лел положить их на столик. Невельской почувствовал, что князь в отличном состоянии духа и благорасположен к нему. Здесь, кажется, не существовало той бури страха, что пригнула всю Россию. Меншиков спокоен по-прежнему. Князь коротко спросил про исследования, про лиман и пролив, про карты, все ли тут и привез ли Невельской черновые. Время от времени он обращался к конюхам и делал им замеча- 310 ния. Когда больная нога была забинтована, ремни опустили. Князь поднялся, похлопал жеребца по тучной гибкой спине в яблоках, погладил ему гриву, ласково тронул морду и черные безволосые ноздри. - Нравится тебе этот жеребец? - Превосходный, ваша светлость! - быстро ответил Невельской, чувствуя, что надо держать ухо востро. Князь сразу поставил его на прежнее место рядового офицера, словно Невельской не был ни исследователем, ни открывателем. За последние два года капитан уже поотвык от всего этого, и на душе у него шевельнулось неприятное чувство. Но он постарался укротить себя и уверить, что нечего донкихотствовать. - А ты любишь лошадей? - осведомился князь. Царь звал всех на "ты", и точно так же разговаривал с любезными ему подчиненными Меншиков. - Очень, ваша светлость! Как известно, слабость всех моряков - верховая езда. Он не мог сказать ничего более приятного князю, про которого враг его, военный министр Чернышев, пустил слух, будто бы он совсем не бывает на судах и даже не знает, что такое брамсель. А тут моряк, да еще вернувшийся из кругосветного, видит в его слабости свойство настоящего моряка. Меншиков вымыл руки и взял письмо Муравьева. - Ну, пойдем и займемся делами,- сказал он, прочитавши. Написано было основательно, но и хлопоты предстояли немалые. Невельской нравился князю еще и прежде. Карты привезены, все было сделано как следует. Вопрос серьезный. Дело, конечно, не только в Амуре, эта проблема стала предметом разногласий двух придворных партий, и уступать нельзя. Князю редко когда приходилось испытывать такие неприятности, как из-за открытия Невельского. И хотя он не любил волнений и людей, их производящих, но теперь этот офицер казался куда приятнее, чем прежде, когда он собирался в свое путешествие. Немало претерпев из-за его подвигов, князь невольно проникся к нему уважением. Меншиков ждал ободряющих объяснений и доказательств для подтверждения своей правоты в споре с противной партией в правительстве и получал их сейчас. - Государь весьма доволен смелым твоим поступком и прощает тебя за самовольную опись. Он гордится, ч то это открытие 311 совершено русским... Его величество великий князь Константин Николаевич ждет тебя с нетерпением, он принял в тебе участие... Невельской, все время ожидавший, что с него еще потребуют объяснений и что вообще какие-то неприятности будут обязательно, вспыхнул. Он был тронут и почувствовал прилив горячей благодарности к царю. И в то же мгновение он вспомнил своих друзей - Кузьмина и Баласогло, и ему стало стыдно. Князь заметил его смущенно, но не понял, к чему оно относится. Он провел Невельского в комнаты, а сам ушел переодеваться. Через полчаса капитан был приглашен в кабинет. Меншиков тщательно и с большим интересом рассмотрел карты. - Так вы с Муравьевым полагаете, что Амур в следующую навигацию следует занять десантом в семьдесят человек? - Да, ваша светлость, семьдесят человек вполне достаточно! - Сколькими же сотнями обойдетесь вы с Муравьевым, чтобы завоевать весь Китай? - взглянув светлыми, выцветшими глазами, спросил князь и чуть усмехнулся в пегие усы. - Ваша светлость, там не Китай, и мы не завоеватели,- ответил Невельской.- Нам не придется стрелять, а китайцы будут лишь рады. Гиляки дружественны нам. Они сами предлагали строить Компании редут на их земле. Пушки и ружья мы должны иметь там лишь как средство для устрашения дерзких и отважных китобоев, а не против Китая. Наша сила будет в нашем влиянии на окружающее население,- увлекаясь, заговорил он,- мы поднимем русский флаг и будем исследовать страну. Нужны паровые суда и корвет для охраны побережья и для производства описей и промеров, продовольствие для людей и товары для продажи гилякам. Вот, ваше сиятельство, те способы, которые я осмеливаюсь представить на ваше рассмотрение, с тем чтобы вернуть тот край России... А силой в семьдесят человек мы сможем предотвратить там любое дерзкое покушение. - А ну, дай вот эту карту... Что это? Невельской объяснил. Речь дошла до полуострова на реке, и Невельской сказал, что там надо строить батарею и что полуостров назван именем великого князя. Меншиков удовлетворенно кивнул головой. - На усаье Амура ты хочешь устроить Кронштадт, Кроншлот и Красную Горку? 