Я не знал, что делать. У меня не было ни малейшего представления,
какова стандартная процедура на тот случай, если ваш партнер провалился и не
может явиться к началу величайшего банковского ограбления всех времен и
народов.
Так что же, Юппа сцапали? И сейчас он на пути в Ле Бомметт? Я включил
радио - авось скажут в новостях. Ни шиша. Я выбежал на угол, там стояла
телефонная будка, набрал телефон банка. Изобразив какой-то нелепый акцент: я
попросил мадам Жюйе. «У нее занято».
Ложь? Или она все-таки на работе, как мы и договаривались? Сомнения,
вопросы. Они навалились все разом и погребли меня под собой. Я большой
мастак заложить за воротник, а не по части уложить кого одним ударом и
прочее. Тихий пьянчужка, не герой. Я был в полной растерянности. Уныло
дотащился до нашей базы - вдруг Юпп все же материализовался. Нет. Он
опаздывал уже на час.
Оставив на столе записку, я поехал к дому, где мы пристроили старушку.
Метод Гроббса
Найди кого-нибудь, кто все сделает за тебя.
В одном мне все-таки повезло - Юпп, взявший техническую разработку
операции на себя, как-то привел меня на квартиру, которой суждено было стать
пристанищем для бабули, так что я хотя бы теоретически знал, где искать
концы. Ничего иного мне в голову не приходило. Не звонить же в полицию с
тем, чтобы заявить им о пропаже Юбера.
Я вошел в квартиру, воспользовавшись запасным ключом, доверенным мне
напарником, - странно, как я ухитрился не потерять его. Отперев ванную, я
обнаружил старую даму, увлеченно тыкающую кнопки электронной игры, которой
мы ее предусмотрительно снабдили.
- Ты один из похитителей или и впрямь полицейский? - поинтересовалась
бабуля, ни на секунду не отрываясь от игры.
- Похититель.
- Да? А зачем было напяливать на себя форму?
- Людям почему-то так больше нравится. Не хочу отрывать вас, я вижу, вы
заняты, но не знаете ли вы, часом, где мой коллега?
- Мы говорим об одном и том же человеке? Такой тощий, вроде жирафа, он
еще привез меня сюда? Довольно сообразительный, надо сказать, игрушку взял -
одну из лучших. Но где он сейчас, право, не знаю. Он как-то промолчал об
этом. Сказал только, что появится позже - и все.
Я совсем пал духом. Удар за ударом. Я сел на край ванны, чтобы не
перегружать мое и без того перегруженное сознание необходимостью сохранять
вертикальное положение.
Игрушка попеременно издавала: бип - буп - уоп - зиип.
- Но можешь спросить меня, что приключилось с твоим приятелем, когда я
видела его последний раз. Довольно забавная штука.
- А когда вы видели его последний раз?
- На пороге. Он меня запер - весьма вежливо, надо сказать. У вас тут
хороший район: я как раз осматривала из окошка окрестности, а твой коллега
выходил из дома. На него набросились сразу трое и запихнули в фургон.
Выглядело это совсем как похищение. По-моему, это редкое невезение для
похитителя - быть похищенным самому. Кстати, скажи, моя дочь - она не имеет
к этому отношения?
- Нет. - Я постарался сказать это как можно убедительнее: Сесиль не
имела к этому отношения, хотя, может статься, была бы тому рада. Я подумал,
что можно спросить, не записала ли она номер этого фургона, хотя вопрос - а
что бы я делал, будь даже он записан? Я, может, в этой форме и похож на
полицейского, но я не из полиции.
- Номер я не запомнила. Но это был фургон какой-то компании, торгующей
оливками. Название компании - оно было написано на машине большими буквами.
И адрес - где-то в Ницце. Лично я не стала бы доверять никому, кто родом из
Ниццы. На мой взгляд, твоему коллеге можно посочувствовать...
Старушка принадлежала к тому поколению, для которого ненавистными
чужаками были те, кто живет километров за сто от их округи: в ту пору власти
еще не прибегали к масштабному экспорту иностранцев, которых можно объявить
причиной всех несчастий бедных французов.
И слава богу! Теперь у меня была зацепка. Когда мы ездили на футбол, на
стоянке у стадиона я видел фургончик, украшенный надписью «Афинские
оливки». Он привлек мое внимание по той причине, что хотя оливки, как
и вино, можно найти везде и всюду, найти настоящие длинные оливки (как и
настоящее хорошее вино) - проблема. А кроме того, адрес, написанный на
фургончике, упоминал улицу, где жила юная дева, большая любительница
заниматься этим делом, повиснув на флагштоке. (Будучи незрелым юнцом и не
зная, когда соединение душ возможно, а когда - нет, я обреченно проводил ее
до самого дома, где провел все выходные: она развлекалась на крыше с тремя
киношниками, а я варил для них кофе и подавал освежающие напитки.)
