онов; обычно они не трогали своих соплеменников. Продолжая углубляться в лес, путешественники встревожились, услышав крики, взывавшие о помощи. Подъехав к тому месту, откуда раздавались голоса, они с удивлением увидели лежащие на земле конные носилки; рядом с ними на траве сидела молодая женщина в богатой еврейской одежде, а немного подальше метался старик, который, судя по его желтой шапке, тоже был евреем, он бегал взад и вперед и, ломая себе руки, стенал и жестами выражал такое отчаяние, точно с ним случилось величайшее несчастье. Сначала на все расспросы Ательстана и Седрика старый еврей взывал ко всем патриархам Ветхого завета, умоляя поразить сынов Измаила, которые сейчас придут и изрубят их острыми мечами. Наконец Исаак из Йорка (ибо это был наш старый приятель) кое-как объяснил, что в Ашби он нанял шесть человек вооруженной стражи на мулах и конные носилки для перевозки больного друга; нанятые люди взялись проводить его до Донкастера. До сих пор они ехали вполне благополучно, но встречный дровосек сказал им, что тут, в лесу, засела большая шайка разбойников. Наемные слуги выпрягли лошадей из носилок и бежали, покинув Исаака с дочерью, и они не могли ни защищаться, ни продолжать свой путь, каждую минуту ожидая нападения разбойников, которые могли их ограбить и даже убить. - Если бы угодно было вашей вельможной милости, - говорил Исаак тоном глубочайшего смирения, - дозволить нам продолжать путь под вашей охраной, клянусь скрижалями нашего закона, с тех пор как Израиль был в плену, ни один еврей не платил за услугу так щедро, как мы вам отплатим за такую милость. - Ах ты, собака! - сказал Ательстан, который особенно хорошо помнил всякие мелкие обиды. - Я еще не забыл, как ты дерзко держал себя в галерее на ристалище! Хочешь - защищайся, хочешь - беги либо откупись от разбойников, но не ожидай от нас помощи. Если бы разбойники грабили только вас, всесветных грабителей, я бы считал, что они честнейшие люди! Но Седрик не согласился с таким суровым решением Ательстана. - Мы лучше вот что сделаем, - сказал он. - Дадим им лошадей и двоих людей из нашей свиты, пускай проводят их до ближнего селения. Мы от этого немного потеряем, а с помощью вашего доброго меча, благородный Ательстан, и остальной прислуги нам нетрудно будет справиться хотя бы и с двумя десятками бродяг. Ровена, несмотря на страх, вызванный упоминанием о разбойниках, горячо поддержала предложение своего опекуна. И тут Ревекка, безучастная до сих пор, пробралась сквозь толпу слуг к лошади Ровены, преклонила колена и, по восточному обычаю, поцеловала край одежды саксонской леди. Потом она поднялась и, откинув с лица покрывало, стала умолять ее во имя великого Бога, которому они обе поклоняются, во имя откровения на горе Синай, в которое они обе веруют, сжалиться над ними и позволить им ехать под охраной их отряда. - Я не для себя молю вас о такой милости, - говорила Ревекка, - и даже не ради этого несчастного старика. Я знаю, что обижать и обирать наш народ считается у христиан малым грехом, чуть ли не заслугой, и не все ли равно, где это делается - в городах ли, в пустыне или в чистом поле. Но я обращаюсь к вам ради того, кем и вы дорожите, и умоляю вас, ради этого больного человека, позвольте нам продолжать путь под вашим покровительством. Если с ним приключится беда, то и последние минуты вашей жизни будут отравлены мыслью, что вы не исполнили того, о чем я прошу вас. Торжественный тон этих слов произвел сильное впечатление на саксонскую красавицу. - Этот старик так слаб и беспомощен, - сказала Ровена своему опекуну, - а девушка так молода и привлекательна. Притом с ними опасно больной. Хоть они и евреи, но мы, как христиане, не должны бросать их в такую минуту. Прикажите снять вьюки с двух мулов. Мулов можно впрячь в носилки, а старику и его дочери предоставить пару запасных верховых лошадей. Седрик охотно согласился на это предложение, а Ательстан потребовал, чтобы евреи ехали позади всех: гам их будет сопровождать Вамба со своим щитом из свинины. - Я свой щит оставил на ристалище, - отвечал шут. - Таков же был удел и многих других рыцарей почище меня. Ательстан густо покраснел, ибо его самого постигла такая участь на второй день - турнира. Между тем леди Ровена, желая загладить грубую шутку своего неуклюжего поклонника, попросила Ревекку ехать рядом с ней. - Мне бы не следовало этого делать, - сказала Ребекка с гордым смирением. - Мое общество может оказаться унизительным для моей покровительницы. Перемещение вьюков совершилось очень быстро. Однако слова "разбойники" было достаточно, чтобы заставить слуг спешить, тем более что приближались сумерки. Во время суматохи Гурта сняли с лошади, и он воспользовался этой минутой, чтобы попросить шута ослабить веревки, которыми были связаны его руки. Вамба исполнил его просьбу и, быть может, намеренно так небрежно