- Не чуйствуешь, разве? - деланно удивился Борис. - Настоящая кошатина!
Переловили всех хуторских кошек и  поджарили.  Правда, одна была дохловатая,
но... - умолк, получив от Веры подзатыльник.
     Гостья положила обратно культышку, которую начала было обгладывать
     -  Нюся, не слушай ты  его, балаболку! Это зайчатина, честное слово,  -
вынуждена была объясняться Вера.
     - Точно, точно! -  подтвердил Рудик. - Лично  видел.  Да вон на окне  и
хвостик в доказательство!
     Шутка  всех   развеселила,  разрядила   несколько   натянутую   вначале
атмосферу. Пирушка продолжалась в непринуждИнной обстановке, с  разговорами,
шутками и прибаутками.  Сказалось и воздействие "винца": у Тамары заблестели
глаза,  загорелись щИки,  с лица не  сходила блаженная улыбка. Тем паче  что
Борис то и дело подбрасывал  комичные  байки,  запас которых,  на все случаи
жизни, был у него  неистощим. Впервые в жизни выпив да  ещИ так много (около
ста пятидесяти граммов), она захмелела. А  это, как  известно,  к  добру  не
ведИт...  Дошло до того, что поднялась из-за стола,  вынула из графина самую
красивую розу и приладила к волосам  Нюськи; заметив неодобрительные взгляды
тверИзых подружек, подошла и обеих расцеловала.
     Подкрепившись, Рудик снова  взял  бутылек; в нем оставалось ещИ граммов
около трИхсот.
     - Надо опорожнить  посуд...  Не нести  ж  добро  обратно! Кто  хочет? -
разлил поровну в два стакана; охочих не нашлось. - Нет желающих? Нюся, держи
ты!
     "Полюбовница",  принявшаяся  было   за  оладьи,  отрицательно  тряхнула
богатой причИской, но, передумав, протянула руку.
     - Мы,  мы  желаем! - заявил вдруг Миша,  сидевший бок о  бок с  Федей и
перед тем о чИм-то с  ним  перешепнувшийся.  Перехватив стаканы, добавил:  -
Токо мы, воще, тут пить стесняемся,  скажи, Хветь? Хочем выпить на  кухне. -
Оба вышли; притворив дверь, процедил осуждающе: - Сам, воще, меры не знает и
еИ, дурИху, спаивает!
     -  Не  говори,  - согласился Федя.  - Ты  вовремя  смикитил. Его  будто
подменили ивановцы - стал ещИ и курить да пить...
     - И Ванько, морда, потакает, воще. Я вот ему сИдни выскажу!
     Выплеснув содержимое в  помойку,  наполнили стаканы узваром и вернулись
обратно.
     Накануне,  готовя  угощения  аж  на двух  плитах, кухарки опасались, не
останется ли половина невостребованной, не прокиснет ли  добро. Но напрасно:
аппетит собравшиеся демонстрировали  настолько отменный,  что Вера с  Клавой
едва поспевали подносить добавки. Начали побаиваться  другого -  что до утра
всИ будет съедено и ещИ не хватит.
     Но этого не  случилось. Правда, по другой причине: сразу после полуночи
пирушка была  неожиданно  прервана...  донИсшимся снаружи непонятным стуком,
опять же в ставню. Все настороженно притихли.
     - Вера, это я... открой, доченька, - расслышали голос за окном.
     - Мамочка вернулась!  - радостно  вскричала  Вера  и  кинулась отпирать
двери. Ванько  поспешил следом - и кстати: поддерживая, они  ввели в комнату
измученную дальней  дорогой Елизавету. Она не села, а буквально  рухнула  на
кровать.
     - Мама, что с тобой? Ты заболела? - захлопотала около неИ дочь.
     - Ничего страшного... немного нездоровится... да устала досмерти. Дайте
мне попить... здравствуйте, ребятки... что у вас тут  за праздник  такой?  -
тяжело  дыша,  через   силу   улыбнулась  она   столпившимся  возле  кровати
подросткам.
     Праздник закончился несколько  раньше, чем предполагалось.  Но никто не
сказал бы, что не удался:  прощались  и расходились  восвояси  довольные, от
души благодарили главных устроителей и друг дружку.
     Клава оставалась помочь убирать со стола, перемыть посуду; Федя - чтобы
проводить еИ после всего домой. Рудик, понятно, ушИл с Нюськой;
     они затянули было  какую-то  песню. Это  побудило  Мишу не  откладывать
намеченный   выговор  Ваньку   за  его   нейтральное  отношение  к  вопиющим
безобразиям.
     -  Слышь, Ванько, - сказал он на подходе к подворью Кулькиных, - ты чИ,
воще... Одобряешь, что ли, эти рудиковы фокусы?
     - Какие фокусы? - не понял тот.
     - Ну как же! Он курит, пьянствует, с Нюськой обратно путается.  А мы ни
гу-гу, вроде так и надо...
     - Ты, Мишок, преувеличиваешь.  И  как  вседа -  торопишься, -  возразил
старший товарищ. - Курить он обещал бросить и без нашего  нажима. Думаю, так
и будет. А насчИт пьянства - тут ты не прав: всИ-таки сИдни повод был.
     - Я тоже не считаю это за пьянство, - поддакнул Борис.
     -  А  насчИт  Нюськи...  конешно,  это  непорядок.  Мы с  ним  об  этом
потолкуем.
     Туман встретил  у калитки. Как обычно, лизнул на радостях руку хозяину,
попрыгал. Но затем повИл себя  странным образом: стал, повизгивая, увиваться
вокруг Тамары.
     - ЧИ это с ним? - удивился Ванько. - Никак соскучился по тебе?
     - Так я ж ему гостинчик несу, вот он и учуял, - показала она на свИрток
под мышкой. - Забрала домой косточки.
