зей Воронцовых исчез с лица земли, монументальное создание гения Растрелли осталось. Родитель Александра Романовича, граф Роман Илларионович Воронцов, имел прозвище "Роман - большой карман". Он обставил свой дом с умопомрачительной роскошью. Под защитой своего младшего брата Михаила Илларионовича - великого канцлера - и под сенью старшей дочери Елизаветы, всесильной фаворитки скудоумного голштинского блазня Петра III, "Роман - большой карман" прославился как один из наиболее бесстыдных неуемных лихоимцев того времени. Безнаказанно обделывая самые вопиющие беззакония, он составил огромное состояние для своего рода. Александр Романович был воспитанником своего бездетного дяди-канцлера, женатого на графине Анне Скавронской, двоюродной сестре императрицы Елизаветы. Анна приходилась родной племянницей жене Петра I Екатерине Скавронской. Петр I при короновании Екатерины императрицей издал указ, по которому крестьянский род Скавронских возводился в графское достоинство. Александр Романович отличался в своем роду тем, что, оберегая права просвещенного собственника пятидесяти тысяч крепостных душ и трехсот тысяч десятин земельных владений, с многочисленными заводами и фабриками, питал непобедимое отвращение к ужасам французской революции. Но в то же время, вместе с младшим своим братом Семеном, удачливым дипломатом, безвыездно прожившим вторую половину жизни в Англии на посту российского посланника, - оставался страстным поклонником французских просветителей и английского политического устройства. В окружавшей трон толпе "ловцов счастья" Александр Романович выгодно выделялся широтой кругозора, отсутствием угодливости и независимостью мнений и образа действий. Он был непримиримым противником многочисленных "воспитанников" государыни-матушки и особенно последнего из них - Зубова, сочинившего по адресу обоих братьев Воронцовых презрительную кличку "ан-гло-ма-а-ны", благосклонно принятую императрицей. Александр Романович вызывал к себе особенно холодное отношение государыни тем, что покровительствовал Радищеву - "бунтовщику хуже Пугачева". Екатерина была совершенно убеждена, что Радищев издал свое "Путешествие" по наущению Александра Романовича. Переписка между государственным преступником и президентом коммерц-коллегии не могла остаться для нее секретом. Знала Екатерина и о том, что Воронцов посылает Радищеву книги, а равно оказывает "илимскому злодею" и его семье материальную помощь. Шелихова, когда он по расчищенному от снега широкому полукругу подъехал к монументальному портику дворца Воронцовых, удивил аккуратно подстриженный на английский манер какой-то заиндевевший кустарник и еще больше поразило отсутствие снежных сугробов, заваливавших путь к дому Державина, дворцу Зубовых и, как он успел заметить, проезжая по городу, к большинству барских дворцов и особняков. Лакей в черном фраке и атласных шоколадного цвета штанах по колено, ниже - белые чулки и туфли с кожаными пряжками, лицо дородное с какими-то волосяными котлетами на щеках и начисто выголенным подбородком, - таких никогда еще не приходилось видывать мореходу, - привел его в полное замешательство. - Как доложить прикажете? - вежливо, но без всякого подобострастия спросил чернофрачный слуга. - Шелихов... иркутский первой гильдии купец... касательно американской торговли и с письмом... - Григорий Иванович запнулся и не назвал имени Радищева, - с доверительным от известного его сиятельству лица письмом... Ловко и спокойно освободив морехода от белой медвежьей шубы, слуга не спеша потянул к себе несколько раз бронзовую грушу шнура. Шнур вел наверх, к звонку. - Господин Шелихов, иркутский первой гильдии купец, с письмом доверительным к его сиятельству! - передал он мгновенно появившемуся на верхней площадке такому же чернофрачному лакею. Верхний исчез, не взглянув на дожидающегося внизу посетителя. Как бы приглашая подготовиться к долговременному ожиданию приема, слуга с молчаливым поклоном пододвинул Григорию Ивановичу один из стоявших у стены английских гнутых стульев. Но в этот раз разрешение на прием последовало из графского кабинета с неожиданной для нижнего лакея быстротой. - Просят! - крикнул сверху его двойник и, отойдя от мраморной балюстрады к дверям, окаменел. Двери вели во внутренние покои дворца. Идя впереди внушительного по осанке посетителя, слуга, миновав несколько комнат, понравившихся Григорию Ивановичу подчеркнутой строгостью и добротностью убранства, остановился и, не подавая голоса, дважды легко стукнул в дверь кабинета его сиятельства. - Come in!.. Войдите - пригласительно прозвучал за дверями сухой, как будто не русский голос. И не раньше, как услышав это, вымуштрованный слуга открыл дверь и посторонился, пропуская морехода. Войдя, Григорий Иванович размашисто поклонился по направлению к окну, у которого, спиной к свету, стояли две фигуры. Одна