ти мне второго такого артиста... Опираясь на палку, бывший охотник долго глядел на белого медведя близорукими глазами, потом просунул сквозь решетку слабую, дрожащую руку и тихонько позвал: -- Фрам, а Фрам! Скажи, что с тобой приключилось? Почему ты такой скучный? Эх ты, чудила! Фрам даже не повернул голову -- только еще глубже втиснулся в свой угол, упершись носом в деревянную перегородку. Старик, убивший на своем веку десятки медведей, а потом писавший о них с такой любовью, протер очки и откашлялся. -- Вы его очень любили? -- задал он директору неожиданный вопрос. -- Я делец, -- ответил тот. -- Нежные чувства для директора цирка -- ненужная роскошь, от них одни убытки. Хорошим артистам, которые привлекают публику и увеличивают сбор, я плачу щедро. Зато и заставляю их работать до седьмого пота. Животным в зверинце я обеспечиваю хороший уход и сытный корм, потому что публике нравятся красивые, гладкие звери, а не обтянутые кожей скелеты... -- Значит, для вас все сводится к чистогану? -- Именно... До остального мне нет дела. -- Понятно. Тогда я поставлю вопрос иначе. Много ли денег принес вам Фрам? -- Грех сказать, что мало! -- признался директор. -- Семь лет сряду он был нашим главным аттракционом. Без него не обходилось ни одной программы. Стоило ему появиться на афише, как все билеты немедленно распродавались. Народ валом валил в цирк. -- Значит, вы у него в долгу? -- Несомненно. Я бы дорого дал, чтоб снова увидеть его таким, каким он был. Старик рассмеялся, ковыряя палкой землю. -- Вы меня не так поняли! Речь не о том, сколько бы вы дали, чтобы вернуть прежнего Фрама. Это не значит сделать что-нибудь для него. Вы сделали бы это для себя, для цирка. То есть опять-таки ради наживы. Вы готовы заплатить за то, чтобы Фрам снова стал любимцем публики и снова начал приносить вам доход. Насколько мне известно из жизни медведей, этого случиться не может. Я спрашиваю вас, согласились бы вы истратить известную сумму без всякой пользы для цирка, ради самого Фрама? В память его прежних заслуг? Согласны ли вы понести такой расход? -- Согласен! -- тихо ответил директор. -- Фрам этого действительно заслужил. Конечно, если деньги могут ему помочь... Чему я лично не верю... -- Вы сейчас поверите! -- улыбнулся бывший медвежатник. -- У Фрама просто тоска по родине. Больше ничего! Его потянуло к родным льдам и снегам. В нем проснулось прежнее, забытое. Вы изъявили готовность пожертвовать на него некоторую сумму. По-моему, вы должны отправить его обратно на Север. Директор цирка Струцкого посмотрел на старого господина с недоверием. Ему показалось, что тот разыгрывает его, высказывая такую сумасбродную мысль: -- Не вижу, как это можно сделать. Купить ему железнодорожный билет? Бывший охотник досадливо пожал плечами: -- Вы прекрасно знаете, что я имел в виду не это! Я вовсе не шучу. Существует очень простой способ послать Фрама обратно. Правда, дорогой... Зато очень простой. Теперь в Ледовитый океан уходят ежегодно сотни пароходов. Отправьте его на одном из них. Доверьте вашего Фрама под честное слово. Его доставят на какой-нибудь остров, а там выпустят на свободу. И делу конец!.. Или, вернее, не конец, а начало -- настоящая история Фрама только начинается. Если бы не годы и болезни, я бы сам вызвался его отвезти. Хотя бы только для того, чтобы взглянуть, что он там будет делать, как будет чувствовать себя среди родных льдов... Это было бы новой главой в моих книгах, которой суждено остаться недописанной, одним из интереснейших экспериментов! Директор задумался, подсчитывая в уме, во сколько это может обойтись. Он знал, что стоит такое путешествие, но в то же время понимал, что такой поступок был бы своего рода рекламой для цирка. Как ловкому дельцу, ему пришло в голову дать несколько представлений с надбавкой на билеты и открыть подписной лист в пользу Фрама. Сам он в убытке не будет! -- Я это сделаю! -- твердо сказал директор. -- Сколько бы мне ни стоило. -- В таком случае дайте мне пожать вашу руку! -- обрадовался старый охотник на медведей, ставший их защитником, не подозревая, какие тайные расчеты руководят директором. -- Вы доставили мне большое удовольствие. Он повернулся к Фраму и помахал ему дрожащей рукой: -- Господин Фрам, вам, мне кажется, пора собираться в дорогу. Знаю, что у вас нет ни чемодана, ни зубной щетки. Но это не беда! Желаю вам снова стать диким и свободным зверем, как все белые медведи... Наслаждаться льдами, ветрами, пургой, полярным солнцем, северным сиянием... Найти себе подходящую медведицу и стать отцом семейства честных белых медведей, которое будет украшением вашего племени! Фрам медленно поднял лежавшую не лапах морду и повел маленькими грустными глазами на незнакомого доброго и веселого, хотя и чересчур, пожалуй, разговорчивого старика. Он, казалось, понимал, о чем речь. -- Ну-с, милостивый