312 -- Да, это было бы отлично, ваша светлость! Но сравнению с былыми годами, в Невельском заметна перемена; он держался свободнее, говорил смелее и увереннее, судил основательнее и трезвее. И выглядел возмужавшим, крепким. Кажется, становится настоящим капитаном. Выслушав ответы, Меншиков окончательно повеселел. Он увидел, что в борьбе со старыми противниками им была занята верная позиция, что все представления Муравьева документально обоснованы и подтверждаются. - Ты отлично сделал, что назвал полуостров именем великого князя,- заметил он и добавил: - Лично я согласен, что устье Амура надо занять в следующую навигацию, а также дать суда и людей, раз открылось, что вход в реку доступен. Однако были еще разные тайные дола... Князь помолчал, потом поднял брови и многозначительно про дол жал: - Император тебя простил, по повелел решить вопрос в особом комитете министров. Председатель комитета - Нессельроде. Вот там и будет разбираться все, о чем вы с Муравьевым просите. Ждали карты и тебя для личных объяснений. Так смотри, наберись духу! Будет сильное противодействие! Нессельроде уже представил императору доклад, в котором сомневается в истинности твоих открытий, разгорелся сыр-бор, загремели стулья, ты задел авторитеты, наши педанты заскрипели. Основываясь на доводах наших ученых и Компании, канцлер,- продолжал князь саркастически,- выставил против твоих донесений кучу своих бумаг. Азиатский департамент недоволен в свою очередь. А Чернышев рассердился, что ты делал опись, не имея инструкции... В Компании все взбеленились... Все ученые против тебя и считают твое открытие невозможным... Невельской, уставившись на князя, заморгал часто, словно сильный свет забил ему в глаза. Теперь уж он, кажется, позабыл, что находится в Петербурге, что обстоятельства требуют от него держаться совсем не так, как на корабле или в Иркутске. - Ваша светлость! - воскликнул он, волнуясь и показывая двумя руками на разложенные по столу карты.- Какие же могут быть доказательства против всего этого? И что значит мнение служащих Компании и каких-то ученых, когда деятели науки - гордость России - благословили меня... - Кто же это? - Да его превосходительство граф Федор Петрович Литке... 313 Он всю жизнь говорил о Тихом океане. Тем более теперь, когда он научно доказал, на основании четырех своих экспедиций к Новой Земле, что плаванье северным путем вдоль берегов Сибири невозможно... Его высокопревосходительство Беллинсгаузен вполне был согласен... Анжу... Ваша светлость! Компанией же приказано было доставить для меня байдарку и алеутов в Петропавловск, Фердинанд Петрович Врангель сам написал и дал мне письмо... Князь даже вздрогнул от неожиданности. - Врангель? - Светлые глаза его, обычно спокойно-насмешливые, выразили подозрение, которое князь тотчас же погасил, видимо одумавшись, что быть не могло того, что мелькнуло у него в голове... - Да, ваша светлость... Его превосходительство Фердинанд Петрович Врангель вполне сочувствовал нам... Я был у него перед уходом... Невельской рассказал о встрече со старым адмиралом. - Ну, ты не особенно доверяй его сочувствию,- сказал князь,- тут, кстати, дело далеко не в одних служащих Компании, как тебе кажется! Ведь Врангель нынче не у дел, стал эстляндским бароном... Занялся сельским хозяйством... Князь усмехнулся в усы. "Что он говорит? - подумал Невельской.- Он, кажется, доволен. Да перед Фердинандом Петровичем преклоняется вся Россия, весь флот!" - Ты только наберись терпения и не волнуйся прежде времени,- заметил князь.- Я вижу, что ты вспыхнул. Дело серьезное, и надо действовать спокойно. Он мог бы сказать, что его самого винят в том, что он покровительствует ослушникам в своем ведомстве. - Значит, пока ты был в плаванье, наша русско-немец... то бишь Русско-Американская компания переменила свой взгляд... Как видно, у тебя завелись там недруги... Снова обратились к картам. Невельской стал развивать свою теорию о том, что надо занять Сахалин и гавани южнее устья, но Меншиков ответил, что об этом рано заикаться, а то можно провалить все дело... - А знаешь ли ты, что Бутаков нынче описал Аральское море и устье Аму-Дарьи? - Да, ваше сиятельство, я ехал через Оренбург и слышал. - И его и твое открытие - все в пику Нессельроде. Граф ведь твердит, что мы европейцы и в Азии нам делать нечего... 311 Словом, через несколько дней ты предстанешь перед комитетом министров и сможешь выложить все самому графу. Но помни, что делу встретится огромное противодействие. В комитете только мы с Перовским будем отстаивать тебя, поэтому будь смел и тверд. Чернышев и слышать не хочет об Амуре. Берг и Сенявин - члены комитета... Да поменьше надейся на Врангеля... Невельской стоял и слушал подробные наставления князя, чуть склонив голову, с выражением упрямства, глаза его горели. Уж чего-чего, а недоверия ученых он не ожидал. Он думал, не открыть ли князю все, не рассказать ли, что Врангель сам показал секретные карты Гаврилова, чем очень помог... Он ведь от души пожелал успеха. Тут какая-то ложь! Но он не желал подводить Врангеля... - Ты будешь у его высочества? - Непременно, ваша светлость! Почту за величайшее счастье. - Его высочество желает тебя видеть, но сегодня уезжает в Кронштадт и вернется завтра вечером. А сейчас поезжайте к Льву Алексеевичу Перовскому,-сказал князь, переходя на "вы".