завязал новые узлы, что Гурт без особого труда высвободил руки и юркнул в кусты. Никто не обратил внимания на его бегство. Новые распоряжения доставили столько хлопот и возни, что Гурта хватились не скоро. Зная о приказе посадить его верхом вместе с одним из слуг, каждый думал, что Гурт сидит за спиной у товарища; когда же они заметили, что Гурт исчез, опасность со стороны разбойников казалась столь непосредственной, что некогда было думать ни о чем другом. Между тем тропа, по которой ехали путники, стала настолько узкой, что нельзя было проехать по ней более чем двоим всадникам в ряд; к тому же начался спуск в лощину, по которой протекал ручей с осыпающимися или топкими берегами, поросшими низкими кустами ивы. Седрик и Ательстан, ехавшие впереди, поняли, насколько здесь опасно нападение. Однако ни тот, ни другой не имели достаточного боевого опыта. Они решили, что лучше всего как можно скорее проскочить через лощину. Не соблюдая никакого порядка, отряд помчался вперед. Но едва предводители с частью своих спутников перебрались через ручей, как разбойники набросились на них сразу спереди, сзади и с обеих сторон с такой стремительностью, что всякое сопротивление оказалось невозможным. Кругом раздавались неистовые крики нападавших разбойников: - Белый Дракон! Белый Дракон! Святой Георгий постоит за старую Англию! - боевой клич нападающих, которые изображали саксонских разбойников. Враги появились так неожиданно, бросились на путешественников так отважно и расправились с ними так быстро, что, казалось, их было вдвое больше, чем на самом деле. Оба саксонских вождя попали в плен одновременно, но каждый при таких обстоятельствах. Которые служили отражением его характера. Завидев первого врага, Седрик метнул в него дротик и попал на этот раз так метко, что пригвоздил противника к дубу, возле которого тот находился. Справившись с одним, он выхватил меч и, повернув коня, кинулся навстречу другому. Однако Седрик размахнулся мечом с такой запальчивостью, что задел за толстую ветвь соседнего дерева и обезоружил себя этим неловким ударом. Два или три разбойника бросились на него, стащили с лошади и взяли в плен. Ательстан был задержан почти одновременно с Седриком. Он еще не успел приготовиться к защите, как его стащили с седла и связали. Слуги, стесненные поклажей, изумленные и перепуганные участью своих господ, даже не сопротивлялись; леди Ровена, ехавшая в центре отряда, и еврей с дочерью, бывшие в тылу, также были взяты в плен. Из всего отряда одному только Вамбе удалось спастись. Он выказал при этом гораздо более мужества, чем те, кто считался умнее его. Он завладел мечом одного из слуг и, размахивая им, заставил нападавших отступить, а затем сделал смелую, но безуспешную попытку пробиться на помощь Седрику. Убедившись, что это невозможно, Вамба улучил удобную минуту, спрыгнул с лошади и скрылся в кустах. Впрочем, очутившись в безопасности, храбрый шут несколько раз останавливался в нерешимости, раздумывая, не лучше ли воротиться и разделить участь своего господина, к которому он был искренне привязан. - Слыхал я, как люди восхваляли свободу, - пробормотал он, - а вот теперь мне хотелось бы, чтобы какой-нибудь мудрец надоумил меня, что делать с этой свободой! Он произнес эти слова довольно громко и вдруг услыхал очень близко от себя голос, осторожно и тихо проговоривший: "Вамба!" В ту же минуту собака, в которой он сразу узнал Фангса, бросилась к нему. - Гурт! - ответил Вамба таким же осторожным шепотом. И свинопас тотчас предстал перед ним. - Что это значит? - спросил Гурт поспешно. - Что гам за крики и стук мечей? - Обычная история, - отвечал Вамба, - всех забрали в плен. - Кого забрали? - воскликнул Гурт нетерпеливо. - Нашего господина, и леди Ровену, и Ательстана, и Гундиберта, и Освальда... всех! - Господи помилуй! - воскликнул Гурт. - Как же они попали в плен и к кому? - Наш хозяин сразу вступил в драку, - продолжал шут. - Ательстан не поспел, а остальные и подавно. А забрали их черные маски и зеленые кафтаны. Теперь все они лежат, связанные, на зеленой траве, словно такие яблоки, вроде тех, что ты трясешь в лесу на корм своим свиньям. Даже смешно, право! Я бы смеялся, кабы не слезы! - сказал честный шут, роняя слезы неподдельного горя. На лице Гурта отразилось сильное волнение. - Вамба, - сказал он, - у тебя есть оружие, а храбрости у тебя оказалось больше, чем ума; нас с тобой только двое, но внезапное нападение смелых людей может изменить многое. Пойдем! - Куда и зачем? - спросил шут. - Выручать Седрика. - Не ты ли недавно отказывался служить ему? - Теперь все по-другому, - возразил Гурт, - тогда ему было хорошо, а теперь он в беде... Пойдем! Только что шут собрался повиноваться, как перед ними появился какой-то человек, приказавший им остановиться. Судя по его одежде и вооружению, Вамба сначала принял его за одного из