худшее:
знаменитый оранжевый парик взлетел на воздух и оголил голову короля
Джакомона. Король нервно барабанил пальцами по барьеру своей ложи,
стараясь понять причину всеобщего веселья. Бедняга, он не заметил ничего,
и никто не смел сказать ему правду. Все очень хорошо помнили, какая судьба
постигла в то утро слишком усердного придворного, лишившегося своего
языка.
Домисоль, стоявший спиной к залу, не мог ничего видеть; он подал
Джельсомино знак, чтобы тот начинал петь третью песню.
"Если Джакомон так осрамился, - подумал Джельсомино, - нет
необходимости, чтобы и меня постигла такая участь. На этот раз я хочу
действительно спеть хорошо".
И он запел так прекрасно, с таким вдохновением, запел таким мощным
голосом, что с первых же нот весь театр начал постепенно разваливаться.
Первыми разбились и рухнули вниз люстры, придавив часть зрителей, не
успевших укрыться в безопасное место. Затем обрушился целый ярус лож - как
раз тот, в котором находилась королевская ложа, но Джакомон, на свое
счастье, уже успел покинуть театр. Дело в том, что он посмотрел на себя в
зеркало, чтобы проверить, не надо ли еще припудрить щеки, и с ужасом
заметил, что его парик улетел прочь. Говорят, что в тот вечер по приказу
короля отрезали языки всем придворным, которые были вместе с ним в театре,
за то, что они не сообщили ему о столь прискорбном факте.
Между тем Джельсомино продолжал петь, и вся публика толпясь, ринулась к
выходу. Когда обрушились последний ярус и галерка, в зале остались только
Джельсомино и Домисоль. Первый все продолжал петь, закрыв глаза, - он
забыл, что находится в театре, забыл о том, что он Джельсомино, и думал
лишь об удовольствии, которое ему доставляло пение. У Домисоля же глаза
были широко открыты, он видел все и в отчаянии рвал на себе волосы.
- О боже, мой театр! Я разорен, совсем разорен! Толпа на площади перед
театром кричала на этот раз:
- Браво! Браво!
Причем на этот раз "браво" кричали с таким выражением, что стражники
короля Джакомона переглядывались друг с другом и перешептывались:
- А ведь ты знаешь, они кричат "браво" потому, что он поет хорошо, а не
потому, что им не нравится его пение.
Джельсомино закончил песню высокой нотой, которая перевернула обломки,
оставшиеся от театра, и подняла огромное облако пыли. Он увидел, что
Домисоль, угрожающе размахивая своей дирижерской палочкой, пытался
пробраться к нему, перелезая через груды кирпича.
"Певца из меня не получилось, - подумал Джельсомино с отчаянием. -
Попробую-ка я хоть ноги унести отсюда подобру-поздорову".
Через пролом в стене он выбрался на площадь. Там, закрывая лицо
рукавом, он смешался с толпой и, добравшись до пустынной улицы, пустился
наутек с такой быстротой, что на каждом шагу рисковал сломать себе шею.
Но Домисоль, стараясь не потерять его из виду, бросился за ним вдогонку
с криком:
- Стой, несчастный! Заплати мне за мой театр!
Джельсомино свернул в переулок, вскочил в первый попавшийся подъезд и,
задыхаясь, взбежал по лестнице на самый чердак. Там он толкнул дверь и
очутился в мастерской Бананито в тот самый момент, когда Кошка-хромоножка
прыгнула туда с подоконника.
Сила таланта и правда нужна, чтоб ожил образ, сойдя с полотна
Бананито так и остался стоять с раскрытым ртом, слушая, как Джельсомино
и Кошка-хромоножка наперебой рассказывали друг другу о своих приключениях.
Он все еще держал в руке нож, хотя забыл, зачем взял его.
- Что вы намеревались делать ножом? - с беспокойством спросила
Кошка-хромоножка.
- Вот как раз об этом я сам себя спрашиваю, - ответил ей Бананито.
Но достаточно ему было окинуть взглядом свою комнату, чтобы снова
впасть в самое безнадежное отчаяние. Его картины были столь же плохи и
безобразны, как в одной из предыдущих глав нашей книги.
- Я вижу, вы художник, - сказал с уважением Джельсомино, который
наконец сумел сделать для себя это открытие.
- Да, я тоже так думал, - с грустью заметил Бананито, - я считал себя
художником. Но вижу, что, пожалуй, мне лучше сменить ремесло и выбрать
взамен такое занятие, чтобы никогда не возиться больше с кистями и
красками. Стану-ка я, например, могильщиком и буду иметь дело только с
черным цветом.
- Но и на кладбище растут цветы, - заметил Джельсомино. - На земле
ничего нет сплошь черного и только черного.
- А уголь? - спросила Хромоножка.
- Если уголь зажечь, то он горит красным, белым и голубым пламенем.
- А как же чернила? Ведь они черные - и все тут, - не унималась
Кошка-хромоножка.
- Но черными чернилами можно описать красочные и затейливые истории.
- Сдаюсь, - сказала тогда Кошка. - Хорошо, что я не поспорила на одну
лапку, а то осталась бы теперь с двумя.
- Ну что ж, убедили, - вздохнул Бананито. - Поищу себе какое-нибудь
другое занятие.
Пройдясь по комнате, Джельсомино остановился перед портретом человека с
тремя носами, который перед этим вызвал удивление Кошки-хромоножки.
