бритый старик с тяжелыми щеками, человек огромного роста, миллионер Кузнецов, сказочный сибирский богач. Тут же швед - художник Карл Мозер, маленький толстый француз Ришье - сын наполеоновского офицера, оставшегося в России,- он был хозяином мельницы, строившейся в Иркутске; другой француз - с худым бледным лицом, голубоглазый, с седыми волосами, профессор французского языка, как называли его в обществе, преподававший в здешней гимназии. О чем-то пылко говорил молодой, осанистый и шустрый Сукачев с насмешливо дерзким взглядом бесцветно светлых глаз - восходящая звезда сибирского делового мира, ловкий малый, юрист, крутивший всеми делами купца Трапезникова, старейшего иркутского жителя. Тут же чиновники: Бернгардт Струве и другой любимец Муравьева, Дмитрий Молчанов - рослый, красивый мужчина лет тридцати, с темно-русыми завитыми волосами, с шелковистыми густыми бакенбардами, с надменным взглядом (он сразу же подошел к Марии Николаевне), и третий - молодой, полный, высокий офицер с большим горбатым носом и светлыми бровями - Иван Мазарович, серб по рождению, сын итальянского адмирала, пожелавшего служить славянской державе и перешедшего на службу в Россию. Миллионер подсел к Екатерине Николаевне и, то и дело вытирая лоб платком, о чем-то шутливо разговаривал, видно желая быть приятным собеседником. Невельской уже знал от Струве, что эти обеды заведены были Муравьевыми сразу по приезде в Иркутск. Тут собирались самые разнообразные люди: купцы, промышленники, офицеры, чиновники, приезжие иностранцы. Жены ссыльных сидели за одним столом с жандармскими офицерами. Казалось, общество сливалось воедино, а жизнь города и всей Сибири была как на ладони перед хозяевами дома. Волконская разговаривала с красивым Молчановым, и, как казалось Геннадию Ивановичу, гораздо оживленнее, чем в кабинете у губернаторши. "Кто такой этот Молчанов?" -.подумал капитан. С Невельским разговорился плотный лысый подполковник с толстой шеей, инженер Ахтэ, о котором как бы мельком было упомянуто в кабинете губернатора. Ахтэ некоторое время смотрел на Невельского с тем чувством превосходства, с каким смотрит на молодого человека опытный, бывалый знаток своего дела. Молодой человек лишь случайно очень удачно опередил его, чем расстроил планы и досадил, но знаток делает вид, что снисходителен, не обижается, он даже ласков и готов протежировать удачливому молодому сопернику. Он смотрел на Невельского как на простачка, которого стоит прощупать, выспросить, поговорить с ним откровенно и который, конечно, знает все и, польщенный, уж верно "уронит сыр". Вид Невельского не внушал ему никакого особенного уважения. Вряд ли в этаком молодце могли быть какие-то великие достоинства пли невероятные ученые познания. Ахтэ заговорил с капитаном, полагая, что тому приятно будет внимание видного инженера, подполковника генерального штаба, посланного в Иркутск по высочайшему повелению. Невельской смотрел настороженно и несколько задорно. - Я хотел бы поздравить вас и выказать вам свое полное восхищение! - продолжал Ахтэ, чуть склоняя голову и как бы что-то проглатывая. - Мне это очень приятно слышать,- с легким поклоном ответил Невельской. - Вы совершили беспримерный подвиг! О-о! Не скромничайте! Вы первый проникли туда, где еще не бывала нога европейца. 180 Невельской решил, что придется сделать вид, будто не понимаешь, о чем речь. Николай Николаевич строго-настрого велел никому и ничего не рассказывать про Амур, а в особенности Ахтэ. - Английский адмирал, с которым я познакомился в Вальпараисо, сказал мне, что этим путем уже проходило одно английское военное судно,- любезно отозвался капитан. - Английское судно? - подняв брови так, что лоб перебороздили глубокие морщины, удивленно спросил Ахтэ. - Да! Потом я встречал несколько капитанов, которые уверяли, что не решались пройти там, где мы провели нашего "Байкала". Одна такая встреча была у меня в Гонолулу, а другая в открытом океане на широте... - Но как же так? - недоумевал Ахтэ.- А съемка пролива? - Ведь там нет никакого пролива. Это белое пятно на карте в центральной части Тихого океана! - Чуть заметные огоньки засверкали в глазах капитана.- Мы спешили на Камчатку. Пригласили к столу, и Ахтэ, возмущенный до глубины души такой глупой дерзостью, таким упрямым запирательством, пошел в столовую, все же держась подле Невельского. После обеда, возвратясь к себе вниз, в огромную угловую комнату, Невельской почувствовал, что отвратительное состояние вновь овладевает им. Позиция Муравьева самоубийственна, он сам губил дело, которое начал. От разговора с Ахтэ остался плохой осадок. Хотя обед был хорош, много прекрасных людей, интересные разговоры... Он вспомнил, что Мария Николаевна все время любезно разговаривала с Молчановым. В чем его сила? Что за тайна? Капитану обидно было, что Волконская выказывала столько внимания этому на вид наглому молодому человеку. "Впрочем, я стал мнителен. Чушь какая-то... Это мерещится мне". Ему все время лезли в голову мысли, какие обвинения могут предъявить и что на них можно ответить. Пришел Струве. - Ахтэ, кажется, обижен,- улыбаясь, сказал он. - Что за чушь! Я взял подписку с офицеров и матросов, а ему должен выболтать. Вошли Казакевич и Молчанов. - Так едем завтра с визитом, Геннадий! - заговорил Петр Васильевич, но по выражению лица Невельского понял, что тот не в духе и, по привычке подчиняться ему, сразу умолк, чувствуя в то же время неприятную зависимость и обиду. 