и себя много выше
северян по рождению; брак с низшей, хотя и союзной расой считался
оскорблением". Понятно, что там все кончилось гражданской войной... А ведь с
высоты моего происхождения не видно разницы даже между Исилдуром и
каким-нибудь чернокожим вождем из Дальнего Харада... Но даже это пустяк по
сравнению с главным -- возрастом: ведь ты для меня даже не мальчишка, а
младенец. Ну не назовешь же ты женой трехлетнюю девчушку -- даже если та
внешне будет выглядеть как взрослая...
-- Вот как?..
-- Конечно. Ты и ведешь себя как избалованный ребенок. Наигрался за
считанные дни знаками королевской власти и вот уже возжелал новую игрушку --
Арвен, Вечернюю Звезду Имладриса. Вдумайся: даже любовь ты хочешь выменять
за пригоршню леденцов -- короны людских царств... Неужели ты, столько лет
имея дело с эльфами, так до сих пор и не понял -- никому из нас не нужна
власть как таковая? Поверь, для меня нет разницы между гондорским венцом и
вот этим кубком -- и то, и другое лишь куски серебра с самоцветными
камнями...
-- Да, похоже, что я и вправду младенец. И обманули вы меня -- тогда, в
Лориене, -- именно как младенца.
-- Ты обманул себя сам, -- спокойно возразила она. -- Вспомни,
пожалуйста, как было дело.
Мгновение -- и стены дворцового зала заволокло серебристым туманом, из
которого выступили смутные силуэты лориенских мэллорнов, и он вновь услыхал
-- будто бы совсем рядом -- мягкий голос Элронда: "Может быть, с моей
дочерью возродится в Средиземье царствование Людей, но, как бы я ни любил
тебя, скажу: для малого Арвен Ундомиэль не станет менять хода своей судьбы.
Только король Арнора и Гондора сможет стать ее мужем..." Голос Владыки замер
беззвучным шелестом, и Арагорн вновь увидал рядом с собою Арвен -- та
небрежным мановением руки вернула залу настоящий его облик.
-- Сказано было именно так, Арагорн, сын Арахорна. Это чистая правда --
только король Арнора и Гондора может стать мужем эльфийской принцессы; но
разве тебе обещали, что он непременно станет им?
-- Ты как всегда права, -- криво усмехнулся он. -- Младенцу -- коим
являюсь я -- и в голову не могло прийти такое: Владыка Дольна пытается
отпереться от своего слова... Что ж, лазейки в контракте он отыскивает
отменно -- куда там умбарским стряпчим...
-- С тобою честно расплатились за работу -- Возрожденным Мечом и троном
Воссоединенного Королевства.
-- Да, троном, которым я не распоряжаюсь!
-- Ну, не надо прибедняться. -- Она чуть поморщилась. -- И потом, ты
ведь с самого начала знал, что по восшествии на престол получишь эльфийского
советника...
-- Скажите лучше -- наместника.
-- Ты опять преувеличиваешь... К тому же тебе пошли навстречу:
советником в Минас-Тирит прислали не кого-нибудь, а меня -- чтобы в глазах
твоих подданных все это выглядело как обычный династический брак. А вот ты
-- ты вообразил себе невесть что и вознамерился пополнить свою коллекцию
девок еще и дочерью эльфийского Владыки!
-- Ты же знаешь, что это не так. -- В голосе его не было уже ничего,
кроме усталой покорности. -- Когда в Лориене ты взяла из моих рук кольцо
Барахира...
-- Ах, это... Ты хочешь мне напомнить историю Берена и Лучиень? Пойми
же наконец: это не более чем легенда, причем легенда людская -- у эльфов она
может вызвать лишь смех.
-- Спасибо за разъяснение... Попросту говоря -- для вас любовь между
эльфом и человеком проходит по разряду скотоложства, так?..
-- Давай прекратим этот глупый разговор... Ты очень кстати помянул
давеча о необходимости соблюдать соглашения. Не кажется ли тебе, что второй
за последние недели "несчастный случай" с людьми из моей свиты -- это
чересчур?
-- А, вот ты о чем...
-- Именно об этом, дорогой. И если вы тут вообразили, будто Лориен
неспособен защитить людей, которые на него работают, мы преподадим твоей
тайной страже такой урок, что они запомнят его навсегда... Если будет кому
запоминать.
-- Придется напомнить тебе, дорогая. -- проснувшаяся злость помогла ему
прийти в себя -- так подымает на ноги живительная вонь нюхательной соли;
наведенный морок таял в мозгу, и дунадан вновь становился самим собою --
белым полярным волком, вышедшим против стаи шакалов, -- придется напомнить,
что хозяева тут пока еще не вы. Давай называть вещи своими именами: будь
твоя "свита" настоящим посольством, их всех давным-давно уже повысылали бы
из страны -- с формулировкой "за деятельность, несовместимую с
дипломатическим статусом".
-- Знаешь, -- задумчиво произнесла Арвен, -- тебя порою губит
чрезмерная логичность -- из нее следует предсказуемость. Ты не стал бы
прибегать к подобным мерам без крайней нужды -- следовательно, погибшие
вплотную подошли к чему-то сверхсекретному и необыкновенно важному. Так что
мне осталось лишь выяснить, чем именно они занимались в свои последние дни.
