ла. Второй неожиданностью было то, что лифт работал! Я нажал кнопку, и он поднял меня на десятый этаж, довольно урча и выпячивая отдраенные стены. К сожалению, на этом неожиданности не кончились. С замирающим сердцем я подошел к двери 10--8 и, осторожно открыв ее своим ключом, на цыпочках вошел в прихожую. На меня уставились три пары глаз: две настороженно-испуганные -- мом и дада, и одна совершенно незнакомая, но крайне нахальная. Наглая принадлежала здоровенному жлобу в майке и подтяжках, который по-хозяйски расположился на моем месте, с вожделением потягивая чай с молоком и хрустя зажаренным тостом. Ритмично ходили его жернова, приводя во вращательное движение маленькие приплюснутые уши. Увидев меня, предки отвесили от удивления челюсти, а этот питекантроп сделал шумный глоток и раздраженно произнес: -- Это еще что такое? Кто ты, гай? И откуда у тебя ключ? Ну-ка быстро отнеси свою задницу за дверь и постучись, как это делают порядочные люди. Потом объяснишь, что тебе здесь надо. Мои дад и мом так и продолжали сидеть, раскрыв варежки, и мне до смерти захотелось подойти к ним и помочь им захлопнуть их. Видно, они еще не читали утренние газеты. Наконец мом со страхом прошептала: -- Ты сбежал? Что ж нам теперь делать? Того и гляди сюда нагрянет полиция. Ну за что мне такое несчастье! О-о-о! И тут она заплакала и запричитала, как по покойнику. Я принялся объяснять, что все в порядке, что меня выпустили и они могут позвонить в Стаю и убедиться в этом. Пока я говорил, незнакомец недовольно сопел, и у меня было такое чувство, что вот-вот он страйкнет мне по фейсу огромным волосатым кулаком и вышибет из меня дух. Я не стал этого дожидаться и вежливо так спросил: -- Позволь теперь мне задать тебе несколько вопросов, братишка. А какого черта ты здесь развалил свою толстую задницу? И, пожалуйста, сбавь тон, если не хочешь получить в нюх. Давай выкладывай! По виду он был работягой, как мой отец. Такой же грубый, неотесанный, придавленный тяжелым трудом и недостатком интеллекта. Только лет на пятнадцать -- двадцать моложе. После моих слов он угрожающе выпучил глаза и сидел, не в силах выдавить из себя хоть слово. Только заглатывал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Поэтому заговорил мой еще больше постаревший конь: -- Все это так неожиданно, сын. Хоть бы дал нам знать, что возвращаешься. Да и то сказать, мы рассчитывали, что тебя выпустят лет через пять-шесть, не раньше. Нет, не подумай, что мы тебе не рады...-- Он отвел глаза и тускло добавил: -- Это здорово, что ты опять на свободе... -- Ты мне скажи, что это за чучело? Почему молчит? У него что, язык в задницу затянуло? Объясни хоть ты толком, что здесь происходит? -- Это Джо,-- тихо произнесла мом.-- Теперь он здесь живет. Квартирант -- вот он кто.-- И она опять завела: -- О-о-о! -- Послушай, ты, ублюдок,-- оклемался наконец Джо. -- Мне все о тебе известно. О том, что ты вытворял и натворил, разбив сердца этих добрых людей, твоих родителей. А теперь ты вернулся, да? Вернулся, чтобы опять превратить их жизнь в ад? Ну уж накось выкуси,-- сделал смачную фигу и поднес мне под нос.-- Только через мой труп. Потому что они для меня как родные, и я никому не дам их в обиду! -- Ах, вот как! -- процедил я, чувствуя, что к глазам подступают злые смешанные слезы страха-боли-отчаяния-беспомощности.-- Даю тебе пять минут на то, чтобы ты вымелся из моей румнаты. И я двинул к своей берлоге и открыл дверь, прежде чем этот хмырь преградил мне дорогу. При виде того, что стало с моей комнатой, мои болзы опустились до самого ковра, а потом, как на резинке, подскочили куда-то к горлу. Теперь это была вовсе нс моя комната, други мои. Услада моей души -- стерео -- исчезло бесследно, а на месте моих флагов и вымпелов красовались наглые боксерские рожи, и среди них -- самодовольная, улыбающаяся пачка постояльца. -- Куда ты подевал мои вещи, вшивый козел? -- заорал я, поворачиваясь к питекантропу Джо. Но вместо него вновь ответил дад: -- Все конфисковала полиция, сын. В соответствии с новым постановлением о возмещении ущерба пострадавшим от разбойного нападения. Я обалдело присел на край стула, а этот благовоспитанный кретин рявкнул, не замечая моего состояния: -- Спроси разрешения, прежде чем плюхать свой грязный зад на чистую мебель! -- Не ори, а то пуп развяжется, козел! -- гаркнул я в ответ, но, чувствуя предостерегающий прилив боли, жалобно улыбнулся и добавил уже тише: -- В конце концов это мой дом, моя румната, не так ли, друг? Ну, и каково будет ваше решение? Дад сказал, избегая встречаться со мной айзами: -- Все это надо толком обмозговать, сын. Мы не можем просто так вышвырнуть Джо на улицу. Это было бы не по-людски. Да и потом у нас с ним двухгодичный контракт, ведь правда, Джо? Тот утвердительно кивнул массивной головой, продолжая стоять с нарочито безразличным, "вам решать", видом. Я