Оливки
Я знал довольно много людей из преступного мира, которые с
удовольствием выкроили бы из жизни часок-другой, чтобы попинать Юбера
ботинком по голове. Почему бы не предположить, что есть еще и другие, о
которых я не знаю, и что последних несколько больше?
- Ты, часом, не собираешься подбивать клинья к моей дочери? -
поинтересовалась бабуля.
- Нет.
- Это хорошо. А то видок у тебя больно уж неказистый.
Когда я поднялся, чтобы уйти, она заметила:
- И еще: если вы, молодые люди, не хотите, чтобы у меня вдруг
обнаружилась редкостная для этого возраста наблюдательность, когда
полицейские будут снимать ваши приметы, я бы настаивала, чтобы в пять часов
мне подали суп. Спаржевый - его я люблю больше всего.
- Да, но теперь я должен извинится и вновь вас запереть.
- Как вам будет угодно, - отозвалась она, в то время как игрушка в ее
руках разразилась каскадом визжащих звуков, которые на всех языках мира
сопровождают победу.
Я решил позвонить Жослин: нужно же позаботиться, что со старушкой все
будет в порядке, если нам не повезет. У меня не оставалось выбора: я должен
был разыскать Юбера.
Второй этаж
На втором этаже меня поймал за рукав какой-то мужчина в летах.
- Чудно! - воскликнул он, вцепляясь в меня мертвой хваткой. - Как раз
тот, кто мне нужен!
Я вовсе не жаждал знакомиться с обстановкой его жилища, но за долгую
жизнь он, видать, поднаторел в искусстве хватать людей за руку. Меня силой
втащили в ванную. Я ожидал увидеть там нечто малопривлекательное - из числа
тех вещей, которые могут обрадовать разве что орла-стервятника, однако меня
ждала вполне чистенькая, ухоженная ванная комната, выглядевшая так, словно в
ней только что убирались к приходу гостей.
- А теперь, - заявил мой проводник, - я бы хотел, чтобы вы взглянули
повнимательнее на эту раковину. Не спешите, посмотрите получше.
Я вдумчиво изучил раковину. Раковина как раковина. Светло-зеленая -
типичная раковина, которую можно встретить в сотнях тысяч домов как минимум.
Не антикварный экземпляр, хотя и не так чтоб очень новая. В общем, раковина,
о которой сказать что-то можно разве что под пыткой.
- Я привел независимого эксперта, - крикнул хозяин этого чуда,
обращаясь к кому-то в соседней комнате. - Представителя закона, к слову. Ну
и как, на ваш взгляд, нормальная раковина? - Теперь его дискурс был
направлен на меня. - Жена - она хочет меня уязвить: перестала со мной
разговаривать, видишь ли! И что вы скажете об этой раковине?
- Ну... зеленого цвета.
- У нас тут вышел из-за нее спор... Что-нибудь еще вы скажете?
- Как-то ничего не приходит в голову.
- Ладно. Хорошо. А по вашему мнению, какое из двух прилагательных лучше
всего описывает эту раковину: чистая или грязная?
Я еще раз внимательно осмотрел раковину. Ни дохлых насекомых, ни
разводов зубной пасты, ни мыльных потеков на ее поверхности не наблюдалось.
Не наблюдалось и осевшей грязной пены, несмытых волос, даже царапин, которые
позволили бы отнести этот сантехнический прибор к классу грязных предметов.
Несомненно, по сравнению с любой раковиной, оказывавшейся под моей
юрисдикцией, эта просто сияла чистотой.
- Чистая, - сказал я, постаравшись, чтобы мои слова звучали крайне
ненавязчиво и, если я ошибся с правильным ответом, их можно было тут же
взять обратно.
- Чистая! Вот так-то! Заключение профессионала! Представитель властей
утверждает, что раковина - чистая! Незаинтересованное суждение гласит:
раковина ЧИСТАЯ! - И он рванулся в комнату, чтобы поделиться этой новостью с
женой с глазу на глаз.
Я бочком стал пробираться к выходу, полагая, что мое присутствие здесь
уже принесло какую только могло пользу и более не понадобится. Было слышно,
как жена этого типа, позабыв о своем обете молчания, обрушила на него град
упреков:
- Мужчины! Я просто не знаю, как вас еще можно называть! Один тупее
другого! Я просила тебя сделать одну-единственную вещь. Одну! Отмыть эту
раковину!
Выбравшись на лестницу, я услышал:
- Да?! А тогда почему, по-твоему, он сказал, что она чистая? Или это
всемирный мужской заговор?! Это на тебя похоже!
- Жалеешь, что на мне женился, да?
- Нет! Жалею, что сразу после этого с тобой не развелся!
Первый этаж
Меня уже вновь начали одолевать собственные заботы, когда, свернув на
лестнице, я чуть не налетел на мужчину, сжимавшего в руке огромный
разделочный нож вроде тех, которым орудуют на бойнях. Будь нож направлен
чуть под другим углом, мне не избежать бы заклания прямо на лестнице.