- Кто это? - спросил Джельсомино.
- Один очень знатный придворный.
- Счастливец! С тремя-то носами он, должно быть, чувствует в три раза
сильнее все запахи мира.
- О, это целая история, - промолвил Бананито. - Когда он поручил мне
написать его портрет, то поставил непременное условие, чтобы я нарисовал
его обязательно с тремя носами. Мы спорили с ним до бесконечности. Я хотел
нарисовать его с одним носом, как и подобает. Потом я предложил ему в
крайнем случае сойтись на двух носах. Но он заупрямился. Или три носа, или
не надо вовсе никакого портрета. Пришлось согласиться с заказчиком.
Видите, что получилось? Какое-то страшилище, которым впору пугать
капризных детей.
- А эта лошадь, - спросил Джельсомино, указывая на другую картину в
мастерской, - она тоже придворная?
- Лошадь? Разве вы не видите, что на картине изображена корова?
Джельсомино почесал за ухом.
- Может быть. Но мне все же сдается, что это лошадь. Вернее, она скорее
бы походила на лошадь, будь у нее четыре ноги. А я насчитал целых
тринадцать. Тринадцати ног вполне хватило бы, чтобы нарисовать три лошади,
да еще одна нога осталась бы про запас.
- Но у коров тринадцать ног, - заспорил Бананито. - Это известно
каждому школьнику.
Джельсомино и Хромоножка, вздохнув, переглянулись и прочли в глазах
друг у друга одну и ту же мысль: "Если бы это была кошка-врунишка, мы
смогли бы научить ее мяукать. А вот как научить уму-разуму несчастного
живописца?" - По-моему, - сказал Джельсомино, - картина стала бы еще
красивее, если убрать у лошади несколько ног.
- Еще чего! Вы хотите, чтоб я стал посмешищем для всех, а критики,
которые пишут статьи об искусстве, предложили бы упрятать меня в
сумасшедший дом? Теперь я вспомнил, зачем мне понадобился нож. Я решил
изрезать на мелкие кусочки все свои картины, и ничто меня уже не в силах
остановить.
Художник с ножом в руке решительно подошел к картине, на которой в
неописуемом беспорядке красовались тринадцать ног у лошади, именуемой
автором коровой. С грозным видом он поднял руку, чтобы нанести первый
удар, но остановился, словно передумав.
- Труд стольких месяцев! - вздохнул он. - Как тяжело уничтожать картину
собственными руками.
- Вот слова, достойные мудреца, - сказала Хромоножка. - Когда я заведу
себе записную книжку, то непременно запишу их туда на память. Но прежде
чем изрезать картину на куски, не лучше ли вам прислушаться к доброму
совету Джельсомино?
- Ну конечно! - воскликнул Бананито. - Что я теряю? Порезать картину я
всегда успею.
И он ловко соскоблил ножом часть краски, пока не исчезли пять из
тринадцати ног.
- Мне кажется, что картина стала значительно лучше, - подбадривал
художника Джельсомино.
- Тринадцать минус пять будет восемь, - заметила Кошка-хромоножка. -
Если бы на картине были изображены две лошади - извините, пожалуйста, я
хотела сказать, две коровы, - то восемь ног было бы в самый раз.
- Так что же, стереть еще, пожалуй? - спросил Бананито. И, не дожидаясь
ответа, он соскоблил ножом еще пару ног.
- Горячо... горячо!.. - радостно воскликнула Кошка. - Мы почти у цели.
- Ну, как теперь?
- Оставьте пока четыре ноги, а там мы посмотрим, что из всего этого
получится.
Когда на картине осталось наконец четыре ноги, в комнате неожиданно
послышалось радостное ржание, и в тот же миг с полотна на пол спрыгнула
лошадь и прошлась легкой рысью по мастерской.
- Уф, как здорово! Я начинаю себя чувствовать гораздо лучше, чем на
картине, где мне было так тесно и неудобно.
Пройдясь перед зеркалом, висевшим в оправе на стене, она оглядела себя
с ног до головы и удовлетворенно заржала:
- Какая красивая лошадь! Я действительно выгляжу хорошо! Синьоры, не
знаю, как и чем вас отблагодарить. Если вам представится случай побывать в
моих краях, я вас с удовольствием покатаю.
- В каких таких краях? Эй, стой, остановись! - закричал Бананито.
Но лошадь уже была за дверью на лестничной площадке. Послышался цокот
четырех ее копыт, когда она вприпрыжку спускалась с этажа на этаж, и
вскоре наши друзья смогли увидеть из окон, как гордое животное пересекло
переулок и стремительно удаляется, торопясь поскорее покинуть пределы
города.
Бананито покрылся испариной от волнения.
- В конце концов, - произнес он, немного придя в себя, - это
действительно была лошадь. Раз она сама себя так назвала, я должен ей
верить. Подумать только, что в школе, показывая ее на картинке, меня учили
произносить букву "к". Ко-ро-ва!
- Дальше, дальше, - мяукала Кошка-хромоножка, охваченная нетерпением, -
перейдем теперь к другой картине.
Бананито подошел к верблюду со множеством горбов. Их было столько, что
они напоминали барханы в пустыне. Художник принялся соскабливать эти
горбы, и наконец их осталось только два.
- Я вижу, что-то начинает получаться, - говорил он, лихорадочно
работая. - Пожалуй, и эта картина вовсе уж не так дурна. Как вы полагаете,
она тоже оживет в конце концов?