     - Вон оно что! Ты умница, что додумалась. Пусть и он полакомится.
     -  Ничего, что  я  так  сказала  -  "домой"?  - спросила  она,  как  бы
извиняясь.
     -  ВсИ  правильно! ТИть Лиза вернулась,  теперь станешь  жить с нами. Я
тебе не говорил, но мы с мамой в первый же день так и решили.
     - Лучше б ты  сказал...  А  то я всИ  это время  переживала:  как  жить
дальше?
     - Будешь мне сестричкой. Двоюродной.  Мама уже слух пустила, что  ты...
что вы с Валерой еИ племянники. Как, согласна?
     - С большим моим удовольствием!
     - Погодка  сИдни на ять: месячно, тихо и  не холодно, - сказал  Ванько,
когда подошли к алыче. - Не хочется и в хату идти.
     - И я спать ни граммочки не хочу!
     - Ты глянь, как влюбленно он  на тебя смотрит, - обратил он еИ внимание
на  пса.  - Вон, возле будки,  чугунок.  Высыпь,  а я  щас вынесу что-нибудь
накинуть тебе на плечи.
     Дверь заперта не была. ЗашИл тихо, но мать услышала, обозвалась:
     - Ты, сынок? Что-то ищешь?
     - Мам, тут где-то была шаль.
     - Помацай в шкапу, справа. Зачем она тебе?
     -  Немного  посидим с  Тамарой  под лычой.  Вернулась тИть Лиза, и  она
попросилась домой.
     - Ну и слава богу! А то я уж начала  тревожиться. Как там  Дмитрий,  не
говорила?
     - Нет: добралась домой уставшая и больная. Ну, я пошИл.
     Тамара, угощавшая пса с руки,  наполнила чугунок, оставив немного и  на
завтрак.
     - Он теперь полюбит тебя больше,  чем меня.  Ишь, с каким удовольствием
набросился - аж треск стоит! - Ванько, сложив шаль по диагонали, набросил ей
на плечи. - Вот так. Чтоб не простыла. - Сели на лавочку.
     - А ты - не замИрзнешь?
     - За меня не беспокойся, я закалИнный.
     - А как ты закаляешься? И я хочу.
     - Пожалуйста: будем закаляться напару! Дело нехитрое:  надо всего  лишь
по утрам обливаться водой из колодезя.
     - Ой! - зябко передИрнулась она. - И зимой тоже?
     - Зимой можно просто обтираться.  Или растираться снежком - знаешь, как
здорово!
     - Я так не  смогу-у... -  призналась собеседница. - А железяки ты часто
поднимаешь? Ну, которые  я  за сараем  видела, - гири, потом эти, колИса  от
вагонеток. Я попробовала, так даже с места стронуть не смогла. В них сколько
весу?
     - В гирях? Двухпудовые.
     - Ого! А сколько раз можешь поднять одну?
     - Выжать, что  ли? Я, вобще-то, не  считаю... Примерно, сто раз.  Можно
завтра уточнить, если тебе интересно.
     Говорить о своих  физических возможностях Ванько, как правило, избегал.
Так же как и заноситься либо злоупотреблять. Но сейчас  был случай, когда не
отвечать на вопросы считалось бы неприличным.  Что же до Тамары, то задавала
она их не  лишь бы о чИм-то говорить -  ей хотелось узнать о  нИм  побольше.
Скромные, без рисовки, ответы можно было бы принять за похвальбу, если б она
не имела случай кое в чИм убедиться лично. Она так и сказала:
     - В жисть бы не поверила, что могут быть такие  сильные мальчики! Это у
тебя природное?
     -  Думаю, что нет. По-моему,  все рождаются  одинаковыми. У нормальных,
конешно, родителей.
     - Которые... А как это понимать?
     - Нормальные - это которые совсем не пьют и даже не курят.
     - Таких мало, особенно мужчин...
     -  Да.  К сожалению.  -  Помолчав,  вернулся к  вопросу  "одинаковости"
новорожденных.  -  И  уже по мере  взросления  каждый человек, если захочет,
может  сделать  себя  кем  угодно  - футболистом,  кузнецом  или,  например,
силачом, как мой тИзка Поддубный. Слыхала о нИм?
     - Не-е. Расскажи.
     -  Мне тоже довелось не много о  нИм прочитать... Знаю только, что Иван
Максимович  Поддубный - знаменитый русский силач и борец - объездил весь мир
и нигде не был побежден, положен на лопатки. Его называют королИм чемпионов.
У  него  даже  трость  весит двадцать  килограммов.  И  силачом  его сделали
постоянные тренировки.
     - А мне думается, что  всякие  таланты и  способности задаются человеку
ешИ  до рождения, - не  согласилась с его доводами Тамара.  -  Вот у Сережи,
моего соседа... бывшего, - поправилась она, вздохнув, - у него способности к
рисованию с раннего  детства. А Клава хвалилась, что у еИ Феди - к стихам. У
тебя вот - природная способность к силе.
     Не  надеясь, видно,  на  его закалИнность (возможно, впрочем,  что и по
иной  причине), она поделилась шалью,  прикрыв  и его; при этом придвинулась
вплотную. Ванько  не возразил против такой о себе заботы, напротив: положил,
видимо - для удобства, свою руку к ней на плечо.
     - От  природы  у  меня  разве  что  любовь  к  спорту.  Мне  доставляет
удовольствие  возиться  с  тяжестями,  тренироваться, иметь  крепкие  мышцы.
Какая-то внутренняя потребность быть при силе.
     -  Мне  бы  такую  потребность!  Но  я  ужасно  ленивая,  особенно   на
физзарядки.
     - Тебе это и ни к чему. Хватит и того, что красивая.
     - И вовсе я не красивая!
     -  Не скажи. И  красивая, и симпатичная. Особенно была сегодня - Борька
не зря назвал тебя принцессочкой. С ним согласны Федя  и даже Миша. Я сказал
"даже", потому что для него все девчонки на один манер: "вреднюги, уродины и
воще".
