, - решила она, - вероятно, мне захотелось писать на
стенах. Помню, что вчера вечером я почувствовала такой же зуд, когда -
спасибо Джельсомино! - мне удалось очутиться на этой земле. Оставлю-ка я
приветствие королю лжецов.
Она потихоньку приблизилась к королевскому дворцу и воочию убедилась,
что стража не в состоянии ее схватить. Как это и полагается в стране
шиворот-навыворот, стражники спали и похрапывали. Время от времени
начальник охраны специально обходил посты и проверял, все ли стражники
спят.
- Тем лучше, - обрадовалась Кошка-хромоножка, и своей нарисованной
красным мелом лапой, правой, само собой разумеется, она написала на стене
королевского дворца, как раз рядом с главным входом:
КОРОЛЬ ДЖАКОМОН НОСИТ ПАРИК!
- Эта надпись здесь как раз к месту, - сказала она, рассматривая ее. -
Теперь нужно написать и по другую сторону входа.
За четверть часа она успела раз сто написать эти слова и под конец
устала, как школьник, который закончил переписывать заданный ему в
наказание за ошибки урок.
- Ну а теперь бай-бай.
Как раз посреди площади возвышалась мраморная колонна, украшенная
статуями, прославляющими подвиги короля Джакомона. Конечно, все это были
сплошные выдумки. Здесь можно было видеть, как Джакомон раздавал свои
богатства беднякам, как Джакомон громит врагов, как Джакомон изобретает
зонтик, чтобы защитить своих подданных от дождя. На вершине колонны было
достаточно места, чтобы трехлапая кошка могла там растянуться и, укрывшись
от всех опасностей, вздремнуть. Кошка-хромоножка вскарабкалась, цепляясь
за статуи, и устроилась на самой верхушке колонны. Чтобы не упасть, она
уцепилась хвостом за громоотвод и, не успев закрыть глаза, уснула.
Рано утром смех и гомон разбудили Джакомона
Hа рассвете Кошку-хромоножку разбудил страшный шум.
"Может, произошло наводнение, пока я спала?" - в испуге подумала она.
Свесившись с колонны, она увидела площадь, запруженную шумящей толпой. Она
сразу же поняла, что всех этих людей привела сюда надпись, оставленная ею
на стене королевского дворца:
КОРОЛЬ ДЖАКОМОН НОСИТ ПАРИК!
В Стране лжецов даже самая небольшая правда производила больше шума,
чем взрыв бомбы. Со всех улиц стекались толпы людей, привлеченные шумом и
смехом. Вновь прибывшие поначалу думали, что настал праздник.
- Что случилось? Мы одержали победу в какой-нибудь войне?
- Нет, нет, куда лучше!
- У его величества родился наследник?
- Нет, еще лучше!
- Ну, тогда, несомненно, отменили налоги. Наконец, прочтя надпись
Кошки-хромоножки, вновь прибывшие тоже разражались смехом. Крики и хохот
разбудили короля Джакомона, который почивал в своей фиолетовой рубашке.
Подбежав к окну, король потер руки от удовольствия.
- Какая прелесть! Вы только посмотрите, как меня любит мой народ! Все
они пришли сюда, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Эй вы, придворные,
камергеры, адмиралы, сюда, ко мне, подайте мантию и скипетр! Я хочу выйти
на балкон и произнести речь.
Но, по правде говоря, придворные были настроены довольно недоверчиво.
- Не послать ли кого-нибудь узнать, что случилось?
- Ваше величество, а вдруг произошла революция?
- Чепуха! Разве вы не видите, как люди веселятся?
- Вот именно. А почему они так веселы?
- Вполне понятно почему. Ведь я сейчас произнесу речь. Где мой
секретарь?
- Я здесь, государь.
Секретарь короля Джакомона всегда носил под мышкой толстую папку, туго
набитую заранее написанными речами. Тут были речи на любую тему:
поучительные, трогательные, развлекательные, но все от начала до конца
полные всякого вранья. Секретарь раскрыл папку, вытащил исписанный лист
бумаги и прочел заглавие:
- "Речь о разведении рисовой каши".
- Нет, нет, не нужно ничего о еде. А то у кого-нибудь разыграется
аппетит, и он будет меня неохотно слушать.
- "Речь по поводу изобретения лошадок-качалок", - прочел еще одно
заглавие секретарь.
- Вот это было бы кстати. Всем известно, что лошадки-качалки изобрел я.
Пока я не стал королем, лошадок-качалок и в помине не было.
- Ваше величество, у меня есть еще речь о цвете волос.
- Прекрасно, вот это мне как раз и нужно! - воскликнул Джакомон,
поглаживая свой парик. Он схватил бумагу с текстом речи и выбежал на
балкон.
При появлении его величества раздалось нечто такое, что могло быть или
громкими аплодисментами, или неудержимым хохотом. Многие недоверчиво
настроенные придворные сочли это за смех и стали посматривать еще более
подозрительно. Но Джакомон принял этот гам за аплодисменты и, поблагодарив
своих подданных очаровательной улыбкой, приступил к чтению своей речи.
Не надейтесь, что вы сможете полностью ее здесь прочесть. Вы все равно
ничего бы в ней не поняли, ведь обо всем в ней говорилось
шиворот-навыворот. Я вам вкратце изложу ее содержание, полагаясь на память
Джельсомино.
Итак, вот приблизительно то, что сказал король Джакомон:
- Что такое голова без волос? Это сад без цветов.
- Браво! - закричали в толпе. - Правильно! Это правда! Правильно!
