Малгожата Мусерович. Целестина, или шестое чувство
---------------------------------------------------------------
Перевод с польского К. Старосельской
Изд: "Детская литература", М., 1981
Отсканировал: Сергей Водолеев
---------------------------------------------------------------
Глава I
1
Десятого декабря 1975 года, как обычно, в разных точках земного шара
часы показывали разное время.
В Познани было пять утра.
По улице Словацкого, в точности так же как по другим улицам других
польских городов, держась поближе к домам, торопливо шагали первые дрожащие
прохожие, то озаряемые неземным светом люминесцентных ламп, то исчезающие в
полумраке раннего утра. Если бы кому-нибудь из этих невыспавшихся людей
пришло в голову поглядеть наверх, ему бы наверняка представилось зрелище,
достойное внимания. Однако в пять часов утра в декабре прохожему ничего
подобного в голову взбрести не может. В пять часов утра в декабре прохожий
щелкает зубами, смотрит под ноги и спешит на работу. Нет у него времени
глазеть по сторонам. Было б время, он бы уж скорее встал на пятнадцать минут
позже.
В этих обстоятельствах никто не заметил, что на балконе старого дома с
башенкой пылает костер. Костер был внушительный. Пламя гудело, выбрасывая
снопы искр, живые мерцающие отблески выхватывали из темноты неподвижную
фигурку в резиновых сапогах и свитере, натянутом на пижаму. Фигурка эта
принадлежала шестилетнему Бобику, не по годам развитому мальчику,
проживающему вместе с семейством Жак на втором этаже желтого дома с
башенкой.
В данном случае Бобик играл в Нерона.
Сведения об этой любопытной исторической личности запечатлелись в
подсознании ребенка лишь накануне вечером. Виной тому был дедушка, который
за ужином затеял утомительный спор с дядей Жачеком. Бобик в это время сидел
перед телевизором и смотрел передачу "Спокойной ночи, малыши".
Подхваченный волнами красноречия, дедушка, горячась, по своему
обыкновению, подробно комментировал гнусные поступки императора, поднявшего
руку на собственную мать, деятельность которого он как раз недавно подверг
внимательному анализу. Бобик сидел тихо, не сводя с экрана голубых глазок,
и, казалось, был целиком захвачен приключениями глупого козленка. Дедушка
никак не мог предположить, что его слова западут в душу внука. Однако
запали. К счастью, ни одно из преступлений античного изверга не
подействовало на детское воображение сильнее, чем эффектное мероприятие но
поджогу Рима.
Ночью Бобик спал неспокойно. Около шести его разбудили грохот ящиков с
бутылками и громогласные проклятия молочника. Мальчик вылез из кроватки,
вытащил из-под кресла резиновые сапоги, отыскал впотьмах свитер и отправился
на балкон, ловко миновав кушетку, на которой спала мама. Он помнил, что на
балконе дядя Жачек обычно сжигает ненужные рулоны калек с секретными
проектами для познаньских предприятий металлообрабатывающей промышленности.
У дяди для этой цели имелась специальная банка от джема "Ассорти". Однако
Бобик решил воздать кесарю кесарево и развести костер прямо на каменном полу
балкона.
Калька горела великолепно, но чересчур быстро. Огонь грозил вот-вот
погаснуть. Тогда Бобик подкинул в костер пухлую пачку общественно-культурных
еженедельников, несколько скучных, по его мнению, брошюр, большое количество
собственных рисунков, изображающих преимущественно танки, и наконец,
руководимый скорее догадкой, нежели опытом, плеснул в огонь денатурату,
которым накануне его двоюродная сестра Цеся протирала стекла в буфете.
Горело отлично. От денатурата пламя стало вроде бы голубое. А когда
занялась занавеска, приобрело изумительный желтый оттенок. Бобик долго еще
наслаждался бы этой феерией красок, но он был умный ребенок и знал, что
пожары начинаются именно с занавесок. По крайней мере, это он вынес из
одного поучительного телевизионного фильма.
Посему Бобик спокойно отправился в ванную, чтобы набрать в кувшин воды.
Это заняло некоторое время. Когда он вернулся, занавески уже не было, но
огонь догорал. Бобик оросил водой ковер, на котором тлело несколько искр,
плеснул для порядка на закопченные стены и окончательно залил Неронов
костер.
2
Все семейство Жак, мягко колышась в объятиях Морфея, исподволь
продвигалось к неотвратимому пробуждению.
Возле Бобика, который немедленно заснул мертвым сном, посвистывала
носом его мама. Она спала спокойно, ибо в ее подсознании была закодирована
информация о том, что в ретушерской мастерской графического комбината имени
Касшпака первая смена начинает работу в восемь часов.
В соседней комнате дядя Бобика, инженер Жак, спал, крепко обняв одной
рукой свою жену. Дяде Жачеку вскоре предстояло быть безжалостно разбуженным
звоном будильника. Он уходил на работу к семи. Зато пани Жак, скульптор по
профессии и по призванию, вела неупорядоченный образ жизни и просыпалась в
зависимости от того, в котором часу ночью исчерпалось ее творческое
вдохновение.
Маленькая комнатка в глубине коридора принадлежала дедушке. Сквозь
закрытую дверь оттуда доносился громкий храп, возвещавший миру, что
старейший представитель рода Жак спит сном праведника.