из них, принадлежавшая высокому, сухощаво-стройному, пожилому человеку с холодными и властными серыми глазами, сделала как бы шаг навстречу, придерживая откинутой назад рукой порывавшегося уйти собеседника. - Чем могу быть полезным... первой гильдии купцу Шелихову? - спросил президент коммерц-коллегии морехода тем же сухим голосом иностранца, говорящего по-русски. - Вам некуда спешить, Федор Васильевич... останьтесь! У меня, прошу вас, и отобедаете... а пока не откажите мне разделить удовольствие беседы с нашим прославленным мореплавателем и негоциантом... Вы же сами рассказали мне столько чудес об его приключениях и droles sorties de notre sapajou* на вечере у нашего отечественного Пиндара** Гаврилы Романовича... Неужели вам не любопытно самому побеседовать с виновником пылких чувств сестрицы Платона Александровича, разрешившихся таким финалом? О нем только и говорят в Петербурге. (* Смешных выходках нашей мартышки (франц.). ** Знаменитый античный одописец.) В румяном, рослом гвардейском офицере с пышными черными усами Шелихов узнал одного из гостей на памятном вечере у Державина. Столь печально прославившийся впоследствии генерал-губернатор Москвы 1812 года Федор Васильевич Ростопчин не имел еще в то время графского титула и ничем по существу не отличался от любого из "ловцов счастья". В последние годы Ростопчин, предусмотрительно заглядывая в будущее, сблизился с самой опасной в России того времени партией цесаревича Павла Петровича, опасной по явно враждебному отношению царицы-матери к своему сыну и наследнику престола. Аристократическое пренебрежение Воронцовых к альковным тайнам двора сближало их поначалу с Павлом Петровичем и людьми, ждавшими восшествия нового солнца на небе Российской Империи. Поэтому Ростопчин предпочитал в глазах света держаться умеренной фронды воронцовской партии и не упускал случая мазануть дегтем зубовский герб. - Не смею отказать себе в удовольствии отобедать, ваше сиятельство, у вас, - выдержав этикет, охотно согласился Ростопчин, тем более, что политические настроения Александра Романовича привлекали его. - Не расскажете ли вы, любезный, что там у вас произошло с Ольгой Александровной? У Гаврилы Романыча вы в один вечер лишили лорда Уитворта плодов многолетних усилий, - с небрежной благосклонностью, желая позабавить чопорного Воронцова скандальной "зубовщиной", обратился Ростопчин к Шелихову. Григорий Иванович оправился от первоначального смущения и, правильно угадав, какого полета птица этот блестящий, надутый ненавистной ему барской спесью офицер, ответил резко и холодно: - Не пойму, ваше высокородие, чем интересуетесь... Я занимаюсь торговлей и мореплаванием и потому ничего промеж меня с Ольгой Александровной произойти не могло... В людских не сижу, слушков не собираю... - Потом, Федор Васильевич, потом об этом... Господина Шелихова привело ко мне, я полагаю, важное дело? - примирительно и сдержанно потушил Александр Романович готовую вспыхнуть ссору. Воронцову понравилась богатырская фигура, смелое и открытое лицо морехода. К Ростопчину, которого злые языки города называли "первым человеком воронцовского двора", его сиятельство не питал ни уважения, ни симпатий, хотя всегда любезно усаживал за стол. Григорий Иванович молча подал президенту коммерц-коллегии тетрадь с изложением нужд новооткрытых земель и хозяйничающей на них компании, а также оба полученных через Альтести зубовских указа. - Это все? - холодно спросил Воронцов, успев прочитать размашистую резолюцию Зубова о выдаче шелиховской компании ссуды в двести тысяч рублей. - Все-с! - сдерживая голос, с холодком в сердце ответил Григорий Иванович. Но потом с подкупающей искренностью добавил: - Ни при чем я здесь, ваше сиятельство, видит бог - ни при чем! Сам не ожидал такого пустого... Разве в моем деле деньги... не одними деньгами решается оно... Я ищу, чтобы поклониться родине, России-матушке, как Ермак Сибирью, американской землей, а Платон Александрович, не выслушав, не расспросив даже, где и какая она, за двести тысяч от англицев откупать меня восхотел... А управитель ихний, Альтести-грек... Слушая неискушенного в искательном красноречии морехода, Александр Романович несколько смягчился, а слова о каком-то откупе от англичан нескрываемо заинтересовали его. - Ваши странствования и открытия хорошо мне известны по вашей попытке четыре года назад получить поддержку и от брата моего Семена Романовича. Ему, как посланнику нашему в Англии, они немало хлопот причинили... Англичане весьма ревнивы, - они, как собака на сене, того отдать не хотят, чего и сами съесть не в силах. Я хорошо знаю положение дел в Америке: вся она федеральным штатам через небольшое время будет принадлежать, но это отказа нашего от участия в судьбах Нового Света обозначать не может... Экспедиция Беринга пятьдесят лет назад единственно установила, что узкая протока, разделяющая оба света, не позволяет утверждать, где кончаются владения российские и рождаются права английские на Новый Свет... Расскажите, Григорий Иванович, - я не ошибся в имени вашем и отчестве? - Воронцов любил блеснуть знанием людей и всеудерживающей, цепкой памятью. - Расскажите о планах и предположениях ваших. Как понимаете вы первоочередные наши нужды на Великом океане? - Все соображения, посильно разуму моему, изложил я в тетради, поданной вашему сиятельству... Будущие времена добавят, что упустил я, недодумав, а мне... мне господь и русские люди простят! На медные учен, ваше сиятельство! - воскликнул Шелихов, весь всполохнувшись каким-то внутренним светом. - Но все же...