Слово "правда" заставило насторожиться даже наименее подозрительных
придворных. Но Джакомон спокойно продолжал свою речь:
- Пока я не был королем этой страны, люди с отчаяния вырывали у себя
волосы. Жители страны один за другим лысели, а парикмахеры становились
безработными.
- Браво! - закричал кто-то в толпе. - Да здравствуют парикмахеры и да
здравствуют парики!
Джакомон на миг оторопел. Этот намек на парик задел его за живое. Но,
отогнав подозрения, он продолжал:
- Граждане, сейчас я вам расскажу, почему волосы оранжевого цвета
красивее волос зеленого цвета.
В этот момент один придворный потянул Джакомона за рукав и прошептал
ему на ухо:
- Ваше величество, произошла ужасная вещь.
- Что такое? Говори!
- Сначала обещайте мне, что не прикажете отрезать мне язык, если я
скажу вам правду.
- Обещаю!
- Кто-то написал на стенах, что вы носите парик. Поэтому люди и
смеются.
Джакомон был так поражен, что выронил из рук листки со своей речью. Они
поплыли над толпой и в конце концов попали в руки мальчишек. Если бы
королю сказали, что загорелся его дворец, вероятно, он бы не так
разозлился. Он приказал жандармам очистить площадь от народа. Затем
заставил вырвать язык у того придворного, который разузнал, в чем дело, и
принес неприятное известие. Несчастный впопыхах попросил, чтобы ему
оставили язык. Он совершенно забыл, что следовало просить оставить ему не
язык, а нос. Тогда, по крайней мере, ему отрезали бы нос, а язык остался
бы целым и невредимым.
Но Джакомон на этом не успокоился. По всему королевству был разослан
указ, в котором было обещано сто тысяч фальшивых талеров тому, кто укажет
человека, оскорбившего его величество. На площади перед дворцом, возле
самой колонны, была сооружена гильотина, чтобы отсечь голову неосторожному
писаке.
- Мамочка моя! - воскликнула, стараясь получше спрятаться на колонне,
Кошка-хромоножка и потрогала шею. - Я, право, не знаю, как называется на
языке лжецов страх, но если его называют смелость, то я сейчас чувствую
себя ужасно смелой.
Из осторожности она весь день провела в своем убежище, свернувшись в
клубок. К вечеру, убедившись, что не произойдет неприятных встреч, она
спустилась вниз с колонны, сотню раз оглядываясь по сторонам, прежде чем
сделать хоть шаг вперед. Когда она очутилась уже на земле, ее задние лапы
были готовы сразу пуститься наутек. И вот в этот момент она снова
почувствовала в передней правой лапке неприятный зуд.
- Ну вот, опять начинается, - промурлыкала Кошка-хромоножка. - Придется
мне, пожалуй, чтобы прошел этот зуд, опять написать что-нибудь неприятное
на память королю Джакомону. Понятно, раз родилась я нарисованной на стене,
всю жизнь мне придется теперь заниматься писаниной. Но я не вижу здесь ни
одной стены. А напишу-ка я там.
И на топоре гильотины своей лапкой из красного мела она нацарапала
новое послание королю Джакомону. Оно гласило:
ВЕСТЬ ЛЕТИТ СО ВСЕХ СТОРОН:
"ЛЫСЫЙ, ЛЫСЫЙ ДЖАКОМОН!" Зуд сразу прошел, но Кошка-хромоножка с
беспокойством отметила, что ее лапа укоротилась на несколько миллиметров.
- У меня и так уже не хватает одной лапы, - сказала она, - а если я
буду писать, то и другая лапа сотрется, как же я буду тогда ходить?
- Ну, сейчас я тебе помогу, - услышала она голос за своей спиной.
Если бы речь шла только о голосе, Кошка-хромоножка смогла бы спастись
бегством. Но у голоса были две руки и цепкие пальцы, которые крепко ее
держали. Руки и голос принадлежали уже немолодой синьоре, ростом почти в
два метра, на вид сухой и строгой...
- Тетушка Кукуруза!
- Да, это я, - прошипела старая синьора, - и я возьму тебя с собой. Ты
у меня узнаешь, как таскать ужин у моих кошек и писать мелом на стенах.
Кошка-хромоножка без возражений дала себя завернуть в накидку тетушки
Кукурузы, тем более что из ворот королевского дворца уже показалось
несколько жандармов.
"Хорошо, что тетушка Кукуруза появилась раньше, - подумала Хромоножка,
- уж лучше попасться ей, чем Джакомону".
Кошка-хромоножка без лишних слов учит мяукать глупых котов
Тетушка Кукуруза принесла Кошку-хромоножку домой и пришила ее к креслу.
Да, да, именно пришила иголкой и ниткой, как пришивают рисунок на
скатерть, когда хотят ее вышить. Прежде чем оборвать нитку, она сделала
двойной узел, чтобы не разошелся шов.
- Тетушка Кукуруза, - сказала Кошка-хромоножка, сразу повеселев, - вы
бы по крайней мере хоть синие нитки выбрали, они лучше подошли бы к цвету
моей шерсти. Эти оранжевые ужасны, они напоминают мне парик Джакомона.
- Нечего говорить о париках, - ответила тетушка Кукуруза. - Самое
главное, чтобы ты сидела спокойно и не убежала от меня, как вчера вечером.
Ты редкостное животное, и от тебя я жду больших дел.
- Я всего-навсего кошка, - скромно заметила Хромоножка.