Мужчина ругался на чем свет стоит. «Ну вот, конец, - подумал я. -
Фелерстоун и прочие будут смеяться до колик, когда узнают, что их бывшего
коллегу, подвизавшегося на мошенничествах и серийных ограблениях банков,
зарезали, по ошибке приняв за полицейского».
На мгновение я поймал себя на том, что горячо сочувствую стражам
закона.
- Быстро вы, однако, - заметил мужчина.
Для того, кто зарабатывает на жизнь, размахивая в подъездах мясницким
ножом, он был слишком хорошо одет: деловой костюм, галстук.
- Быстро? - не понял я.
- Я звонил вам минуту назад. Вот он.
С этими словами он направился в сторону двери в ближайшую квартиру. Я
прикинул, не лучше ли будет скрыться прямо сейчас, но мужчина явно умел
настоять на своем, к тому же этот нож в руке...
Войдя, я обнаружил легкий беспорядок в комнате, а в центре - скинхеда,
в коконе из электроудлинителя, которым бедняга был примотан к стулу.
Выглядел он примерно так, как и ожидаешь от любого, оказавшегося в столь
щекотливом положении.
- Возвращаюсь я с работы и обнаруживаю, что тут орудует этот тип, -
пояснил мой паладин с ножом. - Разбил окно и забрался в квартиру.
- Ну, если вы уже вызвали полицию, - начал я, однако осекся, сообразив,
что тем самым я как бы даю понять, что сам не имею к этой славной
организации ни малейшего отношения, - наряд уже должен быть в пути. - Я не
на дежурстве, - продолжил я, с трудом удерживаясь от того, чтобы со всех ног
не кинуться прочь отсюда.
- Вы что, хотите оставить его здесь?!
- Если наряд уже выехал...
- Нет, вы только подумайте! Я сделал за вас всю работу, а вам даже лень
его забрать! Нет, знаете ли! Я и так уже опаздываю на встречу. И больше ни
секунды не намерен терпеть эту мразь у себя в доме. Что до полиции - она так
озабочена поимкой какого-то там бенгальского хиропрактика, повадившегося
грабить банки...
- Прошу прощения - английского философа, - возмутился я.
- Не надо! Я сам слышал утром по радио - бенгальский хиропрактик! Все,
я должен идти. Получайте этого заморыша и ждите, пока приедут ваши приятели.
Заявление я напишу потом. - Он сунул мне свою визитку. Если вы изображаете
из себя полицейского, у вас в общем-то нет оснований винить людей, что они и
впрямь принимают вас за стража порядка. В данном случае, подумалось мне,
проще уступить и не качать права.
Я погрузил скинхеда в машину и отъехал за угол.
- Ну что ж, - начал я, остановившись у тротуара. - Сегодня утром ты
совершил глупость. Большую глупость. Но, похоже, в глубине души ты не такой
уж плохой малый. Я бы не должен этого делать, но если ты пообещаешь мне, что
подобное больше не повторится, можешь выйти и идти своей дорогой.
- Тебе бы этого хотелось? - набычился парень. - Я, значит, выйду, да? Я
похож на идиота? Я выхожу из машины, ты достаешь из кобуры пушку: пиф-паф! -
сопротивление при аресте. Можешь вести меня в участок. Знаю я вас, копов.
Я сделал попытку его переубедить, но он не слушал. Я даже разрядил на
его глазах пистолет и высыпал патроны на сиденье машины. Он не
пошевельнулся. Я еще немного поразглагольствовал, но в конце концов мне
хватало собственной головной боли.
Я погнал машину по направлению к Ницце, а мой пленник периодически
бормотал у меня над ухом:
- Не знаю, что ты там затеял, только со мной это не выйдет - я фишку
пасу.
Перед штурмом «дома под оливами»
Машину я припарковал ярдов за двадцать от «Афинских
оливок». Вывеска гласила, что здесь находится их офис, но никаких
признаков деловой активности я что-то не заметил.
Метродор Эпикуреец давно разъяснил, в чем тут дело. Какая разница,
знает человек, кто такой Гектор, или нет? Это совершенно не важно. Он что,
стал от этого богаче? Хрен у него стал толще? Ужин у него, что ли, оказался
вкуснее? С классикой спорили еще в классическую эпоху (хотя, на мой взгляд,
жизнь без Гомера - это уже что-то не то: если, конечно, вы не слишком на
Гомере зацикливаетесь; но ведь нужно на чем-то оттачивать разум).
Всему свое место. Знание аористных инфинитивов, фрагментов досократиков
по изданию Дильса-Кранца и латинских трудов Декарта неоценимо, если вы
собирались читать курс истории философии, однако что толку от этих знаний,
когда у вас похитили друга и он находится в лапах на редкость жестоких
негодяев. Я трясся от страха, я едва в штаны не напустил, но мне не
улыбалось быть застреленным каким-то недоумком, который не способен
сформулировать и двух парадоксов Зенона.