- поощрительно настаивал Воронцов. - Народ знает свою дорогу, ваше сиятельство... Простите, если что не так скажу! - собираясь с мыслями, велеречиво начал мореход, но постепенно, успокоенный молчаливым вниманием сановного хозяина, заговорил просто и горячо. - На Великий океан издавна устремилась Русь, на нем ей и придется встретиться со всеми нациями, став первой среди них, а у нас сейчас, окромя замерзлого Охотского, и гавани на нем нет, - беспомощно развел руками Григорий Иванович. - Гавань в перву голову нужна, ваше сиятельство! Гавань, откуда можно было бы флоту российскому на просторы морские выйти - на Китай за чаем и шелками, на Индию алмазную, на сахарные острова Филиппийские - за сандалом и китовым усом, на жемчужные Гаваи и в наши - по всем правам наши они! - мной открытые земли американские, где сами в руки идут золото, руды медные самородные, уголь земляной, кость моржовая, а бобров морских бесценных, сивучей и нерпы больше, чем гусей у нас. Гавань нужна, адмиралтейство поболее петербургского - корабли океанические строить, склады для товаров, жилья человеческие... В Охотском по сей час, как медведи, в ямах живут! - закипая горечью при воспоминании об отечественном убожестве и дикости, гремел мореход возбужденным голосом. Граф Александр Романович с возрастающим интересом присматривался к такому невиданному им среди русского купечества человеку. - И гавани этой еще Васька Поярков*, на якутских плоскодушках по Лене, Алдану и Зее на реку Амур с боями продравшись, в горле амурском место указал... Полтораста лет легло после этого дела, а мы из охотского гнилого кута на вселенную дорогу не вышли! (* Видный сибирский землепроходец середины XVII века.) - Трудное это дело, Григорий Иванович, - задумчиво отозвался Воронцов, - не можем мы дружбу и договоры наши с Китаем нарушить... - Китай на левый берег и носу не показывает, ваше сиятельство, а реку - вольная она и широкая - пополам разделить без ссоры и обиды мочно... - Ведь, пожалуй, Шелихов прав... Вы как думаете, Федор Васильевич? - И, не ожидая как бы само собой подразумеваемого положительного ответа, граф продолжал: - Гавань на Амуре... этим надо заняться... - Против горла амурского раскинулся Черный остров, по китайскому Кудедао, - загорелся Шелихов надеждой вовлечь Воронцова в круг своих мыслей, - издавна живут на нем и промышляют русские люди... На Лаперусовой лоции, снятой мною у господина Лессепса, когда он через Иркутск в Европу проезжал с известиями о кругосветном славном плавании, нашел я на лоции протоку между островом - Сагалином Лаперус его называет - и японским Мацмаем.. Сагалин этот и Курильские островы - на них Михаила Стадухин при Алексее Михайловиче пришел - особливо надо беречь и нашими заселить. Кто их держит, тот хозяином океана и дорог в Китай, и в Индию, и в Америку сидит. В Охотское ли плыть, из Охотского ли флоту выходить - Курилов не минуешь, за горло схватят! Люди тамошние, курильцы бородатые, безобидный народ, только вот соседи наши по Курилам японы - сомнительны. Об Японе забывать никак мы не должны! Воровские люди, самураи двусабельные, на Нифонских островах сидят. Горды и злобны, жадны без меры, от всего света отгородились и всякого, кто к ним случаем попадет, через плен и муки живота лишают. С Японией, не пропускавшей ни на каких условиях компанейских кораблей на Макао и Кантон - единственные порты, открытые тогда Китаем для торговли с иностранцами, у морехода были давние счеты и о характере правящих ею самураев сложилось самое неблагоприятное мнение. - Японию отомкнуть должно и нам за нею в оба смотреть - эта земля и владетели ее многой крови и горя отечеству нашему причинны будут... Крепкого человека наслать на них надо бы! - говорил Шелихов. - И таких же людей, знающих торговлю и иностранные обычаи, повсюду послать, консулами на узлах мировых посадить, конторы консульские, российские, во всех приморских больших городах, особливо на Великом океане, немедля открыть... Как безотцовские мы, ваше сиятельство! Доберемся, обманувши Японию, или на корабле под звездастым американским флагом, а не под славным Андреевским