- Ты кошка, которая мяукает, а в наши дни таких мало. Вернее, их даже
вовсе нет. Кошки вздумали лаять, как собаки, и, конечно, у них это плохо
получается, ведь они родились не для этого. Я люблю кошек, а не собак. У
меня семь кошек в доме. Они спят на кухне под умывальником. Всякий раз,
когда они раскрывают рот, мне хочется прогнать их. Я раз сто пробовала
научить их мяукать, но они не слушаются меня.
Кошка-хромоножка начала испытывать симпатию к этой старой синьоре,
которая, несомненно, спасла ее от полиции и которой до смерти надоели
лающие коты.
- Во всяком случае, - продолжала тетушка Кукуруза, - разговор о кошках
мы отложим до завтра. Сегодня вечером мы займемся другим делом.
Она подошла к небольшой этажерке и достала с нее книгу.
- "Трактат о чистоте", - прочитала ее заглавие Кошка-хромоножка.
- А теперь, - заявила тетушка Кукуруза, удобно устраиваясь в кресле
напротив Хромоножки, - я тебе прочту эту книгу от первой главы до
последней.
- Сколько же в ней страниц, тетушка?
- Пустяки! Всего-навсего восемьсот двадцать четыре, включая оглавление,
которое я, так уж и быть, не буду читать. Итак: "Глава первая. Почему не
следует писать свое имя на стенах. Имя - вещь важная, и им нельзя
разбрасываться. Нарисуйте красивую картину и можете поставить под ней свою
подпись. Создайте прекрасную статую, и ваше имя будет красоваться на
пьедестале. Изобретите хорошую машину, и вы будете иметь право назвать ее
вашим именем. Только те, кто не делает ничего хорошего, пишут свое имя на
стенах".
- Я вполне согласна с этим, - заявила Хромоножка. - но ведь я-то писала
на стенах не свое имя, а короля Джакомона.
- Молчи и слушай. "Глава вторая. Почему не следует писать на стенах
имена своих друзей".
- У меня всего-навсего один друг, - сказала Кошка-хромоножка. - Он был
у меня, но я его потеряла. Я не хочу слушать эту главу, иначе я очень
расстроюсь.
- Но тебе все же придется ее прослушать. Ты ведь все равно не можешь
двинуться с места.
Но в эту минуту зазвенел звонок, и тетушка Кукуруза встала, чтобы пойти
открыть дверь. Вошла девочка лет десяти. То, что это была девочка, можно
было заключить по пучку волос, наподобие конского хвоста, собранных у нее
на затылке. В остальном она могла легко сойти за мальчика, потому что была
одета в джинсы и клетчатую ковбойку.
- Ромолетта! - воскликнула Кошка-хромоножка вне себя от удивления.
Девочка посмотрела на нее, стараясь вспомнить.
- Где мы с тобой встречались?
- Ну как же, - продолжала Кошка-хромоножка, - тебя ведь можно назвать
почти моей мамой. Разве мой цвет ничего тебе не напоминает?
- Напоминает, - ответила Ромоллета, - кусочек мела, который я однажды
одолжила в школе.
- Одолжила? - спросила тетушка Кукуруза. - А учительница знала об этом?
- Я не успела вовремя сказать ей, - объяснила Ромолетта, - сразу
прозвенел звонок на большую перемену.
- Отлично, - сказала Кошка-хромоножка, - значит, меня можно считать
дочерью этого кусочка мела. Вот почему я образованная кошка: умею
говорить, читать, писать и считать. Конечно, я бы тебе была очень
признательна, если бы ты нарисовала мне все четыре лапы. Но я и так
довольна.
- Я тоже ужасно рада снова увидеть тебя, - улыбнулась Ромолетта. -
Представляю, сколько новостей ты мне расскажешь.
- Все довольны, кроме меня, - вмешалась тетушка Кукуруза. - По-моему,
вам обеим полезно поучиться тому, о чем говорится в моей книге. Ромолетта,
садись сюда.
Девочка пододвинула поближе кресло и, скинув туфли, устроилась в нем с
ногами. Тетушка Кукуруза принялась читать третью главу, в которой
разъяснялось, почему не следует писать на стенах оскорбительные для
прохожих слова. Кошка-хромоножка и Ромолетта слушали с большим вниманием.
Хромоножке, пришитой к креслу, ничего другого не оставалось. А вот
Ромолетта делала это не без некоторой хитрости, смысл которой вы скоро
поймете.
Дойдя до десятой главы, тетушка Кукуруза начала позевывать. Сначала она
зевала раза два на каждой странице, потом стала зевать все чаще и чаще:
три, четыре раза на каждой странице, затем по разу на каждой строчке... на
каждом слове... и наконец она зевнула так сладко, что когда закрылся рот,
одновременно с ним закрылись и глаза доброй синьоры.
- Вот всегда так, - пояснила Ромолетта, - дойдет до половины книги и
засыпает.
- А что же мы? Мы теперь должны ждать, пока она проснется? - спросила
Кошка-хромоножка. - Она меня так крепко пришила, что захоти я зевнуть, все
равно не смогла бы раскрыть рот. Кроме того, мне нужно быстрее разыскать
друга, которого я не видела со вчерашнего вечера.
- Сейчас я все устрою, - сказала Ромолетта. Взяв ножницы, она осторожно
распорола нитки. Кошка-хромоножка спрыгнула на пол, потянулась и с
облегчением вздохнула.
- Скорее, - прошептала Ромолетта, - пройдем через кухню.
На кухне была кромешная тьма, но в углу, где, вероятно, находился
умывальник, поблескивали четырнадцать зелененьких огоньков.