В другой маленькой комнатке, переделанной из бывшей кладовки, спали
сестры Жак -- Юлия и Целестина. Юлия, посвятившая себя служению изящным
искусствам изящная особа, которую расточительная природа наделила не только
множеством талантов, но и внешностью испанской кинозвезды, спала безмятежно,
и легкая улыбка не сходила с ее красивых губ -- даже во сне она была
довольна собой. Зато Целестина, прозванная в семейном кругу Телятинкой,
лежала, сжавшись в комочек, -- ей снилось, что ее никто не любит.
3
Целестина открыла глаза в половине седьмого.
С минуту она лежала неподвижно, наслаждаясь теплом постели. Все ее
шестнадцатилетнее существо содрогалось при мысли, что с этим теплом
предстоит расстаться. Но это продолжалось недолго: Целестина Жак
вырабатывала в себе сильную волю, исходя из предпосылки, что раз уж не
блещет красотой, то, по крайней мере, должна быть достойна уважения. Хотя бы
только собственного.
Героически отбросив одеяло, Целестина села в постели. Интересно,
который час? В комнате было темно. С соседнего дивана вместе с тонким
ароматом французских духов неслось тихое, ровное дыхание. Художница Юлия в
это время вставать не имела обыкновения.
Цеся нащупала в темноте мягкую ткань халата и, неловко засовывая в
рукав руку, пыталась угадать, ушел ли уже отец на работу и не забыл ли
оставить ей горячую воду для чая.
Отец, вероятно, уже ушел, поскольку в квартире царила тишина,
нарушаемая лишь душераздирающим храпом дедушки. Цеся запахнула халат и по
длинному холодному коридору побрела в ванную -- мрачное помещение,
оборудованное арматурой начала века. Висящая над умывальником лампочка
пролила желтый свет на лицо Целестины. Объективно говоря, это было милое,
жизнерадостное, розовое лицо со светлыми глазами, светлыми бровями и
светлыми ресницами в обрамлении взлохмаченных светлых волос. Светлые глаза
глядели открыто и серьезно, а выражение лица свидетельствовало о природной
безмятежности и чувстве юмора. Казалось бы, такие внешние данные могли
вполне удовлетворить шестнадцатилетнюю школьницу. Однако Целестина была
другого мнения. Она считала, что безнадежно некрасива, хуже того: что
некрасивость ее банальна, отталкивающа, скучна и прозаична. "С таким лицом,
думала она, -- не покажешься ни соблазнительной, ни загадочной. С таким
лицом всегда будешь выглядеть рассудительной, здоровой и омерзительно
обыкновенной".
Не удивительно, что до сих пор в нее никто не влюбился. Она сама
понимает: это не лицо, а кусочек розового мяса без намека на интеллект.
Разве при виде такого в сердце хоть одного стоящего мальчика может вспыхнуть
пламенное чувство? Исключено.
-- Уж не будем говорить про икры, вслух произнесла Целестина, продолжая
разглядывать себя в зеркале. -- Чересчур толсты. Чересчур толсты, гораздо
толще, чем нужно.
Где-то в глубине ее души нарождалось предчувствие хандры. До
контрольной по математике оставалось считанных полтора часа. За окном
темнело хмурое утро. Было холодно и тоскливо. Цесиному внутреннему взору
представилось бесконечное пространство времени, отделяющее данную минуту от
смертного часа. И время это было заполнено главным образом одиночеством,
поскольку с такой внешностью только на одиночество и можно рассчитывать. К
другим девочкам придет большая любовь, и станут они жить счастливо, растя
детей и внуков. А она будет трагически одинока.
Почему-то вода не текла из открытого крана.
Целестина с трудом оторвала взгляд от своего отталкивающего отражения в
зеркале.
-- Почему из крана ничего не течет? -- задала она себе вопрос. И тут
заметила на умывальнике записку, в которой отцовскими каракулями было
нацарапано:
"Цеся, воды нет, черт подери. Наверно, мы опять затопили Новаковских.
Сходи извинись, и пусть включат. Ага, и позвони в Госстрах, вызови агента,
пускай оценит ущерб. Боже, что за жизнь. Жачек".
-- Да ведь я не успею! -- раздраженно воскликнула Целестина.
Она решила умыться остатками воды из чайника и обойтись без чая.
Отцовскую записку оставила на умывальнике, пускай кто-нибудь другой
звонит в Госстрах и уговаривает соседей открыть главный кран. Ей нужно
внутренне сосредоточиться перед контрольной. Кроме того, на полке под
зеркалом лежала какая-то новая интересная коробочка с золотой надписью
"Элизабет Арден". Следовало ознакомиться с ее содержимым.
Тушь для ресниц. И какая, хо-хо!
Зачем Юльке подмазывать чудесные черные ресницы? Обычная история:
необъяснимое отсутствие чувства меры. "Другое дело я", -- подумала Цеся и с
отвращением взглянула в зеркало.
А если разок пройтись тушью по этим белесым мохрам вокруг глаз?
Прошлась.
Ого, взгляд как будто стал более глубоким. И глаза чуть зеленей, чем
обычно. Ну-ну. Цеся надула губы и, опустив ресницы, кинула на себя
обольстительный взгляд.
Ох!