государь, вы не собираетесь меня поблагодарить? -- спросил бывший медвежатник. -- Не ожидал я этого от вас! Фрам поднялся на задние лапы и смешно отдал честь, приложив к голове лапу: так он обычно отвечал публике на аплодисменты. -- Вот это другое дело! Только смотрите, не забудьте оставить все эти церемонии нам, людям. В ледяных пустынях с ними далеко не уедешь, там отдавать честь по нашей моде не полагается! А теперь до свидания! Счастливого пути! Фрам козырнул еще раз. Потом опустился на четыре лапы, снова забился в свой угол и, уткнувшись мордой в перегородку, с закрытыми глазами принялся мечтать о ледяных горах, которые плывут по зеленому океану, как таинственные галеры без парусов, без руля и без гребцов. Он остался в одиночестве. Но директор цирка сдержал слово. Напечатал афиши. Дал несколько представлений в пользу Фрама. Открыл подписной лист. Собрал больше денег, чем было нужно... Потом сел писать письма и отправил несколько телеграмм. Через две недели пришел желанный ответ. В одном иностранном порту работала крупная фирма, платившая большие деньги охотникам разных стран за поимку диких зверей, птиц и пресмыкающихся для цирков, зверинцев и зоопарков. Директор этой фирмы предложил свои услуги, чтобы отправить Фрама на родину. Вскоре в Заполярье должен был отплыть пароход с экскурсантами. На его борту будут находиться и два опытных охотника, которым поручено фирмой доставить белых медвежат для европейских цирков, зверинцев и зоопарков. Так что путешествие Фрама почти ничего не будет стоить. Новость мгновенно распространилась по цирку и произвела сенсацию. В день отъезда Фрама клоуны и гимнасты, акробаты и наездники -- все пришли прощаться с белым медведем. Одни ласкали его, другие угощали любимыми фруктами, конфетами и сиропом. Дольше всех у его клетки задержался глупый Августин. На этот раз у него не было ни носа в виде спелого помидора, ни кирпичного цвета парика, который он ерошил, вызывая хохот галерки. Дело было утром. До представления оставалось еще много времени, и поэтому глупый Августин еще не был одет и загримирован паяцем. В общем, в этот час он выглядел самым обыкновенным человеком. Бедно одетым, с усталым лицом и грустными глазами. Таким был он в настоящей жизни: без фрака с фалдами до пят, без длинных, как лыжи, ботинок, кирпичного парика и смешного носа. Это был старый, больной, одинокий клоун, знавший, что ему придется кончать жизнь в больнице или в богадельне. Так же, как Фрам, он чувствовал себя очень усталым. Ему надоело паясничать, проделывать сальто-мортале и гримасничать для развлечения галерки. Но другого выхода не было: нужно было смеяться, строить рожи, получать удары доской по голове, затрещины и пинки, потому что только такой ценой можно было заработать кусок хлеба. Иначе директор, с которым звери не могли сравниться в жестокости, беспощадно выкинул бы его на улицу. Теперь старый, больной клоун пришел проститься с Фрамом. Семь лет они не расставались, скитаясь с цирком из города в город, из страны в страну. Наградой им были аплодисменты и симпатии публики. И вот теперь судьба разлучала их. Она оказалась милостивее к медведю, которого ждала свобода, и беспощаднее к человеку, который из-за куска хлеба был связан до самой смерти с цирком. Глупый Августин вошел в клетку. Фрам посмотрел на него своими добрыми, кроткими глазами. Эти двое были старыми друзьями. Медведь, казалось, понимал, какой ценой доставался паяцу насущный хлеб и чего ему стоило развлекать изо дня в день публику. -- Значит, едешь? -- спросил клоун, ероша Фраму шерсть. Ответить медведь не мог. Впрочем, он и не знал, что уезжает. Не знал, какой сюрприз приготовил ему старый охотник. Ему казалось удивительным, что сегодня все заходят к нему, гладят его, балуют сластями. Эти проявления любви были для него непонятны. Он чувствовал только, что готовится нечто необычное. Волнение людей заразило его, но медвежий разум не мог объяснить причины происходящего. -- Значит, едешь? -- повторил свой вопрос глупый Августин. -- Завидую тебе, дружище Фрам! Мне будет скучно. Цирк без тебя опустеет. Ты был славным, порядочным медведем, куда порядочнее нашего директора, жадного зверя в человеческом обличье!.. Паяц зарыл старое, морщинистое лицо в косматую шкуру белого медведя. Фрам дружески чуть тронул его лапой, словно догадался, как горько приходится клоуну. Тот отпрянул от него, почувствовав, что вот-вот расплачется. Ему не хотелось, чтоб его видели другие: чего доброго еще поднимут на смех: глупый Августин плачет! Он открыл решетчатую дверцу клетки и убежал, махнув через плечо рукой: -- Счастливого пути, Фрам! Счастливого пути! В тот же день Фрама погрузили в вагон, прицепленный в хвосте поезда. Его сопровождал приставленный к нему человек. День, ночь и еще день мчался поезд по разным странам и к вечеру на