     - Просто он сжалился надо мной. Или - в угоду старшим.
     -  Ничуть,  -  заверил  Ванько.  -  Он   хоть  и  малолетка,  а  вполне
независимый. И не подхалим.
     - Ну, спасибо им, - поблагодарила  она.  И Мише, и  остальным. Обо  мне
таких слов мальчики ещИ не говорили.
     - А мне,  значит,  как дальнему родственнику в спасибе отказано? - шутя
упрекнул "двоюродный брат".
     - Так это ж я для них красивая! - нашлась Тамара. - От тебя я такого не
слыхала.
     - Если на то пошло, то мне ты показалась красивой ещИ там, в каталажке,
- признался  он. И пожалел:  упоминать  о  том кошмарном дне сегодня  бы  не
следовало.
     - Тогда спасибо  и  тебе. И ещИ  за то, что  спас нас  с братиком. Мама
наказывала,  - воспользовалась она случаем,  -  поблагодарить тебя и  от  еИ
имени...   -  Умолкла,   расстроенная  нахлынувшими   отнюдь  не  радостными
чувствами.
     - Не будем сИдни об этом вспоминать, хорошо? - догадался о еИ состоянии
Ванько.  - А  то  я  уже  и  не рад, что  напомнил про  каталажку.  Испортил
настроение  в такой  вечер.  Вернее,  ночь. Правда чудная? Как  будто  и нет
никакой войны... Или, может, пойдИм уже отдыхать?
     -  Нет-нет!  -  обозвалась  она  живо,  незаметно  смахнув  не  вовремя
набежавшие слИзы. - Посидим ещИ трошки, это я так...
     - Хорошо, продолжим нашу беседу. На чИм мы остановились?
     - Ты сказал про  Мишу, что мы для  него такие-сякие.  А за  что  он нас
презирает?
     - Он не то  чтобы презирает, просто пока  ещИ  равнодушен  к прекрасной
половине  человечества...  ЕщИ не  дорос: ему, по-моему,  нет и  двенадцати.
Годика  через  два-три и он досмотрится,  что некоторые из  вас... я не  так
сказал - большинство из вас очень даже не уродины.
     - Спасибо за комплимент... А сколько лет Рудику?
     - Этот уже старик: под шестнадцать. ЧИ это ты вспомнила о нИм?
     - Я слыхала о нИм нехорошее... Это правда?
     -  Что именно? - спросил Ванько. хотя  и догадывался. о  чИм и  от кого
наслышана.
     -  Ну... что в девочках  он ценит не любовь и верность, а... - поискала
подходящие слова, - легкомысленность и поддатливость.
     - Любовь и верность!.. - вздохнул на этот раз уже он. - Красивые слова,
святое чувство... - После паузы -  вспомнилась Варя -  добавил: -Токо не все
на них способны.
     Последние  слова  касались  Нюськи.  Помедлил,  размышляя,  следует  ли
заводить разговор на столь неприятную тему. Но на вопрос отвечать надо, и он
сказал:
     -  Одна из таких  как раз и  попалась Рудику - легкомысленная и, как ты
выразилась,  поддатливая. А  он  оказался  не из  привередливых;  не  берусь
судить, хорошо это или плохо...
     - Из мужской солидарности?
     - Н...  не  совсем.  Ты слыхала  такую поговорку: виноват  медведь, что
корову задрал, но и корова тоже - что в лес пошла.
     - Только не пойму, к чему ты это говоришь. .
     -  Можно  и  пояснить. Ты под  нехорошим  имеешь  в  виду их с  Нюськой
отношения?
     -  Не  Нюськой, а Нюсей,  -  поправила она. -  Если девчонка родилась с
косоглазием,  так что  ж теперь - она  и  не  человек? И еИ  ничего не стоит
обмануть!..
     - Ты под "обмануть" имеешь в виду замуж?
     - Ну, в  шестнадцать лет жениться, конешно, рано, -  согласилась она. -
Но зачем  он  уверял, что она  ему  нравится и что он еИ  любит?  А, небось,
добился своего и теперь бросит. Это я и называю обмануть.
     - Ни в чИм таком он ей не клялся и не обманывал!
     - Выходит, на него зря наговаривают?
     - Футы-нуты! Не перевернуть ли нам пластинку!..
     Ваньку  претило говорить о  пошлых вещах, да ещИ  и называя всИ  своими
именами.
     - Я считала тебя справедливым, - заметила она обиженно. - А теперь и не
знаю, кому больше верить - тебе или девочкам.
     В   знак  недовольства   (сочтя,   видимо,  что   тот   просто-напросто
выгораживает беспутного дружка, поступаясь  истиной) она попыталась спихнуть
его руку.
     -  Ну-ну,  не обижайся, - мягко сказал он,  поймав  и  слегка  сжав  еИ
ладошку.  -  Я вовсе не собираюсь его оправдывать! Но  справедливости ради -
раз уж ты настаиваешь - не могу не сказать: эта самая Нюся уже бывала не раз
обманывата  задолго  до Рудика  и никаких  заверений  в  любви не требовала.
Понимаешь, о чИм я говорю?
     - Догадываюсь. Только мне не верится. Это он так говорит?
     - Ему можно б и не поверить. Но я имел случай убедиться в этом лично
     - Так  ты с нею  тоже путался?! - с  тревогой, если не сказать ревниво,
перебила  его Тамара,  безуспешно  пытаясь  при  этом  выдернуть  ладошку  и
отделаться от его полуобнимающей руки.
     - Да нет, не  путался, - поспешил успокоить еИ Ванько. - Просто однажды
оборонил  еИ  от  хулиганов,  которые  хотели,  извини  за нехорошее  слово,
снасильничать еИ втроИм.  Их я нажучил, а еИ - был поздний час - проводил до
двора. Ну и часа два поговорили. Только и всего.