- Повторите ему все, что вы тут мне говорили, и скажите, что все карты у меня и я их рассмотрел и согласен с ними. Лев Алексеевич следил за вашим плаваньем и будет рад вас видеть. Ему многое бывает известно,- значительно сказал Меншиков.- Он будет руководить вами. Да прошу вас сегодня ко мне отобедать,- добавил князь по-французски, делая вид, что хочет встать на своих больных ногах, и протягивая руку капитану.- Так поезжайте к нему прямо домой, и немедля! "Смелым бог владеет! - подумал капитан, сильно приободренный князем и его любезным приглашением.- К Перовскому! Но слава богу, значит, для меня пока все благополучно, если министр внутренних дел стал моим покровителем!" Выйдя из дворца на набережную, он вспомнил совет губернатора, как говорить с Перовским, на какой струне играть. Вот так, возвратившись из Сибири, почувствовал он, что тут кругом партии, личности, борьба, у каждого свои цели и интересы и что от него еще будут требовать неприязни к тому, кто до сих пор был приятен и дорог, и приязни к тому, кого он терпеть не мог, что мало открыть устье Амура там на Востоке, куда труднее открыть его здесь, что тут действительно, может быть, как-то нелепо говорить о южных гаванях... Интересы морские здесь непонятны! 315 Но счастье, что Константин здесь. Он помнит и покровительствует! "А Врангель ушел! У нас не берегут моряков. Вечное пренебрежение морским ведомством! Всегда мы на положении пасынков! Позор! Нет у нас интереса к морю! Черт знает что, губим то, что есть... Судим о России, как о сухопутной стране... Моря боимся, когда без моря мы ничто... Я не смею сказать морскому министру о гаванях, без которых Россия жить не сможет. В Петербурге, хотя город этот потому и построен тут, чтобы быть приморским и служить морю, меньше всего интересуются морем! Увольняют славных адмиралов! На берегу моря устроили себе сухопутную вотчину и во главе флота поставили сухопутного барина... Какое-то береговое, черт знает какое, понятие о флоте, море... Сидеть у замерзшего окна. Скоро ли наконец флотом станет управлять Константин? ...Но если тут какая-то подлая интрига - я не стану ждать... Я сам поеду к Федору Петровичу, поеду к Врангелю... Пусть судят сами, мое дело открытое". Он хотел бы знать, тут ли Баласогло, прощен ли 0 отпущен ли,-тогда очень кстати встретиться и поговорить с ним, помимо того, что просто соскучился. Невельской предполагал, какой толчок даст он размышлениям своих друзей, когда расскажет им про Амур, что там на самом деле, как это все выглядит... Это воодушевит Александра необычайно. Конечно, если он цел... И надо к братцу, потом к Мише, еще к дяде... И к князю обедать. Честь велика, отлично! ...А Меншиков, оставшись один, еще раз пересмотрел карты. - Ясно как божий день! Компания напутала, а теперь хотят обвинить в подлоге моего офицера. А Чернышев... Вот я теперь покажу ему, что такое брамсель! Глава 37 У МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ Жаль, жаль, что Николай Николаевич заболел. Мы ждали его. Министр внутренних дел, моложавый мужчина лет пятидесяти, с густыми черными, слегка завитыми волосами, как-то странно взглянул на офицера своими красивыми глазами. 316 Лев Алексеевич спросил, любят ли Муравьева в Иркутске, как находят сибиряки его деятельность, как он вообще там живет и как чувствует себя Екатерина Николаевна. Потом разговор пошел о погоде, словно для министра было очень важно, какая сейчас погода в Сибири, и снова вернулся к болезни Муравьева. - А есть ли в Иркутске хорошие доктора? Невельской старался казаться посмелей и попроще и выказать, что ничего не боится. - Есть превосходные доктора: Персии и Штубендорф! Заметно было, что болезнь Муравьева как-то особенно заботит министра, что он огорчен неприездом Николая Николаевича. Перовский задал много вопросов о кругосветном, о здоровье и поведении экипажа, о том, как пропал матрос в Портсмуте, об офицерах, кто отличился, чем, кто и как вел себя, потом вообще о путешествии. Невельской, памятуя советы губернатора, с неподдельным жаром рассказал о Бразилии, о приеме у императора, о параде бразильских войск, потом о Гаваях, перешел к китобоям, к разбоям иностранцев, очень обстоятельно рассказал о подходе иностранного судна к южному входу в реку Амур и тут же - про Гиля, который намерен написать книгу о Сибири и о богатствах наших морей. Потом - про необычайное оживление деятельности англичан и американцев в Китае, на островах Тихого океана, о том, что шкипера их и офицеры военных судов клянутся, что расшибут всю Японию вдребезги, если она не