-- Ну и как -- есть успехи?
-- О, и еще какие! Если только это можно назвать успехами... Мы --
каюсь -- смотрели сквозь пальцы на твои игры с мертвецами; честно говоря,
никто не верил, что смертный овладеет заклятием Тени до той степени, чтобы
по-настоящему вернуть их к жизни. Но теперь ты вознамерился унаследовать еще
и черное знание Мордора -- собираешь где только можно эти отравленные
осколки и, похоже, вообразил, будто тебе и это сойдет с рук... Да, не спорю:
ты -- авантюрист высочайшего класса (мы, собственно, такого и выбирали -- из
многих и многих), человек очень умный, отчаянно храбрый и абсолютно
безжалостный -- и к другим, и к себе. Знаю -- тебе не в новинку жонглировать
живой коброй, но поверь: никогда еще -- никогда, клянусь чертогами Валинора!
-- ты не затевал такой опасной игры, как сейчас...
-- Ну, я еще и человек весьма прагматичный. Фокус в том, что для вас
эти игры не менее гибельны, чем для меня -- рад, что ты наконец уяснила себе
степень опасности. Так что я готов отыграть задний ход, едва лишь получу
отступного.
-- Ого!.. А дорого ли ты просишь?
-- Тебе уже известна цена -- и другой не будет.
Арвен молча двинулась прочь, будто вертикальный солнечный луч,
пронзивший запыленную комнату, и когда она обернулась на его негромкий оклик
"Обожди!", это была победа почище Пеленнора и Кормаллена.
-- Обожди, -- повторил он и, небрежно подкинув на ладони серебряный
кубок -- тот самый, коим она иллюстрировала давеча свои инвективы, -- поймал
его и одним движением смял в горсти, как бумажный фунтик: рубины инкрустации
каплями крови брызнули меж пальцев и с костяным стуком запрыгали по
мраморному полу. -- Клянусь чертогами Валинора, -- медленно повторил он
вслед за нею, -- я теперь тоже не вижу разницы между гондорской короной и
кубком; извини, но короны под рукой не случилось...
С этими словами он небрежно кинул ей этот кусок мятого серебра -- так,
что Арвен волей-неволей пришлось его поймать, -- и, не оглядываясь, вышел
прочь: кажется, впервые поле боя осталось за ним. Да, она права -- он
вступил в игру, опаснее которой не бывает, и поворачивать назад не
собирается. Он хочет эту женщину -- и он ее получит, чего бы это ни стоило.
Этому не бывать до тех пор, пока эльфы остаются эльфами? Что же, значит,
надо сокрушить самую основу их силы. Задача немыслимой сложности, но куда
более увлекательная, чем, к примеру, завоевание Харада...
Тут его наконец вернул к реальности голос дежурного лейб-гвардейца:
"Ваше Величество!.. Ваше Величество!.. Там прибыл Белый отряд из Итилиена.
Прикажете принять?"
...Арагорн молчал, опустив голову и сложив руки на груди; сидящий перед
ним в кресле Гепард (нога в лубке неловко отставлена в сторону) вот уже
несколько минут как закончил свой невеселый отчет и теперь ожидал приговора.
-- В тех обстоятельствах, капитан, -- поднял наконец взор Его
Величество, -- ваши действия следует признать оправданными. Сам я -- будь на
вашем месте -- действовал бы так же... Впрочем, это и неудивительно.
-- Так точно. Ваше Величество. Наша тень -- это Ваша тень.
-- Ты, кажется, хотел что-то спросить?
-- Да. В Итилиене мы были связаны по рукам и ногам категорическим
приказом сохранять жизнь Фарамиру. Не считаете ли вы необходимым
пересмотреть...
-- Нет, не считаю. Видишь ли, -- дунадан задумчиво прошелся по комнате,
-- я прожил бурную жизнь и повинен во множестве грехов, в том числе и
смертных... Но вот клятвопреступником я не был никогда -- и не буду.
-- Какое это имеет отношение к реальной политике?..
-- Самое прямое. Фарамир -- человек чести; значит, пока я не нарушил
своих обязательств, и он не отступит от своих. А меня в общем-то устраивает
статус-кво...
-- Но в Итилиен сейчас начнут стекаться все те, кто недоволен властью
Вашего Величества!
-- Разумеется -- и это просто замечательно! Я ведь тем самым избавляюсь
от оппозиции в Гондоре, причем заметь: абсолютно бескровно. Ну а уж как
отвратить помыслы означенной публики от реставрации прежней династии -- это
теперь будет головная боль Фарамира: он, повторяю, тоже связан словом.
-- И вас не волнует то, что князь Итилиенский, похоже, уже начал
какие-то тайные шашни с Восходом?
-- В твоем рапорте этого не было! Откуда информация?
-- Дело в том, что ногу мне сломал разведчик-орокуэн, а чинил ее той же
ночью врач-умбарец -- звали его, как сейчас помню, Халаддин. Эти ребята
пришли из-за Хмурых гор в компании с небезызвестным бароном Тангорном...
-- А ну-ка опиши мне этого самого доктора! Гепард удивленно взглянул на
Арагорна: тот подался вперед, а голос его чуть заметно дрогнул.