- Здесь пахнет кошками, - сказала наша Хромоножка. - Я даже чувствую
запах семи кошек.
- Это тетины котята.
Там, где стоял умывальник, раздалось веселое хихиканье.
- Сестричка, - послышалось оттуда, - ты, оказывается, не только хромая,
но и слепая. Разве ты не видишь, что мы, так же как и ты, собаки?
- Ах вы несчастные лгунишки! - воскликнула Кошка-хромоножка,
рассердившись не на шутку. - Вам просто повезло, что мне некогда, а то я
научила бы вас мяукать. Тетушка Кукуруза еще сказала бы мне спасибо.
- Гав-гав! - ответили хором семь котят. Кошка-хромоножка, прихрамывая,
прошла через кухню и уселась перед своими семью собратьями.
- Мяу! - произнесла она с вызывающим видом. Семь котят почувствовали
себя неважно.
- Вы слышали? - спросил маленький котенок. - Она действительно умеет
мяукать.
- Да, да, и совсем неплохо для собаки.
- Мяу, - повторила Кошка-хромоножка, - мяу, мяу, мяу!
- Это, наверное, звукоподражатель на радио, - сказал самый старший из
котят. - Не слушайте ее. Она напрашивается на аплодисменты.
- Мяу! - еще раз протянула Кошка-хромоножка.
- По правде говоря, - пропищал другой котенок, - я тоже не прочь так
хорошо мяукать. Если хотите знать, мне ужас как надоело лаять. Всякий раз,
когда я принимаюсь лаять, меня охватывает такой страх, что шерсть встает
дыбом.
- Ах ты мой упрямец! А знаешь, почему ты пугаешься? - сказала
Кошка-хромоножка. - Да потому, что ты кошка, а не собака.
- Прошу меня не оскорблять. Хватит и того, что мы слушаем тебя. Кто
знает, что ты собой представляешь?
- Я, как и вы, кошка.
- Ну, собака ты или кошка, а мяукать мне тоже хотелось бы.
- Так попробуй же, - сказала Кошка-хромоножка. - Ты узнаешь, что это за
штука. У тебя во рту будет вкус слаще, чем...
- Слаще, чем молоко тетушки Кукурузы? - спросил самый маленький
котенок.
- Во сто раз слаще.
- Мне ужасно хочется попробовать, - пропищал котенок.
- Мяу, мяу, - замяукала вкрадчиво Кошка-хромоножка. - Смелее, братья
котята, учитесь мяукать.
И пока Ромолетта держалась за живот от смеха, самый маленький котенок
начал робко мяукать. Ему стал вторить уже сильнее второй. Затем третий
присоединился к хору. И вскоре все семеро котят замяукали, как семь
скрипок, подстрекаемые во весь голос Кошкой-хромоножкой.
- Ну, что вы теперь скажете?
- Это и вправду сладко!
- Слаще, чем сгущенное молоко с сахаром!
- Осторожно, - воскликнула Ромолетта, - вы разбудите тетушку Кукурузу.
Пошли, Хромоножка!
Ромолетта и Кошка-хромоножка выбежали во двор. Тетушка Кукуруза
действительно проснулась и появилась в дверях кухни. Один щелчок
выключателя, и все увидели, как по лицу старой синьоры текли счастливые
слезы.
- Кисоньки вы мои, наконец-то, наконец! Сначала семь котят были в
нерешительности. Они смотрели на свою хозяйку, мяукали без передышки и не
понимали, что означают эти ручейки, вытекающие из ее глаз. Потом они
взглянули на дверь и гуськом устремились во двор, ни на минуту не
переставая мяукать.
Тетушка Кукуруза, вытирая слезы, смотрела им вслед.
- Молодцы, молодцы, - повторяла она, - ну и молодцы! Котята отвечали
ей:
- Мяу! Мяу!
Но кое-кто незаметно наблюдал за этим необычным зрелищем. Это был
синьор Калимер, владелец дома; он отличался такой скупостью, что сам жил
на чердаке, а жильцам сдавал весь дом, вплоть до последней комнатушки.
Человек он был препротивный и походил на доносчика. Уже много раз синьор
Калимер запрещал тетушке Кукурузе держать в доме животных, но старая
синьора, разумеется, не слушала его.
- Я плачу за квартиру, - говорила она, - и вдобавок очень дорого.
Поэтому я имею полное право держать у себя кого хочу.
Большую часть дня Калимер проводил у слухового окна своего чердака,
наблюдая за тем, что делают другие. Именно поэтому он увидел в тот вечер
кошек, услышал, как они мяукали, и даже то, как тетушка Кукуруза громко
расхваливала их, без конца повторяя:
- Ну и молодцы, молодцы!
- Ага, попалась, - сказал Калимер, потирая руки. - Так, значит, эта
старая ведьма подбирает бродячих собак и хочет научить их мяукать. На этот
раз я ее поставлю на место. Сейчас же напишу министру.
Закрыв окно, он взял перо, бумагу, чернила и написал:
"Господин министр!
Происходят невероятные вещи, с которыми никак не могут мириться жители
нашего города. Синьора тетушка Кукуруза сделала то-то и то-то и т. д. и т.
п.".
Подпись: "Друг лжи".
Он вложил письмо в конверт и побежал бросить его в почтовый ящик. В
довершение всех бед, как раз в тот момент, когда Калимер возвращался
домой, он заметил Ромолетту и Кошку-хромоножку. Они как раз собирались
проделать то, за что им пришлось бы выслушать еще десять глав из книги
тетушки Кукурузы.
