ями, как мертвые слова, отягощающие стихотворение. Зато какая радость, когда живущие порознь детали, как порознь живущие слова, соединяются в разумное произведение. Пусть не всем понятна эта поэзия Алексея Векшегонова, но она его волшебная стихия. Сейчас он занят автоматической приставкой к своему станку "ABE". Это обойма с подающим механизмом. Простая вещь, а сколько мук. Ему хотелось ее закончить до отъезда, но впереди так мало дней, а подающий механизм обоймы сопротивляется. Не хочет подавать детали. Если бы еще неделю - обойма-автомат сделала бы его "ABE" автоматическим станком. Беспокоит его и дипломная работа. Он решил заканчивать последнее полугодие заочного института "очно", а все равно грызут сомнения. Справится ли он с нею? По плечу ли она ему? Не слишком ли претенциозно ее название: "Теория непрерывной реконструкции"? Но ведь тема не надумана им. Ее подсказал сам завод. Он иногда будто шепчет ему: "Брось ты, Алешка, заниматься обоймами. Бери шире. Копай глубже. Не бойся замахиваться". Станкостроительный завод, конечно, обязан многими успехами дядьке Алексея, главному инженеру Николаю Олимпиевичу Гладышеву. Неустанному труженику. Это верно. Но Алексею кажется, что завод стареет, а дядя Николаша не замечает этого. Если завод сравнить с живым организмом, тогда он, как всякий организм, нуждается в беспрестанном обновлении своих клеток. А этого нет. Николай Олимпиевич - душа завода - иногда кажется душой, привыкшей к своему телу, душой, не замечающей его одряхления. Потому и возникла у Алексея теория непрерывной реконструкции. Реконструкции не эпизодической, реконструкции не время от времени, а именно непрерывной. Заимствуют же инженеры очень многое из механики природы. Почему им не перенести из природы планомерную цикличность обновления клеток завода. Может быть, это фантазия пылкой головы... Но ведь все живое растет безостановочно, непрестанно, планомерно. И если так не растет завод, значит, он перестает быть живым организмом. Алеша верит своим мыслям, но и боится их. Если бы он мог так же, как дядя Николай Олимпиевич, умещать в своей голове весь завод, вот тогда было бы все ясно. Как мало у него знаний и как еще ничтожен опыт, а вокруг столько дел, простых и сложных, больших и малых, второстепенных и неотложных... Отъезд подоспел куда скорее, чем казалось. Руфина пришла провожать Алексея на вокзал. Она была очень нарядная, в темном платье, в дымчатом прозрачном плаще, накинутом на случай дождя. Ее глаза грустны. И весь ее печальный облик даже на посторонних людей навевает грусть. Руфина принесла подорожники - черемуховые пирожки. Их тоже любит Алеша. Не обошлось, разумеется, и без груздей. Грузди были в ведерке с крышкой, тщательно припаянной к нему руками Руфины. Паять ее между делом в школьных мастерских научил Алексей. - Какая хорошая пайка! - залюбовался Алексей. - Неужели сама? - Разве дарят чужое? - Руфина опустила густые ресницы. - Я хочу, Алеша, хоть чем-нибудь быть приятной тебе. Пирожки тоже пекла я. Наверно, не так хорошо, как твоя бабушка. И грузди я, наверно, нашла не самые лучшие. Лучшее всегда почему-то достается другим. Более счастливым. Чаще всего тем, кто не дорожит счастьем... Но все-таки это очень хорошие грузди. Если понравятся, я их буду присылать вместо моих писем, которые тебе не нужны. Совсем не нужны... Как и ничего тебе не нужно, кроме машин... Скажите, как можно было Алексею не поцеловать на прощание Руфину? Как можно было не растрогаться и не сказать: - Не сердись, Руфина... Я и сам недоволен собой... Но это пройдет... XVI Первого сентября улицы города белели фартучками школьниц, пестрели букетами цветов. В этот день Руфина стала к сверлильному многошпиндельному полуавтомату "ABE". Она в первый же день выполнила норму на знакомом станке. И это было сразу замечено сменным мастером и начальником цеха. Ее поздравили с первым успехом. Главный инженер завода, проводя в цехах большую часть дня, подходил и к "ABE", на котором работала Руфина. Он вовсе не хотел этим выделить ее среди других молодых рабочих, пришедших на завод, но внимание к ней главного инженера помимо его воли влекло за собой некоторые организационные последствия. В цехе замечался каждый успех молодой сверловщицы, и, когда она стала перевыполнять производственное задание, об этом заговорили несколько громче, нежели следовало. Ее имя назвал на планерке завода и сам Николай Олимпиевич. Хотя это не вызвало кривотолков, все же нельзя было думать, что такое лицо на заводе называет ее случайно. Ларчик открывался просто. Когда Николаю Олимпиевичу было столько же лет, сколько теперь Сереже, он, как и Сережа в Руфину, был безнадежно влюблен в ее тетку Евгению. Евгения позволяла семнадцатилетнему Николаю ухаживать за собой. Она отправлялась с ним в далекие прогулки. На