видел, что отцу очень неловко, но тут во мне взыграла ревность, и я безжалостно сказал: -- Па-а-нятна-а. Значит, с Джо по-людски, а с собственным сыном? Вы печетесь лишь о своем спокойствии, а на меня вам наплевать. К тому же лишняя деньга, которая никогда не бывает лишней. Сколько он вам платит? Я буду платить вдвое... -- Из воровских денег? Или прикончишь еще кого-нибудь? -- с горечью выкрикнул дад, а мать съежилась, как от удара. И тут, верите ли, я не выдержал и разревелся от жалости к самому себе. -- Лучше бы я остался в тюряге. Там у меня был хоть кров над головой. Ну да Бог с вами. Я двинул, и больше вы меня никогда не увидите. Я пойду своей дорогой. Пусть все это останется на вашей совести. -- Ты не должен уходить с тяжелым сердцем, сын. Ожесточение еще никого не выводило на правильную дорогу. -- Ну, это уже мое дело, отец. Прощайте! Я резко развернулся и пошел к двери, краем глаза заметив, как Джо обнял за плечи и успокаивающе поглаживает тихую плачущую женщину-- мою мать. Так, други мои, я остался без дома, без семьи. Я бесцельно брел по улице под любопытно-настороженными взглядами прохожих. Возможно, некоторые узнавали меня, но большинство недоумевало, что это еще за чудило разгуливает по улицам в легком бумажном сьюте в такой чертовски холодный зимний день? Остальным же было просто на меня наплевать, впрочем, как и мне на них. Единственно, чего мне хотелось, так это ни о чем больше не думать. Машинально я сел в бас до центра, пешком вернулся до Тэйлор-плейса и остановился перед музыкальным салоном. Здесь все было по-прежнему. Войдя в салон, я поискал глазами тощего, лысого, услужливого Энди, у которого покупал диски в добрые старые времена. Однако его нигде не было видно. Кругом бесились и визжали от восторга надсады и надсадки, слушая последние истеричные хиты, напоминавшие кошкодрание. За каунтером стоял незнакомый гай, немногим старше своих покупателей. Он пританцовывал, щелкая пальцами, и хохотал как безумный. Я скромно растолкал всю эту шелупонь и дождался, пока хитоман обратил на меня внимание. -- Я бы хотел послушать "Сороковую" Моцарта. -- Сорок что? -- не понял он. -- Симфонию, друг. "Сороковую" симфонию соль-минор В. А. Моцарта. -- Пройди вон в ту будку, чудик, и я подключу тебе что-нибудь симвоническое. Я проглотил издевку и вошел в указанный бутик. Надел иэрфоунс и обнаружил, что это не "Сороковая", а "Пражская". Подонок поставил на прослушивание первого Моцарта, попавшегося на полке. "Хрен с тобой! -- подумал я.-- Главное -- не выходить из себя, так как войти в себя потом будет очень трудно..." Но я не учел одну вещь, хотя смутно опасался ее. С мощным крещендо моцартовских аккордов во мне нарастала знакомая боль, доводившая меня до исступления. С диминуэндо она стихала, чтобы через несколько тактов заполнить меня вновь. По-видимому, теперь это навсегда было запрограммировано во мне показом тех садистских фильмов, которые неизменно сопровождались симфонической музыкой. Вот такой надлом, други мои. Медмэны навсегда лишили меня самой большой радости в этой паскудной жизни. Не в силах вынести разрушительного музыкального резонанса, я заткнул уши и в панике выскочил из салона под смех и улюлюканье мелкоты, которую играючи перемесил бы в прошлые времена. Я брел по улице как слепой, пока не увидел перед собой "Коровяку". Теперь я понял, что мне нужно. В стекляшке было непривычно тихо, а за стойкой стоял совершенно незнакомый мэн. -- Биг поршн молока с плюсом,-- заказал я. Мэн понимающе кивнул, заговорщицки повозился под каунтером и протянул мне здоровенную кружку с белым напитком. Чтобы лишний раз не мозолить глаза, я удалился в одну из зашторенных кубиклз, уселся на плюшевое кресло и пил, и пил, и пил, чувствуя, как постепенно улетучивается накопившаяся во мне мерзость. Когда я додринкал все молоко до последней дроп, со мной стали происходить странные странности. Я уставился на валявшуюся на полу серебряную обертку от пачки злопухолей, и она вдруг начала расти, расти, заливая все вокруг ослепительным светом. Вот она заполнила кабинку, "Коровяку", улицу, город, мир, вселенную. Я болтался где-то посередине и говорил какие-то непонятные себе самому слова: "Уважаемая падаль! Дорогие изгои, извращенцы, испражненцы! Я вижу вас, хоть вы и прах..." Потом в серебряной космической дали появились статуи, сияющие неземными цветами. Они приближались, приближались ко мне, и я вдруг увидел, что это никакие не статуи, а сам Бог со своей кодлой святых и ангелов. Они как бы были сделаны из белого мрамора. Белые, развевающиеся бороды и огромные белые же крылья за спиной. Эти живые статуи надвигались на меня, будто хотели раздавить, и я услышал свой тоненький голос: "И-и-и-!" И тут я понял, что нужно избавиться от всего: одежды, тела, мыслей, имени... Как только я сделал это, так сразу почувствовал неземное блаженство и успокоение. Бог и все