силась кровью, и полуволк, издав не то лай, не то хрип, не то кашель, - покатился в дорожную пыль. Двое других на какое-то мгновенье приостановились, словно бы в раздумье перед своим прыжком, присев на своих сильных, худых, но жилистых лапах. - Что же ты, сынок? Стреляй... - совершенно будничным тоном, ничуть не повысив голоса, сказал Отец Сыну, одновременно успевая вложить в желобок арбалета новую стрелу и прицеливаясь. Отец выстрелил на какую-то долю секунды раньше Сына - и снова попал, судя по визгу второго полуволка. Мальчик же выстрелил торопливо - и промахнулся: от неожиданности у него дрожали руки. Но подскакавший боевик достал третьего полуволка тяжелым цепом-кистенем, и тот с парализованными задними ногами пополз через дорогу, скуля и подвывая. Следующая повозка переехала его своими колесами. Лошади храпели и ржали от запаха дикой крови... - Сбегай, выдерни стрелы из трупов! - все так же спокойно велел Отец. - Не гоже разбрасываться добром... Мальчик соскочил с повозки и, на ходу доставая нож, побежал к убитому зверю с белым пятном на боку. Стрела ушла глубоко в мясо. С усилием пропоров шкуру, Мальчик сделал разрез вдоль ребер на еще мягком теле животного и засунул руку в теплую рану, чтобы нащупать и извлечь зазубренный наконечник стрелы. Рану сразу же наполнила липкая, густеющая на воздухе кровь... И кровь эта, сочившаяся из раны, остро и неприятно пахла. Полуволк еще судорожно подергивался, словно бы пытался убежать, и он так был похож на собак из их селения! И ведь в сущности-то, - лесные хищники и были одичавшие, вepнувшиecя к первобытной жизни, собаки... Свою стрелу, пролетевшую мимо, он не нашел. Видимо, она улетела в кусты и пропала безвозвратно. Мальчик знал, конечно, что хорошо и тщательно обработанный наконечник арбалетной стрелы стоит дорого, очень дорого. Но Отец, когда Сын протянул ему только две стрелы с окровавленными наконечниками, аккуратно вытер их пучком травы и ничего не сказал... Но оказалось, что нападение полуволков - это так себе, мелочь, пустяк, далеко не самое страшное в дороге... Груженый обоз двигался все же довольно медленно, и на дорогу к далекому Городу уходили не одни сутки. Первая ночь прошла спокойно. Они остановились для ночлега на опушке леса, на площадке, очищенной от мусора, обнесенной изгородью и с кострищем посередине. Стояла даже колода - целиком выдолбленный ствол двухсотлетней липы - для выпаивания лошадей. По всему делалось понятно, что место это, обжитое и утоптанное, служит давним прибежищем торговых людей, чем-то вроде постоялого двора под открытым небом. Повозки завели внутрь, распрягли и напоили лошадей, задали им овса и сена, развели в центре площадки костер. Закрыли на прочный деревянный засов скрипучие ворота, - и первая смена боевиков, по жребию, заступила на ночную стражу. Мальчик привалился в повозке к теплому боку Отца и спокойно заснул на хрустком сене, укрытый большим овчинным тулупом. И когда он, полусонный, приоткрывал глаза, - горел в центре круга небольшой костерок, уютно попахивало дымком, и колеблющийся свет выхватывал из полной темноты то опущенные оглобли, то сидящую фигуру боевика с арбалетом, то умную морду лошади, в больших глазах которой отражалось древнее, как мир, пламя костра... А над Мальчиком медленно поворачивался вокруг незримой мировой оси огромный, мерцающий звездами, бесстрастный небесный купол... Вторую же ночь торговому обозу пришлось провести на площади небольшого селения. Впрочем, то, что это - селение, можно было только догадываться по приглушенному лаю собак да дымкам над землянками. Людей нигде не было видно, никто не вышел встретить обоз и перекинуться с проезжими парой слов и поделиться новостями. Закопавшись в землю, селяне подозрительно и недружелюбно молчали. Повозки выстроили вкруговую, оглоблями внутрь, сцепив их между собой и попарно - друг против дружки, - чтобы нельзя было тронуть один воз, не зацепив стоящий напротив... Лошадей привязали к оглоблям, тщательно стреножив их, и Отец обошел каждую, проверив путы. Он умел делать узлы с секретом, такие, что в темноте и не распутаешь... Удвоили ночную стражу. И все-таки Мальчика не покидало смутное чувство тревоги, - скорее всего оттого, что ему передавалось внутреннее напряжение и тревога Отца. Тот почти не спал, ворочался, часто вставал - то ли по нужде, то ли незаметно проверяя бдительность стражи, - и тогда Мальчик тоже просыпался, не то от сырого холода, прокрадывавшегося под тулуп, не то просто от страха... И проснулся он внезапно, в самый глухой час на изломе ночи, когда чахлый серпик ущербной луны зацепился за иссеченный ближним леском горизонт. Вязкая непроницаемая мгла скрывала все окружающее, и сквозь нее не могло пробиться слабое пламя . Его разбудили крики, шум борьбы, топот и чей-то короткий сдавленный хрип, похожий на недавний хрип застреленного Отцом полуволка с белым пятном на боку. Он вскочил, рывком отбросил теплый тулуп и побежал к костру, у которого слышался голос Отца. Остывшая земля холодила босые ступни, но мальчику было не до обувки. ...