камни-гольцы. На вершину Шайтан-горы. Окружающие рассматривали все это не более чем желание редкой красавицы иметь при себе пажа, а старухи говорили проще - хвост. Двадцатидвухлетняя Евгения обещала семнадцатилетнему Николаю подумать о замужестве и подождать, когда он выбьется в техники. Обещание она подтверждала звонкими поцелуями. Иногда она клала его голову на свои колени и пела: Баю-баю, баю-бай! Спи, мой мальчик, Николай. Это было обидно, но приятно. Такое богатство ощущений. Такое море счастья. Незнаемых открытий. Наверно, Евгения по-своему любила Николашу, как большую куклу, которой она безнаказанно играла перед тем, как выйти замуж за техника из Магнитогорска. Она уехала, не попрощавшись со своим "хвостом". Как давно это было... И кажется, уже многое забылось. А Руфина, не зная того, воскрешала в памяти Николая Олимпиевича его первую, поруганную, незабываемую любовь. Он даже как-то, не заметив, назвал Руфину Женей. И та не поняла оговорки Николая Олимпиевича. Когда в цехе и в заводоуправлении увидели, что Руфина Дулесова перевыполняет даже "теоретические" нормы на своем станке, появились не только поздравительные "молнии" цеховой комсомольской организации, но и пространные интервью начальника цеха в газетах. Вначале Руфина называлась одной из первых в цехе, а потом - первой. В цех стали приходить фоторепортеры, а вскоре прибыл сюда и кинооператор. Пока что из местной кинохроники. И Руфа всего лишь несколько секунд покрасовалась на экране, зато крупным планом. Но все заметили ее. Для кого-то все это "не из тучи гром", но те, кто знал, как вечер за вечером влюбленная Руфина в школьных мастерских подчиняла своей воле и станок и руки, желая понравиться Алексею, не назовут чудом естественный результат неодолимого и настойчивого желания - быть замеченной. Скорая слава - как снег. Либо она, "попуржив", растает, либо растет, превращаясь в снежный ком. От Алеши пришла уже вторая поздравительная телеграмма. Приходили и письма. Приходили письма и от совсем незнакомых людей. "Уважаемая Руфина. Очень бы желал с вами познакомиться..." Или: "Я восхищен вашей работой. Хотите ли вы завести со мной переписку?.." И другие в этом же роде. Письма читала и сортировала мать Руфины. Некоторые из них она пересылала Алексею. Как бы для смеха. На самом же деле преследовались иные цели. Так началась трудовая жизнь Руфины. Не только другие, но и сама она удивлялась своим первым шагам. XVII Время будто укоротило свой длинный маятник и растеряло из своего механизма большие шестерни, замедлявшие его ход. Часы, а за ними и дни потекли тем быстрее, чем стремительнее нарастали успехи Руфины. Любовь и слава стали неустанными подручными Руфины у станка "ABE", помогая ей, как только могут помогать эти две силы, не знающие устали, предела и успокоения. И не заметила Руфина, как на смену бурой осени явилась белая зима. Зима пришла, а в цехе лето. Маками цветут Руфинины успехи. Июльской зарей полыхает ее слава. Проворству и точности ее рук удивляются все. Многие бегают в цех посмотреть на ее работу. А руки выглядели медлительными, как и сама виновница шумных восхищений. Это не удивляло мать Руфины. Она уже привыкла, что ее дочь, медлительно защипывавшая пельмени, делала их больше, чем все другие. Стирая белье не торопясь, она управлялась быстрее и стирала чище. Не удивлялись и подруги. Если Руфина играла в баскетбол, брошенный ею мяч почти всегда оказывался в корзине. И в стрельбе из духового ружья она целилась как-то очень лениво, но всегда брала верх по времени и попаданию. Видимо, какая-то особая врожденная расчетливость движений стала теперь основой ее успехов. Но здесь речь пойдет не о технологии сверления, а о том, какие перемены происходили в жизни сверловщицы Дулесовой. А они были разительными. На встрече Нового года Руфина сидела в том же зале Дворца культуры, где проходил бал десятиклассников. Руфина сидела за почетным столом передовиков завода. И это тоже было запечатлено на кинопленке. А вскоре в журнале "Огонек", а затем в журнале "Смена" появились цветные фотографии Руфины. Алексей не верил своим глазам, а товарищи по институту сомневались, что этакая красавица может быть влюблена в такого в общем-то простоватого студента Векшегонова. И мать Алексея, Любовь Степановна, побаивалась, как бы не занял кто-то другой Алешино место в сердце Руфины. У Дулесовых всегда молодежь. На улице снег, а на столе у Руфины живые цветы. Не просто же все это так... Не из одного же уважения к превышению ею норм на двух станках. Кому не лестно теперь жениться на знаменитой Руфине Дулесовой. И Любовь Степановна написала сыну в письме: "...