Оцените этот текст:


 ------------------------------------------------------------------------
 Оригинал этого текста расположен в "Сетевой библиотеке украинской литературы"
 OCR: Евгений Васильев
 Для украинских литер использованы обозначения:
 Њ, К - "э оборотное" большое и маленькое (коды AAh,BAh)
 Џ, П - "i с двумя точками" большое и маленькое (коды AFh,BFh)
 I,i (укр) = I,i (лат)
 ------------------------------------------------------------------------

   (Iсторична повiсть з часiв Хмельниччини)_


   Ой напилися i сестри i браття кривавого пива край лугу,
   Та не дали нi себе, нi вiри святоП ворогам на поругу!
   (Iз народноП думи)_


   I

   Це було в самий розпал великоП трагедiП, що уготувало польське  панство
у спiлцi з прислужниками Лойоли, завзявшися на святиню украПнського  духу,
на  його  буття,-  трагедiП,  що  охопила  пожарищами  всю   УкраПну-Русь,
пронизала серце в Польщi й пiд ПП руПнами закiнчилася. Це було  тоП  доби,
коли розпанахана УкраПна мусила у московського  царя  Олексiя  Михайловича
оборони шукати, коли вiн, уже по Переяславськiй радi, послав своП потуги в
Литву. Це було тоП  доби,  коли  знеможена  вiд  ненатлого  гнiву  Польща,
закупивши татарськi загони, кинулась разом з невiрою на омитi слов'янською
кров'ю краПни, аби сплюндрувати Пх упень i повернути геть усе на руПну. Це
було тоП доби, коли два кревних народи,  призначенi  на  дружнК  та  рiвне
буття, вчинили мiж себе розраду й,  пiднявши  стяги  на  стягк,  стали  "у
дiдiвську славу дзвонити"... Це було восени 1654 року.
   На пiвдень вiд Могильова, за двоК гiн вiд  Днiстра,  на  високiй  скелi
лiвого побережжя притулилось мiстечко Буша з тверджею-замком,  що  панував
над околицею. На вузькiм стрiмчаку, немов орлине гнiздо, повис отой  замок
i  на  синьому  небовi  далеко  бiлiв  своПми  зубчатими  мурами,   своПми
бiйницями-баштами. Край п'яти тiКП скелi  розсипались,  мов  курчата  круг
квочки, манесенькi селянськi й мiщанськi  хатки,  окутанi  вiтами  зелених
садочкiв; мiж  критими  соломою  стрiхами  здiймались  де-не-де  й  високi
черепичнi дахи, що червонiли мiж яриною  здалеку.  Саме  мiсто  Буша,цебто
торговий майдан,- з одного боку тулилось до стрiмчастоП  скелi,  а  зокола
було обмежоване високим земляним валом i добрим  дубовим  гостроколом.  За
мiстом уже посувавсь пригород аж до узбiччя; з двох  бокiв  його  огортало
провалля, з третього -  вали,  а  з  четвертого  -  великий  ставок,  який
набравсь з рiчки Бушки i тримавсь кам'яною  загатою.  Отой  замок  "Орлине
гнiздо" з мiстечком Бушею, з цiлим ключем окружних сiл i  маКткiв  належав
до роду Чарнецьких;  вiдтiля  вони  налiтали  на  ратаПв  украПнських,  на
сусiднiх панкiв i шарпали  в  своПх  пазурах  неслухняних  схизматiв.  Вiд
самого початку пожежi, що  на  Запорожжi  з  залетiлоП  з  Суботова  iскри
спалахнула i покотилася широкими вогняними хвилями аж  до  староП  Польщi,
Чарнецькi зняли крила i до Варшави  полинули,  а  гнiздо  своК  лишили  на
безбаш; його  незабаром,  пiсля  сiчi  пiд  Корсунем  та  Жовтими  Водами,
захопили л'евенцi, батави з Днiстровського полку, з сотником Завiстним  на
чолi, i озброПли добре як вартову надднiстрянську страж-ницю.
   Посерединi замкового дворища стояла досить простора, з трьома банями  i
окружним пiддашшям церква; вона була вже повернута панством у  костьол,  а
потiм знов козаками на благочесний храм  пересвячена;  його  вiдсвятив  на
iм'я покрови пресвятоП богородицi отець  Василь,  якого  з  мiстечка  Бара
вивiз сотник, пан Завiстний.
   Стояв хмурий, глибокоП осенi, вечiр. Дрiбен дощ, мов крiзь сито, мрячив
i сизими хвилями славсь по  долинi,  криючи  широку  далину  млою.  Часами
лишень, коли вiтер на мить розривав туманисту заслону,  яскрiла  з  одного
боку в глибокiй долинi Днiстрова стяга, а з другого, навпаки,  по  широких
згорищах i площинах чорнiли якiсь плями непевнi.
   Кругом церкви, на цвинтарi, стояли ватагами козаки. Голови Пм усiм були
непокритi, i буйний бавився вiльно чупринами. Широкi  спини  огрядного  та
дужого люду покритi були розмаПтою пiстрявою одiжжю: тут вбачалася i  руда
та порвана свитка, i  бiлий,  виложений  шнуром  кобеняк,  i  кармазиновий
запорозький жупан, i короткий кожушок i замазаний  в  дьоготь  оксамитовий
польський  кунтуш,  i  саКтова  рожева,  з  панянських  цукрових   плечок,
накритка.
   В суворiм поглядi похмурих очей, в непорушних обличчях лежала  якась-то
дума глибока. Всi були скам'янiлi й похмурi,  тiльки-но  дiти  з  палкими,
цiкавими оченятами не могли встояти на мiсцi, а нишпорили крадькома то мiж
юрбою по цвинтарi, то по дзвiницi.
   Iз широко розчинених церковних дверей тихий спiв лине:
   "Святий боже, святий крiпкий, святий безсмертний, помилуй нас!"
   Церква свiтлом сяК. Перед намiсними образами у високих ставниках горять
товстi зеленi свiчки, а кругом них i  коло  самих  образiв  миготять  цiлi
сотнi манесеньких свiчечок жовтих;  за  хвилями  з  кадильного  диму  вони
яскрiють зiрками, скрашаючи сизi прозористi  хмари  червоними  барвами,  а
вгорi отой дим пiд банею уже пбклубами чорнiК, оповитий  у  морок.  Вузькi
вiкна у  церквi,  розквiченi  рiзноколiрними  шибками,  свiтяться  тьмяно,
спалахуючи часами де-не-де вiдблисками веселки.
   Правий притвiр i середина церкви  набитi  козацтвом.  Засмаженi,  мужнi
обличчя, оберненi  до  ликiв  святих,  визирають  пiд  променем  ласкавого
тремтячого свiтла вже менше суворо, а не знаючi страху очi  вогкi  Пм  вiд
сердечного молитовного зрушення. Сивi оселедцi, пiдголенi чорнi чуприни  i
лисi геть голови схиляються, хрестячись, низько. Попереду перед  царськими
вратами стоПть Михайло Завiстний, сотник, з  золотою  китицею  на  правому
плечi; високий, широкоплечий, з сивими довгими вусами, з шрамом  на  лiвiм
виску, вiн подiбен до могучего дуба, що нажив собi силу пiд бурхотом  бур.
Лiворуч за ним стоПть молодий ще козак  красень  Островерхий,  з  чорними,
ледве закрученими вусиками,  з  пiдголеною  хвацько  чуприною,  з  ознакою
хорунжого на лiвiм плечi; праворуч вiд Завiстного молиться геть  лисий,  з
бiлою пожовклою бородою дiд, а далi вже йде старшина та козацтво значне.
   В бабинцi, у лiвiм  притворi,  скупчилась  сама-но  жонота;  рiдко  яка
голова там пов'язана стрiчкою чи хусткою, а здебiльша скрiзь кораблики  та
очiпки, зап'ятi довгими бiлими  намiтками,  що  спадають  до  самого  долу
серпанками.
   Жiночi уста шепочуть благання; очi пiднесенi  догори  святобливо;  iншi
палають  лиховiсним  вогнем,  iншi  яскрiють   сльозою,   яка   неслухняно
зриваКться з вiй; але в жадних не свiтиться нi жах, анi розпач,  в  жадних
не видко безсилоП жiночоП муки.
   Попереду скраю стоПть у чорнiй стрiчцi сотникова дочка Орися,  а  поруч
неП у глазетовiм кораблику - ПП подруга Катря, молодого  хорунжого  жiнка,
що з неП не зводить очей.
   Орися стоПть перед образом великомученика Степана; ПП струнка  постава,
закутана сизими хвилями з кадильного диму, здаКться легесенькою, прозорою.
Вродливого личенька риси i елегантнi,  й  шляхетнi;  в  чорних,  стиснутих
трохи бровах криКться непорушна воля й  вiдвага;  карi  очi  з-пiд  довгих
темрявих вiй палають вогнем; па мармуровiм чолi лежать не дитячi думи, хоч
у виразi уст пишаК дитяча краса.
   Орися замислено дивиться на лик, безмiро ласкавий,  осяяний  свiтлом  з
лампади; Пй мрiКться далеке небо безхмаре,  бiлi,  розпеченi  палом  мури,
слiпуче сонячне сяйво  i  ревуча  юрба,  розсатанiлi  обличчя,  пiднятi  з
камiннями руки на глашатая правди  й  любовi,  i  на  устах  у  мученя  на
сконаннi лагiдна та прихильна ухмiлка.
   "Так, постраждати за вiру, за правду, за своПх  друзiв-братiв,  -  дума
вона, - непомiрна утiха! Тут, на  землi,  усе  зрадливе  й  брехливе;  усi
присягання людськi - порожнi слова, поглум  над  знудженим  серцем...  Там
тiльки i спокiй, i щастя - у сяяннi довiчного неба".
   Вона придивляКться пильнiше до  образа  й  бачить,  немов  очi  живi  у
святого i зорять Пй у душу; але тi очi знайомi, ПП серце з  ними  зжилося,
Пх  промiнь  тiльки  й  грiв  ПП  душу  самотню...  Та  це  ж  не  святого
стражденника очi, а очi ПП коханка i друга, властителя радiсних мрiй,  очi
вродливого юнака Антона Корецького. Де вiн тепер? Нi слуху,  нi  вiсточки.
Чи його почоломкала куля ворожа, чи вiн зрадив  ПП,  безталанну,  i  забув
своП присягання? Пропав, пропав без пуття, а з ним разом пропав i життя ПП
стямок...
   "Що це я? - кинулась раптом Орися.- У таку  хвилину  i  де  про  милого
стала гадати? Це ворог людський бентежить  натруджене  серце.  Вiдступися,
нечистий!" I вона почала ревно молитись.
   А це далеко десь раптом пострiл  розлiгся,  i  луна  покотила  його  по
байраках та горах. Усi здригнулися i переглянулись  значно;  а  клир  тихо
спiвав: "Слава в вишнiх богу i на землi мир, в чоловiцiх благоволенiК!"
   Скiнчилась вiдправа; отець Василь вийшов у царськi врата в  Кпiтрахилi,
з кипарисовим, у  срiбрянiй  оправi  хрестом  i  тихим,  злегка  тремтячим
голосом обернувсь до молiльникiв:
   - БратiК i друзi моП, хреста цього оборонцi, на  нем  же  розп'яхся  за
грiхи  нашi  син  чоловiчеський,  мужайтеся  духом,  iбо  наступаК  година
нужденна, i возлюбивий пас страстотерпець  покликав  вас  стати  твердо  i
купно до останнього подиху за хрест цей i за матiр УкраПну.  Ворог  цiлими
хмарищами оточив наше убiжище, що донинi крилося богом, i вже погрожа  нам
вигуком смертодайним. Поклоняющийся хресту господньому  брат  покликав  до
помочi бузувiра, аби в спiлцi з ним повалить пiд ноги  нечистi  святиню...
Не даймо ж ми на знущання нi хреста, нi жiнок,  нi  сестер,  нi  дiтей,  а
ляжмо кiстками за нашу правду i за нашу вiру!
   - Ляжемо, панотче, голови положимо! - перенiсся  вiдклик  по  церквi  й
розлiгся на цвинтарi.
   - Хай пiдкрепить же вашi душi i мишцi правиця господня,  хай  криК  вас
вiд стрiл i напастей покров пресвятоП богородицi, заступницi  нашоП  перед
престолом Всевишнього! - велебно прорiк  панотець  i  благословив  хрестом
тричi весь люд.
   Усi почали до хреста прикладатись; спочатку пiдходила старшина, потiм -
значне козацтво, за ними простi козаки й сiрома,  а  нарештi  вже  матерi,
жони i  сестри.  Все  те  чинилося  богобiйно,  порядно,  без  зам'ятнi  й
хапанини; панувало над усiм якесь враження надзвичайне,  i  кожен  почував
над собою вже помах смертi крила.
   Коли всi перейшли до хреста, отець Василь вийшов з ним через  вiдчиненi
дверi на цвинтар; за панотцем рушила пiвча,  а  за  нею  значковi  понесли
хоругви й стяги, за якими вже посунули всi козаки. На дзвiницi  ударили  в
усi дзвони; пiвча спiвала: "Отверзи очi твоя, боже наш, i внемли молящимся
тобi". Процесiя обiйшла тричi круг церкви, потiм обiйшла мури  в  замчищу,
зупиняючись край кожноП башти; потiм отець Василь  з  пiвчею  й  старшиною
дiстався на самий мур до бiйниць i звiдтiля, з високостi, окропив тричi  i
мiстечко Бушу, i пригород.
   Козаки стояли пiд муром в бойовому шику,  лавою.  Рiзкий,  пронизуватий
вiтер трiпав прапори й стяги i гнав по млистому  небу  клочками  пошарпанi
хмари; з отця Василя зiрвало протягом його скуфiйку i понесло геть униз по
днiстровськiй долинi, у хорунжого мало-мало не вирвало  з  рук  хоругви  i
тiльки-но державноП вломило. Всi були лиховiсним передчуттям похиленi.
   Сонце, сiдаючи за гору по той бiк Днiстра, проглянуло  з-поза  хмар  на
хвилину i останнiм променем попрощалось з  землею;  вiн  спалахнув  жарким
полум'ям на високiм хрестi i полинув, згасаючи,  до  високостей  темрявих.
Отець Василь ще раз окропив козакiв, ще раз  на  воПнство  чесне  поблагав
благословення у господа i з причетом журно до церкви вернувся.
   Коли зачинилися дверi церковнi i всi козаки й добровольцi зiбралися  на
невеличкiм плацу бiля цвинтаря,  а  жонота  стала  поштиво  пiвколом  геть
осторонь, то сотник Михайло Завiстний зняв шапку перед своКю батавою i  до
неП обернувся тихою мовою:
   - Панове, товаришi-громадо! Дозвольте до вас слово держати!
   - Держи, держи, батьку, ми слухати тебе радi! -  вiдповiли  всi  разом,
уклонившися пану сотнику, та й насунули шапки набакир.
   - До сеП пори у цiм затишку наших жiнок i сестер  боронив  господь  вiд
нещастя; але воля божа прийшла, i поклика вона нас i наших кревних  цiлком
постраждати за  дiло  велике,  i  постраждать  до  кiнця.  Двадцять  тисяч
щонайкращого   польського   вiйська   пiд   гетьманством   Потоцького    й
Лянцкоронського стоПть за пiвмилi; пан Яскульський - ' i пройда, i  зух  -
вилазив по Бахчисараю та Царгороду, закупив башiв у султана та й  приволiк
сюди татарву - на грабежi наших дiбр, на  гвалти  й  знущання  над  нашими
сестрами i жiнками i святiй нашiй грецькiй вiрi на поглум,  пригнав  сорок
тисяч невiрних  поганцiв,  i  всi  отi  ворожi  потуги  накерував  воКвода
Чарнецький на нашу горстку нещасну, аби  добуть  свою  спадщину  -  орлине
Чарнецьких гнiздо.
   - Так, так,- пiдмiцнив сивобородий дiдусь,- учора ми добули  язика;  се
його непохибне жадання: сiсти знову в цьому гнiздi i розносити по околицях
на хрещений люд жах.
   - Ще б то не так, коли он геть надокола, мов  вовчi  зграП,  розлiзлись
загони татарськi,- додав хорунжий.
   - Знати, наважились вони,- вiв далi сотник,- або перерiзати нас усiх до
Кдиного, або забрати, як бидло, живцем: нас  -  пiд  червону  таволгу,  на
неволю i каторгу до галер, а жiнок, i дочок,  i  сестер  -  на  всесвiтнiй
глум, на поругу... i се моя перша рiч.
   - Не дамося собакам живцем! - покрикнула громада.- Хiба через наш  труп
переступлять поганцi!
   - Не вiддавайте, братцi, дешево псам i козачого бiлого тiла, а вiзьмiть
з  наших  напасникiв  добру  цiну,-прошамкав  по-старечому  сивий  кобзар,
обводячи незрячими очима юрбу.
   - Дорого, дiду, заплатять!  -  зухвально  покрикнув  хорунжий,  i  юрба
вiдповiла на те ухвальним гомоном. Катря гаряче  пригорнула  Орисю,  а  та
тихо сказала:
   - Добрий козак.
   - Слухайте ж,  панове,  мою  другу  рiч,-знову  почав  сотник,  i  тиша
запанувала. - Чотири днi тому вiд  славного  iашого  полковника  Богуна  -
продовж йому, господи, вiк - здiбрав я наказа, щоби ми, в разi  нападу  на
нас сил ворожих, затримали Пх тут в iпермицерiП наскiльки  мога,  аби  тим
дати пану полковнику час дiждатися пiдмоги у Барi. То як, на  вашу  думку,
панове, чи надовго здолаКмо ми затримати злочинцiв?
   - А що ж, пане сотнику? - спитав середнього вiку, покарбований  шрамами
лицар, увесь голений, з самим лишень оселедцем, закрученим за  Кдине  вухо
зухвало.- А скiльки приходиться на козака тiКП поганi?
   - Та голiв двiстi на християнську душу...- вiдповiв сотник.
   - Гм! Не дуже багато!-зареготавсь оселедець.-Коли в добрий  час  та  на
добру руку, так наш брат порiшив би до обiдньоП доби таку купу; ну, а  щоб
Пм подолати одну душу козачу, то тра часу днiв зо три або й  чотири  -  не
менше... чи так, братцi?
   - Так, так! - вiдiзвались деякi весело.- А такого убгати, як ти,  то  й
тижня мало!
   - Так, стало буть, панове, на тому й стоПмо, щоб затримати Пх тут, та й
квита,- по-моКму, хоч навiть на тиждень, а  вмирати,  братцi,  козакам  не
диковина,- сказав сотник i надiв на голову високу смушеву шапку з червоним
верхом i кутасом.
   - Даймо,вставив старий козарлюга,-  що  настояще,  по  правдi  сказати,
умирати ще я не вмирав, а для того  я  и  не  можу  сказати,  що  воно  за
диковина? Жартами шуткував з смертю не раз, а щоб зовсiм умерти, то ще  не
доводилось... Ну та це пусте - спробувати можна.
   -  Тим  паче,додав  сивий  дiд,-  що  доведеться  тiльки  раз  на  вiку
скуштувати того меду!
   Всi засмiялися i якось весело пiдбадьорились.
   - Так слухайте ж мого наказу,- Кказав сотник, i  все  козацтво  мовчки,
покiрливо поздiймало шапки.- Всiми своПми потугами, наскiльки в нас К,  ми
засядемо в пригородi: там всякого припасу досхочу. З правого  боку  у  нас
непролазний ставок, з лiвого  -  невилазне  провалля,  а  просто  -  добре
окопище з гакiвницями та гарматами; вiдтiля нас  i  зубами  не  витягнуть:
прохiд до валiв i вузький, i занадто довгий;  Пм  розвернути  своПх  потуг
буде нiде, а ми Пх потроху i почнемо лущити та локшити... потiха вийде, та
й годi!
   - Так, пане сотнику, добре ти розумом кинув!
   - Нащо й краще! - пiдмiцнили чупруни.
   - Ну, а коли нас, по божому попуску, з  тiКП  позицiП  виб'ють,  то  ми
перейдемо у мiстечко, i тут хоча й труднiше
   нам вiдбиватися буде, проте ще днiв зо два чи зо три продержимось...
   - Чого не продержатись? Продержимось! - пiдкреслив молодий хорунжий, що
вже на новому держалнi здiймав хоругов.
   - А щодо замка, то ми його лишимо на дiтей, на  дiдiв  та  на  жоноту,-
провадив сотник.Доки ми будемо кришить ворогiв, то й  вони  допомагатимуть
нам з високих бiйниць, а коли ми  всi  поснемо  сном  козацьким,  то  нашi
сестри й подружжя продержать ще замок днiв з пару, бо вiн i  сам  по  собi
недосяжен. А коли нарештi увiрветься всередину ворог, то вони  зумiють  не
датись у руки живцем i не попустять наших святинь на поругу!
   - Не дамося живцем! - покрикнула грiзно жонота.
   - ЗумiКмо вмерти,- вiдказала вiдважно  Орися,  виступаючи  наперед,-  i
святинi нашоП в руки поганцiв не кинемо!!
   - Батькова дочка! - зауважив кобзар.
   - Ну, попрощайтеся хто з ким хутко, по-козацьки, i гайда у пригород,  в
шанцi: того й гляди, що голомозi захочуть нас навiдати.
   Юрба заколивалась; намiтки помiщалися з шапками, хустки i стрiчки  -  з
шликами; стихло все, i тiльки вчувались то  поцiлунки  гарячi,  то  обiйми
мiцнi, то зiтхання; але жоден стогiн, жодне ридання не вразило  завзятцiв,
i хiба-но крадькома  на  чиПх-не-чиПх  чорних  молодих  та  яскравих  очах
набiгла була сльоза неслухняна, та й та зронилася безгучно на землю...
   Сотник Завiстний протер очi, поправив вуса i обняв гаряче свою одиницю,
свою останню на життi втiху - Орисю.
   - Прощай, доню! - промовив вiн переривчастим голосом.- Ти  знаКш...  як
тебе я люблю... нiхто, як бог... Його воля!  А  от  пам'ятай,  що  покiйну
матiр твою один пан, що наПздом  мiй  хутiр  спалив,  хотiв  був  до  себе
узяти... Дак вона сокирою йому голову провалила; побоялися  приступити  до
неП надвiрнi та й спалили з хатою разом.
   -  Пам'ятаю,  батьку,-   велебно   вiдповiла   Орися.-   За   мене   не
зчервонiКш,ти, вiр!
   Сотник ще раз пригорнув свою доню до серця i хапливим кроком попрямував
просто до брами, крикнувши всiм:
   - Пора! За мною!
   I всi, насунувши аж на очi шапки, рушили мовчки до брами.  Насовувалась
на землю смеркова мла, i в пiтьмi тiй  ледве-ледве  було  запримiтити,  як
одномiрне коливалися списи й шапки i як  довжелезна  многоголова  потвора,
немов баКчний той змiй, вповзала у браму широку.
   Орися стояла довго i нерухомо край скелi, втопивши в холодне, беззоряне
небо своП допитливi очi; але воно  було  невiдмовне,  глухе;  чорна  хмара
грiзно  здiймалась  зi  сходу,  i  в  неосяжнiй  пiтьмi  миготiли   лишень
блискавицi далеких пожарищ...