Я в третий раз проверил, заряжен ли пистолет, который я таки оттер от
капель меда, решив, что оружие - аргумент, идущий в дело после медоточивых
речей. Главное, всегда помнить: забудешь пошевелить извилинами - получишь по
мозгам гаечным ключом, забудешь взвести затвор - получишь молотком по крышке
гроба.
- Можешь сидеть тут хоть до захода солнца, - нудел сидящий в машине
скинхед. - Я фишку пасу, меня не проведешь.
Олива
Лавры героев. В честь Афины город назван потому, что именно ее щедрому
дару Аттика обязана своими оливками. Фалес, кому мы обязаны философией -
именно он был первым банкометом за тем столом, от которого все мы кормимся и
поныне, - ухитрился сделать на этих оливках бешеные бабки, монополизировав
на родине все маслодавильни.
Итак, моя смерть - может, она окажется всего лишь досадной нелепостью,
на мгновение врывающейся в заведенный распорядок жизни, вроде глупого
телефонного звонка или не вам адресованного письма в почтовом ящике?
Я боялся. То был не столько страх за себя, сколько страх подвести Юппа.
Худшее из состояний - чувство ответственности. Внезапно меня осенило, что по
сравнению с этим все остальное: коротание времени в постели за сочинением
зуйхитцу [Зуйхитцу, или дзуйхитцу - жанр «заметок на полях» в
Японии] на полях редких изданий XV века, отпечатанных господами Зельбом,
Зилетом и Зволлем, руководство прыщавыми студентиками, домашняя уборка, -
все это кажется блаженством. Я бы сделал что угодно (хотите - даже разгромил
бы какой-нибудь оливковый склад), лишь бы мне не штурмовать этот «дом
под оливами».
Я сидел и таращился на дом: вдруг что-нибудь произойдет, мне будет дан
какой-нибудь намек. Кто-нибудь выйдет на крыльцо и объявит:
- Эдди, у нас двадцать вопросов по досократикам. Двадцать правильных
ответов - и Юбер твой.
Истина сурова
Истина не всегда такова, как хотелось бы. Но ложная надежда - не
следует забывать об этом - все же остается надеждой. А надежда спасает и
невежду.
Я пытался придумать какой-нибудь разумный план действий. Безуспешно.
Прошло полчаса - а я все так же сидел в машине, оттягивая время, занимаясь
феноменологией в духе Платона и иже с ним, тогда как единственный феномен, с
которым надо было разобраться, маячил у меня перед глазами: пыльный дом и
тянущаяся вниз безлюдная улица. Чем дальше, тем яснее становилось: глупо
просто так сидеть в машине. Будь Юберу от того хоть малейшая польза, я готов
был бы просидеть здесь до конца своих дней, но...
Перспектива быть поднятым на смех или сморозить какую-нибудь глупость
беспокоила меня не меньше, чем шанс получить пулю в лоб. Что, если я ворвусь
в дом, начну требовать, чтобы мне немедленно выдали Юппа, а в ответ услышу:
«Кого-кого?» - и поди разберись, они вправду впервые слышат его
имя или просто делают вид?
Не придумав ничего умного, я решился на глупость.
Рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда надо выйти из
машины, в которой остается сидеть прилипчивый, как банный лист, урка, потом,
сверкая позументами нелепой униформы, пересечь улицу и заставить себя войти
под мирную сень олив, ибо перед вами стоит задача - вызволить одного
незадачливого грабителя и получить пулю в лоб.
О проблемах долголетия
Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы
я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще
живчиками - до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и
унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать
желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих
деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними
сравниться могут только пони-земайтуко).
У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая
дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в
военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей
сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности
противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание
военнопленных.
Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил
строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно
сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история
стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим
- настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной
муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь
захотел бы воспользоваться его именем).
Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры
родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в
должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг
неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не
расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был
превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел
(прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед
зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом
даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель. «Зачем
засорять голову ненужными фактами?» К нему вернулась врожденная
дородность, и он взял фамилию Черчилль. Американским туристкам дед намекал,
что премьер-министр его не такой уж дальний родственник. «Они были
рады услышать байку, которую можно пересказать по возвращении, а я был рад
получить от них весьма весомое вознаграждение за труды». Зарабатывал
он весьма неплохо - хватало, чтобы назюзюкаться до смерти превосходнейшей
местной граппой.
Бабушка поехала было во Флоренцию, чтобы вразумить его - и вернуть на
путь истинный. Вернулась она одна: «Не лучше ли оставить его там - в
этом-то состоянии? Только представьте, сколько женщин потеряли мужей во
время войны. Мне ли винить судьбу?! Он потерян - но я хоть знаю, где мне его
искать».
Услышав это, мама решила, что теперь - ее очередь. «Знаешь ли,
думаю, что лучше вам обойтись без меня. Я умерла. Самоустранилась.
Разбирайтесь-ка теперь без меня!»
Деда по материнской линии я никогда не видел, зато дед со стороны отца
жил с нами. Будучи кадровым военным, дед ожидал, когда подойдет срок выйти в
отставку. Срок подходил в конце сентября 1939 года. Как раз незадолго до
этого дед попал в плен - в первые же часы боев, когда английский корпус
столкнулся с вермахтом во Франции.
Дед был настоящим полиглотом. Член армейской сборной по бобслею
(идеальный спорт для человека, комплекцией своей более всего напоминающего
шар), он немало времени провел в Австрии и в горах под Цугом и разговорным
немецким бегло владел задолго до своей пятилетней отсидки в лагере для
военнопленных.
Время от времени его «заносило», но вместо того чтобы
пускаться во все тяжкие, переселившись во Флоренцию, он просто брал стул и
поднимался с ним в свою комнату, бросив нам: «Хочу минут пять
поразвлечься». Это желание охватывало его примерно так раз в года
полтора. Он закрывал дверь на задвижку, после чего разносил стул в щепки,
тщательно наводил порядок в комнате, выносил на помойку щепки, а потом шел и
покупал какой-нибудь подержанный стул, который тоже со временем ждало
уничтожение.
Деда ничего не стоило вывести из себя (чем пользовались кузены) -
достаточно было оставить что-нибудь недоеденным на тарелке: корку хлеба,
очистки яблока, одинокую головку брюссельской капусты - что угодно. Вид
отвергнутой еды подстегивал его раздражение - как и перекрученное полотенце
на крючке в ванной. Своим маниакальным стремлением к сверкающим чистотой
тарелкам дед был обязан не только воспоминаниям о пребывании в лагере, но и
тому факту, что за пять лет, проведенных в заключении, он опруссачился,
заразившись усердием и основательностью своих тюремщиков.
Страстный собиратель изданий Шиллера и Гельдерлина (и антикварных, и
современных), зимой он любил растопить камин парой-тройкой экспонатов из
своей коллекции. Пенсии, которую он получал, хватало ровно на то, чтобы
свести концы с концами, но Гельдерлина и Шиллера дед скупал везде, где
только мог найти, не считаясь с затратами (хотя как-то он мне намекнул, что
миниатюрные издания вынесены из библиотек и дорогих магазинов). Шиллер и
Гельдерлин были единственными авторами, представлеными в библиотеке Шталага.
В возрасте лет десяти, когда я только-только принялся развивать
присущие человеку рудименты разума, мной был задан вопрос: «Но ведь не
Шиллер и Гельдерлин виноваты в том, что, кроме них, тебе нечего было
читать?»
«Они, именно они, - ответил дед и в подтверждение своих слов
отправил очередного Шиллера в огонь. - Я человек не богатый, но что-то ведь
и мне по силам». Старый солдат, живущий на скромную пенсию в городишке
Маклесфилд, он, не ведая и тени страха, вступил в борьбу с двумя
прославленными поэтами, у которых при этом была еще и фора в целый век.
«Эдди, никогда не отступайся от работы лишь потому, будто кажется, что
та невыполнима. Я знаю, все против меня в этом мире, но нельзя отступаться,
если чувствуешь собственную правоту».
Доказательство своей правоты он видел в том, что мир неуклонно движется
к часу великой жатвы, когда Жнецы соберут урожай в житницы, а поэтому
прополка Шиллеров и Гельдерлинов так или иначе, но уменьшит шансы этих
поэтов перейти в вечность. Он также разделял учение, согласно которому Земле
суждено пройти через очистительный пожар, а потому в самых невообразимых
местах закапывал - во имя будущего - творения Шекспира, запаянные в
металлические контейнеры. Но, что бы ни ждало нас впереди, он был убежден:
так или иначе, нам вновь предстоит сойтись в схватке с немцами, лицом к
лицу.
- Я что, писал открытые письма, где призывал немцев напасть на
соседей?! Или, может, это я посоветовал эрцгерцогу Фердинанду совершить
автомобильную прогулку в Сараево?!
Чтобы заработать деньги на мелкие расходы, он давал уроки немецкого и
какое-то время исполнял обязанности Почетного консула Федеративной
Республики Германии в северо-западной части Англии.
История: Первая мировая война
«Одну минуточку: вы только-только хотели разобраться с ablativus
absolutus, как кто-то входит в класс и объявляет: быстро собирайте книги и
отправляйтесь в чужую страну, там вас должны убить».
Давай, давай!
Особо ревностно дед заботился о том, чтобы внушить мне: вся тварь на
земле ведет борьбу за выживание. Эти уроки и в подметки не годились его
урокам немецкого. Глупейший из дедовых уроков: как-то раз, заползая в
кровать, я обнаружил там живого аллигатора (правда, молодого), свернувшегося
клубочком под одеялом. Насколько я помню, у меня оказалась вполне здоровая
реакция: чучело земноводного я хотел сохранить на память.