если нет, так нет, а если да - так зачем тянуть? Приехал бы хоть ты, Алеша, на денек-другой и решил бы, что и как. Я тебя не хочу ни в чем убеждать. Ты - бабушкин сын, но ведь и мать как-то доводится тебе, и, наверно, матери тоже хочется видеть своего первенца счастливым. Прошу тебя, приезжай хоть на денек-два повидаться с нами..." И Алексей приехал. Он увидел Руфину в ореоле славы. От незнакомых людей продолжали приходить письма пачками. И в некоторых из них не только хотели познакомиться, но и предлагали сердце, руку. Предлагая, прилагали свои "анкетные данные" и фотографии. "Я как увидел вас в журнале, и потерял покой..." - писал очень симпатичный лейтенант, снятый и в военной форме, и в штатском модном костюме в лесу, на пне, и в косоворотке. "Руфина Андреевна! Я ничего не знаю о вас, но кажется, знаю больше, чем о себе..." Далее следовали фамилия, имя, отчество и занимаемая должность в станкостроительном институте. Алеша и Руфина смеялись так, что звенели стаканы в стеклянной горке. Анна Васильевна была очень счастлива. Алексей не знал, как он относится к Руфине, но все хотели, чтобы он любил ее, так хотели, что ему было жалко обмануть ожидания стольких людей. И теперь не одна его мать, но и знакомые намекали: "Если нет - так нет, а если да - так зачем же тянуть?" Спрашивала об этом и Руфина. Пусть не словесно. Но глаза... Ее глаза признаются в любви. Они ждут от него ответа. А письма? Ожидания у окна и встречи у ворот? Модные прически, наряды... Для кого они? И, наконец, сама работа на "ABE" - разве это меньше слов? Алексей молчал, молчал и неожиданно спросил Руфину: - Ты хотела бы соединить свою судьбу с моей? Вместо ответа Руфина бросилась на грудь к Алеше и обняла его. Анна Васильевна, войдя в эту минуту с посудой на подносе, постаралась уронить его. Невелик расход, а грохота и впечатлений уйма. - К счастью! - воскликнула она и позвала: - Отец, иди сюда и погляди на дочь. Она его задушит... Разними! Вбежал Андрей Андреевич. Остановился. Ахнул и сказал: - Я к Векшегоновым... А ты, что есть - на стол! И больше горького... - Он убежал, накидывая на ходу дубленый желтый полушубок. Ах, Ийя!.. Где ты? Через час состоится пир горой, и нам следовало бы побывать на нем, но расчетливость и забота о главных событиях, которые впереди, заставляют нас беречь страницы и время. Герой уехал обрученным, и вскоре эта новость, которую так ждали, стала известна всем. Свадьба была назначена на май - июнь, по возвращении Алексея с дипломом инженера. Теперь осталось только ждать да прикупить чехословацкий мебельный гарнитур. Только бы не прозевать. Их не очень часто доставляют в главный универмаг. Николай Олимпиевич твердо заявил: - Две комнаты в шестиэтажном доме. Согласовано где надо. К майским праздникам Руфина получит ключ. Салют! Счастье улыбалось так, что и не верилось. Приближающаяся свадьба была в поле зрения если не всего завода, то доброй его половины. Интерес к ней вызывался не одной лишь романтикой более чем векового стремления Векшегоновых и Дулесовых породниться, не только лишь зенитом славы Руфины, но и славой Алексея. Его многошпиндельные полуавтоматы "ABE", странствуя с одной выставки на другую, получили признание и медали за рубежом, а вслед за ними и заказы многих стран на эти станки. Месяц назад свадьбу предлагали отпраздновать в ресторане "Горные вершины", теперь празднество решено было перенести во Дворец культуры. На многих заводах уже прошли свадьбы, ставшие общецеховым, а то и общезаводским празднеством. Можно по-разному судить об этих празднествах, но от жизни не уйдешь. Если такие свадьбы происходят, значит, в них есть какая-то жизненная потребность. Руфина ликовала. Ее свадьбу увидят все, узнает о ней и... Ийя. Узнает и поймет, чего добилась знатная станочница Руфина Дулесова и как засверкал в лучах ее славы Алексей Векшегонов, которого она делает теперь не только счастливым, но и знаменитым. Одно только беспокоило Руфину: не запротивился бы Алексей? Ведь он уже заметил ей в последнем письме: "...а не слишком ли много шуму вокруг тебя, Руфина..." Этой фразе, сказанной между прочим, можно и не придавать значения, тем более что многие считали Алексея человеком излишне скромным. Но если в этой фразе заключается несколько большее, то, может, следует хотя бы обратить на нее внимание... XVIII Единственная дочь Дулесовых, Руфочка, как это и бывает в таких случаях, окружалась вниманием, лаской, нежными заботами матери, ее баловал отец. Одна же! В ней слились жизни, чувства, надежды Анны Васильевны и Андрея Андреевича. Как не любить свое живое продолжение, от которого пойдут внуки! Однако никто не скажет, что Руфина выросла белоручкой, лентяйкой, бездельницей. И щи сварить, и печь истопить, даже корову подоить умела радивая Руфина. Пусть теперь Дулесовы, как и большинство рабочих семей, не держат своей коровы, а - уметь надо. Мало ли. Умение что имение, в сундуке не плачет, жить не мешает. Шить нынче