-- ...Да, это он, несомненно, -- пробормотал дунадан и на несколько
секунд прикрыл глаза. -- Значит, Тангорн разыскал в Мордоре Халаддина и
приволок его в Итилиен, к Фарамиру... Черт побери, капитан, самую скверную
новость ты все-таки приберег на закуску! Похоже, я крупно недооценил этого
философа...
-- Простите, Ваше Величество, я пока не в курсе -- что собой
представляет этот Халаддин?
-- Видишь ли, тебе сейчас предстоит возглавить одно небольшое
сверхзасекреченное подразделение -- группу "Феанор": она даже не входит в
структуру Тайной стражи и подчинена напрямую мне. Стратегическая задача
"Феанора" на все обозримое время -- собирать знания, оставшиеся после
Мордора и Изенгарда: мы попробуем использовать все это для наших собственных
целей. Одними книгами тут не обойдешься -- необходимы и сами люди... Так
вот, восемнадцатым номером в нашем списке значится доктор Халаддин. Можно,
конечно, предположить, что он чистым случаем повстречался с Тангорном --
умбарским резидентом Фарамира, -- но я лично в такие совпадения не верю.
-- Так вы думаете... Фарамир занимается тем же самым, что и вы?
-- Обычно верные мысли приходят в умные головы одновременно; кстати, и
эльфы сейчас заняты такими же поисками -- правда, с иной целью... Но фокус в
том, что Фарамиру -- при его давних связях на Восходе -- искать куда легче,
чем остальным. Кстати сказать, списки, на которые мы сейчас ориентируемся,
составлены на основе довоенных докладов его заандуинских резидентов -- хвала
Манве, что архивы Королевского совета попали к нам, а не к эльфам... Короче
говоря, капитан, немедленно найдите Тангорна и вытряхните из него все, что
можно: после этого продумайте -- как нам наложить лапу на добычу итилиенцев.
Более важного дела сейчас нет.
-- Организовать похищение прямо из Эмин-Арнена? -- обескураженно
покачал головою Гепард. -- Но наша тамошняя сеть практически разгромлена
этим чертовым Грагером, и такую операцию она вряд ли потянет...
-- Тангорн не станет сидеть в Эмин-Арнене. Фарамир наверняка отправит
его в Умбар, где барон столь успешно работал перед войной: там сейчас полно
мордорских эмигрантов, да и для тайных дипломатических миссий лучшего места
не найти. Халаддина они наверняка уже где-нибудь спрятали... Впрочем, это-то
мы легко проверим. Я сейчас пошлю гонца в Эмин-Арнен -- в любом случае
следует передать мои наилучшие пожелания князю Итилиенскому. И если гонец не
застанет там ни Халаддина, ни Тангорна -- а именно так, я полагаю, и будет,
-- немедля отправляй своих людей в Умбар. Действуй, капитан. И поправляйся
быстрее, работы невпроворот.
-- ...А где сейчас пребывает Росомаха?
-- Он в Изенгарде, командует шайкой мародеров-дунгар. Его задание --
пробойный огонь.
-- А Мангуст?
-- Этот в Миндоллуине -- каторжник на каменоломнях, -- отвечал
сотрудник "Феанора", вводящий Гепарда во владение наследством, и пояснил: --
В рамках операции "Пересмешник", господин капитан. Его выход оттуда намечен
на будущий вторник.
-- Можете ли вы ускорить завершение этой операции?
-- Никак невозможно, господин капитан. Мангуст работает без прикрытия,
а каменоломни -- вотчина людей Королевы. Если его засветить, он не проживет
и пяти минут -- "попытка к бегству", и никаких концов...
-- Ладно, -- он прикинул, за сколько дней обернется гонец в Эмин-Арнен,
-- до вторника время терпит. Как только появится -- немедля ко мне.
ГЛАВА 32
Гондор, гора Миндоллуин.
19 мая 3019 года
С птичьего полета миндоллуинские каменоломни, где добывают строительный
известняк для Минас-Тирита, смахивали на выщербленную по краю фарфоровую
чашку, дно и стенки которой облепили в поисках следов сахара сотни крохотных
и въедливых домовых муравьев. В погожие дни -- а сегодня как раз и был такой
-- белоснежная воронка работала как рефлектор, собирающий солнечные лучи, и
во внутренних, непродуваемых, ее частях стояло адское пекло. И это -- в
середине мая; о том, что здесь будет твориться летом, Кумай старался не
думать. Конечно, тем из пленных, кто угодил в Анфалас, на галеры,
приходилось еще хуже -- но это, согласитесь, довольно слабое утешение.
Сегодня ему еще крупно повезло: выпала работа на самой верхней бровке, где
был прохладный ветерок и почти не было удушающей известковой пыли. Правда,
тех, кто трудился на внешнем периметре каменоломен, заковывали в ножные
кандалы, но он находил такую цену вполне приемлемой.
В паре с Кумаем вот уже неделю как работал Мбанга, погонщик боевого
мумака из Харадского корпуса, не владевший всеобщим языком. За полтора
месяца надсмотрщики вколотили в того необходимый и достаточный -- с их точки
зрения -- словарный запас ("встал", "пошел", "понес", "покатил", "руки за
голову"); только вот на словосочетании "ленивая черная скотина" стороны
пришли в состояние лингвистического ступора, так что пришлось оставить
просто "черномазый". Расширять этот запас путем общения с другими
заключенными Мбанга не стремился, находясь в каком-то постоянном полусне.