Вам уже известно, что Кошка-хромоножка испытывала иногда особый зуд в
лапке, и тогда она не могла удержаться, чтобы не написать чего-нибудь на
стене. Как раз в этот момент она приводила в исполнение свое желание, а
Ромолетта смотрела на нее с завистью, так как мела в кармане у нее больше
не было. Ни та, ни другая не заметили Кали-мера.
Завидев их, доносчик сразу заподозрил что-то неладное. Он спрятался в
подворотне и смог в свое удовольствие прочитать новое послание
Кошки-хромоножки, которое гласило:
"БОЛЬШАЯ БЕДА КОРОЛЯ ОЖИДАЕТ, КОГДА КОТЫ ПЕРЕСТАНУТ ЛАЯТЬ".
Не успели Ромолетта и Кошка-хромоножка уйти, как Калимер помчался домой
и с радостью настрочил новое письмо министру.
"Ваше превосходительство? Смею сообщить вам, что авторы оскорбительных
для нашего короля надписей на стенах проживают в доме синьоры Кукурузы.
Ими являются ее племянница Ромолетта и одна из собак, которых та
подбирает, чтобы вопреки всем законам обучить их мяуканью. Уверен, что
получу от вас обещанное вознаграждение в сто тысяч фальшивых талеров.
Калимер Вексель".
Тем временем на улице Кошка-хромоножка с беспокойством обнаружила, что
ее правая лапа опять укоротилась на несколько миллиметров.
- Нужно изобрести способ, как писать, не стирая лапу, - сказала она,
вздыхая.
- Подожди, - воскликнула Ромолетта, - какая же я дуреха, что сразу не
вспомнила! Я знаю одного художника, который живет здесь неподалеку. Его
комната на чердаке и всегда открыта. Он гол как сокол и не боится воров.
Ты можешь войти к нему и взять в долг немного краски или даже целую
коробку. Пойдем, я тебе покажу дорогу, а потом вернусь домой. Мне не
хочется, чтобы тетушка Кукуруза обо мне беспокоилась.
Бананито - наш художник, бросив кисть, хватает ножик
В тот вечер художник Бананито никак не мог заснуть. Скорчившись на
табуретке, он сидел один-одинешенек у себя на чердаке, смотрел на свои
картины и грустно думал: "Нет, все усилия напрасны. В моих картинах
чего-то не хватает. Будь это что-то, они стали бы настоящими шедеврами. Но
чего же в них все-таки не хватает? Вот в чем вопрос".
В этот момент на его подоконник прыгнула Кошка-хромоножка. Она
вскарабкалась наверх по крышам, решив войти через окно, чтобы не
беспокоить зря хозяина.
- О, да мы еще не спим, - промяукала она тихо. - Ну что ж, придется
подождать здесь. Я не хочу, чтобы меня считали невежей. Когда Бананито
будет спать, возьму у него немного краски, он и не заметит. А пока
взгляну-ка я на его картины.
Но то, что она увидела, заставило ее остолбенеть.
"По-моему, - подумала она, - на картинах все страшно преувеличено. Не
будь этого, они были бы сносными. В чем же тут дело? Ах, вот оно что!
Слишком много ног. У этой лошади, например, их целых тринадцать. Подумать
только! А у меня всего три... И потом слишком много носов: на одном
портрете целых три носа на лице. Не завидую я этому синьору - ведь если он
простудится, ему понадобится сразу три носовых платка. Ага, художник
собирается что-то делать..." Бананито действительно поднялся со своей
табуретки.
"Пожалуй, здесь немного не хватает зеленого, - решил он. - Да, да!
Именно зеленого".
Он взял тюбик зеленой краски, выдавил его на палитру и начал наносить
зеленые мазки на все картины подряд: на лошадиные ноги, на три носа, на
глаза некоей синьоры: их было шесть - по три с каждой стороны.
Потом, отступив на несколько шагов, он прищурил глаз, чтобы лучше
оценить результаты своей работы.
- Нет, нет, - пробормотал он, - видимо, не в этом дело. Картины
нисколько не стали лучше.
Кошка-хромоножка со своего наблюдательного пункта не могла слышать этих
слов, но она видела, как Бананито грустно поник головой.
"Ручаюсь, что он сильно огорчен, - подумала Кошка-хромоножка. - Не
хотела бы я быть на месте этой синьоры с шестью глазами, ведь если у нее
ослабнет зрение, ей придется покупать очки с шестью стеклами, а они,
вероятно, очень дорого стоят".
Бананито между тем взял тюбик с другой краской, выдавил ее на палитру и
снова принялся наносить мазки на свои картины, прыгая по комнате, как
кузнечик.
"Да, как раз желтая подойдет, - думал он, - я уверен, что здесь не
хватает немного желтизны".
"Все пропало, - размышляла в это время Кошка-хромоножка, - теперь у
него получится сплошная яичница".
Но Бананито уже бросил на пол свою палитру и кисть и с яростью стал
топтать их ногами и рвать на себе волосы.
"Если он не перестанет, - испугалась Кошка-хромоножка, - он будет
лысым, как король Джакомон. Может, я попробую его успокоить? Только бы он
не обиделся на меня. Ведь к советам кошек еще никто никогда не
прислушивался".
Бананито между тем сжалился над своими волосами.
- Хватит! - решил он. - Возьму-ка я на кухне нож и изрежу все картины
на куски, да на такие мелкие, чтобы из них получилось конфетти. Видно, не
суждено мне быть художником.