крестом, - доберемся до Кантона, а было, что доходили и до Каликутты - и... стоп! - ищи голландца, или англица, или китайца, чтоб товарами русскими торговать... Деловой размах русского купца нравился Воронцову. Он не хотел отрицать за ним и государственного понимания судеб России, русских интересов на Великом океане, представившихся сейчас и ему самому в таком неожиданном и во многом новом свете. Граф Воронцов был в восхищении от беседы с этим русским самородным умом. Но президент коммерц-коллегии ее величества прекрасно знал направление, которого придерживалась в вопросах колониальной политики в экзотических странах государыня. Раздарив два миллиона русских и украинских мужиков "воспитанникам" и другим людям случая, она, набожно поминая имя Жан-Жака Руссо, строжайше повелевала обращаться справедливо и милостиво с курильцами, алеутами и индейцами, даже самоядью и чукчами, не задевать гордости японских даймио и миролюбия китайских ямыней, хотя проверкой таких указов, как и проверкой счетов за празднества, интересовалась она мало. - Вы объявили о письме, Шелихов, которое имеете мне передать? - спросил президент коммерц-коллегии, чтобы выиграть время для ответа, достойного своего государственного положения. - От кого письмо?.. Григорий Иванович, метнув глазами в сторону Ростопчина, что не укрылось от взора Александра Романовича, отвернулся, бормоча себе что-то под нос, и в замешательстве, распустив гашник, стал доставать письмо Радищева из вшитого в напускные шаровары потаенного кармана. - Извольте получить в целости и сохранности, ваше сиятельство! - подошел он к Александру Романовичу с изрядно помятым секретным письмом. Увидев руку покровительствуемого "преступника", Воронцов понял, почему Шелихов, недоверчиво метнув взор в сторону Ростопчина, не назвал имени письмодателя. "Да он совсем умен, этот увалень, и разумно осторожен... такому можно вполне доверять!" - с удовольствием убедился Воронцов лишний раз в своем тонком нюхе на людей. Шелихов оказался человеком, вполне заслуживающим симпатии и внимания. Александр Романович не имел нужды скрывать от Ростопчина письмо, полученное от Радищева, но не хотел упустить случая выявить невинный характер переписки, тем более что письмо уже было в его руках. Избегая излишних прикосновений - кто знает, где хранил его сибирский медведь, - Воронцов быстро надорвал конверт и, извлекши письмо, бросил конверт на стол. - О, целый трактат! Почитаем, что нам Александр Николаевич из недр сибирских сообщает, - с несколько принужденной полуулыбкой, холодным тоном ронял Воронцов, пробегая строки письма глазами: - "...с получением милостивого в Новгороде указа, снявшего с меня оковы, благодеяния ваши не перестают меня преследовать. Вот чем я обязан вашему сиятельству..." - Преувеличивает Александр Николаевич... Как христиане, мы должны сострадать ближнему, всякий на моем месте так же поступил бы, зная бесконечное милосердие государыни, - неохотно припоминал Воронцов безрезультатное заступничество за Радищева перед разъяренной царицей. Воронцов знал, что его за вмешательство в радищевское дело едва терпят при дворе и часы его государственной деятельности сочтены. - Мечтателем всегда был Александр Николаевич, обширный разум имел и сострадательную душу... Сколь ни разъяснял ему заблуждения, в коих он вращался, не слушал меня, а сейчас вот каяться пришлось... Да, ах, поздно! "...вам свойственно было прощать и снисходить на странности моея головы и быть к оным терпеливу..." - продолжал Воронцов чтение письма. - Так!.. Э-э... так... так... О тщете своих устремлений по-прежнему философствует Александр Николаевич, но рад и тому, что каторгой от виселицы откупился... А какая надобность, скажите, в этом была? - счел нужным отмежеваться от радищевских ламентаций рассудительный и благоразумный Александр Романович и, обращаясь к Шелихову, добавил как бы между прочим: - Радищева намечал я из Петербурга услать к вам, Григорий Иванович, на океан, Алеутские острова, в Америку, укрепить русское дело таким умом, вдохнуть в него огненную душу, да вот... Досадно, ах, как досадно! - и снова стал читать письмо: - "Рыба красная рубль двадцать копеек пуд, масло..." Так... так... Дешева в Сибири жизнь, Григорий Иванович, без денег можно сытым быть... Ага, вот и про вас господин Радищев отписывает!.. Федор Васильевич! - привлекая внимание Ростопчина к невинному содержанию письма, намеренно четко прочел Воронцов по-французски несколько фраз, не замечая, что мореход не понимает французского языка. - Простите, ваше сиятельство, по-англицки малость разбираюсь, навык в странствованиях, а французскому - господский язык - не обучен, - проговорил Шелихов, опасаясь сказать что-нибудь невпопад на обращенное к нему чтение. - Что же вы молчите, этакий... простодушный, - подосадовал Александр Романович на потерянное время. - Александр