можно не уметь - кругом ателье и готового платья хоть пруд пруди, а коли своя машина есть, так зачем ей даром стоять. Или взять огород. Конечно, овощной магазин нынче сподручнее. И главное - дешевле. Но матери-бабки-прабабки свою капусту ели, свои огурцы солили, свою картошку в подпол засыпали. Зачем же ломать это? Да и не пустовать же земле. Стыдно как-то, когда в огороде репей да крапива. Руфина могла управляться и с огородом. Мать хотела видеть в дочери хозяйку, лучше сказать - главу семьи, как она сама. Андрей Андреевич Дулесов был при жене и не жаловался на это. Хлопот меньше. Все у нее в руках. А он король королем. Жена знает, какую ему рубаху надеть, когда водочки выпить, к кому в гости пойти, кого к себе пригласить. Даже охоту и рыбную ловлю жена планировала. Скажет, бывало, Анна Васильевна: - Андрей, ты никак прокисать начинаешь. Проветрился бы на болоте. Скажет так и начнет готовить охотничью снасть. А тот рад-радешенек не столько охоте, сколько жениной заботе. Мало того, что она его на охоту соберет, но и напарника найдет. Вот и отправится Андрей Андреевич на болото - брюхо подобрать. Работа у него хоть и кузнечная, но нынешние кузнецы не то что прежние. Молот сам кует, только педаль нажимай. На такой работе не похудеешь. Разминка нужна. Теперь Андрей Андреевич разминается только с Романом Ивановичем Векшегоновым. Жене виднее, с кем уток бить, да и ему самому любо с таким человеком у костра портянки посушить. Тоже ведь дедом его внуков предвидится. Значит, почти как брат. И добрый брат. Чувствительный. Если бы он не был чувствительным, то разве бы сказал: - Андрей, тебе, наверно, горестно, что от твоей Руфины Векшегоновы, а не Дулесовы пойдут? Так знай, что первого внука Дулесовым запишем. У меня ведь еще Сережка есть. А у тебя только Руфочка... Андрей Андреевич прослезился тогда. Дорого ему было то, что Роман Векшегонов позаботился о его фамилии. Настоящий мужик. Правда, все это было сказано под сильными градусами, однако же Роман Векшегонов не из тех, кто словами сорит, хоть бы и во хмелю. Побратались тогда на охоте Андрей Дулесов и Роман Векшегонов. Ружьями поменялись. У Дулесова хорошее ружье. Из штучных. С золотой насечкой, с тонкой гравировкой. А у Романа Векшегонова ружьишко - так себе. Из ходовых, недорогих тулок. Ну и что? Не жалко. Даже Анна Васильевна, женщина хозяйственная, и та похвалила мужа. Главенство в семье матери не могло не сказаться на Руфине. Мать, может быть и не желая, подсказывала этим, как дочери нужно вести себя с Алексеем. И дочь усваивала это довольно прочно. Если в прошлом году она ловила каждый взгляд Алексея, была благодарна лишней минуте, проведенной вместе, то теперь многое изменилось. Во-первых, она не та, что раньше. Ей уже не нужно выпрашивать его улыбку и бояться, что может прийти от Ийи письмо и омрачить ее счастье. Руфина даже не допускала, что во всем свете может найтись какая-то другая девушка, которая может помешать им. Алексей теперь безраздельно принадлежал ей. И он должен быть благодарен Руфине за это. Теперь не только он ее, но и она делает его счастливым. Пусть он еще не понимает всего в полной мере, но когда-нибудь поймет. Когда-нибудь она покажет ему письмо от Виктора Гладышева... Сейчас это неудобно, но потом, когда она станет женой Алексея, почему бы ей не сказать, что такой блистательный Виктор Гладышев был ее первым увлечением. Пусть это была не любовь. Какая там любовь могла быть у девчонки в одиннадцать лет... Но потом, когда она училась в седьмом классе, он приезжал в отпуск лейтенантом. Совсем уже взрослым. Настоящим взрослым человеком. И они танцевали. Они очень много танцевали. И его глаза говорили то, чего еще не мог произнести школьнице его язык. А теперь эти слова сказались. Она получила от него письмо с флота. Это письмо пришло вместе со многими другими письмами после того, как ее портрет был напечатан в журнале "Огонек". Она сначала и не обратила внимания на это письмо. Оно было подписано именем - "Виктор". Мало ли пришло таких писем от Викторов, Василиев, Геннадиев, Борисов... Какая им цена! Как может полюбить заочно серьезный человек! В этом есть даже что-то оскорбительное. Поэтому Руфина, прочитав через строчку очередное предложение, отложила его. Но мать, для которой чтение таких писем было наслаждением, потому что они каким-то боком относились и к ней, прочитала письмо Виктора от строки и до строки. - Руфочка! - сказала она тогда, смеясь. - Да ведь это же пишет Виктор Гладышев! Виктор недолго занимал Руфину. Его письмо всего лишь льстило ей. Она не ответила на него. А на другой день Руфине было даже стыдно, что она позволила себе думать о Викторе. Руфина знает, что Алеша во многом уступает Виктору Гладышеву. По крайней мере во внешности. В твердости характера. В решительности. Но