ен, ботинки
блестят, волосы зачесаны со лба, и он мне тогда сказал: "Знаете, у нас будут
дети". И сразу спохватился, застеснялся: "То есть я не имею в виду --
сейчас... не в том смысле, что она... -- Тут с кухни донесся звон чашек,
Стюарт совсем растерялся и стал уточнять: -- Джил еще не знает, мы об этом
не говорили, но я уверен, ну, то есть..." Ему не хватило слов. Я сказала:
"Прекрасно, это будет наш с вами секрет". И он сразу успокоился, и по лицу
было видно, с каким нетерпением он ждет, когда вернется Джилиан.
Я вспомнила этот разговор, когда Оливер мне сообщил, что Джилиан
беременна.
Софи-Анна-Луиза. Немного претенциозно, вы не находите? Может быть,
по-английски лучше: Софи-Энн-Луиза. Нет, все равно как-то похоже на внучку
королевы Виктории.
ДЖИЛИАН: Не думайте, пожалуйста, Оливер-- хороший преподаватель. В
конце прошлой четверти был праздничный завтрак, и директор мне рассказал,
как прекрасно Оливер умеет ладить с учениками и как они все его ценят.
Оливер потом презрительно фыркнул, когда я это пересказала, он говорит, что
его предмет, "английский разговорный и английская культура", -- работа не
бей лежачего, можешь ляпнуть что придет в голову, и ученики принимают это за
бесценный образец британского юмора. Но такой уж он человек, Оливер, всегда
будет умалять свои достоинства. Хорохорится, храбрится, но на самом деле
очень неуверен в себе.
Слать цветы своей бывшей жене через два года после разрыва. Что это
должно значить?
Когда я была школьницей -- теперь это кажется таким далеким прошлым, --
мы с подругами вели нормальные девчоночьи разговоры: каким должен быть
мужчина, которого мы полюбим? Я всегда просто называла кого-нибудь из
кинозвезд. Но про себя думала, что мне нужен человек, которого я смогу
любить и уважать и который мне физически приятен. Вот к чему, я считала,
надо стремиться, если хочешь постоянных отношений. Но когда у меня начались
романы, выяснилось, что все три качества вместе -- такая же редкость, как
выиграть подряд три клубничины в игровом автомате. Одна выскочит, можешь
выиграть и вторую, но первая к этому времени уже уйдет. Есть, правда, кнопка
"задержать", но она почему плохо работает.
Любить, уважать и чувствовать влечение. Я думала, что мне достались все
три условия в Стюарте. А потом -- что в Оливере, Но, должно быть, все три --
это недостижимо. Наверно, самое большее, на что можно надеяться, это два
условия, а кнопка "задержать" мигает не переставая.
МАДАМ РИВ: Говорит, что он канадец. Но, во всяком случае, не из
Квебека. Просил комнату с окном на улицу. Как долго тут проживет, он не
знает. Еще раз повторил, что канадец. Ну и что? Деньги цвета не имеют.
ДЖИЛИАН: Надо, чтобы были правила. Строжайшие правила, это очевидно, вы
согласны? Быть счастливым недостаточно, счастьем необходимо управлять.
Теперь я это знаю. Мы поселились здесь, начали с чистого листа, на этот раз
без ошибки. Новая страна, новая работа, ребенок. Оливер острил:
Ньюфаундголденленд*. Как-то раз, когда Софи измотала меня больше обычного, я
его оборвала:
* Каламбур: Новооткрытая золотая земля (англ.).
-- Имей в виду, Оливер. Одно из правил -- никаких романов.
-- Che?**
** Что? (ит.)
-- Никаких романов, Оливер.
Не знаю, может быть, я взяла неверный тон, но он как с цепи сорвался.
Можете себе представить поток красноречия. Всего я не запомнила, потому что,
когда я устаю, у меня на Олли включается система фильтрации. Я выбираю
только то, на что надо ответить.
-- Оливер, я только говорю... учитывая обстоятельства нашего
знакомства... ведь все думали, что у нас с тобой была интрижка и из-за этого
мы со Стюартом разошлись... Я просто считаю, что для собственного нашего
спокойствия нам следует вести себя осторожно.
Оливер, как вы, наверно, заметили, умеет быть чрезвычайно саркастичным.
Сам он это отрицает, он считает сарказм вульгарным. Изящная ирония, как он
говорит, это максимум, на что он способен. Так что возможно, его ответная
реплика была всего лишь изящно-ироничной. Он заявил, что, насколько ему
помнится, пока я была замужем за Стюартом, у нас с ним не было интрижки
исключительно потому, что он отклонил мое очень настоятельное предложение
(дальше следовали анатомические подробности, которые я опускаю), и если кого
и можно заподозрить в романах, то не его, а меня, и т.д. и т.п. И это,
вообще говоря, справедливо, если не учитывать, что у женщины с рудным
ребенком, да еще работающей, как правило, не хватит энергии, чтобы прыгать в
постель к третьим лицам и все прочее.