откроет порты для торговли, что американцы уже собираются снаряжать экспедицию. Перовский присматривался к Невельскому так, словно при прошлых встречах не разглядел его как следует. Он был озабочен и строг, но, кажется, не разбоями иностранцев у наших побережий, а чем-то другим. Невельской говорил горячо, видно, намолчался за дорогу; речь его о событиях, важных и интересных, так и лилась. Перовский невольно увлекся. В этом кабинете со множеством чучел животных и птиц и с коллекциями редких минералов офицер, примчавшийся на перекладных с берегов Тихого океана, был редкостью. Сами эти слова: "Сахалин", "Амур", "гиляки" - необычайно редкие и непривычные, Невельской произносил как-то легко, уверенно. Во власти графа Льва Алексеевича была обширнейшая и 317 прекрасная страна, но сам он давно никуда не ездил дальше Петергофа. Тем охотнее он совершал сейчас мысленно путешествие вместе с капитаном, побывал в бухте, из которой катил к океану свои таинственные воды великий Амур, видел стада китов, морские острова, где на скалах, по выражению капитана, как запорожцы, отдыхали громадные сивучи, а тучи птиц покрывали вокруг море на десятки миль, так что не видно воды, встречал гиляков в юбках из нерпичьих шкур и даже слышал, как они произносили русские слова, которым учили их алеуты и матросы, спутники капитана. - Да вы артист! - смеясь и слегка откидываясь в кресле, вымолвил Перовский. Из его глаз стало исчезать выражение профессиональной пристальности. Лицо графа, с тех пор как капитан видел его в последний раз, стало несколько бледнее. Бледность шла лицу министра. Оттенялись начерненные бакенбарды и завитые волосы, которые Лев Алексеевич время от времени трогал над висками белой пухлой рукой. У графа гордо посаженная голова и мягкие движения любезного и властного барина. У него одно из тех моложавых и миловидных лиц, которые бывают у людей, до старости любующихся собой. Нынче Перовский в зените славы, в особенной милости у государя, осыпан наградами и почестями. Все, о чем Лев Алексеевич сейчас слышал, было далеко-далеко, там, где Восточный океан, где люди в плоских шляпах, бамбуковые рощи... Моряк говорил вдохновенно и совсем не испытывал смущения, которое по нынешним временам заметно даже и у тех, кто не виноват... А Невельской уже пошел про бивень мамонта... - Да, да, расскажите мне, пожалуйста, что это за клык, о котором пишет мне Николай Николаевич! - заметно оживившись, сказал министр. Невельской знал, что Перовский страстный коллекционер. Он, как и многие вельможи того времени, увлекался минералогией, археологией; нумизматикой, коллекционированием картин и других произведений искусства. Он гордился уникумами, которые удавалось приобрести в Европе или вывезти из глубины России. Ни у кого не было таких богатейших и редчайших коллекций, внушавших зависть всем стареющим и подагрическим любителям редкостей, как у министра внутренних дел графа Льва Алексеевича. 318 Вместе с внутренними делами огромной Российской империи в его ведении находились и всевозможные источники добывания редкостей для своих коллекций, а также множество людей, посредством которых можно было, кажется, достать все, что захочешь, из-под земли и из-под воды, готовых приложить любые старания, чтобы угодить всесильному министру. Все губернаторы России знали о страстях графа Льва Алексеевича, а уж губернатор, как известно, у себя в губернии мог сделать все. Невельской рассказал, что бивень выпал в низовьях Лены из слоя вечной мерзлоты, на нем было мясо мамонта... - Ах, так разве нельзя было с мясом прислать? Ведь нынче мороз! - Клык был найден летом, но там холодно. Кажется, морозили во льду... Во всяком случае, Николай Николаевич принял все возможные меры, чтобы доставить хоть кусок мяса. О деле больше не поминали. Напрасно Меншиков уверял, что граф Лев Алексеевич, как человек, которому многое известно, будет руководить и даст линию, как держаться на комитете. Говорили про бивень мамонта, но Невельской отлично понимал, что теперь ему будет оказана поддержка гораздо большая, чем если бы разговор продолжался о самом деле. Порукой тому было удовольствие, написанное на лице графа. Невельской знал, что Перовский очень хитер и на ветер слов не бросает, не делает необдуманных поступков, что он зря не выкажет радушия. Отпуская капитана, Перовский, как бы между прочим, помянул, что шум поднят большой. Он сказал, зачем же посылали экспедицию академика Миддендорфа? Ведь на него, помимо научных целей, возложено было поручение выяснить пограничный вопрос. Теперь все его выводы идут насмарку. Он также сказал, что теперь очевидно, что исследование лимана в сорок шестом году было произведено поверхностно и небрежно. - Графу Путятину из-за всех этих сведений отказано было в осуществлении проекта идти к устью Амура и в Японию... Лев Алексеевич просил Невельского завтра вечером к себе. Он намеревался показать его знакомым... Невельской поехал домой, потом к брату. Обедал он у Меншикова. Тот сказал, что военный министр беспокоится: нет войск для охраны устьев Амура, а Вронченко вопит, что нет средств в Министерстве финансов. 