ельным жестом: все его - будет моим. Но в рамках имущества Дома скорби, вестимо! Я не мог не откликнуться на дружелюбие иначе, как только предложив ему для начала присесть хоть на край кровати, теша себя перспективами задушевной беседы. Я даже целился в знак благодарности лизнуть ему руку, украшенную золотым перстнем. В печатку перстня был впаян "крокидолит" - недорогой, но примечательный камень. Этот вид камня - серо-синий кварц с голубым отливом - еще называют "Соколиный глаз". Видимо Леня считал, что фамилия Соколов к тому обязывает и выписал себе из копей Австрии (около города Зальцбурга) такой камешек. Не отправляться же ему за камнем в ЮАР в район Приска. В других местах "Соколиный глаз" не водится. Но именно загадочная цветовая гамма - на изломе шелковистый блеск, а на плоскости фрагмента волнующая иризация - остановили мой собачий порыв. Леня, конечно, понял бы, что я разыгрываю комикс - издеваюсь над величием всей "святой процессии". И, не дай Бог, он подумал бы, что я издеваюсь над дружбой, над традициями отставных нахимовцев - питонов! Леня тоже что-то понял для себя особенное и решительно прервал обход. Он попросил меня прогуляться с ним вместе до его кабинета и там, в спокойной обстановке, без свидетелей, предаться некоторым воспоминаниям. А первому апостолу главный врач передал "маршальский жезл" и поручил продолжить обход, дабы насладиться полной мерой великого завоевания демократии - самостоятельностью. Какой смысл ему - профессионалу администратору, блестящему организатору больничного дела - разыгрывать роль великого психиатра, когда желающих на выполнение такой актерской задачи и без него в свите было столько, что хоть пруд пруди. Это было правильное административное и человеческое решение, и я, естественно, оценив "мудрость руководителя", в свою очередь перестал валять дурака. Накинув теплый больничный халат, изможденный пациент (в моем лице!) вместе с главным, не спеша, отправился по аллее внутреннего двора к двухэтажному административному корпусу, стоящему почти у самых ворот - у входа на территорию больницы. Персонал отдавал руководителю "честь" почти по военному, и этой "честью", практически бесплатно, мог пользоваться и я - ущербная личность, значащаяся так по официальным источникам - по медицинским документам. Леня всегда начинал строительную "революцию" на любом новом месте с переделки своего кабинета. Кстати, он правильно это делал: необходимо изгонять былых бесов из стен своего места обитания. Затем менялся состав "генерального штаба", а уж потом уделялось внимание отдельным родам войск - отделениям больницы. Все его прежние больницы в области и Ленинграде остались стоять "памятниками при жизни" своему творцу. Пусть ретивые простачки говорят, что "все остается людям", что дома возводят рабочие, а потому они принадлежат им. Но тот, кто что-нибудь в жизни свершал, работая на разрыв аорты, тот знает: не бывает безличных побед, безымянных памятников. У каждого объекта здравоохранения есть и конкретный творец, он - владетель посвящения, первопричина памяти, остающейся на земле и поселяющейся во вселенском информационном поле. Ясно, что Леонид жил именно таким куражом. Все же что-то стряслось за эти долгие годы с моим старым знакомым - переосмыслил он, видимо, многие былые ценности. Но боль сопереживания вдруг полоснула меня, словно острым тесаком, по сердцу: опыт рождает профессионализм, а он почему-то будил во мне настороженность и беспокойство. Что-то мало осязаемое приковывало мое врачебное внимание, хотелось сказать: "Не нравитесь вы мне, пациент, сегодня! Надо бы обследовать вас основательно". Какую-то, никому не заметную микросимптоматику, вычленяет из общей картины мозг опытного клинициста? Это может быть едва заметное поморщивание при посадке в любимое, доверчивое кресло. И осторожное, больше чем у обычного здорового человека, щажение поясницы или ласковая поддержка живота - свидетельство беспокойства органов брюшной полости - все может насторожить опытного врача. Выбор еды и напитков - тоже наводит на тайные размышления. Микросимптомы рождают подозрения и беспокойство, но они не всегда осознаваемы - они, как хмурое утро в понедельник, когда трудно понять, почему плохое настроение. Леня предложил почему-то выпить по стопочке спирта, разведенного тоником, а закусить соленым огурчиком. То и другое он достал из холодильника, замаскированного мебельной стенкой под красное дерево. Помнится раньше Леонид, если и выпивал изредка, то ориентировался на коньяк, а закусывать предпочитал лимончиком, да конфеткой. Но времена меняются - меняются вместе с ними и люди, их привычки и предпочтения. В конце концов, мне-то было все равно, что пить, - лишь бы пить. И мы выпили и закусили - по первой,.. через некоторое время по второй,.. а далее, не считая. А затем, начался долгий, неспешный разговор "вразвалочку" со множественными