вторые сутки прибыл в порт, откуда должен был отправиться в Ледовитый океан пароход с охотниками. Фрама вовсе не утомила смена видов, городов и людей: он был опытным путешественником. Он привык переезжать из страны в страну, слышать вокруг себя разные языки, видеть по-разному одетых людей. На его пути попадались города, где еще виднелись на стенах старые, забытые, поблекшие от дождей и солнца афиши с его изображением и подписью большими буквами: "ФРАМ, БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ". Фрам почувствовал, что с ним происходит нечто необычное, чего раньше не бывало, лишь тогда, когда пароход отвалил от причала. Фрам царапал когтями дверь каюты, не притронулся к предложенной еде, не стал даже пить и вообще проявлял признаки крайнего беспокойства. Хлюпанье воды у бортов напомнило ему что-то очень давнее, очень далекое. Да, все это было похоже на то первое путешествие по океану, с Ларсом, моряком с голубыми глазами и пристрастием к алкоголю, который привез его в теплые края и продал за десять бутылок рома. Среди пассажиров, участников экскурсии в Заполярье, быстро распространился слух о том, что на пароходе находится дрессированный белый медведь, знаменитый Фрам из цирка Струцкого, которого отправляют обратно в страну вечных льдов, потому что он затосковал и не желает больше выступать на арене. К Фраму стали приходить, ему приносили булки и конфеты, фрукты и напитки. Нашлись люди, которые когда-то видели его в цирке, аплодировали ему и прекрасно помнили, как он опорожнял бутылки с пивом, играл на гармонике и раздавал детям конфеты. Они удивлялись, что теперь его не соблазняют ни конфеты, ни фрукты, ни бутылки. -- Может, ему здесь просто скучно! -- сказала одна молодая женщина. -- Смотрите, какой он грустный! Когда я видела его в цирке, это был самый веселый медведь на свете. Настоящий буффон! Я смеялась до слез... Давайте поговорим с капитаном. С ним, кажется, можно столковаться. Пусть позволит выпускать Фрама на палубу... Держу пари, что он будет любоваться морем и радоваться ему, как человек... Молодая женщина была добрая и одними словами не ограничилась, а пошла к капитану и убедила его. Фраму открыли дверь, и он получил возможность свободно прогуливаться по палубе вместе с пассажирами. Белый медведь и в самом деле повел себя, как человек. Поднявшись на задние лапы, он оперся о фальшборт и долго стоял, устремив взгляд в морские дали, на север, где за горизонтом простирались вечные льды и снега. Потом точно так же, как другие пассажиры, принялся расхаживать по палубе в поисках других развлечений. Его окружили любопытные. Дети протягивали ему кто мячик, кто корзиночку с конфетами. Фрам забавлялся, подбрасывая мячик, открывал корзиночку и раздавал детворе сласти. К вечеру он стал всеобщим другом. Но время от времени он подходил к фальшборту, вглядывался в дали и тянул носом соленый воздух. Когда стемнело, он сам вернулся в каюту. -- А что я вам говорила?! -- торжествовала молодая женщина с добрым сердцем. -- Это же необыкновенный зверь! На месте капитана, я завела бы на пароходе постоянного медведя. Лучшее развлечение для пассажиров! На четвертые сутки цвет моря изменился -- стал холодно зеленым, ветер приносил суровое дыхание Севера. Яснее, светлее стали ночи. Фрам перестал забавляться, бросая и ловя мячик. Он не отходил теперь от фальшборта: неподвижно стоял на задних лапах и вдыхал, раздувая ноздри, студеный ветер, такой для него родной и знакомый. Однажды утром он увидел на горизонте первые айсберги. Параход замедлил ход, осторожно обходя плавучие ледяные горы. Фрам жадно наполнял легкие влажным соленым воздухом. В тот вечер он не вернулся в свою запрятанную в недрах парохода каюту, а всю ночь простоял как завороженный, у фальшборта, устремив взор в синие дали. Чья-то рука легла на его шкуру. Он даже не слышал шагов. Это оказалась молодая женщина с добрым сердцем. Она куталась в теплую шубу. Ей тоже не спалось. Это было ее первое путешествие в край полярных льдов. Узнав, что утром охотники, которым был поручен Фрам, собираются выпустить его на остров, она оделась и вышла на палубу -- посмотреть, что делает ее белый медведь. -- Итак, друг Фрам, ты нас покидаешь? -- прошептала женщина. -- И ни о чем не будешь жалеть? Не будешь тосковать по нашему миру? Тебе не будет скучно одному, без людей, в холодной пустыне?.. Ее рука гладила белую, влажную от соленого морского ветра шкуру. Фрам повернул голову и посмотрел своими кроткими глазами на это доброе существо, которого он с завтрашнего дня уже больше никогда не увидит. Медведь, казалось, понимал ее вопросы и даже знал, какими словами ответил бы ей, если бы природа наделила его даром слова. Он легонько обнял ее за плечи согнутой лапой, как делал это когда-то со своими друзьями в цирке. Женщина негромко вскрикнула. Испугалась. В голове