181 Разговор зашел о директрисе девичьего института Дороховой - как она хороша собой и каков мот и кутила ее муженек. - Жаль, что не было Зариных,- сказал Бернгардт.- Прелесть, что за девицы, и сама тетушка недурна. Молчанов казался сейчас попроще. С Невельским он был очень любезен и охотно принимал участие в общем разговоре. - Так вечером обязательно в дворянское собрание, Геннадий,- сказал Петр Васильевич. Все попрощались и ушли. Невельскому не хотелось никуда ехать. Он бы охотно провел весь вечер в одиночестве. Он был угнетен и, казалось, пал духом, хотя в глубине души его опять шла та работа, в результате которой разбитый и подавленный человек обретает в себе новые силы. "А ведь я действительно не протестовал, когда они говорили, что надо устроить республику в России",- вдруг вспомнил он с ужасом. В дворянское собрание, как чувствовал Невельской, все же придется ехать. Он приказал подать горячую воду и сел бриться, вторично в этот день. Он опять вспомнил Марию Николаевну Волконскую и подумал, что она перенесла очень много. Кто знает, сколько она выстрадала. Она уехала за мужем, когда ей было лет двадцать! Он в каторге, она без прав... Как она прожила все эти годы? По ее виду ничего нельзя было заметить. Светская дама, любезная и остроумная, была сегодня перед ним. Вспомнился Молчанов - высокий, темно-русый, с карими глазами, с длинными бакенбардами, его самодовольный взгляд. Почему Мария Николаевна с ним как-то особенно любезна? Он тоже почтителен с ней, но так и следует... Он мизинца ее не стоит. Невельской предполагал, что Молчанов влиятелен... Капитану казалось, что ее славное имя не очень трогает Молчанова, что он недостаточно боготворит ее. Сквозь улыбки и спокойный, добрый тон Марии Николаевны пробивалась какая-то тревога, взгляд ее мгновениями был немного печален. Бог знает! Мало ли что может быть! Если Николай Николаевич так откровенен с ними, то она должна быть весьма встревожена. Может быть, Молчанов, любимец Муравьева, играет тут какую-нибудь роль? Все казалось загадкой. "Они не понимают, что это за женщина,- думал он.- Но Мария Николаевна духом не падала, как видно, и надо было хоть с нее брать пример, с жен- 182 щины... Ну, пусть меня арестуют, а я стану доказывать, что всю жизнь только и думал о верности престолу. Меня? Вахтенного начальника великого князя? У кого сам Константин по реям бегал... Да мало ли, что я с кем говорил! - представлял он свой допрос и свои возражения.- Напрасно бы обвинили меня. На мое терпение все их уловки - коса на камень. Прежде всего я невиновен! Надо сколь возможно играть на той струне, что я служил с великим князем и всегда был примером! Да так твердить об этом, чтобы самого заядлого жандарма взяла бы тошнота... Да, впрочем, не надо думать!" Евлампий причесал капитана, как заправский парикмахер, кое-где прихватил волосы горячими щипцами. - Эх, ваше благородие, волос-то редеет... еще лысины нет, а уж редеет. Он не впервой поминал про лысину. - Снявши голову, по волосам не плачут! - отвечал Невельской. Он вспомнил, что двоюродная сестра его, Маша, закончившая Смольный, говорила ему перед отъездом из Петербурга, что две ее подруги отправились в Иркутск. Не они ли Заринские племянницы? Сверху спустился чиновник и сказал, что губернатор поедет в восемь часов и просит быть у себя в семь. Невельской решил явиться наверх и снова затеять серьезный, хотя, быть может, и неприятный разговор... Евлампий подал капитану вычищенный мундир. Глава 26 ПЕРЕМЕНЫ РОЛЯМИ Страх прилипчивей чумы и сообщается вмиг. Все вдруг отыскали в себе такие грехи, каких даже не было... Н. Гоголь, Мертвые души. По дороге из Якутска в Иркутск Муравьев много думал о будущих действиях на устьях Амура, которые предлагал Невельской. Многое в его планах казалось заманчивым. Но генерал 183 опасался, не ждут ли его в Иркутске какие-либо неприятности, поэтому и задержал всех офицеров "Байкала" в Якутске, с тем чтобы иметь время на раздумья, если из Питера грохнет что-нибудь. На подъезде к Иркутску, в полдень, на Веселой горе его встречали. Выехал навстречу гражданский губернатор Владимир Николаевич Зарин, начальник гарнизона, полицмейстер, почетные граждане, купцы. Встреча была восторженной, тут