андиров штурмовых групп: в январском нападении на литовское телевидение, когда не было организованной обороны, группа "Альфа" потеряла одного человека убитым и двенадцать ранеными, а сейчас им противостояло несколько тысяч стволов и десятки тысяч мужчин, вооруженных арматурой, камнями и бутылками с бензином, притом, что многие из оборонявшихся прошли войну в Афганистане. К вечеру в здании уже не было той неразберихи, какая царила здесь утром и днем. На этажах была выставлена охрана из вооруженной милиции, по направлениям возможной атаки были выдвинуты десантники и милиционеры, вооруженные автоматами; омоновцы были в серебристых бронежилетах из ткани СВМ, кое-кто из них надел пятнистые защитные маски с прорезями для глаз. Позже у здания появилась дорожная и строительная техника, из толпы через мегафон вызвали крановщиков, на глазах стали расти заграждения из бетонных плит и опор, тяжелые, груженные плитами грузовики застыли поперек основных проездов. Люди напряженно работали, наращивая баррикады. Поднявшись в последний раз, Ключников снова увидел Аню: вместе с долговязым иностранцем она тащила железную трубу. На ходу они оживленно переговаривались по-английски и никого не замечали, увлеченные разговором. Они прошли мимо; стоя в стороне, он смотрел вслед - прошли, исчезли - затерялись в толпе, которая плескалась вокруг и затапливала площадь. Обстановка вокруг здания напоминала огромный пикник: горели костры, звенели гитары, повсюду слышались веселые голоса и смех, как будто предстояло не сражение, а общее гуляние, и не знай кто-нибудь, что происходит, можно было решить, что люди собрались, чтобы поразвлечься и сообща провести время. Поздним вечером стал накрапывать дождь, кое-кто раскрыл зонтики, но многие не обращали внимания, и дождь то стихал, то застенчиво кропил людей, освещенную ярко гранитную набережную и черную реку, в которой отражались огни. Глядя на массу людей, трудно было поверить, что это те самые люди, которые изо дня в день теснятся в транспорте, изнывают в очередях, переругиваются в магазинах и конторах, судачат о ближних, недолюбливают друг друга, завидуют, огорчаются чужим удачам и успехам... Да, это были те самые грешные люди, задавленные, замордованные режимом, очумевшие от него, уставшие от нищеты, в которую их ввергли слепые поводыри и лживые пророки. Сейчас это были другие люди - гордые, независимые, веселые граждане, отстаивающие свободу. Они были так открыты, так преданны друг другу, так любили всех вокруг, кто пришел сюда, что и понятно было, какие они на самом деле, когда живут свободно. 19 Около половины одиннадцатого динамики, развешанные на здании, объявили о танках, которые депутатам удалось привести для обороны. Толпа с ликованием встретила новость, потом услышала гул моторов, вскипела от счастья и разразилась овацией. Танки поставили на главных направлениях, где могла прорваться техника. Ночью дождь усилился, однако строительные работы продолжались, тысячи людей через всю площадь передавали из рук в руки тесаный торцовый камень и укладывали в редут. Под утро Першин поднялся наверх и не поверил глазам: люди стояли локоть к локтю под дождем и живыми цепями закрывали доступ к зданию; он едва не прослезился, трудно было поверить, что шумная и пестрая московская толпа за одну ночь превратилась в народ. Это было зрелище! Ночь меркла; с востока, от Садового кольца неслышно полз сырой рассвет, оттесняя сумерки за реку, в Дорогомилово и дальше, к Филям и к Поклонной горе. Из мглы медленно проступал мокрый город, открылось широкое пасмурное пространство, разрезанное излучиной реки, в которой отражалось хмурое небо. Под дождем мокли набережные, мосты, парки, уходящие вдаль улицы и крыши, крыши, теснящиеся поодаль, множество окон, которые, насколько хватало глаз, выстилали пространство. Похоже, вся Москва, затаив дыхание, смотрела, как цепи людей под дождем закрывают доступ к зданию. От картины веяло библейским величием, Першин подумал, что сейчас он свидетель истории. На глазах рухнул страх, в котором жил народ, вместе со страхом рушилась эпоха. С раннего утра к зданию по-прежнему сходились люди, к полудню на площади перед домом и на прилегающих улицах яблоку негде было упасть. Поднявшись на крышу, Першин увидел море людей и разрешил, меняя друг друга, побывать на крыше всему отряду: они держали позиции под землей и не знали, что происходит на поверхности; Першин хотел, чтобы каждый в отряде почувствовал себя частью этой площади. Несколько часов кипел митинг, позже обстановка на площади напоминала праздничное гуляние. Толпа кружила среди троллейбусов, перекрывших соседний мост, текла от баррикады к баррикаде, разглядывая стоящие по углам танки, на которых тучами сидели дети; на каждом шагу туристы фотографировались на фоне баррикад и танков, сноровистые операторы из многих стран наводили