В кружке неверного и зыбкого света от костра, опрокинувшись навзничь, лежал незнакомый Мальчику человек. Из горла у него торчала рукоятка боевого ножа, и черная кровь уже образовала лужицу на серой от пепла почве. Его остекляневшие глаза смотрели прямо вверх, на звезды, а рядом с трупом валялся мешок с мукой... Боевик равнодушно нагнулся над телом и перерезал горло одним быстрым взмахом руки. Затем деловито вытер окровавленное лезвие о чужую одежду и аккуратно вложил его в ножны: хороший нож, понятно, дороже хлипкой человеческой жизни... - Хорошо... - одобрил Отец боевика. - Ты заслужил добавочную плату. Хорошо! И тут Отец увидел Сына... - Вор, застигнутый с поличным, подлежит смерти... - четко и раздельно сказал Отец голосом Судьи. - Оставьте труп собакам! - и отвернувшись, спросил: - Чей мешок? Обняв Сына за узкие плечи, Отец почувствовал, что того трясет. Он увлек его к повозке, укрыл тулупом, тщательно подоткнув широкие полы, растер озябшие ноги Мальчика и, прижав его вздрагивающее тельце к себе, стал укачивать... Утром обоз снова тронулся в путь. Селение по-прежнему хранило молчание, и труп, распростертый возле кострища, был присыпан пеплом, словно бы мукой... - А чего хотел этот... - Мальчик запнулся, не зная, как назвать ночного грабителя, - этот... - и только показал назад, но Отец сразу понял его. - Он хотел украсть у нас муку, - ответил Отец. - Наш пот, наш труд, наш хлеб... Единственное наше богатство. - Но быть может, он хотел есть? - Может быть... - согласился Отец. - Но для того, чтобы быть сытым, - надо работать. Все другие способы незаконны. - Значит, он не мог работать? - предположил Мальчик. - Не может работать, но может выслеживать по ночам мирных земледельцев и нападать на них? - усмехнулся Отец. - Если он способен уволочь на своих плечах полный мешок муки, значит, - в силах и работать! Нет, сынок... Есть такие, которые вообще не хотят или очень не любят работать. А только хотят силой отнимать нажитое и заработанное! Они... они любят легкий хлеб! - А разве таких, как он... Много? - удивленно спросил Сын. - Хватает... - зло ответил Отец. - Поэтому мы, мирные люди вынуждены ходить вооруженными и нанимать вооруженную стражу. Если полуволки нападают потому, что у них такая природа, то эти... полулюди нападают и крадут потому, что человеческой природы у них как раз осталось мало. Почти ничего... И их смерть - справедлива. Более того - необходима, ибо если дать им волю, они разграбят и растащат все! И в конечном счете - все равно умрут с голоду, в собственной блевотине, грязи и нечистотах! Посмотри вокруг: все, что ты видишь, - результат бессмысленного грабежа. Только украли не мешок муки с телеги, а разграбили жизнь целой планеты! Может быть, единственной в черной бесконечности Космоса... Помни, Сынок: мы живем среди вражды и одичания. Украсть - легко, и умереть - это тоже легко. Самое трудное - это быть и оставаться человеком, а не полуволком. МОСТ - Эй вы, жуки навозные! - окликнул их Стражник и, зажав чудовищную волосатую ноздрю большим пальцем, шикарно высморкался прямо под копыта головной лошади. - Т- пру-у! Он вышел из-за своего боевого укрытия посередине моста и стоял, освещенный багровыми косыми лучами заходящего солнца, стоял, широко расставив ноги и опираясь на внушительных размеров боевую секиру, одним взмахом которой можно было, казалось Мальчику, рассечь человека пополам, на две одинаковых половинки... Ее наточенное лезвие тускло и зловеще поблескивало, когда стражник грузно переминался со ступни на ступню. - Чем платить будете, ковырялы? Какая ваша прайза? Ну, чего фейсы на сторону воротите? Мальчика удивило, что эта гора мышц, этот грубиян тоже говорил на энглязе* , как и он с отцом, как и прочие в их селении. (* Энгляз - англо-русский язык, развившийся из бытового жаргона и окончательно сформировавшийся в XXI-XXII в.в. в результате взаимной языковой экспансии.) Но больше всего Мальчика напугал не его голос, мощный и громоподобный, выходящий, казалось, из обширного брюха, а его единственный глаз. Другой был выбит палицей или высажен меткой стрелой в давней битве: в глазной впадине образовался уродливый струп. Оставшийся нетронутым глаз, видимо, не справлялся с двойной нагрузкой, выпавшей на его долю, потому что от напряжения выкатился из орбиты и был налит дурной кровью, как у разъяренного быка во время случки. Из узких отверстий-бойниц укрытия высовывались здоровенные наконечники стрел тяжелых стационарных арбалетов, которые были способны пробить лошадь насквозь... Отец деловито и не говоря ни слова, выволок из повозки за задние ноги освежеванную тушу свиньи со снежно-белыми пластами жира и сбросил ее к ногам стражника-циклопа. Тот ткнул пальцем в жир и довольно загоготал... Это было обычаем, законной данью, ибо стражники охраняли мост. Это была их работа, а за работу, тем более опасную, надо было платить... - Что еще везете? - спросил Стражник, заметно подобрев. - Муку... - коротко ответил Отец. - Отсыпь несколько паундов! - просипел Одноглазый. - Я вижу, что у вас неплохой урожай. А