319 После обеда, когда Невельской откланялся, князь спросил его: - Куда же ты? - На Васильевский остров. Мне непременно надо увидеть сегодня Михаила Семеновича Корсакова... - Того, что прибыл курьером? - Да, ваше сиятельство. - Так погоди... Князь позвонил и приказал подать к заднему крыльцу Громобоя. - Это тот жеребец, которого ты мельком видел. Поедешь и посмотри каков, потом скажешь свое мнение. Заметил ты Громобоя? - Как же, ваша светлость... Прекрасный... Могучий жеребец процокал копытами под каменным сводом, мимо знакомой конюшни и сада около огромной стены, отделявшей усадьбу князя от улицы, в высокие ворота, и Невельской очутился на Шпалерной... Если Меншиков из-за открытия устьев Амура претерпел неприятности, то могущественный министр внутренних дел натерпелся из-за этого же сущих страхов. Одно время казалось, что и над головой его грянул гром,,. Покровительствуя Муравьеву, он добился у государя инструкции на опись. Николай подписал ее. Но вот сыщики Перовского, опередив тайных агентов Третьего отделения, обнаружили, что на квартире у чиновника Министерства иностранных дел Буташевича-Петрашевского собираются молодые люди, сочувствующие идеалам французского социализма и коммунизма. Время было грозное, на Западе бушевали события. Император повелел действовать беспощадно. В кружок Петрашевского были, посланы агенты. Они присутствовали на собраниях, слушали своими ушами чтение письма Белинского к Гоголю, рассуждения о системе Фурье, крамольные речи... В одну ночь все участники кружка были арестованы. Их обвинили в заговоре и в подготовке бунта. Выяснились подробности, неприятные для самого Перовского. Один из посетителей Петрашевского, сибиряк Черносвитов, имевший пай в золотопромышленной компании в Восточной 320 Сибири, в бытность свою в Петербурге объявил участникам кружка, что народ Сибири ненавидит петербургское правительство, что там ждут призыва к революционному восстанию; мятежи там бывали не раз, народ знает, как взяться за дело, нужно только начать. Черносвитов звал всех ехать в Сибирь, уверял, что это прекрасная страна с огромным будущим. Он говорил, что для успеха восстания непременно надо занять Амур. Мысль его многим понравилась, хотя Черносвитову не доверяли, так как он прежде был исправником. И вдруг один из арестованных показал на допросе, что Черносвитов уверял его, будто бы генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев хорошо знает его взгляды, сочувствует им и готов поддержать такое восстание. Перовский был потрясен. Ужас охватывал временами министра, раскрывшего весь этот заговор. Муравьев -его родственник. Об открытии Амура пришлось хлопотать у государя! Все спуталось в один клубок! Полетели запросы в Иркутск. Жандармские офицеры по- мчались в Сибирь, схватили и привезли Черносвитова. Тот подтвердил, что река Амур необходима для России, что сибиряки мечтают о ее возвращении. Он дал письменные ответы на все вопросы и уверял, что о Муравьеве сказал из пустого хвастовства, а что в самом деле никаких заговорщике? и единомышленников у него в Сибири нет. Расследование продолжалось. Запрос Муравьеву был посла"", но тот уехал на Камчатку, а из Иркутска ответили, что там вес спокойно. И вдруг в бумагах Петрашевского найдены были записки о Сибири, писанные еще до встречи с Черносвитовым, где автор утверждал, что Сибири суждено быть отдельной империей, что в ней якобы разовьется свободная русская жизнь... Оказалось, что и другие арестованные очень интересовались Сибирью, а также рекой Амур. Они подтвердили, что будущее развитие Сибири было темой их бесед. Час от часу не легче! Неужели они желали воспользоваться покровительством министра? Страшно подумать!.. В бумагах арестованного Баласогло найдена была странная записка без даты от какого-то Невельского. - Невельского? - изумился Перовский, когда ему доложили об этом. "Александр Пантелеймонович! Ко мне в десять с половиной часов будет Кузьмин, офицер генерального штаба, о котором я тебе говорил. Он вчера был у меня и хочет непременно с тобой познакомиться, переговорить об известном тебе предмете. Сделай одолжение, приходи ко мне, я буду с ним ждать тебя до двенадцати часов". Очень странная записка! Что это за "известный тебе предмет"? Почему офицер генерального штаба? Что это вообще за таинственность? Оказалось, что это тот самый капитан-лейтенант Невельской, который ушел на "Байкале" на опись Амура и инструкцию для которого хлопотал Перовский. Дело, казалось, грозило крупнейшим скандалом. Похоже, что нити заговора тянулись во флот и в Генеральный штаб. Перовский