камеры на русскую революцию. Между тем здесь происходило нечто, о чем в толпе никто не подозревал: командиры специальных штурмовых групп госбезопасности прибыли на рекогносцировку. Они выехали с Лубянки на микроавтобусе и покружили изрядно по городу, чтобы удостовериться, что за ними нет слежки. Но они не знали, что охрана на набережной оповещена и их ждут. Оставив "рафик" в квартале от здания, офицеры парами направились на заполненную людьми площадь. В многолюдной сутолоке никому, казалось, нет до них дела, и они добросовестно обошли здание и окрестности, усердно осмотрели подступы, чтобы определить уязвимые места и наметить направление атаки. Все пары исправно работали на местности, не подозревая, что за ними наблюдают и каждый их шаг находится под контролем. Вокруг здания поперек дорог дыбились баррикады, ощетинившиеся досками, трубами и прутьями, издали каждая баррикада напоминала дикобраза с растопыренными иглами. Конечно, для специальных машин разграждения, тяжелой боевой техники и профессионалов из штурмовых групп это была символическая преграда, но тысячи, десятки тысяч людей - над этим стоило призадуматься. Мужчины были разбиты на взводы, роты и батальоны, вооружены арматурой, камнями и бутылками с горючим, отряды самообороны должны были пропустить атакующих за первую линию заграждений, потом окружить плотной массой, сковать и блокировать. Внутри здания атакующих поджидали милиция и десантники, вооруженные автоматическим оружием, а штурмовать снизу, из-под земли командос опоздали: подходы были заминированы и охранялись, об этом группы "Альфа", "Зенит" и "Каскад" узнали загодя. Понятно было, что, выполняя задание, многие из них обрекали себя на верную гибель. Зачем? Ради чего? Все понимали, что они лишь растягивают агонию режима. Разумеется, они имели доступ к кормушке, режим подкармливал их, но по здравом размышлении, командиры групп решили, что риск не оправдан и затея того не стоит. Не говоря уже о том, что они должны были решиться на большую кровь, на проклятие, на неизбежную гражданскую войну и на вечный позор. Но больше всего их поразила странная особенность: в людях полностью отсутствовал страх. Весело и резво прибывал народ - густой поток шел от метро со стороны Пресни, из Дорогомилово - по мосту с другого берега реки, толпы поспешали из Конюшков, торопливо катились по Девятинскому переулку, выходящему на Садовое кольцо, а по проспекту, скандируя лозунги, двигались из центра большие колонны под трехцветными флагами России. Все эти дни альбиносы не объявлялись. Можно было подумать, что они затаились и выжидают, чем кончится переворот. Видно, объявленный порядок их устраивал, и удайся затея, они могли угомониться. Отсыпаться Ключников поехал в общежитие. Буров сразу объявил переворот еврейским заговором, правда, тех, кто противостоял перевороту, он определил в сионисты. И выходило, что податься некуда: евреи не оставили выбора. - Ты пойми, это только им выгодно, только им! - талдычил Буров, как заклинание, руки его беспокойно гнули расческу, наконец, он сломал ее и принялся нервно грызть ногти. - Только им это на руку! - Заткнись, я спать хочу! - окоротил его Ключников. - Спать, спать... - с тоской упрекнул его Буров. - Россию проспали! ...едва наступила ясность, и Москва, ликуя, стала избавляться от коммунизма, альбиносы возобновили боевые действия. Першин спустил под землю весь отряд. Поиски шли день и ночь. Машины с приборами объезжали дворы, улицы и переулки. Чаще всего они использовали сейсмическую станцию "Талгар" и ультразвуковые излучатели, в сложных условиях пользовались акустической установкой "Гроза" и мощным немецким определителем электромагнитной эмиссии, однако данные нужно было расшифровывать на специальных приборах в лаборатории, и результаты запаздывали. Отряд круглые сутки прочесывал подвалы, старинные галереи, бомбоубежища, старые торговые склады, каких немало отыскалось в центре, заброшенные горные выработки, оставшиеся от строительства метро. Почти все подземелья были связаны воедино, образуя запутанную сеть, или, как говорили специалисты - систему. Узкие лазы, подкопы и лестницы альбиносов соединяли подземелья между собой, выходили в метро, в служебные бункеры разных ведомств, в технические коллекторы и в секретные тоннели, проложенные под городом и ведущие за его пределы. Свои ходы альбиносы умело врезали в чужие сооружения, искусно маскируя входные отверстия, так что обнаружить их можно было с трудом. Постепенно круг поисков сужался. Двигаясь от окраины к центру, отряд устраивал под землей засады, перехватывал альбиносов по одиночке и группами, находил тайные ходы сообщений, однако их укрытия отыскать не удавалось: те из альбиносов, кто не смог оторваться, отстреливались до последнего и кончали с собой. ...