молнией мелькнула мысль, что Фрам все же зверь. Она уже упрекнула себя за то, что так необдуманно поступила -- вышла ночью одна на палубу, где не было ни души, и приблизилась к нему. Но в тот же миг объятие Фрама разжалось. В его глазах сверкнуло что-то, похожее на упрек. Словно ему хотелось сказать: "Чего ж ты испугалась? Неужели все еще не веришь, что я ручной медведь и никогда не причиню зла человеку?" Женщина зябко поежилась. Шубка плохо защищала ее от ночного холода. Она помахала затянутой в перчатку рукой: -- Покойной ночи, Фрам!.. Иди, ложись. Для тебя с завтрашнего дня начнется новая жизнь. Не очень-то легко тебе будет, потому что ты привык к другому! Фрам остался один. Синяя ночь была непохожа на те ночи, к которым привыкли пассажиры: в ней еще держался окутанный дымкой солнечный свет. Пароход приближался к тем широтам, где день сливается с ночью и сутки равны году. * * * IX. ПУСТЫННЫЙ ОСТРОВ НА КРАЮ ЗЕМЛИ Остров оказался высоким, жутко пустынным, покрытым сугробам и льдами. Сквозь стеклянистую кору льда местами торчали острые утесы, напоминающие развалины крепости. Казалось, стихийные бедствия опустошили ее и превратили в руины. Отражаясь в зеленых волнах Ледовитого океана, она как будто ждала доброго волшебника, который вернет ей жизнь. А пока что все на пустынном острове застыло в мертвой неподвижности. Ничего живого не показывалось на гранитных утесах; ниоткуда не поднималось голубого дымка, ни одна птица не тревожила воздух шорохом крыльев. Не было даже ветра. Пароход бросил якорь в открытом море. Этим холодным полярным утром закутанные в меха пассажиры находились в полном составе на палубе. Мороз щипал носы и щеки. Каким необычным показалось им это утро с ночной синевой, незаметно таявшей в мутно-беловатом, словно потустороннем свете! Утро без солнца! Потому что солнце осталось далеко позади, над теплыми морями, откуда они приплыли, где ночь сменяла день. Здесь же солнце появится еще нескоро. Присутствие его лишь угадывалось за багровым просветом на востоке. Этот багровый просвет возвещал наступление своего рода весны, совсем непохожей на ту весну, которую пассажиры оставили дома, с ее праздником света и красок, с цветущей сиренью и изумрудными лугами, усыпанными желтыми монетками одуванчиков, где резвятся ягнята с красными кисточками в ушах. Здешняя весна совсем иная: без благоухания гиацинтов, без ласточек и жаворонков, без нежного блеяния ягнят и без станиц журавлей, черной стрелкой перечеркивающих небо. Через неделю солнце начнет медленно подниматься на небосводе и не зайдет несколько месяцев кряду. Наступит длинный, почти полугодовой день. Этот день и есть полярное лето. Светозарное, с ослепительно сверкающим на снежных сугробах солнцем. Но солнце это холодное, безжизненное, вроде того, зубастого, которое светит ясными морозными днями в других краях. Льды здесь никогда полностью не тают. По ледяному ложу едва сочится тоненькая струйка воды. Едва показывается из-под снега одевающий скалы зеленый мох да еще расцветает кое-где чахлый, низенький цветочек без запаха. Обо всем этом толковали, удивляясь, собравшиеся на палубе пассажиры. Они дивились, глядя на пустынный остров, одиноко лежащий среди безбрежных просторов Ледовитого океана: тягостное, гнетущее видение. Все молчали. Очень уж угрюмым был этот окруженный водой клочок суши, такой далекий от остального мира и от всего живого! Голые серые скалы, скованные льдом утесы, отраженные в неподвижной пучине океана, навевали щемящую сердце тоску. Здесь была настоящая пустыня. И казалось обманом, что где-то там, в тех странах, откуда прибыли пассажиры парохода, есть города с оживленными бульварами, нестройным гулом голосов и залитыми светом витринами магазинов, есть театры, цветы и сады. Казалось просто немыслимым, что все эти чудеса, созданные природой и человеком, по-прежнему продолжают существовать: зимой и летом, осенью и весной, днем и ночью. Что они ждут путешественников. Что вернувшись, путешественники найдут их такими же, какими оставили. У всех стыла кровь и захватывало дыхание при одной мысли о том, что шторм может разбить пароход и выкинуть их на такой берег, как этот. Неужто им пришлось бы остаться здесь, в этой ледяной пустыне, среди мертвой тишины, обледенелых скал и утесов, отраженных зеленым океаном? Одна мысль об этом вселяла ужас. -- Я бы умерла от страха в первый же день! -- воскликнула молодая женщина, которая приняла участие в Фраме. Накануне она выказала храбрость. Теперь мужество оставило ее. Молодая женщина побледнела от одного предположения о возможности такого несчастья. Она мысленно уже видела себя одинокой, выброшенной волнами вместе с обломками парохода на этот проклятый остров. Воображение рисовало ей, как она ползет по льду, как строит себе убежище из снега, как трудно ей, неумелой, развести костер, как