Самый же раздражающий из уроков заключался в том, что он грубо
растолкал меня среди ночи, выволок на крыльцо, окатил холодной водой из
ведра и, порекомендовав «учиться выживанию», захлопнул входную
дверь. На улице стоял декабрь. Однако прежде чем я получил возможность
перейти от теории к практике, вмешался отец. После этого случая
педагогическое влияние дедушки резко пошло на убыль, хотя он и сделал
попытку взять реванш во время поездки в Шотландию. Когда поезд остановился в
Карлайле, дед, сунув мне в ладонь полкроны, попросил сгонять в вокзальный
буфет и принести ему кофе: «До отхода поезда успеешь». Иначе
говоря, я был изблеван во тьму карлайлского вокзала, оставлен без поддержки
и все, на что мог рассчитывать, - на свой девятилетний опыт постижения
реальности сущего. В Карлайле мне довелось впервые свести близкое знакомство
с полицией. Тогда ее представители оказались очень добры ко мне.
Дедушкины представления о мире
Религия - одно упоминание о ней заставляло деда корчиться от смеха.
Смех разбирал его всякий раз, как он видел священника. Окопы повыбили из
деда трепет перед божественными материями. Религия? Претенциозное кривляние!
«Взыскуете загробного забвения по первому классу, отец? - мог он грубо
окликнуть какого-нибудь священника, по недомыслию оказавшегося рядом с ним.
- Провести вечность во втором или третьем классе - слишком для вас
унизительно?» Дед любил травить служителей церкви и другим вопросом:
«Отец, я тут обнаружил, что меня преследует мысль, будто я - сын
Божий. Не сочтите за труд ответить: я и впрямь удостоился божественности или
просто сбрендил?»
Еще дед отличался удивительным пиететом по отношению к идеям: «Во
имя идеи тысячи здоровых молодых людей готовы карабкаться наверх из окопа -
словно гигантская сороконожка».
Что касается моих родителей, они были людьми необыкновенно серыми.
Возможно, виной тому - избыток эксцентричности в предыдущем поколении и
серость моих родителей - лишь долг, выплаченный отклонением норме, что-то
вроде наносов почвы над поистине драгоценными древними ископаемыми. Отец был
из породы людей, всегда рассказывающих один и тот же анекдот. Анекдот этот
приключился с ним на войне: он тогда служил техником на аэродроме. Готовил
машины к полету, когда вдруг объявили воздушную тревогу.
О пользе жира
Отец пользовался той особой любовью и привязанностью сослуживцев,
которая обеспечена в армии человеку, склонному к ожирению. Когда раздалась
сирена, все, кто работал на поле, что было мочи припустили в убежище,
оставив отца трусить позади, захлебываясь пылью и насмешками вроде:
«Эй, хряк, нам-то чуток шрапнели оставь». Они уже давно были в
безопасности: нырнули в блиндаж и поджидали, когда туда дотрюхает отец, а
тут стокилограммовая бомба - и ровно им на голову. Родственники получили по
пакету земли.
Власть порока
Немецкому меня учил дед и добился того, что я знал язык в совершенстве.
Родители мои и фразы не сказали между собой по-немецки, но меня дед легко
приучил держаться с немецким на короткой ноге, подсовывая мне в качестве
учебных пособий не только Zitatenschatz [Сборник афоризмов (нем.)], но и
многочисленные тома весьма и весьма фривольного содержания, резонно
рассудив, что, когда эрудиция паразитирует на слабостях человеческих, обе
стороны остаются в выигрыше. К моим услугам были все служители немецкой
словесности, за исключением Шиллера и Гельдерлина. Этих двух он мне
строго-настрого запретил касаться. «Что ты станешь делать, если тебя
бросят в немецкий лагерь для военнопленных?! Лучше не рисковать».
Дед сводит счеты с Германией
Каждый год во время моих каникул мы ездили на две недели в Германию.
При этом дед старательно избегал дважды ездить в одно и то же место -
исключение делалось только для совсем уж больших городов. Дело в том, что
всюду на немецкой земле он оставлял о себе воистину незабываемые
воспоминания. Паромом он добирался до Ганновера, где обязательно посещал
некий зоомагазин, выполнявший весьма специфичные дедовы заказы.
Когда-то дед напрямую ввозил из Англии необходимые ему принадлежности
(дохлых тараканов и крыс, специальным образом упакованных), покуда однажды
таможенник не попросил его открыть чемодан и не ужаснулся, обнаружив
незадекларированную партию грызунов, запрещенных к ввозу в страну.
Полуразложившихся тварей дед разбрасывал тайком в гостиницах, ресторанах,
приемных дантистов, больницах, городских концертных залах - тем самым
провоцируя беспорядки, подрывая дух немцев и нередко добиваясь снижения
сумм, проставленных в счете за обслуживание.
Дедов арсенал
1. Жестокость в общении с официантками: заказать стейк, а когда заказ
принесут, сделать вид, что заказывал судака.
2. Навык подделки документов, которым дед овладел за годы войны,
проведенные в концентрационном лагере, активно использовался им при записи в
многочисленные библиотеки, чьи полки он методично освобождал от сочинений
Гельдерлина и Шиллера. Также он сочинял от имени немецких чинуш или
политиканов письма, провозглашающие отказ от политики разоружения и
подготовку к новой войне, и отправлял эти письма в английские газеты.