святые одобрительно закивали головами и начали растворяться, растворяться, растворяться, пока не исчезли совсем... Очнувшись, я тупо уставился на пустой стакан перед собой и вдруг отчетливо осознал, что Смерть -- вот единственный ответ на все мои проблемы. Исчезнуть! Испариться! Сгинуть! К Богу, к черту или к чертовой матери -- все едино! Да, но как это лучше сделать? И тут я вспомнил о черном пакете с черепом и костями. Где-то в нем должна быть моя любимая бритва. Однако, представив себя с перерезанной глоткой, валяющимся в луже собственной алой крови, я содрогнулся от омерзения и мигом почувствовал знакомые симптомы. Проклятый иммунитет работал даже против меня самого! Нет! Надо было все сделать тихо, спокойно, безболезненно -- лечь и заснуть вечным сном. Конец должен подкрасться незаметно... Да, но что бы такое заглотнуть? И спросить не у кого. Не подойдешь же к первому встречному и не скажешь, что я осточертел себе и миру и хотел бы со всем этим покончить быстро, без шума и пыли? В конце концов я надумал пойти в публичную библиотеку и просветиться по части безболезненных самоубийств. "Вот возьму и брошу им подлянку,-- мстительно думал я, проходя по бульвару Марганита, Бутби-авеню прямо к задрипанной библио.-- Пускай потом всю жизнь казнят себя за то, что сгубили младую душу: фазер-мазер с их вонючим узурпатором Джо, и д-р Бродский, и д-р Брэном со своим министром, и все остальные, включая хвастливое правительство..." Несмотря на все свое хвастовство, правительство не очень-то жаловало субсидиями нашу библио, это средоточие человеческой мудрости, где на полках пылились миллиарды ненужных слов. Ремонт здесь не делался лет сто, с того самого времени, когда я, шестилетний, посетил ее с мом и дадом в первый и последний раз. Это вшивое, заброшенное заведение было разделено на две секшн. В одной выдавали книги, а в другой была ридальня со множеством. ньюспейперс, джорналз (и хоть бы один с голыми бабами!). Так вот, я отправился в эту вторую секшн, где сидело несколько стариков и старух, от которых воняло бедностью и близкой смертью. Некоторые из них стояли возле газетных стендов, вычитывая слезящимися подслеповатыми айзами последние ньюс, чтобы передать их прямехонько своим родственникам на том свете. Другие медленно листали джорналы, третьи что-то в них читали или делали вид, что читают, а сами дремали в тепле и старческой атмосфере. А двое так и вовсе громко храпели, выводя носом рулады, но на этих соловьев никто не обращал внимания. Наблюдая за склеротичными осколками былой жизни, я и сам начисто забыл, за каким чертом меня занесло в этот пантеон. Поднапрягшись и проиграв в уме то, что произошло со мной в "Коровяке", я вспомнил, что хотел отыскать здесь самый безболезненный способ сведения счетов с постылой жизнью. Я подошел к шелфу с референской литерачей. В скорбном ряду стояли толстенные справочники, инструкции, рекомендации, полезные советы на все случаи жизни и ни одного -- на случай смерти. Я взял наугад какой-то медицинский гроссбук, полистал его и чуть не блеванул, так как в нем было полно рисунков и фотографий страшных ран и болезней. Поспешно поставил его на место и снял с шелфа знакомую книгу в красивом переплете с золотым тиснением. Точно! Это была Библия. Может быть, хоть в ней я найду слова утешения. Когда-то в Стае она мне помогала. Как давно это было! Я подсел за стол к какому-то дряхлому старику и открыл Священное писание. Но все, что я в нем нашел, так это наказания семьюдесятью, семью плетями и столько же прощений. Какие-то евреи дрались и проклинали друг друга и все на свете. От таких картинок библейской жизни у меня в животе начались колики. Такие сильные, ну хоть плачь! Стараясь сдержать стоны, я заскрипел зубами, а стоявший обеими ногами в могиле старикан спросил, с любопытством поглядывая на меня из-под треснутых очков: -- В чем дело, парень? Тебе что, плохо? -- Так плохо, что хочется умереть,-- честно признался я.-- Как это лучше сделать? Вы должны все знать о смерти. -- Ш-ш-ш! -- прошипел другой трухлявый пень, не отрывая взгляда от какого-то журнала с нелепыми геометрическими фигурами. Первый старик философски произнес: -- Для смерти тоже надо созреть. Ты еще слишком молод, парень. У тебя вся жизнь впереди. Помучайся с наше, а потом уже думай о ней. -- Впереди! Это уж точно, она у меня впереди, как пара фальшивых накладных грудей. Геометрик снова на нас зашикал, и к нему присоединились еще несколько ходячих трупов. Тут он взглянул на меня, и мы сразу узнали друг друга. С негодованием отбросив журнал, он заорал на весь зал: -- Так это ты, мерзавец! У меня прекрасная память на лица! Наконец-то ты попался мне, урод! "Кристаллография" -- вот что он нес из библио в тот раз",-- вспомнил я. Изрезанная в клочья одежда. Порхающие в воздухе листы изуродованных книг. Такой облом! И надо же было мне на него напороться. Скорее