     - Извини, - отмякла "сестричка". - Я  сдуру подумала, что и ты на такое
способен...
     - Извинение принято.  Так вот,  она  мне рассказала  про  свою жизнь...
Росла без отца, его убили незадолго до еИ рождения. В пьяной драке. Он и сам
был, как я  понял,  спившийся мерзавец. Потому как  под пьяную  руку избивал
жену, то есть еИ маму.  Это она Нюсе  рассказала спустя  много лет, когда та
поинтересовалась, кто еИ отец и где он пропадает.
     - Какие ж есть, всИ-таки, подлые людишки!.. - заметила Тамара.
     -  Не  зря  же поговорка:  дураков  и  подлецов  в  России на  сто  лет
припасено. Может,  поэтому -  я так думаю -  и родилась она не совсем того -
косоглазенькой и не  очень  способной:  два года сидела  во втором  классе и
столько же в третьем - все еИ "университеты".  После и мать пристрастилась к
вину, стала принимать у себя таких же выпивох. Безобразничали, и  всИ это на
глазах  у  подрастающей дочери... Откуда  в  таких  условиях взяться  у  неИ
порядочности!.. А кончилось всИ это тем, что один  из еИ хахалей - это  Нюся
сама же по простоте  своей и выложила, так что извини - когда мать надралась
до  беспамятства и дрыхнула  без задних ног, он снасильничал и еИ, а Нюсе не
было ещИ и тринадцати.
     - Лучше умереть,  чем пережить такое!  - ужаснулась  слушательница, вся
передИрнувшись.
     - Кто ж заранее знает, что с ним случится завтра!..
     - Я имела в виду, что после такого лучше не жить, - уточнила она.
     - Ты и теперь сказала не подумавши. Умереть никогда не лучше, что б там
ни случилось!
     На память снова пришла Варя, и Ванько помолчал в задумчивости.
     - Не знаю,  - заговорил наконец, - был ли у вас  с девочками разговор о
Варе. Она была моей невестой. Так случилось, что в первый же день  оккупации
фашисты надругались над ней,  а потом и убили...  Но если  б  осталась она в
живых, любовь  моя  к ней меньше из-за этого  не  стала  бы. И я никогда, ни
одним словом не напомнил бы ей о случившемся. Но это я так, к слову.
     - Ты еИ до сих пор любишь?
     - Теперь  уж люби не люби... Вспоминаю часто. И помнить буду всю жизнь.
Но мы, кажись, опять отклонились. Спать ещИ не захотела?
     -  Нисколечки. А  что было потом?  Это я про  Нюсю,  -  вернулась она к
рассказу о еИ судьбе.
     - Потом был суд, конешно. Скрыть преступление было невозможно, так  как
тот подонок вдобавок вывихнул ей  руку,  и  Нюся попала  в больницу. Негодяя
присудили к расстрелу, а мать лишили материнства; правда, дали испытательную
отсрочку. После этого она пьянствовать перестала. По крайней мере,  пока они
живут на хуторе, а это с июня месяца, за нею ничего такого не усматривалось.
А вот Нюська... Но про неИ, если интересно, можешь  узнать и от Веры. Теперь
сама и рассуди, такой ли уж Рудик распоследний сукин сын.
     - ВсИ равно он нехороший!
     - Я  его и  не хвалю. Правда, до оккупации мы не видели в этом большого
преступления, хотя и не одобряли. Теперь  - другое дело.  Поэтому Миша  - он
малолетка, а всИ понимает верно - на меня и недоволен.
     - Ты его приструнишь?
     -  Рудика?  Приструнишь - не то слово. И притом не я, а мы. Постараемся
внушить словесно... Может,  пойдем  уже бай-бай? 3автра, вернее сИдни с утра
нам предстоит работа.
     - Ты вот сказал: умереть - не лучший выход, -  словно не  расслышав его
предложения, сказала Тамара. - А если б  тогда  сорвалось и тебя стали бить,
как папу или Степку... ты бы что?
     - Не будем гадать о том, чего не было и быть не могло!
     - А всИ-таки? Интересно знать, как бы ты поступил, если б их, полицаев,
оказалось больше и они тебя скрутили.
     -  Ну,  смотря  по  обстоятельствам...  Мне  трудно  это   представить;
прикончил бы сперва  как  можно  больше гадов... пока не  застрелили бы.  Но
больше  -  никаких вопросов!  ИдИм,  впереди  у  нас  много времени, успеешь
наговориться, ещИ и надоем.
     - Скорее я тебе, чем ты мне!
     С этими словами они, наконец, и покинули скамейку под алычой.
     Результатом  затянувшейся  беседы  был у  неИ  крепкий  сон  и  позднее
пробуждение.  Этому  способствовала ещИ  и  полнейшая  тишина в  хате, какой
Тамара  не  знавала за  все  дни  проживания  в  шумном  верином  семействе.
НовоприобретИнная тИтя старалась не грюкнуть  и не звякнуть - "пущай девочка
выспится вдоволь!"
     За  завтраком Агафья Никитична  подтвердила намерение  принять ребят  в
свою  семью  под  видом   племянников.   Поделилась  и  могущими  возникнуть
опасностями:  надо  бы  зарегистритроваться,  а  документов-то никаких, даже
метрик нет. Ну  как заподозрят в принадлежности  к евреям,  большевикам  или
партизанам. Не  за себя боязно  - за  них... Один  выход,  правда,  имеется.
Сестра,  у которой они с Ваней оставляли Валеру, тоже  с радостью дала бы им
приют. Да что там приют - хоть завтра бы удочерила  еИ и  усыновила братика.