разве счастье в этом?.. Нечего таить греха, Руфине хочется, чтобы Алеша был покруче. Хотя бы таким, как его младший брат Сережа. Потому что мужчина - это мужчина. Он не должен быть сливочным маслом - на какой кусок намажут, на том куске и едят. А он именно такой. Если бы Ийя захотела тогда... Впрочем, зачем вспоминать, как могла бы распорядиться им даже эта цапля. Скорее бы уж приезжал Алеша... Скорее бы отшумела свадьба, затем новоселье... А затем отпуск - Кавказ, Крым... счастливая пора. XIX Идейным руководителем Руфины была ее тетка, Евгения Андреевна. Родная сестра отца. Первая юношеская любовь Николая Олимпиевича Гладышева. Она очень часто наезжала к Дулесовым. Руфа - ее завидное повторение. Даже мать ревновала дочь к тетке. Евгения той же вогульской красоты отцветшая роза. Но еще стройна и озорна. Поет под гитару. Поет глухо, да за душу берет: Тебе от меня никуда не уйти, такую тебе нигде не найти... Слова песни хотя староваты, а находят отклик в душе Руфины. Тетка не то что мать. С теткой свободнее во всех отношениях. У матери и половины не спросишь, что узнаешь от тетки запросто. Потеряв двух мужей, Евгения Андреевна нашла счастье с третьим. Наставлять племянницу для бездетной Евгении Андреевны стало какой-то внутренней потребностью. Пусть она чересчур прямолинейна, а временами даже грубовата, зато это все у нее от чистого сердца и для пользы племянницы. Она считает выбор Руфины единственно счастливым и правильным. Но правильным и счастливым не потому, что Алексей превосходный, честный, открытый, добрый, отзывчивый человек. Это ему отчасти даже ставится в вину. Его лучшим качеством оказывается покладистость. Уступчивость. - Подняться трудно, - внушает тетушка, - а упасть - мига хватит. Походила ты за ним, теперь он пусть за тобой тянется. Ты как-никак у нас на всю страну слышна, а он пока еще... Тут Евгения Андреевна не находит нужного определения. Она боится унизить Алексея в глазах племянницы, но в то же время ей хочется доказать превосходство Руфины над Алексеем. Хотя это все Руфина понимает и без тетки, но ей ничем не хочется унизить Алешу, а даже наоборот, и поэтому она пишет ему: "Ты мой учитель, Алеша, и всем, Алеша, я обязана тебе. Всем, от выбора профессии до успехов на станке твоего имени". Так Руфина пишет и потому, что ей боязно, как бы Алексей не позавидовал ее славе, как бы он не почувствовал себя вторым лицом при ней, при ее славе. Пусть это, по ее мнению, так и есть, пусть, в этом она убеждена, но зачем же наступать на ногу любимому человеку. Руфина даже настояла, чтобы ордер на новую квартиру был выписан на него, хотя в решении было ясно сказано: "Предоставить вне очереди за выдающиеся производственные успехи сверловщице Руфине Андреевне Дулесовой, в порядке исключения, в доме Э 26 по улице Металлургов трехкомнатную квартиру..." Далее следовал метраж, добавочные обоснования и прочее. Хотя предоставление новых квартир теперь на станкостроительном и стало не редкостью, все же необходимо было аргументировать пространными формулировками несколько завышенную жилую площадь, предоставляемую молодой паре. Руфина всячески оберегала самолюбие Алексея. Ей не верилось, она не могла допустить, что ее жених лишен чувства честолюбия, стремления быть впереди. Она даже как-то призналась в этом тетке: - Я хотя и не замечала в нем ничего такого личного, все-таки мне, тетя Женя, иногда кажется, что это у него и от самовнушения. - Факт! - подтвердила Евгения Андреевна. - Это у него от птицы Феникс да от бабкиных сказок. Походит, походит твой Алешка в юродивых отроках, а как обзаведется семьей, так и рублю цену знать будет, и своим трудом дорожить начнет. Евгению Андреевну особенно возмущало, что наградные и премиальные деньги за успех на зарубежных выставках станка "ABE" Алексей разделил поровну между членами всей бригады, участвовавшей в создании этого станка, и два пая отдал своему учителю слесарю Макару Петровичу Логинову. А мог и не отдавать. Это ведь не пачка папирос, а почти половина своего автомобиля. Но Евгения Андреевна успокаивалась тем, что скоро найдется распорядитель премиям, заработкам и всему, что составляет главную основу благополучия семьи. Проницательная тетя Женя считала славу Руфины преходящей. Поэтому ей хотелось выжать для племянницы из славы все возможное. Евгения Андреевна видела, на какую вершину взлетали сталевары на Магнитке, в каких знатных тузах ходили удачливые доменщики, а потом - пых! - и снова нормальная трудовая жизнь. Ни портретов, ни крупных букв в газетах, ни мест в президиумах на торжественных заседаниях... Мать Руфины, Анна Васильевна, верила, что ее дочь единственная и неповторимая, что ее знатность будет разгораться жарче и ярче день ото дня. А Евгения Андреевна помнила, как, зазнавшись, сгорел на славе