"Кухня" Бананито представляла собой маленький столик в углу чердака, на
котором стояли примус, кастрюлька, сковородка и лежало несколько ложек,
вилок и ножей. Столик стоял у самого окна, и Кошке-хромоножке пришлось
спрятаться за цветочный горшок, чтобы остаться незамеченной. Впрочем, даже
если бы она не спряталась, Бананито все равно не увидел бы ее, потому что
глаза его застилали крупные, как орех, слезы.
"Что же он теперь собирается делать? - размышляла Кошка-хромоножка. -
Берет ложку... Ага! Наверное, проголодался. Нет, кладет ложку обратно и
хватается за нож. Это начинает меня беспокоить. Уж не собирается ли он
кого-нибудь зарезать, к примеру, своих критиков? А впрочем, он должен был
бы радоваться, что его картины так безобразны. Ведь когда они попадут на
выставку, люди не смогут сказать правды, все будут твердить, что это
настоящие шедевры, и он заработает кучу денег".
Пока Кошка-хромоножка предавалась подобным размышлениям, Бананито
достал из ящика стола брусок и принялся точить нож.
- Я хочу, чтобы он резал, как бритва. Пусть от моих работ и следа не
останется, - приговаривал он.
"Видно, он решил убить кого-то, - думала Кошка-хромоножка, - и хочет,
чтобы удар был смертельным. Минуточку, а что, если он покончит с собой?
Это было бы ужасное преступление. Нужно обязательно что-то предпринять.
Нельзя терять ни секунды. Если в свое время гуси Рим спасли, то почему бы
хромой кошке не спасти отчаявшегося художника?" И наша маленькая героиня
на своих трех лапках, отчаянно мяукая, смело прыгнула в комнату. В ту же
минуту распахнулась дверь, и на чердак ворвался запыхавшийся, потный,
покрытый пылью и известкой... Угадайте, кто?
- Джельсомино!
- Хромоножка!
- Как я рада. что снова вижу тебя!
- Ты ли это, моя Хромоножка?
- Если сомневаешься, посчитай, сколько у меня лапок. И на глазах у
художника, который, раскрыв рот от изумления, застыл с ножом в руках,
Джельсомино и Кошка-хромоножка обнялись и пустились в пляс от радости.
О том, почему наш тенор забрался так высоко и почему именно в этот
момент он вошел в эту дверь, обо всем этом будет вам подробнейшим образом
рассказано в следующей главе.
Джельсомино, наконец, выступает как певец
Джельсомино, как вы, наверное, помните, заснул в подвале на куче угля.
По правде говоря, это была не очень удобная постель, но молодежь ведь не
обращает внимания на удобства. И хотя острые куски угля впивались
Джельсомино в ребра, это не мешало ему крепко спать и видеть сны. Во время
сна он начал напевать.
Многие имеют привычку разговаривать во сне, у Джельсомино же была
привычка напевать. А проснувшись, он уже ничего не помнил. Может быть, его
голос проделывал с ним эту шутку, желая отомстить за то длительное
молчание, на которое Джельсомино обрекал его днем. Тем самым голос,
по-видимому, хотел отыграться за все случаи, когда хозяин не разрешал ему
вырываться на волю.
Джельсомино напевал во сне вполголоса, но этого было вполне достаточно,
чтобы поднять на ноги полгорода.
Жители выглядывали из окон и возмущались:
- Куда девалась ночная стража? Это просто невыносимо, неужели никто не
может заставить замолчать этого пьяницу?
Стражники бегали взад и вперед, но никого не видели на пустынных
улицах.
Проснулся и директор городского театра, живший на другом конце города,
километрах в десяти от подвала, где спал Джельсомино.
- Какой изумительный голос! - воскликнул он. - Вот это настоящий тенор.
Однако кто может так петь? Ох, если бы мне удалось заполучить его, мой
театр ломился бы от публики. Этот человек мог бы спасти меня.
Действительно, следует сказать, что театр в этом городе переживал
кризис - вернее, даже был накануне полного краха. В Стране лжи было
немного певцов, но они считали своим долгом петь фальшиво. И вот почему:
когда они пели хорошо, публика вопила: "Перестань лаять, собака!" А если
пели плохо, зрители кричали: "Браво! Брависсимо! Бис!" Певцы, само собой
разумеется, предпочитали, чтобы им кричали "браво", и пели плохо.
Директор театра поспешно оделся, вышел на улицу и направился к центру
города, откуда, по его мнению, доносился голос. Я не буду вам
рассказывать, сколько раз ему казалось, что он напал на верный след.
- Наверняка он находится в этом доме, - уговаривал он себя каждый раз,
- сомнений быть не может: голос слышится прямо из этого окна на верхнем
этаже...
Спустя два часа, полумертвый от усталости и уже почти готовый
отказаться от дальнейших поисков, он набрел наконец на подвал, где спал
Джельсомино. Можете себе представить его удивление, когда при тусклом
свете своей зажигалки он увидел, что необыкновенный голос принадлежал
юноше, спавшему на куче угля.
- Если он во сне поет так хорошо, можно себе представить, как он будет
петь наяву, - сказал директор театра, потирая руки. - Этот юноша просто
клад и сам, по-видимому, не знает этого. Я нашел этот клад, и он поможет
мне разбогатеть.
Директор театра разбудил Джельсомино и представился ему:
- Я маэстро Домисоль, и я исходил пешком десять километров, чтобы
разыскать тебя. Ты обязательно завтра же вечером будешь петь в моем
театре. А сейчас вставай, пойдем ко мне домой и устроим пробу.