Ей,  бедняжке, в  жизни не повезло. Вышла замуж, но не успели  и  ребИночком
обзавестись, как мужа ни за что ни про што  арестовали, обвинили бог знает в
чИм и  сослали  неведомо  куда. Она  его  ждала-ждала,  да  так  и  осталась
одна-одинИшенька, безмужняя и бездетная. Давно ей  хотелось ребИночка, и она
счастлива  будет стать им обоим мамой. А живИт на отлИте - не  надо  будет и
отмечаться в полиции. Тамара может жить то там, то здесь - никому и в нос не
влетит  интересоваться, кто такая. А  там,  глядишь, и  наши возвернутся. Не
может же быть, чтоб германцу не своротили шею!
     Оба варианта для  Тамары были  приемлемы и желанны. Как старшие  решат,
так пусть и будет, согласилась она. 3а всИ останется им благодарна и никогда
не забудет этой их доброты.
     После завтрака  пришла к  Шапориным  забрать  брата  - теперь  уж точно
домой. Но  не  тут-то было! Валерке  настолько  пришлась ко двору развесИлая
компания,  что  он не на  шутку разревелся, и пришлось отложить это дело  до
вечера.  Осталась  и  сама -  работы  у Веры пока  что  не  убавилось.  Мать
чувствовала себя  лучше против вчерашнего,  но всИ ещИ была  крайне слаба, и
Вера не разрешала ей подниматься с постели.
     Землекопы во вчерашнем составе  явились пораньше,  и  ко времени, когда
Тамара пришла звать обедать, управились с  ямой.  Сидели, отдыхая, на той же
ветке, где застал вчера Володька.
     -  Посиди  с нами,  - предложил Ванько,  когда  она,  пригласив, хотела
уходить. - Мы недолго.
     От неИ не ускользнуло, как он едва заметно подмигнул Феде.
     - Слышь, Рудой... - начал тот. - Ты что, с Нюськой не поладил?
     - Почему ты решил, - шевельнул тот плечом.
     - Видел, что ты возвращался рановато.
     -  А почему ты от Клавки рано  вернулся? - вопросом  же  ответил бывший
тамада, зная, что тот пойдИт провожать еИ домой.
     - Ты нас к себе не ровняй! Наши отношения не выходят за рамки приличия.
     - Может, и у нас будет так же!
     - А не ты ли мне позавчера говорил другое? - не отставал следователь. -
Или считаешь меня глупей себя?
     -   Какое  вам,  вобще-то,  до  нас  дело?   -   с  вызовом  огрызнулся
допрашиваемый.
     - Раз сердишься, значит, правда: отшила, - съязвил Федя.
     - Да ничего подобного! - Задетый, Рудик изобразил на лице презрительную
гримасу. - Просто ушИл сам.
     - 0х, ах! Он ещИ и врать научился у своих ивановцев!..
     - НичИ не вру. - Наклонился  к нему и тихо, чтоб  не расслышала Тамара,
добавил: - Она как раз в эти дни больная.
     - ЧИ буровишь! - не дошло до Феди. - Вы же ушли с песней.
     - Ты, наверно, ещИ не в курсе... УйдИт Тамара - объясню, что к чему.
     Тамара посмотрела на Ванька, готовая подняться, но  тот знаком разрешил
присутствовать. Ей и самой  было интересно,  чем же кончится  эта  словесная
обработка.
     -  Ничего не надо  объяснять, - сказал молчавший до сих пор старшой.  -
Это к  делу не относится. Мы неспроста завели  этот  разговор - он  для  нас
очень важный.
     - Не по-онял...
     - Важный потому, что стоит вопрос: быть тебе нашим другом или нет.
     - А при чИм тут э т о?
     -  А при том, - снова подключился Федя, - что с мерзавцем мы дружить не
собираемся!
     -  Значит, до  этого я мерзавцем не  был, а теперь  стал? - всИ  ешИ не
уступал своего Рудик.
     - Если говорить начистоту, ты им  был и  тогда... А теперь и тем более.
Не  кривись.  Хоть у  неИ, как ты считаешь,  и  не все  дома,  всИ  одно  ты
поступаешь подло.
     - В чИм же ты видишь подлость?
     - А если  у неИ  будет от тебя  ребИнок - ты  что, возьмИшь еИ в  жИны?
Станешь  помогать, чтоб не  сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская
власть! - высказал Федя не только свои аргументы.
     - Вот вы о чИм!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым,
вы ей запретите? Или и его заставите жениться?
     -  Это,  Рудик,  называется  уже  демагогией,  -  вмешался   Ванько.  -
Во-первых, в  этом случае  наша совесть  не была бы запятнана - Гундосый или
там Плешивый  -  нам  не  друг. А во-вторых, пока  фрицы здесь, мы последим,
чтобы она ни с кем не "нюхалась". Так что выбирай: или Нюська, или мы.
     - Вот так! - поставил точку Федя.
     - Ну... если вы так, то я, конешно, с нею порву, - сдался наконец он.
     - Это  мы и хотели от тебя  услышать. Вот тебе пять, - подобрев,  подал
руку Ванько.
     - Токо ты не тово... а то я твои клешни знаю, - предупредил донжуан.
     Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.
     ПодошИл Борис и сообщил,  что сегодня им попалось ещИ четыре зайца. Что
он уже их обработал, то  бишь  снял шкурки.  По одному занИс  Феде и Ваньку,
двоих оставили в этот раз себе. Был  и  пятый, но перекрутил петлю  и убег -
петля была неновая. Добавили новых, и  завтра достанется и Рудику. А сегодня
он  составит  им  с  Мишей  компанию  -  пойдут  поискать  покрышку,  может,
попадИтся.
     Феде  поручено было заготовить десятка с два  пялец - впрок, потому что
все шкурки желательно сберечь. Из них  можно нашить шапок, а будет много, то
и "забацать" тИплые одеяла  на случай, если придется отсиживаться в погребе.