второй ее муж. Вознесся. Вообразил... И когда ему это все разъяснили на общем собрании, он, привыкший к похвалам, не сумел расстаться с ними. Жадное до почестей сердце не выдержало и... Теперь эта смерть попризабылась, и Евгения Андреевна не напоминает о ней своей племяннице, но подстрекает ее "не хлопать ушами" и не пропускать того, что может уйти и не вернуться. Не без теткиного влияния обещанная двухкомнатная квартира превратилась в трехкомнатную. Тетушка резонно доказывала: - Где двое, там через год, через два будет трое, а то и четверо. Да еще кто-то должен за ребятами ходить. Как без третьей комнаты жить? Мать Руфины тогда легонько возразила: - По жизни, может быть, это все и правильно, а по общей жилищной картине - не очень. Кому-то за счет дочериной прибавки недодадут комнату. Как людям в глаза глядеть? А потом и она, препираясь со своей совестью, нашла слова, чтобы подчинить ее. И Анна Васильевна стала твердить: - Кому что положено по способностям, тот то и получает. Не нами это заведено. Андрей Андреевич Дулесов тоже имел свои суждения об успехах дочери. Он говорил не таясь, не подыскивая оборонительных объяснений: - Моя Руфка просто-напросто попала в струю. Наш завод давно привык светить героями, лауреатами, а за последние годы у него никакого фонаря... И вдруг объявляется молодая работница с десятилетним образованием. Две нормы! Три нормы! Попала девка в струю - ну и пошло, понесло, поехало... Главный инженер завода Николай Олимпиевич Гладышев тоже не переоценивал успехи Руфины, однако брошенный им камень породил слишком большие круги на воде. Теперь Руфина с легкой руки Гладышева ставится в пример и другими. Она украшает предприятие. Как можно не соглашаться с этим? Николай Олимпиевич не знает, что молодая станочница, пожалуй, излишне увлеклась своей славой, не внимая мягким замечаниям, которые были в письмах Алексея. Она даже сердилась: "Если ты, мой дружочек, не от мира сего, так меня-то тебе зачем уводить от здравого смысла?" Так писала ему Руфина в одном из писем, а в другом она сказала еще прямее: "Алешенька, должен же кто-то из нас стоять на земле обеими ногами". Руфина, как, впрочем, и Алексей, не думала, что в этих маленьких размолвках заключено нечто гораздо большее... Кажется, все благоприятствовало Руфине и все заботились о ее благополучии. И ранняя весна, и пруд, поспешивший освободиться ото льда, чтобы удачливая красавица скорее могла увидеть в его зеркальной глади свое лицо рядом с Алешей. Даже огромный станкостроительный завод теперь казался всего лишь площадкой для ее славы. Да и сам Алеша стал выглядеть хотя и прекрасным, но все же приложением к достигнутому Руфиной. Добившись многого, она захотела большего. Руфина объявила, что она хочет работать на трех станках "ABE". И это подхватили. Желание знатной сверловщицы получило настолько шумный резонанс, что было решено устроить общественный показ ее трудовых достижений. Именно так и было это сформулировано на заводе. И в этом был свой резон. Большинство станков завода все еще обслуживали руки рабочего. От умения рук зависел успех выполнения производственного плана. А руки Руфины оставались завидным образцом. Разумеется, цех не театр и работающий на станке не артист, хотя где-то, в каких-то случаях, виртуозная работа становится зрелищем. И Руфина ждала дня общественного показа, как некоего бенефиса. Она даже придумала себе особый нарядный комбинезон из синей ткани, простроченный двойным ярко-желтым швом. Словом, все шло самым отличным образом, а уж про свадьбу нечего и говорить. Тут все было учтено и предусмотрено, включая второстепенные подарки. Например, смирившийся Сережа Векшегонов преподнесет хромированную пластинку, на которой будет выгравирована его рукой надпись: "Алексей Романович и Руфина Андреевна Векшегоновы". Эта дощечка украсит дверь новой трехкомнатной квартиры, ключ от которой в подарочной коробочке вручит председатель завкома в день свадебного торжества. В числе подарков не будет забыта и детская коляска с колесами на резиновых шинах. Скорее бы только приезжал он, чтобы удивиться, понять, что теперь она значит, и начать новую, счастливую жизнь. И Алексей будто подслушал - появился раньше, чем его ждали. Оказывается, защиту дипломного проекта перенесли на завод. Перенесли потому, что проект имел прямое производственное отношение к станкостроительному заводу. Алексей, придя в дом Дулесовых, застал Руфину перед зеркалом; с ним, надо сказать, за последние месяцы у Руфины случались встречи все чаще и продолжительнее. Алексей недолюбливал зеркала. Всякое зеркало напоминало ему где-то слышанное стихотворение о стекле. О чудесном стекле, через которое человеку был виден изумительный мир. А потом это стекло покрыли зеркальным слоем. Мир исчез, и человек увидел только