же, на морозе, выпили шампанского, кричали "ура" за здоровье Екатерины Николаевны и Николая Николаевича и на кошевках с коврами и медвежьими шкурами помчались в Иркутск. Николай Николаевич спросил потихоньку у Зарина, который был его другом и родственником: - Есть неприятности? - Да,- сказал Владимир Николаевич кратко и веско. Зарин начал рассказывать по дороге про заговор в Петербурге и закончил в городе, в кабинете Муравьева. "Ужасная новость!" - думал Муравьев. Из Петербурга несколько месяцев тому назад пришла бумага с приказанием найти где бы то ни было бывшего исправника, служившего когда-то в Западной Сибири, а ныне служащего в частной золотопромышленной компании, некоего Черносвитова, уверявшего своих единомышленников, что в Сибири есть заговор. - Ах, подлец Черносвитов! - восклицал Муравьев. Он догадывался, в чем тут дело. Муравьев знал Черносвитова и раза два поговорил с ним откровенно, хотел пустить пыль в глаза, и вот что получилось! А Черносвитов один из самых отъявленных головорезов-заговорщиков, как выяснилось. За ним из Петербурга были посланы жандармские офицеры, его схватили и увезли. Зарин рассказал про аресты в Петербурге и в каком страхе вся Россия; революционный заговор, по мнению следователей, имеет широкие разветвления; замышлялось восстание. "Неужели меня приплели? - думал Муравьев.- Подло! Черт знает, я не воздержан на язык. Так и скажу, если потребуют к ответу, что, мол, говорил все, служил государю честно, взглядов своих не скрывал. "А зачем высказывал крамольные мысли?" Так, скажу, сделал это нарочно, чтобы выспросить, каков этот Черносвитов. Скажу, что сам подозревал его, но руки не дошли, озабочен был повелением его величества о путешествии па Камчатку". 184 Зарин сообщил, что губернатора требовали приехать в Петербург, но отложили объяснение до возвращения из Камчатки. "Уж не арестовать ли хотят?" Зарин сказал, что в Петербурге многие газеты и журналы закрыты, что хотели арестовать Белинского, но он умер, что въезд в Питер воспрещен, что нити заговора идут на Урал, на горные заводы, к староверам. Как всегда в таких случаях, даже высшие чиновники, сами ничего толком не зная, пользовались любыми слухами, которые доходили до Иркутска. - Но неужели вы, Владимир Николаевич, не могли меня как-то предупредить? - Я не хотел вас беспокоить и уверен был, что вас это не касается... "Да, я требовал отмены крепостного права! А как они истолкуют теперь мои действия на Амуре, самовольную опись Невельского? Именно потому, что все это чушь, могут арестовать, так как может быть, что весь заговор сфабрикован... Время ужасное, поход в Венгрию, подготовка к войне..." Муравьев стал перебирать в своей памяти знакомых. Их было много... Он вспомнил, что ему Черносвитов действительно говорил про Амур, как нужна эта река для Сибири, а он еще ответил, как могла бы Сибирь торговать с Америкой, и развиться, и оказа'ть влияние на Китай. "Открытие Невельского теперь могут истолковать бог знает как. Конечно, можно счесть, что я состою в заговоре". Муравьев получил письмо от Перовского. Тот писал, что следует быть воздержанным в своих речах. Муравьев окончательно готов был пасть духом. "Как взглянет на все государь? А я еще на днях говорил об Америке, об открытии Японии! Об отдельной республике в Сибири. Нет уж, теперь наберу в рот воды, буду писать своему покровителю графу Льву Алексеевичу, возьму строжайшие меры, сам согну весь Иркутск в бараний рог! Сам буду искать крамолу. Я им покажу! Вот как надо действовать в таких случаях... О ужас! А еще Волконским и Трубецким, мол, покровительствует и декабристам разрешил жить в Иркутске!" В тот же день Николай Николаевич обо всем рассказал жене, просил ее уничтожить все бумаги, письма из Парижа от родственников и сам сжег всю свою частную переписку, кроме писем Перовского и Меншикова, авторы которых были выше всяких подозрений. 185 Наутро чиновники, ждавшие приема в зале, услышали надтреснутый и хрипловатый крик в кабинете губернатора. Муравьев начал свои "распеканции". Он разнес сначала начальника гарнизона, потом полицмейстера, председателя казенной палаты, досталось и гражданскому губернатору... Муравьев потребовал доклад о состоянии каторжных тюрем, и сам срочно готовил записку государю о своем путешествии. По лестнице с золочеными перилами то и дело бегали чиновники и офицеры, а к подъезду подкатывали одни сани за другими. Отдан был приказ о наказании двух солдат шпицрутенами и об экзекуции в одном из пригородных сел. За обедом Муравьев громко рассуждал о французских революционерах, называл Ледрю Роллена подлецом и мерзавцем и говорил о могуществе и единодушии России с таким увлечением, что никто бы не мог подумать, что он неискренен, хотя многие помнили его столь же горячие похвалы французским революционерам. Он мог одинаково превосходно