весь день отряд рыскал под землей в том месте, где над Солянкой и Яузой высилась гора. Старые осыпавшиеся ходы соединяли древние соляные погреба, в которых теперь размещались подземные гаражи и склады, с подвалами Ивановского монастыря. Отсюда ползком или согнувшись в три погибели можно было пробраться в подвалы ночлежек на Хитровке, те, в свою очередь, были связаны с идущими из Старых Серебреников ходами; там, на задворках неказистых приземистых домов, можно было найти земляные норы, подкопы и выложенные кирпичом галереи, ведущие вглубь горы. Выше по склону, в парке стояли корпуса физико-химического института, подземные лаборатории которого были упрятаны глубоко под землю и имели свою сеть бетонированных ходов и коридоров. На другом берегу, в Заяузье, у Котельников начинался раскидистый Таганский холм. Обращенная к Яузе сторона именовалась Швивой горкой, которую московское просторечие переиначило во Вшивую горку, склон круто поднимался в Гончары, где на большой глубине располагались огромные тайные бункеры, соединенные с метро и с поверхностью в ближних и дальних окрестностях. Уходя от преследования, альбиносы разбивались на мелкие группы или рассыпались поодиночке в бесчисленных лазах и ходах; выйдя из боя, они пробирались в места сбора, известные им одним; до сих пор непонятно было, где находятся их базы. Отряд прочесывал подземелья на берегах Яузы. Бирс и Ключников работали в паре: обнаружив противника, они преследовали его, пока не загоняли в тупик, откуда не было выхода. Но взять пленного не удалось пока никому: в безвыходном положении альбиносы убивали себя. Першин приказал сделать засаду. Бирс и Ключников отыскали прокоп, соединяющий кирпичную галерею в Старых Серебряниках с тоннелем метро, идущим под Яузой из Китай-города на Таганку, и залегли у развилки, где ход раздваивался. Это было мучительное задание. Погасив фонари, они лежали на сырой земле - без движений, тая дыхание, и только фосфоресцирующие стрелки час за часом отмеряли время в кромешной темноте. Да еще отдаленный гул и тряска от проходящих вдали поездов докатывались глухо из нутра горы через равные промежутки времени. Они лежали, изнывая от скуки - ни поесть, ни зажечь фонарь или спичку; даже перекинуться словом было нельзя: окажись поблизости альбинос, их обнаружили бы в тот же миг. И все же им повезло. Спустя несколько часов они услышали шорох - где-то, неизвестно где, из тишины прорезался посторонний звук. Неуловимый вначале, он стал яснеть и определился вскоре: то был звук шагов. Бирс и Ключников напряглись, обратившись в слух. Неизвестный двигался от тоннеля метро и был настороже: делал несколько шагов, замирал, выжидая, потом снова шагал и останавливался. Иногда он зажигал фонарь, чтобы осмотреться, дальний размытый свет падал из-за поворота; каждый из разведчиков видел тогда, как блестят в сумраке глаза напарника. Они не знали, что их ждет и не думали об этом: все мысли были направлены на то, чтобы не прозевать момент. Незнакомец крался так чутко и так осторожно, что четче и осторожней, казалось, нельзя: шаг, еще шаг, еще один, остановка - полное беззвучие, немота. Он приближался. Они лежали, напрягая внимание, стараясь ничем не выдать себя. Незнакомец не дошел до поворота несколько шагов и застыл, прислушиваясь. Стоять в полный рост здесь не удавалось, надо было изрядно пригнуться, и пока незнакомец выжидал, они слышали слабые, едва заметные звуки; шорохи, шуршание одежды, дыхание выдавали в темноте чужое присутствие. Прежде чем повернуть, он посветил перед собой, но едва он завел горящий фонарь за угол, Ключников стремительно метнулся вперед, в ноги, подсек и опрокинул человека, вцепившись в него мертвой хваткой. Свои действия разведчики подолгу отрабатывали в зале, даже строили из матов норы и лазы, чтобы научиться действовать в тесноте: каждому следовало точно знать свой маневр. И они тренировались до седьмого пота, пока не научились все делать без ошибок. Включив фонарь, Бирс стремительно преодолел живой завал из двух тел и отрезал незнакомцу путь к отступлению. Антон захватил его руки, пытаясь надеть наручники, но противник попался им очень сильный, скрутить его стоило большого труда: уже в наручниках, он продолжал бороться и пытался встать. Они бросили его на спину и прижали, наведя в упор фонари. Незнакомец слепо щурился на ярком свету. Бирс глянул и обомлел: на земле лежал Хартман. И Ключников, приглядевшись, понял, что знает этого человека: то был долговязый американец, с которым Аня строила баррикаду. - Стэн?! - очумело воскликнул Бирс. - Вы с ума сошли! Как вы здесь оказались?! - Может, вы снимите с меня наручники? - хмуро предложил Хартман. Ключников отомкнул замки, Хартман лежа на спине пальцами растирал запястья. - Мы вполне могли вас угробить, - с досадой признался Бирс. - Это было бы большой ошибкой с вашей стороны, - Хартман тяжело поднялся на ноги. - Скажи, что ему повезло, - произнес