отклонениями от "генеральной линии". Я наблюдал за Леонидом глазами еще не очень пьяными, анализируя его поведение, как психолог, потому что мне были интересны метаморфозы человеческой души. А, когда имеешь возможность сравнить такую динамику на расстоянии десятка лет, то получаешь очень интересные данные. Леонид, конечно, замечал мой исследовательский подход, но не обижался и не протестовал. Рассказывал, главным образом, он - это было его стать, его система общения: человек, много переживший, нуждается в исповеди. Главный врач вынужден несколько отгораживаться от коллектива в силу особенностей своего лидерства, а потому накапливается в его душе, застревает в памяти многое невысказанного, скорее, недосказанного, а, может быть, и недодуманного. Выстраивая параллели, располагая по порядку психологические диады из прошлого и настоящего, я вдруг наткнулся на вопрос, неожиданно выскочивший, как бандит с ножом из-за угла темной ночью, в пустом переулке: "Чем все же отличаются люди, обличенные властью и ответственностью перед историей? Неважно - в больших или малых ее масштабах"? Вот передо мной сидит человек, в силу обстоятельств, позволивший закабалить себя еще с юности обязательным выполнением команд вышестоящих начальников. Но первое порождает второе, - он тоже обязан отдавать команды. Отношение к себе приобретает характер отношений капитана с командой и пассажирами. Бог и Власть вверили ему корабль. Он был вынужден всегда оставаться требовательным к себе и подчиненным, иначе порученная задача не могла быть выполнена, и тогда его ждала бы гражданское, если угодно, профессиональное, "забвение". А очень хотелось оставить на земле памятник разумному, нужному - доброму, наконец. Кто его окружал, кто командовал этим "капитаном корабля"? Кто возвел его на капитанский мостик, и кто пытался спихнуть его оттуда за мнимые или реальные провинности? Мы сообща припомнили все, как было. Мы последовательно перемыли кости сперва всем заведующим областным отделом здравоохранения, а, затем, и руководителям городской медицины. Соколов был и остается "Соколом" в своей карьере - бойцом, созидателем. Наверное, профессию эскулапа он порядком подзабыл, но помнил как необходимо организовать лечебный процесс. Административным оппонентом его судьбы Бог подставил вначале человека по фамилии почти Воробьянинов, к ней можно смело добавлять и имя - Киса. Эта Киса был знающим администратором, много полезного натворившим в области. Он тоже умел создавать памятники. Однако с возрастом многое в его деятельности выглядело, как прыжки и чириканье воробья. А Леонида все же отличал полет сокола. Тот начальник кончил не очень хорошо: он слишком туго "завязал" свои амурные дела на теплую шаль одной рисковой шалавы. Та дамочка скоро стала считать себя "императрицей" местного значения (вариант - "Леди Макбет Мценского уезда"). Она принялась распределять должности, звания, ордена так, словно бы они даются только за личную верность именно ей, а не профессиональному долгу. "Воробья" сняли с должности и приземлили в кресло директором небольшого института пенсионного значения. К искреннему сожалению, недолгий остатний путь ждал гиганта научной мысли. Наша ирония была связана с тем, что смотрелся Киса в той должности все тем же "воробушком". Он оставался администраторам, а не творцом научного поиска, ибо к нему не был а предназначена его голова. Скоро смертельный инфаркт вынес окончательный приговор, и обжаловать его - никому не дано! Суд Божий не подлежит критике! Но, по нашему с Леонидом разумению, "Воробей" был незаурядной личностью, достойной и лучших наград. Какая же червоточинка, выросшая до раковой опухоли, уничтожила его карьеру? Ответ прост: он потерял "собачий нюх" и позволил дрянным людям окружить себя лестью и вязкой опекой. Известно, что трясина засасывает и уволакивает в небытие. Но мы посчитали необходимым все же произнести тост и выпить за "того парня"! Его хорошие дела остались людям, а их было немало. В "кровавую чашу" судьбы Леонида тот "Воробей" добавил толику яда, и пришлось лечить нервы, плоть, карьеру. Но больше напоганил другой деятель. Второй был воистину ископаемым объектом - уж слишком мелок его полет. А в таких случаях рождается больше зависти, подозрительности, коварства. Новый начальник умел с многозначительной миной держать паузу, выдавать выгодную репризу, подобострастно бить, где надо, поклоны, а в среде подчиненных эффектно рыкать. Он пришел из санитарной службы и вроде бы неплохо понимал эти дела. Но в организации лечебного процесса, особенно в крупных масштабах, такой функционер, безусловно, был основательным профаном. Соколов оставался для него бельмом в глазу, и новый начальник постарался задвинуть перспективного администратора. Мне трудно было судить о том, оставил ли "Карандаш" (такая была у него кликуха) хоть один памятник в здравоохранении области? Если и оставил, то со знаком "минус"! Клоунов в профессии, не имеющей отношение к цирку, быстро раскусывают и вяжут по рукам и ногам. Как из использованной клизмы, после промывки чьего-то больного кишечника, из таких администраторов выдавливают остатки воды и воздуха и выбрасывают на помойку. Нашлись "вязальщики" по нестойкую душу бывшего санитарного врача: сперва его втянули в выпивки на халяву, затем и в дела покрупнее - с криминальным душком. Леонид решительно заявил, что у "Карандаша" была скрытая предрасположенность к такому финалу, просто ее не рассмотрели вовремя те, кто решал судьбу этого деятеля. Скорее всего, он прав. Я мог судить о том лишь по косвенным признакам. Мне пришлось соприкоснуться с одним из его выдвиженцем: о, это был откровенный олух, серый, как штаны пожарника. Но в нем было амбиций выше головы, и, самое главное, неистощимая вера в собственную непогрешимость. Отсюда бегут многие несчастья таких людей и тех, кому приходится с ними работать. Нельзя сказать, что такие парни ничего путного не способны сделать. Они тоже оставляют след на земле, но уж слишком много остается рядом и вытоптанных цветов. Их положительный потенциал ограничен приниженной планкой, выше ее они не могут прыгнуть сами, но и другим не дадут. Они мастера аттракциона невысокого качества, и не стоит от них требовать невозможного: иначе они бросятся искать подпитки слабых своих сил в тех, кто готов их мистифицировать. А это - уже путь в никуда: в криминал, в алкоголизм, в коррупцию! Как не крути, но все сводилось к тому, что люди, словно разномастные микробы, группируются по формуле поведенческого подобия: отторгая (можно сказать, выбивая из седла и уничтожая) инакомыслящих, не принимающих их "серые ценностей", но приближая к себе и поддерживая поведенческих недорослей. За этот почти научный вывод мы с Леонидом, крякнув и злорадно взглянув на соленый огурчик, тоже опрокинули стопку. Почмокав губами, Леня потянулся в дебри тайных откровений - он стал "колоться", и я понял, что хмель основательно ударил ему в голову. Уже несколько блуждая взглядом, я все же продолжал творить научный сыск: становилось очевидным, что толерантность к алкоголю у нового главного врача несколько снижена, а, значит, функции печени хромают и еще кое что меня беспокоило. Леня, между тем, затосковал и смахнул решительно скупую мужскую слезу с разбегающихся глаз. Полилась несколько спотыкающаяся речь: - Саша,.. ты зла на меня не держи,.. но знай, что по молодости лет и из-за сучьего азарта, я однажды чуть не впал в грех, решив тебе подговнять. Глубокомысленное молчание, и пьяное мотание головой. Чувствовалось, что Леня мучился, подбирая слова более точные и элегантные, но это плохо у него получалось. В душе у эстета скреблись чертики, и с ними отважно боролась пьяная совесть. Надо сказать, что в "питонии" подобный грех всегда считался большим преступлением против благородных морских традиций, естественно, не большевистской, а старорежимной закваски. Наконец, внутренняя борьба добра со злом успешно закончилась, и Леонид продолжил исповедь: - Помнишь, как-то нас собрали на выездную учебу по гражданской обороне в Луге. Там был такой пробивной и заводной главный врач - парень откровенно деревенский, но толковый и порядочный? Леонид вновь впился в меня глазами, словно все еще решая: открывать выгребную яму своей души или не стоит? Новый волевой импульс перекосил его физиономию гримасой пьяного отчаянья. Через миг - другое покаяние засветилась в просветлевшем взгляде. Совесть заговорила довольно громко, так что секретарша решила с той стороны прикрыть покрепче двойную дверь кабинета главного врача. Но Леонид начал рассказ почему-то с некоторого отвлечения от основной темы: - Саша, мне пришла в голову почти гениальная мысль, Оцени-ка и ты ее по достоинству. Наша административная карьера в те времена, которые мы сейчас вспоминаем, зависела ведь во многом не от умения организовать работу и честно трудиться, а от того, как ты приподносишь свою работу. Порой все решал удачно организованный заключительный банкет, шибко понравившийся начальству. Так вот, именно на таком банкете после учения по гражданской обороне, за большим шикарным столом, уставленным выпивкой, я чуть было не ссучился, пытаясь подпоить тебя. Однако такой номер у меня не прошел - ты оказался стойким петухом! Каюсь! Окаянная попытка с моей стороны в угоду общему настроению была тогда предпринята... Леонид Григорьевич - маститый организатор здравоохранения - мучился, как девочка, почему-то во тьме отдавшаяся не тому субъекту. Мне пришлось успокаивать моего собутыльника: - Леня, не бери в голову. Помни: в то время я как раз занимался кандидатской диссертацией на тему "Социально-гигиенические аспекты алкоголизма", и для меня подобные коллективные пьянки были откровенным подарком. Я использовал их, как полигон для проверки своих научных идей. Ну, а что до твоих мелких пакостей, то они меня не могли ранить, а тем более убить. Я-то на том банкете пил только минеральную воду, выставив рядом с фужером в виде прикрытия бутылку водки. Из-за своей баррикады я наблюдал, кто и чем дышит, и что пьет, и как себя ведет? И твои экзерциции вокруг меня было нетрудно усечь. Нет слов, они меня не обрадовали, но и не очень огорчили: я-то тоже занимался не очень благородными научными исследованиями (хотя в душе себя оправдывал), ты же нарушал этику питонов. Было очевидно, что Леонид чувствовал себя человеком, только что нечаянно вступившим в собачьи экскременты, теперь в изобилии разбросанные по тротуарам. Вступить в них нетрудно, надо только потерять контроль на секунду, не проследить, куда ногу ставишь. "Походка" поступков - это в некотором роде показатель стиля души. Червоточинки дают о себе знать со временем. Но у человека имеется возможность осмыслить неправильный шаг и не допускать его впредь. Я не мог ничего на сей счет сказать о поступках Леонида, но у меня появилась возможность теперь за ним понаблюдать и сделать правильные выводы. А пока я вел свою щадящую психотерапию, и в ней главное место занимало Слово: - Леня, мне бы твои переживания! Помни, всем нам только Бог - судья. Меня, пожалуй, больше озадачило другое: как только я защитил диссертацию, то тут же получил мощный удар неприятия бывшими коллегами. Тогда они меня валтузили уже как личность иного качества. Кто-то стал думать о том, как это отразится на его собственной карьере. Чего греха таить, многие же ждали, "роста" по должностной линии - а тут вдруг высветился явный конкурент. Помнится, и ты, грешник, несколько охладел ко мне. Но у тебя это все реализовалось на уровне намеков на то, что, дескать, одни пахали, не покладая рук, на ниве сельского здравоохранения, а некоторые хитрецы тем временем писали диссертации. Как будто я-то писал диссертацию вместо работы. Просто у меня хватало ума на то и на другое. А многие в это время прокладывали путь в карьере подхалимажем, да совместными с начальством пьянками. Ни на что другое у них не было дара Божьего. Леонид и тут закручинился, вспоминая: - Да, я помню, как тебя терзали на всех уровнях - от собственной глупости и зависти. Никакой защитной корпоративности никто не проявил. Народный контроль собирался драконовское решение выносить, чуть ли не снимать с должности готовились. Как же ты тогда выкрутился? Я погрузился в воспоминания, медленно вытягивая из прошлого большие и мелкие события. Поставленный вопрос явно смещал все в ту же сторону - к заурядным человеческим отношениям. Но в таком клубке и зла, и добра люди осуществляли свой выбор по-разному. И я ответил Леониду по существу: - На свете все же живут и прекрасные люди - им нет дела до конъюнктуры и фекальной дипломатии. Ты помнишь заведующую планово-экономическим отделом нашего департамента - Меркину Веру Рахмильевну? Замечательная была женщина - в молодости, видимо, красавица - умнейший специалист. Когда она читала лекции в Институте усовершенствования врачей, то все разумные главные врачи стремились попасть на них. С рассказом о моей ситуации почти случайно я к ней и заглянул, посоветоваться с умным человеком - никогда нелишне. Леня внимательно слушал, тоже, видимо, помня, что Вера Рахмильевна и ему много добрых советов давала, скорее всего, и от наветов спасала. Тут мы с ним солидаризировались полностью: эта женщина была нечета практически всему остальному аппарату нашей административной кухни. На нее косились, злопыхая от зависти, но она была не по зубам чиновной шушере. Мне было приятно смаковать воспоминания о том случае: - Вера Рахмильевна все внимательно выслушала и поняла без лишних слов, что ситуация назревает парадоксальная. Ретивый главный врач проявил инициативу: отыскал специалистов - детских психиатров, педиатров и обследовал детей района. В частности, удалось выявить массу больных, которых еще можно было спасти от отвратительных последствий воздействия алкоголизма родителей. Дети ведь уже в утробе матери испытывают прессинг социального конфликта любой формы. Алкоголизм и матери, и отца, а тем более сочетанный, пагубно действует на настоящее и будущее состояние здоровья детей. Радоваться надо успешно проведенному обследованию! Но нет же: кому-то втемяшилось в голову, что результаты такого обследования можно использовать и в научных целях, например, для публикации научных статей, или того хуже, для написания диссертации. Ужас! Партийные власти боялись еще и огласки. Кто-то может сказать, что все ваши реляции об успехах борьбы с алкоголизмом - блеф, фикция, обман! Но такие начальники - явные инвалиды ума. Им невдомек, что обязанностью главного врача как раз и является поиск методов профилактики, непосредственного оздоровления врученного под охрану населения. Как раз за такую непоседливость надо хвалить. А если у администратора хватает ума еще и делиться передовым опытом или обобщать его, делая расширенные научные выводы. Меня не мучила неудовлетворенная гордыня, но мне хотелось, чтобы никто не мешал медикам выполнять профессиональный долг. Леонид, конечно, быстро понял, откуда растут ноги у этой интриги. Он задал точный вопрос: - Саша, у тебя были трения с райфинотделом, с КРУ? Это же они обычно лезут к нам в печенки с глупостями. Леонид был прав, но только отчасти, меня сильно грызла секретарь исполкома, курирующая здравоохранение, - бездарная, злая сука. С ней я не очень считался в своей работе, но она могла навредить во многом. Она-то и использовала любую возможность, чтобы ставить палки в колеса здравоохранению. По серости своей, она предполагала, что главное - это терзать меня, тогда и успехи медицинских учреждений будут минимизироваться. Обыватель-то воспринимает истину персонифицировано: бьют главного врача - значит, плохо лечат все врачи. Помню, председатель исполкома мне как-то в порыве откровенности заметил: "Да эта, баба-дура, даже себя только один раз в месяц любит, а ты хочешь, чтобы она к тебе без зла подходила". Приятное успокоение. Не стал я ему давать советы по поводу того, что психопаток надо убирать с руководящей работы. Как раз они дискредитируют "советскую власть". Чего ж удивляться тому, что, в конце концов, та власть и накрылась женским половым органом! "Родная перестройка" объяснила рабоче-крестьянским увальням простые истины. Но это было уже, как говорится, - "серпом по яйцам"! Леня хохотал вместе со мной, ибо и он вспомнил много подобного из своей жизни. - Все благополучно кончилось, - продолжал я рассказ, - враг был посрамлен. - Ты бы посмотрел, Леня, как вытянулись тупые рожи у зачинателей интриги. Вера Рахмильевна, не мудрствуя лукаво, отписала на бланке областного отдела здравоохранения за подписью заведующего простое разъяснение того, что существует специальный приказ Министра здравоохранения, дающий право главному врачу района организовывать такие обследования, используя для этого вакантные должности. Значит, и состава преступления в моих действиях нет! Больше всех "переживал" председатель народного контроля - ему казалось, что жирная щука сорвалась с крючка. Нет слов, за мою спасительницу - Веру Рахмильевну - от вражеских козней и человеческой тупости мы опрокинули с Леонидом не одну стопку. По ходу воспоминаний мы менялись ролями: кто-то, первым творил рассказ, затем, выступал другой. Наступила очередь Леонида, и он поведал о том, как сложились его дела после перехода на работу в систему здравоохранения города Ленинграда. Его пригласили специально для того, чтобы взвалить на плечи талантливого организатора строительство многопрофильной больницы-гиганта. И Леонид со свойственной ему энергией впрягся в тяжелую "телегу". Работал он так, что поджилки от напряжения дрожали, и из аморфного объекта-первенца постепенно рождалась больница-фабрика, оборудованная по последнему слову медицинской техники. Леонид был мастером претворения в жизнь различных эстетических новаций: цветовая гамма, фонтаны, зимний сад - все это были его любимые развлечения. Благодаря маленьким эстетическим уловкам Леня серый объект превращал в сказку, в мечту "непуганых идиотов". Но именно на том его и подловили. В тот период на посту заведующего городским здравоохранением действовал выдвиженец главного партийного босса области. Это был полковник медицинской службы в отставке, весьма занятная личность: он прокрутился всю сознательную жизнь на должности хирурга в Военно-медицинской академии, не сумев выполнить в таком крупнейшем научном центре даже кандидатской диссертации. А это уже верный признак интеллектуальной несостоятельности или явной аномалии характера. Основанием для его выдвижения была удачно выполненная простенькая операция жене партийного фюрера. Но надо быть весьма отсталой личностью, чтобы не понимать несерьезность таких оснований для выдвижения человека, никогда не работавшего организатором гражданского здравоохранения. Такая махина, как город Ленинград, требует уважения к себе: здесь на административные должности в здравоохранении всегда выдвигались только достойные люди. Однако: хозяин - барин! Он остановил выбор почти что на "жертве аборта". Выдвиженец был виноват лишь в одном: он слишком хотел быть большим начальником, а потому его не останавливало ощущение некомпетентности, она просто не рождалась в его голове. Заурядный козел, привыкший действовать по принципу - "Делай, как я!" - принялся курочить здравоохранение города с энергией, необходимой лишь при тушении грандиозного пожара. В его поступках и принимаемых решениях со временем появилось и кое-что рассудочное, но окраска действий все равно выдавала явленную психопатию. Естественно, что Леонид с его изысками к "свободному творчеству" тут же попал под жернова "военно-полевой" интриги. Издалека был слышен только хруст костей, да шлепанье липкой грязи, ее для пущей важности и значительности принимаемых кадровых решений раздавали большие начальники. Тот полковник от медицины к тому времени натаскал в отдел здравоохранения целую банду демобилизованных олухов: им быстро прилепили кликуху - "черные полковники" и стали воспринимать как шутов, комедиантов. Через некоторое время они сумели еще и переругаться друг с другом. Много ли можно взять с дураков? Очень много! Но будут то все вещи малопотребные в жизни. Скоро полковники зарылись по уши в меконии: принялись активно распродавать по блату льготные автомобили, завели многочисленные слюнявые адюльтеры, поставили многие медицинские службы с ног на голову, вообщем раскорячили всю службу. А Леня тем временем отлеживался в тихом месте - в курортной сети, да залечивал раны и нервную систему. Но час суда пробил: теперь уже снимали с треском полковников, а Соколову предложили возглавить новую строящуюся ведомственную больницу, имеющую большие перспективы. Наконец-то, кончилась чехарда в обкоме партии, а, следовательно, и в городском здравоохранении, и главные врачи вздохнули с облегчением. Но Леонид Григорьевич был деятельной натурой и к его делам больше подходил завет Александра Блока: "И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль"... Теперь, как я понимаю, не выкручивая рук, Леонида уговорили взяться за нашу психушку, соблазнив, слов нет, не идеологическим мифом, а звонкой монетой. В какой-то дальней части порядком затуманенного алкоголем сознания шевельнулась подлая мыслишка: "А, может быть, греет руки наш брат администратор на строительстве и ремонте объектов здравоохранения, иначе ради чего все эти сумасшедшие хлопоты на себя взваливать"? По-моему я не произносил эти кощунственные слова вслух. Скорее всего, Леонид сам догадался прояснить обстановку, а потому без обиняков доложил: - Саша, не кощунствуй, не думай о плохом! Сейчас для нашего брата такие возможности открыты, что ты и представить себе не можешь новых масштабов. Просто не надо зарываться, борзеть, а заранее, не стесняясь и не комплексуя, заявить свои виды на зарплату и другие привилегии. Теперь - не так как раньше: заключается договор, в нем и утверждаются взаимные интересы. Леонид немного подумал, как бы соображая степень возможного доверия к моему социально-политическому и экономическому мышлению, и добавил: - Понимаешь, коллега, в жизни моей не все было просто. Святых среди нас нет! И часто мы, администраторы, вынуждены играть по тем правилам, к которым нас приучат начальники, да обстоятельства. К примеру, возьмем мой случай: я-то чувствую, что ты иронизируешь по поводу моего перевоплощения в психиатра. Не крутись, все без слов понятно! Леня, конечно, был прав насчет иронии. Но я не предполагал, что он так быстро меня раскусит. Сейчас он задумался надолго, что-то мучило его, какая-то каверза сосала под ложечкой. Он справился с тайными мыслями и заговорил уже другим тоном: - Саша, ты человек умный и меня поймешь правильно: "хочешь жить - умей вертеться!" До прихода в эту больницу я строил медсанчасть, принадлежащую ведомству среднего машиностроения - весьма богатой фирме. Не будем вдаваться в подробности того, чем оно занимается. Поверь на слово: фирма серьезная. Так вот,.. моим коньком всегда была эстетика лечебного учреждения, а только потом организация лечебного процесса. Когда я работал в сельском здравоохранении, то все как-то шло, катилось своим чередом. Но, попав в ведомственную медицину, я столкнулся с проблемами, которые не понимал, да и, наверное, уже понять бы не смог. Леня помолчал, выпил, морщась, "на сухую", поперхнулся и закашлялся. Потянулся к сигаретам - закурил. Воспоминания довались ему тяжело - это было очевидно. Но он справился с собой и продолжил: - Ты помнишь, конечно, Чернобыльскую аварию? Так именно моя медсанчасть должна была оказывать медицинскую помощь пострадавшим. Но я-то в организации той помощи ни черта не смыслил! А толковых заместителей и главных специалистов пришлось загодя разогнать: известно, что береженого - Бог бережет! Меня так основательно ломали в жизни, что я опасность стал чувствовать спиной, и потому за спиной у себя перестал держать умных специалистов, способных стать моими конкурентами. Мне легче было украшать интерьеры больницы, но к тому необходимо прикладывать еще и профессионализм - в частности, профпатолога, хорошо знающего особенности действия вредных факторов на организм работающих в нашей отрасли. Но такие аварии встречаются не часто, а вот под самым носом у нас масса других неожиданностей, дремлющих пока, ждущих своего часа. Вот тебе информация для размышления: пивоваренная промышленность - вроде бы легкая, пищевая отрасль, ничего в ней нет страшного. А ты знаешь, что на одном из самых старых Петербургских пивоваренных заводов в специальных емкостях - практически без всякой серьезной защиты - хранится до 15-18 тонн аммиака и хлора. Во времена частного владения заводом здесь чистейшую воду получали из артезианских скважин, а сейчас ее берут из Невы и хлорируют. Качество пива, нет слов, снижается, но выхода другого нет. Так вот, если емкость с хлором или аммиаком потечет, то ветер ядовитые испарения погонит на Петроградский район. Учитывая высокую влажность, можно предположить, что хлор осядет уже в виде кислоты, способной убить все живое! Леня докурил сигарету и потянул из пачки следующую. Пальцы дрожали - он явно волновался, словно реально переживал уже случившееся несчастье. Какими-то своими способами он справился с волнением и продолжил: - Это тебе только маленький пример - так детские игрушки. А ты представь себе, сколько химических НИИ, промышленных предприятий оказалось законсервированными в городе. На каждом из них имеются "музеи" с таким набором ядовитых веществ, что можно в одночасье умертвить весь город! Раньше все это "охраняла" специальная ведомственная медицинская служба. Теперь все это накрылось... Мы сидим на пороховой бочке и даже не ведаем, когда же городские власти возьмутся за ум. Ты посмотри, что делается: танкер в результате аварии выплеснул в Нему тонны мазута... Все забыто... Мы же пьем испорченную воду, моемся ею, размазывая по телу канцерогенные вещества. Разве тебе государство выплатило "рисковую компенсацию". Они-то, эти толстогубые рожи, каждая из которых кирпича просит, получают немереную зарплату, вычитаемую из твоих доходов. Они пьют очищенную воду, привозимую им на дом, да и живут не так как мы с тобой. Они с жиру бесятся: видишь ли, в футбол играют, в большой теннис. Да им насрать на твои несчастья! В штатах их бы быстро заставили тебе на дом воду питьевую в канистрах возись, случись там такая авария с танкером... Не выведена еще достойная порода государственных деятелей с гиперболизированной совестью! Вот мы и мыкаемся. Леня словно бы споткнулся при быстром разбеге. Он как бы увидел новое лицо среди зрителей его забега. Леня пожевал губами и уже без аффектации выразил новые мысли вслух: - Саша, присмотрись к простому явлению: мы все время хвастаемся, что у нас оборонная продукция более дешевая, чем на мировом рынке у западных стран. Знаешь, почему это происходит?.. Мы боимся накладных расходов. Мы экономим, например, на охране своих секретных объектов, на тех же химических и биологических "музеях", а посмотри в каком состоянии у нас "могильники" промышленных отходов. Мы - обыкновенные идиоты!!! Леня еще раз закурил, успокоил расходившиеся нервы и заключил рассказ тезисом, дорогого стоящим: - Саша, друг! У меня создается такое впечатление, что логика поведения людей сводится к очевидному и невероятному: они сами себя загоняют в Жопу, в грязную, вонючую Кишку, если угодно! Ты посмотри, что делается с Обводным каналом в Санкт-Петербурге, он же даже по внешнему виду, не говоря уже о содержимом текущей в нем жидкости, есть самая настоящая, к тому же больная, Кишка! А все к тому идет, между прочим, по понятным причинам: с семнадцатого года руководят нами бандитские, глупые рожи, откровенно просящие кирпича. Ты посмотри, был во главе города человек с интеллигентной физиономией. Не спорю, может быть, это и было его единственное достоинство, но оно хоть как-то успокаивало. Так нет же, скинули его, говоруна! И посадили себе на шею каких-то водовозов! Слава Богу, выпускают изредка на телеэкран крашеную татарку, заряженную злостью: она хоть что-то бестолково-позитивное пытается вещать. Пусть сводит собственные счеты с врагами ее мужа, если общему делу такая "ругачка" на пользу! Хоть на симпатичную бабу посмотрим: импотенты и онанисты помоделируют известную ситуацию, дающую усладу их сердцу. Но это все одно - Кишечные страсти! Леня поперхнулся на неприличных словах о женщине: чувствовалось, что Бог все же защищает "слабую половину". Да и то сказать: зачем обижать "вдовствующую императрицу", когда она только от горя решилась на амплуа "телезвезды"! Леонид опять закурил - он себя явно не жалел - и завершил последний экспрессивный аккорд: - Но речь не о том. Просто ты спрашивал, как я оказался среди психов? Отвечаю: я решил начать новую жизнь! Буду возрождать эту больницу, а лечебный процесс доверю достойным специалистам, конечно, если они не переругаются и не сожрут друг друга в скором времени! Но обещаю тебе торжественно и клятвенно, что в моей компании не будет ни одной босяцкой рожи. Я, хоть внешне, но буду подавать пример интеллигентности в общении с простыми людьми - моими соотечественниками. Мой лозунг: "Ребята, давайте жить мирно и уважать друг друга!" Приоткрыв душу и исповедавшись, Леня вроде бы успокоился и повеселел, ему явно стало легче, и он перевел рассказ в другую тональность: - Я как раз ради новизны такого эксперимента и согласился на новую работу. Ты же понимаешь, что в той моей больнице надо мной крыша не текла, на меня текли только ручейки славы и материального благополучия. Я имел возможность маскировать свое профессиональное верхоглядство. Однако в такой больнице, как эта, можно прокрутить вариант ее акционирования, превращения в коммерческий организм, и доказать всем, что здравоохранение может быть рентабельным. Уловил перспективы, дорогой ты мой, доктор медицинских наук, мающийся в нищете? Трудно понять, как бежит время: почему-то порой оно тянется страшно медленно, а иногда летит, как ракета, запущенная не человеком, а Дьяволом! Этот день соскользнул, вернее, сползл весомо и зримо безразмерной тушей, больно боднув нас в бок - нужно было прощаться, а не хотелось, ибо воспоминания о "наболевшем" объединили и снова сблизили нас. Наши посиделки прервала главная сестра больницы - лощеная Инна Станиславовна, входившая к главному, открывая дверь ногою. И это о многом говорит опытному психологу, даже если он основательно пьян! Но я-то был не настолько пьян, чтобы окончательно потерять контроль над ситуацией. И когда Леонид стал подписывать подсунутые главной медицинской сестрой документы, я сделал не совсем четкую по исполнению попытку наклониться к самому уху главного врача и напомнить исключительно конфеденциально, что в палате я прозябаю не один, и что братва наверняка заждалась "бодрящего элексира". Леонид вроде бы и не расслышал детали моего шепота, но главная сестра оказалась проницательной женщиной: - Не надо шептаться о пустяках, больной. Вы при вашем усердии и плохой координации откусите главному врачу ухо! - молвила доверенное лицо вежливо. - Я и так все давно поняла, но более пол-литра чистого спирта выдавать в одни руки считаю нецелесообразным! Только вам "добавлять" категорически не советую! В тот момент упруго колыхнулись ее груди, а соски превратились в две яркие, спелые вишни. Нет, нет - скоре, спелые крыжовинки или удлиненные оливки, возбужденно играющие под тонким, белоснежным, облегающим божественное тело халатом - о, это был молниеносный удар восторга! Сильнее могла ударить, пожалуй, только натуральная шаровая молния. Но упаси нас Господи от природных потрясений!.. Бюстгальтера, естественно, на ней не было - зачем он нужен главной медицинской сестре больницы, всю жизнь методично совершенствующей свое тело, хотя бы только для того, чтобы регулярно преподносить его во время и после работы своему единственному, любимому главному врачу? Я понял, что передо мной слегка задрапированная грудь нерожавшей женщины, соски которой хорошо сформированы усилиями опытного и плотоядного мужчины, естественно, с высшим медицинским образованием. Мои слегка придушенные алкоголем "механизмы" зашлись от потрясения - коварная похоть, не умеющая щадить ни возраст, ни душевное состояние маргинала, просилась наружу. Почти лбом, точнее, острым рогом она пробивая себе путь в неведомое и лакомое. Всей кожей и отдельными ее специфически восторженными участками я почувствовал особое тепло, влагу, гормональный накал и задыхающийся ответный огонь женской плоти, наученной Богом страстно любить. Я застонал - этот стон на Руси у нас песней зовется! Вспомнив слова поэта о красивом и прекрасном, я тут же их забыл, потому что главная медицинская сестра - кудесница, очаровательница, обворожительная ведьма - подавая своему повелителю очередной якобы срочный документ, слегка сместилась: я получил новый удар по яйцам! А попробуйте вы, если у вас еще не развилась импотенция, спокойно взирать на находящиеся в пятидесяти сантиметрах от глаз обтянутые скользким нейлоном белого халатика, ягодицы идеальной формы. Стоит ли говорить, что они плавно переходили в пикантную округлость всех остальных конструкций женского тела. В эту волнующую анатомическую схему включились и упругие бедра, и уже начинающая пикантно грузнеть талия. Слов нет, нельзя было не проследить все изгибы, все линии: от напряжения я, видимо, потерял контроль над временем и пространством. А потому, чтобы лучше разглядеть коленные суставы, икроножные мышцы ног этой покорительницы сексуального Эвереста, я соскользнул под стол, громко стукнувшись лбом о его тумбу. Конечно, мне мешал "авторский ключ", то есть та мужская анатомия, непроизвольно выросшая до масштабных размеров, по форме напоминающая восклицательный знак и перетягивающая меня вперед. Я впопыхах не учел чисто физический закон - закон смещения центра тяжести! Вылезти из-под стола мне помогла главная медицинская сестра. Но она, легкомысленная, только думала, что помогла. На деле, своим повелительным прикосновением, эта женщина вызвала у меня почти шок. Чтобы как-то справиться с волнением, я принялся грызть стакан, застрявший почему-то в моей правой руке. Я грыз стакан, как конченый алкоголик, не ведающий того, как же ему "кончить"! Да, слезы отчаянья текли по моим щекам. На меня с