и с энтузиазмом говорить и "за" и "против" одного и того же, мог приводить в исполнение разные замыслы, часто противоположные друг другу. Казалось, два человека жили в нем рядом. При необычайной изворотливости Муравьева, он не становился в тупик, когда одно его действие явно противоречило другому. В таких случаях он решительно принимал сторону правительства не только из страха перед властью, ради собственной безопасности и интересов карьеры, но еще и потому, что полагал все действия правительства по-своему тоже способствующими развитию, только более отдаленному, замедленному. Он также говорил громко,* что возбуждать страх в народе полезно, так как это приучает к труду и к повиновению. Наутро он изругал одного из старых чиновников, седого низкорослого забайкальца Михрютина, который служил всю жизнь верой и правдой и выбился в чиновники из "простых". - Упеку в Нерчинск! Сгною! Мол-чать! - рявкнул на него Муравьев. Михрютин не первый раз в жизни получал "распеканцию". Но, услыхавши, что новый губернатор хочет упечь его в Нерчинск, он вдруг не выдержал. "Кто? - подумал он.- Муравьев? Ах ты..." Михрютин затрясся, побледнел и, сжавши кулаки, выкрикнул исступленно: - Нет! Нет, ваше превосходительство! Слезы выступили 188 у него на глазах.- Михрютины в Нерчинске не бывали! Муравьевы бывали, а Михрютины не были! Губернатор опешил. Действительно, родственники его - Муравьевы - были сосланы в Нерчинск по делу декабристов. С тех пор говорили, что государь не любил фамилию Муравьевых. Ответить нечего, и у губернатора, казалось, отнялся язык. Он проглотил тяжкое оскорбление. А Михрютин, ни слова не говоря и не выказывая губернатору никакого уважения и не извиняясь, резко повернулся, вышел из кабинета, не одеваясь, сбежал по лестнице, выбежал на мороз и пустился бегом на Ангару, без шапки, в одном мундире, выхватил шпагу, сломал ее у проруби о свое колено, утопил, пустив под лед, скинул мундир и сам хотел нырнуть туда же, но тут его схватили офицеры и солдаты, посланные вслед губернатором. Михрютин бился, не хотел возвращаться, но его утащили насильно. Так никто и не узнал, что произошло, почему человек хотел топиться. Муравьев никому но сказал ни слова и никаким наказаниям Михрютина не подверг. Губернатор был человеком смелым, реальных опасностей но боялся. Тут же все было неясно. Он всю жизнь прожил при деспотизме, страшась тайн, доносов, воображая, что за ним тоже следят, пугаясь мести и расплаты каждый раз, когда осмеливался на какой-нибудь неосторожный шаг. Из-за этого часто приходилось отказываться от многого. Так и сейчас из-за этого больного страха он согласен был отказаться от чего угодно, от любого открытия. Михрютин потряс его своей выходкой не меньше, чем все таинственные известия из Петербурга. Он понял, что живет среди врагов, что местное общество - сибирские чиновники и толстосумы спят и видят его гибель. Временами казалось ему, что все обойдется благополучно. Он сетовал, что рано возомнил себя фигурой, твердил себе, что в России нет и не может быть ни одного деятеля, кроме царя, лучше быть взяточником и подлецом, чем иметь какие-либо собственные суждения; что нельзя тешить себя никакими надеждами на будущее и надо раз навсегда позабыть свои либеральные чаяния. "Эх, эта моя проклятая хвастливость! Дернул меня черт пускать пыль в глаза Черносвитову! Высказал ему свои взгляды, зачем? Молчи, молчи, Николай, держи язык за зубами! Тысячу раз я говорил это себе! Что за проклятый характер!" И в то же время думал он с новой горечью, что правитель- 187 ство России губит страну и народ, уничтожает свежие силы, что люди - он видел это сейчас на своем примере - обязаны заглушать свои способности, отказываться от своих мыслей, от которых мог бы быть прок... "Каждый у нас сам себе жандарм... Сам себе запрещает мыслить. Да подымись восстание в самом деле, не на староверов надо рассчитывать, а армия первая подняла бы республиканское знамя! Да я бы сам взял командование! С лица земли бы стер всю эту мерзость, сволочь". Но пока что он благодарил бога, что министр внутренних дел Перовский ему покровительствует. "И как кстати заказал я и велел выставить в зале портрет государя во весь рост. А то стоит у меня один Державин..." Муравьев поехал в собор и, хотя не верил в бога и откровенно говорил об этом, молился долго и истово, чтобы все видели. Невельской, раздумывая обо всех событиях, тоже впал в страх. "Явно, я подлежал бы аресту, не уйди в кругосветное!" И разбирал его ужас, и не давала покоя страсть - довести до конца дело с Амуром. Муравьев встретил его завитой и надушенный. - Как вам понравилась Мария Николаевна? По виду Муравьева никогда нельзя было сказать, что у него на душе. - Вы помните,- заговорил губернатор, воодушевляясь: ...В Полтаве нет Красавицы Марии равной... ...