- Да, если будет достаточно красива и правдива, - сказал ему в ответ
Джельсомино.
Но ничего не произошло. Верблюд невозмутимо и равнодушно оставался на
холсте, как будто для него ничего не изменилось.
- Хвосты! - закричала вдруг Кошка-хромоножка. - У него их три! Хватит
на целое верблюжье семейство.
Когда лишние хвосты исчезли, верблюд величаво сошел с холста,
облегченно вздохнул и бросил благодарный взгляд в сторону
Кошки-хромоножки.
- Как хорошо, любезнейшая, что вы напомнили про хвосты! Я рисковал
навсегда остаться на этом чердаке. Не знаете ли, где тут поблизости
располагается пустыня?
- Одна в центре города, - сказал Бананито, - это так называемая
городская пустыня. Но в это время она закрыта.
- Мастер имеет в виду городской сад, - объяснила верблюду
Кошка-хромоножка. - Настоящие пустыни находятся не ближе, чем за две-три
тысячи километров отсюда. Но постарайся не попасться на глаза здешней
полиции, иначе тебя упрячут в зоопарк.
Прежде чем уйти, верблюд также посмотрелся в зеркало и нашел, что он
красив. Вскоре он легкой рысью пересек переулок. Увидевший его ночной
сторож не поверил своим глазам и принялся сильно щипать себя, чтобы
проснуться.
- Видать, старею я, - решил он, когда верблюд скрылся за поворотом, -
раз засыпаю во время дежурства и мне снится, будто я в Африке. Нужно быть
внимательнее, а то меня уволят.
А Бананито продолжал действовать, и теперь его не остановила бы ни
угроза смерти, ни анонимное письмо. Он бросался от одной картины к другой,
соскабливая ножом лишние детали и радостно крича:
- Вот это настоящая хирургия. Я за десять минут сделал больше сложных
операций, чем профессора в больнице за десять дней.
Картины, когда они очищались от переполнявшей их лжи, становились
поистине прекрасными, правдивыми и оживали прямо на глазах. Собаки, овцы,
козы прыгали с полотен и шли бродить по свету в поисках счастья или просто
мышей, если это были кошки. Бананито изрезал в мелкие клочья только одну
картину. Это был портрет придворного, пожелавшего быть нарисованным с
тремя носами. Действительно, была немалая опасность того, что, оставшись с
одним носом, придворный, пожалуй, тоже сойдет с холста и задаст нагоняй
художнику за то, что тот ослушался его приказаний. Джельсомино помог
мастеру нарезать из портрета конфетти.
Тем временем Кошка-хромоножка принялась бродить по мастерской взад и
вперед, что-то разыскивая. По ее разочарованной мордочке нетрудно было
догадаться о постигшей ее неудаче.
- Лошади, верблюды, придворные, - ворчала она себе под нос, - и ни
одной корочки сыра. Даже мыши и те стараются держаться подальше от
чердака. Никому не нравится запах нищеты, а голод хуже, чем яд.
Шаря в темном углу, она нашла покрытую пылью картину. На оборотной
стороне ее обосновалась сороконожка, которая, почуяв опасность, шмыгнула в
сторону на всех своих сорока ногах. Их на самом деле было сорок, так что
Бананито никого не обидел бы, если б ошибся в счете. Под слоем пыли на
картине можно было разглядеть такое, что при очень большом воображении
могло сойти за накрытый к обеду стол. Например, на блюде красовалось
диковинное животное, которое, пожалуй, могло быть жареной курицей, будь у
него только две ножки. Но их было нарисовано столько, что само изображение
было сродни сороконожке.
"Вот картина, которую я не прочь увидеть в жизни такой, как она
нарисована, - подумала Хромоножка. - Курица с двадцатью ножками. Какое
удобство для семьи, хозяина таверны или голодной, как я, кошки! Но ничего,
если даже их останется две, этого будет достаточно, чтобы славно
перекусить втроем".
Она поднесла Бананито картину и попросила его пустить в ход свой нож.
- Но ведь курица вареная, - возразил художник, - ее никак нельзя
оживить!
- А нам и нужна вареная, а не живая, - ответила Кошка-хромоножка.
На это замечание Бананито не нашел что сказать. К тому же он вспомнил,
что, поглощенный своими картинами, не ел со вчерашнего вечера.
Курица не ожила, но все равно отделилась от холста дымящаяся и такая
ароматная, с хрустящей румяной корочкой, как будто ее только что вынули из
духовки.
- Как живописец ты, безусловно, еще добьешься успеха, - сказала
Хромоножка, жадно впиваясь зубами в крылышко (две куриные лапки она
уступила Джельсомино и Бананито), - но как повар ты уже превзошел все мои
ожидания.
- Неплохо бы запить куриное жаркое каким-нибудь соком, - заметил
Джельсомино, принимаясь за еду. - Но в этот час, вероятно, все магазины
закрыты. Впрочем, даже если бы они и работали, нам бы от этого легче не
стало, ведь денег-то у нас все равно нет.
Тут Кошку-хромоножку осенила блестящая мысль, и она сказала Бананито:
- Почему бы тебе не нарисовать сейчас небольшую бутылку сока или
минеральной воды?
- Попробую, - ответил художник в порыве охватившего его вдохновения.