   II

   Нiч. Тихо й похмуро в Орисинiй свiтлицi, що в  закутнiй  баштi.  Висока
цiвчата  середина,  обмежована  товстелезними  мурами,  дiлиться   стiнами
нахрест; в одному з сегментiв умiстилась кiмната, чудноП форми, з  високою
стелею, яка закiнчалась склепiнням.
   Пiд одною прямою стiною, до богiв  приголiв'ям,  стоПть  лiжко  дiвоче;
з-пiд глазетового наметика визира безлiч подушок i подушечок  у  бiлих  як
снiг пошивках. Пiд другою прямою стiною широко розсiлася  груба;  блискучi
кахлi розмальованi хитро вiзерунками; на довгiй  лежанцi  грiються  товстi
сулiП i сушаться трави пахучi. Тут же побiч i низенькi дверi  вхiднi;  над
ними висить мальована напрочуд картина...
   В  третiй,  вигнутiй   луком,   надвiрнiй,   стiнi   прорiзане   вiкно,
вузьке-вузьке та глибоке, майже не вiкно, а бiйниця; i  в  ясний  сонячний
день через ту розщiлину мало до дiвочого покою свiту сягаК, а  тепер  воно
якось лиховiсне чорнiК. Проти вiкна, в гострiм кутку, навпаки,  лагiдно  й
ясно: багато наставлено там богiв i  в  рамах,  i  в  ризах  коштовних,  i
киПвського, i польського письма, а перед ними на довгiм шнурку, оздобленiм
паперовими квiтами, висить лампадка. Легесеньке тремтяче свiтло  ПП  осяюК
стиха святобливий лик  божоП  матерi,  що  своКю  ризою  закрила  мир  вiд
напастей; променистими хисткими пасмами стелеться свiтло  по  мурах  i  по
високих склепiннях, яскрить по гранястому склу, миготить на  однiй  сулiП,
м'яко лежить на рiжку подушки i на розсипаних  по  Пй  хвилях  з  русявого
шовку i никне в сутiнi на круглiй стiнi; а на долiвцi, пiд лампадкою саме,
тремтить пляма кругляста, вiд  неП  довгими  смужками  розбiгаються  тiнi,
ламаються по стiнах i збiгаються аж на склепiннi бiля залiзного  гака,  до
якого i шнурок причеплено. Химернi довгастi тiнi маревними нарисами лежать
на бiлiй  сосновiй  пiдлозi,  повзуть  по  мурах,  хитаються,  тремтять  i
сповнюють кiмнату якимсь таКмничим смерком.
   А надворi скаженiК буря;  вiтер  гуде  i  жалiбно  в  коминi  виК,  мов
голосить по згубi когось близького, дорогого... В куточку трiскотить стиха
лампадка та вчуваКться часами стогiн задавленого ридання.
   На лiжку, до подушки припавши лицем,  Катря  лежить  непорушне;  тiльки
часами ледве примiтне здригаються плечi у неП. Спала з неП намiтка i одним
кiнцем на подушцi  звисла,  а  другим  долi  лягла;  коса  вибилась  з-пiд
кораблика i, звинувшись химерним вузлом, неслухняно лягла на плечi;
   одно крило плахти вiдхилилось свавольно i виявило огрядну нiжку,  узуту
в червонi чобiтки з срiбними пiдкiвками. Тiльки  на  частинi  голiвки,  на
заломi коси та на одному плечi лежать свiтовi плями, а решта в  темрявi  з
наметика потонула.
   Край вузького вiкна, схиливши на руки  чоло  i  втопивши  очi  в  чорну
пiтьму, сидить мовчки Орися; вона силкуКться туди прозирнуть,  куди  пiшли
дорогi ПП серцю люди, вона прагне дiзнатись, що дiКться тепер  у  мiстечку
Бушi i в пригородi;  але  густий  морок  закрива  вiд  неП  далину  чорним
серпанком, i тiльки коли-не-коли на тiм морi безпросвiтноП темряви заблима
якась непевна iскра i згасне...
   Орися повернулась до образа i зупинила на дiвi пречистiй своП замисленi
очi; вiд довгих вiй лягла сутiнь стрiляста на ПП личко блiде;  руки  Пй  з
несили на колiна впали i сплелись у стисi нервовiм;  у  нахмурених  бровах
непохибна думка застигла. Довго i  нерухомо  так  сидiла  Орися;  чи  вона
складала  з  благання  молитву,  чи  доручала  небеснiй  розважницi   свою
тугу-печаль - зосталося то таПною.
   Нарештi Орися повагом перевела своП очi, що свiтилися темним вогнем, на
лiжко, на Катрю - i на ПП виду перебiгла хмарина.
   - Годi, Катре! - промовила вона строго.- Не плакати тепер, не в сльозах
губить силу, а набиратись треба ПП для останньоП боротьби.
   Катря ще бiльш заридала безнадiйно i глухо, i ПП плечi заколихалися пiд
хвилями збурених мук.
   - Грiх! От перед цiКю святою матiр'ю грiх! - показала на образ  Орися.-
Вона вiддала ради  нас  свого  сина  на  муки,  на  смерть,  а  ми  будемо
побиватись, що доведеться за вiру святу й за вiтчизну вмерти!
   - Не те, не  те!..-  вiдповiла  риданнями  Катря,  пiдвiвши  голiвку  i
спершись нею на руку. Кучеряве пасмо русявого шовку з-пiд очiпка впало  на
ПП заплаканi очi i надало молодесенькому обличчю вираз дитячий -  нестотно
ображене дiвчинятко заплакало, почувши ласку уперше.- Не те!  А  дай  менi
виплакатись! Дай менi в останнiй раз тут... на самотi... натiшитись  своПм
лютим горем... а там уже я не заплачу!
   - Сором з своПм горем тепер панькатись! - ласкавiшим уже голосом корила
Орися, присiвши до Катрi i гладячи ПП шовкове волосся.-  Коли  б  воно  на
тебе лишень упало саму, то тодi б могла... а воно ж  на  всiх  нас  злягло
рiвним тягарем i роздавить усiх нас разом, укупi...
   - Не на всiх, не на  всiх  однаково!  -  гвалтовно  скрикнула  Катря  i
заломила в скрутоньцi руки.
   - Як неоднаково? - навiть схопилась Орися.- Та хiба  у  тих,  що  пiшли
туди на певний загин, не було нi радощiв, нi втiх на землi, або що?
   - Може, й були, та вони вже ними натiшились, а  я  не  нажилася  ще  на
свiтi...- вiдмовила, рвучи слова, Катря.
   - А я чи нажилася? - спитала нервово  Орися.-  Туди...  на  муки...  на
страту... мiй батько пiшов... Кдине моК кохання, Кдина вiдрадiсть... Кдина
моя слава i втiха; але глянь - я не плачу i  не  збентежу  його  останньоП
хвилини сльозою.
   - Ох, правда,- мовила Катря, гамуючи сльози.- I ти не нажилася, але  ти
й не жила зовсiм! Ти не зазнала iще того щастя, яке охоплюК райською жагою
i розум, i волю, i серце, i всю людину цiлком приковуК до втiхи  земноП...
ти ще не кохалаП
   - Почiм ти знаКш? - вiдказала упавшим голосом Орися i провела рукою  по
бiлому чолi, немов бажаючи змести з його уПдливу болiч.- А  може,  кохання
моК ще страшнiшою п'явкою вп'ялось менi в серце!
   - ТвоК кохання! - нестямилась Катря, пiдвiвши голiвку i  затаПвши  враз
сльози: дитяча цiкавiсть перемогла ПП страждання.-Ти, моя  перша  подруга,
посестриця, i нiколи менi про те не промовила й слова.
   - Суть такi рани, якi жадалось би i вiд себе самоП сховати, а не то  що
вiд миру,- важко зiтхнула Орися, вiдвернувши вiд Катрi свiй зрушений вид.
   - Орисю! Рiднесенька!  Зiронько  моя!  -  обнiмала  Катря  свою  кохану
посестрицю, переставши плакати i ласкаючи свою товаришку по  горю.-  Скажи
менi хто? Подiлись горем - легше буде... Коли виплачешся i розважиш тугу -
завжди на душi легшаК...
   - Ти пам'ятаКш того козака... Антона Корецького... що до нас приПздив у
Бар?
   - А, пам'ятаю, пам'ятаю... Такий гарний, хороший, з русявими  кучерями,
синiми очима i бiлим панським лицем?
   - Так, так!
   - Як не пам'ятати! Пам'ятаю i за сто сажнiв  пiзнаю!  Я  в  його,  коли
признатись   тобi,усмiхалась   уже   Катря,   щаслива   тим,   що    таПну
вивiдаК,мало-мало не закохалась...  Не  здолала  чисто  й  глянути  на  тi
закрученi вусики... Тiльки тривай... - зупинилась вона, мiркуючи...-  Адже
ж то брат твiй? Вiн тебе називав сестрою?
   - Нi, вiн не брат: вiн по кровi менi був зовсiм чужий,  а  по  серцю...
ех! - Орися нетерпляче махнула рукою.- До чого цi спогадки  тепер?  Навiщо
намучене серце вражати?
   - Квiточко моя, сонечко ясне! - благала Катря.- Скажи...  повiдай,  хоч
кришечку... хоч капелиночку!
   - Ах, яка-бо ти! Нестотно мале дитинятко,- годилась через силу  Орися.-
Довго розказувати, а ще  довше  переживати  тi  муки.  Бачиш,  я  з  тобою
спiзналася в Барi, а ми перше сидiли далеко на хуторi,-  я  там  росла  ще
дитинкою... I так було славно, ох, як  славно!  Батько  приПздив  часто...
мати жила... кохала, ласкала мене... Я ПП ледве згадаю... Потiм наш  хутiр
спалили...  матiр  теж...  Як  приПхав  на  пожарище  батько,   позеленiв,
заскреготав зубами i знову кудись-то  майнув.  А  за  тиждень  вернувся  i
привiз  хлопчика  на  кульбацi,  лiт   дев'яти.   "Знайшов,-   каже,сироту
без-притомного  на  шляху,  так  треба  нам  його   приховати,   за   сина
прийняти!"-Орися змовкла, пригнiчена вагою спогадiв давнiх.
   - Ну, ну! Що ж далi? - допитувалась зацiкавлена Катря.
   - Що ж? Звичайно... став вiн у нас  мешкати...  в  другiм  хуторi,-  ми
переПхали далi вiд Бугу; росли ми вкупi, як брат з сестрою, вкупi  бiгали,
пустували, гулялись... ну,  призвичаПлись,  порiднилися...  ех,  та  що  й
згадувати!
   - Нi, нi! Докажи-бо, хоч капельку!
   - Ну, виросли ми; а вiн стрункий такий став, та моторний,  та  дужий!..
Спiвав гарно... Батько почав його  вчити  герцям  лицарським,  брав  i  на
Запорожжя з собою в науку... Потiм вiн приПздив до нас такий  радiсний  та
щасливий... i до Бара ото... а вже я його так ждала й виглядала, як божого
свiту... Ну, ми й покохались.
   - Так де ж вiн, твiй Антось?
   - Не питай! Як вiн присягався, боже! А батько раз сам вернувся додому й
сказав, щоб я отого перевертня, зрадника iз  голови  викинула!  Для  чого?
Батько промовчав, але я знаю, що вiн дарма не скаже...
   -_ I ти викинула? Забула його?
   - Не руш! Годi! - сказала рiшуче Орися, зсупивши  брови  вiд  вразькоП,
наболiлоП муки, i Катря припала до ПП колiн i притихла, почувши  незмiряне
горе.
   Знишкли посестри, немов занiмiли, замерли, -  однiй  болiч  здавила  до
нестями серце, а другу заколисала недоля, i Катря,  мов  дитинка,  заснула
безжурно у своКП подруги на колiнах.
   Осiннiй дощ кропить дзвiнко шибки, i вiтер стогне -  веде  якийсь  спiв
похоронний...
   Немов темна мармурова фiгура, сидить нерухомо Орися;
   ПП погляд сягнув далеко-далеко i потонув у чорнiючiй млi...
   Зринають з пiтьми перед нею другi, непохожi картини, i вiК  вiд  них  i
свiтлом, i ласкою, i теплом.
   Тихий лiтнiй вечiр. На заходi гасне поволi рожевистий свiт.  Бiля  хати
на килимку стоПть ще вечеря; якась баба, не дуже стара, прибира i ложки, i
миски... А своКму коханому Орисенятку даК медовики  й  вишнi.  На  призьбi
сидить молодий ще тато Орисин; вуси йому аж на  перса  упали,  а  в  зубах
коротесенька люлька. Схилившись йому на плече, притулилась молодиця хороша
i приязно, кохано зазира йому в вiчi. Розтопиривши  рученята,  пiдбiгаК  з
смiхом до татуся красунька Орися, а батько Пй пускаК назустрiч  клубочками
дим... Пй весело, вона заливаКться, аж дзвенить,- i навтеки, та знову-таки
вертаКться з галасом на дим, поки не закашляКться; молодиця  тодi  злякано
хапаК ПП i притискаК до лона.
   - I як-таки тютюном та на дитину! -  зiрвався  з  ПП  уст  лагiдненький
докiр.
   - Нехай привчаКться до запорозького курива! Правда, доню? - зареготавсь
батько i ущипнув за щiчку Орисю.
   - Мамо, я привчусь - засмiялась дзвiнко й Орися, визираючи з-пiд руки в
матерi зухвальними оченьками i ловлячи рученятками дим.
   Линуть пахощi вiд бузку по садочку. Десь рипить вiз i гавка собака, над
головою прогудiв хрущ.
   Орися схопилася його дiгнати; а це ПП перейняв другий i вдарив; вона  -
в сльози i зараз пiд оборону до тата. А тато ще дратуК й смiКться:
   - Гай-гай! I не сором тобi? Жука злякалася! Ти ж козацька дочка? Так не
то, не бiйся жука, а й татарина-пса... бий Пх!
   I  Орися,  пiдбурена  батьком,  бiжить  знов  на  хрущiв}  а   запашний
украПнський вечiр ласкаво огорта натомлену землю.
   А ось друга  нiч...  чарiвна,  тиха.  Над  головою  розсипавсь  стожар;
райський шлях простягсь угорi зористою стягою;
   все небо миготить тихими вогниками... Мама  на  призьбi  сидить  i  жде
тата; вiн поПхав ненадовго, а ось третiй день - i нема...
   А це раптом як затупотить кiньми... Розлiгся галас;  хутiр  прокинувся;
переляканi, блiдi молодицi i  дiти  повибiгали  з  хат;  вскочила  нянька,
кричить: "Вороги!"
   - Бери Орисю! Рятуй ПП! Ховай! - до неП з  благанням  кинулась  мати  i
передала Пй дитину на руки.
   Баба бiжить з дорогою ношею в лiс. Вiти хвиськають Пх, огортаК  пiтьма,
гонить жах... Здалеку досягають i лемент^ i крики, й пострiли, а от  через
прогалину видко, як на мiсцi, де хутiр, зайнялися немов великi  свiчки,  i
полум'я вiд них полинуло аж до вогнистого неба.
   Червона кров... чорнi, обгорiлi трупи... жаховитi обличчя...  стогiн  i
плач... i сиротинна самотнiсть... тиша могильна... Мамо! Мамо!
   Зимовий вечiр.  Другий  уже  хутiр.  Хатка  заметена  снiгом.  Намерзлi
манесенькi вiкна ледве пропускають той свiт.  Баба  пораКться  коло  печi.
Батько велику книгу чита про страдникiв божих, що за  вiру  святу  йшли  з
ухмiлкою в огонь, i на страту. Кожне слово мiрноП батьковоП речi запада Пй
у душу; а поруч стоПть  молодий  кучерявий  хлопчина,  названий  ПП  брат;
почуваК вона в стуканнi серця, що вiн Пй ближчий за брата...
   А старий батько розказуК вже про дiда Днiпра, про скаженi  пороги,  про
синК море безкраК, про кривавi сiчi з турками та татарами,  про  страшезнi
бурi, про турецьку неволю, про пекельнi тюрми i про смердючi галери...
   Але час летить. Яскраве лiто i спека. Розжеврене небо  безхмаре  високо
знялось у безоднiй блакитi. Вiтер анi  шелесне;  буйне  жито  своК  стигле
колосся до землi клонить, Мов проситься на  спочивок  у  снопи,  а  не  то
ронитиме на землю викохане, достигле зерно.
   Орися бреде по цьому золотистому морю, розсуваючи його хвилi руками; на
головi в неП вiночок  з  василькiв  та  волошок.  Хтось  крикнув  поблизь:
"Агов!" - i красень козак зненацька виринув ось перед нею i  обвив  руками
ПП стан...
   Вона чуК, як стукотить його серце, вона чуК його поцiлунки гарячi... Пй
i боязно, i хороше, i млiК солодким тремтiнням серденько...
   - Пусти, Антосю!  Годi-бо!  Що  ти?  Побачать!  -  вибиваКться  вона  з
обiймiв.
   - Хай бачать! Хай цiлий свiт збереться сюди, i перед  усiма,  як  перед
оцим небом, я скажу, що кохаю тебе бiльше всякоП радостi, бiльше життя!
   - Коханий мiй, любий! - шепоче вона i хова на його  дужому  плечi  свiй
зчервонiлий видочок, а очi ПП таким щастям палають,  яким  тiльки  раз  на
вiку займаКться серце.
   - Твiй, твiй! I нiщо на свiтi нас не розлучить!  -  присягаКться  ревно
козак, притискаючи ПП до своПх могутнiх грудей...
   I знов усе лине, зника... далi, далi!
   Осiннiй дощ кропить дзвiнко шибки, i вiтер стогне -  веде  якийсь  спiв
похоронний...
   Тихо рипнули дверi, i на порозi з'явилась згорблена  бабуся,  пов'язана
по очiпку чорною хусткою i в чорнiй намiтцi.
   - Не спиш усе, моя ягiдочко? - прошамкала вона, наблизившись до Орисi.-
Уже швидко свiт; приляж, засни хоч хвилину... сили наберись... не сумуй!
   - Я, бабусю моя, не сумую i божiй волi корюсь! - промовила тихо  Орися.
- А тiльки не спиться менi... голову думи обсiли...
   - Ох, моя квiточко  рожевая!  Яка  то  гiрка  твоя  доля!  -  зiтхнула,
проголосила бабуся, цiлуючи Орисю в голiвку.- Жити б  тобi  та  радiти,  а
менi б у землi сирiй тлiти... Ох, а господь iнакше мiркуК...
   - Не надi мною  одною  його  воля  свята,  а  над  усiма,-  вiдiзвалась
спокiйно Орися. - Та менi життя мого i не шкода: якi в йому  радостi,  якi
втiхи? От тiльки тата кохала та бабусю, як неньку рiдненьку... -  I  Орися
схопила i поцiлувала руку у баби.
   - Що ти, що ти, моя  безталанна?  -  кинулась  бабуся  обнiмати  Орисю,
утираючи дрiбнi сльози, що котились з старечих очей.
   - Люблю, от що! А ховати нi тобi мене, нi менi тебе не випаде:  поховаК
нас хижий звiр.
   - Та ще, моя ягiдко, господь один вiда, що станеться;
   а може, з потилицi налетить наш славний Богун Iван, дак нечисть уся вiд
його шкереберть покотиться...
   - Сили, бабусю, у ворога дужi - не подолати! А проте  -  хай  буде,  що
буде, що боговi миле... а ти от що скажи:
   чи молодою моя матуся вмерла?
   - Молодесенькою.
   - А як горiла вона, ти бачила?
   - Годi! Годi! Господь з тобою... Най  ПП  криК  покровом  своПм  цариця
небесна! Не думай... засни хоч трiшечки: ти  одна  тепер  голова  на  цiле
замчище та панотець...
   - Я засну, бабусю,- обезпечала Орися.
   - Засни, моя дитино! А я готую обiд i всяку страву, щоб у долину  нашим
оборонцям знести...
   - Ох, бабусю, ненько моя! Яка ти люба, хороша:  все  дбаКш  лишень  про
других... а я то про себе... Готуйте, готуйте,  i  я  пiду  допомагати...-
заметушилась Орися i встала, переклавши обережно на подушку голову Катрi.
   - Нi, нi! Ти вiдпочинь,- там  помiчниць  досить,  а  ранком  i  ти  нам
допоможеш. Вiдпочинь, послухайся твоКП бабусi, адже я тебе бiльше за рiдну
доньку люблю.
   - Послухаюсь, бабусю,- згодилась Орися покiрно.
   - Пошли  Пй,  пораднице  мати  свята,  хоч  на  хвилиноньку  спокiй!  -
промовила  побожно  бабуся,  перехрестившись  до  образа  i  тихо,  зовсiм
згорбившись, вийшла з свiтлицi.
   Осiннiй дощ кропить дзвiнко шибки, i вiтер стогне -  веде  якийсь  спiв
похоронний...
   Зупинилась Орися перед ликом небесноП i тихо навколiшки стала.
   - Царице безгрiшна! - шепотiли уста ПП  тихо.  -  До  тебе,  до  нашого
прибiжища тихого лине моя остання молитва!  Не  вiд  куль,  не  вiд  стрiл
ворожих, не вiд смертi ховай моК серце, а вiд немочi та  страху!  Пошли  i
менi, о всепiтая мати, силу i мужнiсть з вiдважною усмiшкою на страту пiти
за нашу бездольну  родину,  за  нашу  зневажену  вiру  i  за  твою,  панно
пречиста, вiковiчную славу!
   Лампадка спалахнула i погасла. Все  пiрнуло  в  хмурiй  пiтьмi,  тiльки
крiзь шибки в вiкнi ледве-ледве сiрiв наступаючий ранок.
   Коли це раптом навдалi щось блискавицею свiргонуло;
   через хвилину гуркiт розлiгся  i  полохлива  луна  вiдгукнула  його  по
долинi. Задзвенiли шибки; Орися здригнулась i стала Катрю будити:
   - Вставай, - уже починаКться!