ее мучит голод. Может, ее застанет здесь, на острове, бесконечная полярная ночь, с морозами, которые превращают океан в ледяное поле. Тогда уже не будет никакой надежды на спасение. Посланный на помощь пароход смог бы пробиться сюда только через год... -- Я бы умерла от страха! -- повторила молодая женщина, напуганная собственной фантазией. Потом повернулась к охотникам, которые готовились к высадке Фрама: -- Я считаю жестоким то, что вы собираетесь сделать с этим умным, добрым медведем!.. Как ему прожить в этакой пустыне? Нет, как хотите, это жестоко!.. Он же ни в чем не виноват! -- Полноте, сударыня! Вы ошибаетесь! -- рассмеялся один из охотников. -- Судите о Фраме по себе, исходя из нашего, человеческого понимания и человеческих чувствований... Вы забываете, что Фрам -- зверь, белый медведь, родившийся в этих местах, недалеко от полюса. И даже не на таком острове, как этот, мимо которого все же проходят корабли, куда, может быть, наведываются люди, а гораздо севернее, ближе к полюсу, на одном из тех островов, куда, пожалуй, не ступала нога человека. -- Но ему нечего будет есть... Он замерзнет!.. -- сокрушалась сердобольная женщина. -- Фрам не пропадет! -- потешался охотник. -- Будет жить, как жили до него тысячи лет и сейчас живут тысячи его родичей. Его стихия здесь. Настоящая для белого медведя вольная жизнь... Мы, люди, попробовали перевоспитать Фрама, изменить его натуру. Но, видимо, нам это не удалось. Мы сделали его гимнастом, акробатом. И Фрам, казалось, привык. Может быть, все это ему даже нравилось!.. Но в один прекрасный день он начал тосковать по пустыне, где впервые увидел свет, и провел, так сказать, свое детство... -- А чем же он будет питаться? Слишком уж пустынен этот остров! -- продолжала волноваться молодая женщина. -- И об этом не беспокойтесь! -- сказал охотник. -- Сегодня море свободно от льда. Но через два-три дня или через неделю может ударить лютый мороз, море затянется льдом. Потом ветер разломает его, и Фрам, перебираясь со льдины на льдину, поплывет на север, на родину белых медведей... Им будет руководить инстинкт. Он найдет себе товарищей... Вспомнит все, что позабыл, научится тому, чего не знал... Было бы любопытно посмотреть, как он станет себя вести. Ведь, кроме своей прирожденной медвежьей сноровки, он еще знает всякие штуки, которым научился от людей... Конечно, не все пойдет ему на пользу... -- Может, было бы лучше выпустить его на обитаемый остров, где живут эскимосы! -- высказала новую мысль молодая женщина, которая не раз аплодировала Фраму в цирке. -- Он поселился бы возле людей... Охотник покачал головой: -- Именно этого мы и не хотим. В интересах Фрама! Мы нарочно решили выпустить его здесь, на пустынном острове, вдали от эскимосов, ведь Фрам привык не бояться людей. Ему может встретиться охотник, прицелиться в него, а Фрам, вместо того, чтобы убежать и спрятаться, встанет на задние лапы, открыв грудь навстречу пуле. Будет жалко, если он погибнет. А так мы предоставим ему возможность немного одичать. -- Нет, вы меня все-таки не убедили! -- не унималась покровительница Фрама. -- У меня просто не укладывается в голове, что он может чувствовать себя хорошо в такой пустыне и быть счастливым. -- Я, собственно говоря, не вижу необходимости доказывать вам, сударыня, что мы поступаем правильно. Взгляните, пожалуйста, на Фрама! Он доказывает это лучше меня. Смотрите, как он возбужден, не находит себе места! Он понимает, что пароход остановился ради него и что мы сейчас выпустим его на волю. Смотрите, как он глазами просит нас поторопиться!.. Фрам действительно не находил себе места. Он то и дело поднимался на задние лапы и, вдыхая ледяной воздух, пристально глядел на остров, потом снова опускался на четвереньки и начинал кружить возле матросов, которые возились с цепями и тросами, готовясь спустить шлюпку. Он толкал их мордой, урчал, вставал на задние лапы, оглядываясь на остров, и снова опускался на все четыре лапы. Он напоминал путешественника на станции, который потерял терпение, дожидаясь опаздывающего поезда, и то и дело выбегает на перрон поглядеть, не покажется ли поезд, смотрит на часы и пристает с расспросами к начальнику станции. Наконец шлюпка была спущена. Фрам, ловкий и опытный акробат, сам спустился по трапу. -- Господин Фрам не очень-то вежлив, -- разочарованно проговорила молодая женщина. -- Вот уже не ожидала от него! Даже не простился. -- Что вы хотите, сударыня? -- заступился за медведя капитан. -- Для него настало время отбросить хорошие манеры, которым он научился у людей. И то сказать -- к чему они ему в этакой пустыне?! Фрам и в самом деле совершенно забыл все правила вежливого обхождения. Он не только не простился с пассажирами, которые любили и баловали его, не только не ответил, когда они кричали ему с палубы, но даже повернулся к