рвать когти! Но старик резво вскочил на ноги и впился клешней в мое плечо, вопя как безумный: -- Теперь он в наших руках, коллеги! Это тот молодой гаденыш, который безвозвратно погубил редчайшие книги по кристаллографии! Настал час расплаты, трусливый, бессердечный шакал. Теперь мы над тобой потешимся... Он упер свой тощий костлявый палец мне в грудь и гневно проговорил, как председатель суда святой инквизиции перед сожжением еретика: -- Этот гнусный ублюдок и его дружки избили меня до полусмерти. Очнулся я только в больнице, без зубов, без одежды, без зонта, но зато весь в синяках и ссадинах и с поломанным ребром... -- Но это было два года назад! -- испуганно крикнул я в лица подступавших ко мне стариков и старух.-- Я уже понес наказание, получил урок на всю жизнь. Посмотрите, вот мои фотографии в газетах. Тут все обо мне сказано. -- Наказание, говоришь? -- с усмешкой сказал один из стариков, похожий на бывшего солдата.-- Для тебе подобных не существует наказаний. Вас необходимо уничтожать как бешеных собак! -- Ну, хорошо, хорошо! В нашей свободной стране каждый может иметь собственное мнение. Однако правительство придерживается другой точки зрения. Прошу прощения, но мне пора идти. Я стал потихоньку пробираться к выходу, подумав, что мою проблему можно разрешить с помощью аспирина, простого аспирина из любой аптеки. Заглотил сотню таблеток -- и тебе каюк! Заметив мое отступление, кристаллографик злорадно закричал: -- Не дайте ему уйти! Сейчас мы ему растолкуем все о преступлении и наказании. Хватайте его, друзья! Со всех сторон неслось: -- Убить его! Разорвать на куски! Вколотить подлецу зубы в глотку! Распять! Распять! Рас-пя-ать!.. Это была неистовая атака Старости на Молодость, извечная борьба старого с новым. Орущая орда окружала меня со всех сторон, отрезав путь к отступлению. Они толкали, щипали, кусали, царапали меня, дергали за волосы, пытались ткнуть узловатыми пальцами в глаз. А я только слабо отпихивался от наиболее настырных и молил Бога, чтобы не причинить им вреда, памятуя о боли, притаившейся за углом и зорко наблюдающей, что из этого выйдет. Наконец на шум явился молоденький библиотекарь и строго произнес: -- Что здесь происходит, черт побери? Немедленно прекратите! Это вам не арена гладиаторов, а читальный зал. На него никто не обратил внимания, и тогда он сердито сказал: -- Ах, вы так! В таком случае я звоню в полицию. И тут я сделал вещь, которую при других обстоятельствах не сделал бы никогда в жизни. Я взмолился со слезами в голосе: -- Да, да! Пожалуйста, сделайте это. Защитите меня от этих сумасшедших. Тут кто-то расквасил мне нос. Утирая кровавые сопли, я плюнул на осторожность и повел нехилым плечом. Штук шесть стариков разом отпало, кряхтя и стеная. Но три бульдога держали мертвой хваткой, и я выволок их за собой в вестибюль. Кто-то еще вцепился мне в ляжку. Подоспели другие. Я упал, а они принялись пинать меня ногами, протезами, молотить костылями... В этот момент в фойе раздались молодые смеющиеся голоса: -- Кончай бардак, молодчики! Ишь как расшалились! Это прибыла полиция. 3 Какое-то время у меня все плыло и колыхалось перед айзами, как в том сне про Бога и статуи, а в хэде стоял гул. Когда пелена несколько рассеялась, то мне показалось, что я уже где-то встречал этих коппол. Того, который покрикивал на разбушевавшихся стариков: "Хватит, хватит, хватит!", нагоняя на себя строгость, я видел впервые. Но двух других я, несомненно, видел раньше. Они со смехом разгоняли толпу, беззлобно прохаживаясь по спинам олдмэнов маленькими плетками, приговаривая: -- Завязывайте, непослушные ребятишки. Мы покажем вам, как бунтовать и нарушать общественный порядок, старые злыдни. С шутками и прибаутками они загнали полумертвых мстителей обратно в ридингхолл и повернулись ко мне, смущенно поднимающемуся с пола. -- Кого я вижу! Ты ли это, маленький Алекс? Давненько не виделись, друже. Как поживаешь? Вижу -- хреново. Я обалдело всматривался в униформированного громилу, лицо которого было трудно рассмотреть за шлемом с опущенным забралом. Однако его голос был очень знакомым. Взглянул на второго и вздрогнул от неожиданности. Этот безумный фейс невозможно было спутать ни с каким другим. -- Гы-гы-гы! -- загоготал Кир, а это был именно он. Присмотревшись внимательнее ко второму, я узнал жирняка Билли. Два заклятых врага превратились в друганов -- не разлей вода и более того -- в блюстителей порядка. -- Ничего себе! -- присвистнул я.-- Кир? Билли? -- Что, удивлен? -- приблизился ко мне экс-Дебила, ухмыляясь от уха до уха.