   III

   Глупа нiч; проте у  польськiм  Обозi  край  намету  коронного  гетьмана
Степана Потоцького жвавий клопiт  i  рух.  Слуги  з  походнями  нишпорять,
бiгають вiд мажi до мажi; випаковують i припаси, i начиння всяке  -  куфи,
барилки, пляшки; в обгорiлiй хатинi приладнались кухарi з  куховарством  i
край яскравого полум'я готують,  печуть,  на  рожнi  шкварять  i  лаються.
Навкруги, пiд дрiбним холодним дощем, не горять, а куряться вогнища;  коло
них в туманистих загравах кривавими плямами вбачаються постави людськi,  -
iншi лежать скорчившись, iншi сидячи сплять, i тiльки де-не-де ходять  мiж
ними з рушницями пильнi вартовi.
   А в спустошенiй каплицi бенкет iде i варом кипить шляхетське життя.
   Розiслано на  долiвцi  дорогi  килими;  розставлено  складнi  шкуратянi
канапи й крiселка, розложено столи i бiлими  обрусами  вкрито;  на  них  у
срiбних тяженних, нюрнберзькоП роботи,  шандалах  горять  десятками  свiчi
восковi; на срiбнiй i золотистiй посудинi Пх полум'я миготить  i  блискоче
зiрками, яскрiК дiамантами в кришталi. Сайгаки i голови з вепрiв стоять на
столi; розмаПтi потравки, бiгоси, лозанки парують i смачним пахом дратують
охоту до Пжi; у куфах, сулiях, пляшках лелiють ласкаво та втiшно i старки,
й наливки, i заморськi вина, i темнi  та  густi  сорокалiтнi  меди.  Слуги
метушаться упадливо та улесно, пiдносячи бiльше  та  бiльше  i  вигадливих
страв, i цiлющого трунку.
   На  канапi,  медвежою  шкурою  вкритiй,  майже  лежить  сам  вельможний
господар, сам гетьман коронний - Потоцький, син старого Миколи Потоцького,
що завершив сумно пiд Корсунем свою бойову славу. На йому довгi сап'янцi з
золотими  острогами  i  срiбна  мiсюрка,  а  зверху  наопаш  -   розкiшний
кармазиновий кунтуш з венецiйського оксамиту, облямований  горностаКм;  на
головi соболевий шлик з струсевим пером, що дiамантом коштовним  прип'ято.
Многоцiнне камiння яскрiК i свiргоче йому на руках, i на застiбках,  i  на
пiхвах прип'ятоП до лiвого боку дамаськоП шаблi.
   I криклива пишнота, i вираз обличчя, що довчасно злиняло  на  розпусних
ночах, i хiтливi безсоромнi очi, i млява, знесилена постава  -  нагадували
швидше фiгуру знудженоП повiП, нiж мужнього ватага ПосполитоП Речi.
   Поплiч Потоцького справа сидить польний  гетьман  Лянцкоронський;  вiн,
навпаки, одягнений в звичайну бойову одiж; обличчя йому повне  достойностi
й поваги; в очах, синiх, великих, свiтиться розум.
   За ним сидить в сталевих шелягах воКвода Чарнецький, на  всю  округу  -
пекло i жах; вiд  його  мусянжового,  загартованого  в  боях  обличчя  вiК
холодом зимовим, з горбинкою нiс загнувся йому гаком,  нагадуючи  дзьоб  у
хижого птаха; в зеленастих очах яскрiК сваволя i лютiсть.
   Лiворуч почетнее мiсце сина кримського хана Махмета-Гiрея - на цей  раз
порожнК: вiн чогось не прибув на сьогоднiшнiй бенкет.
   Далi за столами по  достотам  мiститься  панство  вельможне;  убране  в
саКти, Кдваби, злотоглави та в зброю блискучу, воно зiбралося тут немов на
мазура з пишними красунями панями та панянками, а не на  воювання  суворе.
Деяким не вистачило стiльцiв, так вони зiрвали зi стiн схизматськi образи,
положили Пх тилом на зруби та на  них  i  розсiлись.  Одного  образа  вони
дiстать не здолали, бо високо висiв, так вiн  i  зостався  у  них  свiдком
Кдиним.
   Не дбаючи про холод i про вiтер, що вривався в розбитi  шибки  i  хитав
тривожливе полум'я свiч, обличчя  у  бенке-тарiв,  розшаренi  старкою,  та
добрим венгерським, та  литовськими  медами,  палали  вогнем  i  свiтились
звiрячою втiхою.
   I регiт, i вигуки, i скоромнi вигадки,  i  дзенькiт  склянок,  i  цокiт
ножiв - все змiшалось у галас безладний та дикий.
   - На моК здання,  -  провадив  польний  гетьман,  запиваючи  свою  мову
ковтками старого венгерського, - не слiд  нам  затримуватися  тут  повними
силами ради якоПсь там жменi ошарпаних гультiпак - i негоже, i мети  нема,
та й часу жаль: Беллона страх вередлива  i  за  марнування  часу  помстить
жорстоко.
   - Найперше,сьорбаючи сонливо з  золотого  келиха  мед,  суперечив  йому
гетьман коронний, - панська вельможнiсть  надуживаК  злегка  правдоту:  ця
горстка наволочi  нас  затримать  тут  не  зможе,  а  дасть  тiльки  малий
вiдпочивок i сяку-таку розривку...
   - Не я, яснiйший графе, надуживаю правдоту, не  я,  -  пiдкреслив  своП
слова збуреним голосом Лянцкоронський. - Замок Буша -  це  орлине  гнiздо:
воно недосяжне, спитайте хоч пана Чарнецького.
   - Так, вельможний гетьмане, мiй батько його будував, а  вiн  знався  на
справi вояцькiй i винайшов виборну мiсцевiсть, - пiдкрепив пан Чарнецький.
   - Тим краще, панове,- бiльше потiхи... але я доведу його  вельможностi,
що над правдотою вчинено гвалт,- вiв далi Потоцький, i в його масних  очах
заяскрiла ненависть. - Вчора ми одного з того бидла  скрутили,  i  вiн  на
сковорiдцi признався, що в пригородi засiла лиюень  купка  мiзерна  якоПсь
рванi та втiкачiв-хлопiв, а в вашому ухваленому замку  лишилась-но  жонота
сама, розумiК пан - самi кобiти,- це раз; в замку  схованi  усi  добра,  i
козачi, i окольних селян, та й награбованi у поштивоП шляхти, - це два;  в
замку, нарештi, ми наловимо  живцем  молодиць  i  дiвчат...  а  при  наших
похiдних нуждотах, при сiчових голоднечах-постах воно не помiха,- це  три;
чи не так би то, лицарство славне?
   - Правда, правда, яснiйший графе! - загоготiла  шляхта.  -  Се  головна
рiч, i по наших нужденних трудах, ой-ой, яка ласа!
   - Даруйте, пане гетьмане..,- почав було Лянцкоронський.
   - Пшепрашам, вельможний пане,- перервав його пан Потоць.кий, i  польний
гетьман, ображений, змовк.
   - За кобiт i за любощi! - пiдняв келих Потоцький.
   - Вiват! - загримотiло навколо.
   -  Хоча  й  отi  хлопки,-  вiв  далi,  смакуючи  губами,  Потоцький,  -
неелегантнi, грубi, незграбнi i кiзяком тхнуть...  але  iнодi,  панове,  я
люблю дичину залежалу... Хе-хе-хе!!
   - Досконале, ясний графе! -  пiдхопив,  потираючи  руки,  червоновидий,
банькатий, з закрученими догори вусами пан Яскульський.- Присягаюсь святим
Паркелем, що кобiта i вино, та ще як до них додати  пКньондзи  -  найкращi
утiхи на свiтi. За Венеру ж, Бахуса та Меркурiя, ясне  лицарство!  In  hoc
trinitario est veritas! Вiват!!!
   - Вiват! Вiват!! - розляглося навкруг.
   - Тiльки Кдину увагу додам я,- вiдмовив  Чарнецький,-  щоб  украПнських
хлопок до кобiт не Кднати: вони - тва-рюкгi!
   - Мiж украПнками i по красi, i по душевних достотах суть привабнi жiнки
i дiвчата,сперечив якось нiяково  i  нервово  молодий  шляхтич,  що  сидiв
осторонь i не доторкався до кубка.
   Всi звернули увагу на таке в лицарськiм колi зухвальство -  на  оборону
пiдлих схизматок, якi у вельможноП шляхти мались  за  найгидшi,  приниженi
тварi.
   Зборонець був огрядний i стрункий - красень юнак; його бiле, благородне
чоло обмежали золотисто-каштановi кучерi, на  виразнiм  обличчi  свiтились
ласкою i вiдвагою синi очi.
   - Хочай й лицарський повин боронити кобiт, але на цей раз,  пане,  твоя
оборона занадто смiлива i дражлива,- зауважив по невеликiй  паузi  гетьман
Потоцький.
   - Даруйте менi, яснiйший графе, що я насмiлився тут виявити свою думку;
але мене змалку наставили говорити  правду  усюди,-  промовив  з  достотою
молодий лицар, уклонившися гетьману низько.
   - I я прошу вибачення за його,- додав Чарнецький, - тим паче,  що  вiн,
на лихо собi, виховався  у  хлопiв  i  не  змiг  ще  досконально  спiзнати
магнатських звичаПв i обичаПв.
   - Яким робом мiг шляхтич шанобний виховуватись у хлопiв?  -  здивувався
Потоцький.
   - Дуже просто, ясний графе: якийсь iз сих гайдамакiв розбишака  спалив,
нiбито з помсти за свою бидлиську сiм'ю, у мого дiвера хутiр, вигубив цiлу
фамiлiю, i захопив гвалтом одного лишень  хлопчика  у  полон,  i  повернув
шляхетного сина на своК хлописько.
   - Вiн мене мав  не  за  хлопа,  а  за  свого  рiдного  сина,-  поправив
тремтячим вiд обурення голосом молодий шляхтич.
   - Сором, пане! - покрикнув грiзно Чарнецький.- Через  тебе  соромiцькою
кров'ю спалахнув мiй вид: не мати  гонору  i  перед  лицарством  хвалитись
своКю ганьбою, що був змушений гвалтом сином лiчитись тiКП родини, що твою
матiр, сестер i братiв поконала...
   У молодого шляхтича блиснули  очi  благородним  вогнем,  i  вiн  згорда
вiдповiв:
   - За мене, пане воКводо, не знадобиться червонiти  нiкому:  хочай  мене
вигодовано i виховано у хлопськiй сiм'П, але тi хлопи  мене  змалку  вчили
правди, i честi, й добра, вчили, по своПй вiрi схизматськiй,  i  в  ворозi
людину вважати i битися з ним по-лицарськи чесно.
   - Ого-го! - перенiсся  ображений  буркiт  довкола.  Чарнецький  збурено
стиснув у шаблi держак; Потоцький стукнув об стiл келихом,  аж  многоцiнна
рiдь розлилася; один тiльки Лянцкоронський усмiхнувся самовтiшне i згорда.
   - Я вiрю панському слову, що гайдамаки  винищили  мiй  рiд,-  вiв  далi
поривчасто шляхтич,але той, що мене зрятував, чи  був  межи  ними,  то  ще
питання? Навiщо б вiн, панове лицарство, визволяв ворожого сина?  Хiба  б,
може, для тяжчого катування, для гiршоП муки,  але  ж  не  задля  ласки  й
упаду? Це непорозумiння страшенне, ця  пекельна  непевнiсть  менi  вибачаК
зневiр'я... В нашу добу, коли й закон, i права поваленi в крив'янi  калюжi
i безкрая брато-губна...
   -  Братогубна?!-спалахнув  гетьман  Потоцький  i  брязнув  шаблюкою  об
крiселко.- Коли б тiльки на тобi не шляхетська зброя, ти б  менi  заплатив
головою за те, що нашими братами хлопiв назвав. Молодий шляхтич пiдвiвся i
затремтiв, обурений гнiвом.
   - Я мушу,  ясний  графе,  заступитись  за  молодого  драгуна,  за  його
щиросерде завзяття, - промовив улесним голосом Лянцкоронський. - Звичайно,
i хлопи суть християни, тiльки iншого розуму, а всi  християни  вважаються
за братiв по Христу.
   - Чи не набралася й  панська  вельможнiсть  якого-небудь  схизматського
розуму? - процiдив пан Потоцький,  повернувшись  з  показною  погордою  до
Чарнецького. - В кожнiм разi, пане воКводо, я вбачаю, що  юнак  маК  такий
небезпечний i до наших шляхетських засад не подiбний свiтогляд, на який не
можна упевнитись в боП.
   Поблiд вiд образи юнак, вiдкинув назад  своП  кучерi  пишнi,  пiдголенi
елегантно кружком, i вiдповiв з благородним запалом:
   - Мiй свiтогляд, моП думки, яснiйший графе, менi  кажуть  усю  кров  до
останньоП краплi пролити за добро i  за  спокiй  моКП  ойчизни,  за  честь
нашого пишного лицарства i за свободу нашоП ПосполитоП Речi.  З  дитинства
ходив я до грецькоП церкви i там навчився вiротерпiння; проте, дiзнавшись,
що мене охрещено католиком, я зумiю чесно ним бути i зумiю вмерти, але  за
правду, за волю i за наш край! Присягаюсь  яснiйшому  пану  усiм,  що  маю
святого,-  могилами  батькiв  i  дiдiв,  славою  моКП  Литви  i   величчям
ПосполитоП Речi, що без вагання буйну зложу, де скаже менi мiй повин.
   - Незле слово,- прищуривсь Потоцький,- але все  ж  прошу  пана  воКводу
керувать поки новака не до бою, а до перемов;  очевидячки,  язиком  владаК
вiн лiпше, нiж мечем.
   Шляхтич хотiв був ще вiдповiсти на теК, але Потоцький рукою  махнув,  i
молодий драгун, уклонившись поштиво, вийшов геть iз каплицi.
   - От за таку  образу,  -  покрикнув  Чарнецький,  аж  заша-рiвшись  вiд
шаленостi, - що огидне бидлисько покалiчило нанiвець мого  родича,  от  за
одно це буду мститись до сатанинського нестяму, - нi баби,  нi  жiнки,  нi
дiвчини, нi навiть дитини не ощаджу,- випалю, винищу, видавлю все,  щоб  i
насiння вiд цього гадючого кодла не лишилося!
   - Ось моя  рука,  пане  воКводо,  -  простяг  свою  руку  Потоцький,  -
тiльки-но в винищеннi ворога до ноги i лежить благо ойчизни.
   -  Так,  так,  ясний  графе!  -  вiдiзвалася  бiльшiсть,   а   меншiсть
похнюпилась мовчки.
   - А я мислю, - пiдняв голос гетьман напольний, - що така  бойня  шалена
появить за собою саму-но руПну, яка, нарештi, i стане могилою Польщi: не в
знищеннi своПх кревних пiдданих, якi й боронять нашi крайницi, лежить сила
держави, а в спiльнiй користi та згодi.
   - Шкода, бардзо шкода, що ми  з  паном  вельможним  навпаки  розiйшлися
думками, - вiдрiзав з пихою гетьман коронний, - але тим паче я поступитись
своПми не можу i даю наказ: сьогоднi ж уранцi всiма  потугами  вдарить  на
Бушу, сплюндрувати ПП, розграбувати  до  пня,  жодноП  душi  не  випустити
живою, жодноП, - наддав вiн, - прiч вродливиць  з  жоноти...  а  гiрших  -
татарам.
   -  Я   повинен   коронному   гетьману   заявити,   -   напружив   слово
Лянцкоронський. - Iнтереси вiйни,  а  з  того  й  вiтчизни  потребують  не
забарювати тут вiйська, а лишить задля нагляду хiба одну яку коругов;  нам
треба хапатись до Бара i зломити борвiя у цiм краП  -  полковника  Богуна;
тiльки в тiм разi ми з безпекою зможемо рушити  на  головнi  сили  ворожi.
Всяка ж забара дасть Богуну змогу стягти потуги, скрiпитися силою; тодi ми
опинимося в лабетах i нашi спiльники татари, утративши  надiю  на  здобич,
кинуться нашi краП грабувати i на нас самих зброю повернуть... Уже недарма
i на сьогоднi не прибув сюди ханський син.
   Слова Лянцкоронського були надто важливi i зрушили своПм тягарем  всiх;
але це збурило iще бiльш непохилу волю магната.
   - Чудову панськоП  можностi  думку  я  заховаю  на  спогад,  -  кепливо
вiдповiв крiзь зуби Потоцький, - але прецi ж я по волi  славутнього  сойму
тут  стою  за  коронного  гетьмана,  то  з   того   на   менi   одному   i
вiдповiдальнiсть  лежить  за  розпорядки,  а  панський  обов'язок   лишень
пильнувати, аби моП накази справлялись до слова.
   -   СвоП   обов'язки,    ясний    графе,    я    знаю!    -    промовив
Лянцкоронський,кивнувши головою недбало.
   - Ну, так я наказую: зараз же удосвiта, не гаючи й хвилини, добуть Бушу
i до ноги знищити всiх!
   - Ким не ким, а вже мною яснiйший граф задовольнений буде!  -  гримнув,
скрегочучи зубами, Чарнецький. -  Я  Пм  гарячого  сала  за  шкуру  заллю,
потiшуся над собаками! Нагадаю Пм до сконання мого небiжчика батька.
   - Так, так! - злорадо зареготав гетьман.- За потiху  пана  Чарнецького,
за його помсту преславну! - пiднiс вiн налитий джурою келих.
   А осяяний трiпотливим свiтлом лик богочоловiка дивився згори лагiдно на
сп'янiлi i розсатанiлi вiд злоби обличчя, позирав кохано на  дiтей  своПх,
за яких i розпинавсь на хрестi.



   IV

   Цiлу нiч у пригородi йшла тихо, але й безупинно робота:
   насипались землею  лантухи,  плелися  тури  з  верболозу  i  набивалися
глиною, уставлялися в двi айв три перiП дубовi мажi, окутi добре залiзом,-
найкраща оборона рухома супроти  нападу  кiнницi,-  пiдглибшались  рови  i
окопи, перетаскувались майже на плечах бойовi  всякi  прилади  -  гармати,
дiла  i  гакiвницi.  Поважно,  порядно,  без   зам'ятнi,   з   безперечним
послушенством сотниковiй волi, з епiчним спокоКм i навiть веселим  гумором
чинилася справа.
   - А нуте, хлопцi, тягнiть  сюди,  на  середину,  нашу  паню  пузату  та
постелiть  постiль  добрячу,  обложiть  ПП  гаразд  турами  та  подушками,
набитими глиняним пухом.
   - Ми нашу товстопузиху обложимо, пане сотнику, як гетьманшу, а вона  за
те нам подякуК, - вiдгукнулись у темрявi зiгнутi спини,  що  по  кругляках
тягли гужем широкогорлу гармату.
   - Ще б не подякувала? Як плюне, дак будуть ляшки-панки протирать очi! -
весело додали тi, що коло бiйницi заступами та лопатами працювали.
   - Запорошить! - завважив, усмiхаючись, i пан сотник.- А ви ще,  хлопцi,
приволочiть Пй до гурту й до бесiди хоч зо двi панянки та  приладнайте  Пх
по обiруч у панi; нехай вони втрьох завтра побрешуть та поприскають  трохи
на вузенький той шлях, дак менi навiть  цiкаво,  як  до  наших  добродiйок
дiстануться непроханi гостi.
   - Повинно не iначе, як рачки або шкереберть, - постановив Шрам - зналий
запорозький гармаш, пiд чиПм доглядом i риштувались бойовi озброКння.
   - Вiрно! - змiцнив i пан сотник. - А ось,  Шраме,  я  ще  мiркую  у  цi
закутки приладнати по двi гакiвницi i по двi плющихи в додачу.  (Плющихами
в iнших мiсцинах звалися баштовi рушницi з широкими на кiнцi i  сплющеними
гирлами).
   - Чого й краще! - згодився Шрам.- Коли б навiть i гетьманша з панянками
не зупинила безглуздих, то можна буде Пх покропити ще нахрест.
   - А ми ще з-поза маж почастуКмо, то  й  будуть  вiтанням  контентнi,  -
пояснив сотник.
   - Потiха, та й годi! - додали з реготом ближчi чуприни.
   - Тривайте, братцi! - укинув з тривогою сивоусий козак. - А де  ж  нашi
баби-цокотухи? Без них, бра, i свято не в свято!
   Всi сполошилися й оточили дiда кружком.
   - Як без бабiв? Без бабiв неможливо! Вельможнiй  гетьманшi  i  панянкам
буде скучно без баб,  та  й  нам  самим  за  Пхньою  лайкою  охвiтнiше!  -
загомонiли довкола.
   - Не турбуйтесь! Бабiв я волочу! - почувся з пiтьми голос хорунжого.  -
Двi захопив, а чотири на всяку пригоду лишив у мiстечку;  та  й  важкi  ж,
проклятi,- по три пари волiв ледве тягнуть.
   - Нам i двох досить, адже й двi баби ярмарок  чинять,  -  завважив  пан
сотник, i юрба вiдповiла на те спiльним реготом. - Ти от, Шраме, упорядись
з жiноцтвом: ти ж коло цього дiла ходити зугарний!
   - Коло баб'ячого? - засмiявся Шрам. - Воно хоч у нас, у  Сiчi,  за  цей
крам частували киями, ну та ачей господь бог  i  неука  умудрить:  ми  цих
бабiв мiж панянками та плющихами приладнаКмо,  дак  вони  у  свiй  час  як
вергонуть галушками та горохом, то й вийде лишень "пшепрашам"!
   - Ух, славно! Баби нашi, верещухи-брехухи! - зрадiли козаки своПм любим
i погладили ласкаво по мiдяних пащах.
   - А в мiстечку що дiКться? - спитав хорунжого сотник.
   - А тамечки Максим Розсадилоб з левенцями пораКться- пiдновляють окопи,
розставляють гармати i запасають припасу; а як упораються, так лишать  там
на сторожi вартових, а самi з припасом прибудуть сюди.
   - Добре,промовив пан сотник, - так ми до свiту геть-геть улаштуКмось  i
вхитримося ще й вiдпочити, поки вилежуватись будуть вельможнi панята.  Ну,
а у млин пiд лотоки на чати готуються?
   - Авжеж, пане сотнику! Вернидуб  бере  десять  чоловiк  з  левенцiв  та
тридцять з охочих...
   - О? То чудесно! - заспокоПвся сотник.-  Дружнiше,  хлопцi,  метнiться,
напружтесь та кiнчайте роботу!
   Всi заметушились. У хмурiй пiтьмi, завiянiй ще  туманистою  мрякою,  на
плямах мутного одсвiтку з лiхтарiв ледве мрiлися широкi  плечi  та  могучi
розхристанi перса, що згиналися й розгиналися  нишком.  Скаженiла  негода;
лютував вiтер; холодний дощ, а то й ожеледь аж рiзали по виду, а козаки  в
самих сорочках, що парусили на вiтрi, та в широких штанях з  такою  втiхою
походжали, немовбито душноП лiтньоП ночi, чекаючи до розмови коханку.
   Коли всi землянi  роботи  було  скiнчено,  гармашню  геть  розставлено,
бойовий припас знесено i розпайовано до потреби по  торбах  козачих,  тодi
пан сотник зiбрав усiх оборонцiв край своКП мажi i мовив:
   - Ну, тепера, товаришi-братове, все  готово  до  зустрiчi  гостей  -  i
кавуни, i галушки, i горох, i капуста, i пиво червоне, так i нам оце  слiд
перед бенкетом смикнуть оковитоП. Тiльки  слухайте  мого  розпорядку:  ти,
Шраме, заправляй панями i бабами; ти,  Лобуре,  засядь  з  своКю  лавою  в
правий закуток, а ти, Жидолупе, -  у  лiвий;  хорунжому  доручаю  тридцять
Вернидубових  левенцiв  та  сiм  десяткiв  охочих,-  це  задля  випаду  до
потреби... щоб в усiх келепи, шаблi, й ножi, та пiстолi, а то й списи.  Та
слухайте ще, братове,- у стрiльбi не хапатись, не метушитись i не  пускать
набоПв на вiтер, а мiритись добре, аби кожна  куля  козача  несла  смерть,
кожна бомба-погибель: адже Пх - ворогiв  i  поганцiв  -  як  сарани,  цiлi
хмарища, так, спасибi боговi, мета буде  ловка.  Ну,  а  тепер  по  трудах
вип'Кмо.
   Кашовар налив перший кухоль пану сотнику, i той, пiднявши  його  угору,
промовив:
   - Ну, дорогi моП друзi i браття, - за святу  вiру,  за  волю,  за  нашу
матiр  ВкраПну  i  за  вас  за  орлят!  Хай  вороги  не  потiшаться  нашою
полохливiстю та покорою, а хай у сто крат заплатять за кожну душу  козачу!
Покажемо, братцi, цiлому свiту, як ми умiКмо за праве дiло стояти,  як  ми
умiКмо весело й умирати.
   - Покажемо, пане сотнику, покажемо! - розлiгся дружний галас навколо.
   - Ну, випийте ж тепер кожен по кухлю та розставте вартових на чатах,  а
пластунiв пошли, Шраме, на засiди; решта ж спочиньте трохи перед весiллям.
   - За твоК здоров'я, пане сотнику! - всi вiдгукнулися радо i по черзi, з
повагою стали до кашовара пiдходити.
   За пiвгодини все козацтво бентежно попiд валами та пiд возами лежало, i
тiльки-но буйний висвистував якусь-то погрозу.
   Нарештi  прокинувся  день  i  глянув  на  свiт   божий   пiдслiпуватим,
сльозовистим оком; в  пригородi  застав  вiн  усiх  козакiв  i  жвавих,  i
бадьорих, i веселих, при  дiлi:  iншi  вигострювали  шаблi  й  ножi,  iншi
переносили в потрiбнi мiсця припас i оружжя, iншi налздовували у  рушницях
кремницi, iншi чинили коротку молитву, а здебiльша лежало по валах  та  по
мажах i, смокчучи люльки, пантрувало пильно за кожним рухом ворожим.
   А ворожий табiр починав  уже  теж  ворушитись  i  розповзатись  чорними
плямами, мов збентежений той мурашник. Праворуч,  за  греблею,  незграбною
хмарою насовувались татари; лiворуч, коло польського  генерального  обозу,
риштувались лавами польськi улани й драгуни; i в далинi млистiй можна було
вiдрiзнити  високi  кiвери  вiд  живчастпх  патлатих  шоломiв.  Посерединi
густими потугами згромаджувалась пiхота.
   На бiлому пишному румаку у многоцiннiй збруП виПхав  граф  Потоцький  i
зупинився на найвищому горбику; за ним тягся  потужного  лицарства  поПзд.
Гетьман глянув на башти  розкiшного  замку,  що  красували  з-за  широкого
ставу, глянув на мiстечко i пригород, що тулились до скелi пiд крилом його
i були сповитi мертвим покоКм, глянув навколо i здивувався, що й  досi  ще
нападу не почато.
   Генеральний обозний пояснив яснiйшому графовi, що польний гетьман казав
перетягти спочатку на греблi гармати i розгрюкати окопища, а потiм уже  на
здобут мiста рушити.
   - З такою рванню  та  ще  церемонiП  вигадав?  Послать  миттю  татар  i
розчавити вiдразу гадюк у Пхнiм кублi,- спалахнув Потоцький.
   - Татари зреклися вiд штурму,- вiдповiв обозний.
   - ГiКни падлючi! -  процiдив  з  злобою  гетьман.  -  Тiльки  на  падла
збiгаються! Так женiть до напольного гетьмана i  вiд  мене  накажiть,  аби
зараз п'ятсот чоловiка нiмоти i тисячу наших на пригород  рушили  i  гарда
добули,- я хочу ниньки обiдати в замку.
   Генеральний обозний послався вiддавати накази, i за пiвгодини  на  краю
вузького шляху, що вiв аж до пригорода, лаштувалась уже грiзна батава.
   - Чого це пани-ляхи; так довго морочаться? - спитав сотник, занудившись
чеканням.
   - Уже на шляху готуються, дурнi,- вiдповiв Шрам iз бiйницi.-Ти, батьку,
дозволь менi першому привiтати Пх гостинцем.
   - Та тобi, Шраме, завсiгди щонайперша шана у  бога,-  згодився  сотник,
смакуючи люлькою, i сам зiп'явся на мажу, щоб полюбувати першим привiтом.
   - А славно обмерзли голощоком окопи,- завважив  вiн,  глянувши,-от  для
ворiженькiв буде скобзалка напрочуд.
   - Так, так! - вiдiзвався й Шрам.- Михайло святий нам спомiг.
   Шляшок до окопищ звивавсь  понад  берегом  i  тулився  одним  боком  до
ставка, а другим -  до  узбочi,  що  стрiмкою  кручею  зривалася  вниз  до
страшного провалля; чим ближче до пригороду, тим урвище ставало i глибшим,
i жахо-витiшим: в одному мiсцi воно вузило шлях  до  шести  сажнiв,  потiм
знову вiдходило i знов наближалося, утворюючи якусь площину на взiр виспи,
якоП ворогам було не примiтити. Довгастими  лавами,  пiд  згуки  литавр  i
сурем, напасники рушили весело, оглядно.
   - Гармашi, пильнуй!-командував Шрам.-Набивай бабiв дрiбною картоплею, а
панiй - галушками, а гакiвницi й плющихи - горохом, наводь  усi  метко  на
тамту площину, пiдготуй на змiну набоП, i як махну люлькою - шквар!
   - А в вас, хлопцi, чи рушницi готовi, чи на поличках К порох? Оглядiть,
пiдсипте сухого! - обернувся до козакiв, що за возами засiли, пан сотник.
   - Усе, батьку, напоготовi, тiльки гукни! - вiдмовили з-поза маж  веселi
обличчя, хочай очi Пм блимали лиховiсним вогнем.
   Батава дiйшла до вузькоП  перейми,  зупинилась  у  непевностi,  боячися
пастки; але, завваживши, що далi шлях ширшав i  що,  дасть  бiг,  не  буде
жодноП вiдсiчi, рушили наперед.
   А Шрам за ворогами пильно зорив, i коли останнi зайшли на площину,  вiн
махнув  люлькою.  Блиснув  вогонь,  здвигонулась   земля,   i   здригнули,
задзвенiли залiзом вози, iз  пащiв  у  баб  i  панянок  вибухнули  довгими
цiвками густi клубища бiлого диму i розiслалися по шляху широкими  колами.
Сила смертей, рiжучи з виском i свистом сполохане жахом повiтря, ринула на
голови згвалтованих лав; пекельний борвiй змiшав  i  зiм'яв  ураз  людську
зграю, за хвилину ще огрядну й грiзну, а тепера  розметану  i  повалену  в
порох,- сотнi молодих, жизнедужих побратимiв скошено рукою кревних братiв,
i осквернилася рiдною кров'ю омита земля, i повисли  в  повiтрi  крики  на
пробi, i лемент, i обiрваний стогiн...
   Збилася в купу юрба i почала  давить  один  одного;  iншi  зривалися  з
узбочi у провалля, iншi кидались у воду; решта посунули було навпаки,  так
трупи загородили й без того вузький перехiд, а новий вибух з баб i панянок
розкидав Пх грудою навкруги; з  нестяму  i  жаху  кидали  безталаннi  геть
зброю, кидалися ослiп  зi  скель,  ринули  у  плин  по  крижанiй  водi  i,
задубiвши, зразу пускалися на дно...
   - Tausend Teufel! - покрикнув нiмецький проводир.- Наперед! Не то вони,
собаки, нас тут, як курчат перелуплять!
   - До зброП! Бiгцем! - розляглася i в другiм мiсцi команда.
   Звиклi до послушенства i до бойового вогню нiмцi  рушили  першi,  а  за
ними пiшли й поляки. При виходi з другого ще вужчого, переходу зустрiв  Пх
вибух гарматний i вчинив жаховиту руПну; чавун  i  свинець  пронизували  з
шкваром ряди, крушили кiстки,  обляпували  мазкою  живих;  охопленi  жахом
мiзернi купки вганялися i в ставок, i в провалля, i  вперед...  Але  ледве
надбiгли кiлька крокiв  завзятi,  як  пiдпали  пiд  перехресний  вогонь  з
гакiвниць i плющих який нiвечив Пх  украй;  проте  недобитки,  з  палу  не
тямлячись i нiчого не бачачи в диму, навмання,  ослiп  все  ще  ринули  до
окопищ.
   - А нуте, хлопцi, тепера наша черга! - крикнув сотник i  двiстi  жерел,
виставившись iз-за окопищ, затрiскотiло у перса недобиткiв могутньоП сили.
   Розсатанiлi, з скаженим жахом на обличчi, злиденнi останки  кинулись  у
рiв, а звiдтiля поп'ялись на вали... I вони,  сп'янiлi  вiд  помсти,  таки
дiстали б мети, i не одна б козача душа попрощалася з бiлим тiлом, коли  б
не пошклила валiв ожеледиця: забiсованцi кидались на  окопища  i  склизили
шкереберть у рiв, збиваючи з нiг товаришiв.
   - Гляньте-бо, хлопцi, як ляшки-панки скобзаються! - смiявся сотник.
   - Занятно! Го-го-го! -  реготiли  хижим  реготом  козаки  кепкуючи  над
нiмцями та ляхами.- А нуте, нуте! Поскобзайтесь трiшечки ще, а ми вам носи
пiдлатаКмо.
   - Агов, хлопцi! Локшiть Пх упень! - крикнув сотник i випалив iз пiстоля
у нiмецького ватажка, що кричав мов скажений:
   - Donnerwetter! Бийте тих хлопiв!
   Молодий бiловусий нiмчина тiльки руками розвiв i навзнак упав нерухомо.
   Почалась рiзанина, та ненатла, огидна, звiряча рiзанина  коли  чоловiк,
сп'янiлий вiд кровi, розсатанiлий вiд гвалту, запiнившись, з хижим реготом
б'К нещасного, безоружного брата, що плазуК край нiг i  благаК,  на  бога,
пощади.
   А з вишнього замка, з дзвiницi, назустрiч звитяжному галасу  i  стогону
бездольних скональцiв линув урочистий дзвiн i велебний псалом славословцiв
до господа, i всi отi  згуки  разом  неслись  за  крайницi  життя,  аж  до
небесних осель бога любовi та ласки...