чувствовал себя так, как будто сам попал в списки заговорщиков. Следователи потребовали от Кузьмина и Баласогло признания, что "известный предмет" и есть занятие Амура, что по этой реке хотели подвозить вооружение для повстанцев, как говорил об этом Черносвитов. Дальше оказалось, что Кузьмин п Баласогло - старые приятели Невельского. Оба упрямо показывали, что в записке речь шла лишь об экспедиции, Невельской желал их взять с собой, одного как специалиста по делам Востока и знатока языков, а другого как опытного топографа. Оказалось, что он познакомил их с Муравьевым и пытался устроить на службу в Сибирь. От Петрашевского требовали признания, что он разделял взгляды Черносвитова. Тот ответил, что считал Черносвитова провокатором, а что заметки о Сибири, найденные при обыске, есть лишь теоретические рассуждения. Перовский опасался, что следователи, как рьяные пожарные, растаскают по бревну и тот дом, который не горит, что достанется Муравьеву, а потом еще бог весть, что будет... "Не будь я родственником Муравьева и не знай я его как свои пять пальцев, ей-богу, решил бы, что он сам во главе заговора и выжидает удобного случая... Больше того, со стороны я бы сам казался себе виноватым... Вот какие бывают ошибки!" Перовский добился, чтобы председателем военно-судебной комиссии был назначен родной его брат генерал Василий Алексеевич. Он повел дело умелой рукой и действовал по-военному. Всех, кто упоминал на допросах о Муравьеве, он отстранил от дальнейшего следствия и освободил от суда. Василий Алексеевич сумел представить дело так, что вся эта линия в деятельности заговорщиков - пустяк, пустая болтовня, 322 хотя она и пугала правительство и дворянское общество призраком новой пугачевщины, хотя Черносвитов был единственным, кто действительно призывал к восстанию, указывал к нему средства, обещал поддержку в народе. Братьям Перовским и всему правительству, а также самому царю наиболее опасными представлялись действия и разговоры тех, кто усвоил мысли, пришедшие в кружок с Запада. Василии Алексеевич и взял на это упор. Ведь это были мысли и идеи, которые уже произвели революционные перевороты на Западе, и их страшились. Черносвитова отправили в ссылку... А тех, кто говорил о Фурье и коммунизме, вывели в декабре под виселицу, где им сначала прочли смертный приговор, а потом объявили замену казни вечной каторгой. Тень от Муравьева была отведена. Перовский так представил все перед государем, что Муравьев оказался единственным, кто это все предвидел и требовал занятия Амура для того, чтобы упрочить силу власти в Сибири, запереть устье этой великой реки сильной русской крепостью, поставить в ней гарнизон, который не допустит никакого иностранного влияния на Сибирь. По словам Перовского, Муравьев утверждал, что это будет препятствием к любому бунту в Сибири, к новой пугачевщине, которая могла бы быть еще страшнее, так как ее питали бы по Амуру на современных пароходах и во главе ее встал бы не безграмотный казак, а Петрашевский с его идеей "коммунизма". Муравьеву было отписано, да так, чтобы читал между строк и понял, как необходимо по нынешним временам держать язык за зубами. В эти тревожные дни на аудиенции у государя Перовский поймал себя на мысли, что следит за самим Николаем и пытается найти в его речах противоправительственные суждения. Сообразив, что лезет ему в голову, он ужаснулся и из дворца поехал прямо в Александро-Невскую лавру, к митрополиту, признался ему в своих мыслях, как в тяжком грехе... В душе Перовский вообще мало кому верил... Поэтому он невольно поглядывал и на Невельского с недоверием, когда тот явился к нему по приезде из Иркутска. Перовский решил твердо поддерживать амурское дело, начатое Муравьевым. Как бы там ни было, Невельской, если он даже в какой-то мере близок к заговорщикам, лишен опасного влияния. Возможно, конечно, что к нему тянулись нити, а он пытался воспользоваться Муравьевым. Но теперь это не опасно. Невельской остается, может быть, единственным человеком, который способен исполнять все исследования. Перовский понимал, что обстоятельства времени обязали правительство придать кружку Петрашевского вид настоящего заговора. Но если правительство не придавало значения взглядам петрашевцев на Сибирь, то Перовский из протоколов допросов узнал много любопытного. Например, Нессельроде они называли подлецом и мерзавцем, а это в глубине души очень понравилось министру. Он вообще любил знакомиться с мнениями арестованных и узнавал часто дельные мысли. Однажды он полушутя признался Муравьеву, что в его положении независимое и оригинальное мнение можно слышать только от арестованных. Теперь, после расправы над петрашевцами, правительство, как полагал Перовский, должно было воспользоваться их мыслями. Он сам желал выказать себя покровителем ученых и путешественников. Следовало начать какие-то