Нет, обольстительно не получается. А если игриво?
Она посмотрела игриво, после чего со стоном отчаяния придала лицу
нормальное выражение.
Зовущий взгляд. Нате, пожалуйста,
О боже! Совсем как если бы звала поесть помидорового супу.
Нет, из этого ничего не получится. И она поглядела в зеркало деловито и
смиренно.
Вот так. Да, да. Только так.
Теперь надо чего-нибудь перехватить, одеться и отправляться в школу.
4
На улице было еще хуже, чем она думала. С черного неба прямо за шиворот
лила ледяная жидкость, ветер риал полы пальто. Улица Словацкого казалась
угрюмой и противной. Цеся перешла дорогу и остановилась возле освещенного
газетного киоска, перед которым выстроилась очередь за "Голосом
Велькопольским". На полочке у окошка между пластмассовыми солдатиками и
картонкой с авторучками "Зенит" стояло зеркальце, в котором Цеся увидела
свое отражение: некий фрагмент плохо одетой, мало интересной девицы в
нахлобученной на глаза вязаной шапке. Из-под шапки торчал большой красный
нос, по носу скатывались капли дождя. Зрелище было плачевное.
5
На улицах темень, дождь, холод. Прохожие прячут носы в воротники и
укрываются под зонтами. Одиночество. Ни единой родственной души.
Цесю постепенно одолевала суперхандра, горестное сознание своей
обреченности и бессмысленности всего происходящего. Ведь если подумать --
что ее ждет в жизни?
Как можно надеяться упорядочить мир своих чувств, если за три месяца
занятий в новой школе она не смогла найти себе подругу, не говоря уж о
каком-нибудь мальчике... С начала учебного года на Цесю никто так и не
обратил внимания, а сама она была слишком застенчива и слишком горда, чтобы
добиваться расположения одноклассниц. Все эти, как правило, бойкие,
нарядные, уверенные в себе девочки неизменно вызывали у бедной Телятинки
восхищение, смешанное со страхом. Та же Дан на Филипяк, которая с самого
начала привлекла ее внимание как своей поэтической, загадочной
немногословностью, так и высокоодухотворенным выражением лица, до сих пор
еще просто не заметила Цесиного существования.
Дома то же самое. Целестине удивительно везло -- в любых
обстоятельствах ей было уготовано последнее место. Она не доставляла
родителям столько хлопот, сколько взбалмошная, ленивая, легкомысленная Юлия,
напротив -- незаметно и добросовестно выполняла все возложенные на нее
обязанности. И тем не менее отец с матерью, хотя любили Цесю не меньше
старшей дочери, замечали ее значительно реже. Сама же Юлия, которая этой
осенью ценой больших усилий, с помощью всех возможных связей, наконец попала
в Академию художеств, с первого дня занятий безвозвратно пропала для
Целестины. В доме Жаков появились экстравагантно одетые девицы, в
присутствии которых Цеся чувствовала себя покрытым пылью предметом домашнего
обихода, и косматые живописцы, смотревшие только на Юлию, поскольку, ясное
дело, Юлия была прекраснее всех.
Естественно, Целестину должна была снедать зависть.
Она завидовала Юлиной красоте, талантам, удивительному обаянию,
непринужденности, поразительному умению одеваться во что попало и при этом
выглядеть, как манекенщица с обложки французского журнала мод, и, конечно,
успеху у мальчиков -- этому больше всего.
При всем при том не следует думать, что у Цеси был скверный характер.
Завидовать сестре она завидовала, но ненависти не питала, напротив, горячо
ее любила, восхищалась, чуть ли не преклонялась. Плохо она думала только о
себе. В глубине ее души прочно укоренилось убеждение, что она в подметки не
годится другим девочкам. Самой себе она признавалась, что, разумеется,
обладает разнообразными духовными ценностями, однако ее достоинства, к
сожалению, удручающе немногочисленны. Неуверенность в себе осложняла жизнь и
не позволяла Цесе добиться полного взаимопонимания с окружением.
Если бы кто-нибудь сказал Цесе, что от самого дома за ней, как верная
тень, следует высокий мальчик в куртке с капюшоном, она бы ни на секунду не
усомнилась, что это какое-то недоразумение или кто-то вздумал ее разыграть.
И тем не менее такой мальчик существовал!
Он ходил за ней изо дня в день уже три месяца. Каждое утро занимал свой
пост за газетным киоском против желтого дома с башенкой. Прятался там, пока
не увидит выходящую из дома Целестину, а потом шагал за ней по пятам,
восхищаясь ее стройной фигуркой и грациозными движениями, а также чудесными
светлыми волосами, развевающимися вокруг прелестной головки. Ему и на ум не
могло прийти, что в это самое время Целестина клеймит себя как омерзительную
эгоцеитристку и принимает решение прекратить безостановочное копание в своей
душе и посвятить себя служению этому злосчастному миру. Постричься в
монахини, или наняться судомойкой в детский дом, или же отправиться в
ближайший лепрозорий и там всячески помогать прокаженным. Либо поступить в
медицинский, разумеется в будущем, Во всяком случае, неуклонно стремиться к
самосовершенствованию, а значит, первым делом избавиться от зависти, ибо
зависть -- чувство недостойное.
6
В начале девятого Цеся бочком проскользнула в дверь 1-го класса "Б".