Ее движенья То лебедя пустынных вод Напоминают плавный ход, То лани быстрые стремленья. Как пена, грудь ее бела, Вокруг высокого чела, Как тучи, локоны чернеют, Звездой блестят ее глаза, Ее уста, как роза, рдеют... - Что делает время! Она уже не та. Еще есть в ней и "лани быстрое стремленье" и что-то от лебедя, но уж седина пробивается... А глаза еще - прелесть! Но теперь у нее иная жизнь, иные заботы. - В чем же перемена? - Все мысли ее о детях. Ведь им предстояло быть записан- 188 ными в тягловое сословие. Они должны были стать рабами. Рюриковичи! А какие дети у нее прекрасные! Сын весною закончил здешнюю гимназию, мальчик редчайших способностей, и я взял его на службу. Я сделаю ему карьеру! Дочь Нелли пятнадцати лет - прелесть что за девица. "Потому она, верно, и думает о детях, что не желает для них своей доли,- подумал Невельской.- Конечно, когда висит такая угроза, вся забота будет о них". Тебе, но голос музы томный Коснется ль слуха твоего. Поймешь ли ты душою скромной Волненья сердца моего! - Это ей, все ей! Я вам покажу одно стихотворение Пушкина, которое есть тайна величайшая! Повесят любого, у кого найдут. Я сам добыл его, пустившись во все тяжкие... Муравьев долго рылся в ящике и достал какой-то лист. - Ссыльный Муханов читал мне наизусть, а я записывал своей рукой... Губернатор встал в позу и, держа одной рукой развернутый лист, а другую поднявши, стал читать: Во глубине сибирских руд Храните гордое терпенье, Не пропадет ваш скорбный труд... Прочитавши, он засиял... Невельскому показалось, что Николаи Николаевич гордится, что такие люди сидят тут у него по тюрьмам и отбывают ссылку. - Декабристы имеют огромное влияние на нравы здешнего населения. Они пользуются уважением сибиряков, Сибирь их вечно будет помнить. - Николай Николаевич, простите меня, но я хочу еще раз вернуться к делу,- заговорил капитан.- Ведь наш с вами труд пропадет даром, Николай Николаевич, если этой зимой не добьемся своего. Я пришел поговорить, просить вас, умолять... То, что я слышу от вас, и вот эти стихи...- Невельской вдруг всхлипнул, но сдержался. Нервы его были напряжены до крайности,- утверждают меня в моем намерении. Вы... то есть мы... губим... Николай Николаевич, вы обессмертите свое имя. Россия вам будет вечно благодарна... Николай Николаевич, не сочтите за дерзость, но выход один - вы должны отклонить свое ходатайство, посланное вами на высочайшее имя. Муравьев похолодел от изумления и гнева. 189 - Взять обратно мой доклад, посланный государю императору? - яростно воскликнул он. Его нервы тоже напряжены. - Да, просите государя... Николай Николаевич, возьмите доклад обратно! Иного выхода нет. Доклад ошибочен. Лучше просить его величество сейчас, чем нанести страшный урон России. Я понимаю, что это значит", но лучше разгневить государя, чем все погубить, пока не поздно! Пока нет указа о Камчатке. - Вы фанатик... Это смешно! - Если не сделаем этого сейчас, мы гибнем! - Дорогой Геннадий Иванович, я не могу сделать это, даже если действительно все погибнет! У нас в России привыкли к тому, что все гибнет, если нет на то повеления! Мы ничего не жалеем. Мало ли у нас погубленных открытий, изобретений. Этим ничего не сделаешь... Сколько талантливых людей гибнет, а сколько не смеет заявить о себе, опасаясь бог весть чего. Чем застращали! Да мы уничтожаем дух народа, сушим его душу... - Николай Николаевич,- подходя к губернатору ближе и поднося лицо к лицу его, с отчаянием спросил Невельской,- что же делать? - Действовать не во имя науки, а во имя красного воротника! И войти в доверие! И вот когда войдем в доверие - то мы с вами все совершим! Возьмем свое лишь со временем хитростью! Вы не согласны? - Нет,- гневно ответил Невельской.- Не сог-ла-сен! "Вот забияка",- подумал Муравьев, глядя на его решительную фигуру. - По-моему, действовать надо с открытым забралом! Капитан хотел еще-что-то сказать, но, заикаясь, не смог и ухватил губернатора за пуговицу. - Охота вам связываться с губернаторским мундиром,- неодобрительно глядя на судорожные пальцы капитана, шутливо заметил Муравьев.- Знаете, этого мундира я сам боюсь и не рад, что приходится оберегать его честь... Невельской вздрогнул и живо опустил руки по швам. Стоя так перед генералом и заикаясь, он стал с трудом доказывать свое. "Не дам ему на этот раз своего мундира",- решил губернатор и, отступив, сказал: - У меня такое впечатление, что вам все время хочется подраться. Не правда ли? - Нет, нет, ваше превосходительство!..- смутился капитан. 