я ведь не один... - и его кровавый глаз подмигнул Отцу, - мне надо делиться с другими. Отец кивнул головой, соглашаясь: - Возьмешь в последней повозке, когда все проедут. - А меду... - Стражник зажмурился и сладко облизнулся. - Медку нет? - Мед - очень дорогое лекарство, - спокойно ответил Отец, - у нас его очень немного. Можем обменять, но только на оружие. Или на хороший медный котел. Стражник вздохнул с полным пониманием. - Да... Поганая лайфа... - проворчал он. - Скоро и пocлeдние пчелы передохнут... Жаль, что у меня нет хорошего котла! А то бы побаловал своих ребятишек сладеньким... Ну, желаю вам удачной торговли! И отвалил окованную железными листами жердину, перегораживающую проезд. Обоз, вытянувшись в одну нитку, скрипел колесами и стучал копытами по выпуклой, шершавой от непогоды и времени, серой спине моста. В незапамятные времена он был выстроен из армированного железобетона, но Мальчик не знал этого. На мосту за сторожевым укрытием кое-где еще уцелели фигурные литые перила. Мальчик осторожно перегнулся через них и посмотрел вниз. Когда-то перекинутый через живое, быстрое течение Реки, мост исправно исполнял свое исконное назначение - он по-прежнему связывал два берега. Но Реки внизу давно не было: там пузырилась густая темнокоричневая зловонная жижа, подернутая маслянистой липкой пленкой, в которой уже не отражались плывущие облака... Мальчик вздохнул и с отвращением отвернулся. ГОРОД За мостом уже начинался Город. Обоз перестроился. Боевики заняли свои позиции по обеим сторонам дороги и положили арбалеты поперек седел, до упора натянув тетивы и приготовив самые надежные боевые стрелы. Дозорные ехали впереди и подозрительно вглядывались в развалины бывших жилых строений, в черных провалах которых настороженно таилась угроза внезапного нападения городских грабителей... Мальчик оказался в Городе впервые в своей коротенькой жизни, и поэтому с понятным любопытством озирался вокруг. - В этих каменных развалинах, в городских пещерах еще ютятся люди... - заметил Отец, перехватив взгляд Сына. - Городичи. Только их мало. Они ковыряются в бесконечных свалках, которые за столетия скопились вокруг Города. Извлекают оттуда старый айрон... Развалин становилось больше и больше. Иногда попадались и почти целые круглые башни или прямоугольные строения высотой в двадцать и больше этажей. Мальчик шевелил губами, про себя считая ряды отверстий в стенах: окнами эти черные, страшные пустые глазницы называть было невозможно... И еще по обеим сторонам тракта тянулось гигантское многоярусное автомобильное кладбище... И в том, что оно было ярким и многоцветным, ибо на полированных боках еще кое-где не потускнела стойкая окраска, - таилась угрюмая насмешка прогресса... Или - так называемого прогресса?! Из домов, как из выпотрошенных трупов вываливались наружу их внутренности. До уровня первых, а то и вторых этажей были навалены свидетельства бывшей жизни: обломки сгнившей мебели, проржавевшие эмалированные округлые корыта ванн, окаменевший цемент, сохраняющий форму былых мешков; ископаемые раковины белых и розовых унитазов, словно панцири неведомых животных, выброшенных на берег; целые лестничные пролеты, по которым уже никогда, никогда не будет ступать нога человека... И повсюду, в пузырящейся маслянистой грязи, в разноцветной пене ручьями стекающих на дорогу химических отходов, - целыми грудами, напластованиями, как свернувшиеся в кольца болотные жители, виднелись, валялись, вырисовывались и громоздились автомобильные покрышки самых разнообразных размеров, изношенные до корда или продырявленные... Пожалуй, именно здесь, среди развалин одного из прекраснейших городов мира, превращенного в помойку, можно было зримо понять, как накоротко замкнулась цепь времен... По дорогам планеты Земля вновь - с перерывом в какие-то жалкие полтысячелетия - скрипели тележные колеса... Потянуло дегтем и едким лошадиным потом. Лошадь - где-то на задворках, среди гаражей и ангаров, пережила быстрый взлет, гонку и упадок движущихся механизмов... Первыми были вынуждены навсегда опуститься на землю летающие аппараты всех мыслимых конструкций: иссякли нефтяные скважины, выдавив из себя, словно черные бессильные слезы отчаяния, последние капли, и самолеты и флаеры остались без топлива. Затем - словно бы с разгона наткнувшись на бетонную стену - по тем же причинам остановились автомобили. Конечно, оставались еще электромоторы и солнечные батареи, - но для аккумуляторов требовались свинец или серебро, а для двигателей и кузовов - чугун, металл, пластмассы... Наконец, прекратили движение по стальным колеям дольше всех сопротивлявшиеся электровозы. Застыли, беспомощно опустив загребущие ненасытные ковши, экскаваторы в железорудных карьерах; опустели выработанные до донышка каменноугольные шахты и разрезы; остыли без кокса доменные печи; замерли прокатные станы и нечем стало заменять изношенные, истончившиеся рельсы... И все эти бывшие богатства земных недр, накопленные запасливой природой за миллионнолетия ее развития, теперь чесоточной коростой, зловонными