Джельсомино пытался было отказаться. Он твердил, что ему ужасно хочется
спать, но Домисоль тут же пообещал предоставить ему самую удобную
двуспальную кровать. Тогда Джельсомино сказал, что никогда не занимался
музыкой, но маэстро уверил его, что с таким голосом совсем необязательно
знать ноты.
Голос Джельсомино поспешил воспользоваться подвернувшимся случаем.
"Смелее, - подстрекал он своего хозяина. - Разве ты не хотел стать певцом?
Соглашайся, возможно, это будет началом твоего счастья".
Тем временем маэстро Домисоль положил конец сомнениям Джельсомино, он
схватил его за руку и силой потащил его за собой.
Придя домой, он сел за пианино и, взяв аккорд, приказал Джельсомино:
- Пой!
- Может, лучше открыть окна? - робко спросил Джельсомино.
- Нет, нет, я не хочу беспокоить соседей.
- А что мне петь?
- Пой что хочешь. Ну, например, какую-нибудь песенку из тех, что поют в
твоем селе.
И Джельсомино начал петь одну их тех песенок, которые пели в его селе.
Он старался петь как можно тише и при этом, не отрываясь, смотрел на
оконные стекла, которые сильно дрожали и, казалось, с минуты на минуту
готовы были разлететься на куски.
Стекла, однако, не вылетели, но зато в начале второго куплета вдребезги
разлетелась люстра и в комнате стало темно.
- Замечательно! - воскликнул маэстро Домисоль и зажег свечу. -
Изумительно! Сногсшибательно! Вот уже тридцать лет, как в этой комнате
поют теноры, и до сих пор ни одному из них не удалось разбить даже чашки
от кофейного сервиза.
В конце третьего куплета стекла в окнах, как Джельсомино и опасался,
разлетелись на кусочки. Маэстро Домисоль вскочил из-за пианино и бросился
обнимать его.
- Мальчик мой! - кричал он, плача от восторга. - Вот доказательство,
что я не ошибся. Ты будешь самым великим певцом всех времен! Толпы
поклонников снимут колеса у твоего автомобиля и понесут тебя на руках.
- Но у меня нет автомобиля, - заметил Джельсомино.
- Ты будешь иметь десятки автомобилей! Каждый день у тебя будет новый
автомобиль. Благодари небо за то, что на твоем пути встретился маэстро
Домисоль. А теперь спой-ка мне еще песенку.
Джельсомино почувствовал некоторое волнение. Еще бы - первый раз в
жизни его хвалили за пение. Он не был тщеславным, но похвала всякому
приятна. Он охотно спел еще одну песенку и на этот раз уже не особенно
старался сдерживать свой голос. Он взял всего одну или две высокие ноты,
но и этого оказалось достаточно, чтобы произошло настоящее столпотворение.
В соседних домах одно за другим разбивались стекла, люди испуганно
высовывались из окон на улицу и кричали:
- Землетрясение! Помогите! Помогите! Спасайся кто может!
С пронзительным воем промчались пожарные машины. Толпы людей
устремлялись за город, неся на руках спящих детей и толкая перед собой
тележки с домашним скарбом.
Маэстро Домисоль был вне себя от радости.
- Потрясающе! Феноменально! Неслыханно! - Он осыпал Джельсомино
поцелуями, обвязал ему шею теплым шарфом, чтобы тот не простудил горло, а
потом пригласил его в в столовую и угостил таким обедом, которого,
пожалуй, хватило бы, чтобы накормить по крайней мере десяток безработных.
- Кушай, сынок, кушай, - приговаривал он. - Придвинь-ка к себе поближе
эту курятину - она помогает лучше брать высокие ноты. А вот эта баранья
ножка придает особую бархатистость низким нотам. Кушай! С сегодняшнего дня
ты мой гость. Ты будешь жить у меня в самой лучшей комнате, стены я
прикажу обить войлоком, так что ты сможешь вволю упражняться и никто тебя
не услышит.
Джельсомино все порывался выбежать на улицу, чтобы успокоить испуганных
жителей или по крайней мере позвонить по телефону пожарным, чтобы они не
носились понапрасну по городу. Но маэстро Домисоль отговорил его.
- Не советую этого делать, сынок. Ведь тебе пришлось бы платить за все
разбитые стекла, а у тебя пока нет ни гроша. Я не говорю уже о том, что
тебя могут арестовать, а если ты попадешь в тюрьму, прощай тогда твоя
музыкальная карьера.
- А что, если и в театре мой голос наделает бед?
Домисоль рассмеялся.
- Театры для того и созданы, чтобы певцы могли в них петь. Театры могут
выдержать не только сильные голоса, но и разрывы бомб. Так что отправляйся
спать, а я займусь афишей и отдам ее поскорее печатать.
Наш герой запел со сцены - в театре рухнули все стены
Проснувшись на следующее утро, жители города увидели, что на всех углах
расклеены афиши следующего содержания: "Сегодня утром (а не ровно в 21
час) самый захудалый тенор Джельсомино, собака из собак, только что
возвратившийся после неоднократных провалов и освистываний, которыми
наградили его в крупнейших театрах Европы и Америки, не будет петь в
городском театре. Жителей города просят не приходить. Билеты выдаются
бесплатно".
Разумеется, эту афишу нужно было читать шиворот-навыворот, и все жители
города поняли, что она означала как раз обратное тому, что в ней было
написано. Под словом "провал" нужно было понимать "успех", а выражение
"петь не будет" означало, что Джельсомино будет петь именно в 21 час.