190 - Я чувствую, что в вас уйма энергии и некуда ее девать, Геннадий Иванович. Рано или поздно вы так раздеретесь с кем-нибудь, что еще мне придется расхлебывать. Да вы знаете, что о вас пущен слух, что вы забияка? - Ваше превосходительство, я уверяю вас... - И драться готовы? "Кажется, на дуэль бы вызвал, найди виновника. Эка его разбирает". Веселое расположение духа вернулось к Муравьеву. Он стал отвечать шутками. У капитана мелькнуло в голове, что, может быть, губернатор ему не доверяет. "Ведь если Николай Николаевич опасается за себя из-за пустяков, то ведь я-то действительно был с ними приятелем!.." Невельской задумался. - Едемте в дворянское собрание, довольно! - молвил губернатор. - А где Бестужев? - вдруг, подняв голову, тихо спросил сидевший Геннадий Иванович. Муравьев вздрогнул и с тревогой взглянул на капитана. - Какой Бестужев? - спросил он, вглядываясь со страхом и подозрением. - Николай Бестужев, ссыльный моряк. - Вам зачем? - стараясь казаться спокойным, спросил Муравьев. - Мне хотелось бы видеть его,- глядя куда-то вдаль и мелко стуча пальцами по столу, сказал Невельской, не замечая перемены на лице губернатора. - Бо-же спаси вас думать об этом! - воскликнул Муравьев, подкрепляя свои слова ударами кулака по столу. "А что, если он действительно в заговоре? Зачем ему Бестужев? Ведь у Бестужева, наверно, есть единомышленники среди моряков". "Что он подумал? - недоумевал Геннадий Иванович.- Неужели он в самом деле боится меня? Кой черт дернул меня помянуть Бестужева? Уж если на то пошло, как бы он ни был мне нужен, я обойдусь. А, черт знает, чего же пугаться? Может быть, сам замешан?.." - Николай Николаевич,- вскочил капитан,- во имя будущего! Разрешите мне самому действовать. - Ни боже мой! - Возьмите доклад обратно! - Ах, зачем вы, зачем? Оставим, это безумие... 191 Глава 27 СЕСТРЫ Вихрями, в бурные годы , В край наш заносит глухой Птиц незнакомой породы, Смелых и гордых собой. Много тех птиц погостило В нашей холодной стране, Снегом следы их покрыло, Смыло водой по весне. Много залетные гости Пищи стране принесли, Мы в благодарность их кости В мерзлой земле сберегли... Омулевский (И. Федоров), Залетные птицы. Екатерина Николаевна взглянула на все проще. Она знала, что муж честен, старателен, в верности его престолу и отечеству сомневаться нелепо. Какие-то разговоры? Смешно и наивно думать об этом. Что значат какие бы то ни было разговоры по сравнению с его деятельностью? Его можно обвинить только в жестокости с подчиненными, в порывах дикого гнева. Ей самой очень неприятны его выходки. Но она знала, что за жестокость в России не судят и даже враги не винят. Тут преступление - либерализм, а излишняя строгость с подчиненными, кажется, понимается как признак верности. Она не допускала мысли, что заговор, открытый в Петербурге, мог бы оказаться выдумкой, что причиной арестов послужили лишь какие-то разговоры, и уверена была, что даже русское правительство не может действовать в таких случаях, не имея достаточных оснований. Нельзя же судить и приговаривать людей за одни домашние разговоры. Мало ли что скажешь в досаде или из бахвальства, из желания казаться оригинальным!.. Она желала верить, что ее новое отечество имеет порядки я что законы его справедливы, что не в царстве произвола живет она и все эти прекрасные, милые, образованные люди, окружающие ее и мужа. Муравьев соглашался с ней, но с первых же шагов по приезде допустил дикие выходки, то, что называют здесь "задал угощения", или "служебные похлебки", или что-то в этом духе. Екатерина Николаевна была молода и счастлива, она не 192 входила в такие подробности его служебных дел, но просила только об одном: не быть грубым, не оскорблять людей напрасно. Несмотря на озабоченность всеми событиями, она жила своим миром, и не было, по ее мнению, никакой серьезной причины падать духом. Начинался зимний сезон. За время путешествия скопились журналы. Заканчивалась постройка здания театра, которое было заложено по приказанию мужа. На рождество готовились балы. Впереди - Новый год, святки... Интерес к путешествию Екатерины Николаевны был огромный. Уже на другой день по приезде пришлось рассказывать... Шали в то время входили в моду. На плечах у губернаторши - яркая, вся в цветах. Со своим строгим профилем и темными волосами Екатерина Николаевна похожа сейчас на женщину с Востока. Варвара Григорьевна Зарина просто удивлена: более полугода Муравьева не была в Иркутске, и в первое же утро одета совершенно в восточном вкусе. А все восточное, как твердят журналы Парижа и Петербурга, входит в моду. Дамы одеваются ярче, пестрей. Путешествуя бог знает где, ведь не следила же губернаторша за "Гирляндой". Как она в Охотске и на Камчатке могла предвидеть то, что занимает умы в столице? Она угадывает дух времени! Зариной не приходило в голову, что после путешествия у берегов Сахалина и Японии Екатерина Николаевна, даже если бы и не видела модных журналов, просто хотела выйти к людям в ярком, по-восточному. Это было ее естественное желание - выразить своим костюмом те "ориентальные мотивы", что владели ее мужем в политике, да и всем современным цивилизованным обществом. Ведь нынче из всех стран стремятся на Ближний и Дальний Восток, в Турцию, в Индию, в Китай, к новым открытиям, а Екатерина Николаевна всегда жила умственными интересами общества и именно поэтому безошибочно угадывала моды, даже не видя журналов. Это та же романтика во внешности, как однажды заметила Христиани, что Байрон давно выразил в поэзии. Варвара Григорьевна замечала, что в любом костюме губернаторша - совершенство. В бальном - царица, римлянка, увитая цветами, с гордым профилем и высоким лбом. - А сегодня она, право, красавица из знойных пустынь Аравии, этакая подруга бедуина,- тихо сказала она своим пле- 193 мянницам, когда губернаторша на минуту вышла из комнаты.