разбойников, взявших в плен Седрика. Однако на нем не было маски, и по роскошной перевязи с великолепным охотничьим рогом, спокойным манерам, повелительному голосу Вамба тотчас узнал в нем того самого иомена по имени Локсли, который одержал победу на состязании стрелков. - Что значит этот шум? - спросил он. - Кто осмеливается чинить грабеж и насилие в этих лесах? - Погляди поближе на их кафтаны, - отвечал Вамба, - не принадлежат ли они твоим детям: уж очень похожи они на твой собственный, как два зеленых стручка гороха друг на друга. - Это я сейчас узнаю, - сказал Локсли, - а вам приказываю, во имя спасения вашей жизни, не сходить с места, пока я не вернусь. И вам и вашим господам будет лучше, если вы послушаетесь меня. Только сперва надо привести себя в такой вид, чтобы походить на этих грабителей. Говоря это, он снял с себя перевязь с рогом, сорвал перо со своей шапки и все это передал Вамбе. Потом вынул из сумки маску, надел ее и, повторив приказание не трогаться с места, пошел на разведку. - Будем, что ли, ждать его, - спросил Вамба, - или попробуем дать тягу? Уж слишком у него наготове все разбойничье снаряжение, чтобы он был честным человеком. - А хоть бы он оказался самим чертом, пусть его, - сказал Гурт. - Нам не будет хуже от того, что мы его подождем. Если он из той же шайки, он теперь успел их предупредить, и нам не удастся ни напасть на них, ни убежать. К тому же за последнее время я убедился, что настоящие разбойники не самые плохие люди. Через несколько минут иомен вернулся. - Друг мой Гурт, - сказал он, - я сейчас побывал у тех молодцов и теперь знаю, что это за люди и куда направляются. Я думаю, что они не собираются убивать своих пленников. Нападать на них втроем было бы просто безумием: это настоящие воины, и, как люди опытные, они расставили часовых, которые при первой попытке подойти к ним тотчас поднимут тревогу. Но я надеюсь собрать такую дружину, которая сможет их одолеть, несмотря ни на какие предосторожности. Вы оба слуги, и, как мне кажется, преданные слуги Седрика Сакса - защитника английских вольностей. Найдется немало английских рук, чтобы выручить его из беды. Идите за мной. С этими словами он быстро пошел вперед, а свинопас и шут молча последовали за ним. Однако Вамба не мог долго молчать. - Сдается мне, - сказал он, разглядывая перевязь и рог, которые все еще держал в руках, - что я сам видел, как летела стрела, выигравшая этот славный приз, и было это совсем недавно. - А я, - сказал Гурт, - готов поклясться своим спасением, что слышал голос того доброго иомена, который выиграл приз, и слышал я его и днем и в ночную пору, и месяц состарился с тех пор никак не больше чем на три дня. - Любезные друзья мои, - обратился к ним иомен, - теперь не время допытываться, кто я и откуда. Если мне удастся выручить вашего хозяина, вы по справедливости будете считать меня своим лучшим другом. А как меня зовут и точно ли я умею стрелять из лука получше пастуха, и когда я люблю гулять, днем или ночью, - это все вас не касается, а потому вы лучше не ломайте себе голову. - Ну, попали мы в львиную пасть! - шепотом сказал Вамба своему товарищу. - Что теперь делать? - Тес! Замолчи, ради бога! - сказал Гурт. - Только не рассерди его своей дурацкой болтовней, и увидишь, что все кончится благополучно. Глава XX Осенний вечер мрачен был, Угрюмый лес темнел вокруг, Был путнику ночному мил Отшельнической песни звук. Казалось, так душа поет, Расправив звучные крыла, И птицей, славящей восход, Та песня к небесам плыла. "Отшельник у ручья святого Клементия". Слуги Седрика, следуя за своим таинственным проводником, часа через три достигли небольшой поляны среди леса, в центре ее огромный дуб простирал во все стороны свои мощные ветви. Под деревом на траве лежали четверо или пятеро иоменов; поблизости, освещенный светом луны, медленно расхаживал часовой. Заслышав приближение шагов, он тотчас поднял тревогу; спящие мигом проснулись, вскочили на ноги, и все разом натянули луки. Шесть стрел легли на тетиву и направились в ту сторону, откуда слышался шорох, но как только стрелки завидели и узнали проводника, они приветствовали его с глубоким почтением. - Где Мельник? - было его первым вопросом. - На дороге к Ротерхему. - Сколько при нем людей? - спросил предводитель, ибо таково было, по-видимому, его звание. - Шесть человек, и есть надежда на хорошую поживу, коли поможет Николай-угодник. - Благочестиво сказано! - сказал Локсли. - А где Аллен из Лощины? - Пошел на дорогу к Уотлингу - подстеречь приора из Жорво. - И это хорошо придумано, - сказал предводитель. - А где монах? - У себя в келье. - Туда я пойду сам, - сказал Локсли, - а вы ступайте в разные стороны и соберите всех товарищей. Старайтесь собрать как можно больше народу, потому что есть на примете крупная дичь, которую трудно загнать, притом она кусается. На рассвете все приходите сюда, я буду тут... Постойте, - прибавил он. - Я чуть было не забыл самого главного. Пусть двое из вас отправятся поскорее к Торклистону, замку Фрон де Бефа. Отряд переодетых молодцов везет туда несколько человек пленных. Наблюдайте за ними неотступно. Даже в том случае, если они доберутся до замка, прежде чем мы успеем собраться с силами, честь обязывает нас покарать их. Поэтому следите за ними хорошенько, и пусть самый проворный из вас принесет мне весть о том, что у них делается. Стрелки обещали все исполнить в точности и быстро разошлись в разные стороны. Тем временем их предводитель и слуги Седрика, глядевшие на него теперь с величайшим почтением и некоторой боязнью, продолжали свой путь к часовне урочища Копменхерст. Когда они достигли освещенной луною поляны и увидели полуразрушенные остатки часовни, а рядом с нею бедное жилище отшельника, вполне соответствующее строгому благочестию его обитателя, Вамба прошептал на ухо Гурту: - Коли тут точно живет вор, стало быть, правду говорит пословица: "Чем ближе к церкви, тем дальше от господа бога". Я готов прозакладывать свою шапку, что это так и есть. Послушай-ка, что за песнопение в этой келье подвижника. В эту минуту отшельник и его гость во все горло распевали старинную застольную песенку с таким припевом: Эх, давай-ка чашу, начнем веселье наше, Милый мой, милый мой! Эх, давай-ка чашу, начнем веселье наше. Ты, Дженкин, пьешь неплохо - ты плут и выпихова! Эх, давай-ка чашу, начнем веселье наше... - Недурно поют, право слово! - сказал Вамба, пробуя подтянуть припев. - Но скажите на милость, кто бы мог подумать, что услышит в глухую полночь в келье отшельника такой веселенький псалом. - Что же тут удивительного, - сказал Гурт. - Всем известно, что здешний причетник - превеселый парень; он убивает добрую половину всей дичи, какая пропадает в этих местах. Говорят, будто лесной сторож жаловался на него своему начальству, и, если отшельник не образумится, с него сорвут и рясу и скуфью. Пока они разговаривали, Локсли что было силы стучался в дверь; наконец отшельник и его гость услыхали этот стук. - Клянусь святыми четками, - молвил отшельник, - внезапно оборвав свои звонкие рулады, - кто-то стучится! Ради моего клобука, я не хотел бы, чтобы нас застали за таким приятным занятием. У всякого человека есть недоброжелатели, почтеннейший Лентяй; чего доброго, найдутся злые сплетники, которые гостеприимство, с каким я принял усталого путника и провел с ним часа три ночного времени, назовут распутством и пьянством. - Вот ведь какая низкая клевета! - сказал рыцарь. - Мне хотелось бы проучить их как следует. Однако это правда, святой причетник, что у всякого человека есть враги. В здешнем краю есть такие люди, с которыми я сам охотнее стал бы разговаривать сквозь решетку забрала, чем с открытым лицом. - Так надевай скорее на голову свой железный горшок, друг Лентяй, и поспешай, как только можешь. А я тем временем уберу эти оловянные фляги. То, что в них было налито, бултыхается теперь в моей башке. А чтобы не слышно было звяканья посуды, потому что у меня немного руки трясутся, подтяни ту песню, которую я сейчас запою. Тут дело не в словах. Я и сам-то не больно твердо их помню. Сказав это, он громовым голосом затянул псалом: "Из бездны воззвал..." - и принялся уничтожать следы пиршества. Рыцарь, смеясь от души, продолжал облекаться в свои боевые доспехи, усердно подтягивая хозяину всякий раз, как успевал подавить душивший его хохот. - Что у вас за чертова заутреня в такой поздний час? - послышался голос из-за двери. - Прости вам боже, сэр странник, - отвечал отшельник, из-за поднятого шума, а может быть, и спьяну не узнавший голоса, который, однако, был ему очень хорошо знаком. - Ступайте своей дорогой, ради Бога и святого Дунстана, и не мешайте мне и праведному собрату моему читать молитвы. - Не с ума ли ты сошел, монах? - отвечал голос снаружи. - Отопри, это я, Локсли! - А-а! Ну ладно, все в порядке! - сказал отшельник, обращаясь к гостю. - Это кто же такой? - спросил Черный Рыцарь. - Мне нужно знать. - Кто такой? Я же говорю тебе, что друг, - отвечал отшельник. - Какой такой друг? - настаивал рыцарь. - Может быть, он тебе друг, а мне враг? - Какой друг-то? - сказал отшельник. - Это, знаешь ли, такой вопрос, который легче задать, чем ответить на него. Какой друг? Да вот, коли хорошенько сообразить, это тот самый добряк, честный сторож, о котором я тебе давеча говорил. - Понимаю, - молвил рыцарь, - значит, он такой же честный сторож, как ты благочестивый монах. Отвори же ему дверь, не то он выломает ее. Между тем собаки, сначала поднявшие отчаянный лай, теперь как будто узнали по голосу того, кто стоял за дверью. Они перестали лаять, начали царапаться в дверь и повизгивать, требуя, чтобы пришедшего скорее впустили. Отшельник снял с двери засовы и впустил Локсли и обоих его спутников. - Слушай-ка, отче, - сказал иомен, войдя и увидев рыцаря, - что это у тебя за собутыльник? - Это монах нашего ордена, - отвечал отшельник, покачивая головой, - мы с ним всю ночь молитвы читали. - Должно быть, он служитель воинствующей церкви, - сказал Локсли, - эта братия теперь повсюду встречается. Я тебе говорю, монах, отложи свои четки в сторону и берись за дубину. Нам теперь каждый человек дорог - все равно, духовного ли он звания или светского. Да ты, кажется, помутился в рассудке! - прибавил Локсли, отведя отшельника в сторону и понижая голос. - Как же можно принимать совсем неизвестного рыцаря? Разве ты позабыл наши правила? - Как - неизвестного? - смело ответил монах. - Я его знаю не хуже, чем нищий знает свою чашку. - Как же его зовут? - спросил Локсли. - Как его зовут-то? - повторил отшельник. - А зовут его сэр Энтони Скрэблстон. Вот еще! Стану я пить с человеком, не зная, как его зовут! - Ты слишком много пил сегодня, братец, - сказал иомен, - и, того и гляди, слишком много наболтал. - Друг иомен, - сказал рыцарь, подходя к ним, - не сердись на веселого хозяина. Он оказал мне гостеприимство, это правда, но если бы он не согласился принять меня, я бы заставил его это сделать. - Ты бы заставил? - сказал отшельник. - Вот погоди, сейчас я сменю свою серую хламиду на зеленый камзол, и пусть я не буду ни честным монахом, ни хорошим лесником, если не разобью тебе башку своей дубиной. С этими словами он сбросил с себя широкую рясу и мигом облекся в зеленый кафтан и штаны того же цвета. - Помоги мне, пожалуйста, зашнуровать все петли, - сказал он, обращаясь к Вамбе. - За труды я тебе поднесу чарку крепкого вина. - Спасибо на ласковом слове, - отвечал Вамба, - только не совершу ли я святотатства, если помогу тебе превратиться из святого отшельника в грешного бродягу? - Не бойся, - сказал отшельник. - Стоит исповедать грехи моего зеленого кафтана моему же серому балахону, и все будет ладно. - Аминь! - сказал шут. - Суконному грешнику подобает иметь дело с холщовым духовником, так что заодно пускай уж твой балахон даст отпущение грехов и моей куртке. Говоря это, он помог монаху продеть шнурки в бесчисленные петли, соединявшие штаны с курткой. Пока они занимались этим, Локсли отвел рыцаря в сторону и сказал ему: - Не отрицайте, сэр рыцарь, вы тот самый герой, благодаря которому победа осталась за англичанами на второй день турнира в Ашби. - Что ж из того, если ты угадал, друг иомен? - спросил рыцарь. - В таком случае, - отвечал иомен, - я могу считать вас сторонником слабейшей партии. - Такова прямая обязанность каждого истинного рыцаря, - сказал Черный Рыцарь, - и мне было бы прискорбно, если бы обо мне подумали иначе. - Но для моих целей, - сказал иомен, - мало того, что ты добрый рыцарь, надо, чтобы ты был и добрым англичанином. То, о чем я хочу поговорить с тобой, является долгом всякого честного человека, но еще большим долгом каждого честного сына этой страны. - Едва ли найдется человек, - отвечал рыцарь, - которому Англия и жизнь каждого англичанина была бы дороже, чем мне. - Охотно этому поверю, - сказал иомен. - Никогда еще наша страна не нуждалась так в помощи тех, кто ее любит. Послушай, я тебе расскажу об одном деле. В нем ты сможешь принять почетное участие, если ты действительно таков, каким мне кажешься. Шайка негодяев, переодетых в платье людей, которые гораздо лучше их самих, захватила в плен одного знатного англичанина, по имени Седрик Сакс, а также его воспитанницу и его друга, Ательстана Конингсбургского, и увезла их в один из замков в этом лесу, под названием Торкилстон. Скажи мне как добрый рыцарь и добрый англичанин: хочешь помочь нам выручить их? - Произнесенный обет вменяет мне в обязанность это сделать, - отвечал рыцарь, - но я хотел бы знать, кто же просит меня помочь им. - Я, - сказал иомен, - человек без имени, но друг твоей родины и тех кто любит ее. Удовольствуйтесь пока этими сведениями о моей личности, тем более что и сами вы желаете оставаться неизвестным. Знайте, однако, что мое честное слово так же верно, как если бы я носил колотые шпоры. - Этому я охотно поверю, - сказал рыцарь. - Твое лицо говорит о честности и твердой воле. Поэтому я больше не буду ни о чем тебя расспрашивать, а просто помогу тебе освободить этих несчастных пленников. А там, надеюсь, мы с тобой познакомимся поближе и, расставаясь, будем довольны друг другом. Между тем отшельник наконец переоделся, а Вамба перешел на другой конец хижины и случайно услышал конец разговора. - Вот как, - шепнул он Гурту, - у нас, значит, будет новый союзник? Будем надеяться, что доблесть этого рыцаря окажется не такой фальшивой монетой, как благочестие отшельника или честность иомена. Этот Локсли кажется мне прирожденным охотником за чужой дичью, а поп - гуляка и лицемер. - Придержи язык, Вамба, сделай милость! - сказал Гурт. - Оно, может быть и так; но явись сейчас хоть сам рогатый черт и предложи нам свои услуги, чтобы вызволить из беды Седрика и леди Ровену, боюсь - у меня не хватило бы набожности отказаться от его помощи. Тем временем отшельник вооружился, как настоящий иомен, мечом, щитом, луком и колчаном со стрелами, через плечо перекинул тяжелый бердыш. Он первый вышел из хижины, а потом тщательно запер дверь и засунул ключ под порог. - Ну что, брат, годишься ты теперь в дело, - спросил Локсли, - или хмель все еще бродит у тебя в голове? - Чтобы прогнать его, - отвечал монах, - будет довольно глотка воды из купели святого Дунстана. В голове, правда, жужжит что-то и ноги не слушаются, но все это мигом пройдет. С этими словами он подошел к каменному бассейну, на поверхности которого падавшая в него струя образовала множество пузырьков, белевших и прыгавших при бледном свете луны, припал к нему ртом и пил так долго, как будто задумал осушить источник. - Случалось ли тебе раньше выпивать столько воды, святой причетник из Копменхерста? - спросил Черный Рыцарь. - Только один раз: когда мой бочонок с вином рассохся и вино утекло незаконным путем. Тогда мне нечего было пить, кроме воды по щедрости святого Дунстана, - отвечал монах. Тут он погрузил руки в воду, а потом окунул голову и смыл таким образом все следы полночной попойки. Протрезвившись окончательно, веселый отшельник ухватил свой тяжелый бердыш тремя пальцами и, вертя его над головой, как тростинку, закричал: - Где они, подлые грабители, что похищают девиц? Черт меня побери, коли я не справлюсь с целой дюжиной таких мерзавцев! - Ты и ругаться умеешь, святой причетник? - спросил Черный Рыцарь. - Полно меня к причетникам причислять! - возразил ему преобразившийся монах. - Клянусь святым Георгием и его драконом, я только до тех пор и монах, пока у меня ряса на плечах... А как надену зеленый кафтан, так могу пьянствовать, ругаться и ухаживать за девчонками не хуже любого лесника. - Ступай вперед, балагур, - сказал Локсли, - да помолчи немного; ты сегодня шумишь, как целая толпа монахов в сочельник, когда отец игумен уснул. Пойдемте, друзья, медлить нечего. Надо поскорее собрать людей, и все же у нас мало будет народу, чтобы взять приступом замок Реджинальда Фрон де Бефа. - Что? - воскликнул Черный Рыцарь. - Так это Фрон де Беф выходит нынче на большую дорогу и берет в плен верноподанных короля? Разве он стал вором и притеснителем? - Притеснителем-то он всегда был, - сказал Локсли. - А что до воровства, - подхватил монах, - то хорошо, если бы он хоть вполовину был так честен, как многие из знакомых мне воров. - Иди, иди, монах, и помалкивай! - сказал иомен. - Лучше бы ты попроворнее провел нас на сборное место и не болтал, о чем следует помалкивать как из приличия, так и ради осторожности! Глава XXI Увы, прошло так много дней и лет С тех пор, как тут за стол садились люди, Мерцанием свечей озарены! Но в сумраке высоких этих сводов Мне слышится времен далеких шепот, Как будто медлящие голоса Тех, кто давно в своих могилах спит. "Орра", трагедия Пока принимались все эти меры для освобождения Седрика и его спутников, вооруженный отряд, взявший их в плен, спешил к укрепленному замку, где предполагалось держать их в заключении. Но вскоре наступила полная темнота, а лесные тропинки были, очевидно, мало знакомы похитителям. Несколько раз они останавливались и раза два поневоле возвращались назад. Летняя заря занялась, прежде, чем они попали на верную дорогу, но зато теперь отряд продвигался вперед очень быстро. В это время между двумя предводителями происходил такой разговор: - Тебе пора уезжать от нас, сэр Морис, - говорил храмовник рыцарю де Браси. - Для того чтобы разыграть вторую часть нашей мистерии, ведь теперь ты должен выступать в роли освободителя. - Нет, я передумал, - сказал де Браси. - Я до тех пор не расстанусь с тобой, пока добыча не будет доставлена в замок Фрон де Бефа. Тогда я предстану перед леди Ровеной в моем настоящем виде и надеюсь уверить ее, что всему виной сила моей страсти. - А что заставило тебя изменить первоначальный план, де Браси? - спросил храмовник. - Это тебя не касается, - отвечал его спутник. - Надеюсь, однако, сэр рыцарь, - сказал храмовник, - что такая перемена произошла не от того, что ты заподозрил меня в бесчестных намерениях, о которых тебе нашептывал Фиц-Урс? - Что я думаю, то пусть остается при мне, - отвечал де Браси. - Говорят, что черти радуются, когда один вор обокрадет другого. Но всем известно, что никакие черти не в силах помешать рыцарю Храма поступить по-своему. - А вождю вольных наемников, - подхватил храмовник, - ничто не мешает опасаться со стороны друга тех обид, которые он сам чинит всем на свете. - Не будем без пользы упрекать друг друга, - отвечал де Браси. - Довольно того, что я имею понятие о нравственности рыцарей, принадлежащих к ордену