Он нарисовал бутылку шипучего апельсинового сока. Когда он напоследок
добавил несколько мазков желтой солнечной краски, сок в бутылке забулькал,
зашипел, пенясь, и если бы Джельсомино не схватил вовремя бутылку за
горлышко, то сок, бивший с холста сильной струей, залил бы весь пол в
мастерской.
Три друга славно поужинали, запивая жаркое апельсиновым соком, и
сказали немало добрых слов о живописи, прекрасном пении и кошках. Однако,
когда заговорили о кошках, Хромоножка вдруг загрустила. Пришлось долго ее
упрашивать, чтобы она поделилась своей печалью.
- Все дело в том, - грустно промолвила она, - что я кошка ненастоящая,
вроде тех животных, которые полчаса назад были на картинах. У меня только
три лапы. И я даже не могу сказать, что четвертую я потеряла на войне или
мне ее отрезало трамваем. Это была бы ложь. Вот если бы Бананито...
Этих слов было достаточно. Художник тут же взялся за кисть и в один миг
нарисовал кошачью лапу, которая пришлась бы по вкусу даже Коту в сапогах.
И что самое замечательное, лапа сразу же приросла к нужному месту, и
Кошка-хромоножка вначале робко, а потом все более уверенно принялась
ходить по комнате.
- Ах, как прекрасно! - мяукала она. - Я себя чувствую заново рожденной
и настолько изменилась, что хотела бы даже переменить имя.
- Ну и голова! - воскликнул, однако, Бананито, стукнув себя по лбу. - Я
тебе нарисовал лапу масляными красками, а ведь остальные у тебя нарисованы
мелом.
- Ничего страшного не произошло, - сказала Кошка-хромоножка, - пусть
остается как есть. И горе тому, кто тронет мою новую лапу. Я сохраню также
и свое старое имя. Если вдуматься хорошенько, оно мне очень подходит. Ведь
от писания на стенах правая передняя лапа стерлась у меня по крайней мере
на полсантиметра.
На ночь Бананито решил во что бы то ни стало уступить свою кровать
Джельсомино, а сам улегся на полу на куче старых холстов. Кошка-хромоножка
удобно устроилась в кармане пальто художника, висевшего у двери, и видела
сны один слаще другого.
Купив газету "Образцовый лжец", Хромоножка расстроилась вконец
Рано утром, вооружившись кистью, красками, холстом и вдохновением,
Бананито вышел из дому. Ему не терпелось показать горожанам свое
мастерство. Джельсомино еще спал, и Кошка-хромоножка вышла проводить
художника и по дороге дала ему несколько дельных советов...
- Рисуй цветы и продавай их. Я уверена, что ты вернешься домой с
ворохом фальшивых денег, которые столь необходимы в этой необычной стране.
Но рисуй такие цветы, которые еще не распустились в эту пору, потому что
уже распустившиеся цветы продаются на лотках у цветочниц. И вот еще один
совет: не вздумай рисовать мышей, иначе перепугаешь насмерть всех женщин в
городе. Меня, правда, мыши вполне устраивают.
Расставшись с художником, Хромоножка купила газету, думая, что
Джельсомино будет приятно узнать мнение журналистов о его концерте. Газета
называлась "Образцовый лжец" и, разумеется, вся была полна лживых
сообщений или фактов, пересказанных шиворот-навыворот.
Там, например, была заметка, озаглавленная "Крупная победа бегуна
Персикетти". Вот текст этого странного сообщения:
"Известный чемпион по бегу в мешках Флавио Персикетти победил вчера на
девятом этапе в беге вокруг королевства, опередив на двадцать минут Ромоло
Барони, пришедшего вторым, и на тридцать минут пятнадцать секунд Пьеро
Клементини, оказавшегося третьим. В группе бегунов, прибывших через час
после победителя, перед самым финишем вырвался вперед Паскуаллино
Бальзимелли".
"Что же здесь странного? - спросите вы. - Бег в мешках - это такое же
спортивное состязание, как и всякое другое. На него даже интереснее
смотреть, чем на мотоциклетные или автомобильные гонки". Согласен. Но
читатели газеты "Образцовый лжец" отлично знали, что никакого бега в
мешках никогда и не происходило. А Флавио Персикетти, Ромоло Барони, Пьеро
Клементини, Паскуаллино Бальзимелли да и вся группа бегунов никогда в
жизни не влезала в мешки, и им даже не снилось обгонять друг друга или
перед самым финишем вырываться вперед.
Вот как на самом деле все обстояло. Ежегодно газета устраивала бег в
мешках по этапам, в которых никто никогда не принимал участия. Некоторые
честолюбивые граждане, желая увидеть собственное имя на газетной полосе,
платили за свое участие в беге и каждый день вносили определенную сумму
денег, чтобы считаться победителем. Кто вносил больше, тот и
провозглашался очередным чемпионом. Газета при этом не скупилась на слова,
прославляя чемпиона, и называла его то "истинным героем", то "бегуном
высшего класса". Победа находилась в прямой зависимости от поступления
денежных взносов. В те же дни, когда поступления были скудными, газета в
отместку писала, что команда дремала в пути, а первоклассные бегуны и
рядовые спортсмены бездельничали. Позор таким. И чемпионам Персикетти и
Барони придется приналечь на следующем этапе, если они дорожат своей
честью и расположением зрителей.