значительные дела, вырвать у революционеров их козыри. Петрашевцы говорили о немецком засилии в России. Перовский полагал, что тут следует принять меры, потеснить немцев, например в Географическом обществе, вице-председателем которого был Федор Петрович Литке. Он вилял и, по мнению министра, не имел твердого взгляда. Конечно, что же это за Русское географическое общество, где сидят почти одни немцы! А тут Муравьев, побывавший на Камчатке и Сахалине, прислал на предварительный просмотр статью для "Известий Географического общества", в которой опровергал статью Берга, недавно появившуюся в "Известиях". Обилием фактов в руках Муравьев совершенно уничтожал всю позорно-пассивную современную позицию Географического общества, да и правительства также. Статья написана как бы в ответ на космополитические воззрения Берга; тот писал, что Амур якобы не принадлежал России. В частном письме Муравьев едко заметил, что, быть может, правительство по высшим политическим соображениям уступит иностранцам не только устье Амура, но и саму Камчатку, как ныне уступлены иностранцам китобойные промыслы в Охотском море! Муравьев - либерал - блестяще написал, но понимает, 324 что век не либеральный, так прислал сначала министру внутренних дел... И верно сделал! Перовский намеревался принять крутые меры. Он решил посадить рядом с Литке своего человека. Самой подходящей фигурой представлялся генерал Михаил Николаевич Муравьев. Пусть немцы трудятся, но глаз за ними будет. К тому же Перовский искренне полагал, что сделает услугу русской географической науке, когда на все видные места в обществе сядут надежные лица из генералов и правительственных деятелей. Поводом для переворота могли быть предстоящие перевыборы в Географическом обществе. А Михайло Муравьев близок Министерству внутренних дел. А то вон из Географического общества многие попали в крепость. Перовский также считал совершенно правильной мысль петрашевцев о влиянии России на сопредельные страны Азии. И конечно, нужен Амур. Чтобы держать Сибирь в повиновении. Заткнуть выход из Сибири наглухо такой пробкой, чтобы никто и не смел помышлять о каких бы то ни было бунтах. Невельской - отличный моряк - может быть незаменимым помощником и исполнителем. Для Муравьева он, конечно, необходим. Только держать его на виду, следить... По всем этим причинам министр внутренних дел вполне сочувствовал всем намерениям капитана Невельского, которого он считал верным исполнителем замыслов Николая Николаевича. А уж Муравьев будет за ним приглядывать Он это умеет. Да и у Невельского, даже если он и не виноват, крылья теперь подрезаны. Перовский решил твердо поддерживать все представления Муравьева на предстоящем комитете. Глава 38 НА ВАСИЛЬЕВСКОМ ОСТРОВЕ Геннадию Ивановичу так хотелось повидать Баласогло, что он не утерпел п па рысаке светлейшего подкатил сначала на Морскую, с тем чтобы остаться, если придется. Там его как ошпарили кипятком. Поднявшись по гнилой лестнице, он встретил совершенно незнакомых людей в квар- 325 тире Александра. Капитан разыскал дворника, и тот объяснил, что Баласогло взят полицией и посажен в крепость. Несколько присмотревшись к офицеру, бородач разговорился. Он, оказалось, слыхал, будто бы Александра Пантелеймоновича погнали в ссылку, а жена его съехала на другую квартиру и, как слышно, собиралась к мужу. Что тут правда, что прибавлено - трудно судить. Похоже на правду. Невельской сел в сани и помчался на Васильевский остров. Миша давно ждал Невельского; в течение нескольких дней он предполагал, что капитан может явиться с часу на час. Он поразился, услыхав, что тот уже побывал у двух министров. Миша в глубине души беспокоился немного за капитана. В этот вечер Корсаков поведал много интересного. Сам он по прибытии в Петербург явился к министру двора Петру Михайловичу Волконскому, передал ему письмо от Марии Николаевны. Он рассказывал, как тронут был Волконский, плакал, слушая о родных; Миша получил аудиенцию у государя и с восторгом про нее рассказывал. Его величество задавал вопросы, и Миша помнил все их чуть ли не наизусть. Несколько раз поминалось имя Невельского... Миша вообще даром времени не терял. Он всюду побывал, был и у Меншикова и у Перовского, о чем капитан уже слышал от самих министров, на которых Корсаков произвел прекрасное впечатление, и у великого князя Константина, который читал при нем рапорт и будто бы также с большой благосклонностью отозвался о Невельском... Дядюшка сенатор Мордвинов возил Мишу по знакомым и показывал, как чудо, и все изумлялись, что он плавал по Охотскому морю и был на Сахалине. Доволен им был и другой дядя - Дубельт, которого Миша называл дядей Леней. Корсаков сиял, довольный своим успехом. К нему собирались бывшие товарищи - офицеры Семеновского полка, в котором служил он до Восточной Сибири, чествовали его в ресторане Палкина за необыкновенное морское путешествие, подобного которому еще никто из семеновцев никогда не совершал, называли великим мореплавателем, целовали и качали. - А ведь действительно, как вспомнишь, где я был! - с чувством сказал Миша, вскакивая с дивана. Михаил Семенович засыпал Невельского вопросами, тот не успевал отвечать. 