храмовников, и не хочу дать тебе возможность отбить у меня красавицу, ради которой я пошел на такой риск. - Пустяки! - молвил храмовник. - Чего тебе бояться? Ведь ты знаешь, какие обеты налагает наш орден! - Еще бы! - сказал де Браси. - Знаю также, как эти обеты выполняются. Полно, сэр рыцарь. Все знают, что в Палестине законы служения даме подвергаются очень широкому толкованию. Говорю прямо: в этом деле я не положусь на твою совесть. - Так знай же, - сказал храмовник, - что я нисколько не интересуюсь твоей голубоглазой красавицей. В одном отряде с ней есть другая, которая мне гораздо больше нравится. - Как, неужели ты способен снизойти до служанки? - сказал де Браси. - Нет, сэр рыцарь, - отвечал храмовник надменно, - до служанки я не снизойду. В числе пленных есть у меня добыча, ничем не хуже твоей. - Не может быть. Ты хочешь сказать - прелестная еврейка? - сказал де Браси. - А если и так, - возразил Буагильбер, - кто может мне помешать в этом? - Насколько мне известно, никто, - отвечал де Браси, - разве что данный тобою обет безбрачия. Или просто совесть не позволит завести интригу с еврейкой. - Что касается обета, - сказал храмовник, - наш гроссмейстер освободит от него, а что касается совести, то человек, который собственноручно убил до трехсот сарацин, может и не помнить свои мелкие грешки. Ведь я не деревенская девушка на первой исповеди в страстной четверг. - Тебе лучше знать, как далеко простираются твои привилегии, - сказал де Браси, - однако я готов поклясться, что денежные мешки старого ростовщика пленяют тебя гораздо больше, чем черные очи его дочери. - То и другое привлекательно, - отвечал храмовник. - Впрочем, старый еврей лишь наполовину моя добыча. Его придется делить с Реджинальдом Фрон де Бефом. Он не позволит нам даром расположиться в своем замке. Я хочу получить свою долю в этом набеге и решил, что прелестная еврейка будет моей нераздельной добычей. Ну, теперь ты знаешь мои намерения, значит можешь придерживаться первоначального плана. Сам видишь, что тебе нечего опасаться моего вмешательства. - Нет, - сказал де Браси, - я все-таки останусь поближе к своей добыче. Все, что ты говоришь, вполне справедливо, но меня беспокоит разрешение гроссмейстера, да и те особые привилегии, которые дает тебе убийство трехсот сарацин. Ты так уверен, что тебе все простится, что не станешь церемониться из-за пустяков. Пока между рыцарями происходил этот разговор, Седрик всячески старался выпытать от окружавшей его стражи, что они за люди и с какой целью совершили нападение. - С виду вы англичане, - говорил он, - а между тем накинулись на своих земляков, словно настоящие норманны. Если вы мне соседи, значит мои приятели: кто же из моих английских соседей когда-либо враждовал со мной? Говорю вам, иомены: даже те из вас, которые запятнали себя разбоем, пользовались моим покровительством; я жалел их за нищету и вместе с ними проклинал их притеснителей, бессовестных дворян. Что же вам нужно от меня? Зачем вы подвергаете меня насилию? Что же вы молчите? Вы поступаете хуже, чем дикие звери; неужели же вы хотите уподобиться бессловесным скотам? Но все эти речи были напрасны. У его стражи было много важных причин не нарушать молчания, а потому он не мог донять их ни гневом, ни уговорами. Они продолжали все так же быстро везти его вперед, пока впереди, в конце широкой аллеи, не возник Торкилстон - древний замок, принадлежавший в те времена Реджинальду Фрон де Бефу. Этот замок представлял собою высокую четырехугольную башню, окруженную более низкими постройками и обнесенную снаружи крепкой стеной. Вокруг этой стены тянулся глубокий ров, наполненный водой из соседней речушки. Фрон де Беф нередко враждовал со своими соседями, а потому позаботился прочнее укрепить замок, построив во всех углах внешней стены еще по одной башне. Вход в замок, как во всех укреплениях того времени, находился под сводчатым выступом в стене, защищенным с обеих сторон маленькими башенками. Как только Седрик завидел очертания поросших мхом зубчатых серых стен замка, высившихся над окружавшими их лесами, ему все сразу стало понятно. - Понапрасну я обидел воров и разбойников здешних лесов, - сказал он, - подумав, что эти бандиты могут принадлежать к их ватаге... Это все равно что приравнять лисиц наших лесов к хищным волкам Франции. Говорите, подлые собаки, чего добивается ваш хозяин: моей смерти или моего богатства? Должно быть, ему обидно, что еще осталось двое саксов, я да благородный Ательстан, владеющих земельными угодьями в этой стране. Так убейте же нас и завершите тем свое злодейство. Вы отняли наши вольности, отнимите и жизнь. Если Седрик Сакс не в силах спасти Англию, он готов умереть за нее. Скажите вашему бесчеловечному хозяину, что я лишь умоляю его отпустить без всякой обиды леди Ровену. Она женщина; ему нечего бояться ее, а с нами умрут последние