Это было ужасно. Мы состязались, кто кого переорет. Хотя я-то старалась
быть практичной, мною руководила любовь к Оливеру, так мне казалось, а вот
он разнервничался и держался как настоящий враг.
Такие вещи сразу не проходят. Да еще стоит такая страшная жара. Всю
следующую неделю мы переругивались. И представляете? Этот старый танк, на
котором он ездит, потому что, видите ли, он эффектно выглядит, за одну
неделю три раза ломался по дороге. Три раза! На третий раз, когда Оливер
что-то такое пробурчал про карбюратор, у меня, наверно, сделалось
скептическое выражение лица, потому что он взглянул на меня и произнес:
-- Ну, что же ты молчишь? Скажи вслух.
-- Что?
-- Давай, давай. Говори.
-- Ладно, -- соглашаюсь, хоть и понимаю, что не надо бы. -- Как ее
зовут?
Он зарычал, словно торжествуя победу, я сидела, он стоял надо мной, и я
чувствовала -- мы оба чувствовали, -- что он вполне может сейчас меня
ударить, если я скажу еще хоть слово. Я молчала.
Он победил. И мы оба проиграли. Это даже не была настоящая ссора, не по
какому-то конкретному поводу, а просто из бессознательной потребности
поругаться. Я не сумела управлять счастьем.
Потом я плакала. И думала: БРЮКВЫ, СЛАДКИЕ КАРТОФЕЛИ, ЦВЕТНЫЕ КАПУСТЫ,
СПАРЖИ. Никто не сказал тому зеленщику, что так писать нельзя, никто его не
поправил. А может, поправляли, да он не послушал.
Нет, тут вам не Англия. Тут Франция, и я сейчас объясню иначе. На днях
я разговаривала с мсье Лажиске. Ему принадлежит несколько акров
виноградников за деревней, и он рассказал мне, что в старину в конце каждого
ряда сажали розовый куст. Оказывается, на розе болезнь проявляется раньше
всего, так что розовые кусты -- это своего рода система раннего оповещения.
Мсье Лажиске сказал, что теперь эта традиция здесь заглохла, но в других
районах Франции она еще сохранилась.
Мне кажется, что и в жизни надо сажать розовые кусты. Людям тоже нужна
система раннего оповещения.
Оливер здесь стал другим. Вернее, как раз наоборот: Оливер здесь такой,
каким был всегда и всегда останется. Но здесь он иначе смотрится. Французы
его, в сущности, не понимают. Я только здесь сообразила, что Оливер -- из
тех, кто яснее всего выявляется в контексте. Когда я с ним познакомилась, он
показался мне ужасно экзотичным; теперь же краски потускнели. И не только от
времени и от привычки. Просто здесь имеется еще лишь один английский
персонаж, на фоне которого он мог бы выделяться, -- я. А этого недостаточно.
Ему нужно, чтобы вокруг были такие люди, как Стюарт. Это -- как в теории
цвета. Если поместить рядом два разноцветных пятна, то оба цвета видишь
немного измененными. Принцип совершенно тот же.
СТЮАРТ: Я взял трехнедельный отпуск. Прилетел в Лондон. Но оказалось,
что ничего хорошего у меня из этого не получается. Я не ездил по тем местам,
где мы бывали с Джил, хватило ума. Но меня одолевали злость и печаль.
Говорят, злость пополам с печалью все же лучше, чем одна печаль, но я
сомневаюсь. Когда ты ходишь печальный-печальный, люди к тебе внимательны и
добры. Но когда к твоей грусти примешана злость, хочется просто стать
посреди Трафальгарской площади и кричать: Я НЕ ВИНОВАТ. СМОТРИТЕ, ЧТО СО
МНОЙ СДЕЛАЛИ. ПОЧЕМУ ГАК ВЫШЛО? ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО. Люди, испытывающие
печаль, но еще и злость, не способны изжить свою боль; такие люди сходят с
ума. Я стал как тот человек, что едет в метро и разговаривает вслух сам с
собой. От таких стараются держаться подальше. Лучше ему под руку не
попадаться, а то он еще спрыгнет или спихнет. Спрыгнет внезапно на рельсы
перед поездом или спихнет туда вас.
Так что я поехал в гости к мадам Уайетт. Она дала мне та адрес. Я
сказал, что хочу написать, потому что при последней встрече они старались
держаться по-дружески, а ч. их оттолкнул. Не ручаюсь, что мадам Уайетт мне
поверила. Она неплохо читает мысли. Поэтому я сменил тему и опросил, как ее
новый любовник.