326 - А что Екатерина Николаевна? Готов ли портрет государя для новой залы? Как Зарины? Как Роз и Бланш? Которая больше понравилась вам? Невельской попристальней взглянул на него и тоже вскочил с дивана. Он почувствовал, что Миша для него теперь самый близкий и желанный человек, что встречи с ним он втайне ждал все время, что здесь, в столице, Миша - свой, "иркутский", почти родной, недаром еще по дороге помнил о нем все время; он приятнее и ближе, чем все петербургские родственники. Приятно смотреть на сияющее, юное, румяное лицо Миши. Оно дышало здоровьем и молодостью, напоминало встречу в Аяне, Николая Николаевича, Иркутск... Да, Миша самый дорогой и совершенно бескорыстный друг; казалось, какой-то теплый свет счастья светил капитану, когда Миша был рядом. И о чем бы они ни говорили, во всем подразумевалась "она". - Так тебе нравится Бланш? - Я люблю ее,- сказал Невельской.- Я никогда не любил... Вот говорю тебе открыто... Но все это проклятое дело помешало мне объясниться. Ах, если бы ты знал, как досадно! Я временами рыдать готов... Миша, Миша, если бы ты знал, что у меня на душе, какая буря, какой восторг и как горько в то же время. Корсаков сам был без ума от Невельского, рассказывал про него и про его необыкновенные подвиги, где только возможно, всем родственникам и должностным лицам, и дяде Лене Дубельту, и дяде Мордвинову, и всем теткам. Но на мгновение, как ни восхищался он Невельским, а подумал, может ли Геннадий Иванович иметь успех у такой блестящей красавицы, какова Екатерина Ивановна, не напрасны ли его порывы и надежды? "Впрочем,- решил он,- что за глупости, ведь он герой, а женщины любят героев... Ей-богу, я бы сам полюбил его, будь я женщиной". - Как это прекрасно, если бы ты знал... Я высоко вознесен своим чувством. Смотрю на все как-то по-другому. И поверь, - добавил капитан, как бы догадавшись о мыслях собеседника,- если даже она не любит... Я ее люблю и боготворю и буду любить вечно. Кто полюбил в тридцать пять лет, тот уже не разлюбит. Когда был в Иркутске, стеснялся часто бывать там, и теперь каюсь... всю дорогу готов был волосы рвать на себе... Я не смел дать волю чувствам. Как я винюсь на этот 327 раз! Вечная мысль о деле, когда я должен был дни напролет любоваться ею... Корсакову тоже не хотелось оставаться в долгу. Его роман с Элиз был известен Невельскому, ему льстило, что об этом говорили в обществе. Он спросил о ней. - Мадемуазель Христиани выехала из Иркутска на рождество. Она просила кланяться тебе, если встречу. Тогда еще я не знал, что еду в Петербург... - Я желаю ей добра.- вспыхнув, сказал Миша. Разговорились об Иркутске, о таких мелочах тамошней жизни, как будто сами находились там, а не в Петербурге. Говорили много и беспорядочно. Невельскому все было приятным здесь, в этом доме на Васильевском острове; казалось, какую-то частицу любви своей к Кате он переносил на Мишу, словно тот был ее любимым братом. Говорили о романтическом, необыкновенном мире - об Иркутске, который там, далеко за горами и просторами... Миша был частицей этою мира, единственный во всем Петербурге, дороже адмиралов, министров и даже самого царя и флота. Невельскому в самом деле казалось, что он даже похож на Екатерину Ивановну; такой же белокурый, радостный, свежий, с такими же голубыми глазами. Он смотрел на него в самом деле как на брата любимой невесты. - А ты любишь Николая Николаевича? - воскликнул Миша.- Я люблю его, как отца и мать! И какие прекрасные люди с ним служат! Знаешь, он подобрал, как говорят англичане, настоящую group in purple! - Мне тоже нравятся его сотрудники! Я люблю Николая Николаевича. - Да? И ведь, помнишь, у нас в Иркутске не говорят "ехать к губернатору", а "ехать во дворец"! Свита, действительно! Говорили о Нессельроде, Перовском, о статье, посланной Муравьевым для "Географических известий". - Я не мог спросить об этом Льва Алексеевича, а он сам е сказал мне ни слова, заговорить было неудобно... Но раз он тебе ничего не говорил о ней, то я спрошу непременно. - Он благороден! - воскликнул Миша.- Поверь, даст ход статье! Он прочел ее при мне и с большим сочувствием отозвался. 1 Свиту (букв.: группу в красном). 323 - Ты думаешь, понравилась ему? - Он вполне согласен! Ведь Николай Николаевич пишет, что пи одна из экспедиций подобного рода не имела для России такого значения. Он имеет в виду, что ни Крузенштерн, ни Литке... Невельской приумолк при этих словах, сообразивши, что хорошо сделал, не заговорив с Перовским про статью, а то можна подум