- Ах, что значит слово моды! Разговор с этого и начался - с цветов, перчаток; рассматривали картинки в "Модах Парижа" и в "Гирлянде". Губернаторша помянула о превосходных предметах, что доставляли камчатским и охотским дамам из-за океана. Но не из Франции, а, как ни удивительно, из страны грубых людей, практиков, где нет даже дворянства,- из Америки! Все стали просить рассказать о путешествии. Варвара Григорьевна - хорошенькая молоденькая женщина. У нее карие глаза, широкое, свежее, пухленькое личико, мелкие родинки на белых щеках, пухлые белые руки мило выглядывают из-под красных шерстяных кистей кашемировой шали. На груди - модные красные кораллы, их теперь носят. Она тоже одета как восточная женщина, но если в губернаторше с ее тонким лицом что-то арабское, то широколицая Варвара Григорьевна скорее похожа на татарскую ханшу. Она так молода, что если бы не тяжелая высокая прическа, в которую собраны ее густые черные волосы, и не чуть заметная полнота, ее можно было бы принять за подругу двух ее хорошеньких молоденьких белокурых племянниц, которые, тоже в шалях, но с косами и с девичьей бирюзой в ушах и на шее, сидели тут же и с замиранием сердца слушали Екатерину Николаевну. Картины морей, гор, скал и лесов на далеких берегах, о которых шла речь, рисовались их воображению как фон для таких вот царственных и роскошных женщин, одетых по-восточному, как преобразившаяся сегодня Екатерина Николаевна. Саша и Катя, или Роз и Бланш, как называли девиц, недавно окончивших Смольный институт, "обожали" Екатерину Николаевну за то, что она разделила с мужем его беспримерное путешествие, и просто за то, что она добра, остроумна, быстра в движениях и суждениях, мила, с безукоризненным вкусом, что она настоящая парижанка, что у нее царственный профиль, и за этот уголок Парижа, с массой благоухающих цветов, в который она превратила губернаторский дворец. - ...Муж приказал спасти их судно,- рассказывала Екатерина Николаевна про один из случаев в море.- Наступили ужасные минуты. Люди гибли у нас на глазах. Мы не знали, кто они, может быть, пираты, каких немало в наших водах. И вдруг этот несчастный корабль выбрасывает французский флаг! Наши шлюпки уже спешили к ним на помощь... Все это были необычайные слова, и сердца юных слушатель- 194 ниц сжимались все сильней. Им понятно было, как волновалась Екатерина Николаевна. Ведь оказалось, что тонут ее соотечественники! А ее муж великодушно спасал их! Русские шли им на помощь через огромные волны, рискуя своей жизнью! Еслп красота темноволосых дам подчеркивалась пестрыми нарядами, то прелесть девиц совершенно исчезала в этих модных нарядах. Рядом с яркими восточными шалями стиралась белизна, свежий и нежный румянец обеих белокурых сестер. В разгар рассказов приехала мадемуазель Христиани. Она присела к столику и по-мужски заложила ногу на ногу, так что правая из-под края ее зеленого платья была видна до выгнутого, как у танцовщицы, подъема. Она закурила папиросу, держа локоть на колене и пуская дым выше горшка с цветущими розами, стоявшего в китайской вазе посреди лакированного столика. Ей не было неловко в такой позе. Элиз чувствовала себя великолепно; тело ее совершенно не напряжено; глядя на нее, чувствовалось, что ей удобно, что она сильная и гибкая гимнастка. В кабинете губернаторши печи накалены и очень тепло. Но еще вчера застекленные двери на балкон обмерзли. Очень холодно на улице. Элиз не сняла своей накидки из горностая. Она бросила папироску в пепельницу, откинула широкие раструбы шелковых рукавов; ее розоватые голые локти оказались на столе, а румяное молодое лицо - на сплетенных и выгнутых кистях рук. Она задержала взгляд на девицах... Перед Элиз по возвращении в Иркутск предстала вся неопределенность и неприглядность ее положения. Ее светлые надежды рухнули. Мишель уехал. И, кажется, был очень ради горд полученным поручением. Оставаться в Сибири далее бессмысленно. Снова предстояло одиночество, напрасные надежды и почетное бродяжничество с любимой виолончелью. Элиз не унывала и не давала повода к домыслам. Она ни единым словом не жаловалась на судьбу, а напротив, была весела; жизнь научила ее казаться веселой. Она