гноищами покрывали необозримые пространства почвы, которая могла бы плодоносить и родить хлеб... Последние ростки жизни душили мерзкие невостребованные отходы цивилизации, бесполезный шлак перегоревшей человеческой гордыни. Вот почему в пору Осенних Ярмарок на старинный городской тракт, когда-то лоснящийся сытым асфальтом, а сейчас раздолбанный, изгрызанный рытвинами и колдобинами, на пыльную сорную и жизнестойкую траву падали из-под лошадиных хвостов пахучие яблоки конского навоза. И в них, еще теплых от лошадиной утробы, лениво копались неистребимые воробьи... Между гранитными набережными, где когда-то, безусловно, свободно текла широкая полноводная река, теперь вяло колыхался бурый от грязно-зеленых водорослей дурнопахнущий студень... Нo и сами набережные, украшавшие берега роскошными широкими парапетами и изысканными полукруглыми спусками к воде, - теперь напоминали челюсти с прогнившими или выбитыми зубами: многих каменных блоков недоставало. А некоторые, выкрошившись из стройного гармоничного ряда своих собратьев, валялись тут же, тяжелые, забытые, никому не нужные. А над бывшей водой, над мерзкой вязкой жижей, в нескольких местах еще угадывались, словно призраки, бесполезно парящие в воздухе, арки бывших мостов, рыжие от ржавчины... - Мне душно здесь, сынок, - вдруг сказал Отец каким-то новым, незнакомым голосом, точно что-то сдавливало ему горло. - Здесь сам воздух словно бы пропитан печалью... - Печалью? - повторил Сын незнакомое ранее слово: ведь он прожил всего один жизненный цикл. - Я знаю историю этого Города, сынок... Это был один из самых прекрасных Городов на нашей планете. Его построили самые лучшие архитекторы из самых лучших материалов на берегу сказочно красивой реки. И эту реку питало чистейшей водой огромное пресноводное Озеро. Люди сначала бездумно отравили отходами Озеро. Озеро отравило Реку. Отравленные воды Реки пошли в городской водопровод... И Город сам, своими собственными руками умертвил себя. И, одичав, разграбил музеи с неисчислимыми сокровищами и картинами великих мастеров, и залил нечистотами книгохранилища, и превратил в мусор великолепные строения... Взгляд Мальчика как раз остановился на изглоданном, выщербленном каменном строении на противоположном берегу, с черными провалами высоченных сводчатых окон, все еще, из последних сил, тянувшемуся к небу. Над ним, видимо, когда-то гордо поднималось в облака золоченое острие. Теперь же этот стройный шпиль представлял собою проржавевшую решетчатую конструкцию, под непосильным гнетом времени и невзгод она согнулась в виде огромной буквы "Г". Кое-где, случайно не сорванные злыми ветрами и ливнями, сохранились металлические листы со следами золочения, - словно бы одинокие чешуйки на боках большой рыбы, недоочищенной хищниками и догнивающей на общей свалке... И то, что было некогда крестом или изящным флюгером, который весело поворачивался на все стороны света от вольного свежего ветерка, - теперь тупо указывало вниз, на захламленную, обезображенную землю... - Зачем мы приехали сюда, Фазер? - поежившись от внутреннего ужаса, тихо спросил Мальчик. - Это же мертвый Город! Совершенно мертвый... Отец отрицательно покачал головой: - Ты ошибаешься. Большинство городичей скрываются в подземных туннелях старинных древних подземок - сабвеев... Когда-то здесь ходили под землей быстрые поезда - составы самоходных повозок, перевозившие людей из конца в конец Города. Вот в этих норах укрывается от дождей и зимних морозов городское отребье. Кроты, которые прячутся от солнца... - Как же они живут? Чем питаются? - Городичи торгуют железом. И еще многим. Обменивают на еду. И существует также могущественный тип ремесленников. Они умеют резать и сваривать металл. И делают котлы для Источников Жизни, строго храня свои секреты... ...Из многоколонного здания с рухнувшими перекрытиями, провалившейся крышей и следами пожара на стенах с гортанными криками вылетало траурное жирное воронье. Из оконных провалов высокого первого этажа, в которых еще угадывалась стройная аркада, на дорогу выползала клейкая заплесневелая масса, - грязно-серая каша, издали похожая на подтаявший весенний снег. - Что это, Отец? - спросил Мальчик. - Когда-то здесь находилось главное городское книгохранилище... - отрешенно ответил Отец. - Да... Биб-ли-о-те-ка... - произнес он по слогам торжественное слово. - Библиотека... - повторил Сын еще одно незнакомое понятие. - А для чего... для чего люди в городе хранили... столько книг?! - Раньше они считались источниками знаний... - Как вода - Источник Жизни? - Примерно так. Но они были недолговечными и неудобными в обращении. Ведь были книги тяжеленные, толщиной в три-четыре пальца! - Ну уж... - недоверчиво хмыкнул Сын. - Трудно в это поверить...