   V

   Потоцький любував  з  пригорку  за  ладним,  огрядним  рухом  могутньоП
пiшаницi i з нетерплячкою чекав тоП митi, коли  вона,  проминувши  залому,
стрiмголов кинеться  на  вали  i  розчавить  жменю  безглуздоП  рванi,  що
зважилась його незчисленнiй, необорнiй потузi опiр давати.  А  бути  може,
отi злиденнi тхори повтiкали i хоробра батава перейде без постраху Бушу  i
придбаК  Лянцкоронському  довiчну  неславу  за  його  полохливi,  пiдслiпi
поради? Це зовсiм можливо: нi пострiлу, нi погуку, нi шелесту... А це враз
несподiвано з далеких валiв вибухнуло  i  покотилося  два  поклуби  бiлого
диму, а за хвилину здвигнулася земля i  розлiгся  грiм  у  повiтрi  аж  до
темного  лiсу,  розсипавшись  по  йому  гуркотнею.  Шелеснувся  кiнь   пiд
Потоцьким убiк i захрiп, почувши, що наступаК жах. Не  встиг  пан  гетьман
вiд подиву й  стямитись,  як  гримнув  знову  гуркiт  другий,  а  потiм  i
третiй...
   Ясний граф був такий упевнений неспромогою хлопiв до доброП вiдсiчi, що
не дав розпорядку припасти на пригоду пiдмогу, а  Лянцкоронський  нарочито
виконав дослiвно необачний наказ свого верховодаря, не  бажаючи  пiдлатать
його своПм досвiдом.
   Коли ж по малiм часi прибiгло з боПща п'ять чоловiка i довело,  що  все
послане вiйсько погинуло до ноги, що там, за скопищами, певно, сила гармат
i повстанцiв, то скаженiй лютостi коронного гетьмана не  було  й  краю:  i
забруднений гонор, i ганебна публiка, i  жадоба  до  помсти  зайняли  йому
перса пекельним вогнем i обарвили червоно-синiми плямами блiдi його  щоки.
Вiн пройняв до кровi  острогами  коня  i  полетiв  навзаводи  до  польного
гетьмана.
   - Панська вельможнiсть не домислилася дати пiдпомоги? - накинувся  граф
Потоцький, бажаючи при старшинi генеральнiй  на  Лянцкоронського  зiпхнути
вину.
   - Ясний граф на теК наказу  менi  не  поставив,-  вiдповiв  з  уПдливим
усмiхом Лянцкоронський.
   - Коли дав я наказа до штурму, то маКться розумiти, що решта виника  iз
його:  не  нянька  ж  я,  щоб  показувати  кожну  ступiнь!..-   розпалявся
Потоцький. - Гадаю що на те ясновельможного пана  i  озброПла  владою  Рiч
Посполита аби йогомосць пантрував за боями.
   - Але ясний граф вiдхилив моП розпорядки,  i  йогомосць,  -  пiдкреслив
ущипливо Лянцкоронський, - зауважив менi, що  вiдповiдаК  за  все  гетьман
коронний, а польний тiльки маК пильно справляти його накази, отож я Пх  до
цяти справив...
   - Не час тут, пане вельможний, до елоквенцiП, а час до поновлення честi
нашоП славетноП зброП i  до  вiдплати  отим  гадюкам  за  смерть  стiлькох
лицарiв мужнiх, до вiдплати такоП  страшноП,  вiд  якоП  б  здригнулося  й
пекло! - Очi у графа Потоцького аж яскрiли пiд  запалом  хижого  сказу,  а
синi губи крилися бiлою пiною.- Але Пх там не жменя; панську  вельможнiсть
ошукав хлоп, а з того-то й вибухло  таке  лихо:  там,  певно,  цiлi  полки
чортяки того Богуна з немалим числом i гармат.
   - Там, ясний графе, нема  Богуна,  -  це  менi  досконально  вiдомо,  -
вiдповiв Лянцкоронський трохи недбало i  згорда.-  Там  засiла  манесенька
купка завзятцiв; але я мав честь коронному гетьману пояснити, що  Буша  по
недосяжнiй мiсцинi дужа позицiя i що шкода на цю  забавку  тратить  час  i
людей.
   - Хоч кров з носа, а вона мусить бути добута! - крикнув Потоцький i  аж
посинiв.
   - Коли то необорна воля яснiйшого графа, то тра повести справу  уважно,
запобiгши напад гарматним вогнем
   - Поставте хоч усю гармашню;  руйнуйте,  шматуйте,  рвiть  на  повiтря,
чинiть що хочете, аби-но до вечора не лишилося там жодного озброКного пса,
а тi, що впадуть у руки живцем, щоб корчились i  скавчали  вiд  нелюдських
тортур.
   - Усе буде вчинено, ясний графе; але до вечора мало часу...
   - До вечора! - заносливо крикнув Потоцький  i  вiд'Пхав  навзаводи,  не
бажаючи нiяких суперек вислухати.
   Лянцкоронський дав наказ  воКводi  Чарнецькому  незабаром  на  кам'янiй
греблi уставити дванадцять далекосяжних гармат i почать безупинно ними  по
валах грюкати.
   - Хочай ця позицiя для пострiлiв i гожа,- зауважив  Чарнецький,  -  але
захисту для гармат тут нема i дати його неспромога, а це небезпечно.
   - Правдiсiнько так, - згодився й Лянцкоронський. Саме найкраще  було  б
спорудити землянi захисти ген там на площинi, але  граф  править  конечне,
аби сьогоднi мiсто добути, ergo non possumus.
   Чарненький кинувся безперечно чинити волю гетьманську, а Лянцкоронський
доручив ще Корецькому зробить розвiдки по той бiк греблi i  ставу,  чи  не
можна було б iще звiдтiль на замок ударити?..
   Џхав ходою Корецький на своПм конi воронiм, схиливши замислену  голову.
Багато ПП обсiло думок з учорашнього вечора,  багато  болючих  думок:  отi
бахури гвалтовнi та п'янi, отi огидливi речi, отi звiроцтва, ота  пекельна
ненависть i злоба до брата - та хiба ж таким виром нелюдських  загар  може
бути владована згода в розхитанiй i облитiй кров'ю державi? Нi, тисячу раз
нi! Вiн зна цей народ, який  завзялось  обездолити  i  винищить  розбещене
панство, - вiн разом з ним жив, вiн укупi з ним паював i радощi i болiння;
отi щирозлотi серця i зимньоП мужностi, i теплоП, безкрайньоП прихильностi
повнi; не чiпайте тiльки ПхньоП волi, ПхньоП вiри, Пхнiх звичаПв,- i  вони
на своП перса дужi здiймуть увесь тягар наскокiв хижого азiата, i славутня
Польща за залiзним муром буде  спокiйно  цвiсти...  Та  хiба  ж  цi  думки
можливо натхнути навiженiй сваволi? Вiн знайшов був собi й однодумцiв, але
переважне число супротивних Пх подавило...
   Зажуренi думки його знялись i полинули в сизу, туманисту  млу...  Перед
очима у його снуються якимсь маревом картини малого  дитинства:  виринають
розкiшнi палаци, бенкети бучнi, музика весела, конi баскi i зграП  хортiв.
Мiж думних i пишних постав туманiК одна - i хороша, й ласкава; вона ясними
очима на його зорить i легесенькою рукою перебира його кучерi  або  плаче,
притуливши його до свого лона... Аж ось за реготом i  вигуками  вчуваКться
лемент i стогiн; переляканi, тiкають вони удвох  i  замикаються  щiльно...
Далi все захиталось i розпалося  у  руПнi...  Якийсь  галас,  i  гвалт,  i
несамовитий жах чорноП ночi... а далi  вже  хата  проста,  тепла  сiм'я  i
лагiдний спокiй... Минають перед його очима  iншi  картини;  вони  лишають
ясними барвами, вони грiють знадливим теплом його змучену душу.
   Глибоке зоряне небо; мiсяць-князь високо  стоПть  на  яснiй  оболонi  й
блiдне перед наступаючим ранком; схiдний край неба вже побiлiв  i  понявся
рожевим серпанком; з  сизоП  мли  виринають  непевними  очертами  безлистi
дерева: де-не-де блискотять зашерхлi калюжi, але снiгу нема  -  його  змiв
уже весняний подих.
   СтоПть вiн у садочку з своКю милою i очей не вiдiрве  вiд  ПП  хорошого
личенька, зблiдлого пiд розсвiтом блакитного ранку; свiжий вiтрець  пройма
Пх живцем; але юнак огорта свою  любу  в  керею  i  грiК  своПм  духом  ПП
похололi рученьки;
   тiльки дiвчина не усмiхаКться, як колись, а зажуреними  широкими  очима
дивиться йому в вiчi: вона хоче прозирнуть крiзь них в саму душу козачу  i
довiдатись, чи незгладимо там вiдзначилося слово "кохаю"?
   - Сьогоднi Пдете? - пита дiвчина трудним, мов надiрваним голосом.
   - Батько казав, до схiд сонця,- давлячись, вiдповiв юнак.
   - Значить... за хвилю...-  По  обличчю  дiвчини  блискавкою  промайнула
мука, ясною росою вiдбилася в очах.- I коли вернетесь - невiдомо...
   - Пiд осiнь, як завжди...
   - О, чи так би-то? В мене сповила серце нудьга, якесь передчуття гризе,
-  схрестила  вона  пальцi,  витягла  руки,  вiдкинувши  назад  безнадiйно
голiвку.
   - Бог милостив, скiльки раз крив  вiд  напастi,  то  й  тепер  на  його
уповай,- поцiлував юнак у мармурове холодне чоло свою  горлицю,-наша  доля
така: аби день до вечора - так не варт заздалегiдь i тужити.
   - Не жах мене пригнiтив тугою,- повернулась поривчасто дiвчина, i на ПП
блiдих щоках спалахнуло зарево,- не за твоК життя я боюсь, бо й  про  своК
не вельми-то дбаю;
   не того в мене серце болить, що мушу розлучитись з тобою, нi!  Ти  Пдеш
по козацькiй справi: боронити нашу питому матiр ВкраПну, i коли,  по  волi
божiй, поляжеш за неП, добуваючи слави, то я гордо з своКю мукою пiду  мiж
людей i вмиватимусь дрiбними, щаслива, бо все одно ти  будеш  жити  в  цiм
серцi, поки воно не захолоне у грудях...
   - Њдина моя, навiки, навiки! - Обняв козак  дiвчину  i  занiмiв  у  тих
обiймах.
   - Слухай,поклала вона йому своП бiлi руки па плечi, а голiвку  заховала
на персах,тiльки... мене не забудь... цим серце ниК... що б не  сталось...
пам'ятай, що воно цiлком, без роздiлу у тебе...
   - Тебе забути? Та хай земля  розступиться  пiдi  мною!..-  присягаКться
козак i поцiлунками глушить ПП речi.
   Лагiдний образ голубки-дiвчини  прозорою  тiиию  заколивався  i  взявся
туманом, тiльки теплий погляд хороших,
   щирих очей все проймав його душу; а ось знову пiднявсь якийсь  нелад  i
розрух i скаламутив колiр прозористих мрiй.
   Знову пишний палац. Яскравими  зорями  миготить  свiтло.  Все  навкруги
розкошами i перепихом  сяК.  Музика  луна:  голосять  скрипки  i  стогнуть
суремки; з знадливими згуками зливаКться шепiт знадливий i хвилюК у теплiм
та воннiм повiтрi. Мiж барвистих слiпучих кольорiв оксамиту, Кдвабу, парчi
малюються снiжно-бiлими плямами плечi цукровi, здiймаються  високо  перса,
усмiхаються небесною втiхою личенька гожi, вабливi, очi залассям горять  i
спокушують раюванням незнаним... I вiн, бiдний сирота, козарлюга запеклий,
там, мiж  панством  тим  пишним,  тiльки  в  якiйсь  химернiй,  неподобнiй
одежi... вiн там, i всi йому вклоняються, всi вiтають його, бо вiн  сам  i
Ксть властитель тiКП пишноти. Якесь сталося чудо,  але  те  чудо  сп'янило
його, задурманило чарами розум; хлоп став вельможним магнатом, лихий бiдар
- дукою; можна було вчадiти, i розпочався якийсь чудовий, маревничий  сон,
в якiм i розiбратись думками було неможливо. Вiн тiльки  про  одно  марив:
щоб прищепити своП думки-гадки на панських гадках, але  поки  що  вони  не
приймались...
   Якась пишна та делiкатна панянка, з бiлесеньким прозористим  личком,  з
хвилями кучерявого темного шовку, з синiми, як волошки, очима, з  рожевими
устоньками, щось шепоче йому, залицяКться  i  пориваК  до  танцю;  вся  ПП
постать, легесенька та  струнка,  то  згинаКться,  то  звиваКться  красно,
легурно; ручка стиска його руку, голiвка лежить на плечi,  а  вiд  неП  аж
пашить гарячим, запашним духом... Отрута збурюК кров,  мозок  туманить,  а
проте в серцi стоПть якась непрохана, невгасима дратiвля...
   - Яка я неомiрно щаслива! - втiшаКться красуня.
   - Чого ж то, моя пишна кралю? -спалахнув лицар.
   - Того, що... хiба  ж  пан  не  бачить,  серцем  не  чуК...-  червонiК,
лицяючись, краля.- Ах, ця  солодка  хвиля  як  налинула  несподiвано,  так
незабаром i зникне... а потiм знов,- зiтхнула милесенько панна,- ще  гiрша
темрява i нудота...
   - Для чого ж панна в одну тiльки хвилину хоче замкнути цiле життя? Воно
широке i маК безлiч солоднеч i  розривок,  якi  чергуються  i  тiшать  нам
почуття...
   - А коли яка радiсть,- щуриться панна так любо,- охопить усi почуття  i
опануК серцем цiлком... Хiба пан ще не кохав нiкого нiколи?
   - Я? - аж зблiд, пополотнiв пишний лицар, так  його  зразу  здавила  за
серце незвана нудьга.
   -  Так,  пан!  -  допитувалась  панянка,  положивши  своП   манесенькi,
гарнесенькi ручки на його дужу й жилаву руку i  не  зводячи  з  його  очей
пронизистого погляду. - Скажiть-бо! Ну, я прошу...  Чого  ж  пан  мовчить?
Хiба моК прохання так мало варте у пана, що його можна  занедбати?  -  Для
чого вам знать те? - важко зiтхнув пишний господар i понуро схилив голову.
   - Для того...- у пишноП кралi здригнула брова i якась хмарина перебiгла
по захололому личку... - я хочу знати, я хочу! - тупнула вона нiжкою.
   - Ну, коли панна править... так я кохаю...
   - Кого? - аж загорiлась i затремтiла красуня...
   - Навiщо ймення? - глухо i натрудженим голосом вiдповiв лицар.- ПП  тут
нема... вона далеко...
   - Хлопка! - скрикнула панна i зникла.
   Закипiло у юнака серце, нудним йому здався той бенкет, холодом  повiяло
вiд усього цього розубраного та пишливого панства,  огида  заворушилася  в
душi, i йому стало жаль своПх викоханих жадань, своПх випещених по широких
степах мрiй, свого сiчового завзяття, своКП буйноП волi...
   Тепер вiн тихо-тихо Пхав, попустивши повiддя,  i  понуро  мiркував  над
питанням: що далi чинити? Коли б не цяцькований той шляхетський повин,- не
зрадить вiтчизни, коли б не  нестрачена  ще  надiя  оздоровити  шляхетськi
думки народним духом, то вiн би зараз... Але справдi, за що ж вiн стоПть i
що нищити хоче? А вони, отi, що п'яничили вчора, за вiщо  стоять,  за  яке
добро, за яке благо? Нащо вони привели у надро своКП  родини  сорок  тисяч
вовкiв-сiроманцiв, сорок тисяч хижакiв лютих? В головi у його  туманилось,
а на серцi тупа, неминуча болiч розпалялася зараз таким пекельним  вогнем,
такою нестерпимою мукою, що  йому  здавалось,  нiби  його  серце  гарячими
клiщами рвуть на кавалки. I знову у тiм  пошарпанiм  серцi  воскрес  образ
дорогоП тихоП дiвчини i мрiяв вабливими барвами...
   "Де вона тепер, моя зiрочка ясна, моя запашна квiточка? - маячили перед
Корецьким думки.- Адже вона  Кдина  над  моПм  серцем  цариця,  i  нiколи,
довiку, до суду, у моПй душi не згасне свiт очей ПП, не змовкне срiблистий
згук ПП голосу, не зникне ухмiлка ПП смiло окреслених  уст...  А  от  доля
вiдiрвала мене i незагiйну рану на серцi вчинила; кому  ж  на  потребу  та
мука, кому ж на рятунок  офiра?"  Над'Пхало  до  Корецького  два  улани  з
десятком татар.
   - Прилученi до пана хорунжого воКводою Чарнецьким,- пояснили шляхтичi.
   Корецький  здригнувся.  Пасмо  думок  його  обiрвала  тяжка,   огидлива
дiйснiсть. Вiн пiдiбрав повiддя, торкнув острогами коня й покрикнув:
   - За мною, панове!



   VI

   - А що, хлопцi, чи повкладали усiх ворiженькiв спати? - запитав  сотник
у козакiв, що по кладках iз рову вертались до маж.
   - Усiх, батьку, до  Кдиного,-  вiдповiв  сивоусий  запорожець,-  одному
нiмотi не хотiлося страх як з оцим свiтом прощатись -  усе  махав  шаблею,
боронився, дак я таки його упрохав, садонувши пiд ребро списом  поштиво...
ну й послухався, язика показав...
   - Це вiн тобi в насмiшку, на глум,- засмiявся Шрам.
   - Та хай йому вже господь  бог  пробачить,  як  i  я  дарую,-  вiдповiв
запорожець сумирно.
   - Аз наших нiхто не поцiлував землi-матерi? - спитав сотник.
   - Трьох-таки, клятi,  уклали,-  пробурчав  Шрам,-  спочатку  вони  були
покидали зброю i стали валятись на  пробi  в  ногах,  а  коли  нашим  було
неспромiжно  руки  спинити,  що  замашно  розмахалась  i  ворiженькiв,  як
галушки, на списи стромляла, так деякi в скрутi кинулись знову до зброП  i
давай вiдбиватись... ну, трьох наших кулями й цокнули...
   - Кого ж та кого?
   - Ех, славних козакiв, товаришiв добрячих,-  зiтхнув  глибоко  Шрам:  -
Стецька Спотикача, Охрiма Шибайголову, Романа Гонивiтра...
   -  Зробiм  же  першим  новосельцям  i  першу  честь  -   поховаймо   Пх
по-козацьки, по-лицарськи, щоб вороги над Пхнiми тiлами не знущалися, а за
те, може, й нам нашi друзi вiдшукають там, угорi,  по  придобнiй  мiсцинi:
адже все одно, братцi, ми тут не забаримось.
   - Не забаримось, не задержимось! - вiдповiли деякi сивочубi понуро.
   - А мене навiть кортить туди швидше, - зауважив весело Шрам,  показуючи
на небо рукою, - що скiльки там нашого славного лицарства - сила!
   - I нiхто ж то назад до нас не вертаКться,- додав, мiркуючи, сотник.
   - Знати, що й там  добре,-  запевнив  чуприндир-запорожець  i  почав  з
другими козаками копати спiльну братську могилу.
   Вирили незабаром яму глибоку, поклали в неП трьох товаришiв мертвих при
повнiй зброП козачiй, поставили кожному  в  голови  по  пляшцi  горiлки  й
покрили червоною китайкою.
   Сотник перший кинув на неП лопатою грудку землi i промовив:
   - Спiть, брати-товаришi, спокiйно! Нехай над вами  земля  пером,  нехай
милосердний бог пригорне вашi душi козачi, бо  за  його,  святого,  та  за
родину-матiр ви Пх положили.
   Всi побожно поздiймали шапки i понурили замисленi голови...
   Орися з Катрею стояли на вежi у замцi i пантрували за  подiями  першого
нападу пильно. У стислих бровах i в холоднiм поглядi у Орисi не знати було
нi цiкавостi, нi тривоги, а свiтилась  лишень  непохила  воля  та  похмуре
жадання продати життя найдорожче; зате нервове, ворушливе обличчя у  Катрi
вiдбивало на собi всi перелети бурливих сердечних почуть.
   Нижче по мурах, мiж бiйницями, купчилась  iнша  жонота  i  дiти;  жiнки
прикипiли очима до  дружин  своПх,  до  братiв,  до  синiв,  що  скаженому
напаснику-ворогу добру вiдсiч давали; по скам'янiлому виразу  думних  лиць
було не пiзнати, якi болiння трудили Пм серце, по нiмому тремтiнню Пх  уст
було не рiшити, чи вони шепотiли молитву за братiв  своПх  кревних,  а  чи
прокльони на ворогiв? Самi тiльки дiти, безжурнi, цiкавi, перебiгали раз у
раз з однiКП бiйницi до другоП i голосно й весело переказували одне одному
своП подиви i враження.
   А отець Василь з хоругвами i процесiКю ходив по мурах i вiддаля  кропив
оборонцiв святою водою, благаючи у милосердного бога ласки на  погибель  i
загин ворогiв i спiваючи йому хвальний псалом:
   - Помощник i покровитель, бисть мнi во спасенiК!
   Стара няня вийшла з закутньоП башти, а Пй ще три баби услiд;  у  кожноП
на плечах по мiшку книшiв, паляниць, пирогiв, сала.
   - Я, моя дитино,- обернулась до Орисi няня,  -  понесу  снiданок  нашим
заступникам, а то вони натрудились...
   - Неси швидше, мамо,- поквапила ПП Орися, - хай хоч трохи пiдживляться,
поки вороги послупiли, а то як прочумаються, то не дадуть i  шматка  хлiба
до рота узяти.
   - I я пiду з бабусею,- захвилювалася Катря, - хоч на одну  мить  гляну,
побачусь...
   - I я, i я теж! - кiлькоро голосiв ще похопилося.
   - Нi,вiдперечила Орися, - i я, може б, жадала, ще й  як,  свого  батька
хоч раз ще побачити, проте не пiду i вас прошу не ходити: не гаразд у такi
хвилини, коли душа уготувалася до смертi, хвилювати ПП свiтовими прихилами
i збавляти тим ПП силу.
   - Воiстину  так,  -  пiдмiцнив  i  отець  Василь,  -  менi  подобаК  до
тружденних зiйти i окрилити Пх силу  хрестом,  а  ви  зоставайтеся  тут  з
миром.
   I панотець за проводом дячка i бабiв  спустився  з  закутньоП  башти  в
мiстечко i попрямував аж до окопищ.
   Сивий кобзар сидiв на  мурi  пiд  одним  зазубнем  спиною  до  валiв  i
розпитував у свого проводаря i у других хлоп'ят, що робиться у пригородi й
навкруги, - чи перемагають ляхи козака, чи не ламаКться, сила козача? Коли
ж йому довели про славетну вiдсiч, про знищення до  ноги  перших  напасних
ватаг, то старець незрячими очима заплакав i голосно заспiвав:

   Лечу конем, махну мечем, списом перекину
   Та захищу на часину свою УкраПну.
   Ой чого ж ви полягали, ворожiП-душi?
   Мабуть, добре напилися пiд мурами Бушi?