Ключников, а Бирс перевел. - Большое спасибо, господа, - сердечно поблагодарил их Хартман. Он сделал как раз то, против чего его предостерегал Першин: пустился на поиски в одиночку. Со слов Бирса он знал, где Джуди исчезла, на такси подъехал к дому Бирса и спустился в подвал. Перед этим ему пришлось затратить немало усилий, чтобы избавиться от слежки. За ним присматривали, но в первые после путча дни, когда толпа осадила штаб-квартиру госбезопасности на Лубянке, секретные службы затаились и работали вяло; Хартману удалось уйти от наблюдения. Спустившись в подвал, он стал пробираться в сторону центра. Из подвала Хартман проник в тепловой коллектор под Большими Каменщиками, потом используя вентиляционные колодцы и заброшенные тюремные галереи, приблизился к Таганской площади. По пути ему попадались полуразрушенные непонятные ходы, своды которых в любой момент могли обрушиться и похоронить смельчака. Посвечивая фонарем, Бирс следил за его рассказом по карте, делая отметки карандашом. Таганская площадь под землей напоминала слоеный пирог: помимо станций, переходов и тоннелей метро под площадью и в ее окрестностях вниз, горизонт за горизонтом, уходили бункеры связи и управления. Холмы удобны для подземного строительства, по этой причине почти все московские холмы широко использовались под тайные сооружения; Таганский холм не был исключением. Не выходя на поверхность, Хартман обогнул бункер глубокого заложения в Гончарах и оказался в Котельниках. Швивая гора позади небоскреба тоже изрядно была застроена изнутри, Хартман нашел выход в тоннель метро, прошел под Яузой и свернул в сторону Старых Серебряников, где углубился в лабиринт лазов и ходов. Так он попал в Подкопаево, где еще в древности люди брали в карьере глину, и здесь Хартман нарвался на засаду. В это поистине нельзя было поверить. Бирс долго не мог отделаться от ощущения странной игры, в которую он ненароком угодил. В то, что произошло, верилось с трудом. И как причудлива судьба, если сводит тебя с человеком, которого ты встречал когда-то - далеко и давно, в прошлой жизни, на другом конце земли. И не просто сводит, но - где?! "Спятить можно!" - подумал Бирс, оглушенный несуразностью происходящего. Разумеется, Хартман поступил безрассудно. Бирс и Ключников обсудили события и решили, что это настоящее безрассудство. И все же они отдали ему должное: решиться на такое мог только очень смелый человек. Спускаться сюда, в преисподнюю - в чужой стране, без оружия, без специального снаряжения, даже без бронежилета, зная наверняка - случись что, никто не поможет, для этого и впрямь следовало быть отчаянным храбрецом, но и сумасшедшим вполне. Бирс не удержался и сказал американцу, что они с напарником думают по этому поводу. - У меня не было другого выхода. Я обещал родителям Джуди сделать все, что смогу, - объяснил Хартман, а Бирсу его слова показались обидными. - Мы делаем все, что можем, - вернул он подачу Хартману. Понятно было, что Хартман - один из тех богатых американцев, которые мотаются по всему свету в поисках острых ощущений и готовы платить большие деньги, чтобы подвергаться опасности и переживать риск; именно этого не хватало им для полноты существования, все прочее они имели. Вероятно, по этой причине Хартман сделался глубоководным ныряльщиком и устраивал себе сафари в Африке. И все же его затея выглядела чистым безумием. - Он, видно, не понимает, чем это грозит, - предположил Ключников. - Все он понимает, - возразил Бирс, немало удивив напарника. Антон знал, что для Хартмана существует кое-что поважнее благоразумия: тщеславие! Оно жгло его и не давало покоя. Неукротимое честолюбие гнало этих людей вперед в поисках удачи. Хартман мог быть только победителем, ему всегда надо было стать первым, добиться своего, доказать, опередить других и утвердиться. И тут уж ничего нельзя было поделать, ничего не имело значения: ни смертельный риск, никакая цена и плата. Это была та сила, которая спокон веку вела этих людей в дальние края, создала их страну и сделала ее великой. Взяв Хартмана, Бирс и Ключников не знали, как быть. Он был обузой - безоружный, не знающий маневра человек, которого на каждом шагу надо было опекать, да еще к тому же все объяснять по-английски. - Ну и подарок! - сокрушался Ключников, представив отчетливо, что их ждет. Вероятно, понимал это и сам Хартман, потому что держался на редкость смиренно и кротко. Для разведки это была обуза - обуза, обуза! - камень на шею, тяжкие вериги, но выхода они не видели: отпустить его, значило обречь на верную гибель. Для них и так оставалось загадкой, как он уцелел до сих пор. Разведчикам, однако, не пришлось долго ломать голову: они услышали отдаленные выстрелы, погасили фонари и залегли. - Вы должны лежать, вести себя тихо и держаться меня, - шепотом приказал Бирс в темноте. - Есть, сэр! - ответил Хартман, как