себя. Себя! С тех пор началось какое-то неприязненное отношение ко всякому зеркалу и к человеку, который задерживается перед этим опасным стеклом. Но зеркало еще так-сяк... Не оно привлекло внимание вошедшего Алексея, а каблуки. Слишком высокие каблуки новых туфель Руфины. "Как я мелочен и несправедливо придирчив!" - упрекнул себя Векшегонов и крикнул: - Здравствуй, Руфа! Она подбежала к нему: - Алеша, ты вернулся! Она подбежала к нему, и, кажется, радость встречи готова была затмить все, но, чтобы поцеловать Руфину, Алеше пришлось, как говорится, привстать на цыпочки. И это смутило его. Здесь можно опять криво улыбнуться и посмеяться над Алексеем. Однако же найдутся и сочувствующие, особенно из людей невысокого роста. Как ни странно, а великий Пушкин, возвышавшийся на несколько голов над своим веком, был раним своей низкорослостью. Можно назвать и другие имена выдающихся людей, которые мечтали о недостающем вершке в их росте. Однако нам не следует уделять столько внимания высоким каблукам, тем более что с ними легко расстаться. Снять туфли - и все. Так Руфина и сделала, приглашая Алешу сесть на сундук, где они часто сиживали. У сидящих обычно скрадывается разница в росте. - Какая радость. Какая неожиданность... Восторги Руфины, перемежаемые поцелуями, ошеломили Алешу. Перебивая друг друга, они старались как можно скорее поделиться всем тем, что накопилось за эти месяцы разлуки. У Алексея тысячи планов. У Руфины миллион желаний. Пусть во многое пока еще трудно поверить, но почему же не помечтать. И кажется, все обещало быть голубым и розовым, во проклятые каблуки не хотели уходить из головы Алексея. Он гонит назойливые мысли, а они возводят злополучные каблуки чуть ли не в характеристику Руфины. Нет, нет... Не стоит давать волю таким мыслим. Векшегонов расстанется со всей этой чепухой. Наверно, он слишком устал за месяцы сплошных экзаменов, зачетов. Все станет на свое место. Ничто не омрачит его душу. Ему уже стыдно за себя. Он уже целует такие милые руки Руфины. Трудовые, прекрасные руки своей невесты целует Алексей Векшегонов. Ну а что касается всяких отклонений Руфины от тех норм, которым следует Алексей, то это все проходяще. Руфина любит его, а любовь поможет ей стать проще и внешне и внутренне. Все войдет в свою колею. Завтра воскресенье. Оно, конечно, будет солнечным. И они отправятся за город навстречу весне. Радио обещает заморозки. Но это последние заморозки и на душе, и на улице. Любовь растопит чуточку заледененное славой сердце Руфины, и тогда придет настоящая теплая весна... XX Говорят, что наиболее гармоническую пару составляют разные характеры, которые, взаимно дополняя или, наоборот, ограничивая один другого, дают счастливые браки. Может быть, это и так. И наверно, многие могут подтвердить сказанное примерами из собственной жизни или из жизни своих знакомых. Однако никто или почти никто не утверждает, что разные по мировоззрениям люди, будь то муж и жена или товарищи, дают благоприятное сочетание, даже если на первых порах общения их сближают взаимные влечения и симпатии. Старик Векшегонов на этот счет вчера вечером, как бы между прочим, сказал Алексею так: - С красой-басой целуются-милуются, а жизнь живут нутро с нутром, душа с душой. А потом, в этот же поздний час первого дня приезда Алексея, дедом было досказано: - Скворцу всякая скворчиха - жена, ежу всякая ежиха - пара. Им что? Лишь бы поесть, поспать да множиться. В этом смысле разногласий у них не возникает. А у человека иная линия. У него кроме телес да пищеварения есть и другие направления. Идеи, скажем. Стремления. Размышления - для чего и как прожить свою жизнь. На то он и человек, а не скворец или, скажем, еж. Соглашаясь с дедом, Алексей не придавал особого значения его словам. Зная, что дед недолюбливает Руфину, видел в его суждениях ту излишнюю строптивость, которая неизбежна для всякого старика. Пройдет время, и дедушка полюбит Руфу и назовет ее своей милой внучкой. Алеша завтра же начнет исподволь влиять на свою невесту. И завтра пришло. Светлая ночь сменилась солнечным утром. Радио не обмануло. С утра слегка подморозило, а часам к восьми наступила живительная теплынь. Природа как бы предвосхищала желания Алексея. В девять он был у Дулесовых. Жениха потчевали мясными пирогами, что называется, прямо со сковороды. А потом Алексей и Руфина отправились в лес. Пока еще сыро в лесу, но уже есть просохшие полянки, особенно в сосняке. Не надышишься ароматом хвои. Не наслушаешься птичьего щебета. Почему-то сейчас опять вспомнилась Ийя. Но зачем вспоминать то, что положено забыть. Травы уже ожили изумрудной зеленью. Тропки манят все дальше и дальше в лес. Повеселели и зверушки, пригретые солнцем. Встретился бурундучок, а затем и еж. Еж напомнил вчерашний разговор с дедом. Как все