться. - Не следует торопиться, Жуке, - возразил учитель, видя, как гневно засверкали глаза хаджи. - Скандал ни к чему не приведет, а полюбовно с ними ни за что не сговориться - не те они люди. Они не хотят честно трудиться, служат ханскому правительству, как цепные псы хозяину. А хозяева-то - волки. Вот против них и надо делать облаву. Но в одиночку бороться нельзя, вот мой совет. Насчет коня не беспокойтесь, я послал Асана и велел ему передать Жолу, чтобы он не огорчал хаджи и немедленно вернул гнедого. Жунус усмехнулся. ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1 Невдалеке от аула пролегала балка. Весной со склонов стекали в нее талые воды и, бурля и пенясь, устремлялись вниз, к Анхате. Летом балка высыхала, и на ее пологих склонах, поросших густым разнотравьем, паслись ягнята и телята. По вечерам здесь собиралась шумная ватага ребятишек, почти до полуночи слышались их веселые, звонкие голоса. Местами склоны балки были покрыты зарослями чия, среди которых виднелись прогалины и лужайки. По краям чий был редкий, едва-едва кустики начинали распускаться и набирать силу, как их тут же ощипывали козлята. Зато в глубине зарослей эта похожая на осоку трава с красивыми пушистыми султанами достигала почти человеческого роста. На одной из лужаек, держась за руки, стояли Хаким и Загипа и глядели друг на друга светящимися любовью глазами. Над их головами качались коричневые султаны чия. Чий здесь был особенно высокий и надежно скрывал влюбленную пару от любопытных взоров жителей аула. Загипа была одета в яркое платье с двойными оборками понизу и плиссированной сборкой на груди. Легкий ветерок прижимал платье к телу, и Хаким видел всю стройную фигуру девушки. Они стояли молча, но их взгляды были красноречивее всяких слов. Хаким испытывал теперь то же чувство сладостного томления, как и при первом знакомстве с Мукарамой, хотя о ней после встречи с Шолпан и Загипой уже не вспоминал. Притянув девушку к себе, он обнял за талию и стал покрывать горячими поцелуями ее лицо. Загипа не сопротивлялась, она положила руки на плечи Хакима, но не обняла его - зарделась, робея. Ей хотелось ответить на поцелуи джигита такими же страстными поцелуями, но что-то сковывало ее движения, она только доверчиво склонила голову на грудь Хакима, сдержанно отвечая на его ласку. А Хаким все плотнее и плотнее прижимал девушку, чувствуя под ладонями трепет ее нежного тела. Загипа вздрагивала. Огоньки радости и счастья в ее глазах, порывистое дыхание, робкие движения неокрепших рук, с трогательной беспомощностью обнимавших шею джигита, - все, все в ней говорило: "Я твоя, я люблю тебя, только тебя!" Хаким и прежде догадывался, что она любит его, а сегодняшнее свидание полностью подтвердило его догадку. С каждой минутой им все больше и больше овладевало беззастенчивое сластолюбивое желание. Словно опьяненный ароматом степного цветка, он уже почти ничего не помнил - медленно клонил девушку на траву... Загипа встрепенулась и уперлась руками в его грудь, стараясь вырваться из сильных рук. Хаким упорствовал, но неожиданно раздавшийся шум в кустах заставил его насторожиться. Он слегка расслабил руки, но все же продолжал крепко держать девушку за талию. Кустики раздвинулись, и на лужайку выпрыгнул козленок. Увидев на лужайке людей, козленок остановился и испуганно посмотрел на джигита и девушку. С минуту он стоял неподвижно, настороженно поводя ушами, затем как бы угрожающе покрутил своей безрогой головкой и, пятясь, снова скрылся в кустах. Хаким и Загипа, взглянув друг на друга, рассмеялись. Со дна балки веяло прохладой, а со степи дул теплый ветерок. Эти два легких воздушных потока словно встречались здесь, на лужайке, и, поочередно пересиливая друг друга, наполняли лужайку то мшистой сыростью балки, то ароматным запахом степных трав. Хаким снова порывисто прижал девушку и поцеловал. Щеки Загипы зарделись густым румянцем. Она тихо спросила: - Все целуете и целуете... Вы обдумали свой поступок?.. Вдруг где-то совсем рядом, словно за спиной, раздалось сухое покашливание. Затем послышался вкрадчивый женский голос. - А-а, это ты, Молда-бала!* А я думаю, кто же это стоит здесь?.. - приветливо проговорила Хадиша. Брови ее удивленно поползли вверх. - Козлят ищу, чтоб они околели, проклятые! Им бы только скакать да прыгать по балкам... И куда они могли запропаститься, с самого утра ищу!.. ______________ * Молда-бала - так Хадиша называла Хакима. Загипа покраснела, вырвалась из объятий Хакима и отвернулась. Хаким растерянно взглянул на Хадишу, затем повернулся к Загипе - девушка смущенно закрывала лицо платком и втягивала голову в плечи. Чувство досады и злости овладело Хакимом, и он бросил укоризненный взгляд на Хадишу, словно говоря: "Чего тебе здесь нужно, какой вихрь принес тебя сюда?.." Но Хадиша, казалось, совсем не собиралась уходить. Как ни в чем не бывало она согнулась и начала поправлять ичиги на ногах. - Ты чего замолчала, Загипа? Хадиша не чужая для нас с тобой, она наша женге. Договори до конца, о чем ты хотела сказать мне, - повернулся Хаким к девушке, стараясь успокоить ее и выпытать то, что она не досказала. Загипа слегка пожала плечами и ничего не ответила. Хаким сорвал у ног стебелек пырея и стал медленно обрывать с него острые зеленые листочки. Хадиша лукаво улыбнулась. - С нами тоже случалось такое... Эх, как мы гуляли в молодости, веселились... Нас тоже такие джигиты, да-да, такие же, как Молда-бала, не раз миловали... Ты не стесняйся, светик Загипа, чего уж тут!.. - А-а, вот когда ты выдала свою тайну, - шутливо заметил Хаким, желая пристыдить Хадишу и поскорее отделаться от нее. - Расскажу, расскажу, как тебя в девушках джигиты миловали!.. - Светик мой, - спокойно ответила Хадиша, - чего толковать о нас, мы давно уже спели свою песню. Теперь ваше время: гуляйте и веселитесь... Хадиша ушла разыскивать козлят. Следом за ней скрылась в кустах чия и смущенная Загипа, не обернувшись, ни слова не сказав Хакиму. Она догнала Хадишу и вместе с ней вернулась в аул. Хаким долго еще стоял на лужайке, злясь и досадуя на Хадишу, так некстати появившуюся. "Что Загипа хотела сказать мне? "Обдумал ли свой поступок?.." Ах, если бы не эта Хадиша, Загипа все бы мне рассказала..." 2 После встречи с Загипой Хаким зачастил к учителю. Почти каждый день он стал бывать у Халена, подыскивая для этого разные предлоги и поводы, а иногда заглядывал и по нескольку раз в день: то рассказывал какую-нибудь новость, подчас незначительную и неинтересную, то просил у него почитать книгу. Читал Хаким быстро, запоем, и это особенно удивляло учителя. Вскоре жители аула заметили, что Хаким очень часто стал появляться в доме Халена. Это вызвало среди них разные толки и разговоры. Больше всех разгорелось любопытство у женщ