Синьор Персикетти был владельцем кондитерских фабрик, и его имя,
напечатанное в газете, служило хорошей рекламой для пирожных, производимых
его кондитерами. Поскольку он был очень богат, то почти всегда обгонял
других и приходил первым. На финише его "целовали и воздавали ему
почести", а по ночам болельщики исполняли серенады под окнами его дома.
Так, во всяком случае писала газета. И нет нужды говорить о том, что
ретивые болельщики, которые были неспособны играть даже на барабане,
преспокойно похрапывали в своих постелях.
На той же странице Кошка-хромоножка прочла еще один заголовок: "Не
произошло никакой катастрофы на улице Корнелия. Пять человек вовсе не
погибли, а десять других не получили ни малейшего ранения".
В заметке говорилось: "Вчера на десятом километре улицы Корнелия два
автомобиля, шедших на большой скорости в разном направлении, вовсе не
столкнулись. В несостоявшемся столкновении не погибло пять человек
(следуют имена). Другие десять человек не получили ранений, и поэтому не
было никакой надобности помещать их в больницу (следуют имена)". К
сожалению, это был не вымысел, а сообщение шиворот-навыворот, в котором с
точностью передавалось как раз обратное тому, что произошло в
действительности. Таким же способом сообщалось и о концерте Джельсомино. В
заметке, например, писалось, что "известный тенор молчал от первой до
последней минуты своего концерта". В газете была также помещена фотография
разрушенного театра, под которой было написано: "Как всякий читатель может
видеть своими ушами, с театром не произошло решительно ничего".
Джельсомино и Кошка-хромоножка вдоволь позабавились, читая газету
"Образцовый лжец". В ней была и литературная страница, на которой было
напечатано такое стихотворение:
Как-то повар из Вероны Поболтать решил с вороной:
"Ах, какая благодать Полный рот камней набрать И как здорово потом Зубы
чистить молотком!" - Здесь не сказано, что ответила ворона, - заметила
Хромоножка. - Но я представляю: ее карканье, наверно, было слышно от
Апеннин до самых Анд.
На последней странице, в самом низу, была опубликована короткая заметка
под таким заголовком: "Опровержение". Джельсомино прочел вслух:
"Самым решительным образом опровергается тот факт, будто бы сегодня в
три часа ночи полиция арестовала в Колодезном переулке синьору тетушку
Кукурузу и ее племянницу Ромолетту. Разумеется, они не были помещены около
пяти часов утра в сумасшедший дом, как этого кое-кому хотелось бы".
Подпись: "Начальник полиции".
- Начальник лжецов! - гневно воскликнула Кошка-хромоножка. - Это
значит, что бедняжки действительно сидят за решеткой вместе с
сумасшедшими. Я почти уверена, что все это произошло по моей вине.
- Посмотри-ка, - прервал ее Джельсомино, - читай дальше. Еще одно
опровержение.
Теперь уже речь шла о самом Джельсомино:
"Совершенно не соответствует действительности то, что полиция якобы
разыскивает известного тенора Джельсомино. Для этого нет никаких причин,
потому что Джельсомино совсем не обязан отвечать за ущерб, который не был
нанесен им городскому театру. Поэтому кто бы ни узнал, где скрывается
Джельсомино, пусть не заявляет об этом полиции, иначе он получит строгий
нагоняй".
- Дело осложняется, - заметила Хромоножка. - Тебе лучше сидеть дома, а
я пойду и узнаю новости.
Джельсомино не хотелось сидеть сложа руки, но ему все же пришлось
согласиться, что Кошка-хромоножка была права. Отпустив ее, он улегся на
кровать и, набравшись терпения, приготовился провести бездельничая весь
день.
Есть закон в Стране лжецов: кто не врет, тот нездоров
Мы расстались с тетушкой Кукурузой как раз в тот момент, когда, стоя в
дверях, она слушала первое мяуканье своих котят. При этом она чувствовала
себя поистине счастливой, как музыкант, нашедший неизданную симфонию
Бетховена, пролежавшую много лет в ящике стола. С Ромолеттой мы
распрощались, когда она побежала домой, показав Кошке-хромоножке, как
пройти на чердак к художнику Бананито. А через некоторое время тетушка и
племянница уже спокойно спали в своих постелях, не подозревая, что письма
Кали-мера привели в движение всю полицейскую машину. В три часа ночи
несколько винтиков грозного механизма в лице взвода жандармов без лишних
слов ворвались в дом, заставили старушку и девочку наспех одеться и
отвезли их в тюрьму.
Старший жандарм, передав арестованных начальнику тюрьмы, хотел было
снова отправиться спать, но не учел того, что его коллега был крючкотвором
и формалистом.
- В чем провинились эти двое?
- Старуха учила собак мяукать, а девчонка писала на стенах. Это две
опасные преступницы. На твоем месте я посадил бы их в подземелье и
поставил усиленную стражу.
- Сам знаю, что мне надо делать, - буркнул начальник тюрьмы. - Ну а
теперь послушаем, что они нам скажут.
Первой допрашивали тетушку Кукурузу. Арест не испугал ее. Теперь, когда
семь ее котят снова обрели способность мяукать как им и подобает, ничто не
могло омрачить ее радужного настроения. Поэтому она с достоинством и
спокойно отвечала на все вопросы.
- Нет, это были не собаки, а кошки.
- В протоколе записано, что это были собаки.
- Да уверяю вас, что это были обычные кошки, что ловят мышей!