Может быть, он не уставал оплакивать своего погибшего Тонго -- ведь между
мумаком и погонщиком складывается дружба совершенно уже человеческая, далеко
превосходящая все то, что возникает между всадником и любимым конем. А
может, харадрим просто пребывал душою на своем немыслимо далеком Юге -- там,
где звезды над ночною саванной до того огромны, что стань на цыпочки -- и
дотянешься до них кончиком ассегая, и где каждый мужчина способен путем
несложной магии обратиться во льва, а женщины -- все как одна -- прекрасны и
неутомимы в любви.
...Когда-то в тех местах существовала могучая цивилизация, от которой
ныне не осталось ничего, кроме заросших буйной тропической зеленью
ступенчатых пирамид да мощенных базальтовыми плитами дорог, ведущих из
никоткуда в никуда. А история Харада в нынешнем его виде началась меньше
сотни лет назад, когда Фасимба, молодой и энергичный вождь скотоводов из
внутренней части страны, поклялся уничтожить работорговлю -- и действительно
уничтожил. Здесь следует в скобках заметить, что в странах Юга и Восхода
торговля рабами существовала испокон веков, однако сколь-нибудь массового
характера не имела: дело по большей части ограничивалось продажей красоток в
гаремы и тому подобной экзотикой, не имеющей экономической подоплеки.
Ситуация разительно изменилась, когда Кхандский халифат поставил дело "на
промышленную основу", наладив по всему Средиземью бесперебойную торговлю
чернокожими невольниками.
На берегу глубокого залива, примыкающего к устью Куванго -- основной
водной артерии Восходного Харада, -- вырос хорошо укрепленный кхандский
городок, который так прямо и назывался -- Невольничья Гавань. Жители его
поначалу пытались охотиться на чернокожих сами, но быстро убедились, что
дело это хлопотное и опасное: как выразился кто-то из них -- "все равно что
стричь свинью: визгу много, а шерсти чуть". Однако они не пали духом и
наладили взаимовыгодные контакты с прибрежными вождями (главным их торговым
партнером стал некто Мдиква). С той самой поры живой товар стал поступать на
рынки Кханда бесперебойно -- в обмен на бисер, зеркальца и ром скверной
очистки.
Многие лица указывали и жителям Невольничьей Гавани, и их
респектабельным контрагентам в Кханде, что ремесло, коим они зарабатывают на
жизнь, грязнее грязи. Те в ответ философски замечали, что бизнес есть бизнес
и если есть спрос, то он все равно будет удовлетворен -- не этим продавцом,
так другим (по нынешним временам эта аргументация известна всем и каждому,
так что вряд ли есть нужда воспроизводить ее во всех деталях). Как бы то ни
было, промысел в Невольничьей Гавани процветал, а его участники быстро
богатели, удовлетворяя попутно самые свои затейливые сексуальные фантазии,
благо черных девушек (равно как и мальчиков) в их временном пользовании
всегда было хоть отбавляй.
Таково было положение дел на тот момент, когда Фасимба удачно отравил
на дружеской пирушке шестерых окрестных вождей (вообще-то отравить должны
были как раз Фасимбу, но он весьма умело нанес упреждающий удар -- это
вообще был его стиль), после чего присоединил их владения к своим и
провозгласил себя Императором. Объединив воинов всех семи областей в единую
армию и введя в ней строгое единоначалие и неукоснительную смертную казнь за
любые проявления трайбализма, юный вождь пригласил военных советников из
Мордора, который всегда полагал нелишним иметь управу на кхандских соседей.
Мордорцы достаточно быстро обучили чернокожих бойцов, коим страх был неведом
ровно в той же степени, что и дисциплина, согласованным действиям в
сомкнутом строю, и результат превзошел все ожидания. Кроме того, Фасимба
первым оценил истиные возможности боевых мумаков; то есть использовали-то их
в битвах с незапамятных времен, но именно он сумел поставить приручение
детенышей на поток и тем самым фактически создал новый род войск.
Эффект получился примерно тот же, что в наше время с танками: одна
машина, приписанная к пехотному полку, -- это, конечно, штука полезная, но
не более того, а вот полсотни танков, собранных в единый кулак, -- сила,
принципиально меняющая весь характер войны.
Так вот, спустя три года после начала своей военной реформы Фасимба
объявил войну на уничтожение прибрежным вождям, промышлявшим охотой за
рабами, и за каких-то полгода сокрушил их всех; дошла наконец очередь и до
Мдиквы. В Невольничьей Гавани царило уже полное уныние, когда от берегового
царька прибыл гонец с добрыми вестями: воины Мдиквы встретились в решающем
бою с хваленой армией Фасимбы и разбили ее наголову, так что в город скоро
приведут много хороших сильных рабов. Кхандцы, мысленно переведя дух, не
преминули, однако, пожаловаться гонцу, будто цены на невольничьих рынках
метрополии за последнее время сильно упали (что было чистейшим враньем).
Тот, однако, не слишком огорчился: рабов захвачено столько, что рома теперь
хватит на полгода вперед.