-- Жизнь полна неожиданностей. -- Этого не может быть! Этого не должно быть! Опять какой-нибудь маскарад? -- Твои айзы не обманывают тебя. Мы тоже. Все честно и законно. Отличная работенка для настоящего мужчины. Рекомендую. -- Но ты же слишком молод. Или что, теперь они берут в полицию по живому весу и высокому, как у тебя, уровню интеллекта? Кир не уловил издевки и ответил довольно резонно: -- Ты прав, Алик. В полиции нужны крутые парни вроде нас с Билли, чтобы ломать хребты уродам вроде тебя. А что до возраста, так тут ты не прав. Мне уже восемнадцать. Ты же был самым зеленым в нашей кодле... -- И все-таки я отказываюсь в это верить. Вы -- и вдруг копполы!.. -- Скоро поверишь,-- угрюмо пообещал Билли-бой и сказал, повернувшись к третьему коппу, который держал меня за плечо: -- Думаю, Рекс, будет лучше, если мы разберемся с ним по-семейному, без обычной полицейской рутины. Как-никак старые друзья. Видно, этот хулиган опять взялся за свое, несмотря на всю чушь об его исправлении, которую написали эти бумагомаратели. Уж кто-кто, а мы-то его хорошо знаем. Сукин сын, опять обижает бедных стариков. Ну что ж! Покажем ему, что мы не даром едим свой брэд. -- О чем он воняет, Кир? -- обратился я к Дебиле.-- Это они напали на меня, а не наоборот. Ваша обязанность -- защитить меня от них, а не их от меня... Ты же должен помнить, Кир, того тичера, которого мы отделали два года назад тут, неподалеку от библио. Так вот, он оказался здесь, опознал меня и натравил на меня всю эту сумасшедшую свору. -- Да что ты говоришь? -- усмехнулся Кир.-- Что-то я такого не припомню. И прекрати называть меня "Кир". Зови просто: офицер. -- Ну, хватит воспоминаний детства,-- вмешался Билли. Он был не таким жирным, как прежде.-- Мы не можем проходить мимо отъявленных хулиганов с бритвами в кармане.-- Подонок не забыл, как я его "брил" пару лет назад.-- Наш долг -- защищать от них свободных граждан свободной страны! Они заломили мне хэндзы на всякий случай, вытащили бритву из кармана и, выведя из библио, втолкнули в ожидавший патрульный кар, шофером которого оказался незнакомый мне Рекс. Меня не покидала шальная мысль о том, что мои бывшие фрэнды шутят и что Кир вот-вот сдернет свое забрало и зарыгочет: "Гы-гы-гы! С возвращением, Алекс-бой!" Но я ошибся. Все было взаправду. Стараясь скрыть нарастающий страх, я спросил: -- А что со стариной Питом? Про Джоша мне рассказали... -- Пит? Ах, этот... Мы недавно встречались с ним,-- с многозначительной ухмылкой ответил Кир. Заметив, что мы выезжаем из тауна, я с тревогой спросил: -- Куда это вы меня везете? -- Еще слишком светло,-- ответил Билли, не поворачивая хэда.-- Небольшая прогулка по зимней кантри. Там так красиво и... безлюдно. Не можем же мы подбивать с тобой баланс на виду у всех... -- Какой еще баланс? -- не на шутку встревожился я.-- Со старым давно покончено. Я уже за все получил сполна. Меня вылечили, -- Читали, наслышаны,-- безразлично произнес Кир.-- У нас даже была политинформация по этому поводу. Суперинтендент целый час распинался о том, как это здорово и эффективно. Вот мы сейчас и проверим. -- Ах, вам читали? Ты так ни разу и не взял в руки ни одной газеты, не говоря уже о книгах? -- не удержался я от язвительного замечания. Он развернулся и сильно двинул мне в нюх, прежде чем я успел увернуться. В глазах у меня потемнело, и из разбитого ноу за закапала алая блад. -- Что ж, сейчас сила на твоей стороне, стинкинг ублюдок,-- с горечью сказал я, утираясь.-- Но так будет не всегда... -- Вот мы и приехали,-- радостно сообщил Билли. Меня вытолкнули из кара. Поблизости не было ни души. Молчаливые угрюмые деревья окружали нас четверых, бессильно опустив голые ветви. Драйвер остался за рулем, безразлично покуривая и просматривая какой-то комикс. Быстро смеркалось, и он включил фары, чтобы его коллегам было лучше видно, куда бить вашего покорного беспомощного рассказчика. Не буду подробно описывать, что они со мной сделали. Скажу только, что отметелили они меня на славу. Дубинками, кулаками и ногами. И все время, пока они меня "учили", я даже и подумать боялся о том, чтобы дать сдачи. Если бы не чертов Лудовико, я бы еще с ними побарахтался... Наконец они подустали, и один из них, не помню кто, деловито сказал: -- Ну, пока хватит с него. Пошли! Страйкнув меня на прощание футами по фейсу, они залезли в кар и укатили, оставив меня валяться на припорошенной кровавым снегом траве. Не знаю, сколько я так пролежал, балансируя на грани сознательного и бессознательного. Мелкий ледяной дождь со снегом помог мне прийти в чувство. Я встал на четвереньки, так, на карачках, дополз до ближайшего дерева и со стоном поднялся, обнимая его, как чужую жену. Вокруг не было ни звука, ни огонька. Куда идти мне, бездомному, избитому бродяге без цента в кармане? Я завыл волком, распугивая притаившуюся в кустах живность. 