бойцы, которые имеют дерзость за нее заступаться. Стража на эту речь отвечала молчанием; к тому времени они остановились перед воротами замка. Де Браси трижды протрубил в рог. Тогда стрелки, высыпавшие на стены при их приближении, поспешили сойти вниз, опустить подъемный мост и впустить отряд в замок. Стража заставила пленников сойти с лошадей и отвела их в зал, где им был предложен завтрак; но никто, кроме Ательстана, не притронулся к нему. Впрочем, потомку короляисповедника тоже не дали времени основательно заняться поданными яствами, так как стража сообщила ему и Седрику, что их поместят отдельно от леди Ровены. Сопротивляться было бесполезно. Их заставили пройти в большую комнату, сводчатый потолок которой, опиравшийся на неуклюжие саксонские колонны, придавал ей сходство с трапезными залами, какие и теперь еще можно встретить в наиболее древних из наших монастырей. Потом леди Ровену разлучили и с ее служанками и проводили - очень вежливо, но не спросив о ее желании, - в отдельную комнату. Такой же сомнительный почет был оказан и Ревекке, невзирая на мольбы ее отца. Старик в отчаянии предлагал даже деньги, лишь бы дочери дозволено было оставаться при нем. - Нечестивец, - ответил ему один из стражей, - когда ты увидишь, какая берлога тебе приготовлена, так сам не захочешь, чтобы дочь оставалась с тобой! И без дальнейших разговоров старого Исаака потащили в сторону от остальных пленных. Всех слуг тщательно обыскали, обезоружили и заперли в особом помещении. Леди Ровену лишили даже присутствия ее служанки Эльгиты. Комната, куда заключили обоих саксонских вождей, в то время служила чем-то вроде караульного помещения, хотя в старину это был главный зал. С тех пор она получила менее важное назначение, потому что нынешний владелец, в числе других пристроек, возводимых ради большего удобства, безопасности и красоты своего баронского жилища, построил себе новый великолепный зал, сводчатый потолок которого поддерживался легкими и изящными колоннами, а внутренняя отделка свидетельствовала о большом искусстве в деле украшений и орнаментов, вводимых норманнами в архитектуру. Исполненный гневных размышлений о прошедшем и настоящем, Седрик взволнованно шагал взад и вперед по комнате; между тем Ательстан, которому природная апатия заменяла терпение и философскую твердость духа, равнодушно относился ко всему, кроме мелких лишений. Но и они так мало его тревожили, что он большей частью молчал, лишь изредка отзывался на возбужденные и пылки речи Седрика. - Да, - говорил Седрик, рассуждая сам с собой, но в то же время обращаясь и к Ательстану, - в этом самом зале пировал мой дед с Торкилем Вольфгангером, который угощал здесь доблестного и несчастного Гарольда. Гарольд шел тогда воевать с норвежцами, ополчившимися против него под предводительством бунтовщика Тости. В этом самом зале Гарольд принял посла своего восставшего брата и дал тогда посланнику такой благородный ответ! Сколько раз, бывало, отец с восторгом рассказывал мне об этом событии! Посланец от Тости был введен в зал, переполненный именитыми саксонскими вождями, которые распивали красное вино, собравшись вокруг своего монарха. - Я надеюсь, - сказал Ательстан, заинтересованный этой подробностью, - что в полдень они не забудут прислать нам вина и какой-нибудь еды. Поутру мы едва успели дотронуться до завтрака. Притом же пища не идет мне впрок, если я за нее принимаюсь тотчас после верховой езды, хотя лекари и уверяют, что это очень полезно. Седрик не обратил внимания на эти замечания и продолжал свой рассказ: - Посланец от Тости прошел через весь зал, не боясь хмурых взоров, устремленных на него со всех сторон, и, остановившись перед троном короля Гарольда, отвесил ему поклон. "Поведай, государь, - сказал посланец, - на какие условия может надеяться брат твой Тости, если сложит оружие и будет просить у тебя мира?" "На мою братскую любовь, - воскликнул великодушно Гарольд, - и на доброе графство Нортумберлендское в придачу!" "А если Тости примет такие условия, - продолжал посланец, - какие земельные угодья даруешь ты его верному союзнику Хардраду, королю норвежскому?" "Семь футов английской земли! - отвечал Гарольд, пылая гневом. - А если правда, что этот Хардрад такого богатырского роста, мы можем прибавить еще двенадцать дюймов". Весь зал огласился восторженными кликами, кубки и рога наполнились вином; вожди пили за то, чтобы норвежец как можно скорее вступил во владение своей "английской землей". - И я бы с величайшим удовольствием выпил с ними, - сказал Ательстан, - потому что у меня пересохло во рту, даже язык прилипает к небу. - Смущенный посланец, - продолжал Седрик с большим воодушевлением, хотя слушатель не проявлял никакого интереса к рассказу, - ретировался, унося с собой для Тости и его союзника зловещий ответ оскорбленного брата. И вот тогда башни Йорка и обагренные кровь