Николаевич опять о делах ваших пишет, напоминает о задуманной вами экспедиции для отыскания северного прохода из Сибири в Европу. - И, пробежав страницу глазами до конца, Воронцов строго спросил, обрывая чтение: - Откуда вы стали знакомы господину Радищеву, Григорий Иванович? И почему он о делах ваших осведомлен, хотя бы об этом полковнике Бентаме, с которым у вас какие-то недоразумения по корабельным делам были и который тем не менее желает вам и солдат отдать - своих... английских, конечно? - для каких-то завоеваний... Чего? Кому? Америке, что ли? Чем вы обидели полковника Бентама, Григорий Иванович, так обидели, что из-за него и брату моему, посланнику в Лондоне, огорчаться приходится? - Виноват, ваше сиятельство, из Колымы в Архангельск дорогу сыскать не собрался, а по Америке из Восточного океана в Атлантический разыскать проход Баранову приказание дал... там оно легче... Что касается полковника Бентама... - Шелихов понял, что президента коммерц-коллегии более всего интересуют его встречи с полковником Бентамом. От Бентама мореход чаще, чем от других иностранных соперников, выплывавших из просторов Великого океана, выслушивал за стаканом дружественно распиваемого грога предложения о переходе на службу английской короне. Бентам, ссылаясь якобы на банкротство, очень легко отказался от своих прав на совместно построенный в Охотске галиот и даже отдал в полное владение Шелихову корабль вместе с английским капитаном. Злоумышлял, англицская собака! Но Григорий Шелихов, - старого воробья на мякине не проведешь, - разгадал неладное, не дался в обман - корабль взял, а штурмана англицского, снабдив деньгами, на родину отправил. - Было такое, ваше сиятельство, в океанском моем житье-бытье было, и на Алеутах и на американском берегу случалось... - неопределенно сказал Шелихов, объясняя недоразумение, возникшее вокруг корабля и снятия с него английского штурмана. Григорий Иванович, описав обстоятельства и обстановку знакомства своего с Радищевым, не только рассказал обо всем, ничего не утаивая, вплоть до последующего разговора с Державиным в Петербурге, но и позволил себе пренебрежительно, весьма к месту и настроению слушателей, отозваться об отношении графа Зубова к Америке. Небрежность Зубова, проявленная к защите российских владений против бентамовских солдат и коннектикутских карабинов бостонцев, как и предпочтительное отношение фаворита к планам завоевания Персии, вызвали сдержанную улыбку Воронцова и раскатистый хохот Ростопчина. - Ха, ха, и воображает себя равным Питту и Гренвилю!* Людям стократ умнее себя подает - ха-ха-ха! - два пальца... Приходится, конечно, мириться, но понять выбор ее величества трудно, - верноподданнически усумнился Ростопчин во вкусе самодержицы... (* Крупнейшие политические деятели Англии того времени.) - Оставим это... частные дела потом, Федор Васильевич, и in a narrow circle,* - сказал осторожный Воронцов и спросил морехода, что-то обдумывая: - Вы сохранили дружбу с полковником Бентамом? (* В более узком кругу (англ.).) - Не подорожил, ваше сиятельство... Ловил он меня! В запрошлую осень приплывши в Охотское, привел меня в каюту, подал стакан рому, другой, а потом и начал - солдат сулит, и губернаторство, и еще... разное... Я пью... молчу... Он ключик показал, открыл сундук в углу, а в нем набито - билеты английские банковые, радужные, золото... "Все твое, говорит, если на нашу сторону перейдешь", а я ему - меня аж в груди ударило - я ему: "Деньгами, господин Бентам, не возьмешь - своими кур кормлю, а сундук подари... я его в гальюн* для "Святителей" - это корабль мой, ваше сиятельство, - приспособлю, матрозам... нужду оправлять". Он ко мне с кулаками было сунулся, но... - Григорий Иванович лениво ухмыльнулся при воспоминании о чем-то забавном, последовавшем за этим "но", и равнодушно выговорил: - Расстроилась дружба, ваше сиятельство! (* Отхожее место на корабле.) Ростопчин, с молодости игравший на понимании русской "натуры", в этот раз, не выжидая отклика хозяина, неудержимо расхохотался. Снисходительная улыбка разгладила поднятые брови и прояснила взгляд Воронцова. До него не сразу дошло назначение, которое Шелихов придумал денежному сундуку полковника Бентама. - "Для святителей приспособлю", ах, шельма! Вот она, находчивость русская, ваше сиятельство... хо-хо-хо! - грохотал Ростопчин, забывая недавнюю непочтительную по отношению к нему выходку морехода. - Воображаю англицскую рожу Бентама этого... полковника... ха-ха!.. матросам... нужду оправлять! Ах, ты... 4 Англия на самом деле, как уже отметил энглизированный русский вельможа, подобна собаке на сене, но президент коммерц-коллегии никак не мог одобрить столь явного посрамления законов приличия между джентльменами и торжества татарщины. Посади российского негоцианта за стол, он тебе и ноги... И все же этот человек, окрещенный