4 Дома! Дома! Дома! -- жаждало все мое существо. Места, где бы я мог приклонить голову и хоть на время найти отдохновение. И домой я пришел, братцы! Бродя, как слепец по ледяной пустыне человеческой ненависти и безразличия, я вышел на оазис со смешной надписью над входом: "НАШ ДОМ". Кажется, я здесь уже бывал в той, другой жизни... Подходя к воротам коттеджа, я кончиком языка потрогал кровоточащие, шатающиеся зубы, ощутив пустоту на месте двух из них. Э, да Бог с ними! Это даже к лучшему -- есть надежда, что писатель, если он еще живет здесь, не узнает меня. Сейчас у меня на лице была совсем иная маска, обнажавшая всю мою суть... Поскальзываясь на разбухшей от дождя глинистой дорожке, я доковылял до двери и осторожно поскребся. За дверьми была мертвая тишина. Какие врата передо мной: рая или ада? Я постучался настойчивее и услышал приближающиеся шаги. Дверь распахнулась, и раздался сильный мужской голос человека, вглядывающегося в темноту: -- Да, кто здесь? -- О! Ради всего святого, помогите мне, добрый человек! -- взмолился я с настоящими слезами в голосе.-- Меня ни за что ни про что избили полицейские и бросили умирать у дороги. Ради Бога, позвольте мне посидеть у огня и дайте выпить горячего чего-нибудь... -- Входи, кто бы ты ни был! -- посторонился райтер, освещая меня фонарем.-- Входи и поведай мне о твоих несчастьях, бедный человек... Я сделал шаг вперед. Ноги мои подкосились, и я повалился прямо на хозяина коттеджа, смотревшего на меня с искренним участием и состраданием. Очнулся я в кресле у камина. Сердобольный райтер с печальными всевидящими айзами протягивал мне высокий тамблер с неразбавленным виски. Я взял его дрожащей рукой и залпом выпил, разбавив скопившейся во рту слюной и кровью. -- Какие же изверги так тебя отделали, парень? -- участливо спросил райтер, вглядываясь в мое распухшее лицо, на котором не было живого места. -- Наши доблестные блюстители порядка,-- попытался улыбнуться я.-- Какие-то ублюдки в полицейской форме. -- Еще одна далеко не последняя жертва нашего смутного времени,-- скорбно констатировал он.-- Пойду приготовлю тебе ванну. С трудом сфокусировавшись, я осмотрелся. За исключением камина и двух кресел, все остальное пространство было заполнено книгами. Царивший повсюду художественный беспорядок свидетельствовал об отсутствии женской руки. На низком тейбле стоял знакомый тайпрайтер, возле которого аккуратной стопкой были сложены шитсы пейпера. "ЗАВОДНОИ АПЕЛЬСИН" -- вот что лежало здесь в ту ночь. Почему-то это название накрепко засело в моей мемори, и ничто не смогло вышибить его оттуда -- ни Бродский с его Лудовико, ни устроенное мне друзьями-недругами брейнуошинг... Теперь главное -- ничем не выдать себя. А то, несмотря на всю свою доброту, этот райтер добавит мне еще и оставит околевать на улице. И превратишься ты, Александр Маленький, в кусок собачьего дерьма на дороге... А тебе сейчас так необходимы помощь и участие! И ведь до всего этого тебя довели те, кто заставил тебя, вопреки своей воле, скитаться подобно Вечному жиду в поисках добра и тепла и людей, которым бы ты их мог дать. Только захотят ли они принять от тебя твой дар во искупление твоих грехов? -- Ну вот, сейчас я тебя выкупаю,-- ласково сказал райтер.-- Смою все твои грехи и сниму бремя с души.-- Он пытливо посмотрел мне в глаза, и от его взгляда мне стало не по себе.-- Только сначала нужно остановить кровь. Я прижгу твои ссадины борной. Ты уж потерпи, голубчик. Он заботливо обработал мои раны смоченным в растворе борной кислоты тампоном. Увидев слезы благодарности у меня на глазах, он смущенно погладил меня по плечу: "Ну, будет, будет..." Потом я принял горячую ванну, которая сделала из меня человека. Отец "АПЕЛЬСИНА" дал мне нагретую у камина пижаму и теплые меховые тапочки, и я окончательно убедился в том, что теперь-то уж выживу. Райтер опять удалился, и через некоторое время из кухни раздался его бодрый голос, приглашавший меня то ли к позднему ужину, то ли к раннему завтраку. Я спустился в кичен, где был уже накрыт тейбл с блестящими вилками, ножами и даже белоснежными салфетками. Посередине лежала высокая булка пышного белого брэда и стояла пузатая бутылка "Прима Сое". Рядом шкворчала аппетитная яичница с хэмом и дымился чай с молоком. Я и не подозревал, насколько голоден. Быстро расправился с яичницей, съел несколько пузатых сосиджис, покрыв все это огромным ломтем хлеба, намазанного маслом и джемом. Попивая крепкий густой чай, я с благодарностью заметил: -- Давно не ел так вкусно. Не знаю, как вас и благодарить. -- Кажется, я догадываюсь, кто ты,-- улыбнулся райтер.-- Если ты тот, о ком я думаю, то ты попал в самое подходящее место. Это твои фотографии были в утренних газетах? Ты бедная жертва этой новой бесчеловечной методики? Если так, то тебя послало ко мне само Провидение. Бедный парень. Сначала тебя мучили в тюрьме, а потом ты стал объектом издевательств нашей безжалостной полиции. Они сейчас набрали в нее отпетых негодяев. Я тебе искренне сочувствую. Я хотел подтвердить его слова, но был слишком преисполнен жалости к себе. Я только моргал и слушал, что он говорит. -- Ты не первый, кто обращается ко мне за помощью. Наша деревня превратилась в излюбленное место полицейских, где они вершат неправедный суд и расправу, называя это брейнуошинг... Сама Судьба привела ко мне тебя -- жертву двойного произвола властей! Возможно, ты слышал обо мне? Я мигом насторожился и ответил, тщательно подбирая слова: -- Мне знакомо название "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН". Правда, я его не читал, но слышал, что это потрясная вещь. -- Правда? Ты слышал о моем романе? -- засиял райтер.