-- Старый любовник, -- поправила она.
-- О, -- сказал я, вообразив престарелого господина с пледом на
коленях. -- Вы не сообщили мне, какого он возраста.
-- Да нет, я имею в виду, мой бывший любовник.
-- Ой, простите.
-- Ничего. Это был просто так... эпизод. Faut bien que le corps
exulte.*
* Хорошо, когда тело ликует (фр.).
-- Да.
Я бы так никогда не сказал. Это не мои слова. И вообще не знаю, можно
ли по-английски сказать: "тело ликует". Телу приятно, это да, но вот чтобы
оно ликовало, не уверен. Но может быть, это у меня так.
Когда подошло время прощаться, мадам Уайетт сказала:
-- Стюарт, по-моему, еще рановато.
-- Что рановато? -- Я подумал, она сожалеет, что я уже собрался
уходить.
-- Начинать переписку. Повремени еще немного.
-- Но они сами просили...
-- Нет, не для них. Для тебя.
Я обдумал это. И купил карту. Ближайший аэропорт оказался в Тулузе, но
я в Тулузу не полетел. Я взял билет на Монпелье. Я ведь мог направляться еще
куда-нибудь, верно? Я и поехал было. Сел в машину и поехал прямо в
противоположную сторону. Но потом подумал: глупости. И снова поискал на
карте.
Я дважды без остановки проехал через их деревню. Первый раз нервничал и
ехал слишком быстро. Выскочила какая-то чертова собака и чуть не угодила под
колеса, едва выкрутил баранку. Второй раз проехал медленнее, увидел
гостиницу. Возвратился, когда уже стемнело, и спросил номер. Никаких
проблем. Деревня довольно живописная, но не приманка для туристов.
Я не хотел, чтобы мне сказали: "А у нас тут тоже живут англичане", --
поэтому представился канадцем, да еще для надежности записался под
вымышленной фамилией.
Я спросил номер окнами на улицу. Стою у окна. И жду.
ДЖИЛИАН: У меня не бывает предчувствий, я не телепат и не принадлежу к
тем людям, которые говорят: "Я это нутром чувствовала". Но когда мне
сказали, я сразу поняла.
Честно признаться, я мало думала о Стюарте с тех пор, как мы
перебрались сюда. Все мое время уходит на Софи. Она так быстро меняется,
постоянно показывается с новой стороны, я дорожу каждым мгновением. Кроме
того, есть еще Оливер, не говоря о моей работе.
О Стюарте я вспоминала только в тяжелые минуты. Звучит некрасиво, но
это правда. Например, когда впервые убеждаешься, что не можешь или, во
всяком случае, не будешь все рассказывать человеку, за которым ты замужем.
Так было у меня со Стюартом и так же с Оливером. Это не то чтобы ложь, а
просто как бы подгонка, экономное обращение с правдой. На второй раз это уже
не так поражает, но напоминает, как было в первый.
Утром в среду я стояла возле рыбного фургона. В Англии выстроились бы в
очередь, а здесь просто толпятся, но знают, кто за кем, и если следующая --
ты, но тебе не к спеху, можешь пропустить кого-нибудь вперед себя. Suis pas
pressee.* Прошу вас. Я буду за вами. За мной была мадам Рив, и она спросила,
любят ли англичане форель. Я ответила, что да, конечно.
* Я не спешу (фр.).
-- У меня сейчас остановился англичанин. Sont fous, les Anglaise. --
Она посмеялась, показывая, что меня сюда не включает.
Упомянутый англичанин приехал три дня назад и все время сидит у себя в
номере. Только раз или два поздно вечером выбирался украдкой на воздух.
Говорит, что он канадец, но паспорт английский, и фамилия в нем не та, какой
он назвался по приезде.
Когда я это услышала, я сразу поняла. Сразу.
-- У него фамилия канадская? -- спрашиваю как бы между делом.
-- Что значит канадская фамилия? Я их не различаю. У него записано Юз
или что-то в этом роде. Это канадская фамилия?
Юз. Да нет, не особенно канадская. Это фамилия моего первого мужа. Я
раньше была мадам Стюарт Юз, то есть Хьюз, но только я не брала его фамилию.
Он думал, что я поменяла фамилию, но я оставила свою. И фамилию Оливера я
тоже не взяла.
ОЛИВЕР: Я веду себя паинькой. Изображаю столп семейственной
добродетели. Если бы у нас родились близнецы, я бы назвал одну Лара, другую
Пената. Я ли не звоню с дороги, когда грозят тулузские заторы? Я ли не встаю
среди ночи, дабы заняться запачканными свивальниками малютки Сал и затем
протереть ее влажной ваткой? Я ли не ухаживаю за первыми ростками будущего
огорода, и разве мои алые вьюнки уже теперь не тянут дрожащие усики вверх по
бамбуковым подпоркам?