3. «Скажу вам по секрету - у вас честное лицо...» Его дару
мистификации можно было позавидовать. Весь год накануне очередного
путешествия он разрабатывал План. В результате население целых деревень
бросалось перекапывать окрестные поля в поисках несуществующих слитков
золота, которые, как уверял дед, были спрятаны там во время войны. Лучшей из
разработок такого рода дед считал ту, что привела к аресту в подвале только
что выстроенной больницы двух бывших пилотов дирижабля, вооруженных
отбойными молотками и методично вскрывающих фундамент. Бедняги искали тайник
с золотыми монетами, устроенный там, по их убеждению, английской разведкой.
4. Любая шутка не во вред. Он съезжал из отеля, не заплатив по счету;
оставлял в номере продуктовые «закладки» вроде креветок или филе
трески, дающие при гниении особо стойкий запах: как правило, он помещал их
под половицы или в пустотелые трубки карниза для штор; вызывал пожарных;
обесточивал светофоры, перекусив провода; организовывал поставки цементного
раствора частным лицам и организациям, вовсе не испытывающим нужды в цементе
(например, теологическому факультету Геттингенского университета; шофер
размахивал перед лицом декана бланком заказа, подписанным каким-то
профессором).
5. Он равно любил подавлять собеседника своим знанием тонкостей
сослагательного наклонения и делать вид, что ни слова не понимает
по-немецки. «Чем, по большому счету, плохо говорить по-немецки: на
этом языке можно изъясняться только с немцами», - пояснял он.
Свою вендетту дед вел на основе самоокупаемости. Он взял за правило
финансировать свои акции из средств бывших эсэсовцев (образовавших что-то
вроде первой панъевропейской организации), привлеченных под предлогом
«освобождения Гесса из Шпандау» или «покрытия расходов на
топливо для летающей тарелки Гитлера, что вращается на околоземной
орбите». «Если вы говорите людям то, что им хочется слышать,
именно это они и услышат от вас, и плевать им, что у вас не тот акцент или в
вашем рассказе полно нестыковок».
В квартире у нас повсюду валялись проспекты турфирм, предлагающих
групповой отдых за границей: отец разбрасывал их на самых видных местах
специально для деда. Как-то тот и впрямь решил провести отпуск в Испании.
Отец уже за три месяца до его отъезда был на седьмом небе от счастья: (a) он
мог не беспокоиться, что дед загремит в чужой стране в тюрьму, и (b) дед мог
войти во вкус таких поездок и изменить своим привычкам. Эйфория разом
прошла, когда дед вернулся из отпуска - загорелый, с чемоданом денег,
которые ему удалось выманить у одного из держателей тайной кассы СС в
Мадриде.
На эти деньги дед тут же купил автомобиль (легендарный
«Зефир» [МК-1 Zephyr - английская модель автомобиля на базе
«Ford'а», производившаяся с 1951 по 1956 год], зависть всех
водителей), милостиво разрешил мне научиться с ним управляться, но при этом
воспротивился тому, чтобы я сдавал экзамен на права. «Англичанину не
нужна бумажка, подтверждающая, что он вежлив и внимателен к ближним: мы
идеальные водители от рождения».
И вот я возил его по всей стране - мы исколесили Англию вдоль и поперек
в поисках притаившихся на ее просторах книжных лавок, где могли найти приют
некие авторы на «Ш» и «Г», ибо дед поставил своей
целью «штереть» эту парочку в порошок! Он хотел, чтобы на его
могиле было высечено: «Ш...? Г...? Кто такие?»
Почти сразу после покупки машины мать стала высказывать вслух надежду,
что деда все-таки посадят в тюрьму или его прикончит какой-нибудь наемный
убийца, подосланный этими мерзкими баварцами: ей не давало покоя, что в доме
уже тридцать лет не меняли занавески, а при этом на улице припаркован
автомобиль, продав который можно было купить половину нашего дома.
По поводу наемных убийц дед пожимал плечами: «О том, чтобы
кто-нибудь выследил меня в Маклесфилде, не может быть и речи. Этот городишко
- его просто не существует для внешнего мира. Точно так же, как для
большинства здесь живущих не существует внешний мир».
Подходя к «дому под оливами»
Я захлопнул дверь машины и пересек улицу: казалось, та с каждым шагом
становилась шире или, может, просто имела какую-то непереходимую ширину.
Сознание мое итожило прожитую жизнь. По мере того как воспоминание за
воспоминанием въезжало на отведенную ему площадку для парковки, итог
получался все более неутешительным.
О чем я не напишу 1.7:
?????????????????????????