- Но ведь именно собаки ловят мышей.
- О что вы, сударь! И мяукают только кошки. Мои кошки лаяли, как,
впрочем, все остальные кошки в нашем городе. Но вчера вечером, к счастью,
они впервые замяукали.
- Да эта женщина сумасшедшая! - сказал начальник тюрьмы. - Ее место в
доме умалишенных. Короче говоря, сударыня, что вы нам тут сказки
рассказываете?
- Я вам говорю правду, и только правду.
- Ну тогда с вами все ясно! - воскликнул начальник тюрьмы. - Она просто
буйно помешанная. Я не могу принять ее - это тюрьма для нормальных людей.
Умалишенных нужно отправлять в сумасшедший дом.
И, несмотря на протесты начальника жандармов, который видел, как
рушатся его надежды хорошенько выспаться, начальник тюрьмы препоручил ему
тетушку Кукурузу и все ее дело. Потом он приступил к допросу Ромолетты.
- Это ты писала на стенах?
- Да, истинная правда, писала.
- Слышал? - воскликнул начальник тюрьмы. - И она не в себе. Послать в
сумасшедший дом. Забирай-ка и девчонку. Оставь меня в покое. Мне некогда
возиться с сумасшедшими.
Позеленев от злости, начальник жандармов посадил двух арестованных
обратно в машину и отвез в сумасшедший дом, где их сразу приняли и
поместили в большую палату с другими ненормальными людьми, то есть с теми,
которых полиция арестовала только за то, что они говорили правду.
Однако на этом события той ночи не закончились. И действительно,
знаете, кто ожидал начальника жандармов, когда наконец тот вернулся в свой
кабинет? Калимер Вексель, со шляпою в руке и самой гадкой улыбкой на лице.
- А вам что нужно?
- Ваше превосходительство, - пролепетал Калимер, кланяясь и заискивающе
улыбаясь, - я пришел, чтобы получить сто тысяч фальшивых талеров.
Вознаграждение причитается мне, потому что благодаря моим заслугам
арестованы враги нашего государя.
- Так, значит, это вы писали письма, - сказал задумчиво начальник
жандармов. - Но правда ли все то, что вы там описали?
- Ваше превосходительство, - воскликнул Калимер, - клянусь, чистейшая
правда!
- А-а! - воскликнул в свою очередь начальник жандармов, и лицо его
озарилось коварной улыбкой. - Он утверждает, что говорит правду, и даже
клянется. Так вот, дружок, я уже и раньше чувствовал, что вы не в своем
уме. Но сейчас вы мне это сами доказали. Марш в сумасшедший дом!
- Ваше превосходительство, смилуйтесь! - завопил Калимер и, бросив свою
шляпу на землю, стал с остервенением топтать ее ногами. - Неужели вы
проявите ко мне такую несправедливость? Я истинный друг лжи, о чем
подробно писал и в своем письме.
- Разве правда, что вы друг лжи?
- Правда! Сущая правда! Клянусь вам!
- Вот вы и снова попались, - торжествующе сказал начальник жандармов. -
Уже дважды вы поклялись мне, что говорите правду. Хватит разговоров! В
сумасшедшем доме у вас будет предостаточно времени, чтобы успокоиться и
прийти в себя. А пока вы явно буйно помешанный, и, если вас оставить на
свободе, это будет серьезной угрозой для общественного порядка.
- Вы хотите присвоить причитающееся мне законное вознаграждение! -
вопил Калимер, вырываясь из рук жандармов.
- Слышите? Не иначе как у него начался приступ. Наденьте на него
смирительную рубашку и заткните ему кляпом рот. Что же касается
вознаграждения, то даю слово, что вам не достанется ни гроша, покуда у
меня будут карманы, чтобы надежно хранить эти деньги.
Так Калимер тоже попал в сумасшедший дом, где его заперли в одиночную
палату, обитую войлоком.
Начальник жандармов совсем было собрался отправиться на боковую, но в
это время из разных концов города начали раздаваться тревожные звонки:
- Алло, полиция? Здесь у нас неподалеку какая-то собака мяукает.
Возможно, она бешеная. Пришлите кого-нибудь.
- Алло, полиция? Чем занимаются у нас собачники? Около нашего подъезда
какая-то собака уже с полчаса мяукает. Если ее не уберут в ближайшее
время, то завтра утром никто не выйдет из дома, боясь быть укушенным.
Начальник жандармов тотчас распорядился созвать всех собачников, разбил
их на отряды, приставил к ним лучших жандармов и разослал по всему городу
на поиски "мяукающих собак". Иначе говоря, как читатель, уже, наверное,
понял, был отдан приказ изловить семь котят тетушки Кукурузы.
Не прошло и получаса, как был пойман самый маленький котенок. Он так
увлекся собственным мяуканьем, что не заметил, как его окружили. Увидев
вокруг себя столько народу, он наивно решил, что все собрались его
поздравить, и замяукал с еще большим старанием. Один из собачников
приблизился к нему с дружеской улыбкой, погладил несколько раз по спинке,
а потом решительно схватил за шиворот и опустил в свой мешок.
Второй из семи котят был схвачен в то время, когда, вскарабкавшись на
седло конной статуи, мяукал, обращаясь с речью к небольшой группе котов.
Коты слушали его с мрачным и недоверчивым видом, а когда увидели, что
оратор пойман, разразились ужасным лаем.