В назначенный час в город пришел невольничий караван, ведомый лично
Мдиквой, -- сто восемьдесят мужчин и двадцать женщин. Скованные между собою
мужчины, вопреки посулам гонца, смотрелись неважно: изможденные, сплошь в
кровоподтеках и ранах, небрежно перевязанных банановыми листьями. Но зато
женщины, которых вели совершенно обнаженными в голове колонны, были таких
достоинств, что весь гарнизон столпился вокруг них истекая слюной и ни на
что иное глядеть уже не желал. А зря... Ибо цепи были бутафорией, кровь --
краской, а сами невольники -- личной гвардией Императора. Под повязками из
банановых листьев были скрыты звездообразные метательные ножи, разящие на
пятнадцать ярдов, однако гвардейцы вполне могли бы обойтись и безо всякого
оружия: каждый из них в беге на короткую дистанцию доставал лошадь, мог
увернуться от летящей в него стрелы и разбивал ударом кулака стопку из
восьми черепиц. Городские ворота были захвачены за какие-то секунды, и
Невольничья Гавань пала. Руководил операцией лично Фасимба -- именно он и
привел в город "невольничий караван", нарядившись в знакомый всему побережью
леопардовый плащ Мдиквы: Император хорошо знал, что различать в лицо "всех
этих головешек" представители высшей расы так и не сподобились. Впрочем,
самому Мдикве плащ был теперь без надобности: свирепые огненные муравьи, на
чьей тропе его привязали (а именно такое наказание теперь полагалось за
участие в работорговле), уже превратили берегового владыку в идеально
очищенный скелет.
По прошествии двух недель к причалу Невольничьей Гавани подошел
кхандский корабль, предназначенный для перевозки рабов. Капитан, несколько
удивленный безлюдьем на пристани, отправился в город: назад он вернулся
сопровождаемый тремя вооруженными харадримами и заплетающимся от страха
языком потребовал на берег носильщиков из числа команды. Впрочем, груз,
который им надлежало принять на борт для отправки в Кханд, привел бы в
содрогание кого угодно.
Это были полторы тысячи выделанных человеческих кож, точным счетом --
1427 штук: все население городка Невольничья Гавань за изъятием семерых
младенцев, которых Фасимба, по неведомой причине, все же пощадил. На каждой
из них рукою городского писаря (с тем честно расплатились за работу --
казнили его последним и сравнительно легкой смертью) было нанесено имя
владельца, а также подробно описано, каким именно пыткам тот был подвергнут
перед тем, как быть освежеванным. На кожах, принадлежавших женщинам, было
помечено -- сколько именно черных воинов всесторонне оценили достоинства их
владелиц; женщин в городе было мало, а воинов много, так что цифры были
разные, но во всех случаях впечатляющие... Лишь немногим жителям
Невольничьей Гавани посчастливилось заработать краткую пометку "погиб при
штурме". А последним номером программы было чучело, изготовленное из
губернатора, который приходился родственником самому калифу.
Профессиональные таксидермисты, вероятно, не одобрили бы использование в
качестве набивочного материала бисера (того самого, которым кхандцы платили
за рабов), однако у Императора были свои резоны.
...Одни скажут, что такая чудовищная жестокость не может иметь никакого
оправдания: вождь харадримов, дескать, просто-напросто облек в форму мести
угнетателям свои собственные садистские наклонности. Другие примутся
рассуждать об "историческом воздаянии"; ну а что при этом не обошлось без
"эксцессов и перегибов" -- так что ж поделать, харадримы -- не ангелы, они
за прошлые годы такого нахлебались... Дискуссия на эти темы вообще
представляется довольно бессмысленной, а в данном конкретном случае просто
не имеет отношения к делу. Ибо то, что Фасимба сотворил с жителями
злосчастного городка, не было ни спонтанным проявлением патологической
жестокости вождя, ни местью за страдания предков -- а был это важный элемент
тонкого стратегического плана, задуманного и осуществленного с абсолютно
холодной головой.
ГЛАВА 33
Кхандский калиф, получивший в подарок шкурки своих подданных и чучело
родственника, среагировал именно так, как и рассчитывал Император: отрубил
голову капитану со всей командой (впредь не возите чего ни попадя!),
публично поклялся набить такое же чучело из Фасимбы и немедля снарядил в
Харад экспедиционный корпус. Памятуя о печальной судьбе корабельщиков,
советники не то что не возразили против этой дурацкой затеи -- они не
решились даже настоять на предварительной разведке. Калиф же, вместо того
чтобы заниматься реальной подготовкой похода, предавался праздным мечтаниям
-- каким именно пыткам он подвергнет Фасимбу, когда тот попадется к нему в
руки.
Спустя месяц двадцатитысячная кхандская армия высадилась в устье
Куванго, у развалин разрушенной дотла Невольничьей Гавани, и двинулась в
глубь страны. Здесь следует заметить, что кхандские воины, если считать по
количеству навьюченного на них железа (а особенно украшающих оное железо
золоченых финтифлюшек), не имели себе равных во всем Средиземье. Беда в том,
что их боевой опыт сводился по большей части к подавлению крестьянских
восстаний и иным полицейским операциям. Однако против чернокожих дикарей,
похоже, вполне хватало и этого: харадримы в панике разбегались, едва завидев
перед собою грозно сверкающую под солнцем железную фалангу. Преследуя
беспорядочно отступающего противника, кхандцы миновали полосу прибрежных
джунглей и вышли в саванну -- где и повстречали на следующее же утро
терпеливо поджидающие их основные силы Фасимбы.