Захватили фрицы хутор  без боя, даже  стекла  в  окнах остались целы;  но их
наверняка  погонят  обратно,  могут  разразиться  сражения, и придется  всем
спасаться в погребах - так говорят старшие.
     Забегая вперИд, скажем: хутору повезло, и  в феврале 43-го - гитлеровцы
"драпанули" так же поспешно, без боев, как и пришли.
     Оставшийся без поручений, Ванько обмылся  дома у  колодезя и  собирался
отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал - следовало наверстать. Но
уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне
по соседству. Он оказался невольным свидетелем.
     - Господи, как же ты, кума, исхудала! -  посочувствовала  мать. - Давно
захворала?
     - На обратной путе простыла: в горах уже холодно.
     - И по горам довелось полазить?!
     - А то как же, там всИ больше горы... ИдИшь-идИшь по каменистой дороге,
с одной  стороны  скалы, с другой  -  пропасть, а она то вниз, то в гору. То
легко иттить, то зовсим чижало.
     - Так-таки всю дорогу пеши и топала?
     - Что  ты,  в такую-то даленю! Месяца  б не хватило да  и ног тожеть. И
поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.
     - Не приведи господь! И подумать страшно - в такое-то время...
     -   Натерпелась...  И  врагу  б  не  пожелала  такого  путешествия.  Но
дошла-таки до этого проклятого МаИкопу!..
     - С Митей виделась? Как он там?
     - Ой, кума!..  Токо сердцем изболелась... Виделись. Подержались за руки
через колючую проволоку... Худющий, как шкилет. Заросший - не узнать. Лагерь
этот  -  хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться  негде  -
завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут,
как мухи.  А уж  обращаются с ними - издеваются, как токо хотят. На работы -
кажен день, чуть што не так - прикладом, а то и застреливают.
     - Что ж они там делают, на работах?
     - Говорил, арадром. А ещИ какие-то доты чи зоты. Вот так... Наревелась,
душу растравила и  всИ... Очкам  обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при
первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!
     - Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по  лавкам,
может бы сжалились.
     -  Кума! И просила,  и молила, и  на  колени падала,  да куда  там!.. И
слухать  не  хочет. Вот  ежли  б  было  чем лапу позолотить!  На  это клюют.
Кой-кому, говорил Митя, посчастило.
     - Сторожат немцы?
     - Не-е,  те  боятся  и  близко подходить - как бы не  схватить хворобы.
Наши,  русские... Откуда токо  набралось такой нечисти, вроде  до войны  усе
были патриоты, усе - "слава Сталину!" А вон скоко переметнулось.
     - Есть, кума, люди, а есть людишки... Были  и, наверно, всегда будут. А
ты ещИ и скоро управилась!
     - Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.
     - Там же эти, как их, черкезы... Они, говорят, русских не жалуют.
     - Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы - не знаю, не видела.
А адыгейцы - такие ж люди, как  и мы, токо ещИ  боле бедные. К горю людскому
отзывчивые. Догонит, бывало, на  двуколке, запряженной осликом,  посмотрит и
остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла)
-  послушает  и говорит: садись,  дочка  или  там мамаша, подвезу малость. И
подвезИт  до  аула,  и едой  поделится,  и  платы за  ночлег  не спросит. Но
вругорядь в такую даленю - ни в жисть не решусь отправиться!..
     Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошИл на кухню.
     - Уж извините, тИть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ,  - обратился к
соседке. -  Вы  сказали, что если позолотить этим гадам лапу,  то  дядю Митю
могут   отпустить.  Это,  как  я  понял,  -  предложить   охране  что-нибудь
дорогостоящее?
     - Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмИшь!..
     - У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и  тИть Веры
нет... да если б и были, они бы не пожалели для такого дела.  Возьмите. Если
он такой слабый, то  навряд ли  ему удастся убежать... Выздоровеете - может,
рискнИте сходить к нему ещИ раз.
     Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам - не только от
слабости)  приняла  часы,  смотрела  на  них,  словно  это  было некое  чудо
невиданное.  Может, для неИ  и действительно невиданное:  секундная стрелка,
золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус,
заморская  работа.  Только  нижняя  крышка  из  белого  металла  и   по  ней
гравировка: "Саше - от друзей"
     Взволнованная  неожиданным  предложением,  женщина  не  находила  слов.
Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:
     - Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать,  что у
Вани, - взглянула на куму, - что  он  даст мне такое сокровище!.. Был бы мой
Митя теперь  уже дома!.. Но  я  пойду обязательно,  доползу до этого  лагеря
смерти, живая или мИртвая... Вот  токо денИк-другой передохну и  отправлюсь.
Спасибо тебе, сынок, за всИ: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу
о детях...
     -  Ну что вы, тИть Лиза! - перебил еИ Ванько. - Не стоит благодарности.
Успокойтесь! - И он ушИл к себе в комнату.
     Ч  е  г  о не  упомянула Агафья Никитична в  своИм недавнем разговоре с
Тамарой, так это - что еИ сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и
всИ из-за  Валеры. Не упомянула,  чтобы  девочка не подумала,  будто  от них
здесь попросту хотят  отделаться.  А  между тем  это  далеко  не  так. Малыш
разбередил   в    сердце   сестры   нерастраченные    любовь   и   нежность,
невостребованное материнское  чувство  - она  спала и видела  сиротку  своим
сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках...
     И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.
     Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько
с братом - напрямик через станцию.
     В  этот  раз  дядя  уже  не  был  чужим. Путешествие  у него  на  руках
доставляло ему истинное удовольствие, и  мальчуган  за всю дорогу о сестре и
не  вспомнил.  Поначалу  испуганно  таращил  глазИнки,  когда  "дада  Ванко"
подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько
не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить
"исИ".
     ТИтя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.
     - Валерочка, моя ж  ты рыбка золотая! Ты  меня  не забыл? - протянула к
нему руки. - Ну, иди же ко мне...