-- Расскажи немного о себе. -- Да особенно и рассказывать нечего,-- засмущался я.-- Жил-был глупый заносчивый сосунок, слишком много мнивший о себе. Однажды его так называемые друзья подбили его забраться в дом к одной старой одинокой женщине. Я и не думал причинять ей вреда, поверьте. Так, невинная ребячья выходка. Решил выпендриться перед дружками. Эта старая птица засекла меня, и с ней случился сердечный приступ. Одним словом, она сыграла в ящик, а я загремел в тюрьму... -- Так, понятно. Пожалуйста, продолжай. -- Уже там, в тюрьме, я тянулся посетившему наш скворешник министру исправительных учреждений, и тот решил опробовать на мне методику Лудовико... -- Так, так,-- подался ко мне райтер.-- Расскажи мне об этом подробнее. Он очень этим заинтересовался и даже не заметил, что локтем влез в розетку с джемом. Глаза его лихорадочно заблестели, рот приоткрылся... Стараясь хоть как-то отблагодарить его за проявленную ко мне доброту, я подробно поведал райтеру о том, что со мной проделывали в клинике доктора Бродского. Он был настолько захвачен моим рассказом, что ни разу не перебил меня. Только кивал головой -- понимающе, негодующе, осуждающе... Когда я кончил, он тяжело вздохнул и принялся собирать тарелки. -- Позвольте, я их сам вымою,-- предложил я. -- Отдыхай, отдыхай, бедолага,-- сказал он, открывая горячую воду.-- Ты, несомненно, грешил и нарушал законы, но то, что они придумали тебе в качестве наказания, переходит всякие границы. Они превратили тебя в некое подобие машины, в полуавтомат, лишенный права свободного выбора. Тебя запрограммировали даже не на добро как таковое, а на совершение одобряемых обществом актов, угодных ему действий... Я ясно представляю твое поведение в пограничных ситуациях, при эмоциональных стрессах. Теперь все -- музыка и физическая любовь, литература и искусство -- превратилось для тебя из источников наслаждения в источники боли и страдания. Бедный, бедный Алекс. -- Вы точно все определили, сэр,-- согласился я, закуривая изящную длинную злопухоль с золотым мундштучком. -- Они всегда перегибают палку,-- задумчиво произнес райтер, в третий раз перемывая одну и ту же тарелку.-- Вот и в случае с тобой они явно переусердствовали. Человек, лишенный выбора, перестает быть человеком. Они перешли ту грань, за которой начинается преступление против человечества. -- Ваши рассуждения очень похожи на рассуждения нашего тюремного капеллана. Он тоже утверждал, что без морального выбора нет человека. Правда, при этом постоянно ссылался на Бога, который следит за правильностью такого выбора. -- Да? Он тоже так считает? -- оживился райтер.-- Впрочем, иначе и быть не могло. Это основа христианского учения. Ну, да ладно. Я вижу, что утомил тебя. Договорим завтра, когда у меня соберутся мои друзья. Я думаю, что ты нам будешь очень полезен. С твоей помощью мы сможем разоблачить наше подлое правительство, опять рвущееся к абсолютной власти. Мы покажем народу всю бесчеловечность их программы, направленной на превращение нашей молодежи в механических исполнителей их воли. И еще гордятся этим, преподнося антигуманную технику Лудовико как панацею от всех общественных бед. Он продолжал вытирать одну и ту же тарелку. -- Сэр, вы пятый раз трете одну тарелку,-- не удержался я. -- Да? -- очнулся он и уставился на отполированную до блеска тарелку.-- Я слишком рассеян для домашних дел. Обычно ими занималась моя жена, я же был полностью поглощен писательством. -- Ваша жена, сэр? -- с деланным безразличием спросил я.-- А что, она вас оставила? -- Да, оставила...-- с неизбывной тоской и болью повторил он.-- Она умерла. Видишь ли, ее зверски избили и изнасиловали четверо молодых подонков. Прямо в этом доме, у меня на глазах. И я не смог защитить ее...-- Его голос дрогнул, а лицо исказилось гримасой горя и страдания.-- Бедняжка не перенесла потрясения... А я, как видишь, живу. Он быстро отвернулся, чтобы я не видел его слез. Но я увидел другое. Тихая зимняя ночь. Четверо здоровых лбов в масках обманом врываются в мирный уютный дом и учиняют зверскую расправу над ни в чем не повинными людьми. И я их предводитель... Как и следовало ожидать, вставшая перед моими глазами картина вызвала острейший приступ болезни Лудовико. Лицо мое помертвело и покрылось испариной. Вкусная пища подкатила к горлу, готовая в любой момент вырваться наружу. Заметив это, райтер по-своему истолковал мое состояние: -- Вот видишь, до чего я тебя довел своими разговорами. Пойдем, я покажу тебе твою спальню. Это бывшая комната моей Элен. Бедный, бедный парень. До чего довели тебя эти изверги! Еще одна жертва современного мира, как и она, моя несчастная девочка... 