Радищевым американским "roitelet"*, - человек обещающий, крупный человек, и дело, начатое им, имеет огромную будущность, если только есть у нас кому понять это... приласкать, обнадежить, помочь... (* Царек (франц.).) Александр Романович принял твердое решение вывести Шелихова на мировую сцену, а для этого прежде всего нужно Колумба русского научить ходить и с достоинством носить костюм, предназначенный ему историей. - Видите ли, Григорий Иванович, - осторожно, подбирая слова, начал Воронцов, - я не хочу рассматривать ваше проникновение в Америку единственно как купеческую авантюру... Дело это большой государственной важности и чревато событиями, которых мы сейчас и предвидеть не можем. Мы должны признать, что положение наше, России - хочу я сказать, в Новом Свете очень трудное. Все козыри в руках партнеров, они это знают и усаживаются за стол без приглашения. От вас требуется... - Жизнь готов отдать, ваше сиятельство! - с наивным жаром воскликнул мореход. - Вот этого-то и нельзя допустить! Недоразумения вроде того, что было у вас с полковником Бентамом, подвергают именно самую жизнь вашу неожиданным случайностям. Случайностей же таких, к сожалению, в далеких и диких странах слишком много. Вы знаете, конечно, что существует такая Adventurers of England, trading into Hudson's Bay.* (* Компания английских авантюристов, ведущих торговлю в Гудзоновом заливе.) Александр Романович, заметив промелькнувшее на лице Шелихова вместо ответа пренебрежительное выражение, подошел к мореходу и, положив руку на его плечо, продолжал доверительно тем же ровным, бесстрастным голосом: - Я совершенно осведомлен о личности полковника Бентама... Корабль со шкипером Свифтом и шайкой его головорезов, столь добродушно уступленный вам Бентамом по случаю мнимого банкротства, если бы вы отправились на нем в Америку, легко мог стать вашим гробом, как и отряд бентамовских солдат, прими вы их под свое командование, был бы почетным эскортом в могилу... О, на службе этой торговой компании состоят решительные люди и отчаянные головы! Страшнее их только бостонский купец Астор,* освободивший восточную Америку от краснокожих... (* Основатель династии и торгового дома Асторов. Предок небезызвестной ненавистницы Советского Союза леди Астор, переселившейся в Англию и купившей себе герцогский титул.) - И это знаю, ваше сиятельство... Астор и у нас в соседях объявился - на реке, они ее Колумбией называют, выложил изрядное укрепление Асторию... Там хозяйничает его приказчик Бенсон, лихой китобоец и злой пират, с чином советника короля датского. Мы уже дважды их с наших промыслов гоняли... - Авантюристическая компания, Григорий Иванович. Она может помириться и договориться с Астором и остальными бостонцами. Все они одним миром мазаны. Спят и во сне видят, как бы нас в море спихнуть. Что тут делать, и не придумаю... - печально, как бы с самим собою разговаривая, ронял Воронцов. - Государыня обременена годами и заботами... Чего не навязали ей безответственные люди! Если Зубову верить, шесть столиц России надобны... Царьград, Вена, Париж, Варшава... Не гляди, что свои Москва и Петербург не обстроены, а чужие в руках сильнейших европейских государей пребывают! На Париж калмыцкую конницу юноша безусый посылать вознамерился... Персию ему на блюде подай!.. Беда, если ералаш и шарады забивают голову человека, случаем поднявшегося до подножия престола, - он и земли под собой не видит!.. Воронцов терял присущую ему выдержку и спокойствие, когда вспоминал грандиозные и бесплодные фантастические планы "гениального ребенка" самодержицы. - Где уже за химерами Америку заметить, догадаться два полка на новые границы выделить, флот послать, чтобы разбойников морских переловить... Пристало ли душу Александра Македонского на мелочи такие растрачивать! Семен Романович каждый месяц из Лондона мне о происках английских отписывает, а Уитворт в Петербурге Зубовым зубы заговаривает - на Париж натравливает... Чего легче в такой чехарде не то что Америку - голову потерять! Воронцов не преувеличивал затруднений, возникших с первых шагов русских землепроходцев в Америке. Английская печать того времени, а нравы ее определялись названием таких газет, как "Странствующий шпион" и ему подобные, отражая интересы колониальных дельцов лондонского Сити, пестрела сообщениями и письмами "достоверных и совершенно почтенных очевидцев" русского нашествия и русских бесчинств в Америке. - Казаки в Америке! - Татарские зверства в Америке! - Камчатские медведи пожирают индейцев! - Морские бобры - монополия русских! - Off the long bearded russian corsairs! - Gregory Chelechow merchant chieftain of russian robbers!