настоящий солдат. Бой катился стороной и дробился на части в подкопах, ходах и лазах: альбиносы рассыпались в надежде уйти от преследования. Засада из трех затаившихся в темноте человек ждала своего часа. Вскоре они услышали шаги: кто-то крался подкопом. Едва человек достиг развилки, Бирс и Ключников включили фонари, следом за ними включил свой фонарь и Хартман. Они увидели молодого альбиноса, юношу, почти мальчика, в руке он держал пистолет; от испуга глаза у юнца расширились и полыхали на бледном лице, как яркие фары. Он успел выстрелить, фонарь в руке Хартмана разлетелся вдребезги, Ключников бросился вперед, вывернул стрелку руку и подмял его под себя. Они разоружили альбиноса, Бирс с помощью наручников приковал пленника к руке Хартмана. - Это вам боевое задание, - объяснил он американцу. - Ведите его, иначе он нам руки свяжет. - Я понял, - кивнул Хартман, и хотя было видно, что задание ему не по нраву, он, однако, согласился без лишних слов, чтобы принести хоть какую-то пользу. Как все альбиносы, мальчишка был похож на моль: блеклое мучнистое лицо, белесые волосы, болезненно-белая кожа... Лишь глаза с красными зрачками светились на неподвижном, похожем на маску лице. - Покажешь нам бункер? - обратился к нему Ключников без всякой надежды на ответ. Альбинос и впрямь не ответил, разведчики посовещались и стали пробираться в Хохлы и Старые сады, где отряд с утра прочесывал запутанные ходы Ивановской горки. - Будьте бдительны, неизвестно, что у него на уме, - предостерег Бирс Хартмана. - Я понял, - кивнул Стэн. - Кто он? - ровным бесстрастным голосом неожиданно спросил альбинос, разведчики от удивления переглянулись: неужели заговорит?! - Американец, - Бирс глянул на мальчишку с интересом. - Шпион? - Почему обязательно шпион? Обычный человек. - Этого не может быть. Они все враги. - С чего ты взял? - спросил Ключников. - Я знаю. Они капиталисты. - Что он говорит? - поинтересовался Хартман. - Что вы - капиталист. - Что ж, он, пожалуй, прав, - согласился американец. - Смотри-ка - прорезался! - удивленно покачал головой Ключников. - Может, выведешь нас к бункеру? - Выведу, - внезапно согласился юнец, и это было так неожиданно, что разведчики уставились на него с недоверием. - А не врешь? - спросил Ключников. - Не вру, - ответил мальчишка и, пригнувшись, двинулся в темноту, вытянув назад руку, которая была скована с рукой Хартмана. - Мы с ним, как альпинисты в связке, - заметил на ходу Хартман. - Он считает вас врагом, - остудил его Бирс. - Почему? - Вы - американец. - Этого достаточно? - Для него - да. - Странно... Никогда бы не подумал... - Они все такие. Милые людишки. Это они украли Джуди. - А ему нельзя объяснить, что это ужасно? - Нельзя. Он не поймет. - Может, попробовать? - Уже пробовали. Бесполезно. - Что ему надо? - спросил Ключников, имея в виду американца. - Хочет их перевоспитать. Не верит, что это невозможно. - Спроси: а его самого можно было убедить не лезть сюда? Бирс перевел, Хартман выслушал и покладисто сказал: - Я понял, извините. Альбинос вывел их в тоннель метро, они гуськом шли по узкой обочине. Бирс заметил шахтный телефон и решил позвонить в диспетчерскую, которую Першин использовал для связи: через диспетчера шли приказы нарядам и донесения от них. Антон открыл дверцу металлического кожуха и снял трубку, когда показался поезд: горящие фары, как яростные глаза смотрели издали в круглое вытянутое чрево тоннеля. Ключников показал американцу, как стать, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от колеи. Поезд приближался с устрашающим грохотом. Впереди летел ураганный ветер, подгоняемый безжалостным настырным конвоиром. Гул и слепящий свет до отказа заполнили тесное замкнутое пространство, поезд с неумолимой предназначенностью накатывался, громыхая, и любую живую душу могла взять оторопь: казалось, деться некуда и спасения нет. Все замерли, прижавшись к ребрам тюбинга, как вдруг пленник с диким воплем резко рванулся в сторону, как бы в нестерпимом желании освободиться и убежать. По естественной причине связанный с ним намертво Хартман дернулся следом, и всем вдруг с ослепительной ясностью стало понятно, что пленник летит под поезд и тащит Хартмана за собой; спина американца уже оторвалась от тюбинга, длинное тело повисло в пустоте над обочиной. Лишь миг длилось оцепенение. Ключников был начеку, мгновенно вцепился в американца и удержал, остановил падение. Непонятно было, сколько это длилось - секунды или вечность. Пленник изо всех сил неудержимо рвался к рельсам, точно старался достигнуть самого желанного для себя - рвался и тянул Хартмана за собой. Трудно было предположить такую силу в мальчишке. Скорее всего, решившись, он на мгновение собрал все, что мог, всю силу и вложил в одно последнее движение. Конечно, Хартман не удержал бы его один, оба были обречены. К счастью, Бирс и