Когда я достиг «дома под оливами», мне всюду мерещились
некрологи. Именно теперь, когда он был особенно близок к тому, чтобы внести
выдающийся вклад в изучение досократиков... Я встряхнулся, отгоняя прочь эти
мысли. Если вы разменяли полтинник, но зеваки при встрече с вами на улице не
срывают с головы шляпы, вы трудились на работодателя, имя которому -
забвение. Фелерстоун как-то прошелся по моему поводу: мол, единственное, что
я могу привнести нового в мою профессию, это расписать задницу гиппопотама
фрагментами досократиков. Пожалуй, если я переживу сегодняшний день, я
возьму на прокат гиппопотама и отправлю его Фелерстоуну - предварительно и
впрямь разукрасив.
До двери оставался один шаг. Отсюда было видно, что в здании - ни одной
живой души. В окне маячила типичная офисная обстановка, только вот служащих
в офисе не было. Я подергал дверь. Закрыто. Звонка нет. Я постучал. Никто не
попытался пристрелить меня. Я просто не знал, что делать.
Бывшему философу, столь отягощенному излишком калорий, что он ума не
приложит, куда их девать, через эту дверь было явно не пройти. Я уж
подумывал, не протаранить ли фасад дома на машине, когда, глянув за угол,
вдруг увидел дорожку, а в конце ее - железную лестницу, упиравшуюся в
открытую дверь.
Я вытащил пистолет - пусть подышит свежим воздухом; так по крайней
мере, если я по ошибке попал не туда, никто не станет надо мной смеяться.
Делая один-два осторожных шага, я замирал и ждал, что же будет дальше.
Дальше был темный коридор, по которому я пробирался целую вечность, прежде
чем услышать голоса. Передо мной открывалось какое-то помещение вроде
склада, в центре на потолке был прикреплен блок, с которого свисала цепь.
Продвигаясь скрытно, как бомбардировщик «Стелс» - кто бы ждал
подобного от толстячка философа, - я подполз ближе и, свесившись через
ограждение, стал изучать происходящее внизу.
Сверху мне был виден Юбер. Я не претендую на то, что кто бы то ни было
рукоплескал моему зрению, но сверху мне показалось: Юбер не в лучшей форме.
Раздетый, он висел на цепи, вздернутый за здоровую руку, лицо и волосы - в
крови. Юпп был похож на индюшку в витрине мясной лавки, хозяин которой
отличается легкой экстравагантностью.
Висеть так, должно быть, очень больно, однако Юппа, похоже, это
совершенно не трогало. Давясь кляпом во рту, он сосредоточенно смотрел в
одну точку, и взгляд его не обещал ничего хорошего для похитителей:
«Дайте только мне обрести почву под ногами и собрать свои члены - мало
вам не покажется...» Взгляд Юбера был неотрывно устремлен на двух
типов внизу, стоявших ко мне спиной: всем было не до того, чтобы приметить
меня. Честно говоря, Юпп был намного спокойней меня: я страшно волновался.
Поздравляю
Я нашел Юппа. Это я, который с трудом может найти зубную пасту в
ванной. По сравнению с этим достижением меркла вся моя жизнь. Смущенный
своим успехом, я отступил в тень: надо было подумать, что делать дальше.
Послышались еще чьи-то шаги. При этих звуках мне показалось, что у меня
сейчас сердце оборвется от страха, но я подбодрил себя мыслью, что как бы то
ни было, но если даже я встречу здесь смерть, про меня можно будет сказать
«пал смертью храбрых».
- Вытащите кляп, - приказал голос. - Привет, Юбер!
- Привет, Эрик.
- Мы тут заняты одним расследованием...
- Да что ты? И давно ты работаешь в полиции? - Юбер говорил столь тихо,
что я едва мог разобрать его слова: то ли он совсем ослабел от боли, то ли
хотел подманить недругов поближе - тогда их можно будет укусить?
- Забочусь, понимаешь ли, о чужих нуждах. И ты тут можешь здорово нам
помочь. Рассказать про Тьерри. И про деньги. Но сперва ответь: тебе очень
больно?
- С болью я пока что умею справляться, - огрызнулся Юпп (по крайней
мере хотел огрызнуться). - Ты да эти недоумки - вы и пяти минут не выдержали
бы в моей шкуре.
- Послушай, - начал Эрик унылым голосом специалиста по статистике,
объясняющего, что такое округление до нуля, - мы, конечно, знаем, что ты не
щенок, а просто матерый рецидивистище, любишь покуражиться и все такое. Но
ты кокнул Тьерри, ты знаешь, где хранятся твои денежки, и, может статься, ты
даже знаешь, куда затьеррил - в смысле, затырил - свои денежки Тьерри. Ты
будешь висеть здесь, пока все нам не расскажешь. Ну так, может, не будем
тянуть зря волынку?
Я на мгновение высунул голову, чтобы глянуть, что там у них происходит.
Эрик произвел на меня сильное впечатление. Такие, как он, любят
фотографироваться на фоне братских могил - на память. Достаточно бросить на
него беглый взгляд, чтобы побледнеть. Совсем не тот человек, которого
ожидаешь увидеть в доме, осененном ветвью оливы.
Что делать дальше
Я изучал цепь, на которой подвесили моего приятеля, и прикидывал, что
же теперь де