Командовавший походом племянник калифа слишком поздно уразумел, что
харадская армия превосходит кхандскую по численности примерно вдвое, а по
боеспособности -- раз эдак в десять. Собственно говоря, битвы как таковой
просто не было: была сокрушительная атака боевых мумаков, а затем
преследование бегущего в панике противника. Впрочем, характер потерь
кхандцев говорит сам за себя: полторы тысячи убитых -- и 18 тысяч пленных;
харадримы потеряли чуть больше ста человек.
Небольшое время спустя калиф получил от Фасимбы подробный отчет о битве
вкупе с предложением обменять пленных на находящихся в кхандском рабстве
харадримов -- всех на всех. В противном случае предлагалось прислать в
Невольничью Гавань корабль, способный принять на борт 18 тысяч человеческих
кож: а в Кханде теперь твердо знали, что по этой части Император слов на
ветер не бросает. Фасимба сделал и еще один дальновидный ход: освободил пару
сотен пленников и распустил их по домам, дабы те довели до всего кхандского
населения суть харадских предложений. В народе, как и следовало ожидать,
поднялся ропот и отчетливо запахло восстанием. Через неделю калиф, не
располагавший на тот момент никакими военными силами, кроме дворцовой
охраны, капитулировал. В Невольничьей Гавани произошел предложенный Фасимбой
обмен. И с той поры Император обрел среди своего народа статус живого бога
на земле -- ибо в глазах харадримов возвращение человека из кхандского
рабства мало чем отличалось от воскрешения из мертвых.
С той поры страшноватенькая империя харадримов (в коей не было ни
письменности, ни градостроительства, но зато с избытком хватало ритуального
каннибализма, мрачной черной магии и охоты на колдунов) изрядно расширила
свои границы. Сперва чернокожие продвигались лишь на юг и на восход, но в
последние лет двадцать они обратили свои взоры к северу и отгрызли уже
преизрядный кусок кхандской территории, вплотную приблизившись к границам
Умбара, южного Гондора и Итилиена. Мордорский посол при императорском дворе
слал в Барад-Дур депешу за депешей: если не принять срочных мер, то скоро
перед цивилизованными государствами центрального и закатного Средиземья
появится противник, страшнее которого не бывает: неисчислимые шеренги
великолепных воинов, не ведающих ни страха, ни жалости.
И тогда Мордор, руководствуясь кхандской поговоркой "Единственный
способ извести крокодилов -- это осушить болото", начал посылать на Юг своих
миссионеров. Они не слишком докучали чернокожим рассказами о Едином, но зато
неукоснительно лечили ребятишек и обучали их счету и письму, которое сами же
и разработали для харадского языка на основе всеобщего алфавита. И когда
один из создателей этой письменности, преподобный Альджуно, увидал первый
текст, созданный рукою маленького харадрима (это было замечательное по своей
поэтичности описание львиной охоты), то понял, что не напрасно жил на этой
земле.
Было бы явным преувеличением сказать, что деятельность эта привела к
заметному смягчению тамошних нравов. Сами миссионеры, однако, оказались
окружены почти религиозным почитанием, и теперь любой харадрим при слове
"Мордор" демонстрировал самую белозубую из своих улыбок. Кроме того, Харад
(не в пример иным "цивилизованным" странам) не страдал избирательным
выпадением памяти: здесь отлично помнили -- кто им в свое время помогал в
войне против кхандских работорговцев. Поэтому когда мордорский посол
обратился к императору Фасимбе Третьему за помощью в борьбе против Закатной
коалиции, тот незамедлительно послал на помощь северным братьям отборный
отряд конницы и мумаков -- тот самый Харадский корпус, что столь доблестно
сражался на Пеленнорских полях под багровым знаменем со Змеем.
Из всего корпуса в той битве уцелели лишь несколько человек, и в их
числе -- командир конницы, знаменитый капитан Умгланган; с того самого дня
его неотступно преследовало одно видение -- яркое, как наяву... Посреди
голубой нездешней саванны в грозном ожидании застыли лицом друг к другу две
шеренги, разделенные пятнадцатью ярдами -- дистанцией убойного броска
ассегая; обе они составлены из славнейших воинов всех времен, но в правой
шеренге на одного бойца меньше. Пора уже начинать, но грозный Удугву,
отчего-то сжалившись над Умгланганом, медлит давать сигнал к величайшей из
молодецких потех -- ну, где ты там, капитан? Занимай скорей свое место в
строю!.. И как быть, если сердце воина неодолимо зовет его туда, к подножию
черного базальтового престола Удугву, а долг командира повелевает вернуться
с отчетом к своему Императору? Это был тяжкий выбор, но он избрал Долг, и
теперь, преодолев тысячу опасностей, добрался уже до границ Харада.
Он принесет Фасимбе печальную весть: те люди Севера, что были
харадримам как братья, пали в бою, и в северных землях нет отныне никого,
кроме врагов. Но ведь это по-своему прекрасно -- ибо теперь впереди
множество битв и славных побед! Он повидал в деле воинов Заката -- тем ни за
что не выстоять против черных бойцов, когда это будет не крохотный
добровольческий корпус под багровым стягом, а настоящая армия. Он доложит,
что отставания по кавалерии, которого они так опасались, более не
существует: совсем еще недавно харадримы вовсе не умели сражаться верхом, а
теперь вот вполне достойно противостояли лучшей коннице Заката. А ведь те
еще незнакомы с харадской пехотой: из всего, что он там повидал, с нею могла
бы сравниться лишь троллийская -- а теперь, соответственно, никто. Ну а
мумаки есть мумаки -- почти что абсолютное оружие; не потеряй мы двадцать
штук в той проклятой лесной засаде -- еще неизвестно, как повернулось бы
дело на Пеленнорских полях... Боятся огненных стрел? -- не беда: поправим
при дрессировке детенышей... Ну что же, Закат сам выбрал свою судьбу,
сокрушив стоявший между ним и харадримами Мордор.
...Погонщика Мбангу занимали в эти минуты проблемы куда менее
глобальные. Не подозревая о существовании математики, он тем не менее с
самого утра решал в уме довольно сложную планиметрическую задачу, которую
инженер второго ранга Кумай -- будь он в курсе планов напарника --
сформулировал бы как "минимизацию суммы двух переменной длины отрезков": от
Мбанги до надсмотрщика и от надсмотрщика до края обрыва каменоломни. Конечно
же, он не ровня Умглангану, чтобы рассчитывать на место в шеренге лучших
бойцов всех времен, однако если он сейчас сумеет погибнуть так, как
задумано, то Удугву -- в своей бесконечной милости -- позволит ему вечно
охотиться на львов в своей небесной саванне. Выполнить задуманное, однако,
было куда как не просто. Мбанге, истощенному полутора месяцами голодухи и
непосильной работы, предстояло голыми руками убить здоровенного верзилу,
вооруженного до зубов и отнюдь не беспечного, причем управиться с этим делом
следовало не более чем за двадцать секунд: дальше сбегутся соседние
надсмотрщики, и его попросту запорют плетьми -- жалкая смерть раба...
Все произошло настолько быстро, что даже Кумай упустил первые движения
Мбанги. Он увидал лишь черную молнию, метнувшуюся к ногам надсмотрщика:
харадрим присел на корточки (якобы поправить кандалы) -- и вдруг прыгнул с
места головою вперед; так кидается на свою жертву смертоносная древесная
мамба, с немыслимой точностью пронзая сплетение ветвей. Правое плечо
чернокожего со всего маху врубилось в опорное колено стоящего вполоборота к
ним стражника -- точнехонько под коленную чашечку; Кумаю померещилось, будто
он и вправду расслышал вязкий хруст, с которым рвется суставная сумка и
выскакивают из своих гнезд нежные хрящевые мениски. Гондорец осел наземь
даже не вскрикнув -- болевой шок: мгновение -- и вскинув на плечо
бесчувственное тело, харадрим семенящим кандальным шагом заспешил к обрыву.
Сбегающуюся со всех сторон охрану Мбанга опередил на добрых тридцать ярдов;
достигнув заветной кромки, он швырнул свою ношу вниз, в сияющую белую
бездну, и теперь, вооруженный захваченным мечом, спокойно поджидал врагов.
Конечно же, ни один из этих закатных трупоедов не, посмел скрестить с
ним клинок -- они просто расстреляли его из луков. Это, однако, не имело уже
никакого значения: он сумел погибнуть в бою, с оружием в руках, а значит --
заработал свое право на первый бросок ассегая в загробных львиных охотах.
Что может значить такой пустяк, как три раны в живот, на фоне этого вечного
блаженства?
Харадримы всегда умирают с улыбкой, и улыбка эта -- как уже начали
догадываться отдельные дальновидные люди -- не сулила Закатным странам
ничего доброго.
ГЛАВА 34
-- Подох, зараза! -- разочарованно констатировал белобрысый детина,
аккуратно раздробив каблуком пальцы Мбанги (ноль реакции), и перевел свои
налитые кровью глазки на застывшего чуть в стороне Кумая. -- Но пусть меня
повесят, -- он перекинул бич из руки в руку, -- если его приятель не
заплатит за Эрни всей своею шкурой...
От первого удара Кумай инстинктивно прикрылся локтем, с которого тут же
сорвало лоскут кожи. Зарычав от боли, он рванулся было к белобрысому -- и
тогда в дело вступили четверо остальных... Били его долго, вдумчиво и
изобретательно, покуда не сообразили: дальше -- уже без пользы, все одно
отрубился наглухо. А что б вы думали -- кто-то ведь должен ответить всерьез
за разбившегося надсмотрщика, или как?..