А все дело в том, что Джил в настоящее время мало расположена к сексу.
Случается время от времени. Все равно как упихивать уличный счетчик в
устричную раковину. Согласно замшелому мифу, который донесли до нас les
blanchisseuses d'antan, кормящая мать якобы не способна забеременеть. Теперь
наконец я могу объяснить, откуда берется этот миф. Дело в том, что кормящая
мать очень часто отказывается воспринять генное вливание из источника, с
которым состоит в законном браке: горизонтальный бег трусцой, в сущности,
исключается. Понятно, почему она не беременеет.
Что довольно-таки нечестно, ведь с малюткой Сал это вообще была ее
затея. Я был обеими руками за то, чтобы все оставалось как есть.
СТЮАРТ: Я говорил себе, что у меня не было предварительного плана, но
это неверно, план у меня был. Это я только притворялся, будто еду в Лондон
просто так, наобум. И что лечу в Монпелье исключительно от нечего делать. И
вот, мол, проезжаю через деревню, и надо же, какое совпадение...
Я приехал, чтобы посмотреть им в глаза. Я приехал, чтобы встать посреди
Трафальгарской площади и орать во всю глотку. Я бы знал, что делать, когда
доберусь до места. Я бы знал, что им сказать. Я НЕ ВИНОВАТ. СМОТРИТЕ, ЧТО ВЫ
СО МНОЙ СДЕЛАЛИ. ПОЧЕМУ ВЫ ТАК ПОСТУПИЛИ СО МНОЙ? А вернее, не им в глаза я
приехал посмотреть, я бы посмотрел в глаза ей. Ведь это все она сделала.
Окончательное решение было за ней.
Я собирался высмотреть, когда Оливер отбудет в Тулузу, в этот вонючий
лицейчик, где он служит. По словам мадам Уайетт выходит, что это вполне
пристойное заведение, но я думаю, она приукрашивает из лояльности. А на
самом деле это, конечно, дыра. Я бы выждал, пока Оливер уедет, и пришел к
Джилиан. И нашел бы, что сказать ей, какие-нибудь слова нашел бы.
Но -- не могу. Я видел ее в окно. Она осталась совершенно такая же, как
раньше, в зеленой ковбойке, которую я хорошо помню. Только постриглась
коротко, для меня это была неожиданность. Но еще гораздо неожиданнее было
другое. Она держала на руках ребенка. Ее ребенок. Их ребенок. Ребенок
проклятого Оливера.
Почему вы не предупредили меня, мадам Уайетт? Это сразу выбило у меня
почву из-под ног. Напомнило мне о будущем, которого у меня никогда не будет.
Обо всем, что у меня отняли. Боюсь, что не смогу с этим сладить.
Как вы думаете, у них все время была связь? Вы так и не сказали мне
своего мнения. Сначала я думал, что да, потом немного успокоился и думал,
что нет. А теперь опять думаю, что да. Да, все время. Отвратительная штука--
память, вцепилась и не отпускает. Я даже не могу теперь, оглядываясь на тот
короткий промежуток моей жизни, считать его счастливым. Они отравили
единственный отрезок моего прошлого, когда мне было хорошо.
Повезло Оливеру. Такие люди, как я, не убивают. Я не смог бы перепилить
ему тормоза. Один раз я напился и врезал ему головой, но вкуса к таким вещам
так и не приобрел.
Жаль, я не смог бы переспорить Оливера. Доказать на словах, что он
сволочь, что никакой моей вины тут нет, что Джил была бы счастлива со мной.
Но бесполезно и пытаться. Ему ведь только того и надо. Весь разговор он свел
бы к своей персоне, к тому, какая у него интересная и сложная натура. И
кончилось бы тем, что я бы ему сказал: А ПОШЕЛ
ТЫ ЗНАЕШЬ КУДА ВСЕ ТЫ ВРЕШЬ ЗАТКНИСЬ, - это тоже не принесло бы
утешения.
Иногда я утешаю себя мыслью, что Оливер -- неудачник. Чего он добился
за последние десять лет, кроме как увел чужую жену и бросил курить? Он
умный, я этого никогда не отрицал, но не настолько умный, чтобы понимать,
что мало быть умным. Мало знать разные разности и уметь забавно рассуждать.
Его жизненная стратегия состоит в том, что он себе нравится и думает, что
если он будет продолжать в таком же духе, рано или поздно найдется
кто-нибудь, кто будет ему платить за то, чтобы он оставался какой есть. Как
бывает у музыкантов-исполнителей. Да только никто что-то ему этого не
предлагает, и откровенно говоря, в этой маленькой деревне шансов наткнуться
на такого благодетеля почти нет. Что же мы имеем? Переселенец из Англии, на
четвертом десятке, с женой и ребенком, едва сводящий концы с концами во
французской провинции. В Лондоне у них жилья не осталось, а можете мне
поверить, лишившись жилья в Лондоне, заново им не обзаведешься. (Вот почему
я откупил у Джилиан ее долю в доме. Будет куда вернуться.) Я представляю
себе Оливера в будущем эдаким хипповатым субъектом, который ошивается в
питейных заведениях, вымогает выпивку у заезжих англичан и спрашивает, все
ли еще в Лондоне ходят большие красные автобусы? -- и кстати, вы уже
прочитали этот номер "Дейли телеграф"?
И вот что я вам скажу. Джилиан этого терпеть не будет, если так пойдет
год за годом. Она, по сути, очень практичный и четкий человек, любит ясность
и ненавидит бестолковщину. А с Оливером каши не сваришь. Ей, наверно, лучше
поступить на службу, а дома с детьми пусть сидит Оливер. Хотя он, пожалуй,
все перепутает и засунет в коляску кастрюлю, а младенца -- в духовку. Дело в
том, что она гораздо больше подходит мне, чем Оливеру.
Вот черт. Черт! Говорил же, что никогда больше не буду об этом думать.
Эх, надо же... Послушайте, отпустите меня на минутку, ладно? Да нет, ничего
особенного, просто я должен чуть-чуть побыть один. Я точно знаю, когда это
пройдет. Слава Богу, большой опыт.
Вдох -- выдох. Вдох -- выдох. Вдох.
Вот и все.
Порядок.
Что хорошо в Штатах, это что в любое время суток можно получить, что
тебе надо. Частенько бывало, я выпью и затоскую. И тогда я заказывал цветы
для Джил. "Международные цветы по телефону". Диктуешь номер своей кредитной
карточки, и все дела, остальное они делают сами. И что особенно ценно,
отменить заказ уже невозможно.
-- Что-нибудь написать, сэр?
-- Ничего не надо.
-- А-а, таинственный сюрприз?
Да, таинственный сюрприз. Хотя она поймет. И может быть, ей станет
совестно. Я бы не против. Самое меньшее, что она может для меня сделать.
Как я уже говорил, я больше никому не обязан нравиться.
ОЛИВЕР: Я возился в огороде, старался направить на верный путь две или
три незадачливые плети алого вьюнка. Они растут и завиваются, но будучи
слепыми, как котята, иногда тянутся не туда. И приходится, осторожно
взявшись за нежный стебель, оборачивать его вокруг бамбуковой подпорки, пока
не почувствуешь, что он крепко зацепился. Совсем как малютка Сал цепляется
за мой средний палец.
Ну, чем не жизнь.
Джил последние несколько дней не в духе. Послеродовая,
предменструальная или лактационная раздражительность -- не разберешь. Тройка
темпераментов, и Олли в проигрыше. Он опять не сумел развлечь публику. Серия
пятнадцатая. Надо бы, наверно, сбегать в аптеку и купить валерьянки.
Но вы-то все-таки находите меня забавным? Хотя бы чуть-чуть? Ну,
признайтесь. Выдайте улыбочку! Веселее!
Любовь и деньги, ошибочная аналогия. Как будто Джил -- это
зарегистрированная фирма, а я выдвинул предложение о покупке. Послушайте,
всем этим делом заправляет Джил, с самого начала заправляла она. Всегда в
таких делах заправляют женщины. Иногда поначалу это вроде бы не так, но в
конечном итоге всегда выясняется, что именно так.
ДЖИЛИАН: Он остановился в гостинице, напротив нас. Ему виден наш дом,
наш автомобиль, наша жизнь. Когда я утром выхожу со шваброй мести мостовую,
мне кажется, я вижу тень в одном из окон гостиницы.
В прежние времена я бы, наверно, поступила так: перешла бы через улицу,
спросила бы, где он тут у них, и предложила бы ему все толком обсудить. Но
теперь это невозможно, после того, как я причинила ему такую боль.
Поэтому надо ждать, как поступит он. Если он, конечно, сам знает, что
хочет сделать или сказать. Он пробыл здесь уже несколько дней. А если он не
знает, чего хочет?
Если он не знает, тогда я должна подсказать ему, дать ему знак. Но
какой? Что я могу ему подсказать?
МАДАМ РИВ: Поль приготовил форель с миндалем, это его коронное блюдо.
Англичанин сказал, что ему понравилось. Это первый раз, что он отозвался о
гостинице, о своем номере, о еде. Потом сказал еще что-то, я спервоначалу не
поняла. Он не особенно хорошо говорит по-французски, с сильным акцентом, мне
даже пришлось переспросить.