* (* Долой длиннобородых русских пиратов! Григорий Шелихов - торговый вожак русских разбойников! (англ.).) Высокородные лорды тревожили парламентского спикера непрерывными запросами: "Известно ли?" и "Когда будет положен предел?" Перед судом палаты уже пятый год тянулся возмутивший даже английские крепкие нервы процесс о чудовищных злоупотреблениях и насилиях над туземцами первого британского губернатора Индии сэра Уоррена Гастингса. Награбленное Гастингсом невероятное по тому времени состояние в семьдесят миллионов золотых рублей стоило жизни семи миллионам индусов. Пламенные речи обвинителя Ричарда Бринсли Шеридана* по этому делу остались только памятником парламентского красноречия. Обвинитель не мог до конца преодолеть защитных усилий воротил Ост-Индской компании. Гастингс потерял лишь награбленное состояние, но на виселицу не попал... (* Известный английский парламентский деятель, юрист и писатель, создавший классическую комедию из жизни высшего английского общества "Школа злословия".) Весьма понятно, что русские в Америке в то время у английских парламентариев были бельмом на глазу. Немалые в прошлом грехи, числившиеся за первыми суровыми русскими добытчиками, сразу приобрели особое значение в парламенте и стали пароотводом того парламентского негодования, которое направлялось против коррупции Гастингса. Лондонские заправилы, потеряв в недавней войне с бостонцами и филадельфийцами восточные и центральные земли Америки, устремили свои взоры на огромное белое пятно в северо-западной части американского материка, но неожиданно для себя встретили там многочисленные и обжитые русские поселения. Граждане федеральных Штатов, бостонцы, которых англичане окрестили перенятой от индейцев поносной кличкой "янки", твердо верили, что рано или поздно им будет принадлежать весь американский материк. Самые предприимчивые из бостонцев, узнав о русских поселениях на далеком Западе, куда они добрались полустолетием позже, не торопились вступать в сомнительный спор о первородстве, хотя также не упускали случая сочинить любую зависящую от них пакость... Но зубовых и зубовское окружение ничто на свете вообще не интересовало - хватало собственных грандиозных проектов въезда в Царьград, Вену, Берлин и Париж на белом коне. Государыня, как лояльно заметил Александр Романович, сохраняя решпект перед верховной властью, на которой зиждилось и его благополучие, была обременена годами и усиливавшейся с ними единственной тревогой сохранить за собой последнее утешение любвеобильного сердца. Кому в России при этих условиях нужны колумбы? Кто возьмет на себя бремя забот, порождаемых их беспокойной силой и деятельностью? - Да... не придумаю, ничего не могу придумать! - с каким-то оттенком терпкой досады и безнадежности, но тем же спокойным, бесстрастным голосом прервал Воронцов молчание, которое после его последних слов уважительно хранили собеседники. - Я ознакомлюсь с вашим докладом, Григорий Иванович, и дня через три попрошу... впрочем, нет... если будет нужно, я вас сам вызову... Не хочу вас обнадеживать, что я в силах добиться того, в чем вы меня уже почти убедили. Увы, я лишен доверия решать по своему разумению вопросы, связанные с внешними сношениями, но я попробую, я попробую... - Крест целовать готов, ваше сиятельство! Умру, а все выполню, что укажете, - твердо, отчеканивая слова, выговорил мореход. - В том-то и беда, Григорий Иванович, что я ничего не могу указывать, разве одно - напрячь силы переждать безвременье... Будущее за Россией. "Она знает свою дорогу", - как вы сами прекрасно сказали... Ободренный явным сочувствием, которое он встретил со стороны столь сильного человека, каким казался ему Воронцов, Шелихов решился просить его поддержки и в том главном, что он считал самым необходимым для колонизации края и о чем, обладая трезвым пониманием действительности, не решался говорить с Зубовым и даже с Державиным. - Не прошу войска, солдат, ваше сиятельство, - сошных людей и вольных ремесленных для своей Америки прошу! Даже покупкой взял бы их, ежели купечеству дали бы на то право... Единственно, что домостроительством и хлебопашеством за Россией и закрепить все можно... Дозвольте государственных черносошных мужиков олонецких, мезенских, вятичей да с Украины казаков-однодворцев... - Перед внутренним взором Шелихова промелькнуло черноусое лицо и тоскливые голубые глаза пострадавшего из-за него жеребцовского богатыря-гайдука. - Дозвольте переселить тех, кои своей волей на то пойдут, с семьями, для начала тысячи три - в год по тысяче, и... сгинут Бентамы и Асторы, яко дым от лица огня! Пахари, они и домы свои защитят, они и целину американскую русской силой поднимут. Оброк, окромя подушной, не в три - в десять рублей с тягла выплатят... Компанию наших купцов всем достоянием ответствовать заставлю! - Почему, Григорий Иванович, вы, домогаясь переселить государственных крестьян, не призываете в Америку помещика просвещенного, который и людей своих с собою бы взял, и семена злаков, и орудия сельскохозяйственные? - остро вглядываясь в пылающее лицо Шелихова, но и на йоту не повысив голоса, спросил Воронцов. - Среди дворянского сословия сейчас найти можно немало трудовых землевладельцев, возьмем для примера тульских - Болотова, Андрея Тимофеевича, и Бобринского, добывание сахара из свеклы учреждающего, на Полтавщине у Трощинского все хозяйство на англицкой передовой системе, тоже вот у Румянцева графа, даже я, у меня... да, и я готов подумать об опыте, столь обещающем... - Они... я... вы... я, ваше сиятельство, государственных, на себя работающих, ну и... на казну... будто и вольные они... - Шелихов под нацелившимися на него глазами Воронцова и Ростопчина путался, тщетно подыскивая слова, которыми он мог бы выразить свою мысль, не теряя навсегда доверия и расположения вельможного крепостника. Представления Шелихова о силах, движущих прогресс и историю, были, конечно, сбивчивы и противоречивы. Он понимал, что в соседстве со свободными людьми американских Штатов и Канады все сравнения были в пользу их жизни и нравов, - только руки таких же свободных людей могли бы удержать за Россией его Америку. В голове промышленника копошилась догадка, что в наличии свободных рук заключены его собственные выгоды и польза, а в глубине души таилась обида на Воронцова за пренебрежение к купеческому сословию. Провал в Ближнем Совете при государыне поданного Шелиховым два года назад прошения от имени компании он приписывал Воронцову. Отчаявшись тогда найти для заокеанской земли вольнонаемных пахарей и мастеровых, Шелихов попробовал вырвать у феодалов уступку своему сословию - подал на высочайшее имя дерзкую просьбу о праве на покупку людей для освоения Славороссии, таком же праве, какое имели Строгановы и Демидовы на Урале. - Даже Колумбу и Ньютону было бы непозволительно присвоить исконные права дворянства! - первым подал свое мнение генерал-прокурор князь Александр Вяземский, настоявший в свое время на четвертовании Пугачева. - Еще бы! - иронически отозвался Воронцов, готовясь пред лицом государыни последовательно выступить в защиту уравнения прав ведущих сословий империи. - Купец сей гульвиса,* - неопределенно заметил дипломат Безбородко. Воспитанник духовной академии, он никогда не высказывался по существу дела прежде матушки-царицы. (* Проказник, сумасброд (укр.).) - Так, отказать полагаете, господа советники, - решила государыня, поняв непозволительную иронию Воронцова и тем охотнее становясь на сторону феодалов в одном из первых столкновений интересов дворянства с интересами выходящей из младенчества российской буржуазии. Генерал-губернатор Сибири Пиль под великим секретом сообщил Шелихову о провале его ходатайства, приписывая из личного уважения к Воронцову решающее значение восклицанию того: "Еще бы!" Мореход в поисках сочувствия рассказал об этом Николаю Петровичу Резанову, но услышал от зятя давно уже знакомое и утешительное: "Все к лучшему в этом лучшем из миров" - и не мог с тем не согласиться по зрелом размышлении. Резанов, как дважды два, доказал, что "крепость" для россиян и в то же время свобода для индейцев и алеутов несовместимы и грозят непреодолимыми затруднениями в устройстве заокеанских земель, а на превращение индейцев и алеутов в крепостные души у компании и самого Шелихова не хватит ни сил, ни средств. Все помыслы в Америке, таким образом, должны свестись к промыслу рабов, к чему мореход не имел никакой охоты. Он и в дальнейшем никогда не искал возможностей приобрести "мужичков" в обход закона, как делали это многие российские промышленники с помощью разных вертопрахов дворянского звания, всегда готовых за малую мзду предоставить для этого и свое имя и дворянские, самим господом богом присвоенные, "голубой крови" права. Шелихов догадывался, что надо идти новыми, непроторенными дорогами, но он не умел или не смел опередить дух своего времени. И сейчас, стоя перед Воронцовым с мыслью построить хотя бы кусок, хотя бы часть новой, не зараженной дворянскими язвами американской земли, он боялся оттолкнуть от себя единственного защитника и покровителя. Не найдя ничего подходящего, он перескочил тогда на перспективы будущего раскрытия Америки, простодушно надеясь уйти от прямого вопроса Воронцова. - В глубь края от берегов проведу сошных, на зюйд-зюйд и зюйд-ост продвинемся - через короткое время пшеницей и скотом по всему океану торговать зачнем... Зверовые промыслы, хоть и сам от них живу, преходящи, ваше сиятельство! Уйдет, исчезнет перед человеком зверь, земля-кормилица вовек не оскудеет, труды сторицей возвернет... Опять же торговля, ремесла разные, мануфактура, рудное дело, кораблестроение преобразуют дикость земли той, приобщат просвещению краснокожих - на это дело весь достаток, до последнего живота, отдам, детей и жену туда перевезу, ваше сиятельство! Александр Романович, хотя и убедился в том, что в плане ше