Сказать по правде, Джельсомино не очень хотел, чтобы в афише
упоминалось об Америке.
- Я ни разу не был в Америке, - протестовал он.
- Вот именно, - возразил ему маэстро Домисоль, - значит, это ложь, и,
значит, это как раз к месту. Если бы ты бывал в Америке, нам пришлось бы
написать, что ты гастролировал в Азии. Таков закон. Впрочем, забудь о
законах, а помни о пении.
То утро, как наши читатели уже знают, было весьма беспокойным (на
фасаде королевского дворца была обнаружена знаменитая фраза, написанная
Кошкой-хромоножкой). Во второй половине дня в городе вновь воцарилось
спокойствие, и задолго до девяти часов вечера театр, как писали потом
газеты, был "безлюден, как пустыня", что означало, что он был битком набит
зрителями.
Все пришли в театр в надежде услышать настоящего певца. Недаром маэстро
Домисоль для привлечения в театр публики распустил по городу самые
невероятные слухи о Джельсомино.
- Не забудьте захватить с собой побольше ваты, чтобы заткнуть уши, -
говорили агенты Домисоля, шныряя по городу. - Этот тенор ужасен, он
доставит вам адские муки.
- Представьте себе лай десятка бешеных собак, прибавьте к этому хор
сотни котов, которым подожгли хвосты, все это смешайте с воем пожарной
сирены и хорошенько встряхните - вы получите нечто похожее на голос
Джельсомино.
- Короче говоря, это чудовище?
- Настоящее чудовище! Ему в болоте квакать с лягушками, а не в театре
петь. Его следовало бы заставить петь под водой и не давать ему высовывать
голову наружу; пусть тонет, как бешеный кот.
Эти рассказы, как и все рассказы в Стране лжецов, люди понимали
наоборот, и поэтому вам понятно, почему театр, как мы уже говорили,
задолго до начала концерта был так полон, что и яблоку негде было упасть.
Ровно в девять в королевской ложе появился его величество Джакомон
Первый, гордо неся на голове свой оранжевый парик. Все присутствовавшие в
театре встали, поклонились ему и снова сели, стараясь на парик не
смотреть. Никто не позволил себе сделать даже малейшего намека на утреннее
происшествие, ведь все знали, что театр полон шпионов, готовых записать в
свои блокноты разговоры неосторожных людей.
Домисоль, с нетерпением ожидавший приезда короля и наблюдавший за
королевской ложей через дырку в занавесе, подал Джельсомино знак, чтобы
тот приготовился, а сам спустился в оркестр. По мановению его палочки
раздались звуки национального гимна, начинавшегося словами:
Слава тебе, наш король Джакомон, Чувством прекрасного ты наделен!
Пусть покорит красотою весь свет Неотразимый оранжевый цвет!
Незаменимый, Неповторимый, Непобедимый оранжевый цвет!
Разумеется, никто не посмел рассмеяться; лишь Джакомон, как утверждают
некоторые, слегка покраснел от этих слов, но этому трудно поверить, так
как на лице Джакомона, стремившегося казаться моложе, в тот вечер как
всегда лежал густой слой пудры.
Как только Джельсомино появился на сцене, сразу же по сигналу агентов
Домисоля в зале раздался свист и послышались крики:
- Долой Джельсомино!
- Убирайся отсюда, собака!
- Катись в свое болото, лягушка!
Джельсомино терпеливо выслушал эти и другие подобные им выкрики,
откашлялся и дождался того момента, когда в зале снова установилась
тишина. Затем он начал петь первую песню из своей программы. Пел он, едва
разжимая губы, стараясь, чтобы его голос звучал как можно нежнее, так что
издалека даже казалось, будто он не раскрывает рта. Это была одна из тех
песенок, которые распевали в его родном селении. Простая песенка с немного
смешными словами, но Джельсомино пел ее с таким чувством, что вскоре по
всему залу замелькали носовые платки - слушатели не успевали вытирать
слезы. Песенка кончалась на очень высокой ноте, и Джельсомино при этом не
только не запел громче, но, наоборот, постарался как можно больше
приглушить свой голос. Однако это не помогло, и на галерке вдруг раздалось
звучное "бабах!" - лопнули десятки лампочек, сделанных из тончайшего
стекла. Впрочем, этот шум был заглушен страшным ураганом свиста. Зрители,
как один вскочив на ноги, орали во все горло:
- Убирайся вон, шут балаганный!
- Не хотим тебя больше слушать!
- Пой свои серенады котам!
В общем, если бы газеты могли писать правду, мы прочли бы: "Восторг
слушателей не знал границ".
Джельсомино раскланялся и начал петь вторую песню. На этот раз, нужно
признаться, он немного разошелся. Песня ему нравилась, пение было его
страстью, публика слушала его с восхищением, и Джельсомино, забыв о своей
обычной осторожности, взял высокую ноту, которая привела в восторг толпу
слушателей, не доставших билеты и стоявших в нескольких километрах от
театра.
Он ждал аплодисментов, или, вернее сказать, нового урагана свиста и
оскорблений. Вместо этого раздался взрыв смеха, от которого он остолбенел.
Казалось, что публика забыла о нем, все повернулись к нему спиной и
смеялись, уставившись в одну точку. Джельсомино тоже взглянул в ту
сторону, и от увиденного кровь застыла у него в жилах. Звуки второй песни
не разбили тяжелых люстр, висевших над партером, случилось гораздо