   Тихо, уважно оточили народного спiвця i молодицi, i дiти, и  баби  i  з
розчуленим серцем вчували ту думу захватну та вельбучну.
   А навдалi, на греблi, ворог готуК новi жахи: звозять на кам'яну  загату
шестериками й восьмериками устяж тяженькi гармати, повертають Пх пащами до
пригороду i набивають смертодайним знаряддям; коло них гармашi  метушаться
i зносять усякий припас.
   Зауважив пан сотник, що на греблi лаштуКться грiзна  грiмниця,  почесав
сердито потилицю i обернувся до Шрама:
   - А що, пане Шраме, ляшки-панки, здаКться, готують нам подарунки?
   - Бачу, батьку, - вiдiзвався Шрам, -  це  б  iще  байдуже,  а  досадно,
матерi його ковiнька, що несила нам Пм назад вiдiслати гостинцiв:  панянки
нашi, мабуть, що не теК, а от хiба товстопузиха  чи  не  доплюне,  та  ще,
може, от он баба...
   - А спробуй-но зараз, - сказав сотник.
   Заметушився з пiдручним  Шрам,  навернув  жерлами  до  греблi  гармати,
намiрив метник добре i двигонув першим набоКм iз баби. Всi з  надзвичайною
пильнiстю, захистивши долонями очi, стежили за летом знаряддя,  за  мiсцем
вибуху; але ядро, очерконувши величезну дугу, не досягло мети i  шелеснуло
перед греблею в воду, метнувши догори цiлi пасма яскравого поплеску.
   - Овва! - засмiялися козаки.- Стара баба, видко, на втори слаба!
   - Авжеж! - додали  другi.-  Розгуркалась  змолоду,  так  тепер,  як  iз
решета...
   - Або як iз вершi,- вставив запорожець.
   - А тривайте, хай гукне ще й панi, - сказав Шрам i приставив  гнота  до
полички.
   Грюкнула панi, та так, що аж земля  кругом  стрiпонулася  i  посипалась
грудками в  рiв,  що  аж  присiли  козаки-гармашi;  далеко  дихонула  вона
поклубом бiлого диму i важко вiдкотилась назад. З вискотом  ядро  рiзонуло
повiтря i невидимо полинуло наперед; вискiт хутко змiнивсь стогоном,  який
теж ослаб умить i завмер, а разом  з  ним  у  сподiванцi  завмерло  багато
сердець; але плесо на ставку було все ясним, супокiйним,  знати  було,  що
ядро все ще летiло,  не  черкаючись  поверху  водяного...  а  це  враз  на
самiсiнькiй греблi мiж пушкарями знялась хмарою курява i щось замиготiло в
повiтрi...
   - Докинула, докинула панi  вельможна!  -  зрадiли  козаки.  -  Саме  на
середину греблi шерепнула!
   - Спасибi, добродiйко! - поклонились другi.-  Вiдпасла,  хвала  боговi,
черево, так за те ж по-панськи й гримнула!
   - Та он, гля, братцi,- деякi аж припали до греблi,- певно, винюхують...
панський гостинець... Усi зареготалися весело.
   - Гей, пильнуй! Стережись! - крикнув Шрам. - Ворог запалив люльку.
   На греблi щось блиснуло i в  одному  мiсцi  тоненькою  цiвкою  вибухнув
бiлий димок; але жодного гуркоту ще не  чулось  у  повiтрi.  Деякi  козаки
присiли за турами й за мажами. Аж ось розляглось, наближалось хутко  якесь
немовби квоктання i щось недалеко вiд берега шелеснуло  по  водi,  кинувши
догори цiлий снiп з бризок, та й чавкнуло iще ближче у  тванi,  розляпавши
ПП очертом.
   - Не доплюнула! - крикнули козаки.
   - Не радiйте ще, хлопцi, бо рано, - зауважив пан сотник.
   - Та то вони примiряються тiльки, - вставив Шрам,- а гармати у поганцiв
подужi: ач як кашляють!
   Тiльки тепера долинув до них здалеку гуркiт i покотився луною в долину.
   - А ось, братцi, й друга закурилася, i, здаКться, немов у лiвий куток,-
постерегав Шрам.Гей, ти, Жидолупе, пильнуй!
   Знов у повiтрi почувся квокiт летючий,  i  щось  важке  промайнуло  над
головами i щезло в долинi.
   - От тепера вже, братцi,  сподiвайтесь  справдi  гостинця,-  повiншував
усiх чуприндир-запорожець.
   - Поки прилетить, i ми плюнемо! - крикнув  Шрам,  приложивши  гнота  до
товстопузихи.
   Але не встигло ще заспокоПтися сполошене  грюком  повiтря,  як  почувся
рiзкий трiскот на валi, i три тури розлетiлось у скибки, обсипавши козакiв
глиною та цурпалками.
   - Важно ляпнули! - пiдхвалив запорожець, утираючи  полою  собi  вид,  i
чуприну, i вуса.- Пй-богу, добре, от хоч i ляхи, а коли добре, так добре!
   - Що й казати, - згодились другi, - запорошили очi. Але ось  налетiв  з
скиготом другий вибух,  посипалась  i  розметалась  геть-геть  надокола  з
окопiв земля; одна пiдбита панянка  з  дзенькотом  похитнулась  i  заорала
носом; дальнiй, аж у  лiвiм  кутку,  вiз  з  дзвяком  розпався...  Почувся
стогiн...
   - СтаК душно, - завважив пан сотник,- тiльки ви,  хлопцi,  начхайте  на
оцi переклики здалеку: нiсенiтниця, однi жарти.
   - Авжеж, звiдтiль у  руки  не  вiзьме!  -  згодився  запорожець.Досадно
тiльки, хрiн Пм та редька, дарма стояти - руки сверблять.
   - Потерпи, пожди, - буде робота й рукам... Коли  це  вмить  як  шерепне
ядро в найближчу мажу, так вiдбитою глиною i вiдшматувало у  запорожця  аж
за пальцi лiвицю.
   - От тобi й дочекався! - засмiявся сивоусий завзятець.- Ще спасибi,  що
лiву, а то б за праву я лаявся здорово, Пй-богу!  Ач,  -  роздивлявся  вiн
розбатовану в шмаття долоню,хоч би ж вiдтяли та по-людськи,  а  то  тiльки
понiвечили... Гей, Лобуре! Ану лишень вiдiтни ПП чи сокирою, чи  шаблюкою,
тiльки щоб менi рiвно!
   Без суперечок i без жодних вiдмов пiдiйшов  Лобур,  махнув  по  повiтрю
разiв  зо  два  ятаганом  турецьким  i  вдарив  по  скалiченiй  руцi,  яку
запорожець поклав на полудрабок; по самiсiнький  згиб  рiвно  вiдчахнулась
рука вiд сурелi i впала на землю, а з вiдрубка похлинула кров.
   - Оце так справно! - похвалив запорожець.- А тепер  порохом  та  землею
забивай мерщiй виразку та замотуй тугiше повивачем,- ухмiляючись  у  вуси,
наставляв вiн свого випадкового лiкаря,- а менi, батьку, дозволь  михайлик
горiлки, бо трохи щипа...
   - Випий, голубе, на здоров'я...- стиснув йому правицю пан сотник.
   А ворожi ядра налiтали частiше, лягали густiше, руйнуючи все  надокола,
шматуючи бiле тiло козаче...



   VII

   Пiд кам'яним склепiнням на греблi, саме пiд яловим спуском, що мався на
повiдь, була порожня мiсцина, яка льохом тяглась i пiд млин; з цих  льохiв
було вийстя одно пiд лотоками, i в них засiла Вернидубова ватага з  десяти
левенцiв, запеклих i завзятих у сiчi, i з тридцяти охочих, ще не  скурених
димом. Усi вони, зiгнувшись, навколiшках  чи  майже  лежачи,  тислись  пiд
темним склепiнням у печерi; тiльки  через  вийстя  досягав  туди  неповним
променем свiт, та  й  те  на  тепер  було  завалено  каменем.  Край  самоП
продушини  лежав  Вернидуб  i  пильнував  за  ворожими  рухами;  на  цьому
просвiтку вирiзувалась показно широчезна спина i  груба,  жилава  шия,  на
якiй придобно було б гнути обiддя.
   Вернидуб бачив, як  праворуч  вiд  них  уставлялися  на  греблi  подужi
гармати; гармашiв коло них по його рахунку було чоловiка з сотню, а мо,  й
бiльш, та зараз же за греблею при  гармашнiм  обозi  вартувало  з  пiвтори
сотнi пiхотинцiв. Найближчi ж загони головних потуг стояли за  вузьким  та
стрiмким узвозом сажнiв за двiстi вiд греблi, а кiнниця бовванiла ще далi,
сягаючи лiвим крилом аж до хмарищ татарських.
   Козаки  на  засiдах  чули,  як  з  грюкотом  та  брязкотом  з  передкiв
здiймались гармати, як командував i верховодив усiм гвалтовно  не  лях,  а
якийсь чи нiмота, чи, може, француз, як прилетiла на греблю з окопищ перша
бомба, як ударила з дзенькотом у щось металеве i як за вибухом  розляглись
i крики, i лайки, i стогiн.
   - Доброго гостинця прислали нашi,- засмiявся тихо Вернидуб.
   - То, певно, дядько Шрам так вiтаК,- зауважив сусiда.
   - Авжеж, не хто,- пiдмiцнив Вернидуб. А на  греблi  хтось  басом  ляско
зiпав:
   - Проворнiш! Пiднiмiть поранених i  побитих!  Наводь,  намiрюй  на  тих
бестiй першу й другу! Пильнуй! Готуй! От я Пх, псiв...
   - Але тi бестiП... молодець! Браво, браво!  -  проводив  басовi  якийсь
тенор.
   Здригнулася гребля раз, два i грюком  та  громом  заглушила  козакiв  у
пiдвалi; два-три каменi зiрвалося  з  склепiння,  i  посипалась  на  спини
козачi крем'яшня й глина.
   - Уже гавкнули, iроди! - прошипiв Вернидуб, коли змовк гуркiт.
   - А що, як нашим? Докинули? - цiкавились найближчi до його.
   - Не видко, братцi; та, певно, докинуть- гармати у цих гаспидiв  добрi,
здоровi,- з нашого добра накували.
   - ПоскидаКмо Пх у воду! - гукнув Безухий (у його таки справдi одно  ухо
було ятаганом вiдтято).
   - Пождiть трохи, хлопцi,- почав був Вернидуб, а це як грюконе  з  шести
гармат вибух - громом забив  враз  його  голос  i  так  здвигонув  мури  й
склепiння, що в деяких мiсцях засвiтилися щiлини.
   Зараз  за  цим  вибухом  гримнув  другий,  далi  третiй...  i   почався
страшенний пекельний гуркiт i гвалт; усi  iншi  згуки  згубились  у  йому;
козаки понiмiли й поглухли; вони в цьому страшносудному громi тiльки тiлом
вчували, як зрушалось повiтря, як здвигалась земля i як з  усiх  бокiв  Пх
посипало камiння.
   Одна бомба з окопищ ударила саме в склепiння пiд  спуском  i,  пробивши
дiрку аж наскрiзь, застряла, але через щiлини окружнi й прозорi проступила
вода i почала спадати двома чималими цiвками в льох.
   Збентежились козаки, почувши пiд собою воду холодну, яка хоча й поволi,
а все прибувала, заметушились i, спираючи один  одного,  подалися  всi  до
вiддушини, коло якоП лежав Вернидуб.
   - Дядьку Дубе! - кричали йому на вухо найближчi сусiди.- А чи ж  нам  у
холоднiй водi потопати, то краще удармо!
   - Пождiть! Покупайтесь трохи! - вiдгукпув Вернидуб. - З холодноП купелi
ще охотнiш буде грiтись; тiльки-но порохiвницi та рушницi вище тримайте, -
пильнуйте, аби не замокли, - а гасло я дам!
   Вода  все  прибувала  i  заливала  печеру;  вже  лежати  козакам   було
неспромiжно в калюжi, i вони, зiгнувшись пiд  низьким  склепiнням,  стояли
майже по колiна  в  водi,  яка  рiзала  Пм  пекучим  холодом  ноги;  деякi
непризвичаКнi хлопцi тремтiли й цокотiли зубами, другi, навпаки, були нiби
контентнi з цiКП новини, - це Пх бавило.
   - Ач, уже за колiна сягнуло, можна буде  швидко  й  поплавати;  далебi,
чудесно скупатися перед  парнею!  -  вигукнув  один  чуприндир,  мочачи  у
крижанiй водi свою голену голову.
   - Незабаром пiрнеш i з чуприною,  -  вiдповiв  другий,  -  вода  почала
гаразд прибувати - певно, прорвало дiрку цiлком.
   Вернидуб тим часом пильно зорив, як густий дим з  пострiлiв  по  греблi
туманом слався i заволiкав ПП геть бiлою  хмарою;  коли  вона  непросяжною
пеленою окрила все чисто,  так  що  й  найближчi  очерети,  й  речi  в  Пй
потонули, Вернидуб пiдлiз, розкидав награмасаний у пролазi камiнь i  стиха
гукнув:
   - Ану, тепер, хлопцi, за мною - пора!
   Нiким не помiченi, сорок завзятцiв викралися з темного льоху  i  нишком
по скосу за млином на греблю дiстались. Тут було трохи-трохи не виявив  Пх
ворожий вартовий, що безпечно собi люльку палив,  так  курiнний  похопився
завчасу пронизати йому перса ножем i зупинити  його  сполоханий  окрик  на
пiвгуку.
   Ушикувавшись на греблi, наготувавши стрiльбу i взявши кинджали у  зуби,
нашi  запеклi  шибайголови  наближалися  потай  до  гарматнi.  Густий  дим
дозволив  Пм  надiйти  крокiв  на  двадцять,  i  козаки,  зробивши   вибух
смертельний, кинулися з гуком та гвалтом на  переляканих  жахом  гармашiв.
Отi голенi голови з гадюками-чупринами на повiтрi, отi виряченi  пекельною
лютiстю очi,  отi  пiднесенi  руки  з  ятаганами,  кривими  шаблями,  отой
нелюдський регiт i гик,  з  яким  вони  в  курявi  на  ворогiв  остовпiлих
метались,- здавалось, належали до втiкачiв з самого  пекла  i  цiпили  все
надокола жахом. Без вiдсiчi, безборонне всi гармашi були посiченi  шаблями
впень, потрощенi келепами; кинулась була до помочi щонайближча сотня,  так
козаки ПП привiтали таким чортячим наскоком, що  оборонцi  вмить  накивали
п'ятами, та марно: здебiльша Пх лишилось на греблi i скрасили ПП геть  усю
червоною кров'ю,  деякi  попадали  у  ставок  на  глеПсте  дно,  i  тiльки
хто-не-хто вiд бiди втiк, галасуючи зопалу, що незлiчимi богунськi  ватаги
греблю добули.
   Поки Вернидуб порався з нiмцями та ляхами,  левенцi  лагодили  гармати:
заклепували цвяхами запали i вiдбивали келепами панiвки.
   - Гепай Пх усiх у ставок, - певнiша рiч! - верховодив Вернидуб.
   - А може б, хоч  одну  дотягти  нашим?  -  завважив  один  козак,  весь
обляпаний кров'ю.
   - Чи не здурiв ти? - сперечив Вернидуб.-Та ти ще спробуй  дотягти  своП
ноги, то й то буде з тебе!
   За хвилину всi гармати з грюкотом i виплеском шубовтались i зникали пiд
пiнявими хвилями у ставку.
   - Ну, лицарi, справили справу, а тепера час i назад в  ноги,  -  квапив
завзятцiв своПх Вернидуб,- нам уперед через  хмарища  ляхiв  та  татар  не
пробитись,  а  марно  гинути  жаль,  так  спробуКмо  по  той  бiк   ставка
прокрастись до своПх на пiдмогу.
   - Чому не спробувати? Спробувати! - вiдгукнулись  козаки.  -  "Втiк  не
втiк, а побiгти можна".
   - Тiльки ось двох наших забито, а трьох поранено,- зауважив  Безвухий,-
не лишати ж Пх на знущання, пане отамане?
   - Мертвих у ставок вкинути,  а  поранених  узяти  на  плечi  з  собою,-
постановив Вернидуб.- Та проворнiш, он уже ляхи наступають.
   Дiйсно, крiзь опавший злегка до землi дим можна вже було проглянути, як
густими лавами пiхота насовувалась до греблi, а  кiннота  з  другого  боку
бчертом наступала, аби вiдрiзати вiдступ. Козакам iще  щастя  сприяло,  що
вороги,  збентеженi  й  здивованi  зухвалим  нападом  степових   "чортiв",
надходили дуже поволi, з великою осторогою, - сподiвались на  велику  силу
козачу.
   А козаки, окритi димом i млою, щасливо греблю  минули  i  майже  бiгцем
прямувати стали другим  берегом  до  окопищ;  уже  перейдено  було  бiльшу
частину шляху, коли ляхи постерегли, що тiльки  горстка  одна  забiсованих
колiПв такий розрух вчинила. З прокльонами i з криком до  помсти,  добувши
шаблi, двi сотнi драгонiП понеслося на цих зухвальцiв, i нiякий би опiр не
спинив Пх смертодайноП сталi, коли б не знайшлась несподiвано по шляху  Пм
ковдобина, що ПП не завважила якось погоня; першi конi,  що  наскочили  на
неП, попадали, а через них i другi ряди - то перекидались,  то  плутались,
то розбiгалися врозтiч.
   Тим часом, поки цi двi сотнi, повикидавши покалiчених коней, шикувались
задля нового нападу, Вернидуб добiг до одноП  досить  вузенькоП  коси,  що
врiзалася у ставок; зупинився вiн на краю i наказав козакам покидати  тяжу
у воду, а самим плисти через став до окопiв, умiстивши мiж Дарами  плавцiв
i поранених; сам же вiн з тими, хто захоче,  зостанеться  тут  -  зупинити
драгонiю  i  тим  захищати  вiдступа.  З  Вернидубом  побажало  одинадцять
чоловiка лишитися, а решта вирядилася  уплинь,  один  тiльки  з  поранених
вiдпрохався зостатись.
   - Мене, братцi,  не  берiте  з  собою,-  прохав  вiн  товаришiв,-  менi
перебито обидвi ноги, я i в дорозi, i вдома буду  тiльки  на  перешкодi...
покиньте мене краще тут та покладiть навкруги набитих рушниць штук  п'ять,
а то й десять; дак поки нашi левенцi будуть стояти, то й я, може, кiлькоро
гривакiв укладу i не з порожнiми руками на той свiт прилiзу...
   Так i зробили: посадовили його з рушницями на купинi в  кутку,  а  самi
кинулись уплинь другого берега досягати.
   Не забарилася наскочити  й  розсатанiла  драгонiя  i  кинулась  на  цих
дванадцятеро шаленцiв;  призначенi  смертi  грюкнули  враз  iз  рушниць  i
пiдставили довгi списи; кiль-коро коней упало й загородило тiсний  прохiд,
а другi кинулись уплинь... але й тут перших зустрiчав спис або куля...
   Недовго, проте, здолало дванадцять  чоловiка  такiй  силi  противитись:
ближчi напасники падали, але другi злазили з  коней,  бiгцем  добiгали  до
обложених i  навiжено  кидались  урукопаш.  Стали  козаки  колом,  спинами
досередини, персами до ворогiв,  i  давай  працювати  списами.  Не  одного
розсатанiлого драгуна з яскравою шаблею у руцi пiднято було догори  списом
i скинуто, мов снопа, у воду, не одного ще  й  перед  списiв  валив  кулею
додолу Безногий... Але все ж  таки  багато  списiв  уламалось  вiд  трупа,
багато завзятцiв з сталевого кола поклонились рiднiй землi вiд куль, якими
посипали Пх з берега вороги.
   - ПостоПмо ж до краю, братцi, за вiру i вмремо,  як  лицарi,  чесно!  -
покрикнув Вернидуб, ухопившись за мiцний держак.
   - Умремо, батьку, як слiд! - вiдгукнулись товаришi дружно.
   Блиснули у руках у козачих кривулi, засвiрготiли леза в повiтрi блиском
холодним, та на кожне ж з них впало  десять  других;  розлiгся  в  повiтрi
брязкiт вiд крицi, хруст вiд келепiв, хрнп вiд прокльонiв i стогiн...
   Сивий запорожець Безвухий уже чотирьох шляхтичiв пишних шаблею вклав, а
лiвицею встиг i двом нiмцям встромити кинджала, але догодила й йому  криця
шляхетська у лiвий висок, i сп'янiв козак вiд того чоломкання, випустив  з
дужоП руки омочене у кровi лезо  i  безвладно  рухнув  на  землю.  Молодий
чорнобровий козак, що з ухмiлкою постачав пообiруч смертельнi  дарунки,  з
ухмiлкою ж полiг  на  Безвухого;  страшенно  захрiп  i  рябий  запорожець,
закотивши пiд високий лоб своП  очi  орлинi;  повалився  за  ним  услiд  i
Лопата, не постерiгшися з тилу кривулi, яка розпанахала йому спину  аж  до
вiрного серця...
   Тiльки двоК ще з Вернидубом стояло та третiй, Безногий,  все  сидiв  ще
мiж трупом i часами посилав у перса ворожi незрадливу кулю...
   - Гей! Продаймо себе щонайдорожче!  -  крикнув  Верни-дуб  i,  зiбравши
останнi сили, ринувся  у  окружню  юрбу;  за  ним  кинулись  разом  i  два
товаришi.
   Осатанiвши вiд скаженого скруту, з нелюдською силою  стали  локшити  цi
леви все, що Пх оточало: Пх велетенськi пбсiки  розбивали  надвоК  голови,
розкраювали молодi вродливi обличчя, розвертали перса  могутнi;  пораненi,
покривавленi перебiйцi все ще рушали вперед пiд блискавками  навислоП  над
Пх чолами крицi... Але ось у одного товариша якось лiниво пiдвелась  шабля
угору, та на пiвколi зупинилась  на  мить  i  спустилась  безсило  додолу,
другий товариш присiв чогось i собi, самий тiльки Вернидуб  все  ще  махав
перебитим геть лезом, аж ось i йому на  голову  впав  з  хрустом  тяженний
обух, та похитнувся дуб i полiг, зваливши  розгоном  свого  мертвого  тiла
якогось шляхтича в смерть.
   Озвiренi, розсатанiлi вiд страшного опору ляхи з ненавистю кинулись над
козачим трупом  знущатись  i  наскочили  якось  ще  на  живого  Безногого.
Завзятий ватажок батави пiдбiг до його  перший,  бажаючи  живим  узяти  на
дратiвлю; але напiвсконалий Безногий, що  вже  кров'ю  зiйшов,  змертвiлою
рукою пiдняв ще раз пiстоля i  послав  ватажку  у  самiсiньке  серце  кулю
прощальну... Зблiд молодий пан i посунувсь на руки жовнiрам, та  покотився
до нiг його i Безногий, порубаний, посiчений шаблями...
   А плавцi вже досягали до свого  берега  i  радiсно  вiталися  з  своПми
братами, яким вони добре воза доклали; тiльки-но двоК з найтяжче пораненим
серед ставу барились i безнадiйно задубiлими на  кригу  руками  гребли  по
зимнiй водi, що снiговою кашкою вже шерхла.
   - Братцi! Пустiть! - став нещасний проситись. - Все одно не дотягти вам
мене...
   - Як же так кинути?  -  сперечив  йому  пiдручний  плавець,  якому  вже
забивало дух вiд утоми. - Та, Пй же богу, менi на днi буде й  спокiйно,  а
ви й там станете у пригодi. I - Чи не правду пак  каже  Книш?  -  зауважив
другий.
   - Правду, братцi, святу правду! - стогнав поранений.- Все одно менi вже
на свiтi не жити.
   - Ну, так бувай здоров, друже, та нас жди!  -  попрощались  товаришi  i
кинули пораненого на волю; вiн зразу й пустився на дно, лишивши  на  плесi
води  кiлька  кiл,  якi  розходились,  коливаючись,  i  зникали  навдалi.I
знялась, полетiла козача душа за своПми подругами услiд за хмари високi до
невiдомих i недосяжних просторiв...