-- Я это ел один раз с моей женой. На севере. На севере Франции.
-- А она, стало быть, не с вами, ваша жена? Осталась в Канаде?
Он не ответил. Сказал только, что хочет крем-карамель и потом кофе.
ДЖИЛИАН: Придумала. Мне пришел в голову не то чтобы план, но вроде
того. Самое главное, что ни в коем случае нельзя посвящать Оливера. По двум
причинам. Во-первых, чтобы он вел себя как надо, все должно быть
естественно. Иначе на него нельзя положиться. Если я просто попрошу его
сделать то-то и то-то, он обязательно все испортит, превратит в спектакль, а
нужно, чтобы вышло по-настоящему. А вторая причина -- что сделать это, все
устроить, должна именно я. С меня причитается. Вы понимаете?
СТЮАРТ: Я стою у окна. Я смотрю и жду. Смотрю и жду.
ОЛИВЕР: Маленькие тыковки так разрослись. Я выращиваю сорт под
названием rond de Nice*. В Англии их, по-моему, нет. Там предпочитают
толстые и непристойно продолговатые, они хороши только на приморских
открытках. "У вас такой замечательный баклажан, мистер Бленкин-соп!"
Ха-ха-ха. Rond de Nice, как следует из названия, имеют сферическую форму.
Снимать их надо, когда они больше мяча для гольфа, но меньше теннисного,
немного поварить на пару, разрезать пополам, добавить ложку сливочного
масла, поперчить -- и наслаждайся.
Вчера вечером Джилиан устроила мне допрос по поводу одной ученицы в
нашей школе. Вот уж действительно пальцем в небо. Все равно как обвинять
Пелеаса, что он спал с Мелисандой. (Хотя они-то как раз, я думаю, занимались
этим делом, а как же?) Словом, Джилиан принялась меня доводить. Нравится мне
мадемуазель -- Как-бишь-ее? -- Симона? Вижусь ли я с ней? Не по этой ли
причине у почтенного "пежо" опять случился родимчик на прошлой неделе?
Наконец, чтобы разрядить атмосферу, я сострил: "Дорогая моя, она и вполовину
не настолько хороша"... -- неприкрытая цитата, как вы, очевидно, узнали,
одной из реплик Оскара на суде. Ах как неразумно! Олли, как и Оскара,
острословие до добра не довело. К исходу вечера Редингская тюрьма показалась
бы мне пятизвездочным отелем. Что такое происходит с Джил? Вы не знаете?
* шарики Ниццы (фр.).
Особенно бесит, что меня упрекают за похотливость, когда у меня даже
ладони не вспотели.
ДЖИЛИАН: Несправедливо? А что справедливо? Какое отношение имеет
справедливость к нашей жизни? Некогда сейчас об этом рассуждать. Я должна
продолжить то, что начала. Устроить все как надо. Я в долгу перед Стюартом.
СТЮАРТ: Каждое утро, когда Оливер уезжает, она выходит и подметает
улицу. Сначала тротуар, а потом еще немного мостовую. Так тут делают все
хозяйки. Для чего? Чтобы сэкономить муниципальные затраты на уборку улиц?
Ума не приложу. Младенца сажает в высокий стульчик и оставляет на пороге. Не
знаю, мальчик это или девочка, и знать не хочу. Он у нее в тени, но так,
чтобы видна была мать и чтобы не долетала пыль. Она метет и то и дело
оглядывается, мне видно, как шевелятся ее губы, она что-то говорит ребенку.
Подметет -- и уходит обратно в дом со своим младенцем и со своей шваброй.
Не могу этого видеть. Когда-то это было мое будущее.
ДЖИЛИАН: Кажется, получается. Может быть, это как раз и нужно Стюарту.
И во всяком случае, это все, что я могу. Жутко думать, как он сидит у себя в
номере через дорогу и грустит.
Я начала вчера вечером и еще добавлю сегодня. А завтра утром испытаем.
Стюарт смотрит, когда Оливер уезжает на работу, я заметила его в окне. А
Оливер всегда поднимается раздраженный, если была его очередь вставать ночью
и менять пеленки Софи. В такие дни я обычно стараюсь с утра держаться от
него подальше -- обычно, но не завтра.
У большинства людей бывает так: если сделали что-то дурное и их за это
упрекают, они злятся. Это нормально. А у Оливера все задом наперед. Если его
упрекаешь за что-то, в чем он действительно виноват, он хитро улыбается и
чуть ли не готов похвалить тебя за догадливость. А по-настоящему бесит его,
когда упрекают за то, чего он не совершил. Он словно бы думает: черт, ведь
можно было это сделать, вот досада. Раз меня все равно подозревают, почему
бы мне было не заслужить упрек или хотя бы сделать попытку? Словом, он
злится отчасти из-за того, что упустил шанс.