Такую книгу надо изучать в течение нескольких циклов жизни... Отец не ответил. Тем более любая дорога, даже самая плохая, рано или поздно кончается: их дорога незаметно вливалась в обширную Рыночную площадь. Она понравилась Мальчику непривычным простором, на котором могло бы легко разместиться все их селение. К тому же здесь было много людей, одетых причудливо и непривычно, и множество товаров и вещей, совершенно не известных ему. Его удивило, что в самом центре Рыночной площади стояла гигантская глыба серого гранита, на вид совершенно бесполезного, вытесанного в виде вздыбленной волны. Из нее сиротливо торчало несколько больших ржавых штырей. И все... Может быть, когда-то на этой глыбе возвышался какой-нибудь памятник... Интересно - кому?! Лотки с товарами почти вплотную упирались в огромное прямоугольное каменное здание древнего Храма с двойными рядами очень красивых полированных красновато- коричневых колонн по всем четырем сторонам здания. Стены его - из отшлифованных мраморных блоков - были частично разрушены, либо разобраны для очередных нужд. Впрочем, гранитные полированные колонны тоже уцелели не везде - множество их обломков валялось на земле. Широкие величественные ступени Храма были загажены сверху донизу, и зловонные нечистоты липкой смрадной массой стекали к площади. Впрочем, на этот запах никто не обращал внимания. Мальчику захотелось зажать нос... ...Перед одним из продавцов - диким, волосатым существом, от которого сильно пахло - лежала кучка черных предметов, отдаленно похожих на грибы: с тонкой ножкой и толстой округлой шляпкой. - Что это, Отец? - тихо спросил Мальчик. - Айрон... - ответил Отец. - Железо. Части изношенных старинных механизмов. Они называются: болты. Видишь - резьба? Раньше, давным-давно, эти болты скрепляли какое-то сооружение. - Бол-ты... - прошептал Мальчик. - Смешно: бол-ты... - Пять паундов муки... Это хорошая прайза! - предложил Отец продавцу. - Даю за твой айрон... пять... - и он поднес к бородатому лицу торговца растопыренную пятерню. Глаза того блеснули из волосатых зарослей и он согласно закивал головой... - Железо - это богатство, - довольно сказал Отец. - Мы сделаем из этих болтов в нашей кузнице десяток боевых ножей. И - наконечники для стрел... Торговый обмен шел бойко и сноровисто. Боевики охраняли сложенные на землю мешки с мукой, которые быстро пустели... - Урожай был неплох, мой мальчик! У нас еще остается корн, и мы сможем теперь купить запасной котел для Источника Жизни, - очень довольный провозгласил Отец. - С крышкой и отводной трубкой! Обратно обозные лошади бежали облегченно и весело, как и всегда, предвкушая дом, и люди тоже были в хорошем расположении духа. Торговля оказалась удачной, и на всех возах топорщились, укрытые мешковиной и рогожами, приобретения, необходимые в хозяйстве. Большой и опустошенный Город медленно отходил назад... Пыль и пепел пожарищ... И еще - плесень... Пепел, плесень и пыль. Все, что могло сгореть - выгорело, что могло гнить - догнивало. И все было засыпано пылью - серым снегом смерти... Заплесневелое пепелище - вот, пожалуй, было самым точным и самым правильным названием бывшего когда-то великолепным Города. Пепел, плесень и пыль. Пыль, плесень и пепел... - Отец, посмотри! - вдруг заинтересованно воскликнул Сын.? Что это за желтая струя? Вон, - видишь? Какая яркая! Это - краска? И он спрыгнул с повозки и, подбежав к яично-желтому ручейку, который сыпался из провала в бетонном ограждении, торопливо набил желтым порошком карманы куртки и холщевую торбу. Отец улыбнулся про себя и подумал: "Пусть развлекается! У него и без того слишком много забот и так мало игрушек!" Отец долго рассматривал добычу сына и внимательно изучал желтые крупинки, высыпав их на ладонь. - Сера... - наконец, удивленно решил он. - Чистая кристаллическая сера! Опять - отходы какого-то производства... ЧЕРНИЛЬНЫЕ ОРЕШКИ Мальчик вздрогнул: в ветвях Дуба Совета он заметил сильное шевеление! Он с разбега остановился. Да, точно! Где-то в глубине таинственной кроны раскачивались концы ветвей, слышалась возня и приглушенные голоса, как бы просеянные сквозь мельтешение листвы. А ведь этот Дуб невольно старались обходить стороной и стар, и млад. На нем не было ни птичьих гнезд, ни уютных дупел... Разве что вороны отдыхали на этом мрачном дереве. А на мощной его ветви, горизонтально протянутой над землей, еще болтался обрывок веревки, - напоминание о казни Кривонога... - Эй! - с замиранием сердца негромко окликнул он того, кто скрывался в шелестящей листве. - Кто там?! Снова закачались ветви, словно их специально кто-то дергал, и из листвы уставился на Мальчика двухголовый мутант - "Иван-да-Марья". - Это мы, Илия... - разом сказали обе головы, одна - басом, а другая - пискляво. - Что вы там делаете?! - оторопел Мальчик. - А мы... - хохотнула да Марья, - орешки ищем. - Ты что?! Разве на дубу растут орешки? - поразился Илия. - Вы так желуди называете, да? Свиные орехи? И он засмеялся. - Чернильные орешки... - прогудел Иван. - Нас отец Петр попросил... - Ему, знаешь, самому по деревьям лазить неудобно... ?опять хихикнула да Марья. - Он ведь уже старенький, наш Патер-Питер... Двухголовый близнец (или близнецы?) спустился пониже и поудобнее устроился на ветке, выполняющей роль виселицы, весело болтая ногами. - А нам он доверяет... - сообщил Иван. - Да... Он считает нас... этим самым... ангелоподобным существом, - добавила да Марья, - поскольку мы - бесполое создание. - Ага! Вот у птиц - по одной паре крыльев, хоть у петуха, хоть у гуся. А у серафимов - по шесть! - Значит, ваши ангелы и архангелы - тоже... мутанты?! ?