Третьего котенка обнаружили, когда тот сцепился с одной собакой.
- Ну что ты все мяукаешь, глупая? - спросил котенок.
- А что же, по-твоему, должна я делать? Я кошка, вот и мяукаю, -
пояснила собака.
- Я вижу, ты окончательно лишилась ума. Неужто ты ни разу не видела
себя в зеркале? Ты собака и должна лаять. А я кот, и мне полагается
мяукать. Вот послушай! Мяу, мяу, мяу-у!
В общем, дело кончилось ссорой, и собачники недолго думая схватили
обоих, но потом собаку отпустили, так как она имела полное право мяукать.
Затем изловили четвертого, пятого и шестого котенка.
- Ну, теперь остался всего-навсего один пес, - говорили друг другу
собачники и жандармы, чтоб как-то себя утешить и побороть усталость.
Каково же было их удивление, когда после долгих поисков они наткнулись
не на одного, а на целых двух мяукающих котов!
- Их стало больше, - заметил один из жандармов.
- Наверное, это очень заразная болезнь, - добавил собачник.
Один из двух пойманных котов был седьмым котенком из семейства тетушки
Кукурузы, другой же оказался всего-навсего тем Барбосом, которого мы с
вами уже встречали в одной из первых глав. Он, поразмыслив как следует,
пришел к выводу, что Кошка-хромоножка, пожалуй, была до некоторой степени
права, когда посоветовала ему мяукать. Он попробовал последовать ее
совету, а потом, даже вопреки своему желанию, не мог уже больше лаять.
Барбос, не сопротивляясь, дал себя поймать. Седьмой же котенок, самый
старший из всей компании, был настолько ловок и увертлив, что успел
вскарабкаться на дерево и, сидя там, довольно долго развлекался, мяукая
лучшие арии кошачьего репертуара и приводя этим в бешенство своих
преследователей.
Послушать этот необычный концерт собралась большая толпа, и, как это
обычно бывает, зрители разделились на два лагеря. Одни - благонамеренные
граждане - подстрекали жандармов, призывая их положить конец безобразию.
Другие - шутники, а может быть, и не только шутники - "болели" за кота и
подбадривали его, крича:
- Мяу, мяу!
Собрались на это зрелище в большом количестве и коты, которые принялись
лаять на смельчака отчасти из зависти, отчасти по злобе. Время от времени
некоторые из них, поддавшись заразе, тоже начинали мяукать. Собачники
сразу же набрасывались на них и засовывали их в свои мешки.
Пришлось вызвать пожарников и поджечь дерево, чтобы вынудить слезть
упрямого кота, продолжавшего мяукать. Таким образом, толпа смогла
насладиться также зрелищем небольшого пожара, и все довольные разошлись по
домам.
Мяукающих котов, отловленных этой ночью, оказалось штук двадцать. Всех
их отвезли в сумасшедший дом, так как по-своему они говорили правду, а
следовательно, были ненормальными котами. Директор сумасшедшего дома не
знал, куда поместить эту мяукающую ораву. После некоторого раздумья он
велел отправить всех в палату к Кали-меру Векселю. Можете себе
представить, как был доволен шпион этой компанией, напоминавшей ему о
причине его злоключений! Не прошло и двух часов, как он и вправду сошел с
ума и принялся мяукать и мурлыкать, как его шумные соседи по палате, и,
когда неосторожная мышь попробовала перебежать из одного угла в другой, он
первым набросился на нее. Но мышь успела ускользнуть в дырку, оставив
часть своего хвоста в зубах у Калимера.
Кошка-хромоножка собрала все эти сведения и уже возвращалась домой,
чтобы сообщить их поскорее Джельсомино, когда услышала, как хорошо
знакомый ей тенор вдруг запел одну из тех знаменитых песенок, что часто
распевали в его родном селении и принесли ему столько горестей.
"На этот раз, - подумала Хромоножка, - я могу спорить на все четыре
свои лапы, считая новую, что Джельсомино заснул и видит сон. Если я не
потороплюсь, то полиция опередит меня".
Возле дома она увидела большую толпу слушателей. Никто не двигался с
места, и все внимали голосу певца, как завороженные. И даже когда в
соседних домах начали вылетать стекла, никто не протестовал. Казалось, что
чудесное пение околдовало всех. Кошка-хромоножка заметила в толпе и двух
молодых жандармов, у которых на лице было написано восхищение, как и у
всех остальных слушателей. Вам уже известно, что жандармам был отдан
приказ арестовать Джельсомино, но эти двое как будто и не имели такого
намерения. К сожалению, в это время к дому подошел целый отряд
полицейских. Их начальник хлыстом прокладывал себе дорогу в толпе: он,
по-видимому, был туговат на ухо, и пение Джельсомино не трогало его.
Кошка-хромоножка бегом поднялась по лестнице и молнией влетела на
чердак.
- Проснись! Скорее вставай! - кричала она и принялась хвостом щекотать
нос Джельсомино. - Концерт окончен! Нагрянула полиция!
Джельсомино открыл глаза, сильно потер их кулаком и, еще не совсем
проснувшись, спросил:
- Где я?
- Если мы сейчас же не удерем отсюда, могу предсказать тебе, куда ты
скоро угодишь, - в каталажку.
- Неужели я снова пел во сне?
- Бежим отсюда по крышам!
- Ты рассуждаешь, как кошка. Я не привык прыгать по черепицам.