Ключников пришли американцу на помощь, но стащить пленника с колеи не хватило времени: поезд налетел, ударил несчастного и отбросил на обочину. Вагоны, громыхая, проскакивали мимо, внезапно стало оглушительно пусто и тихо: последний вагон со свистом улетел в даль, оставив за собой пустоту и беззвучие; все трое почувствовали себя в безвоздушном пространстве. Было похоже, они побывали в молотилке. Ошеломленные, они медленно приходили в себя, словно после жестокой трепки, и вяло, сонливо двигались, приводя одежду в порядок. Справившись с оцепенением, они неожиданно обнаружили, что залиты кровью. Хартман одной рукой вытирал лицо и недоумевая разглядывал окровавленную ладонь: рану он не находил, а догадаться, что это чужая кровь, не умел. Несчастный альбинос лежал рядом на обочине, неестественно мятый, будто и не человек вовсе, а тряпичная кукла: схваченная стальным браслетом рука висела изогнуто, как сломанная ветка. Мальчишка был мертв. Страшный удар убил его на месте. И теперь Хартман был прикован к мертвецу, который не отпускал его ни на шаг. - Спроси у него, можно ли им что-нибудь объяснить? - предложил Ключников, но Бирс не стал переводить. Он расстегнул наручники, американец не обратил внимания; было заметно, как он бледен и как растерян. - Он хотел меня убить? - скованно спросил Хартман после некоторого молчания. - Хотел, - кивнул Бирс. - Зачем? - Он считал вас врагом. - Но... такой ценой? - искренне недоумевал Хартман, стараясь уразуметь непостижимую для него загадку. Где было ему, американцу, понять фанатизм этой неистовой веры? И как мог он, рожденный и выросший вдали, осилить умом людоедскую суть этой идеи? Идеи, которая требовала от человека все во имя своя, даже жизнь. - Значит, если б не я, он остался бы жив? - спросил Хартман. Вывод американца едва не сразил Антона наповал. "Мать честная! - подумал Бирс. - Вот чем мы отличаемся от них. Вот в чем мы не сойдемся никогда. Любой из нас проклянет врага. Любой из нас крыл бы убийцу последними словами. Этот винит себя. И в чем?! В чем?!" Это тем более выглядело странно, что Бирс помнил другого Хартмана: самоуверенного, если не сказать - самодовольного, неизменно стремящегося к первенству. Неужто это был тот самый Хартман? Не ведающий сомнений Хартман-победитель, которого он знал? И неужели таким он был только там, у себя, в Америке, а здесь, на этой земле он вдруг задумался о душе? 20 По шахтному телефону Бирс из тоннеля позвонил диспетчеру, известил его, где они оставят тело убитого. Он не стал докладывать о Хартмане, все равно того некуда было деть, приходилось брать с собой; диспетчер передал приказ командира: не выходя на поверхность, двигаться в сторону Чертолья, проверить по пути коммуникации и ходы сообщений. Не доходя до станции "Китай-город" они свернули в Кулишки, откуда подвалами пробрались в Никитники. Здесь повсюду, вплоть до Ильинки, на многих уровнях под землей располагались хорошо оборудованные и обустроенные убежища коммунистической партии, связанные тоннелями с Кремлем и Лубянкой, однако разведчики направились в другую сторону. Глубокие, нескончаемые склады старинных торговых подворий на Варварке и в Рыбном ряду напоминали подземный город: в двух уровнях, одна под другой, тянулись длинные галереи с каменными сводами и высокими арками, от которых в стороны уходили двухэтажные переулки. Приходилось быть начеку. Бирс и Ключников настороженно озирались, освещая сильными фонарями бесконечные аркады, проемы, каменные столбы и колонны. Пахло сыростью, гнилью, луч фонаря то и дело выхватывал из темноты горы мусора. - Здесь мог получиться прекрасный торговый центр, - заметил на ходу Хартман. - Туристы обожают такие места. Антон перевел его слова Ключникову. - Кто о чем, а вшивый о бане, - усмехнулся Сергей. - Ты напрасно. Он бы живо навел здесь порядок, - возразил Антон, зная твердо: уж кто-кто, а Хартман наверняка превратил бы это место в рай для туристов. В Зарядье разведчики обошли стороной расположенный под гостиницей гигантский бункер глубокого заложения. По сведениям, которые Першин оценивал как недостоверные слухи, посредством транспортного тоннеля бункер сообщался с расположенным неподалеку от Можайска подземным штабным центром военно-морского флота. Из Зарядья давний полузасыпанный ход вел к церкви Покрова "что на рву", можно было попытаться проникнуть в церковный подвал, откуда другой ход вел в Кремль, но разведчики решили, что риск слишком велик: ход в любой момент мог обвалиться. Кирпичная галерея привела их в обширные склады под верхними торговыми рядами. Здесь разведчики с немалым трудом нашли коридор, соединяющий подземную систему с тоннелем, идущим от Старой площади в Кремль. В подземельях Кремля ничего не стоило заблудиться. Современные секретные объекты опускались, похоже, к центру земного шара, во всяком случае, чтобы добраться