Вот почему я выбрала Симону. Это такая серьезная французская девочка с
постоянно чуть нахмуренными бровями. Для этих обаяние Оливера не существует.
На празднике по случаю окончания четверти мне показали на нее как на
ученицу, которая как-то попробовала при всем классе сделать ему замечание по
английскому языку. Ему это, конечно, не могло понравиться.
На ней я и остановила выбор. И по-моему, удачно.
Кстати: как вы думаете, Оливер был мне верен все это время после
женитьбы? Простите, это я так, между прочим.
Из моего замысла вытекают разные сложности. Во-первых, если все
получится, нам, по-видимому, придется из этой деревни уехать. Ладно, это
можно будет устроить. Во-вторых, надо ли Оливеру все рассказать потом или
хоть когда-нибудь? Поймет ли он, или же проникнется ко мне еще большим
недоверием? Если он узнает, что я сделала это нарочно, может быть, он
навсегда перестанет мне доверять.
Есть и еще одна опасность. Но нет, я уверена, что смогу возвратить нашу
жизнь в прежнее состояние. Я умею наводить порядок, в этом я специалистка.
Зато мы освободимся от Стюарта, и Стюарт освободится от нас.
Я, конечно, всю сегодняшнюю ночь глаз не сомкну. Но сегодня очередь
Оливера менять пеленки Софи.
Все это мне очень неприятно. Но если я буду и дальше об этом думать,
мне может стать так противно, что я вообще все брошу и не доведу до конца.
СТЮАРТ: Я застрял. Не могу сдвинуться с места, как парализованный. Они
гасят свет где-то между 11.45 и 11.58, и тогда я выхожу пройтись. А все
остальное время стою у окна. Стою и смотрю. И думаю, что когда-то это было
моим будущим.
ДЖИЛИАН: Меня охватывает страх. Или может быть, правильнее сказать:
дурное предчувствие? Нет, именно страх. Я боюсь вот чего: как бы то, что я
собираюсь показать Стюарту, не оказалось правдой.
ОЛИВЕР: А знаете, что я думаю? По-моему, на Дороге Жизни должны быть
дорожные указатели: "Камнепад", "Земляные работы", "Опасность затопления".
Да, дорогу может затопить. Такие знаки должны быть у каждого поворота.
СТЮАРТ:
Я выхожу пройтись. После полуночи.
В ночной тишине Плакучая ива плачет по мне
ДЖИЛИАН: Когда я была маленькая, папа мне говорил: "Не надувай губы, не
то ветер переменится". Что, если теперь переменится ветер?
ОЛИВЕР: О Господи!
Да, конечно, я виноват. Я не должен был так поступать. Больше этого не
случится. Я же не такой на самом деле.
С другой стороны, я бы с удовольствием, ей-богу, рванул, не сбавляя
скорости, мимо Тулузы и никогда бы не вернулся назад. Все, что говорят про
женщин, -- правда. Рано или поздно все оказывается правдой.
Она доводила меня день заднем. Прямо как в... можете, если угодно, сами
проставить название оперы по своему усмотрению. Мне осточертело за вас
стараться.
Она устала. Ну и я устал, что дальше? Кто всю эту неделю как проклятый
вставал по ночам на горшечное дежурство? Кто часами мается в автомобильных
пробках? И меньше всего мне хочется, возвращаясь домой, попадать в лапы
испанской инквизиции.
Дело было так. Вчера вечером, когда я вернулся, Ла Джилиан встретила
меня, мягко выражаясь, без особого восторга. Тогда я удалился в огород и
принялся сжигать опавшие листья. Зачем мне это? Она, конечно, сразу же
заключает, что я это делаю, чтобы перебить разоблачительный запах духов
"Шанель No 69", каковыми якобы пользуется моя якобы любовница. Ну, что вы на
это скажете?
Ну и так далее. На это уходит почти весь вечер. Спать ложусь совершенно
измочаленный. Ночные одежды, как обычно, на замке -- не то чтобы я пытался
его взломать. В три часа ночи приступаю к исполнению горшечных обязанностей.
Фекальные запахи сильнее вышибают слезу после того, как дитя переходит на
твердую пищу. Но это пустяки, согласно сведениям из надежных источников,
гиацинты и розовая вода в сравнении с тем, что предстоит в дальнейшем.