Тем часом подгреб начальник караула, рявкнул: "А ну, кончай
развлекуху!" и разогнал их матюгами по своим постам -- ему-то, ясный перец,
лишний жмурик в рапорте вовсе не в кайф. Тут ведь как: ежели эта скотина
окочурится прямо здесь, на месте, -- изволь объясняться с начальником работ
(тот еще гусь!), а вот ежели чуть погодя, в бараке, -- тогда пожалуйста:
"естественная убыль", и никаких тебе вопросов... Он кивком подозвал кучку
заключенных, боязливо поглядывавших на экзекуцию из некоторого отдаления, и
по прошествии недолгого времени Кумай уже валялся на гнилой соломе своего
спального места. Впрочем, любому понимающему человеку хватило бы сейчас и
беглого взгляда на этот полутруп в окровавленных лохмотьях кожи, чтобы
понять: не жилец... Надобно заметить, что пару месяцев назад тролль, будучи
тяжело ранен в Пеленнорской битве, ухитрился-таки обмануть смерть -- но на
этом, похоже, фарт его выдохся насовсем.
...Когда конница Йомера прорвала оборону Южной армии и началась общая
паника, инженер второго ранга Кумай оказался отрезанным от своих чуть
севернее лагеря, на территории парка осадных приспособлений; вместе с ним
оказались в окружении семеро бойцов инженерных частей, над коими ему -- как
старшему по званию -- волей-неволей пришлось принять командование. Не будучи
большим знатоком военной стратегии и тактики, он ясно понял одно: еще
несколько минут -- и вся эта брошенная на произвол судьбы техника попадет в
руки врага; единственное, что остается, -- это ее уничтожить. Железной рукою
наведя порядок в своем подразделении (один из семерых, вякнувший нечто вроде
"Спасайся кто может!", так и остался лежать у вязанки штурмовых лестниц),
тролль убедился, что по крайней мере нафты у них -- хвала Единому! -- хоть
залейся. Через минуту его подчиненные уже сновали как муравьи, поливая
горючим механизмы катапульт и подножия осадных башен, а сам он поспешил к
"воротам" -- разрыву в сплошном кольце повозок, ограждавшем парк, -- где и
столкнулся нос к носу с передовым разъездом рохирримов.
Конные витязи отнеслись к возникшему перед ними одинокому мордорцу без
должного пиетета -- за что и поплатились. Кумай считался силачом даже по
троллийским меркам (как-то раз во время студенческой гулянки он прошелся по
карнизу, неся при этом на вытянутых руках кресло с мертвецки пьяным
Халаддином), так что в качестве оружия воспользовался не чем-нибудь, а
подвернувшейся под руку оглоблей... Назад успел сдать лишь один из четверых
всадников -- остальные так и полегли там, где их строй повстречался с этой
чудовищной вертушкой.
Впрочем, рохирримов это не особо обескуражило. Из сгущающихся сумерек
тут же возникли еще шестеро конников, которые сразу рассыпались в
ощетинившееся копьями полукольцо. Кумай попытался было перегородить просвет
ворот, развернув за заднюю ось одну из повозок, однако понял -- не поспеть;
тогда он отступил чуть назад и, стараясь не терять врагов из виду,
скомандовал через плечо:
-- Зажигайте, мать вашу!..
-- Не поспеваем, сударь! -- откликнулись сзади. -- До больших катапульт
никак не добраться...
-- Жгите, что можно!! Не до жиру -- закатные в парке!! -- рявкнул он и
воззвал -- уже на всеобщем языке -- к изготовившимся для атаки рохирримам:
-- А ну, кто не трус?! Кто сойдется в честном бою с горным троллем?!
И -- проняло! Строй рассыпался, и спустя какие-то секунды перед ним уже
стоял спешившийся витязь с белым плюмажем корнета: "Вы готовы, прекрасный
сэр?" Кумай перехватил свою жердь за середку, сделал стремительный
продольный выпад -- и обнаружил рохиррима в паре ярдов прямо перед собою;
спасло тролля только то, что роханский клинок был слишком легок и не смог
перерубить оглоблю, на которую тот принял удар. Выгадывая секунды, инженер
торопливо попятился в глубь парка, но разорвать дистанцию так и не сумел;
корнет был проворен как ласка, а в ближнем бою шансы Кумая с его неуклюжим
оружием были совершенно нулевые. "Поджигайте и сваливайте на хрен!!!" --
вновь заорал он, отчетливо поняв, что самому-то ему точно пришел конец. И
точно: в следующий миг мир взорвался белесой вспышкой ослепляющей боли и тут
же опал ласковой прохладной чернотой. Удар корнета напрочь расколол ему
шлем, и он уже не увидел, как буквально через мгновение все вокруг
обратилось в море огня -- его люди сделали-таки свое дело... А спустя
несколько секунд пятящиеся от жара рохирримы увидали, как из глубины этой
гудящей печи неверными шагами бредет их легкомысленный офицер -- сгибаясь
под тяжестью бесчувственного тролля. "За каким чертом, корнет?.." "Но я же
должен узнать имя этого прекрасного сэра! Он как-никак пленник моего
копья..."
Очнулся Кумай лишь на третий день -- в роханской санитарной палатке,
где в рядок с ним лежали и трое его "крестников": степные витязи не делали
различия между своими и чужими ранеными и одинаково лечили всех. К
несчастью, "одинаково" в данном случае означает "одинаково скверно": голова
инженера пребывала в самом плачевном состоянии, а из лекарств ему за все это
время перепал лишь бурдючок вина, который принес пленивший его корнет
Йорген. Корнет выразил надежду, что по выздоровлении инженер второго ранга
окажет ему честь и они еще разок встретятся в поединке -- но желательно с
каким-нибудь более традиционным оружием,