вниз, следовало горизонт за горизонтом преодолеть не одну сотню метров глубокой шахты. Бетонные штреки, тоннели и коридоры во всех направлениях прорезали подземное пространство, задевая старинные ходы и погреба, вспарывая древние арсеналы, тайники и колодцы. Изрядно проплутав, разведчики у основания Боровицкого холма выбрались к подземному руслу Неглинки, откуда рукой подать было до Чертолья. Ведя поиск, отряд от Земляного города или Скородома, ограниченного Садовым кольцом, постепенно приблизился к Бульварному кольцу. Пройдя под землей Охотный ряд, Воздвиженку, Арбат и Остожье, они вышли к исходным рубежам: теперь поиски следовало вести между Знаменкой и Пречистинским бульваром, с третьей стороны текла Москва-река. Это было странное место, дурная слава которого тянулась с незапамятных времен. Московская молва спокон веку нарекла его Чертольем и связала с темными силами: немногие люди осмеливались здесь жить, случайные прохожие испытывали смутное беспокойство. Убравшись отсюда, человек испытывал заметное облегчение, словно душу отпустили на покаяние. Преследуя противника, отряд оказался в старом Ваганькове под прекрасным и знаменитым домом, который стоит здесь с восемнадцатого века. Прежде на этом месте располагалась усадьбы царя Ивана IV, который помимо того, что имел грозный нрав, был крупнейшим магом, чернокнижником и чародеем. Еще раньше на холме стоял дворец его прапрабабки, великой княгини московской Софьи. В старом Ваганькове, названном так по той причине, что первыми здесь поселились шуты и скоморохи - ваганты, вниз на немыслимую глубину уходит гигантский белокаменный колодец, от которого в разные стороны расходятся коридоры; весь ваганьковский холм прорезают древние кирпичные галереи. Спустившись под холм, отряд вышел в подземелья Ленивки и Лебяжьего переулка, откуда старые, выложенные растрескавшимся белым известняком ходы направлялись к упрятанным под землю Неглинке и кремлевским погребам, и в другую сторону, к бассейну, где стоял прежде храм Христа Спасителя, а еще раньше - женский Алексеевский монастырь. Чертолье было изрезано внизу на разных уровнях, с каждым днем отряд спускался все ниже. В темноте Бирс и Ключников, задыхаясь, ползли по узкому земляному лазу. Они не зажигали фонарей, чтобы не превратиться в мишени, и ползли в кромешной черноте, как кроты; иногда сверху падали комья глины и осыпался песок, они замирали с опаской, страшась обвала; пережидая, лежали ничком, уткнувшись носами в землю. Хартману они приказали держаться сзади, но он то и дело приближался, норовя оказаться рядом; им приходилось орать на него, чтобы он отполз в безопасное место. Здесь полным-полно было таких лазов, нор, ходов, отрытых повсюду на большой глубине. Пройти их стоило большого труда. Иногда из темноты раздавался выстрел или автоматная очередь. Если бы не бронежилеты и шлемы из титановых пластинок, их давно уже перебили бы. Часто случались обвалы: порода внезапно рушилась, продвижение замедлялось, пока саперными лопатками откапывали проход. Им казалось, они здесь давно. Мокрые от пота, надсадно дыша, они час за часом продвигались под землей все дальше и дальше, принимая иногда бой: огонь вели на поражение, зная, что пленных не будет, поливали очередями невидимую в темноте цель. Если быстро подавить сопротивление не удавалось, Першин давал команду, и сопло ранцевого огнемета выплевывало огненную струю, которая яркой дугой прорезала темень. К ночи отряд выбрался к штреку с бетонным покрытием. Отсюда отходили боковые коридоры, которые, в свою очередь, делились, образуя лабиринт. Дорогу часто преграждали стальные двери, задраенные наглухо на винтовые запоры; каждую дверь приходилось открывать с помощью взрывчатки. От непрерывной стрельбы замкнутое пространство заполнили пороховые газы, копоть и цементная пыль - дышать было нечем. Частые выстрелы с особой силой гремели в сдавленной бетоном тесноте, пули с оглушительным звоном били по стенам, выбивая мелкую крошку, все оглохли, ушам было больно, и казалось, разламывается голова. Время от времени стрельба прекращалась, противник менял позицию, и отряд переходил на бег, чтобы не дать ему оторваться. Грязные, оглохшие, мокрые от пота, задыхающиеся, с камуфляжной краской и копотью на лицах, они тяжело бежали с автоматами наперевес, гул и грохот катились бетонными коридорами, грузный топот сотрясал стены, будто не люди бежали, а стадо буйволов. Отряд хорошо знал маневр. В опасных местах они короткими перебежками поочередно выдвигались вперед, подстраховывали друг друга, брали под прицел все уступы, углы, щели и отверстия, простреливаемые участки проходили по одному, выставив охранение, и стоило заметить что-то - движение или тень, поливали огнем подозрительное место, а в помещение бросали гранату и врывались следом. Это был невероятный, зарывшийся в землю город, о котором никто ничего не знал. Десятки лет существовал он тайком от всех - за полвека он ничем не выдал себя, погребенный заживо в глубине земли. Тоннели и штреки вели в огромные машинные залы, электростанции, насосные, в казармы, в большие, похожие на вокзалы, склады, в сумрачные хранилища, уставленные металлическими баками. Бирс и Ключников подорвали герметичную дверь, сразу после взрыва прыгнули в клубы пыли и дыма, пробежали какие-то отсеки и застыли, напряженно озираясь и держа пальцы на спусковых крючках. Но было тихо, пусто, безлюдно, только пыль после взрыва медленно расходилась, заволакивая емкое помещение, похожее на ангар. Под округлым сводом вполнакала горели слабые лампочки, с расстоянием свет слабел, превращаясь в мутный полумрак. Вероятно, это была столовая: от стены к стене рядами тянулись столы. Бирс и Ключников разошлись в стороны и медленно, изготовив оружие, обходили зал вдоль стен. Пахло гарью, бетонным крошевом, зыбкая, неустойчивая тишина висела в задымленном пространстве. В углу послышалась слабая возня, из полумрака раздался выстрел. Ключников почувствовал сильный удар в грудь, который сшиб его с ног. К счастью, бронежилет выдержал, исподняя гидроподушка развела удар по поверхности и ослабила контузию. Это был выстрел, что называется, в упор: притаившись, стрелок целил в грудь, однако сорокаслойный дюпоновский кевлар, простеганный титановым кордом, выдержал пистолетную пулю, Ключников упал и лежал, оглушенный, чувствуя боль в груди. Едва прогремел выстрел, Бирс дал очередь на звук, прыгнул в сторону и пустил еще одну очередь. Ответных выстрелов не последовало. Бирс, выставив автомат, осторожно подкрался к тому месту, откуда стреляли. В углу, привалясь к стене, сидел альбинос. Автоматная очередь прошила его насквозь, и теперь он беззвучно истекал кровью. Глаза его были открыты, в них держалась тихая печаль и томление, безропотно, как усталый путник, уходил он из жизни. Альбинос сидел в луже крови, рядом с ним на полу лежал пистолет. Морщась от боли в груди, Ключников поднялся и тряхнул головой, приходя в себя после контузии. Увидев, что он поднялся, альбинос не поверил, глаза его удивленно расширились. - Нет, - убежденно покачал он головой. - Не может быть. Я попал в него. Ключников ногой отодвинул пистолет, чтобы стрелок не дотянулся. - Я попал в тебя, - сказал ему альбинос. - Попал, - подтвердил Ключников, потирая ладонью ушибленное место. Лужа крови под стрелком медленно растекалась, но он не замечал или не обращал внимания. - Я попал в него, - повторил он Бирсу капризно, словно тот не верил. - Попал, попал, успокойся, - оборвал его Бирс. - Скажи лучше, где бункер? - Не-е-т... - заикаясь, усмехнулся стрелок с легким злорадством. - Не скажу. - Ну и зря. Перебьем вас, что хорошего? - Не скажу, - повторил альбинос. - Не говори, - легко согласился Бирс. - Сами найдем. Он подозвал Хартмана, тот приблизился и остановился. Стрелок внимательно, не отрываясь, смотрел на них, переводил глаза с одного на другого, взгляд его твердел, становился пристальным и жестким. - Предатели! - неожиданно сказал он со злостью. - Все предали! Глаза его побелели, наполнились странным светом - то ли гнева, то ли ненависти. Ключников подумал, что альбинос похож на Бурова: такие же белесые волосы, такое же бледное лицо, но главное - те же белые горящие глаза, испепеляющий взгляд. Глядя на альбиноса, Хартман жалел его, как и прочих несчастных, обретающихся под землей. Не знающие жалости, непримиримые, оголтелые в своей несуразной вере, укоренившиеся в ненависти, обреченные навсегда на существование под землей, непоколебимые в злобном своем фанатизме, стоящие насмерть за нелепые химеры, они были сродни безумцам - что можно было им объяснить, до чего достучаться, как втолковать? Они были смертельно опасны, потому что не могли ни с кем ужиться, не могли смириться с чем-то иным, кроме своей веры, и всюду несли ненависть и кровь. И неужели только и оставалось, что уничтожить их, как чумных крыс? Неужели только так и можно было с ними - гнать, травить, жечь? Однако другого было не дано: стоило промедлить, они губили все, к чему прикасались. Пока Бирс, Ключников и Хартман стояли над умирающим, где-то в стороне, поодаль, за стенами послышались голоса. Они росли, превратились в ропот, в сбивчивый гомон и вдруг, как обвал, вырвались в крик. У Бирса, Ключникова и Хартмана мороз пошел по коже. Это был истошный крик многих людей, пронзительный многоголосый вопль - ужас, смертельный страх, отчаяние были в этом хоре, от которого волосы становились дыбом. Бирс и Ключников рванулись в узкую дверь, вышибли ее ногами, стремглав пронеслись по коридору и ворвались в тесное помещение, заполненное людьми; следом за разведчиками прибежал Хартман. Едва они появились, в мгновение стало тихо, толпа в сто или двести человек смотрела на них, не отрываясь. Ве