Почти все уже сидели на местах. Атмосфера была довольно напряженная, как
обычно перед контрольной. Даже переговаривались, понизив голос. Входя,
Целестина в который уж раз в душе порадовалась, что в сентябре выбрала место
на второй парте в ряд, возле двери. Теперь стоило сделать один шаг, и она
оказывалась в своей надежной крепости. Если б ей нужно было пересечь класс
под обстрелом глаз всех сидящих за партами, она бы, вероятно, предпочла
повернуться и убежать домой, не вынесла бы мысли, что каждый критически
оглядывает ее безобразно толстые икры.
В то же время ее терзала другая, парадоксальная мысль: Цеся не
сомневалась, что, пройди она трижды взад и вперед по классу, на нее все
равно никто не посмотрит. Во всяком, случае, сейчас она сидела за своей
партой рядом с самым красивым мальчиком в классе, и не только он, но и
вообще ни одна душа не обратила внимания на то обстоятельство, что сегодня у
нее накрашены ресницы.
Самого красивого в классе мальчика звали Павелеком, и он был похож на
всех киноактеров сразу, а больше всего -- на тот неопределенный идеал
мужской красоты, который носит в своем сердце каждая женщина. У него были не
очень длинные, но и не очень короткие золотые волосы ослепительная улыбка и
лучистые синие глаза. Когда Цеся искоса на него поглядывала, она видела
маячащую на заднем фоне угрюмую физиономию некоего Ежи Гайдука и его
круглую, коротко остриженную голову, не идущую ни в какое сравнение с
римским профилем Павелека.
От того, что Цеся сидела за одной партой с неотразимым Павелеком, толку
не было никакого, если не считать некоторых преимуществ чисто учебного
плана. Панелек был прекрасным математиком и охотно позволял у себя
списывать, если его об этом просили. Без просьбы он не только не предлагал
своих услуг, но вообще не замечал Целестину, чему она даже не удивлялась.
Чего-чего, а хорошеньких девочек в классе хватало, и Павелеку в самом деле
было на кого посмотреть.
В данную минуту он как раз смотрел на черноволосую Касю, обладательницу
кудрявой головки, вздернутого носика и пушистых ресниц. Цеся тоже поглядела
на Касю с бескорыстным одобрением. Павелек перевел взор на рыжую Беату, а
следом за ним на нее посмотрела и Цеся, отметив попутно, что Беата
подрисовала брови. Ну и ну, ничего себе! Нос она тоже напудрила, с ума
сойти!
А Гайдук не сводил неприязненного взора с Цеси.
Этот чего пялится? Зануда.
Пялится и пялится.
Цеся смерила Гайдука суровым и высокомерным взглядом. Нечего глаза
пялить. Что за омерзительный тип!
Уставится такой и мысленно критикует каждый изъян Цесиной внешности,
Все они одинаковы. Бегают только за красивыми девчонками и первым делом
обращают внимание на ноги. "Ты сам не больно-то хорош, дружок. У тебя прыщей
полно, вот так".
Ход мстительных Цесиных размышлений бесцеремонно нарушила математичка
пани Пощик, которая, энергично распахнув дверь, вторглась в класс. Это была
румяная озабоченная седовласая особа; в руках она тащила целую охапку
тетрадей для контрольных работ.
В классе мгновенно изменилось настроение. Прекратились всякие
перемигивания и прочие проявления бессловесного кокетства. Теперь уже не
было ничего важнее контрольной работы.
7
Прошло полчаса, и Цеся благополучно завершила последние расчеты. На
этот раз ей удалось обойтись без помощи Павелека, чем можно было гордиться.
Не успела она в душе себя похвалить, как дверь класса скрипнула, и на пороге
появилась Данка Филипяк. Целестина посмотрела на нее с восхищением. Данка
была похожа на русалку со Свитязь-озера -- стройная, бледная, с туманным,
загадочным взором,
Это что такое? -- спросила пани Пощик, с недоумением глядя в сторону
двери.
Проспала, сообщила Данка. Ее длинные каштановые волосы были растрепаны,
кофточка застегнута криво.
Что же будет с твоей контрольной?
Ничего.
Почему ты так неаккуратно одета? -- спросила пани Пощик, к возмущению
Целестины.
Данка строптиво молчала, уставившись себе под ноги.
-- После урока зайдешь к классному руководителю. -- Холодно произнесла
учительница. -- Мое терпение иссякло, Филипяк. У тебя ужасные отметки и ни
малейшего желания взяться за ум.
Данка молча села па свое место. Едва Цеся стала прикидывать, успеет ли
изготовить шпаргалку для опоздавшей русалочки, как Павелек что-то зашептал
ей в ухо. Цеся обернулась. Павелек пододвигал к ней свернутую трубочкой
записку:
-- Передай Данусе...
-- Новацкий! -- в ту же секунду раздался голос пани Пощик. От ее
бдительного ока не укрылось подозрительное шевеление на второй парте. Она
приблизилась и протянула руку.
Павелек проявил удивительную расторопность. Схватив бумажный рулончик,
он попытался его уничтожить с такой поспешностью, будто это была какая-то
нелегальщина, а не обыкновенная шпаргалка.
-- Дай-ка это сюда? -- твердо сказала учительница.
И Павелек, вдруг лишившись сил, выпустил из пальцев записку.
-- "Не сердись, дорогая, я тебе все объясню! -- прочла вслух пани
Пощик, -- Перепиши поскорее, вдруг успеешь. Может, хоть троечку поставит.
Она не очень-то наблюдательна. Целую, всегда твой -- Малыш".
Класс дружно взорвался от смеха.
Письмецо адресовано Данке Филипяк? -- прозвучал строгий вопрос.
Онемевший Павел покачал головой.
А кому же? -- удивилась пани Пощик.
Павел кивнул в сторону Цеси, даже не взглянув на нее.
Краем глаза Цеся увидела испуганное лицо Данки. В следующую секунду до
нее дошло, что, кроме Данки с Павелеком, одна лишь она знает, кому
предназначалась записка. Еще в голове у нее промелькнул образ русалки,
стоящей перед директором и покорно принимающей обвинения и Цеся вскочила,
преисполненная самоотверженных дружеских чувств.
-- Эт-то мне, -- едва слышно выговорила она, тыча пальцем в шпаргалку.
Пани Пощик недоверчиво посмотрела на нее. В классе царила тишина.
-- Ах, так, -- сказала наконец учительница.
-- Д-да, -- прошептала Цеся, у которой уже перехватывало дыхание.
Она прекрасно понимала, что версия, будто Павелек адресует ей
нежные записочки, в высшей степени неправдоподобна. Павелек -- ей!
Скорее всего, пани Пощик в это не поверит. Однако пани Пощик поверила.
-- Хорошенькое дело! -- сказала она сурово. -- После урока пойдете
со мной к классному руководителю. И Филипяк тоже, как опоздавшая. --
Учительница вздохнула: -- Вот обрадуется пан Дмухавец!..
Она отвернулась, а Цеся немедленно принялась за изготовление новой
шпаргалки. Еще оставалась надежда, что Данка успеет списать.
8
После звонка пани Пощик повела всех троих в учительскую. Нельзя
сказать, чтоб у Цеси от этого испортилось настроение. Двойка за контрольную,
конечно, штука неприятная, но, во-первых, до сих пор у нее по математике
были приличные отметки, а во-вторых, игра стоила свеч! Данка смотрела на
Цесю благодарными и преданными глазами. Павелек строил дурацкие рожи за
спиной пани Пощик. В окно заглянуло солнце.
Математичка скрылась за желтой дверью учительской. Провинившимся велено
было ждать классного руководителя. Павелек, дабы ожидание не прошло впустую,
приоткрыл желтую дверь -- теперь они могли видеть и слышать все, что
происходило внутри.
Дмухавец, седой, всклокоченный, с добрым взглядом из-за старомодных
очков, только что проглотил таблетку аспирина и теперь, стоя перед зеркалом,
разглядывал свое горло. Пани Пощик подошла к нему, оперлась об умывальник и
вполголоса кратко изложила суть произошедшего в 1-м классе "Б".
-- Ну, и что вы на это скажете, коллега?
Дмухавец с отчаянием посмотрел на нее сквозь запотевшие стекла очков и,
не говоря ни слова, глотнул горячего чаю из термоса. Потом откашлялся и
бессильно опустился на стул.
Почему именно сегодня! -- простонал он. -- Я болен, и на службу меня
привело исключительно чувство долга. У меня тридцать восемь и пять, а вы
тут, золотце мое, такие номера откалываете.
Я откалываю? -- взвилась пани Пощик. -- Это Жак откалывает. Нужно
поставить в известность ее родителей!
Никого ставить в известность я не буду, -- заявил Дмухавец, -- Где эта
записка?
Он взял протянутую ему скомканную бумажку, не читая, разорвал и
выбросил в мусорную корзину.
Пани Пощик, обреченно вздохнув, села.
Вы разорвали вещественное доказательство, -- устало отметила она.
Я не читаю чужих писем.
Это было не письмо, а шпаргалка.
Письмо, -- упрямо сказал Дмухавец, -- К тому же, если верить вашим
словам, любовное. Читать подобные вещи, по-моему, возмутительно. Вдобавок
они до сих пор еще делают ужасные орфографические ошибки.
Ну, и как вы собираетесь поступить?
Я подумаю, -- беззаботно ответил преподаватель польского, сморкаясь в
большой платок. -- Сегодня, честно говоря, меня больше всего беспокоит
состояние собственного здоровья.
Ваше равнодушие меня ужасает! -- сказала пани Пощик. -- Я люблю
молодежь и в таких случаях не могу оставаться спокойной.
Дмухавец неожиданным движением приложил ладонь ко лбу, определяя
температуру. Помолчав минуту с загадочным выражением лица, он жестом велел
пани Пощик сделать то же самое. И наконец, относительно удовлетворенный
результатом обследования, заявил:
-- Аспирин. Чудодейственное лекарство. Когда-нибудь пробовали? -- Тут
он посмотрел на разгневанное лицо математички и торопливо добавил: -- Что
касается молодежи, какая уж тут любовь! -- Покаянный взгляд в сторону пани
Пощик: -- По правде говоря, многих из них я просто недолюбливаю. Однако в
меру своих сил, -- поспешил он заверить собеседницу, -- в меру своих сил
стараюсь быть мягким и снисходительным. В конце концов, каждому из нас
довелось в свое время пройти через этот ад, именуемый молодостью.
9
Цеся стояла в очереди за хлебом. Было пятнадцать часов десять минут,
когда Целестина Жак присоединилась к очереди, выстроившейся перед булочной,
что на улице Домбровского, возле магазина с милицейским обмундированием. В
эту булочную дважды в течение дня завозили свежий хрустящий хлеб, и именно
поэтому два раза в день перед ней вырастала очередь.
Цеся шаг за шагом продвигалась вперед. Настроение у нее было довольно
мрачное. Отчасти, конечно, из-за Дмухавеца. Последний не преминул нацарапать
в ее дневнике что-то насчет пользования шпаргалками. Цеся прекрасно
понимала: рано или поздно, подписывая дневник, кто-либо из родителей
обнаружит, что она схватила двойку за контрольную. Впрочем, это ее не
пугало. Главная причина дурного настроения заключалась в том, что она снова
возвращалась из школы одна.
После уроков в раздевалке Данка явно собралась подойти к Цесе: на лице
у нее было написано, что сейчас она в шутливо-дружеском тоне предложит новой
подруге вместе прогуляться. Но в эту самую минуту в раздевалку влетел
Павелек и, властно схватив Данку. за рукав, вытащил из школы. Из окна было
видно, как, обнявшись, они удаляются в направлении Грюнвальдской улицы; в
Цесину сторону Данка даже не смотрела.
Очередь достигла прилавка, на котором лежали блестящие коричневые
буханки. Цеся купила две штуки, засунула их в сумку с книжками и пошла
домой.
Жуя отломленную от буханки горбушку, Цеся приближалась к своему дому,
издали приглядываясь к его странным очертаниям. Почти все окна этого здания
имели разную форму. Балконы тоже были разные, изукрашенные подтеками и
язвами отвалившейся штукатурки. Нелепая башенка с жестяным петушком венчала
сие творение архитектурной мысли начала века. Окно в кухне Жаков было
распахнуто настежь -- вероятно, кто-то что-то уже готовил. Цеся ощутила
пустоту в желудке и ускорила шаг. "Интересно, почему у Новаковских такие
закопченные окна? " -- подумала она, входя в подъезд, выложенный узорчатым
кафелем.
Взбежав по неосвещенной лестнице, она открыла дверь в квартиру. Воздух
дома, нагретый, пахнущий пылью, горелым, Юлиными духами, кислой капустой и
еще чем-то неуловимым, характерным и милым, обволок исстрадавшуюся Цесю,
словно принимая в дружеские объятия. Дома было привычно, хорошо и уютно.
Хотя как будто что-то случилось.
Целестина направилась в большую комнату. Там, как обычно, царил легкий
беспорядок, ибо единственное в квартире просторное помещение имело несколько
назначений. Обставлена эта комната была довольно странно, в ней
сосуществовали вещи разного происхождения -- от современной стандартной
стенки до бидермайеровской1 кушетки, оставшейся от бабушки,
Целестины Жак. Над кушеткой на фоне стены, оклеенной довоенными обоями с
цветочками, красовалась полузасохшая пальма, ухаживать за которой всем было
недосуг, но которая тем не менее с поразительной жизнестойкостью продолжала
выпускать все новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в
бурых тонах картины Коссака2 в золотых рамках и меланхолический
пейзаж с дикими утками. Маме Жак, едва она после свадьбы обосновалась в доме
с башенкой, было недвусмысленно запрещено прикасаться к этим предметам
старины. Дедушка тогда заявил, что лучшим местом для экспонирования
произведений познаньского художественного авангарда является спальня
молодоженов, и то лишь потому, что находится в глубине квартиры. По этой
причине, несмотря на присутствие в доме художницы, облик большой комнаты не
изменился, что, следует признать, только пошло ей на пользу. Когда же в доме
появился Бобик, гостиная Жаков утратила последние следы былой изысканности.
На почетном месте, на сосновой полке, блестел и сверкал ярко-красный
металлический трактор, любимая Бобикина игрушка. Под ногами перекатывались
кубики и жалобно похрустывали пластмассовые солдатики, которым ежеминутно
кто-нибудь каблуком раскалывал головы. В ковер были втоптаны бананы и
печенье, на обоях вились шоколадные разводы, а из кушетки торчал клок
конского волоса, вырванный маховиком жестяного гоночного автомобиля.
Когда Цеся вошла в комнату, на кушетке сидели представители семейства.
Дедушка, седой и взъерошенный, метал из-под черных бровей гневные взоры. По
правую руку от пего расположился его сын, отец Целестины и Юлии, который
старательно изображал грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря
светлые, как, пшеничные колосья, брови над добрыми светлыми глазами.
Задвинутая в угол кушетки полнотелым Жачеком его сестра, тетя Веся,
согнулась в виноватой позе. Зато у ее сыночка Бобика, стоящего перед
семейным трибуналом, вид был вполне беззаботный.
Полная, черноволосая, румяная мама Жак и Юлия, ее вполовину уменьшенная
копия, сидели рядом па приставленных сбоку стульчиках, поскольку места на
кушетке хватало только для троих. Этим отчасти умалялась серьезность
судилища, так как художницы не умели, находясь вместе, молчать. То одна, то
другая, склонясь к уху соседки, шепотом поверяла той очередной секрет или
сплетню.
Появление Цеси почти не было замечено. ... и моя лучшая английская
калька! -- Цесин отец как раз заканчивал обвинительную речь. -- О чем ты,
собственно, думал, Бобик?
Я, собственно, думал что она здорово горит, -- честно ответил мальчик.
-- Но почему именно калька?
Ты сам ее жжешь, -- урезонил дядю Бобик.
Я ведь жгу использованную! Понимаешь?
Понимаю, -- подтвердил Бобик, устремляя на дядю открытый и преданный
взгляд.
А занавески, занавески, того-этого?! -- охрипшим голосом вставил
дедушка. -- От занавесок же всегда начинается... ... пожар! -- крикнул
Бобик, который был ребенком умным и догадливым.
Дедушка терпеть не мог, когда его перебивали или, того хуже, мешали
завершить рассказ эффектной концовкой.
Помолчи, сопляк! С чего это тебе так весело?
Бобчик, -- заговорила мама Жак своим приятным альтом, -- неужели ты
совсем не боишься?
Чего?
Наказания. За то, что устроил пожар.
Бобик глубоко задумался, стараясь постичь самого себя.
Не очень, -- признался он наконец.
Он над нами издевается! -- рявкнул дедушка.
Хи-хи! -- вырвалось у Бобика.
Цеся устало присела возле большого стола:
А что, собственно, произошло?
Бобик пытался ночью поджечь дом, -- отчеканил отец.
-- Ага, -- пробормотала Целестина, не выказывая удивления.
Воцарилось неловкое молчание. Взрослые напряженно соображали, что
следует предпринять, дабы, во-первых, как можно скорее положить конец этой
неприятной сцене, а во-вторых, основательно проучить Бобика и обезопасить
себя на будущее от подобных выходок.
И ко всему прочему ты не закрыл кран! -- укорила ребенка его кузина
Юлия, заодно проверив, не поползла ли петля на ее золотистом чулке, -- Вода
лилась целый час. У Новаковских затопило транзистор и только что выстиранное
белье.
Кстати, а страховой агент был? -- поинтересовался отец, именуемый в
семье Жачеком.
Скоро будет.
У меня ноги болят, -- пожаловался Бобик. -- Вам-то хорошо, вы сидите.
Он явно над нами издевается! -- загремел дедушка.
Жачек невольно встал. Робкие солнечные блики заиграли на его лысеющей
голове. Сунув руки в карманы растянувшейся куртки домашней вязки, он изрек,
тщетно силясь принять суровый вид:
Послушай, мой мальчик. Заменяя некоторым образом твоего отца, который,
к сожалению... хм... это...
Развелся, -- услужливо подсказал Бобик.
Развелся, -- смущенно повторил Жачек, -- Стало быть, заменяя здесь
некоторым образом...
Бобикина мама неожиданно опустила обесцвеченную перекисью голову и
всхлипнула в платочек. Этой худенькой, маленькой, вечно озабоченной женщине
жизнь дарила исключительно разочарования. Когда такой человек всхлипывает в
платочек, картина получается душераздирающая. Не случайно у Жачека был такой
вид, будто его сердце рвется на части. Мама Жак и Юлия притихли, скорбно
поглядывая на тетю Весю, дедушка вздыхал не меньше двенадцати раз в минуту.
Зато Бобик сосредоточенно ковырял в носу.
Словом, -- мучился Жачек, -- некоторым образом... Слушай, Бобик, а
может, ты сам скажешь, как тебя наказать?
Убей меня, -- предложил Бобик, проникаясь искренним интересом к столь
необычной перспективе.
Солнце совсем вылезло из-за туч, и сверкающие его лучи сквозь
закопченные стекла ворвались в комнату. Дедушка встал, потянулся до хруста
костей и подошел к окну.
Распогодилось, того-этого, -- заметил он. -- Недаром у меня поясницу
ломило.
Обещали сильное похолодание, я слышала прогноз, -- вставила мама Жак,
массируя свой пухлый подбородок. -- Хорошо, что я успела закончить "Орлицу
П", можно ставить ее в парке, пока земля не замерзла.
При чем тут твоя орлица? -- спросил Жачек, растерянно моргая светлыми
ресницами, -- Мы говорим о Бобике и его проступке.
Звонок, -- сказала Целестина.
10
Юлия пошла открывать и минуту спустя ввела в комнату какого-то толстяка
в старомодном пальто, обеими руками прижимавшего к себе туго набитую папку.
В отличие от страховых агентов, ежегодно являвшихся для сбора взносов, с
этим они имели дело впервые. Госстраху приходилось столь часто иметь дело с
обитателями желтого дома, что отношения между сотрудниками этого учреждения
и жильцами установились почти родственные.
-- Вату выбросили! -- доверительно сообщил человек с папкой и отогнул
уголок. Папка в самом деле была набита сверточками в характерной
бело-зеленой обертке. -- Поторопитесь, пани Жак, не то все раскупят.
Он отставил папку, оглядел собравшееся в столовой многолюдное общество,
и взгляд его задержался на балконной стене, разрисованной полосками сажи и
водяными потеками; наверху, надо всем этим, развевался недогоревший обрывок
занавески.
-- Ого! -- проговорил он.
Бобик, как автор, подошел поближе.
-- Пожар, а? -- риторически вопросил страховой агент. -- Ну, у
Новаковских потери я уже оценил. С возмещением за залитие проблем не будет.
Единственно и исключительно. Зато с этим... -- Он подошел к стене и потер ее
пальцем, -- Кто поджег? -- спросил он.
-- Я, -- сказал Бобик.
-- Сколько тебе годков, молодой человек? -- спросил толстяк, глядя на
Бобика с официальной холодностью.
-- Почти шесть, -- ответил Бобик, -- Единственно и исключительно. Жачек
фыркнул в кулак, тетя Веся прикусила губу, а страховой агент, ничего не
сказав, стал обмеривать стену при помощи никелированного складного метра.
Тысчонку вам за убытки отвалят, -- вынес он наконец заключение. -- Но
только благодаря тому, что ребенок несовершеннолетний. На тысчонку
наберется. Единственно и исключительно.
Слышите?! -- закричал Бобик, хватаясь за голову.
Да, на тысчонку, --- подтвердил страховой агент.
-- Вы еще на мне заработаете! -- взвыл осчастливленный ребенок.
Жачек вскочил как ужаленный:
Нет, нет, ни в коем случае!
Как можно! -- добавил дедушка.
Страховой агент был возмущен:
Видите ли, пан Жак, больше вам никак не причитается...
Жачек замахал руками:
-- Ах, нет... вы не понимаете! Мы решительно не можем принять эти
деньги.
-- Да вы что?! -- поперхнулся представитель Госстраха.
Ни за что на свете, -- поддержал сына дедушка. -- Ни за какие
сокровища, того-этого.
Из воспитательных соображений, -- объяснил Жачек.
Толстяка усадили, на кушетку и стали горячо и путано растолковывать,
почему им никак невозможно принять выплату по страховке.
Тем временем мама и Юлия погрузились в тихую беседу, совершенно забыв о
причине собрания. Еще через минуту мама встала и, прикладывая к пышной груди
отрез коричневого кашемира, принялась обсуждать со старшей дочерью фасон
платья. Юлия, стройная и элегантная, сидела в красивой и непринужденной
позе, закинув ногу на ногу, щуря свои испанские глаза и мило надувая губки.
Цеся угрюмо посматривала на сестру, изо всех, сил стараясь не допустить в
душу губительный яд зависти.
-- Но послушайте, -- ерзал на кушетке агент, -- войдите в мое
положение... Существуют инструкции, и я обязан их соблюдать...
Тетя Веся, сочтя свою миссию на собрании уже выполненной, выскользнула
в кухню, постаравшись никого при этом не потревожить.
Вскоре из кухни донеслось громыхание кастрюль и по квартире
распространился запах жареного лука. Целестина облегченно вздохнула. Как
хорошо, что в доме есть, тетя Веся!
Тетя Веся, добрый кухонный гений, возвратилась в родной дом вскоре
после развода, который состоялся без малого год назад. Дома она застала
давно уже ставшую привычной ситуацию: поскольку ни на Юлию, ни на маму в
кухонных делах рассчитывать не приходилось, обеды готовила Целестина. Что
касается прочих домашних занятий, то мама Жак уделяла им внимание только по
необходимости, Юлия же просто подобными вещами пренебрегала. Был, правда, в
жизни семьи длительный период, когда старшую дочь пытались приучить к труду
и прививали ей навык к исполнению тех обязанностей, которые, увы, неизбежно
уготованы каждой женщине. Впрочем, Юлия быстро смекнула, что, если каждый
раз, приступая к мытью посуды, разобьет минимум один стакан, она будет
лишена чести помогать мамочке. Так оно и случилось. Зато добросовестная
Целестина продолжала трудиться столь же самозабвенно, посуды не била и даже
гордилась своей сноровкой. Постепенно все хозяйство легло на ее плечи.
Тетя Веся работала ретушером в цеху глубокой печати, а это означало,
что ее не бывает дома с утра до обеда или с обеда до вечера, в зависимости
от смены. Поселившись в доме с башенкой, она сразу же до собственному почину
взяла на себя часть домашних обязанностей. Однако в силу обстоятельств ее
помощь была несистематической. Так или иначе, Цеся осталась кухонной
кариатидой семейства Жак.
Вот и сейчас она поднялась со своего места и направилась к двери. Нужно
было помочь тете Весе, на чью долю сегодня, вне всяких сомнений, выпали
тяжкие переживания. По дороге Цеся еще услышала, как представитель
Госстраха, упорно отказывавшийся нарушить служебный долг, был подвергнут
испытанию подкупом. А именно: мама предложила ему взятку в виде керамической
настольной скульптуры под названием "Фрина Ш".
11
По прошествии получаса семейство Жак стало собираться за обеденным
столом. Никто уже не помнил о страховом агенте, который ушел побежденным,
унося керамическую взятку. Тетя Веся оторвалась от плиты. Бобик, как будущая
надежда нации, был удостоен котлетки с морковкой. Остальные члены семьи
получили пельмени из пачки и капусту. Блюда эти были встречены с шумным
неудовольствием. За столом недоставало только дедушки, который после ухода
агента удалился в свою комнату и погрузился в чтение, не внемля сигна