     Рыбка  смотрела  настороженно,  воздерживалась:  мне,  дескать,  и  тут
неплохо.
     - Не помнишь меня? Ну, скажи, кто я?
     - Я тебя помню: ты тИтя.
     - На маму разве не похожа?
     - Мама халосая. У мамы вава...
     Ванько заметил, как у тИти  сверкнули на глазах слИзы, но она старалась
не подавать виду. Говорила всИ так же весело-ласково:
     - Я тоже буду тебе хорошей мамой. Ну, давай мне ручки!
     - Ты халосая, токо длугая, - стоял мальчик на  своИм, но руки протянул.
И тут же был притиснут к груди и обцелован.
     От жалости ли к сиротской судьбе ребИнка, от счастья ли держать его  на
руках, только тИтя не в силах была сдерживать слИзы, и Ванько, чтобы отвлечь
еИ, спросил:
     - Не ждали нас сегодня?
     -Ой,  я  вас кажен день  ждала! - Прошли в дом. - А севодни  смотрю,  а
Мурка так же умывается! И лапой-то всИ вроде как с вашей стороны. Ну, думаю,
быть нынче гостям. Ты один?
     -  Мама  с  Тамарой должны вскорости подойти.  Мы  с Валерой  оказались
пошустрей, правда, Валера?
     - Плавда, - согласился тот.
     - А вон и они, лИгкие на помине!
     ТИтя передала мальчика и  выскочила встречать. В окно было видно,  как,
по обыкновению, чмокнулись они с  матерью, затем она привлекла к себе Тамару
и тоже поцеловала и пригласила в дом.
     Когда  показалась в  дверях  сестра,  Валера,  притаившийся  у  косяка,
набросился на неИ, надув щИки и вытаращив глазИнки:
     - У-у! Я волк, залас тебя съем! - И рассмеялся, довольный произведИнным
эффектом: Тамара сделала вид, что страшно испугалась.
     Все тоже засмеялись, а тИтя опять взяла его на руки.
     -  Ой,  какой страшный  волчище! -  заговорила к нему.  - А ты  маму не
съешь?
     - Не-е, тебя не съем. И Тамалу не съем, это я налосно.
     - Ах ты ж  моя умница!  - Она принялась  его  тормошить,  но он заметил
"своих" слоников и, как тогда, потребовал: "Дай цацу!"
     Усадив гостей, Матрена подала на стол, и пошла беседа...
     Она  сообщила,  что за всИ время  к  ней  на отшиб  "ни одна зараза  не
заглядывала"  -  детям  будет  здесь  совершенно  неопасно.  Ей  хотелось  с
"сИднишнего" дня оставить у себя и "дочку", но Ванько возразил (и Тамара его
поддержала) по  той причине, что тИть Лиза опять ушла в Майкоп  и Вере нужно
помочь по хозяйству. Но заверил, что они часто будут  приходить в гости, а в
дальнейшем Тамара будет жить "то у вас, то у нас".
     П о  з  д н я я осень всИ  заметней преображала  землю.  С каждым  днИм
редело   карнавальное  убранство  деревьев.  Жухла,  осыпалась  листва,   не
дожидаясь  сильного  заморозка.  Стремительно  укорачивались  дни, всИ  ниже
опускалось подслеповатое солнце. ВсИ чаще небо заволакивали угрюмые тучи, на
всИ более грустной ноте скулил, завывал ночами ветер.
     Жизнь на хуторе неуклонно ухудшалась,  к одной беде добавлялась другая.
Давно кончился у  людей  керосин, у самых экономных его хватало разве что на
каганец;  кончались спички,  мыло,  соль.  Полицаи  уводили с подворий коров
независимо от того,  дойная или нет, лишая  детвору, подчас  многочисленную,
единственной кормилицы.
     ПрошИл слух,  что в прилегающих  к  Краснодару станицах Елизаветинской,
Марьянской,  Новомышастовской и даже в соседней Ивановке карательные  отряды
проводят  "чистку"   -   уничтожают   поголовно  евреев,   семьи  партейцев,
активистов, просто в чИм-то заподозренных станичников... ВсИ это  тревожило,
вселяло  в души страх и неуверенность в завтрашнем дне. По-прежнему никто не
знал, что творится на  белом свете - как там на фронтах,  что с Москвой, как
дела у Красной Армии...
     Что до подростков, наших  героев, то страхи,  о которых говорили  между
собой  взрослые, их волновали меньше. Хватало  дел  и забот,  отвлекавших от
суровой действительности, привносивших в быт  даже некоторую долю романтики.
Общение и тИплая дружба, шефство над семьями крИстных и многодетных соседей,
та же "охота" на зайцев приносили пусть небольшое, но приятное разнообразие,
удовлетворение от своей значимости.
     Но, как и предполагал в самом начале  Миша,  с  охотой  дела  пришли  в
упадок.  Ни  одной  автопокрышки найти  не удалось (за ними  охотились ещИ и
старики-сапожники, использовавшие  прорезиненную  часть  для ремонта обуви).
Зайца было в степи много, но петли кончились, а с  ними и мясо, все эти дни,
почитай, не выводившееся. Без него стало голодно.  Довольствовались  постной
мамалыгой, кукурузной  кашей с  узваром,  кукурузными  же  лепИшками, подчас
недосоленными.  Благо   кукурузы,  как  и  подсолнуховых   семечек,  удалось
натаскать  с бывших колхозных плантаций. Запасец пшенички - она, также как и
кукуруза, имелась не  у всех - расфасовали по узелкам да махоткам, рассовали
по припечкам и прочим закуткам - берегли до весны на семена.
     В  один из скучных,  пасмурных  дней Ванько  наведался  к Феде  домой и
застал его за тетрадкой,  с карандашом в руках. Тот спешно прекратил занятие
и  хотел спрятать письменные принадлежности в стол, где в секретном закоулке
хранил свои литературные опыты.