знала, что несчастных людей никто не любит. В глазах девиц и Екатерина Николаевна и Элиз вернулись героинями. Они многое видели, обо всем судили смело и трезво, везде побывали. Это было время, когда в Европе во всех областях жизни женщины заявляли о своих правах, и в России упрямо утверждали, что это влияние дойдет и к нам и уже находит свой отклик. Гремела не только слава Виардо, Жорж Санд или знаменитых скрипачек. Появились женщины-ученые, исполни- 195 тельницы мужских ролей в театре, журналистки и вот теперь даже революционерки на баррикадах Парижа. И все это были француженки. Об Элиз петербургские журналы два года тому назад писали, что она "оседлала" такой мужской инструмент, как виолончель, не теряя при этом женственной прелести... Сестры всегда мечтали повидать Францию. - Как бы я желала поехать в Париж! - не раз говорила Катя. - В Париж! - как эхо отзывалась Саша. Но известно было, что поездки за границу запрещены и бог весть, когда это отменят... Муравьева рассказала о встрече с "Байкалом" и о том, что все офицеры этого судна направляются в Петербург и скоро прибудут в Иркутск. - Прекрасные молодые люди! Все они прежде служили на корабле его высочества великого князя Константина и несколько лет плавали с ним под командованием знаменитого ученого и всемирно известного мореплавателя контр-адмирала Литке. Теперь они совершили что-то беспримерное, с необычайной быстротой обошли вокруг света. В этом надо отдать честь их капитану. Он с необыкновенной энергией подготовился в Англии к переходу и пересек Атлантический океан за тридцать пять дней. - Они были в Штатах? - стараясь попасть в тон серьезного и озабоченного разговора дам, спросила Бланш - младшая из сестер. - Нет, только в Бразилии,- так же серьезно ответила Екатерина Николаевна.- Это знаменитые порты: Рио-де-Жанейро и Вальпараисо,- прищурившись, добавила оца. - О! Их капитан! Невысокий, немного рябой, но настоящий морской волк! - сказала Элиз. Сверкнув глазами и нахмурившись, она изобразила на лице строгость, словно показывая, каков капитан, и тут же улыбнулась. - Он очень мужественный человек! - подтвердила Екатерина Николаевна,- Муж ждал встречи с ним в море. Мы ходили к берегу Сахалина, видели скалы этого острова и бесконечные пески, селения диких, их пироги... - Как это интересно! - чуть слышно пролепетала Роз, клонясь всем телом к сестре, а та стремилась к ней, и обе словно желали слиться, захваченные чувством общего интереса. - Я ужасно мерзла, и в моей каюте поставили маленькую железную печь. Мы шли неведомыми морями, о которых нет 198 карт. На случай крушения мы переоделись в мужское платье. Мы нигде не встретили его корабль, и в Аяне, когда мы прибыли туда, сказали, что Невельской погиб. - Какой ужас! - прошептала Катя. - Муж был очень расстроен. Вы понимаете, какое настроение было у нас! И вот когда мы готовы были поверить, что все погибло, и знали, что многие прекрасные семьи в Петербурге наденут траур, вдруг "Байкал" входит в гавань. Капитан провел свой корабль через смертельную опасность! Его молодые офицеры были прекрасны, такие же герои, как он! Тут начались восторги слушательниц. У Саши показалась слеза на темной реснице, а младшая сестра, улыбаясь, еще крепче сжимала ее руку. - Их подвиги необыкновенны,- подтвердила Элиз. - Они вошли в страну воинственных и свирепых дикарей - гиляков, которые ведут постоянную войну с китобоями. Дикие напали на "Байкал" у одной из деревень, которая называется Тамлево. Капитан дал им отпор. Произошла ужасная битва, и пролилась кровь. Были схвачены пленные, и капитан приготовил их к повешению, объявив, что исполнит угрозу, если не будут даны знаки покорства. Дикие гиляки подчинились. О" сделал то, чего не могла сделать ни одна из европейских держав, которые посылали туда свои суда с этой же целью. Каково же было изумление гиляков, когда они узнали, что их покорители не англичане, которым они много лет сопротивлялись, и не американцы, а русские, которых они всегда любили и уважали. Этот свирепый и дикий народ проникнут уважением к русским и всегда знал о них. Они поклялись в вечной дружбе и решили стать проводниками капитана. Муж говорит, что в будущем гиляки будут крещены и станут счастливы. В Иркутске все привыкли, что сибирские инородцы бесправны, слабы, что их спаивают и обманывают купцы. А капитан из Петербурга нашел тут племена, подобные американским индейцам, и даже совершил приключения в духе новейших морских романов. Девицы были поражены. - В битве с гиляками отличился и будет награжден лейтенант Гейсмар, который прекрасно рассказывает об этом. Он сын известного барона. За подавление бунтов его отец получил когда-то подарок от государя - шпагу, усыпанную бриллиантами. Отличился также князь Ухтомский, еще совсем мальчик, но такой прелестный! - А Грот! - сказала Элиз. 197 -