странно связано... Алеше не хотелось пока говорить ни о чем серьезном. Кругом такое веселье, а еж, посмотревший на Векшегонова маленькими острыми глазками, как бы кольнув своим взглядом, спросил его: "Что же ты все о пустяках да о пустяках, а о главном-то когда?" Надо же было встретиться ежу и вмешаться в их такой милый и такой задушевно-пустой разговор. Но коли встретился еж и спросил его голосом деда Ивана Ермолаевича, значит, нечего уклоняться. - Руфа! - начал он. - Я почему-то всегда... или очень часто... задумываюсь над своей жизнью, над своими поступками. Проверяю, понимаешь, оцениваю... А ты? - Что это ты вдруг? - удивилась она. - Разве тебе что-то кажется неправильным в моей жизни? - Да нет, я просто так. Просто так. Бесхитростный Алексей не нашел тонкой нити для начала разговора. Он не умел подыскивать слова. Они как-то сами по себе приходили на язык, не спрашиваясь его, быть ли им сказанными или утаенными до поры до времени. - Руфа, - опять заговорил Алексей, - не кажется ли тебе, что ты одна? - Одна? То есть как одна? - Без людей. Сама по себе. Руфа ответила не сразу. О чем-то подумала, что-то взвесила, в чем-то насторожилась. Вспомнила, что об этом же ей говорил Сережа. - У меня никогда не было особенно близких подруг. - Почему? - Наверно, были причины. - Какие? Руфа опять задумалась и ответила не спеша: - В школе я была слишком успевающей и... прости меня, заметной девушкой в смысле внешности. Таких не очень любят. А теперь... Теперь мои достижения... они тоже не могут радовать подруг... Алеша не сдержался. Пришедшие на его язык слова не проглотились, и он спросил: - А так ли уж велики, Руфа, твои достижения? Следует ли так часто вспоминать о них? Руфина вспыхнула. Остановилась. Поправила прическу. Потом сказала: - Тебе виднее со стороны, Алеша. - Я не сторона для тебя, Руфа. Мне кажется, я нечто большее. - Значит, ты лучше других должен видеть, чего я достигла. И воодушевлять меня, а не сомневаться. Руфина вновь занялась прической. Как очаровательны движения ее рук! Как хороша она в лесу! Стройные и высокие сосны - выразительный фон для ее стройного стана. Но почему опять вспоминается зеркало, возникают каблуки?.. Нет, нельзя останавливаться на полдороге. Это не в характере Алексея Векшегонова. Любовь - это откровенность. И он будет откровенен. С ней же идти. Идти через всю жизнь. - Руфа, ты только, пожалуйста, не сердись, - снова заговорил он. - За что же сердиться? - отозвалась она. - Разве ты можешь меня обидеть? - Нет, но... Мне кажется, Руфина, что ты... - Тут снова помимо его воли роковым образом сорвались слова, просившиеся наружу: - Мне кажется, Руфина, что весь твой внешний облик - прическа, платье, браслеты, сумка, каблуки... и эти золотые серьги... эта брошь демидовских времен... и зонтик с кружевами... и многое другое стало... ну как бы мне сказать... все это стало своеобразным выражением твоего "я", - выпалил Алексей и, покраснев, стал оправдываться: - Как туманно и коряво я говорю! - Нет, почему же, - возразила Руфина. - Ты очень хорошо умеешь излагать свои мысли. Наступило молчание. Над их головами усиленно стучал своим носом дятел, выискивая поживу. - Я обидел тебя, Руфа... Но я не мог. Я должен, я не умею скрывать то, что думаю. - Да, Алеша. У нас ничего не должно быть спрятанным друг от друга. И мне кое-что хочется сказать тебе. - Так скажи же... - Алешенька, сядем. Здесь сухо. Они сели. Обнялись, и голос Руфины заворковал: - Милый мой, а не завелся ли в твоей светлой голове черный, противненький червячок зависти? - Какой зависти? К кому? - Ко мне. К моим успехам. Векшегонов вскочил. Его словно ужалила оса. Руфина удержала Алексея за руку и усадила снова. - Алеша, радость моя, выясним все спокойно и найдем нужные решения. Конечно, всякому мужчине, даже такому, как ты, неприятно, если он вдруг оказывается при... при ней. При мне, в данном случае. Но ведь я же не виновата, Алеша, что все так случилось... И глупо же, в самом деле, отказываться от того, что принадлежит теперь нам обоим. Ведь я - это ты. И ты - это я. Разве можно завидовать самому себе? - Я не завидую, Руфа. Да и чему завидовать? Тому, что ты вместо одной детали успеваешь обработать две, три?.. Это, конечно, успех, но не такой, чтобы шуметь о нем так громко. Алеша заметно волновался. И его волнение придавало Руфине уверенность. Теперь она не сомневалась в сказанном ею. Алексей, безусловно, завидует ей. И она сказала: - Алеша, неужели между нами становится моя слава? Неужели тебе неприятно видеть меня известной, уважаемой? Неужели ты позволишь взять власть над собой мелким чувствам? Алеша, сейчас же прогони их прочь. Алеша, я до мизинчика принадлежу тебе. Вот я! Вот мои руки, плечи, мой дурацкий рост, голос, глаза... Это все твое... Так распорядись же разумно мной.