5 Я уснул только после того, как он дал мне какой-то сильный седатив, которым часто пользовался сам. Я отключился мгновенно и продрых часов десять без сновидений. Когда я проснулся, было позднее морозное солнечное утро. За окном коттеджа звонко пели птицы. С некоторым усилием я вспомнил, где нахожусь. Впервые за последние дни меня окружали покой и относительная безопасность. Из кухни доходил аромат свежесваренного кофе. Я решил покайфовать, пока меня не позовут завтракать. Мысли мои текли ровно и безмятежно, и я был близок к тому, чтобы сказать: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" Вдруг мне захотелось узнать, как же зовут моего спасителя и благодетеля. Я вылез из-под блэнкита и прошлепал босыми фит к большому книжному шкафу во всю стену. Где-то здесь обязательно должен стоять "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН", и уж на нем-то будет указано имя автора -- доброго хозяина "НАШЕГО ДОМА". Однако, к моему разочарованию, на полках стояла масса умных книг... и ни одного "АПЕЛЬСИНА". Я осторожно прокрался в соседнюю комнату-спальню райтера. Войдя в нее, я остановился как вкопанный, потому что со стены на меня укоризненно смотрела та самая герла. Подавив ассоциативную боль, я поспешно подошел к навесной полке с буками и отыскал тоненькую книжку, на хребте-переплете которой после знакомого названия золотом было выведено: "Ф. Александер". Боже правый! Его тоже звали Алекс! Я полистал книженцию, но так и не понял, о чем она. Меня поразило, что написана она в какой-то безумной манере, с многочисленными "ах" и "ох". Единственное, что я вынес из этого беглого просмотра, так это то, что в наше время всех людей -- его, меня, моих предков с их правильным постояльцем, Кира, Билли, покойника Джоша и вас, да-да, вас, мои терпеливые слушатели,-- пытаются превратить в механических роботов или их запчасти. В то время как каждый человек -- неповторимая личность, уникальный плод матери-природы. Мой Ф. Александер наивно полагал, что все эти плоды-человеки растут на одном всемирном древе во вселенском саду, посаженном Господом Богом. И все мы нужны этому садовнику для того, чтобы он изливал на нас свою благодать и, в свою очередь, радовался нашим благим деяниям... Дальше шла такая же идеалистическая чушь и ах-охо-вая трескотня. И я подумал: может быть, этот мой тезка действительно с ума съехал после смерти жены? Но тут снизу раздался его вполне здоровый войс, теплый и доброжелательный, и я поспешил завтракать. -- Ну что, выспался? -- с улыбкой спросил он.-- Уже десять. Я специально не стал тебя будить. Сам-то я уже успел поработать несколько часов. -- Очень мило с вашей стороны,-- вежливо ответствовал я, намазывая тост баттером.-- Пишете новую книгу? -- Нет, кой-какие статьи. Потом разговаривал с друзьями по телефону. -- А у вас разве есть телефон? -- ляпнул я, забыв про осторожность. -- А почему ты решил, что у меня его нет? -- ответил он вопросом на вопрос и пристально посмотрел на меня. -- Да так,-- отвел я глаза в сторону, в душе проклиная свою неосмотрительность.-- Просто вчера я его не заметил. -- Это и неудивительно. Ты был в таком состоянии,-- смягчился он, а я подумал, что он, должно быть, помнит все мельчайшие детали той страшной ночи. "Будь осторожен, парень, если не хочешь, чтобы тебя четвертовали... со всей вселенской любовью",-- сказал я себе. Некоторое время мы жевали молча. Потом он сказал: -- Я все утро звонил людям, которые должны обязательно заинтересоваться твоим случаем. Ты и не подозреваешь, каким мощным оружием являешься в нашей борьбе за то, чтобы это антинародное правительство вновь не победило на предстоящих выборах. С твоей помощью мы выбьем у них из рук главный козырь -- их хваленые достижения по борьбе с преступностью. Ведь ты поможешь нам разоблачить их фашистские методы модификации индивидуального сознания? Они могут начать с преступников, а закончить нами, демократами, всеми инакомыслящими. Ты представляешь, что тогда может произойти? Все эти опыты во благо народа могут обернуться полным тоталитаризмом! -- Откровенно говоря, я не совсем ясно представляю, чем я могу вам в этом помочь,-- честно признался я. В глазах райтера появился безумный блеск, и он заговорил как сумасшедший, все более распаляясь и проглатывая слова: -- Ты живой свидетель этих дьявольских планов. Народ, простые люди должны знать, должны видеть, что затевается за их спинами. Он порывисто выскочил из-за стола и принялся расхаживать по кичену, как будто репетируя гневную обличительную речь: -- Неужели вы допустите, чтобы с вашими сыновьями сделали то же самое, что и с этой бедной жертвой пр