пароходу спиной, стоя на задних лапах в удалявшейся под ударами весел шлюпке. Несколько пассажиров наставили фотографические аппараты. Нашелся на борту и кинооператор, который принялся крутить съемочный аппарат, чтобы заснять на пленку момент расставания Фрама с людьми и цивилизацией. Все кричали, звали Фрама, махали ему платками. Но Фраму теперь все это было безразлично. Казалось, он не слышал криков, не понимал человеческого голоса. Все его внимание было поглощено островом, льдами и снегом, среди которых дикий белый медвежонок впервые увидел полярное солнце. Он тихо, довольно урчал, и это урчание напоминало мурлыкание сытой, разнежившейся кошки. Шлюпка остановилась под отвесным обледенелым утесом. -- Отвесная стена! -- заметил один из гребцов. -- Не вижу, как он вскарабкается наверх. -- Не беспокойся, -- возразил охотник, рука которого все время лежала на спине Фрама. -- Не будь, как та молодая дама на пароходе... Не забывай, что кроме своей медвежьей сноровки, он еще научился разным штукам от людей!.. Взяв Фрама за загривок, охотник повернул его мордой к себе. -- Ну, приятель, вот мы и доставили тебя по назначению! -- сказал он. -- Можешь сказать мне спасибо... И посылать мне иногда открытки с видами Ледовитого океана. А теперь, счастливого пути! Не поминай лихом!.. Лапу! Фрам подал лапу. Потом одним прыжком выскочил из шлюпки на обледенелый утес, пошатнулся, нашел равновесие и с удивительным для такого громадного зверя проворством начал карабкаться с уступа на уступ, пока не оказался на вершине утеса. -- Что я тебе говорил?! -- восхищенно воскликнул охотник. -- Теперь он уже чувствует себя дома! С палубы донеслись прощальные крики и возгласы "ура!" Стоя на вершине утеса, Фрам поднялся на задние лапы и смотрел на пароход и толпу махавших платками пассажиров. Может быть, только теперь до его сознания дошло, что он навсегда расстается с людьми. Тем временем внизу охотник с матросами сбросили на берег, в углубление среди скал, небольшой запас продовольствия. -- То, что мы делаем, -- идиотство, -- шутливо и немного смущенно признался охотник. -- Нас засмеют, если узнают. Мой товарищ, который остался на пароходе, и так уже смеется: говорит, что я поглупел с тех пор, как привязался к этому медведю. А мне наплевать! Пусть говорит что хочет! Я считаю, что в первые дни свободы, пока Фрам еще не привык добывать себе пропитание, бедняге придется туго. Да, да, не смейтесь! Покончив с выгрузкой провианта, он закурил трубку и, закинув голову, посмотрел на вершину утеса. Фрам все еще стоял там на задних лапах, глядя на пароход и махавших ему пассажиров. Его прямая неподвижная белая фигура, резко выделяясь на темно-синем небе, сливалась с обледенелой скалой: он казался льдиной, возникшей среди льдин. До него долетали крики толпы. За ним следили бинокли. Быстро крутилась ручка киносъемочного аппарата, чтобы не пропустить ни одной подробности. Это же будет сенсационная пленка! Последнее выступление белого медведя Фрама. Прощание с людьми и цивилизацией! -- Ну же, Фрам! Будь вежлив хоть напоследок. Поклонись, простись, как полагается! -- молвила его покровительница. Упрек был произнесен так тихо, что его едва уловило ухо стоявшего рядом пассажира. Но Фрам, казалось, услышал его и понял ее слова, несмотря на расстояние. Он поднес лапу к голове и презабавно отдал честь, как делал в цирке Струцкого, вызывая бурный хохот детворы. Потом опустился на все четыре лапы и скрылся за выступом скалы. * * * X. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА Нежданно-негаданно разыгралась пурга. С севера набежали свинцовые тучи, засвистел-завыл ветер, закрутился белыми смерчами снег. Скоро небо слилось с землей, льды с водой. Все потонуло в зеленоватом полусвете не то дня, не то ночи, завертелось в вихре снежной пыли, похожей на толченое стекло. Льды трещали от лютого мороза. Под напором ветра ломались скалы. Воздух гудел. Небосвод, казалось, готов был рухнуть в океан. Фрам нашел во льду расселину и свернулся в ней клубком, понадеявшись на свой выбор. Но он ошибся: логово продувалось со всех сторон. Расселину заносило снегом. Оторванный ветром осколок льдины упал ему на голову. Другой больно ударил лапу. Произошло нечто странное, неслыханное: белый, полярный медведь затрясся от холода. Хорошо отопленный цирк отучил его от мороза. Он дул на сведенные холодом лапы, выколачивал из них набившиеся льдинки, отряхивался от снежной пыли. Пробовал прятать морду в густом мехе брюха, но тогда начинала мерзнуть спина; медведь менял положение, но мороз больно щипал ему нос. За несколько часов, пока свирепствовала пурга, бедняга здорово измучился. Наконец ветер стих, и Фрам высунул морду на свет. Вид у него был довольно печальный и, наверно, вызвал бы сочувствие у глупого Августина и веселые гримасы обезьян цирка Струцкого. Ха-ха! Белый медведь дрожит от холода! Чтобы размять онемевшие лапы, Фрам принялся плясать. А плясал он совсем не так, как дикие белые медведи, и вообще это была не пляска, а гимнастика, которой его научили люди. Он прыгал через голову вперед и назад, делал сальто-мортале, свертывался клубком и катался по снегу, потом вскинул задние лапы и прошелся на одних передних. Бесплатное представление перед полярной пустыней! Раньше ему бы аплодировали две тысячи человек, начиная с тех, кто заполнял галерку, и до нарядных, в перчатках, которые сидели в ложах. Но в эту минуту все аплодисменты мира не смогли бы привести его в хорошее настроение. Слишком уж горько было ему от сознания, что он, полярный медведь, чуть было не замерз -- опозорил все племя белых медведей! Немного согревшись, Фрам уселся на ледяную глыбу в самом печальном расположении: было ясно, что первый шаг в свободной жизни оказался неудачным. Он начал ее без цели, наудачу, словно и здесь кто-то мог позаботиться о нем, вовремя накормить его и обеспечить кровом. Вместо того чтобы обдумать свое положение, он бесцельно бродил по острову, карабкался на скалы и скатывался с них как на салазках. Логова себе он не присматривал, не думал о том, чем будет сыт завтра. Пурга застала Фрама врасплох, он мерз и стучал зубами, как несчастная бездомная собачонка, из тех, что скулят зимой под заборами в любом городе. Остров казался совершенно пустынным. На снегу не было никаких следов. Кругом все было мертво. Фрам почувствовал голод. Как удовлетворить его, он не знал. Пока что самым разумным было бы покинуть эти неприютные места. В далеких смутных воспоминаниях, вынесенных из младенчества белого медвежонка, возникли уроки большого доброго существа, которое о нем заботилось. Если кругом не было дичи, мать спускалась к берегу, дожидалась плавучей льдины и уплывала на ней, как на плоту, в другое место. Или же находила ледяное поле и пешком отправлялась на поиски более щедрого острова. Разумным было последовать ее примеру. Фрам побрел к берегу. К тому самому утесу, на который его высадили. Он остановился на его краю и окинул взглядом окрестность. Перед ним расстилались пустынные просторы океана. Пароход ушел. Фрам помнил место, где он стоял на якоре. Там не осталось никаких следов: печальная, пустынная гладь вод. Только далеко-далеко прозрачные ледяные горы, гонимые северным ветром к югу, плыли, как таинственные галеры без руля, без парусов и без гребцов. Но все они были слишком далеко, то появляясь, то исчезая на горизонте, так что их едва можно было бы различить даже в подзорную трубу. А ближе, под высоким берегом, только тихо плескалась глубокая вода, дробя в своем дрожащем зеркале опрокинутое отражение скал. Покинуть пустынный остров сегодня не предвиделось никакой возможности. Фрам уже собрался было отойти от берега, чтобы отыскать себе хорошее логово, но что-то заставило его вздрогнуть. Что-то шевельнулось на зеленой глади вод. Показалось черное, блестящее пятно. Спина тюленя. Дичь!.. Добыча!.. Еда!.. Фрам спрятался за скалой и стал ждать. Теперь это был уже не тот Фрам, ученый медведь из цирка Струцкого, который умел показывать акробатические и гимнастические номера, отдавал честь и вызывал шумные аплодисменты. В эту минуту он был настоящим полярным медведем, к тому же голодным, подстерегающим добычу -- живую еду. Тюлень погрузился в воду, забил ластами. Показался снова. Попробовал вскарабкаться на плоскую скалу. Поскользнулся. Нашел другое место. В груди Фрама, под ребрами, отчаянно билось сердце: как бы не ушла добыча, не исчезла, почуяв запах врага... Наконец тюлень отыскал подходящее место, выбрался короткими рывками на берег и растянулся во всю длину. Фрам ждал. Теперь в воде мелькали и другие тюленьи головы, то уходя в глубину, то появляясь на поверхности. Потом вылез еще один тюлень, за ним третий, четвертый. Фрам научился у людей считать. Тюленей было уже пять, в том числе две самки с детенышами. Фрам осторожно пополз, скользя со льдины на льдину, стараясь остаться незамеченным. Тюлени были теперь совсем близко. В пустом брюхе сосало от голода. А еда была в двух шагах: только броситься и раздробить клыками черепные кости. Но тюлени глядели большими кроткими глазами, и Фраму вдруг вспомнились их родичи -- дрессированные тюлени в цирке Струцкого. Они сами вылезали из бассейна, ловили мяч мордой и весело резвились. Это были самые ручные звери цирка и после каждого номера ждали от дрессировщика ласки и лакомств: рыбку, фрукты, пирожное. Тюлени дружили с Фрамом. Одно время они даже выступали вместе. Разве мог он теперь броситься на одного из их братьев, раздробить ему череп клыками, почувствовать, как трещат в зубах его кости? Глаза ближнего тюленя встретились с глазами Фрама. Те же добрые, круглые, не знающие страха глаза. Некоторое время медведь и тюлень глядели друг на друга. Фрам повернулся к нему спиной. Потом, чтобы заглушить голос голода, попробовал разогнать тюленей. Но они вовсе не собирались уходить. Они выросли возле этого острова, куда до сих пор не ступала лапа белого медведя. Чувство страха было им незнакомо. Лежа на каменных плитах, они с удивлением смотрели на невиданное белое чудовище, которое угрожающе рычало на них, поднималось свечой и вообще казалось сильно рассерженным. Фрам толкал их мордой, ворочал лапой, наконец, спихнул в воду. Одного детеныша он бросил в воду через голову, как мячик. Когда место было очищено, он по-человечески уселся на край каменной глыбы, подпер подбородок лапами и, казалось, задумался, пытаясь разобраться в том, что произошло. Значит, жалость помешала ему убить тюленя? А что, если он вообще не сможет убивать животных? Они жили с ним вместе в клетках цирка. Он знает их. Он слышал, как они стонали во сне, тоскуя о потерянной свободе, о родных краях, где их поймали. Все это очень хорошо, но от этого не легче: голод -- не тетка! Фрам почувствовал себя самым несчастным белым медведем на свете. Он слишком поздно вернулся в родное Заполярье и вернулся слишком безоружным. В отвратительном настроении, поджав куцый хвост, он уже собрался было лезть обратно на высокий утес, но, вдруг почуяв знакомый запах, поднял морду. Запах привел его к углублению в скалах, где лежала оставленная охотником провизия: банки со сгущенным молоком, мясо и хлеб, похожие на куски льда. Как он научился за свою долгую жизнь среди людей, Фрам не спеша открыл банку сгущенного молока осторожным ударом о камень. Молоко оказалось льдиной. Он принялся за него, откусывая по кусочку. Вторая банка успела немного согреться, потому что он держал ее под мышкой. Фрам вылакал молоко и облизнулся. Потом съел кусок хлеба и мяса. Пока что этого было достаточно. Для завершения пира не хватало бутылки пива и порции торта. Но в общем можно было обойтись и без этого... На сегодня он избавлен от забот. Провизии осталось достаточно и на завтрашний день. Он бережно спрятал ее в каменной кладовой и закидал снегом, как делают собаки, когда прячут кость. А послезавтра? А дальше? Фрам задумчиво почесал себе темя когтистой лапой, как делал глупый Августин, когда ему не удавалось ответить на вопросы, на которые вообще нельзя было ответить. Нужно было лезть наверх и найти себе удобное логово. Он нашел пещеру, куда не задувал ветер. Оставалось раздобыть карточку в столовую. Но такой карточки, к несчастью, не удалось раздобыть ни на следующий день, ни даже через неделю. Зато через неделю мороз сковал огромные пространства океана. Наконец показалось солнце. Оно еще висело, багровое и огромное, над горизонтом, на востоке. Воздух был прозрачен, как стекло. Бесконечное утро сопровождалось лютой стужей, от которой намерзали ледяные сосульки на морде Фрама. Куда ни глянь, простиралось сплошное ледяное поле. Фрам предусмотрительно попробовал лапой лед, который оказался толстым и твердым. Значит, пришло время двинуться в путь, на север, где, как инстинкт подсказывал ему, он встретит других белых медведей, своих родичей. Фрам отправился в путешествие, не торопясь. Его жестоко терзал голод. В зеленых разводьях и полыньях иногда показывались круглые тюленьи головы. Матери подталкивали мордой детенышей, помогая им вылезать на свет негреющего солнца. Фрам отворачивался, борясь с искушением. Единственной пищей, которую ему посчастливилось найти за это время, был громадный, вмерзший в льдину кусок моржовой туши, очевидно, остатки пира другого белого медведя. Впрочем, это могла быть и туша мертвого моржа, принесенная течением и сохранившаяся в этом природном холодильнике. Работая когтями, Фрам очистил мясо от его ледяной оболочки, наелся так, что уже не мог двинуться с места, растянулся тут же и заснул богатырским сном. Проснувшись, доел остатки и с новыми силами отправился дальше. Меры времени, как в цирке, у него не было. Вести счет суткам было трудно, потому что здесь не было ни ночи, ни дня. Иногда он шел, не останавливаясь, тридцать шесть часов кряду; иной раз, умаявшись, спал целые сутки. Прошло немало времени, пока он привык к этому бесконечному утру. Научиться переносить свирепые полярные морозы было тоже нелегко. Через неделю, а может, и через две, когда солнце еще ближе подвинулось к зениту, над ледяным полем показалась окутанная дымкой полоска суши. Она оказалась очень длинным островом, менее скалистым, чем первый, и, может быть, менее пустынным. На льду и на снегу были следы. Много всяких следов. Фрам сразу узнал широкие, тяжелые отпечатки медвежьих лап, таких же, как его собственные. Но они переплетались с множеством других мелких следов, иногда от ровного шага, иногда от прыжков, иногда парных, иногда спутанных. Песцы? Волки? Может быть, зайцы? А то и собаки?! Фрам не умел чита