даже вздрогнул от своей догадки Илия. - Значит, выходит так... - соглашаясь, пробасил Иван. Потом Иван-да-Марья ловко спрыгнул (или, все же - спрыгнули?!) на землю. - Слушайте, а зачем Патер-Питеру эти ваши орешки? - с любопытством спросил Илия, Сын Судьи. - Да не орешки это, не орешки! - махнул рукой Иван и полез за пазуху. - Вот это что... На жесткой вырезной пластинке дубового листа, плотной и жилистой, уже тронутой осенней буроватостью, виднелся бугорок, круглый нарост, - словно бы под кожицу листа засунули горошину. - Вот это и есть чернильный орешек. Только их надо много... - пояснила да Марья. - Отец Петр что-то с ними делает: сушит и растворяет в какой-то особенной жидкости. И у него получаются... чернила! - И ими он пишет свою Книгу! - сообщил Иван. - Книгу?! - от удивления Мальчик раскрыл рот. - Настоящую... Книгу?! - Ну да, настоящую. Макает перо в чернильницу и пишет. Букву за буквой. Так быстро! Ты ведь умеешь читать? - спросил Иван. - И нас он тоже научит! - Потому что мы ему помогаем! - гордо, но все равно - очень тоненько пропищала да Марья... - А что же он пишет... в свою Книгу? - Разные события из нашей жизни! Вот он написал в свою Книгу о казни Кривонога! - спокойно сказал Иван, дергая за обрывок веревки, свисающей с ветви. - Зачем?! - Наверно, чтобы после знали... - Неужели же для того, чтобы попасть в Кииту, надо умереть? - грустно спросил Сын Судьи. - Что ты! - оживленно прощебетала да Марья. - Совсем нет! Патер?Питер сказал нам, что он написал и про нас. - Ага! Точно! - подтвердил Иван. - Прямо так и написал, что у нашей Мазер родился двухголовый ребенок. - И еще он сказал: чудо господне... - добавила да Марья и поправила на своей голове вязаный хайратник: у нее почему-то мерзли уши, а вот у Ивана - нет... - И вообще: одна голова хорошо, а две - лучше... - своим тоненьким голоском заключила она. - Ты согласен? СЫН И ОТЕЦ - Отец, а из чего делались Книги? - неожиданно спросил Сын, вываливая в корыто пойло для поросят. - Точно не помню... - признался Отец. - Продукт переработки природного сырья. И еще... Страшно сказать - на книги изводили древесину! Книги стали никому не нужны, когда появились памятные кристаллы. Это было удобно, практично, и не занимало много места в жилищах. А последние известия и общепланетные новости доставлялись людям прямо на дом через специальные говорящие аппараты. Люди быстро разучились читать! И книги... Книги умерли, когда в сибирских лесах срубили последнее дерево... - А у нас разве нет таких кристаллов? - озабоченно наморщил лоб Сын. - Где-то завалялась горстка... - равнодушно ответил Отец. - Но их невозможно использовать... - Почему? - удивился Сын. - Разве из них улетучилась... как ты это называешь? - Память? - Нет энергии для подключения читающих автоматов, и не из чего делать сами автоматы... - сухо объяснил Отец. - Совсем... не из чего? - Наша планета, породив человека, его же зубами изгрызла собственное нутро... У человечества, которое выжило в голодные послеатомные времена, больше нет айрона, нет плюмбума, нет угля, нет нефти... Ты помнишь, мы плавали с тобой в долбленке вниз по Реке далеко на Юг? Тебя поразили тогда гигантские развалины бетонной плотины поперек ее русла? Тогда ты подумал, что это - древний мост... А это были остатки гидростанции, - грустно пояснил Отец. - Огромные машины в ее зале с бешеной скоростью крутила вода, стремясь вниз по трубам. Эти машины вырабатывали энергию, вернее - превращали один вид энергии в другой. Стремительное вращение стальных валов давало новый вид энергии - электричество. - А на что оно похоже... - это электричество? - Ни на что, тебе известное... Электрический ток уходил по металлическим проводам на далекие расстояния, давал в человеческие жилища свет и тепло, двигал по рельсам железных дорог составы самоходных повозок, выплавлял из земной глины ал... - он запнулся... - да... алюминий для самолетов... - Откуда ты все это знаешь? - недоверчиво спросил Сын Судьи. - Я - один из немногих Хранителей Знаний... - ответил Отец. - Я читал драгоценные старые книги. Из уцелевших. Ведь сейчас очень мало людей умеют читать... В книгах - тяжкий груз. Груз памяти о нашем человеческом уме и нашей человеческой глупости... - Почему же сейчас мы не можем построить эту... - как ты ее назвал? - слабо улыбнулся Мальчик. - Гидростанцию? Хотя бы - маленькую? - В недрах Земли не осталось необходимых первоэлементов... - объяснил Отец. - Все выгребли жадные предыдущие поколения. Нет железной руды для электромашин, нет купрума для проводов... Только в самых богатых домах земных правителей, охраняемых Стражами порядка, кое-где еще горит электрический свет... Последняя память об электрическом веке. Почти недоступная роскошь, - усмехнулся он. - Мы с тобой слишком увлеклись разговорами о прошлом. А сегодня надо приготовить свежего угля для фильтров... - А что мы будем пить, Фазер, если... если кончится уголь для фильтров? - с затаенной тоской в голосе спросил Сын. - Умрем и мы, и наши животные? Ведь ты сам говорил, что вся наружная вода, которая не прошла через перегонку в Источнике Жизни - смертельный яд?! - Почему же должен кончиться древесный уголь? - удивился Отец. - Ты постарайся понять разницу между каменным углем или нафтой, которые природа запасала впрок с доисторических времен совершенно случайно и нынешними деревьями. Уголь, купрум, айрон - это древние невозобновляемые запасы, а береза, ольха, сосна - вечно возобновляемые, живые, включенные в круговорот общей жизни. Пока растут они, - у нас с тобой будут колесо к повозке, и ложка к похлебке, и огонь в очаге, и уголь для фильтров! Ведь совершенно не обязательно жить среди грохочущей железом техники! Да, мы расстались с техникой, но мы еще не одичали... Пойдем, поможешь мне напоить овец! Они аккуратно перелили профильтрованную и очищенную воду из бако-накопителя в деревянные ведра и бросили туда по пригоршне соли. - Ты представь себе, - по пути к овечьему закуту сказал Отец, - еще совсем недавно... Каких-нибудь пятьсот лет назад... в это, конечно, трудно поверить... Люди могли совершенно свободно купаться в реке! - Купаться? - ошарашенно спросил Мальчик. - Ну да, купаться - и плавать, сколько хочешь, и нырять, и брызгаться что есть силы... Умываться, фыркать и потом бегать голышом... - И вода не разъедала кожу?! - недоверчиво спросил Сын. ?Не делала глаза невидящими? Отец нес ведра в руках. Сын - на коромысле. Над овечьим загоном с гортанными криками кружилось воронье, зорко высматривая добычу. - Неужели люди летали, как птицы? - подняв голову и замедлив шаг, почти про себя пробормотал Мальчик. - Как... серафимы? - Нет... - Отец поставил ведра наземь и отер вспотевший лоб тыльной стороной ладони. - Люди строили летательные аппараты. Они назывались: самолеты. Внутри них помещались сотни людей! Да, да... Об этом написано в старинных книгах. Я даже видел их изображения... Они делались из легкого металла серебристого цвета... - Се-ре-брис-то-го? - задумчиво повторил Сын, словно бы катая каждый слог на языке, как сладкую горошину. - Се-ре-брис-тый... Что это значит? - Пожалуй, это похоже на иней... - попытался объяснить Отец. - Или нет... На блеск воды в лунном свете. Да... Лунная дорожка на Реке отливает в полнолуние серебристым цветом... Конечно, если в ней нет зеленых водорослей. И густой бурой тины... Мальчик вздохнул и снова поднял на плечо коромысло. - А самолетов было много, сынок... - продолжил Отец, когда они возвращались. - И они умели перевозить не только людей и грузы на любые расстояния. Но они же могли еще сбрасывать на мирные города стальные цилиндры со смертью. - С отравленной водой? - удивился Мальчик. - Нo ведь ее можно было не пить! - Со взрывчатыми веществами страшной разрушительной силы. Стальная оболочка разлеталась на сотни осколков, эти осколки убивали людей, а силой взрыва разрушались стены зданий, они обваливались и погребали под собой все живое... - Зачем?! - сдавленным голосом, с выступившими на глазах едкими слезами спросил Сын. - Зачем они это делали?! - Не знаю... - покачал головой Отец, и это был не уход от ответа, а по-своему честный ответ. - Сколько бы я ни размышлял об этом, я не могу найти достаточно веских причин, чтобы понять необходимость массовых убийств. Войны... Целые страны воевали друг с другом! Сколько уходило на это сил и средств! Ведь так трудно сделать даже одну хорошую меткую стрелу... Цели тогдашних правителей нынче кажутся просто глупыми... Или - преступными. Им нет никаких разумных оправданий! - А может, одни страны хотели отнять у других хлеб и воду? - спросил Мальчик. - Целые народы никогда не могут быть грабителями или убийцами! - сурово отрезал Отец. - К тому же - в любой стране была вода и рос хлеб... Убийцами и грабителями могут быть только те, кто отдают приказания об этом! - И обо всем этом ты узнал из своих книг? - спросил Сын Судьи. - И еще от своего Отца... Как и ты... - А отец Петр пишет новую Книгу! - торжествующе выпалил Сын. - Вот как? - прошептал Отец. - Я не знал... - И я бы очень хотел попасть в его Книгу... - признался Мальчик. - Зачем?! - Чтобы люди, придущие после нас, знали... И оба надолго замолчали, смотря, как весело шевеля хвостиками и залезая копытцами в корыто с пойлом, чавкают поросята... ЧЈРНЫЙ ПОРОШОК Мальчику нравилось смотреть, как горит сера. Он насыпал желтых крупинок на щепку, - и крупинки, плавясь, давали голубой, ярко окрашенный огонь... Но однажды, когда в хижине за ткацким станом работала Мать, четко и ритмично постукивая бердом, сильный порыв ветра забил дым очага из трубы обратно в жилище. Он оказался едким и вонючим, у Мальчика набежали на глаза слезы, запершило в горле, и он натужно закашлялся. Мать рассердилась. - Что за гадость ты подсыпал в очаг? - недовольно спросила она и сноровисто вытряхнула серу из куртки Сына и его торбы в глубокий короб, где скопилась мельчайшая угольная пыль и куда сметали куриный помет: куры бродили по хижине где хотели и исправно гадили на земляном полу. Позже, весной, пометом удобряли гряды с рассадой... Итак - случайно, из-за импульсивного движения рассерженной Матери сошлись в одном месте, - в строго определенной по трем пространственным осям точке Вселенной, - в навозном коробе, три материальных субстанции, три составных части... Чего?! В весьма старинном рецепте сказано: "Взять 1 часть "живой" серы, 2 части древесного (липового или ивового, можно березового) угля и 6 частей селитры... Очень мелко истереть на мраморной доске и смешать..." О, эта смесь уже давно и слишком хорошо была известна человечеству! Разумеется, все происшедшее было чистейшей случайностью. Почти что чистейшей. В данном случае из необходимых атрибутов стариннейшего рецепта отсутствовала только благородная доска! Мраморная, как вы изволили заметить... Но в бесконечном течении времени любая случайность (а случай - лишь фрагмент, осколок философского понятия "случайность"!) приобретает форму закономерности. Древние говорили: "Ветер обходит весь мир, и всякий раз возвращается на круги своя..." И если в бесконечности находится место и для Бога, неудивительно, что при бесконечном переборе вариантов можно не раз наткнуться на одно и то же открытие. Для этого, кстати, совершенно не обязательно даже быть очень уж мыслящим существом... Вспомните малосимпатичное и дурнопахнущее гориллоподобное животное, которое, урча от голода и вожделения, первым схватило волосатой лапой крепкий сук, чтобы сбить с высокого дерева аппетитную, зрелую гроздь бананов... Впрочем, не исключено, что и фиников. Когда - через несколько дней - уже тайком, Сын заглянул в короб и поворошил его в поисках серы, он увидел там некую смесь, - мелкий черный порошок... Судьба, или - рок, или - фатум, внимание! С черным порошком, таким невинным и мирным на вид, человечество уже было знакомо в своей исторической молодости. Сначала его изобрели узкоглазые, но хитроумные китайцы то ли в пятом, то ли в восьмом веке, вместе с тончайшим фарфором и изысканными пытками своих врагов, которых они целиком варили, постепенно опуская на прочной веревке в чан с кипящим маслом... Мудрецы в шелковых халатах и с серебряными колокольчиками на островерхих шапках использовали этот порошок, начиняя им ракеты для праздничных фейерверков... Да, тогда ракеты были всего-навсего пустой забавой! В средневековой Европе, вконец замордованной религиозными распрями, его заново открыл в середине тринадцатого столетия высокоученый монах по имени Бертольд Шварц. Называют даже точную дату: 1250 год. "Шварц" по-немецки означало "черный": какая ухмылка черного юмора цивилизации! Вскоре после этого черный бертольдов порошок стал охотно изрыгать пули из дульных раструбов королевских мушкетов и ядра из жерл услужливых во все времена пушек... А еще через несколько дней старец по имени Петр, а прозвищем Патер-Питер имел повод для пополнения своей Книги. Сказать правду - никому в Общине не пришло бы в голову тратить драгоценную древесину на изготовление такого сомнительного продукта, как бумага... Люди не слишком- то и нуждались в этом хрупком и недолговечном изделии, - результате вторичной переработки природной целлюлозы: без книг вполне можно было обойтись... Каждое дерево должно было сначала дать втулку или обод, бочонок или лодку, тепло и свет, и в конечном счете - уголь для фильтров. Всякое иное использование считалось кощунственным, если не преступным. Вот почему ученый старец по имени Петр - что на древнем языке означало "камень", крепкий духом, - писал свою хронику событий на тонковыделанных пластинах из обработанных и выглаженных до белизны телячьих шкурок. Они были грубо обрезаны острым лезвием по краям и скреплены в толстую пачку крепким крученым сыромятным ремешком, продетым через три сквозных отверстия. Пером, выдернутым из гусиного крыла, срезанным наискосок и надвое расщепленным на кончике, старейшина селения при свете жирника неторопливо выписывал на белом пространстве листа черные ровные знаки - буквы, которые почти волшебным способом слагались в связную, исполненную смысла цепочку слов: "...а третьего дня доброго октября-месяца сотворил Сын Судьи именем Илия черный прах. Составил он его из трех слагаемых: древесного угля, птичьего помета и желтой горючей субстанции, свободно горящей синим едким пламенем, именуемой серой. Смешав уголь мелкоистолченный и сухой погадок и присовокупив к ним серу, измельченную видом до песка, в пропорциях, ему ведомых, начинил он этой смесью сосуд некий и вложил в очаг, дабы усилить силу огня. Смесь же не возгорелась, а взорвалась мгновенно, с громким шумом, разметав очаг, учинив большой ущерб жилью и сверх того пожар. Мальчик, Сын Судьи, сильно ранен в голову и руку с обильною потерею крови, однако, без утраты рассудка и помрачения ума..." Скрипело перо, помаргивал и коптил жирник, бледный язычок огня на тщедушном фитильке слабо освещал чуть сероватую поверхность листа, по которому гусиное перо высеивало ч