   VIII

   Сивий, зовсiм лисий дiд стояв у бiйницi роговоП башти i  пильно  стежив
старечими очима за  боротьбою;  бiля  його  стояла  блiда,  зi  зцiпленими
зубами, з божевiльне уткнутим в пригород поглядом Катря; вона не почувала,
де вона стоПть i ще робиться навколо. Душа ПП, покинувши тiло,  здавалось,
тiнню  лiтала  над  пригородом,  шукаючи  межи  уламками  свого   дорогого
хорунжого. Орися стояла сама, трохи  вiддалiк  вiд  цiКП  групи,  спершись
головою на камiнь, зосереджена в самiй собi, застигла в однiм охопившiм ПП
iстоту почуттi; вона зимно дивилася  на  тусьменiючу  далину.  Скоро  грiм
гармат, що нiс округи смерть i  розрух,  зненацька  несподiвано  замовк  i
завмер перекотливою луною. Орися очунялась i  обернула  здивованi  очi  на
греблю; там,  в  чаду,  вона  спостерегла  щось  надзвичайне,  а  водограП
скаламученоП води пiдказали Пй, що це штуки молодцiв-запорожцiв.  Слiдуючi
прояви лицарського герцю та скаженоП, смертельноП боротьби визвали  на  ПП
блiдi щоки фарбу задоволеноП гордостi i захвату. Вона пiдiйшла до  дiда  й
велебно промовила:
   - Дiду! Ви, що вже нажились на своПм вiку i своПми дiлами придбали собi
славу, можете вмерти тепер радiсно, з великою втiхою. З такими дивовижними
душами, як он тi, бути в однiм мiсцi - надмiрне щастя!
   - Велике щастя, дитино моя,- вiдповiв зворушений дiд,- велике! Не  вмре
наша широка УкраПна, коли вона родить таких синiв i таких дочок, як ти!
   - Я Ще не вспiла, дiду, нi натiшитися  життям,  нi  зробити  нiчого  на
користь моПй бiднiй УкраПнi...
   - Ще зробиш,- сказав прорбчо дiд.
   - Нi, нi! Час мiй урвано, i вже надходить його близький кiнець;  одного
тiльки б прохала я в бога - зумiти вмерти так, як умiють вмирати  нашi  не
знаючi жаху орли.
   Саме тодi, як упав  Вернидуб,  з  мiстечка  розiтнувся  глухий,  довгий
вибух; в повiтрi почулося якесь чудне гудiння, змiшане  з  свистом,  i  по
водi коло  польських  драгунiв  в  багатьох  мiсцях  пiдскочили  бризки  i
бульбахи; четверо коней впало, останнi жахливо метнулися вбiк. Сполохались
уцiлiвшi драгуни i прожогом помчалися до млина, втiкаючи вiд картечi.
   - А чи не можна, дiду, от з цiКП плющихи послати Пм гостинця навздогiн?
- спитала дiда Орися.
   - Нi, не повернеться,- сказав дiд,- вона наведена лише он на той шлях.
   Усi глянули праворуч на шлях, що йшов понад самою бескидою, i  побачили
наближаючогося вершника на баскому конi i в  блискучому  панцирi;  за  ним
Пхали два шляхтичi, улани й кiлька татар. Уважаючи на гармидер бойовий, що
стояв над берегом  озера,  перед  очима  з  цього  боку  замку,  на  мурах
вартових, вершники пiд'Пхали занадто близько i почали  розглядати  мури  й
окопища.
   - От цих добре можна шелеснути,- сказав дiд, i Орися  запалила  з  його
люльки гнота.
   - Стривай! - скрикнула Катря, пильно придивляючись до стрункоП  постави
вродливого лицаря.- Не пiднось гнота! ЗнаКш, хто це?..
   - Неприятель, ворог нашого народу,- байдуже вiдповiла Орися.
   - ЗнаКш хто? - хвилювалась все бiльше подруга.- Це Антось, це Корецький
твiй... Скарай мене пречиста дiва, коли брешу!
   Мов ток електричний пробiг по нервах  Орисi;  вона  опустила  запалений
гнiт на плахту i, захистивши лiвою рукою  очi,  вп'ялась  у  цього  лицаря
поглядом... Так, сумнiву нема,- це вiн, ПП брат, ПП друг, ПП...  коханець!
Це його чудовi, глибоко заглядаючi в  душу  очi;  це  його  русявi  кучерi
вибились з-пiд шолома; це  його  ухмiлка  осяваК  теплом  благороднi  риси
молодого обличчя...
   Чимсь гарячим сповнилось ПП затрiпотiвше серце  i  вогнем  розлилося  у
грудях, примусивши зашарiтись  червоною  зорею  ПП  блiдi  лиця,  блиснути
чорним алмазом очi; груди сколихнула хвиля забутого щастя...
   Весна, сп'яняючi пахощi квiток, лагiдне сяяння  мiсяця,  тихi  розмови,
радiснi  мовчання  пiд  дзвiнке  тьохкання  соловейка  й   цi,   дивлячiся
закохано-велебно, очi, - все це промайнуло в одну  мить  в  ПП  запаленому
мозку.
   - Орисю, вiн, либонь, пiзнав тебе! Дивись,-  хвилювалась  Катря,-  який
вiн славний, коханий твiй...
   Буцiм нiж перевернувся в серцi Орисi, фарба  збiгла  з  ПП  обличчя,  i
брови суворо нахмурились.
   - Коханець! - вiдгукнулась вона глухим голосом.- Зрадник! Невiра!
   Вона на хвилю спинилась, почуваючи нелюдську муку, i,  перемiгши  бiль,
приставила до полички гнота.
   Гримнув вибух, двоК вершникiв  впало.  Дiд  обняв  оскаженiлу  Орисю  i
надтрiснутим вiд здавлених слiз голосом сказав:
   - Вище вiд цiКП любовi до своКП вiтчизни, дитино моя, немаК на свiтi!
   Прискакав до греблi воКвода Чарнецький; в лютостi, не знаючи,  на  кому
зiгнати свiй гнiв страшенний, звелiв вiн негайно запалити млин i  дозволив
летючим загонам укупi з татарами  сплюндрувати  i  зрабувати  всi  окружнi
селитьби, не милуючи нiкого, навiть кiшки.
   - Ясний гетьмане,- обернувся вiн до пiд'Пхавшого Лянцкоронського,-  моК
передчуття справдилось - жменя проклятого бидла заподiяла новi рани  нашим
славним бойовим силам!
   - Так, я бачу,- сказав з сумною ухмiлкою  Лянцкоронський.  -  3  Марсом
жартувати не можна, як бажаК того отаман коронний; до того ж, опрiч мiцних
природних позицiй, Бушу ще боронить не жменя бидла, як Кгомосць мислить, а
жменя левiв!
   - О, це гiКни - не леви! Вони заплатять менi сторицею за кожну краплину
кровi шляхетного славного лицарства!
   - Доки вони заплатять, багато ще проллКться  цiКП  шляхетноП  кровi!  -
вiдповiв замислено польний отаман i пiсля невеличкого перестанку додав:  -
Чи не можна б для виконання цiКП навiженоП i безцiльноП вигадки вжити  хоч
татар?
   - На штурм вони не пiдуть, та й мiсцевiсть не дозволить менi розгорнути
своП сили! - вiдповiв Чарнецький. - Помiж ними i так вже чути нарiкання, i
я дозволив кiльком загонам понишпорити в околицях.
   - РуПна, одна руПна, i новi болячки ойчизнi, i  новi  краплi  отрути  в
серця розлютованих дiтей великоП i славноП колись Польщi! - зiтхнув  важко
Лянцкоронський.
   -  Не  дiтей,  а  гадюк,  ясний  гетьмане,  -   вiдповiв,   скипiii-ши,
Чарнецький, i полум'я нелюдськоП ненавистi свiргонуло  в  його  очах.-  Я,
проте ж, придумав для них частування, услiд за котрим пiдуть i татари.
   - Яке ж? - зацiкавився гетьман.
   - Я от цю саму греблю звелю розкидати, одним вибухом висадити у  вирiй,
випущу всю воду з озера в провалля, i тодi суходолом полiзуть i  татари  i
дощенту знищать це гадюче кубло!..
   - Люто придумано, пане воКводо! - завважив гетьман. - Саме пекло навело
тебе на цю думку...
   - Воно ж завтра i  потiшатиметься  на  бенкетi  кривавому,  коли  пiсля
розруху  з  гармашнi  вашоП  вельможностi  сарана  налетить  ззаду!  -   I
Чарнецький так злорадо, з таким запеклим  сказом  зареготався,  що  навiть
здригнувся вiд жаху Лянцкоронський i раптом повернув коня.
   Коли  вже  стемнiло  зовсiм  i  нових  нападiв  навряд  чи  можна  було
сподiватись, Орися пiшла до своКП свiтлицi в роговiй  баштi  i  по  дорозi
зустрiла бабусю.
   - Вклонявся тобi, доню, батько твiй, - сказала бабуся, поцiлувавши свою
Орисю в чоло,- i звелiв  переказати,  що  господь  бог  огрiваК  Пх  своКю
ласкою, що не б'Кться страхом козаче серце i не слабшаК силою  дух,  що  й
тобi вiн його посилаК вкупi з батькiвською молитвою.
   - Спасибi тобi, неню, за переказане  вiд  його  слово,-  обняла  бабусю
Орися,- воно ще надаК менi сили; отцева й  матчина  молитва  зi  дна  моря
вертаК, з тяжкоП неволi визволяК... Що  ж,  як  там?  -додала  Орися.-  Чи
багато постраждало за правду?
   - Њ вже таки чимало в божому раю, - зiтхнула глибоко бабуся,  похитавши
головою.
   -  Так,  в  божому  раю,-  пiдмiцнила  Орися,  здiйнявши  до  млистого,
неосяжного  небосхилу  своП  велебнi  очi,-  я  цьому  глибоко  вiрю,-  i,
помовчавши трохи, спитала: -  Ну  а  як  же  там  окопища,  ще  не  зовсiм
розваленi? А з гармат чи вцiлiла ж хоч одна?
   - Окопища розвалено, але Пх уночi полагодять;  а  з  гармат  же  тiльки
товстопузиха ще держиться  та  баба,  останнi  ж  усi  пiдбитi,-  говорила
спокiйно бабуся,- а то й Пх якось прилаштують... Еге, я й забула,  про  що
мала казати,- заметушилась бабуся,до тебе батько прислав двох поранених...
   - Де ж вони?
   - Отам, коло твоКП свiтлицi.
   - До смертi раненi? Так треба ж  зараз  Пм  запомогти  або  по  батюшку
послати,- стривожилась Орися.
   - Ранено Пх здорово: у одного голова шаблюкою розрубана,  а  в  другого
нога,- повiдала бабуся,- але вони не  гоПтися  прийшли,  а  допомогти  нам
оборонятися.
   - Все ж таки треба  б  перев'язати  i  заживити  Пм  рани,-  клопiтливо
говорила Орися, пiдходячи до  свiтлицi,  i  зустрiла  на  порозi  ПП  двох
козакiв - одного, переправленого вплинь, з загону Вернидуба, а  другого  з
загону хорунжого.
   - Вiтаю вас з славою, лицарi,- сказала Орися .привiтно,- i заздрю вашiй
славi!
   -  Не  заздрiй,  панно,-  вiдповiв  молодий  ще  козак   з   зав'язаною
скривавленим рукавом головою,- слави тут про  всiх  не  забракне,  але  от
тiльки треба приготуватись i вам к завтрiшньому дню.
   - Як? Хiба вже пригород не може триматися надалi? - спитала  неспокiйно
Орися.
   - Поки зможе - втримаКться,- зауважив  другий  ранений,-  але  проте  ж
супроти  такоП  хмари  далеко  не  посунеш;  вони  ж,  антихристи,  тепера
розлютувались, так будуть дошкуляти страх як,- тож, стало  буть,  i  треба
приготуватись, щоб почастувати Пх як слiд.
   - Та хоч вiдпочиньте трохи та дайте я з бабою перев'яжу вам рану.
   - Не варто, панно,- вiдповiв молодий козак,- на одну нiч i працi шкода,
все одно завтра новi будуть.
   - Правду кажеш, хоч i молодий,- зауважив з усмiхом сивий сiчовик.Так от
що, дочко, рани нехай самi собi гояться, коли хотять, а ти нам покажи,  де
лежать колоди, Пх треба розкласти як слiд, так от ми й поможемо,  бо  воно
хоч i ваш брат теж не дасть собi межи очi наплювати, але проте  ж  сили  у
вас супроти нашоП нiбито й менше... oil воно що! Та й  цебри  задля  смоли
треба приготувати, дров наносити, корякiв придбати,- от коло  цiКП  справи
постараКтеся й ви, молодицi. Ну й весело промине  останнiй  день,  далебi,
весело!..
   - А ви, дядьку, й радi,- спитав, пiдморгнувши, молодий,- що i в останню
дорогу послав нам бог молодиць?
   - Авжеж, радий! Чого менi  брехати?  Присяйбi,  радий,-  згодився  щиро
старий,- веселiш, одне слово, веселiш!
   - Спасибi вам, дiду, i тобi, лицарю, що не гребуКте  нашою  кумпанiКю,-
сказала  з  ухмiлкою  Орися,-  ми  вам  вiрними  помiчницями  будем  i   в
братерськiй дорозi не завадимо, бо там простору доволi.
   - Певно! - пiдхопив дiд.- Ну, поведи ж нас,  розумнице,  покажи  все  i
попорядкуй, бо тебе батько тут головою настановив.
   Орися вкупi з сiчовиком i молодим раненим пiшла назад до мурiв баштових
i показала в трьох мiсцях складенi колоди  i  бруси,  а  бабуся  вiдчинила
комору, де береглись цебри, коряки, шаблi, списи, булави  й  iнша  холодна
зброя. Щоб перенести все отеК, було виряджено  ще  двадцять  молодиць  пiд
проводом  бабусi  й  два  десятилiтнiх  хлопцi  для  переведення  наказiв.
Упорядкувавши все i запевнившись, що робота пiд кермою сiчовика  й  козака
закипiла та що для ПП виконання сил вистачаК, Орися загадала собi ще  пiти
до отця Василя поговорити з ним рiшуче i вислухати його останньоП  поради;
вона пiшла праворуч, по дорозi до церкви, i спинилась недалечко  вiд  неП,
коло глухого муру.
   Надворi вже стояла нiч, тиха й  морозяна.  Небо  було  чисте  й  зорiло
мiльйонами блискучих i тихих вогникiв,  тiльки  на  заходi  з  краю  обрiю
темнiло вiдiрване пасмо хмари та на сходi в  трьох  мiсцях  блимала  зоря,
розливаючись кривавим вiдблиском угору. Орися повними грудьми  вдихнула  в
себе хвилю свiжого повiтря  i  почула,  як  у  тiлi  ПП  знов  прокинулись
життьовi сили, рiвнiше забилося серце,  швидше  потекла  кров  i  свiтлiше
стало в головi, але вкупi з  прокинувшимися  силами  прокинувся  в  неП  i
страшний душевний бiль - приплив пекучоП i безпорадноП нудьги, нестерпучих
гризот, котрi доти були приголомшенi нервовим запаленням; серце  трiпотiло
i стукало, як молоток, забиваючий цвяшки в  трунову  дошку.  "Знай,-  наче
вибивало воно,- надi мною ти безвладна; ти змогла пiдвести руку  на  свого
бога, могла залiзом розбити цей коштовний келих, ниточений для втiхи,  для
щастя, але вiдiйняти в мене його образ ти не могла i не  зможеш:  вiн  тут
вiчно царюК i вмре хiба тiльки з останнiм ударом моПм!"
   "Так, я люблю його,- промайнуло у неП в головi,-  його,  зрадника  моКП
вiтчизни, цього КаПна, що пiдняв камiнь на брата,-  я  все  ж  таки  люблю
його! МоП лиця горять соромом за його, а я все-таки люблю...  Невже  ж  це
почуття дужче вiд мене? Невже ж i пiсля смертi... Та чи вбито ж його?  Хто
впав?.. Вбито, вбито!..- Вона провела холодною рукою по  гарячому  чолi  i
вiдкинула назад свою косу.- Ох, Антосю мiй, любий, коханий! Нащо  все  так
сталося? Нащо твоя злочинна рука тепер безвладно лежить на холоднiй землi?
Нащо твоП чудовi очi застигли мутними крижинками? I нащо ж поклала тебе на
козачому степу сестра ж твоя i подруга? Чому не лягли ми разом з  тобою  в
домовину, переступаючи порiг цього життя  з  вiрою  одно  в  другого  i  з
ухмiлкою раювання?! О, яка смертельна нудьга, який нестерпучий бiль!.."
   Орися схопилась руками за груди, буцiм хотiла спинити в них  трiпотiння
серця, задавити цю пекельну муку. Непрохана  сльоза  повиснула  на  довгих
вiях; блукаючий погляд упав униз i втонув у чорнiючiм  проваллi,  а  думка
шепотiла щось непевне: "Нащо ж зосталась я сиротою?  Нащо  менi  ця  зайва
година життя? Та в нiй же, в цiй недовгiй годинi, стiльки  мук  i  нудьги,
скiльки й довге безрадiсне життя не вмiстило б!"
   Вона зробила крок,  другий  i  на  мить  спинилася  на  самому  краю...
Спинилася i одеревенiла  вiд  жаху;  але  не  вид  смертi  ПП  вжахнув,  а
свiдомiсть своКП хвилевоП легкодушностi, свого  себелюбного  i  злочинного
перед другими замiру.
   "Як? - мигнула в неП думка. - Ще один крок - i я зробилася б  такою  ж,
як i вiн, зрадницею вiтчизни?! Менi доручена доля моПх братiв, а я  думаю,
як би самiй швидше спекатися турботи, як би збутися тiльки свого  власного
горя,- коли ж воно нiкчемне,  мiзерне  перед  великим  горем  моКП  бiдноП
краПни... Нi! Геть вiд мене ця гидка легкодушнiсть!!" I вона твердою ходою
зiйшла з замкового муру, прямуючи до церкви.
   Орися увiйшла в пiввiдчиненi дверi i стала бiля лiвого криласа.
   В церквi було тьмяно i сумно; одна лише лампадка миготiла перед образом
пречистоП матерi, освiчуючи стиха ПП лагiдний образ i граючи блищиками  на
срiбнiй ризi. Отець Василь стояв навколiшках, упавши ниць перед владичицею
неба, розважницею наших слiз i туги; вiн молився мовчки, але Орися  знала,
за кого з душi його лилася молитва i летiла поза межi всесвiту.
   Орися затримала своП очi на божественному дитятку, що принесло на землю
мир i дало людям ласку.
   Отець Василь пiдвiвся, приложився до образа  i  хотiв  був  пiти  перед
вiвтар, але його спинила Орися.
   - Я до вас, панотченьку,сказала вона рiвним, спокiйним голосом,  -  мiй
батько прислав з пригороду двох козакiв для останньоП оборони з нами замку
- очевидячки, кiнець наш прийшов!
   - Усе зважено на вiдвiчних терезах, - вiдповiв стиха  отець  Василь,  -
без волi творця нi Кдиний волос не впаде з голови нашоП.
   - Панотче! Я без супереки скорюся його святiй волi i  донесу  до  кiнця
хрест, менi вложений.
   - Не треба, проте ж, тратити надiП,- казав далi батюшка, - закони  божi
- недослiдженi.  Що  для  нашого  грiшного  ока  вбачаКться  неможливим  i
необорним, те одним подихом уст божих  знищуКться  в  порох:  хто-бо  Ксть
бiльший вiд господа i де джерело любовi!
   - Батюшко, отче святий! - сказала тремтячим голосом Орися.  -  Я  вiрю,
глибоко вiрю...
   - I вiра твоя спасе тебе! -сказав  пророчо  батюшка.  Орися  поцiлувала
побожно батюшкову руку i спитала пiсля невеличкого мовчання:
   - Чи не дасте, панотченьку, яких наказiв? Може, треба  що  сховати  вiд
вовчих зубiв або переказати кому з наших яку тайну,- бо  часу  ж  лишилося
одна тiльки нiч.
   - Нi, дочко моя, вiд цих гiКн  не  сховаКшся,  -  вiдповiв  з  журливою
усмiшкою батюшка,- вони все спалять i зриють дощенту, з могил  повитягають
покiйникiв... А от  що  хiба  тобi  повiдаю:  пiд  цiКю  церквою  викопано
глибокий льох, i вiд нього ведуть чотири хiдники до кожноП башти.  Вхiд  у
цей льох - за лiвим притвором; там К  камiнь,  а  пiд  ним  драбина,  далi
залiзнi дверi, а за ними - головна комора, з неП К  й  потайний  вихiд  до
одноП печери, зовсiм закритий терном, що понад ставом росте;  от  i  ключi
вiзьми, - скiнчив батюшка, вiддаючи два ключi Орисi.
   - Що ж там, у тiм льоху? - спитала вона з цiкавiстю.
   - Великi пороховi складницi, припаси Богуновi...
   - О? Так я туди пiду! - скрикнула, здригнувшись, Орися.
   - Пiди, пiди! Заховайся, голубице моя, вiд  яструбiв,-  сказав  ласкаво
батюшка,може, i врятуКш собi життя. Ти маКш право берегти себе, бо ще ж  i
не жила на свiтi...
   - Нi, панотче! - спалахнула Орися.-  Хай  впадуть  прокльони  i  вiчний
сором на тую голову, хто подумаК рятувати собi життя, коли всi  призначенi
на смерть i муки! Треба всiм стояти за нашу святиню до останнього i опiсля
разом чесно усiм полягти в братерськiй могилi! Нi, отче святий,  -  додала
вона, - не про своК життя турбуюсь я - воно для мене  бур'ян  i  тернiй...
Накрийте мене Кпiтрахiлем, хай вiн укриК вiд бур мою душу i пiдкрiпить моП
сили!
   I отець Василь накрив Кпiтрахiлем схилену голову i, знявши до неба очi,
жалiсно сказав:
   - Укрепiть ПП, сили небеснi, i окрилiть душу Пй, херувими!