В свой срок деликатно, как колом по голове, звенит будильник. И все--
снова здорово. Прямо за завтраком. Никогда ее такой не видел, заводит меня
сразу, будто всю жизнь упражнялась. Знает точно, куда уколоть. Словесная
акупунктура. Я смотрел на ее лицо -- лицо, которое я полюбил в день, когда
она ошибочно вышла замуж. Теперь оно было умыто злобой. Эти волосы
пренебрегли гребнем, как лицо -- утренним лосьоном. Рот открывался и
закрывался, а я старался не слышать, только думал: может быть, лучше
все-таки не являться перед мужем с утра пораньше в виде патлатой фурии, если
хочешь убедить его, чтобы не заводил на стороне романов-- которых он так и
так не заводит? Сюрреализм какой-то, ей-богу. Полный сюрреализм.
И после завтрака она не отстала, а таскалась за мной по всему дому, я
уже и не понимал, то ли она больна на голову, то ли не больна, но хотя она
вела себя как полоумная, не мог я поверить, что она не в себе. А раз так,
значит, и сам в ответ орал на нее. Когда я собрался уезжать на работу, она
стала орать, что я удираю, тороплюсь к своей хахальнице. Так, крича друг на
друга, мы выскочили на крыльцо. Я -- к автомобилю, она -- за мной и верещит,
как ворона. Прямо посреди улицы. Во всю глотку. Попреки, что называется,
интимного и профессионального характера. И все вокруг глазеют. Визжит.
Подбегает ко мне, почему-то с малышкой на руках, наскакивает, а я пытаюсь
открыть дверцу "пежо", проклятый замок заел. Я весь киплю, топчусь на месте,
а он ни в какую. Она набрасывается на меня, орет что-то кошмарное. И я
ударил ее по лицу, а в руке у меня ключи от машины, поранил ей щеку. Я
думал, сейчас упаду, оглянулся на нее, хотел сказать: ведь это все не на
самом деле, верно? Надо остановить пленку, нажать перемотку, ведь это всего
лишь видеофильм, правда? Но Джил не унималась, визжит как бешеная, лицо
искажено ненавистью. Я глазам своим не верил. Я кричал: "Замолчи! Прекрати!
Умолкни!", но она не умолкала, и я ударил ее еще раз. Потом взломал замок,
прыгнул в машину и уехал.
Смотрю в заднее зеркало -- она стоит посреди улицы с малюткой на одной
руке, а другой прижимает к щеке окровавленный платок. Еду дальше, а она все
стоит. Мчусь как сумасшедший-- как сумасшедший, который забыл переключиться
со второй скорости на третью. И только когда я на двух колесах вписался в
поворот у "Кооперативного кафе", она пропала у меня из виду.
МАДАМ РИВ: Sont fous, les Anglais. Этот канадец, который снял шестой
номер и выходил на улицу только ночью, он на самом деле был англичанин. Он
дважды мне говорил, что он из Канады, канадец, но один раз он оставил
паспорт на столе, а мы с девушкой зашли в номер прибраться, так он даже
фамилию неверную назвал. Поменял фамилию. Молчаливый такой, всю неделю
просидел взаперти, а когда прощался, то пожал мне руку, улыбнулся в первый
раз и сказал, что он счастлив.
А та молодая пара, что купила дом старика Бертена, вроде бы симпатичные
люди, она так гордилась своей крошкой, а он -- своим дурацким старым "пежо",
который у него постоянно ломался. Я раз сказала ему, мол, купили бы
маленький "рено"-пятерку, как у всех людей. А он говорит: я отрекся от
нового мира. Он часто говорил всякие такие глупости, но в самой обаятельной
манере.
И что же вдруг случилось? Они прожили здесь полгода, соседи уже начали
к ним хорошо относиться, и вдруг они устроили прямо посреди улицы скандал,
орали, собрался народ. Под конец он дважды ударил ее по лицу, забрался в
свое старое авто и укатил. А она еще минут пять простояла посреди улицы,
лицо в крови, потом ушла в дом и больше не показывалась. С тех пор никто ее
не видел. Через неделю они вывезли вещи и исчезли. Мой муж говорит, что
англичане -- народ дурной и драчливый, а чувство юмора у них своеобразное.
Дом объявлен к продаже, вон он напротив, видите? Будем надеяться, что
следующие жильцы окажутся в здравом уме. Если уж иностранцы, то лучше бы
всего бельгийцы.
А больше с той поры у нас в деревне ничего интересного не происходило.
Собаку Лажиске переехал автомобиль, Она у него была глухая, а он старый
дурак. Говорили ему, чтобы держал собаку на привязи. Но он, видите ли, не
желал лишать Пулидора счастья и свободы. Ну и где теперь это счастье и
свобода? Он открыл входную дверь, собака вылетела из дому пулей и прямо под
колеса. Некоторые сочувствовали Лажиске. А я нет. Я сказала: "Ты -- старый
дурень. В тебе, наверно, есть английская кровь"