     - Вижу, что-то сочинял, - поинтересовался товарищ.
     - Вообще  - да.  В этом году знаменательный  юбилей - двадцать пять лет
Советской власти. Четверть века! Напросились стихи, вот и решил записать...
     -  Может, прочитаешь? - Ванько знал,  что неготовых  вещей он обычно не
показывал.
     - Да понимаешь... - замялся тот, - ещИ не готово. Коряво пока.
     - Ничего, я критиковать не стану.
     Федя  раскрыл  тетрадь  (тут  и  вправду  было   много  перечеркиваний,
исправлений,  дописок сверху  и сбоку) и,  почти не заглядывая в написанное,
стал  декламировать  -  размеренно, то  с  подъИмом, то  как бы  с  угрозой.
ПриведИм это стихотворение полностью:
     Едва, после залпа Авроры, в России,
     Впервые в истории, русский народ
     Стряхнул с своих плеч кандалы вековые -
     Помещичий, царский и прочая гнИт;
     Едва эту весть изумлИнному миру
     Повсюду людская молва разнесла.
     Как дрогнула жадная свора вампиров,
     Что потом и кровью народов жила.
     В панический ужас поверг мироедов
     Рабочий России великой победой!
     И понял заводчик, кулак и купец,
     Плантатор-расист, бизнесмен-воротила,
     Что рано иль поздно наступит конец -
     СметИт и его пролетарская сила!
     В Европе, Америке, в мире везде,
     Где люд обездоленный стонет в нужде.
     Тогда толстосумы мешки развязали
     И, с миру по доллару, вал золотой
     Штыком, пулемИтом, махиной из стали
     ПопИр на Советы зловещей стеной...
     Деникин, Юденич, Колчак и другие,
     Антантой закупленные на корню,
     Пытались, в крови утопив, вновь Россию
     Царю да себе, да Европе вернуть.
     Но Ленин великий, сплотивший народы
     На бой беспощадный за дело Свободы,
     Усилием гения, волею масс
     Страну молодую - дитя в колыбели -
     От алчных шакалов, от гибели спас.
     И вышло не так, как того бы хотели
     Кровавые хищники разных мастей!
     Сбывались мечты угнетИнных людей.
     Но поступь Истории денежный Боров
     Законной считать ни за что не желал;
     Он выход искал, и нашИл его вскоре
     В Фашисте Адольфе, что Фюрером стал...
     На этом Федя декламировать закончил  и хотел снова спрятать тетрадку  в
стол, но Ванько протянул руку:
     - На этом всИ? Можно глянуть?
     - Пока всИ. А вообще -  примерно, половина. Закончить хочу нашей полной
победой над фашистами. Как, по-твоему, ничего?
     - По-моему, очень даже неплохо. Но есть замечание. Можно?
     - Буду очень  даже  признателен!  - его же усиливающими  смысл  словами
разрешил начинающий поэт.
     -  Ну,  первое  -  это  насчИт  кандалов:  их, как  известно,  надевали
каторжанам не на плечи, а на ноги.
     - Согласен.  Пусть будет  "стряхнул с  своих ног кандалы вековые". Хотя
имелось в виду не кандалы конкретно, а царский гнИт вообще. Что ещИ, на твой
взгляд, надо бы изменить?
     -  Да  вот  четвИртая строчка: "Помещичий, царский  и  прочая  гнИт"...
Последние слова звучат как-то не по-современному.
     - Можно подумать... А если так: Помещичий, царский, буржуевский гнИт?
     - Это уже лучше.
     - Дальше у меня складывается такой вариант:
     Да только подвИл их стратег бесноватый,
     И Доллар, и Фунт просчитались, увы:
     Вскормили мерзавца, а он, как когда-то,
     Не смог на колени поставить Москвы.
     - Имеешь в виду Наполеона?
     -  Да,  конешно.  Доллар  -  Америка,  Фунт  -  Англия;  главные  акулы
капитализма. Ведь все они на нас чИртом смотрят и с Гитлером заодно.
     - Это точно... Вобщем, будет отличное стихотворение! Но я не думал, что
твои  складные  стихи даются  тебе  так  непросто:  вон  сколько  строчек  с
исправлениями, - покрутил головой Ванько.
     -  Это  не  только у  меня так,  -  сказал Федя.  - Даже  у  Александра
Сергеевича в оригиналах  не всИ гладко. Маяковский не зря говорит: "Изводишь
единого слова ради  тысячи тонн словесной руды". А  эти  исправления оттого,
что русский язык, как, наверно, никакой другой, очень богат. У каждого слова
много синонимов, один лучше другого. Перебираешь их мысленно, кажется -  вот
оно,  самое  подходящее слово. Напишешь,  подумаешь, а тут явилось ещИ более
удачное.  Затем - единственно  верное, как ход в  шахматах.  Только там надо
мозги напрягать, а когда сочиняешь стихи - одно удовольствие.
     -  Я как-то  тоже  попытался  сочинить. Но дальше двух строчек дело  не
пошло.  Другое дело -  тяжести: тут всИ  легко  и просто. И  удовольствие, и
польза, - вернул Ванько тетрадку. - И что думаешь с ним делать.
     - Хотел  от руки,  печатными буквами, размножить и  разбросать в людных
местах.  Подальше, конечно,  от хутора. На станции, в станице  на базаре. Ты
как на это смотришь?
     -  С  неодобрением.  Знаешь,  почему?  Пользы  мало, а случиться  могут
большие неприятности! Многие знают,  что ты  сочинял стишки. ЛИха, например.
Поэтому лучше не рисковать.
     - Хотелось отметить славную дату, - явно  огорчился юный поэт. - И хоть
по-комариному,  но  куснуть  или   хотя   бы  припугнуть...  ес