   IX

   В пригородi за пiвнiч кипiла хаплива робота: пiдсипали вали, плели новi
тури, лагодили вози, клали прямо долi безнадiйно  пiдбитi  гармати,  а  до
других станки з-пiд возiв  пiдставляли.  Перев'язали  собi  звечора  рани,
випили за дозволом отамана горiлки з  порохом  i  лягли  вiдпочити,  маючи
право на  пiльгу;  на  щастя,  Пх  було  небагато:  поки  спинив  Вернидуб
канонаду, покотом лягло шiсть козакiв та ще  ломаччям  з  возiв  та  турiв
п'ять було ранено. Для вбитих вирили вже  другу  могилу,  i  отець  Василь
пiзно вночi сходив у пригород в другий раз, аби над  першими  братерськими
могилами вiдспiвати вiдправу. При тусьменнiм  свiтi  трьох  лiхтарiв,  пiд
широко розгорнутою вгорi над головами молiльникiв ризою,  осяяною  зорями,
тихо й журно велась вiдправа. Схиливши понуро пiдголенi та чубатi  голови,
стояли довговусi козаки й побожно клали хрести на своП груди могучi.  Тихо
прорiкав панотець, що душi тих, що життя своК положили в боротьбi за вiру,
"в  селенiях  горних  упокояються";  тихо,  дрижачим  голосом  спiвав  дяк
"житейськеК море воздвизаКмоК"; тихо шепотiли козаки "вiчная пам'ять"...
   У грудях Пх, мов криця, загартованих, мимоволi вставало передчуття,  що
завтра i вони також поляжуть на сiчовiй нивi i нiкому буде Пх поховати,  i
хоч як вони байдуже не дивились на  життя,  але  проте  ж  обличчя  смертi
викликало в Пх неприязне враження, навiвало якусь тяжку задуму  i  смуток.
Коли все в пригородi  затихло  i  потомленi  нiчною  хапливою  працею  усi
зборонцi, крiм  вартових,  положились,  щоб  хоча  трохи  вiдпочити  перед
останнiм рахунком з бурливим життям, тодi й старий  сотник  пан  Завiстний
примостився був на своКму возi, вкрившися вiд морозу кожухом, але  сон  не
злiтав йому на очi, i лише думи чорною хмарою  обсiдали  йому  голову,  не
даючи нi на хвилину спокою.
   Орися, його Кдина дочка, Кдина втiха i радiсть, невiдступне стояла йому
перед очима й дивилася таким м'яким, замисленим,  таким  глибоко  люблячим
поглядом у душу, що серце старого сотника стискалося незнайомою нудьгою  i
щемiло незвиклим жалем.
   Вiн  заспокоював  себе  тiльки  тим,  що  ненадовго  ж,  мовляв,   вони
розстаються,- за кiлька хвилин i побачаться,- але поруч  з  цiКю  глибокою
вiрою виринали десь з тiнi  не  то  непрохана  непевнiсть  чогось,  не  то
бентежний страх невiдомостi...
   - Ат, що буде, те буде, - сказав сотник, - а буде те, що бог  дасть!  -
I, заспокоКний трохи цим афоризмом, вiн  набив  люльку  i  почав  смоктати
мiцний, задурливий тютюн; але й жорстока мархотка не втишила йому  нервiв:
турбота за Орисею все ж таки точила йому серце.
   "Не вiддасться вона в руки живою, о,  не  вiддасться!  -  запевняв  вiн
себе.- Не такiвська вона, батькова дочка! От тiльки що молода,  не  вспiла
ще призвичаПтись до смертi... Боронь боже, якщо вона  прогаПть  хвилину  i
ПП, голубоньку, схоплять цi бузувiри, цi пси-кровожери... Ховай боже! Адже
ж не пошанують вони анi молодостi ПП, анi вроди: назнущаються над ПП тiлом
чистим, насмiються над ПП душею непорочною,  натiшаться  ПП  муками...  О,
захисти ж ПП, царице небесна, вiд цiКП ганьби, вiд цього катування!"
   Збентежений сотник навiть випустив люльку з рук i пiдвiвся на возi.
   "Краще пiти зараз i самому ПП вбити, одним махом визволити вiд мук,  що
мають Пй статись... Так, так, це лiпше, то й менi легше буде на  той  свiт
прямувати,- принаймнi в останню хвилину життя  не  здригнеться  серце  вiд
жаху за долю дорогоП дитини! Ще вспiю..."
   Сотник рiшуче встав, але новий приплив думок знов зупинив його.
   "Нi, - мiркував вiн,- у неП самоП не здригнеться  рука  вiдiбрати  собi
життя, коли той час прийде;  я  в  цьому  певний;  так  навiщо  ж  завчасу
вкорочати Пй це життя? Може, воно ще й потрiбне,  може,  ще  i  в  пригодi
стане своПй УкраПнi?.. Адже ж там,  в  оселях  творця,  в  книзi  свiтовiй
записана доля кожноП людини, i нiхто, нiхто не посмiК викреслити в нiй анi
жодного слова..."
   Сотник сперся на воза i обвiв очима по темрявiй далинi; там  теж  ледве
примiтне мигтiли вогники,- знати, й ворог не спав, дбаючи  про  своП  новi
смертодайнi сили; в морозянiм, тихiм повiтрi далеко  чути  було  дзюрчання
збуваючоП води; це дзюрчання звернуло на себе сотникову увагу.
   "От iроди! Яку сатанинську штуку придумали!  Певно,  спускають  воду  з
ставу, щоб i звiдти ударити!.. Проте ж хiба не все одно, яку  б  штуку  не
вигадали отi бузувiри, - мiркував собi сотник,- все одно  нам  не  встояти
проти Пх неомiрноП сили i треба всiм полягти до  Кдиного;  Богуновi  ж  не
випадаК йти нас визволяти, бо мусить зачекати на головнi сили, щоб з  ними
сполучитись. Добру послугу зробили ми для них, що дурних ляшкiв на три днi
затримали. Закортiло Пм Бушу взяти - ну й здорово ж заплатять вони за своК
"бушування"!"
   Сотник вiдкинув свою чуприну назад i замислився; якийсь сум охопив його
душу, викликавши тим часом в головi елегiйнi думи:
   "I коли минеться ця братерська рiзня, грабiжка та розбiй  на  УкраПнi?!
От хоч би одним оком зазирнути в золоту книгу i прочитати там долю  нашого
рiдного краю, нашоП любоП неньки УкраПни! Гей ти,  рiдна,  дорога  краПно!
Широко   ти,   неосяжно   розкинулася,   мальовниче   обгорнулася   гаями,
причепурилася рясними ланами, оперезалася рiчками блакитними, прикрасилася
селами бiленькими... всiм надiлив тебе бог, красуне наша, тiльки от чомусь
щастя-долi не даК поки, чи за грiхи твоП, чи за достатки!! Жити б  нам  на
тобi приязно, багатiти та радiти,  так  нi  ж,-  кожне  заздрить  на  твоП
розкошi i з мечем та вогнем геть жене твоП дiти, вiднiмаючи у них все -  i
добро, i родину, i життя, i навiть  кохання  до  тебе,  до  нашоП  неньки!
Скiльки ти того горя зазнала - не злiчити, не  змiряти!  Палили,  рабували
тебе усякi варвари, топтали  рiзнi  пройдисвiти,  шматували  своП,  хатнi,
"удiльнi" чвари, плюндрувала тебе зi  сходу  насунувша  татарва,  а  тепер
обливають кров'ю степи i лани твоП своП ж брати в спiлцi  з  невiрою...  А
все ж таки не доконають дiтей твоПх кревних  -  стоять  вони  непохибно  i
стоятимуть до загину за свою змучену неньку i, доки свiт сонця, нi за  якi
скарби, нiзащо в свiтi не  продадуть  своКП  любовi  до  тебе,  наша  люба
вiтчизно!.."
   На сходi вже починав яснiти край неба, коли сотник, обiйшовши пригород,
запримiтив на самому ближчому майданчику, сажнiв  за  триста,  не  бiльше,
якийсь вал, на серединi котрого видно було яснiшi крапки; не встиг  сотник
гарненько розглядiти цi будови, як усi цi крапки разом сяйнули блискавками
i за хвилю розляглись страшенним грюкотом, що принiс у табiр спустошення.
   - Геii, лицарi, хлопцi! Вставайте! Лях уже до заутренi  дзвонить!  -  I
його грiмкий голос вкупi з прилетiвшою грю-котнею пiдняв на ноги  заспаних
козакiв; вони флегматично пiдводились, пiдтягались, лiниво протирали очi i
лаялись:
   - От  нехристи,  Пй-бо,  нехристи!  Доброму  козаковi  й  виспатися  не
дадуть!..
   - А ти не чухайся,- сказав Шрам,- бо тепер швидко розчешуть  -  ач  якi
гребiнцi понаставляли!
   - Хай чешуть,- вiдповiв Кудлач,- аби не самому морочитися...
   Зiйшло ясне сонце, офарбило в рожевий  колiр  клубки  бiлого  диму,  що
стелився з площi вниз понад яром,  освiтило  став,  i  замiсть  блискучого
дзеркала перед здивованими очима вiдкрилася лише сама  чорна  влоговина  з
тванi й багнюки, що вилискувала де-не-де калюжками.
   - Ба! Та й не iроди! Ач яку штукенцiю пiдвели - увесь став попсували! -
аамiтив безрукий запорожець.
   - Тепер уже сподiвайтесь татарськоП собачнi,-  зауважив  Шрам,-це  вони
для цiКП поганi й шлях спорудили.
   - А що менi той татарин? Ото дивовижа!-образився навiдь запорожець.-  Я
йому, собачому синовi, таку дудю скручу й самою правою, що зачхаК, та коли
до яечiнок дiйме, то й лiвою половиною в зубя ткну, Пй-бо, ткну - та ще  й
як!..
   - Он вони вже, мов комашня, повилазили!..
   - Пильнуй праворуч! - крикнув сотник.
   Але татари, кинувшись у став, пройшли не бiльше як п'ятдесят  крокiв  i
мусили вовернути назад,- очевидячки, конi Пх грузли в болотянiй  тванi  до
самого дна.
   - Го-го-го! - весело реготались козаки, що дивилися на цю метушню.-  По
пузо, по саме пузо! От спасибi тобi,- дядько став не пускаК по своПй спинi
поганi топтатися!..
   - Тепера не пустив,- замiтив Шрам,- а от як морозцем вiзьметься болото,
то й полiзуть.
   А серед козачоП гармашнi було саме пекло: ворожi ядра на такiй близькiй
просторонi лягали  влучно  i  смертодайно,  земля  на  валах  розкидалась,
злiтала вгору i засинала рови;  на  трiски  розбивались  тури,  з  дзвяком
розпадались вози; товстопузиха встигла тiльки двiчi плюнути й шерепнулась,
пiдбита, в землю; бабi влучило ядро в саму пащу, вона пiднялась i зараз же
простяглась навзнак, плющихи теж  були  пiдбитi,  i  вся  козача  гармашня
замовкла навiки.
   - Тепер, панове-товаришi й хлопцi, стережiться  галушок!  -  командував
сотник.- Ставай лавами пiд вали, вартовi, пильнуй!
   Не збiгло й хвилини, як град картечi обсипав увесь пригород;  бiльшiсть
ПП врiзалась в окопища, деякi ж картечини з вереском  i  дзиком  пролетiли
через голови в придолинок до Днiстра, а деякi врiзались у  тiло  козаче  i
повалили па лоно землi-матерi непохитних оборонцiв правди.  Гримнув  ще  й
другий смертельний вибух, i з-за густоП хмари диму посунула струнка батава
майже бiгцем до пригороду. Перший спостерiг ворога Шрам  i  гучно  крикнув
сотниковi з товаришами:
   - Гей, пане сотнику, нiмота насуваКться! За рушницi, хлопцi!
   - Всi - на вали! - пiдхопив сотник.
   I висипало козацтво з запорожцями па вали, i, наче мак той,  вкрило  Пх
своКю рiзнофарбною одежею.
   Затрiщали рушницi й гакiвницi на пiдбiгаючого ворога i  повалили  першi
ряди,  але  другi  ряди  перескакували  через  трупи  i  неслися   вперед,
пiдбадьоренi тим, що замовкла в пригородi гармашня; ще раз  ударив  стрiл,
змiшав ряди, проте ж не спини.в нападаючих,- вони вже пiдбiгали до ровiв i
по розвалених та  пiдбитих  ядрами  й  картечами  укосах  легко  здиралися
нагору.
   - Гей, пане хорунжий! Ану  вiзьми  з  собою  завзятцiв  з  нiвсотки  та
спробуй Пм у потилицю зайти, з болота;  може-т'аки,  став  нам  ще  раз  у
пригодi стане!
   Вибрав хорунжий з своКП сотнi п'ятдесят завзятих i поспiшився праворуч,
бiля мiстечка, вийти на став; край берега оголене дно настiльки  вже  було
скуте морозом, що могло смiливо здержати козакiв.
   А нiмцi, наче кiшки, дралися  на  вали;  козаки  приймали  Пх  списами,
шаблями, пацугами i знятими з гармат та возiв колесами; а  Шрам,  ухопивши
голоблище, мотлошив ним ворога, широко розмахуючи та приказуючи:
   - Ану!.. Ра-азом! От так Пх;! Валяй!..
   I валилися нiмцi як снопи; падаючi  перекидали  лiзучих,  i  сповнялись
рови трупами; повiтря тряслося вiд брязкоту,  хрупоту,  стогону,  лементу,
вiд звiрячих вигукiв  i  прокльонiв.  Купи  трупiв  сповняли  рови  i  тим
улегшали нападаючим приступ. Частина пiхоти,  ставши  над  берегом  ставу,
почала стрiляти з рушниць,  i  кулi,  пробиваючи  козацькi  ряди,  скидали
чубатих з валiв униз, до нiмоти; мiж тим новi нiмецькi  сили,  бачачи,  як
зменшуКться число оборонцiв,  ще  з  бiльшим  озвiрiнням  лiзли  на  вали,
захоплюючи найпридобнiшi мiсця.  Вже  Мастигуба,  пробитий  двома  кулями,
крикнув своПм: "Прощавайте, хлопцi!" - i впав навзнак,  вiдкинувши  далеко
свiй закурений порохом чуб; вже Рубайголова,  пiднятий  на  чотири  списи,
впустив ятаган i тiльки вспiв показати ворогам  дулю;  вже  Горiлкодуй,  з
розрублепим по  саме  перепело  плечем,  повалився,  i  коли  його  хотiли
пiдняти, просив  тiльки,  скрегочучи  зубами:  "Покиньте  мене,  братцi...
Швидко дiйду, а от повернiть мене тiльки спиною  до  собак,  щоб  очi  моП
перед смертю не бачили цiКП поганi"; вже почала пiдупадати козача  сила...
Коли зненацька праворуч розлягся стрiл, за ним услiд страшенний  вигук,  i
хорунжий, мов яструб, ударив з своПми завзятцями збоку; батави, що  стояли
для пiдмоги осторонь, згубивши вiдразу чоловiка тридцять,  шелеснулись  на
цих же й зiбгали Пх; тi, що злiзли на вали,  остовпiли  в  нерозумiнню,  а
хорунжий, як бурун, прорублюючи направо й  налiво  цiлi  вулицi,  вiдсував
ворожi ряди вiд валiв до провалля.
   - Спасибi, хорунжий!  Добре!  -  кричав  несамовито  Шрам.  -  Так  Пх,
каторжних! Бий, криши дияволiв на шматки!
   - Анумо! За мною, дiти! Бий Пх  на  всю  руку!  -  гукнув  сотник  i  з
перначем кинувся вниз на вiдступаючого ворога.
   - Гей, погуляймо, хлопцi! - скрикнув Шрам, i все, що зосталося  живого,
роз'ятрене  сказом  одчайдушноП  оборони,  кинулось  потужною  хвилею   на
збившогося в купу ворога.
   Здригнулись нiмцi i подалися назад, не  маючи  сили  витримати  з  двох
бокiв такого шаленого натиску, натовпом посунулись вони просто до ярiв  та
бескидiв... Ще хвилина - i ряди Пх, стиснутi озвiрiлими  козаками,  почали
стрiмголов падати з  сторчавих  скель  униз  на  гостре  камiння  i  ребра
гранiту, а козаки до того оскаженiли в своПй лютостi,  що  й  самi  почали
обриватися з скель услiд за нiмцями. Хорунжий схопив двох нiмцiв за горла,
зiпхнув Пх зi скелi i сам полетiв за ними навздогiн.
   - Куди ти, к бiсу? -  спитав  був  його  запорожець,  а  потiм  почухав
потилицю й додав: - Ат, шкода чоловiка - добрий козарлюга був!
   - Стривайте, дурноголовi! - кричав сотник,  пiднявши  скривавлену  руку
вгору.- Що то ви стрибаКте в прiрву? Вже й жодного ворога не лишилося!
   Коли юрба трохи опам'яталася, спинилась i вже почала була вимощувати на
ранених свою ще не втихлу лютiсть, сотник  пiдняв  над  головою  пернач  i
грiзно крикнув:
   - Годi! Анi з мiсця! Слухати мого наказу! Всi оточили сотника i, знявши
шапки, тiльки обтирали пiт i кров з розчервонiлих облич.
   - Дяка боговi, ми з цими ворогами  порахувались;  але  й  нас,  братцi,
значно зменшилось, лютi ж вороги оточують  нас  необорним  колом;  пiдбито
нашi захисницi-гармати, розвалено окопища, випущено  в  Днiстро  наш  став
рiдний, i от-от не мине й години, як цiлi хмари сарани  цiКП  налетять  на
нас... Так от вам яка моя рада: хоча й все одно пропадати нам  треба,  але
проте ж хочеться подовше помахати руками i якнайбiльше  вирядити  в  пекло
цiКП тварюки, так для цього треба нам цей пригород покинути, а  перейти  у
мiстечко, за мури замковi: там i вали суть,  i  чотири  баби,  -  все-таки
трохи продержимось.
   - Розумне твоК слово, пане сотнику! - з ухвалою вiдкликнулися всi.
   - Ну, тож не гайте часу, братцi, бо ляшки з татарвою нам  вiдпочити  не
дадуть. Та от ще що: мертвих, тих, що зовсiм сконали вже, ми  з  собою  не
вiзьмемо, бо нема часу з ними вовтузитися, а ранених не можна кидати катам
на знущання...
   - Не можна,  не  можна,  пане  отамане!  -  обiзвались  Шрам  i  старий
запорожець.
   - А як i з собою брати Пх теж неспроможне, бо й нам лишилося пожити  на
свiтi годин зо три, не бiльше, то моя рада така: поскидати  Пх  он  з  тоП
кручi в провалля,- поки долетять, то й кiстки Пм розсипляться, стало буть,
i смерть буде приКмнiша!
   -  Що  й  казати!  -  згодився  сивий  запорожець.-  Що  приКмнiше,  то
приКмнiше... Беркицьнутися разiв зо два-три в повiтрi,  мов  на  релях,  а
потiм i на перинi лягти.
   - Вiрно! - пiддержав Шрам.-Але от тiльки менi здаКться, що треба б  про
це поранених спитатися.
   - Ну й Шрам! - загомонiли навкруги.- Скаже слово - так мов тобi дратвою
приточаК!
   I козаки кинулись лiчити трупи та зносити поранених на край провалля.
   - А що, панове-товаришi й друзi,- звернувся до тяжко-ранених Шрам, - чи
волите тут лишитися межи нiмотою, бо нам брати вас з  собою  незручно,  чи
хочете, може, прогулятися в  останнiй  раз  от  з  цiКП  скелi  i  спочити
козацьким сном на долинi?
   - Не кидайте, братцi, нас тут па муки! - застогнали однi.
   - Кидайте з скелi! - прохали другi.
   - Вiд братньоП руки й смерть красна - рiшили третi.
   - Ну так, славнi лицарi й дорогi друзi, ми вволимо вашу останню  волю,-
сказав велебно сотник,- i перед вашою отвертою могилою  заприсягнемося  ще
от у чiм: коли надiйде наш останнiй час i вцiлiвша жменя нас не  спроможна
буде боронитися проти звiра, то ми також не дамо нiкого живим iiороговi  в
руки i вб'Кмо один другого! Чи згода, панове?
   - Згода, пане отамане! ПрисягаКмось! - шпарко вiдгукнулися всi.
   - Ну, тож попрощаКмося з  ними,-  сказав  сотник  i  поцiлував  першого
пораненого в побiлiлi губи, витерши рукою очi й  промовивши:  -  Прощавай,
дорогий товаришу, не згадуй нас лихом!
   А поранений теж шепотiв:
   - Пошли й вам, господи, чесну смерть та швидше зобачитися!
   Найближчi козаки поцiлували ще раз пiдхопленого на руки товариша, а  за
хвилину вiн уже з шумом летiв униз, наближаючись до смертного лiжка...



   Х

   Орися вийшла з церкви, прямуючи до околишньоП вартовоП башти; там  вона
помiж лежавшим бойовим припасом знайшла цiлий жмуток гноту i поклала  його
у фартух; потiм з цiКю ношею вона зiйшла з муру  до  покою  хорунжого.  На
порозi сидiла, наче статуя, Катря, склавши на пiдобгатих  колiнах  руки  й
схиливши безнадiйно голову,  обважнiлу  вiд  надсильних  страждань.  Орися
окликнула свою подругу, але остання не поворухнулась  навiть,  так  далеко
була вона в той час вiд цього мiсця.
   - Катре! - доторкнулась Орися ПП плеча.- Ти заснула i завмерла зовсiм?
   - Чого треба? Хто прийшов? - спитала стурбовано Катря i скочила нервово
на ноги.
   - Тебе менi треба,- заспокоПла ПП Орися,- ходiмо  поробимо  вдвох,  то,
може, й на душi полегшаК.
   - Куди пiду? До нього?
   - Я поведу, вiзьми мерщiй двi лiхтарнi з собою,- командувала Орися.
   Катря вийшла покiрно в сiни i  зараз  вернулась  з  двома  засвiтленими
лiхтарнями.
   - Ну, одну держи, а другу дай  сюди  i  йди  за  мною.  Проходячи  повз
складницi всякоП зброП пiд одною повiткою, Орися взяла два заступи i  один
дала Катрi.
   - На, неси!
   - Куди ж ми йдемо? Яму копати? Для кого?  -  сполохалась  Катря  i  вся
затремтiла.
   - От зараз побачиш!
   Орися пiдiйшла до церковноП огорожi,  вийшла  на  цвинтар  i  почала  в
противолеглому кутку шукати щось межи кущами.
   - Шукай ось тут камiнь! - запросила вона й подругу.
   Незабаром остання пiд корою наваленого пожовклого листя знайшла його.
   Пiсля двох-трьох потужних зусиль камiнь  здвигнувся  з  мiсця  i  одним
боком пiднявся; трохи завалившоПся землi впало десь глибоко у  вiдтуленому
пiд каменем колодязi, i це в порожнечi вiдгукнулося довгою луною.
   Обидвi подруги, сторожко ступаючи на щаблi староП драбини, приставленоП
до краю колодязя, спустилися на саме дно ями.
   В круглих, видовбаних у глинi боках в однiм мiсцi  чорнiли  вробленi  в
кам'яну оправу низенькi залiзнi дверi. Орися пiднесла до  них  лiхтарню  i
почала  вставляти  ключ,  а  Катря  тремтiла  вся  вiд  вогкого  холоду  й
цiкавостi.
   Дзенькнув замок, i пiсля дужого натиску Орисi й Катрi важкi дверi трохи
вiдчинилися; у вiдкриту чорну пащу вдарила зверху течiя холодного  повiтря
i мало не загасила лiхтарнi. Пройшовши, або, лiпше сказати, пролiзши через
вузький i низький прохiд, нашi подруги спустилися в осередковий  льох,  що
мiстився пiд  самою  церквою;  вiн  уявляв  з  себе  помешкання  середньоП
величини. Баня його пiддержувалася  в  двох  мiсцях  товстими  палями,  що
пiдпирали простягнутi вгорi дубовi бантини. Праворуч у  стiнi  чорнiли  ще
меншi залiзнi дверi. Орися вiдчинила Пх  i  освiтила  лiхтарнею  вхiд;  за
дверима йшли вирубленi з каменю схiдцi i заверталися  вузеньким  печеровим
хiдником налiво, вниз. По кутках головного льоху йшли низькi нори, нерiвне
вигинаючись i кiнчаючись трохи меншими  льохами,  очевидячки,  розмiщеними
пiд роговими вартовими баштами. В кожнiм льоху навалено було стiльки бочок
i барил, що трудно було й повернутися, а  в  головнiм,  опрiч  цiлоП  гори
бочок, стояв посерединi ще величезний шаплик, сповнений доверху  мушкетним
порохом i вкритий рядном. В льоху пахло  важким  духом  селiтри  i  сiрки;
завдяки тiльки вогкостi порохнява не лiтала в повiтрi, а  лежала  тихо  на
сирiй долiвцi, бо  iнакше  смiливiсть  двох  вiдвiдачок  з  лiхтарнями  не
минулася б безкарно.
   - Ну, постав, Катре, лiхтарнi он туди далi, до стiнки. i бери заступа,-
казала Орися,роботи багато, а часу мало.
   - Що ж треба робити?  -  спиталася,  не  зрозумiвши  приказу,  Катря  з
заступом у руках.
   - От вiд цього шаплика треба  до  кожного  крайнього  льоху  копати  по
рiвчаку.
   - Я думала, скарби будемо копати,- закопилила губу Катря, i в ПП голосi
почулося журне невдоволення.
   -  От  скiнчимо  мерщiй  цю  роботу,  тодi  й  за  скарби  вiзьмемось,-
заспокоПла ПП з усмiхом Орися.
   I подруги з подвiйною пильнiстю взялися до роботи.
   Докопавши рiвчак до бочок у першiм роговiм льоху, Орися збила  заступом
обручi з двох-трьох бочок i висипала пригоршнями з  них  порох,  заложивши
всередину гнiт; потiм протягла цей гнiт по рiвчаку до самого шаплика.
   А Катря сидiла, вiдпочиваючи, в осередковiм льоху  i  нетерпляче  ждала
Орисю.
   Те ж саме зробила Орися i в другiм роговiм льоху, як i в першiм, i,  не
спочиваючи, стала копати третiй рiвчак. Вiд надмiрноП напруги  сил  пекучi
сердечнi болi ПП непомiтно нiмiли i мозок визволявся  вiд  бурi  хвилюючих
дум; одна лишень думка панувала над ним  повновладно:  це  вспiти  довести
задумане дiло до краю i ошарашити  радiючого  ворога;  якесь  нове  шпарке
почуття охопило всю ПП iстоту,- це було солодке почуття близькоП помсти...
   Катря не довела-таки роботи до краю i, присiвши  вiдпочити,  похилилась
на складенi в головнiм льоху луб'я i крiп-ко заснула.
   Орися сама скiнчила останнiй рiвчак, розбила в крайнiм льоху двi  бочки
з порохом i провела гнiт до шаплика, але Пй тепер спало на думку: що, коли
порох спалахне в осередковiм льоху i вибухом завалить  отвiр  ранiше,  нiж
вогонь устигне по гнотах добiгти до крайнiх-льохiв, i вони  тодi  лишаться
непорушенi? Нi, треба зробити так, щоб не було й  найменшого  сумнiву,  що
увесь замок злетить угору в одну мить. Невважаючи па  те,  що  вiд  тяжкоП
роботи  руки  й  ноги  в  Орисi  були  мов  оловом  налитi  i  ледве-ледве
пересувалися, вона зiбрала останнi сили i почала черпаком носити  порох  i
засипати ним рiвчаки вiд крайнiх  льохiв  до  самого  шаплика;  потiм,  не
задовольнившись i цим, вона ще попробивала сокирою, що валялась тута ж,  у
нижчих клепках шаплика чотири дiрки над кожним з рiвчакiв, i  коли  з  цих
дiрок у рiвчаки посипався порох, тодi лише вона заспокоПлась,  а  проте  ж
таки ще раз пiшла подивитися з лiхтарною в руках, чи нема  де  промiжка  в
зроблених нею порохових стежках, i  для  бiльшоП  певностi  попкривала  Пх
лубками. Скiнчивши всю цю роботу, Орися так була захоплена своПми  думами,
що й не помiтила, як свiчки в лiхтарнях догорiли i згасли.  Темрява  ночi,
що так несподiвано вкрила все навкруги, злякала Орисю.  Вона,  не  знаючи,
куди ступити, навмання обвела руками круг себе, намацала холодну  й  мокру
стiну i... присiла. Спершу вона хотiла була  йти  кудись  уздовж  стiни  -
шукати виходу, але зараз же ПП так потягло  спертися  спиною  на  стiну  й
вiдпочити. Вона не могла встояти проти свого бажання,  мимохiть  простягла
вiльнiше своП натрудженi руки й ноги i  замислилась...  За  кiлька  хвилин
Орися вже мiцно спала.
   Час iде. Там, угорi, давно вже настав день i принiс з собою нове  пекло
i розрух, новi смертi i звiрства, а тут, глибоко пiд землею, пануК  нiч  i
мертвий спокiй; тiльки далеко в  темрявi  ледве  примiтне  свiтиться  бiла
пляма...
   I сниться Орисi, що вона стоПть у березi Днiстра,  але  що  вона  -  не
вона, а калина, вся напрочуд вбрана  i  квiточками,  i  пишними  червоними
кетягами; па тiм боцi проти неП росте явiр, та такий стрункий  та  гарний,
що так Пй i хочеться прилинути  до  нього,  пригорнутися  своПм  листям  i
лагiдним шепотiнням своПм злитися з могучим  шелестом  явора.  Але  бистра
вода буркоче, i крутиться, i роздiляК  Пх  широкими  каламутними  хвилями;
даремно хилиться калина, даремно простягуК вона до явора своП кетяги-Пй не
дiстати його розмаПтого вiття... Але що  це?  Ясне,  пекуче  сонце  вкрила
чорна, густа хмара; зi сходу невтримано несеться бурхливий, рвучкий вiтер,
вивертаК в своПм хижiм летi i  камiння,  i  лiси,  з  свистом  i  грюкотом
налiтаК на калину, вириваК ПП з корiнням i несе понад сердитим, клекочучим
Днiстром... Але й  явiр  крутиться  у  повiтрi...  От  вiн  злетiв  угору,
метнувся вбiк  i  цупко  обхопив  своПм  вiттям  калину,-  вони  сплелися,
сплелися навiки, нерозлучно... Вкупi несуться вони понад  Днiстром,  хвилi
його ростуть, здiймаються високо,  червонiють  вiд  кровi,  обертаються  в
страшне палаюче полум'я  i  ловлять  у  своП  обiйми  улiтаючих  калину  i
явора...
   Орися схопилася мов несамовита i довго вiд жаху не могла зрозумiти,  де
вона i що з нею робиться. Вона тiльки почувала, що пiдупадi сили  ПП  зпоп
почали зростати i що треба Пй  насамперед  поспiшитися,  бо  час,  либонь,
минув; зрештою згадала вона все i стурбувалась.
   - Катре! Катре! Де ти? - кричала вона у тьмi, повертаючи голову i туди,
i сюди.
   Але Катря спала собi безпечним сном, i довго  прийшлось  Орисi  кричати
без вiдмови, доки,  помацки  посуваючись  край  стiни,  вона  випадком  не
знайшла ПП на лубках.
   - Вставай, Катре! Ми з тобою розiспались,- смикала Орися ПП за  плече,-
вже нiч минула, а може, й друга почалась. Нам треба мерщiй вийти на свiт i
довiдатись, що там з нашими сталось.
   - А! Ходiм! - скочила Катря i впала, спiткнувшись на лубки.
   - Сторожко-бо! - скрикнула Орися.- Ти зi сну собi ще й голову розсадиш.
Ходи за мною! - i вона помацки майже поповзла, прямуючи до блiдоП кулястоП
плями свiтла.
   Як тiльки Орися з Катрею вилiзли з льоху на свiт божий  i  пiдбiгли  до
замкового муру, саме в той час хорунжий довершив свою славну засiду. Катря
очi  пасла  на  стягу,  що  мальовниче  маяв  у  повiтрi  i  побiдно  гнав
переляканого ворога.
   - Це вiн! Це моя дружина! - велебно шепотiла вона.
   - Так! Це нашi знов женуть ворога, i нема смертi Пх славiП! - обняла ПП
Орися.
   Але цiКП ж митi дорогий стяг урвався з кручi i щез у проваллi.
   - Ай! - скрикнула несамовито Катря.- Вiн пропав! - I вона  кинулась  на
край муру, витягши вперед руки. Але Орися спинила ПП.
   - Нащо ж менi тепер жити?  -  спитала  ледве  чутно  Катря,  стараючись
випручатися з Орисиних обiймiв i диким, блукаючим поглядом дивлячись перед
себе.
   - Для того, щоб помститися! - вiдповiла Пй Орися,  мiцно  стискаючи  ПП
похоловшу руку,-помститись над катами нашоП краПни i  над  убийцями  наших
батькiв i чоловiкiв!
   У своПй свiтлицi в роговiй баштi, з котроП мусили пантрувати за вузьким
шляхом межи бескидом i ставом i куди вже раз був направлений вибух, сидiли
Орися i Катря.
   Остання, з божевiльним, палким поглядом в очах, була нерухома i  навряд
чи розумiла, що казала до неП подруга, але  раз  по  раз  вона  проймалася
внутрiшнiм  вогнем  i,   насуплюючись,   шепотiла   тiльки   одне   слово:
"Помститись!"
   Коли ж Орися, ставши  перед  образом,  освiтленим  лампадою,  з  якимсь
фанатичним запалом промовила: "Заприсягнемося ж перед царицею небесною, що
й на одну хвилину не пожалуКмо анi  свого  життя,  анi  життя  близьких  i
дорогих  нам  людей,  але  продамо  його   за   тисячi   смертей   ворогiв
божественного слова ПП розiп'ятого сина!" - то й Катря пiднесла своП  руки
до образа i вимовила твердо й виразно:
   "Заприсягаюся помстити!"
   Тодi саме увiйшла до свiтлицi бабуся i сповiстила, що до башти пiд'Пхав
якийсь шляхтич, а з ним ще два вершники з  бiлими  хустками  на  списах  i
засурмили. Орися хапливо вийшла з  свiтлицi,  доручивши  про  всяк  случай
бабусi доглядати за Катрею.
   Пiднявшися на горiшню площу башти, вона при яснiм сонячнiм свiтлi зараз
впiзнала в тiм шляхтичi свого друга  й  коханця  Корецького,  про  котрого
думала, що вiн вбитий ПП ж рукою,- пiзнала i остовпiла. I почуття радостi,
що вiн живий, i прилив колишнього щастя, i гострий бiль,  заподiяний  його
зрадою,- все це вдарило Пй в голову, схвилювало кров, зворушило гарячковим
стукотом серце. Зворушення ПП було таке велике, що  вона,  втерявши  сили,
трохи була не урвалася з муру, коли  б  завчасу  не  вхопилась  руками  за
високий зубець башти; але за хвильку вона вже  передужала  себе,-  повними
грудьми вдихнула свiжого морозяного повiтря  i  позвала  на  пiдмогу  собi
охолонувший розум.
   - Стрiляй з плющихи! - скомандувала вона двом козакам, що  стояли  коло
гармати.- Нiяких перемов!
   Гримнув вибух,  але  вершники  були  занадто  близько,  i  увесь  набiй
пролетiв понад Пх головами, не зачепивши нiкого;  тiльки  двоК  коней  пiд
татарами шелеснулись убiк, злякавшись вереску, а огир  шляхтича,  мов  вiд
корчiв, тiльки переставив ноги i повiв ушима, та й  сам  шляхтич,  склавши
навхрест руки, непорушне сидiв на конi, не зводячи очей з  високоП  башти,
буцiм чекав  своПми  грудьми  на  бiльш  влучний  стрiл.  Молодцi  хапливо
заправили новий набiй i  навели  плющиху  на  непорушну  мету.  Але  Орися
спинила Пх порухом руки i, знесилена,  опустилась  на  камiнь,  вiдкинувши
голову назад, на холодну стiну.
   Минуло чверть години. Невважаючи на пiднятi вгору два  списи  з  бiлими
хустками, такоП ж самоП ознаки згоди  на  баштi  не  виставляли,-  залiзна
брама лишалась зачиненою, i висячий мiст висiв на гаках.
   Тодi вершники з'Пхались, поговорили про вiщось, i один з них,  вийнявши
лука, натяг i пустив тятиву; стрiла злетiла вгору, спинилась там на мить i
потiм, зробивши пiвкола, з силою вдарилась край п'яти башти  i  задрижала,
вгрузши глибоко в землю. Козаки кинулись до стрiли i  знайшли  прив'язаний
до неП папiрець. Орися звелiла принести його Пй i  з  пожадливiстю  почала
читати. Вершники  тим  часом  пiд'Пхали  поза  межу  стрiлу  i  спинилися,
очевидячки, чекаючи на вiдповiдь. Лист був написаний до оборонниць  замку,
головне ж - до Орисi, а писав  його  до  неП  ПП  коханець  Корецький,  на
котрого вона вже двiчi пiдiймала смсртодайiiу руку; писав вiн ось що:
   "Польний гетьман, яснiйший пан  Лянцкоронський,  дивуючись  мужностi  i
одчайдушнiй оборонi жменi ваших борцiв i бажаючи дарувати  життя  останнiм
завзятцям i Пх родинам, радить вам вiддати замок на капiтуляцiю, лишити  в
ньому всю зброю, а неозброКним вiльно вийти з сестрами, жiнками  i  дiтьми
куди завгодно, на що для  забезпеки  вашого  життя  i  волi  видадуть  вам
прохiднi Речi ПосполитоП листи. Коли ж ви зречетесь цiКП  ласки  i  вперто
змагатиметеся в своПм божевiллi, то вiн не пожалуК  тодi  нi  вашого,  анi
дiтей ваших життя i вiд "Орлиного гнiзда" не лишить i  каменя  на  каменi.
Речинець для розсуду i виконання цього  ласкавого  призволення  скiнчиться
увечерi.
   Осаул Антiн Корецький". _Далi, внизу, був ще припис, звернений особисто
до Орисi:
   "Сестро моя, життя моК i ввесь свiте мiй, Орисю! Чому доля не дала менi
вмерти вiд руки твоКП? I щонайлютiша смерть була б менi в сто разiв  легша
й милiша, нiж та ненависть, яку ти до мене маКш... i  маКш  несправедливо.
Ради моКП i твоКП матерi, що передчасно  загинули  вiд  руки  катiв,  ради
всього святого в свiтi дай менi можливiсть виправдатися перед тобою: я  не
смертi боюся, а лишень боюся невиправданим полягти у домовину. Я  стоятиму
нерухомо доти, доки ти не виставиш бiлоП корогви на  баштi  i  не  впустиш
мене хоча на годину повiдати тобi мою щиросерду й передсмертну сповiдь".
   Лист затрiпотiв  у  руках  Орисi,  щось  гаряче  ворухнулося  в  серцi,
сповнило вiдрадою груди i теплими самоцвiтами зросило очi; вона  вiдiрвала
той клаптик листа,  де  був  припис  до  неП,  i  сховала  його  на  своПм
стурбованiм лонi.
   Потiм вона встала i звелiла скликати  громаду  на  цвинтар,  запросивши
туди й отця Василя; на мурах же i баштах приказала поставити дiтей.
   Коли всi зiбралися, Орися прочитала  громадi  листа  Лянцкоронського  i
попросила всiх висловити своП думки про це на польовiй радi.