- Ты будешь держаться за мой хвост.
- А куда же мы пойдем?
- Во всяком случае, как можно дальше отсюда. И уж куда-нибудь мы придем
наверняка.
Кошка-хромоножка первой выскочила через чердачное окно на крышу, и
Джельсомино ничего не оставалось, как, зажмурившись, чтобы не кружилась
голова, последовать за ней.
Что случилось с Бенвенуто-Не Сидящим Ни Минуты
К счастью, в этом районе города дома теснились друг к другу, как сельди
в бочке, и Джельсомино, подбадриваемый Кошкой-хромоножкой, без труда
перепрыгивал с одной крыши на другую. Самой Хромоножке очень хотелось бы,
чтобы расстояние между крышами соседних домов было бы чуточку пошире, -
вот тогда она смогла бы всласть напрыгаться. Но вдруг на одной из крыш
Джельсомино поскользнулся и съехал по ее скату на маленький балкон, где
какой-то старичок поливал цветы.
- Простите меня, пожалуйста! - воскликнул Джельсомино, потирая
ушибленное колено. - Я совсем не собирался попасть к вам в дом таким
неожиданным способом.
- Прошу вас, не извиняйтесь, - вежливо ответил старичок. - Я счастлив,
что вы навестили меня. Скажите лучше, не ушиблись ли вы? Надеюсь, все у
вас в целости?
Кошка-хромоножка свесилась с крыши и промяукала:
- Разрешите и мне войти?
- О, еще один посетитель! - сказал обрадованный старичок. - Заходите!
Сделайте милость, я буду рад гостям.
С каждой минутой коленка Джельсомино распухала все больше и больше.
- Мне ужасно жаль, - продолжал старичок, - что в моем доме нет ни
одного стула, чтобы вы смогли присесть.
- Тогда положим его на кровать, - предложила Кошка-хромоножка, - если
вы, конечно, не возражаете.
- Беда в том, - сказал хозяин дома с огорчением, - что у меня и кровати
нет. Пойду попрошу у соседа кресло.
- Нет, нет, - поспешно сказал Джельсомино, - я могу посидеть и на полу.
- Заходите в комнату, - предложил старичок, - и располагайтесь
поудобнее на полу, а я сварю вам вкусный кофе.
Комната была небольшая, но опрятная, с красивой полированной мебелью.
Здесь стояли стол, буфет, шкаф, а стульев и кровати не было и в помине.
- Неужели вам приходится все время быть на ногах? - спросила
Кошка-хромоножка.
- Да, поневоле, - ответил старичок.
- И вы никогда не спите?
- Иногда сплю стоя, но очень редко. Не больше двух часов в неделю.
Джельсомино и Хромоножка переглянулись.
- Вот еще один мастер рассказывать небылицы.
- Извините меня за любопытство, а сколько вам лет? - снова спросила
Кошка-хромоножка.
- Точно не скажу. Я родился десять лет назад, но сейчас мне примерно
семьдесят пять или семьдесят шесть лет.
По выражению лиц своих гостей хозяин дома, видимо, понял, что они никак
не могли поверить этому. Вздохнув, он продолжал:
- Это не ложь. К сожалению, невероятная, но правдивая история. Если
хотите, я расскажу вам ее, пока кофе для вас готовится.
- Мое имя, - начал он, - Бенвенуто. Но обычно все меня зовут "Бенвенуто
- Не Сидящий Ни Минуты..." Итак, Бенвенуто родился в семье старьевщика.
Такого резвого и подвижного ребенка еще никому не доводилось видеть.
Действительно, не успели еще новорожденному придумать имени, а он уже
выпрыгнул из пеленок и начал скакать по всему дому. Родители с трудом
утихомирили его и уложили спать, но наутро оказалось, что кроватка стала
мала для младенца и ноги торчат наружу.
- Видно, он торопится вырасти, чтобы скорее стать помощником в семье, -
сказал его отец.
По вечерам, когда ребенка укладывали спать, все было в порядке. Но на
следующий день ботинки оказывались малы и жали, а рубашка и вовсе не
налезала.
- Ничего, - говорила его мать, - к счастью, в доме старьевщика чего
другого, а уж тряпки всегда найдутся. Вот из них я и сошью ему новую
рубашку.
Прошла неделя, и Бенвенуто вырос настолько, что соседки начали
поговаривать: не пора ли отдать его в школу?
Жена старьевщика отвела сына к учителю, который, выслушав ее просьбу,
не на шутку рассердился:
- Почему вы не удосужились привести его в начале учебного года? Скоро
летние каникулы, как же я могу принять вашего сына?
Когда мать объяснила, что Бенвенуто всего семь дней от рождения,
учитель рассердился еще пуще:
- Семь дней? Это вам не детские ясли! Приходите-ка через шесть лет, и
тогда мы сможем поговорить с вами серьезно.
Однако в конце концов он оторвался от классного журнала и увидел, что
Бенвенуто был повыше ростом, чем все его ученики. Он усадил новичка за
последнюю парту и начал ему объяснять, что дважды два - четыре.
В полдень зазвенел звонок, все школьники вскочили со своих мест и
выстроились в ряд, чтобы выйти из класса. Один только Бенвенуто не
двигался с места.
- Бенвенуто, - окликнул его учитель, - становись и ты в ряд!
- Не могу, господин учитель.
И правда, за время, проведенное впервые в жи