   XI

   На радi перше слово, певна рiч, було дадено панотцевi.
   - Дiти моП!  -  почав  вiн,  розмiркувавши  гаразд  над  змiстом  листа
Лянцкоронського.- Я вбачаю, що в цiй магнатськiй ласцi обiцяно вам  тiльки
життя, а про нашу святиню, за яку ви й проливаКте  кров,  не  згадано  анi
жодного слова, - ПП призначено на руПну й блюзнiрство.
   - Не продамо нашоП церкви i за наше життя!  -  вигукнув  старий,  сивий
запорожець, що теж прийшов на раду.
   - Не продамо! - гукнули навкруги й жiночi голоси.
   - Життя, певне, коштовний дар божий,- провадив панотець далi,- але суть
коштовнiшi дарунки, що наданi нам духом святим, це - чиста вiра  в  творця
всесвiту. Життя - це часове благо, та навiть i не  благо,  а  тягар  душi.
Душа ж безсмертна, i якщо ПП положено за "друзi своя", за святу вiру, вона
досягне в свiтових житлах божих довiчного раю.
   - Дак як же ваша рада, панове? Що вiдповiсти на  цього  листа,  що  нам
прислано? - спиталась Орися.
   - А ось що,сказав лисий дiд.- ЗброП козак нiзащо на свiтi не вiддасть у
руки ворожi; ми ж нi свого життя, нi життя наших жiнок та дiтей не цiнимо,
а шануКмо лишень нашу вiру святу, та  рiдну  ВкраПну,  та  свободу  нашого
вiльного люду!
   - От тiльки, панове,- завважила одна з молодиць,- ми  тут  раду  радимо
без пана сотника i без старшини, а Пх би слiд було запитати.
   Всiм стало нiяково, i нiхто не знайшов, що  вiдказати  на  цю  правдиву
увагу.
   Але Орися виступила наперед i гордо пiдняла голову:
   - Я за батька вiдповiдатиму i певна, що з  моПм  словом  вiн  згодиться
завжди i всюди. Не здаватись нi на якi улесливi слова  ворогiв,  а  вмерти
всiм при зброП, боронячи до  останнього  нашi  святощi!  Але  i  вмираючи,
силкуватись залучити за собою в могилу якомога бiльше ворогiв!
   А Катря, вискочивши усередину кола, простоволоса, з блiдим  обличчям  i
шаленим поглядом, мов божевiльна, гукала:
   - Усiм Пм смерть! Усiм Пм загин! Вони вiдняли в мене все, i тепер тут -
пустка, пустка! - била вона себе кулаками у груди.- Не треба  менi  життя,
бажаю лишень ПхньоП,  бузувiрiв,  смертi!  Поможiть,  хто  в  бога  вiруК,
помстити оцiм собакам! Поможiть помститись!
   Вона, як божевiльна, почала битися, i насилу вже ПП заспокоПла та взяла
бабуся.
   Рада  розiйшлася.  Бiльша  частина  людей  пiшла  по  споi'х  мiсцях  з
непохитним завзяттям та вiдвагою, а як ще декого i брав острах, то  й  вiн
мусив був  зникнути  перед  лицарською  вiдвагою  бiльшостi,  що  складала
перевагу.
   Орися пiшла на башту  i,  стоячи  бiля  корогви,  боролася  з  почуттям
громадського обов'язку - не допустити ворога  висловитись,  i  з  почуттям
страшенноП спокуси - хоч ще  раз  перед  смертю  побачити  свого  коханого
друга. "Яке оправдання вiн може принести? -  займався  в  Орисиному  серцi
бурхливий осуд. - Нема в свiтi таких причин, щоб  могли  виправдати  зраду
своКП краПни, зраду супроти свого народу,- нема Пх!
   Але вiн так щиро пише, так заприсягаКться, що вiн не винен...  Грiх  же
не вислухати його i примусити обвинуваченим лягти в домовину!"
   Орися пiдняла бiлу корогву i наказала впустити до брами  одного  лишень
шляхтича.
   Сонце кривавим вогневим колом уже сiдало, виграючи червоним золотом  на
церковнiй банi, рожевою  загравою  квiтчаючи  зубцi  мурiв,  бiлi  намiтки
молодиць, що стояли на них, i високi шпилi вартових башт.
   Орися чула, як завищало залiзо на ланцюгах мосту, як  заскрипiли  окутi
залiзом ворота,- i занiмiла, дожидаючи.
   Але ось чутно кроки, i на баштовий мур зiйшов стурбований  Корецький  i
зупинився, мов остовпiлий...
   Орися, вагаючись, перша урвала важку тишу i здавленим голосом,  бажаючи
виявити певний спокiй, сказала:
   - Громада, вислухавши листа пана Лянцкоронського,  ухвалила  переказати
через пана гетьмановi, що жодна душа не згодилась на  його  умови,  а  всi
ладнi вмерти за УкраПну та за святу вiру!
   - Вислухай мене, Орисю, - благаючим голосом по  довгiм  мовчанню  почав
Антось. - У моПй долi К страшенне безщасне непорозумiння, яке оплутало моК
життя, зламало суджений менi  талан  i  зсушило  мiй  мозок.  Твоя  родина
пригрiла мене i виховала за рiдного сина, а  ти  стала  менi  ближчою  вiд
сестри.
   - Ох, не згадуй, пане, колишнього! - перервала Орися.
   - Ближчою вiд сестри, вiд неньки, -  пiднiс  голос  Корецький,-  ближче
навiть мого власного серця! Спочатку iнколи ще  випливали  менi  в  головi
зовсiм iншi картини дитячих 'лiт, але  дедалi  вони  поволi  похмарнiли  i
зникли зовсiм... А те бурхливе, вiльне та широке  життя,  яким  жило  наше
козацтво, стало менi рiдним i цiлком привабило до себе моК серце.  Я  став
козаком, я загартувався в Пхньому безмежному завзяттi, я неабияким став  i
межи запорожцями. Вiр менi, що я й тепер таким же лишився... Пiвроку назад
мене впiзнав воКвода Чарнецький.
   -  Цей  хижий  вовк,   ця   ненатла   звiрюка!   -з   жахом   скрикнула
Орися,сплеснувши руками.
   - Так, вiн - звiр, тепер i я це казатиму; а проте  вiн  матчин  брат...
Так от, Орисю, вiн разом з ключником упевнився, що я  нащадок  вельможного
роду  Корецьких,  котрi  стояли  близько  трону  i  володiли  незлiченними
скарбами, що я з роду католик. Панське кодло я вважав за найбiльшу кривду,
котра перешкоджаК королiвськiй  владi  чинити  добро  i  злагоду  в  своПй
вiтчизнi. Чарнецький, КзуПт душею, укупi з iншими  побратимами,  побачивши
загартованiсть моПх поглядiв, зумiв, одначе, привабити мене на  свiй  бiк.
Вiн признав моП погляди зовсiм правдивими, але, немов справдi по  щиростi,
вимагав вiд мене, яко сина свого краю, державноП мужностi... Вiн  вимагав,
щоб я з своПми поглядами прийшов до стерна уряду i переконав  туманiючу  в
мороцi неуцтва шляхту зректися цього братовбивчого рабування, не  видирати
вiд оборонцiв своКП краПни Пх права, не знущатися над Пх святою вiрою...
   - Ну й що ж?! - запалялась Орися, всiм серцем спочуваючи знайомому,  не
вмерлому почуттю.
   - Виявилось, що все це брехня та лукавство! I в мене лишилась  у  серцi
тiльки образа, що марно потрачено пiвроку, марно  прийнято  на  душу  муки
через розлуку з тобою, через утрачене кохання...
   - Не втрачене,- тихо промовила Орися,- але слухай, Антосю: за  що  ж  я
так страшенно каралася, коли й без того моК життя лiчилося лишень днями?
   - За що? Не знаю! Прости менi, моК ясне сонце, якщо  я  спричинив  тобi
хоч на хвилину страждання. Втiкаймо вiд цього пекла; я маю великi  скарби;
ми знайдемо десь в iншому краП, де забажаКмо, собi щастя!
   - А мiй батько та моП друзi загинуть пiд  руПнами?  -  спитала  зблiдла
Орися.
   - А що ж робити маКм? Що робити? - Корецький схопив ПП руки i  притулив
Пх до своПх уст.Якщо ти не хочеш утiкати,- вигукнув  вiн  розпачливо,-  то
вiзьми цю шаблю i вбий мене!.. Коли ти вiддаКш себе на загин, то  менi  не
лишаКться вищого щастя, як умерти, - i вмерти вiд дорогоП руки!
   - Так умерти зi мною, мiй дорогий, коханий, - шепотiла Орися,  поклавши
своП руки на Аитосевi плечi i гостро дивлячись йому в вiчi, -  задля  тебе
щастя? Так без мене тобi тяжко жити на свiтi?
   - Страшенно!
   - Ну, так слухай же! Коли ти мене так щиро кохаКш, о, тодi ми  з  тобою
не розлучимось!..
   - Мiй ти раю! Щастя моК! - перебив ПП мов ошалiлий з радощiв Корецький.
   - Слухай-но, вгамуй себе; за нами зорять, тобi час iти...  Тут  К  одно
потайне мiсце, де можна переховатись, приходь  туди.  Хоч  би  саме  пекло
гвалтувало, нас там не знайдуть. ПеречекаКмо трохи i потiм не розлучимось.
Ось  ключ  вiд  потайних  дверей,  до  них  треба  йти  через  печеру,  що
починаКться он там, край бескиду, де терни.
   - I ти прийдеш? - захлипуючись вiд радощiв, спитав Антось.
   - Прийду. Ось вiзьми ключа. Коли я довiряю тобi таку тайну,  то  дiймай
вiри й менi!
   - Вiрю, вiрю!
   - Дожидай третього вибуху з цiКП плющихи: це буде гасло,  що  я  йду  в
пiдземне мiсце, а тепер... бувай!
   Шляхтича вивели за браму, i знов брама зачинилась за ним i пiднявся  на
ланцюгах висючий мiст. Але Антось тепер iшов без  краю  щасливий,  цiлуючи
дорогий задля нього ключ.



   XII

   Лянцкоронський,  одержавши  звiстку,  що  козаки  зреклися  його  умов,
поручив  закiнчити  облогу  Чарнецькому.  Вночi  Чарнецький  присунув   до
пригорода гармашню i поставив ПП  на  окопах.  Уночi  ж  обережно,  гаразд
замерзшим ставом, рушили й татари, оточивши мiстечко.
   А сотник, востаннК зiбравши решту своПх орлят, так почав казати:
   - Слухайте, братчики! Хоча ми тут i поставили двi  гармати,  а,  правду
кажучи, тепер нас вiдразу задавлять.
   - Проте не вiдразу, - вiдказав Шрам, - що ж, звичайно,  сила  й  солому
ламле...
   - Так ось що: ти, Бабуре, i ти,  Жидолупе,  засядьте  з  молодятами  на
праву та лiву руч по хатах, i як  вороги  ринуть  вже  на  майдан,  то  ви
запалiть навкруги хати i вдарте ззаду.
   - Чудово! - додав запорожець. -  Хоч  видно  буде  па  той  свiт  шляху
шукати!
   Всi зареготалися. Сотник звелiв викотити два барила горiлки i  запросив
козакiв частуватись.
   - Ну, товаришi моП дорогi, щирi сини УкраПни, вип'Кмо ж востаннК  i  на
прощання за наш славний народ i за нашi душi, -  сказав  вiн,  -та  даймо,
братове, один одному козацьке слово:  коли  будемо  коло  свiтлих  схiдцiв
престолу божого, то всiм нам благати милосердного  бога,  щоб  послав  вiн
щасливу долю нашим братам i дав спокiй нашiй  окуре-нiй  димом  i  залитiй
кров'ю краПнi!
   - ДаКмо слово козацьке! - вiдгукнулись усi одностайно. Не встигло зiйти
ясне сонце, як у мiстечку над табором розгорнулося саме  пекло.  Задрижали
стiни в хатах, посипалось з дзвяком скло i шарування на землю, застогнали,
заревли ядра гарматнi, пробиваючи дошки, ламаючи вози, розкидаючи  тури  i
кришачи мiцнi замковi мури.
   Слiпий кобзар, з розхристаними грудьми, без  шапки,  стояв  на  мурi  i
спiвав натхненну думу:

   Он славо, козачая славо!
   Така твоя доля кривава...
   Ти за щастя рiдного краю
   ЗакликаКш нас завжди до раю!..

   Але в одну мить з свистом прилетiла стрiла i встромилася у  саме  серце
народного спiвця... Затерпло воно, прикипiвши кров'ю, i навiки затих  його
голос пророчий.
   Козаки вiдбивались завзято,  кожна  куля  несла  у  ворожi  лави  певну
смерть, але на кожну кулю летiли з  ворожого  стану  цiлi  сотнi  куль,  i
стукали вони об козачi  кiстки,  пронизуючи  наскрiзь  тiло.  З  гуком  та
гамором кинулися з  трьох  бокiв  розсатанiлi  вороги  на  невеличку  юрбу
козакiв; усi вони ринули натовпом - i поляки, i нiмцi, i татари - з  хижим
воКводою Чарнецьким на чолi.
   Замовкли  вибухи,  i  почалась  нерiвна  рукопашна  рiзанина.  Пораненi
стрiлами, котрi ще стримiли у них па тiлi,  лицарi-борцi  налягали  своПми
останнiми силами, щоб якнайдорожче продати своК життя,  але  на  кожну  Пх
шаблю опускалося десять. Озвiрiлi козаки з нелюдською силою рубали  голови
ворогiв, сiкли Пм шиП, кришили кiстки i самi падали пiд ударами шабсль без
стогону й скарги, а скрегочучи лишень зубами, що не встигли помститися.
   - Гей! - гукнув слабнучим голосом увесь скалiчений сотник. - Боронитися
нам бiльше несила, так не  давайтеся  живцем  у  руки,  а  краще  рубайте,
братцi, один одного!
   - Чуймо, пане сотнику! - вiдповiло навколо небагато вже голосiв.
   I сп'янiлi вiдважнi козаки, дивлячись на смерть, що буяла навкруги, мов
несамовитi почали рубати один одного.
   Усi вже товаришi полягли навколо  сотника,  вже  вiн  востаннК  зацiдив
свому щирому друговi перначем по чупринi,  коли  раптом  схопили  його  за
плечi п'ять дужих татар i накинули на шию аркана.
   - Гей, братцi, не давайте мене  живцем  на  муки!  -  пiдняв  до  мурiв
помутнiлi очi сотник.- Дочко! Не давай батька!
   - Не дам, тату! -  вiдповiла  твердим  голосом  Орися  i  стрельнула  з
мушкета йому саме в голову.
   Куля добре влучила i заспокоПла сотникову турботу на вiки вiчнi.
   Орися миттю спустилася з муру, прямуючи до ляди  над  льохом.  Там  уже
стояла Катря з двома факлями.  Розлiгся  тягучий  дзвiн  "по  мертвому"  i
прокотився сумною луною геть по долинi.
   Всi, що були ще живi, святобливо увiйшли у  вiдчиненi  дверi  церкви  i
засунули Пх тяжким засувом. Панотець Василь у чорнiй ризi,  роздавши  усiм
по запаленiй свiчцi, почав правити заупокiйну панахиду по душах, що стояли
вже перед ворiтьми iншого, невiдомого життя...
   А вороги, густими хмарами оточивши замковi мури, не наважувались  лiзти
на них, жахаючись шаленоП вiдваги "схизматського бидла".
   Викликалось кiлька завзятцiв. З острахом полiзли вони  по  драбинах  на
самi мури i здивувались такiй несподiванцi: на дворi замку все було пусто.
Ця вiстка зразу облетiла все вiйсько; воно аж  загуло  вiд  радостi,  i  у
вiдiмкнуту браму посунуло  цiлими  хмарами  зажерливе  до  грабiжки,  хиже
вiйсько.
   А з церкви було чутно журливi спiви, i сумнi акорди тихо  коливалися  у
спокiйному повiтрi. Покидаючи цей свiт, осяянi тьмяним  блиманням  свiчок,
усi спокiйно дожидали  смертi  й  велебно  спiвали:  "Co  святими  упокой,
Христе, душi раб твоПх..."
   А глибоко в льоху пiд церквою блимала  факля,  увiткнута  в  землю,  де
Орися, трiпочучи серцем, дожидала Антося. От у дверях дзенькнув  замок,  i
вiн, ПП виправданий друг, з'явився перед ПП очi, повний щастя.
   - Мiй любий! - кинулась до нього Орися.- Тепер я скажу, що кохаю тебе,
кохаю святою любов'ю i життя своК безталанне зiллю з тобою навiки!
   - Навiки! До могили й за могилу! - з палом вигукнув Антось, схоплюючiП
ПП в обiйми.
   - Пора! - здалека почувся оклик в льоху.- Пiдпалюють церкву!
   - Пора! Летiмо ж, мiн орле сизий, укупi! - мiцно обняла Орися ошалiлого
вiд щастя друга свого i лiвою рукою кинула факлю в бочку з порохом...
   Сяйнула блискавка, саме пекло розверзлося... "Орлине  гнiздо"  укупi  з
святкуючими звитягу ляхами злинуло в повiтря. Але не  чутно  було  вже  нi
гуркоту, нi трiскоту руПни цим душам, що  покохалися  так  щиро.  Полинули
вони в осяяну довiчним сяКвом далину, де нема  нi  слiз,  нi  ридання,  нi
тяжкоП журби, нi злоби, де пануК лишень одна свята любов...

Last-modified: Tue, 23 Jul 2002 11:48:57 GMT
Оцените этот текст: