ылетел на поверхность со скоростью пробки. Глянул на Янину Станиславовну. Она по-прежнему беседовала с тренером. - Здорово у тебя получается, - услышал я за спиной голос. Я обернулся. По соседней дорожке плыл Игорь. - Настоящий баттерфляй, - восхитился Игорь. Игорь подумал, что я плыву стилем "баттерфляй". Конечно, ему и в голову не могло прийти, что я тону. Верно, кому такое может померещиться? А баттерфляем плывут так. Ты широко разводишь руки, вскидываешь над головой, отталкиваешься ногами от воды и какое-то мгновение словно летишь по воздуху, а потом со всего размаху плюхаешься в воду. - А у меня никак не выходит, - пожаловался Игорь. - Я сразу тону... - А я как раз утонуть не могу, - признался я. - Ну ты даешь! Игорь рассмеялся. Рот у него открылся до ушей. Вода хлынула в рот. Игорь закашлялся и схватился за канат, который разделял дорожки. - Игорь, Сева, прекратите разговоры, - услышали мы голос Янины Станиславовны. - Продолжайте дистанцию... Игорь откашлялся и поплыл брассом. Я старался держаться рядом с ним, не отставать. Вот раньше, когда плавать не умел, на дно шел быстрее топора. А теперь научился на свою голову не только держаться на воде, но и плавать разными стилями и утонуть по-человечески не могу. А мне это позарез необходимо. Мы с Игорем вместе оттолкнулись от стенки и повернули назад. И тут я подумал, что неплохую идею мне подал Игорь. Надо мне научиться плыть баттерфляем. Это не простой стиль, он требует большой физической силы, а нетренированный пловец скоро устает. Тренер в белых брюках наконец отстал от Янины Станиславовны, и теперь она вовсю глядела на нас. До финиша оставалось метров десять, когда я перешел на баттерфляй. Мгновение я парил в воздухе, а потом грохнулся в воду и пошел на дно. Но быстро спохватился, взмахнул руками, толкнулся ногами и снова взлетел над водой. Я здорово плыл баттерфляем. Взлетая над водой, я видел восхищенные взгляды ребят и Янины Станиславовны. Вот это да! Никто меня не учил плавать баттерфляем, я сам научился, да еще как! И вдруг, когда до финишной стенки оставалось пару метров, я глотнул воды - ужасно невкусной, совершенно противной - и захлебнулся. Я почувствовал, что ноги мои отяжелели, а руки словно налились свинцом. Короче говоря, я пошел на дно, чего я так хотел и что так долго у меня не получалось. И тогда я заорал: - Спаситепомогитетону!!! Моего крика, конечно, никто не услышал, потому что я его пробулькал под водой. Но то, что я тону, увидели все. И все кинулись на помощь. Ко мне вплотную приблизилось лицо Игоря, и я услышал его крик: - Стань на ноги! Я встал, вода была мне по пояс. Вот чудеса - чуть не утонул на мелком месте, а на глубине никак не получалось. Ноги меня не держали, и я повалился на Игоря. Меня схватили за руки и за ноги, вытащили из воды и положили на пол. Надо мной склонилась перепуганная насмерть Янина Станиславовна: - Ты жив? Я закрыл глаза и тут же открыл. Этим я дал всем понять, что жив, но чувствую себя ужасно. Мне принялись делать искусственное дыхание. Но это было лишнее. Дышать я мог. От холода или от страха меня начало трясти. Меня снова взяли за руки и за ноги и понесли по длинному коридору. Все, кто шел навстречу, сторонились и давали дорогу. Наконец мы добрались до медпункта. Там меня вытерли насухо, уложили на диван и укрыли одеялом. Врач приложила трубку к моей груди, послушала и сказала, что все в порядке, что я просто перепугался и что скоро все пройдет. Она дала мне выпить успокаивающую микстуру, и я успокоился, перестал дрожать. Все, кто нес меня, ушли. Остались Игорь и Янина Станиславовна. Я заметил, что у моего тренера мокрые брюки. Значит, и она кинулась в воду, чтобы меня спасти. В медпункт вошел седой мужчина с холодными, как будто замерзшими, глазами. Это был директор бассейна. Я почувствовал, что он страшно сердит. - Как состояние? - спросил директор у врача. - Нормальное, - ответила врач. - Мальчик может идти домой. Тут только директор обратил внимание на бледную Янину Станиславовну. - Отведите домой мальчика, Янина Станиславовна, - приказал директор, - а потом зайдите ко мне в кабинет. И только сейчас директор увидел Игоря. - Марш в раздевалку, - велел он ему. Игорь помахал мне рукой на прощанье и помчался в раздевалку. Вскоре мы с Яниной Станиславовной ехали на троллейбусе домой к бабушке. Ослабевший от пережитых треволнений, я молчал, а Янина Станиславовна все вспоминала, как я плыл баттерфляем. - Жаль, что я не успела поглядеть на секундомер. А где ты научился баттерфляю? - Нигде, - признался я. - Попробовал сегодня и поплыл. - Да и еще раз да, - упрямо повторила Янина Станиславовна, явно кому-то возражая. - У тебя есть данные. Конечно, техника слабовата, но если основательно поработать, успех придет... - А зачем он вас вызывает? - неожиданно вспомнил я сердитого директора. - Кто? Директор? - на мгновение настроение у Янины Станиславовны испортилось, но потом она махнула рукой. - А, не съест же он меня, как ты думаешь? - Наверное, не съест, - ответил я. - Я тоже так думаю, - рассмеялась Янина Станиславовна. Дома Янина Станиславовна рассказала все, как было, бабушке. - Я недоглядела, - призналась Янина Станиславовна. - Он вдруг захлебнулся. Правда, там было уже мелко, утонуть он не мог... - Еще не хватало, чтобы он утонул, - бабушка испугалась не на шутку. Она уложила меня в постель, сунула под мышку градусник. - Ты придешь в бассейн? - собравшись уходить, спросила Янина Станиславовна. За меня ответила бабушка: - Вряд ли. Мы подыщем мальчику более безопасный вид спорта или, - бабушка произнесла последние слова с нажимом, - или более квалифицированного тренера... - До свидания, - улыбнулась мне Янина Станиславовна. - До свидания, - сказал я. - Прощайте, голубушка, - сказала бабушка. - И получше смотрите за детьми, раз уж вам доверили их жизни... После ухода Янины Станиславовны бабушка долго не могла успокоиться, шумела, что отныне моей ноги не будет в бассейне, где дети брошены на произвол судьбы, грозилась пойти к директору, чтобы открыть ему глаза на безобразия, которые творятся у него в бассейне. Мне еле удалось уговорить бабушку не идти к директору. - Как ты себя чувствуешь? - спросила бабушка. Я не знал, что ответить. Мне удалось осуществить план Гриши, я избавился от бассейна. Значит, будет у меня теперь время, чтобы играть с Гришей. Но мне было жаль Янину Станиславовну. Бабушка на нее накричала, еще директор, наверное, добавит. Но тут я вспомнил, как Янина Станиславовна сказала, что директор ее не съест, и успокоился. - Хорошо, - ответил я бабушке. - Я чувствую себя хорошо! РОЖКИ ДА НОЖКИ Дома была одна Валентина Михайловна. - А где Юля? - спросил я. - Юля заболела, она у бабушки, - ответила Валентина Михайловна. Я очень обрадовался, что Юли нет дома. Врать легче всего один на один. И вообще, при Юле я просто не смог бы врать. - Всеволод, - сказала бы Юля, - почему вы врете? Как вам не стыдно. Она бы прямо так и сказала. Мне показалось, что сегодня Валентина Михайловна не в своей тарелке. Так говорят про человека, который сегодня не похож на самого себя. То есть он сегодня не такой, какой был вчера, позавчера и вообще все время. Валентина Михайловна обычно мне улыбалась, а сегодня она совсем не улыбалась, а была даже грустная. Наверное, оттого, что Юля заболела, вот Валентина Михайловна и расстроилась. А еще Валентина Михайловна не могла найти себе места. Она долго рылась в нотах, искала нужные и никак не могла найти. Наконец нашла, потому что они лежали сверху и их вовсе не надо было искать. Но вот Валентина Михайловна взяла себя в руки: она сцепила их так, что они побелели, и сказала мне: - Садись, повторим гаммы... Я сел и покосился на Валентину Михайловну, которая устроилась рядом на стуле. Может, не стоит сегодня врать? Может, отложить вранье на завтра? И тут мне почудилось, что я слышу насмешливый голос Гриши: "С вами, вундеркиндами, одна только морока", и решил, что отступать поздно. Валентина Михайловна ударила по клавише, я услышал знакомый звук "до", но я зажмурил глаза и пролепетал: - Ре. Глаза я не отжмуривал. Мне было неловко смотреть на Валентину Михайловну. И вдруг я услышал голос учительницы: - Правильно. Я чуть не свалился со стула. Как же правильно, когда я бессовестно вру? Но удивляться я долго не мог, потому что Валентина Михайловна ударила по другой клавише. Прозвучал решительный и прекрасный звук "ре". А я пропищал: - Си. И вновь услышал: - Правильно. Что происходит? Я вру напропалую, говорю, что взбредет в голову, несу околесицу, а Валентина Михайловна считает, что я отвечаю правильно. Я почувствовал, что на меня снизошло вдохновение. Я ощутил, что у меня выросли крылья. И теперь, едва Валентина Михайловна ударяла по клавише, я уже не лепетал, не пищал, не бормотал, а весело и нахально говорил лишь бы что. А когда Валентина Михайловна велела мне проиграть всю гамму с начала до конца - до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, я сыграл ее задом наперед - до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до. В душе я ужаснулся - что сейчас будет? Гром и молния - вот что сейчас будет. Ничего подобного! Снова я услышал: - Правильно. Но вот Валентина Михайловна попросила, чтобы я сыграл песенку "Жили у бабуси два веселых гуся". Это была моя любимая песенка. Я пел ее еще тогда, когда не учился играть на пианино. В общем, это была любимая песенка моего детства. Я заколебался. Очень мне не хотелось обижать добрую бабусю и ощипывать двух веселых гусей. Мне их было жалко. Но меня несло неудержимо. Я уже заврался, и дороги назад мне не было. В общем, я так сыграл песенку, что два веселых гуся превратились в двух страшных, злых разбойников с большой дороги, а бедная бабуся стала их атаманшей. Мне оставалось совсем немного до конца. Я уже расправлялся с разбойниками, как вдруг услышал голос учительницы: - Ты ужасно фальшивишь! Ага, по-музыкальному фальшивишь, это значит врешь. Вот теперь правильно - я вру. - Что с тобой, Сева? Валентина Михайловна приложила руку к моему лбу: - Ты здоров? И тогда я почувствовал, как загорелись мои уши, потом зажглись мои щеки, и вскоре я весь пылал от макушки до кончиков ногтей. Пощупав мой лоб, Валентина Михайловна установила, что я здоров, и велела мне сыграть "Жили у бабуси два веселых гуся" с самого начала и, разумеется, правильно. Я попытался про себя спеть песенку. Ничего не получалось. Я начисто забыл мелодию. Я испортил ее, переврал, и остались от песенки, как от бедного козлика, рожки да ножки. Я почувствовал, что никогда не сыграю песенку как надо. - Начинай, - торопила меня учительница. И я начал. В общем, это был кошмар пополам с ужасом. Я неутомимо барабанил по клавишам, и выходила у меня сплошная абракадабра. Я мучился, я страдал, но барабанил. Валентина Михайловна рассердилась: - Прекрати издеваться над музыкой! Когда я перестал издеваться, учительница строго сказала: - Ты сегодня совершенно не подготовился к занятию. Ставлю тебе двойку. Я проглотил двойку молча. Мне нечего было сказать в свое оправдание. Я получил то, что хотел, но мне ни капельки не было радостно. - Ты меня огорчил, - сказала Валентина Михайловна. - Ты всегда был такой примерный. Что у тебя произошло? - Я учу, учу, а у меня ничего не получается, - оправдывался я. - Вы же сами говорили, что у меня средние способности к музыке... Валентина Михайловна замялась, но потом возразила: - Ты очень вырос за то время, что мы занимаемся... Я почувствовал, что учительница колеблется, а значит, надо переходить в наступление. - Но лауреатом Международного конкурса я никогда не стану, так зачем мне заниматься музыкой? - Нет, - горячо воскликнула Валентина Михайловна, - музыкой всегда есть смысл заниматься, потому что музыка - это... Валентина Михайловна развела руки, будто хотела поймать ускользающее слово, и наконец поймала: - Музыка - это чудо... Но я не собирался сдаваться. Я решил зайти с другого конца. - Конечно, музыка - это чудо. И я благодарен вам, что вы учили меня ценить красоту музыки. Но вы же знаете, сколько у меня других занятий. У меня нет ни минуты свободного времени. И если, - я осторожно глянул на Валентину Михайловну, - я буду освобожден от музыки, к которой у меня нет больших способностей, мне сразу станет легче жить... Неужели вам меня не жалко? - Я всегда восхищалась твоей выдержкой, собранностью, - сказала Валентина Михайловна и задумчиво добавила: - Может, и вправду тебе надо оставить занятия музыкой? Ужасная нагрузка на неокрепший организм... Я понял, что победил. - Вы сообщите, пожалуйста, об этом бабушке. Я поспешно вскочил на ноги, боясь, что Валентина Михайловна передумает. - Мне было очень приятно у вас заниматься, - сказал я, отворяя двери. - Мне тоже, ты славный мальчик, - услышал я, когда пробирался по темному коридору. - Передайте привет Юле, - крикнул я на прощанье. Сколько я занимался - всего ничего, а столько снега намело во дворе. По-разбойничьи свистела поземка, снег норовил забраться мне за шиворот, но я ничего не видел и не слышал. - Вышло, вышло, - распевал я во все горло. - Вышло, получилось... Ай да Гриша, молодец! Ночью мне приснились гуси. Они были ощипаны и пели противными голосами, ужасно фальшивя, песню про самих себя. А на них с печалью глядела бабуся. Я внимательно присмотрелся. Так это же не бабуся, а Валентина Михайловна! ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД Перед дверью квартиры, где жил Лев Семенович, решимость покинула меня. Сперва я летел как на крыльях. Удачи в плавании и музыке, когда мне так ловко удалось обвести вокруг пальца моих учительниц, вдохновили меня на новые проделки. Но едва я очутился перед дверью квартиры Льва Семеновича, как заколебался. Я знал, что дипломаты - проницательные люди, что они видят человека насквозь. От их взгляда ничего не ускользает. Ну и что с того, что Лев Семенович на пенсии? Проницательность с годами только возрастает. Я подумал, что даже Гришу Лев Семенович раскусил бы с первого взгляда. Не удалось бы Грише провести старого дипломата. Но стоило мне вспомнить Гришу, как в ушах моих зазвучал его ехидный голос: "Ну чего трусишь, вундеркинд? Дело движется как по маслу! Еще усилие - и ты вольный человек". И я нажал на кнопку звонка. Как всегда, дверь отворил сам Лев Семенович. Сперва он поинтересовался моим здоровьем и, удостоверившись, что оно вполне благополучное, осведомился о здоровье моих родителей, а также бабушки и дедушки, поинтересовался, как они переносят эту странную зиму, когда то минус, то плюс, то мороз, то оттепель. Я самым подробным образом, как того и требовал Лев Семенович, поведал о здоровье своем и всех моих родных. А потом спросил, как себя чувствует Лев Семенович, на что мой учитель, как всегда, произнес: - Здоров дух, здорово и тело. Лев Семенович снял с меня пальто и шапку и провел в узкую комнату, где мы обычно занимались. Как всегда, сперва учитель попросил меня почитать. Я откашливаюсь, прочищаю горло. На меня нападает страх. Едва я начну читать, он меня раскусит. Я приступаю к чтению. Я произношу все буквы подряд. А кто знаком с английским языком, тот знает, что нет ничего ужаснее для английского, как читать букву за буквой. Потому что по-английски написано, например, шесть букв, а произносится всего четыре, остальные же просто для красоты. Если же читать все буквы подряд, то получится какой-то другой язык, а не английский. Мне удалось прочесть всего три предложения, как Лев Семенович остановил меня: - Стоп! Старый дипломат принялся внимательно изучать мое лицо. "Включил свой проницательный взгляд", - догадался я, и у меня все внутри оборвалось. - Будьте добры, молодой человек, откройте, пожалуйста, рот, - попросил Лев Семенович. Орлиный нос старого дипломата едва не залез в мою распахнутую пасть. - Закройте, пожалуйста. Я закрыл и посмотрел на Льва Семеновича. Учитель выключил свой проницательный взгляд и крепко задумался. - Попробуйте еще разок сначала, - снова попросил Лев Семенович. Снова буква за буквой я заскрежетал по странице. У Льва Семеновича на сей раз хватило терпения только на две строчки. - Минуточку, молодой человек, - он положил свою руку на мою и вновь впился в меня проницательным взглядом. Этого я уже вынести не мог и поник головой. Учитель одобрительно похлопал меня по руке. - Все ясно, - воскликнул Лев Семенович с неожиданной бодростью. Ну вот, он меня и раскусил. А что тут раскусывать? У меня такое произношение, как будто я первый раз в жизни читаю по-английски. Не то что старый дипломат с проницательным взглядом, тут каждый человек догадается, что я отчаянно вру. Ужасно стыдно! А во всем виноват Гриша. Если бы я его не послушался, ничего бы не произошло. Вот говорят: ему было так стыдно, что он готов был сквозь землю провалиться. Я бы с удовольствием провалился сквозь пол, чтобы очутиться этажом ниже и не видеть обиженного Льва Семеновича. - Яснее быть не может, - повторил учитель. - У нас был длительный перерыв в занятиях. Сперва хворал я, потом болели вы. Произошла, как говорят спортсмены, растренировка. Я кивал, соглашаясь с каждым его словом. - И этот длительный перерыв привел к тому, - продолжал, воодушевляясь, Лев Семенович, - что ученик совершенно забыл все, чему его учили. Я поднял голову и посмотрел на учителя. Что он хочет этим сказать? - Значит, - радостно объявил Лев Семенович, - знания ученика были поверхностными, им не хватало глубины. А кто сему виной? Естественно, учитель, то есть ваш покорный слуга... Не вставая, Лев Семенович развел руками и склонил голову. - Нет, не вы, - вырвалось у меня. Лев Семенович мягко улыбнулся: - Молодой человек, вы славный мальчуган. Вы бесконечно добры ко мне, но долгие годы жизни научили меня, не страшась, смотреть правде в глаза. - Я вам сейчас расскажу всю правду, - я решил, будь что будет, открою учителю, как стал обманщиком. - Не утешайте меня, молодой человек, - не дал мне говорить учитель. Лев Семенович поднялся и достал с книжной полки томик, на котором золотом сверкали английские буквы. - Это моя любимая книга - Шекспир, - воскликнул учитель. - Я не расставался с ней нигде, куда ни забрасывала меня судьба. Позвольте мне, молодой человек, на прощанье прочитать вам монолог Гамлета, принца датского, из трагедии Уильяма Шекспира. Я хочу, чтобы вы унесли с собой музыку и красоту великого творения... Лев Семенович раскрыл книгу, откинул немного назад голову и прочитал первую строчку: - То be or no to be... "Быть или не быть..." - перевел я, но больше переводить не мог. Потому что был захвачен тем, как читал учитель. А он читал так, как никогда еще не читал. Слова сверкали, смеялись, плакали, сталкивались друг с дружкой, взрывались, разили наповал, погибали, воскресали и снова звали на бой. Когда чтение окончилось, я долго не мог опомниться. Учитель закрыл книгу и молча стоял, держа ее в руке. Наконец я поднялся и спросил: - Я пойду? - Да, да, разумеется, - очнулся и Лев Семенович. В прихожей учитель помог надеть мне пальто и поинтересовался: - Могу я вас, молодой человек, попросить об одном одолжении? - Я сделаю для вас все, - выпалил я. - Спасибо, - улыбнулся одними глазами Лев Семенович. - Спросите, пожалуйста, у бабушки, в какой день и в котором часу она могла бы меня принять. - Спрошу, - пообещал я. - А зачем? - Я заранее вам благодарен. - Не отвечая на мой вопрос, учитель пожал мне руку своей сухонькой крепкой рукой. - Всего вам хорошего. О наших совместных занятиях и о вас, молодой человек, я сохраню самые добрые воспоминания. - Я тоже, - быстро сказал я и поспешно закрыл за собой дверь. Когда я очутился на улице, у меня на душе скребли кошки. Ну что я натворил! Обманул такого замечательного человека... Да, о чем он хочет поговорить с бабушкой? Наверное, о том, что со мной заниматься нет смысла... Так это же здорово! Выходит, я и от английского избавился. Все идет как нельзя лучше. Трех учителей я одолел. Остался последний - А-квадрат. Крепкий орешек, ничего не скажешь... Ладно, справимся! КРЕПКИЙ ОРЕШЕК - Гриша, - восхищенно протянул я, - я никогда не думал, что врать так легко... То есть врать трудно, но люди легко верят, когда им врешь... Встретившись с Гришей, я живописал моему другу, как я избавился от трех учителей. Гриша ни капельки не удивился, только слегка надулся от гордости. - Что я тебе говорил! - Остался последний - А-квадрат, - сообщил я и хвастливо добавил: - С ним я легко разделаюсь. Я у него целыми днями картинки в книжках разглядываю и совсем не занимаюсь математикой. - Вообще-то, матеша - ценная наука, - осторожно заметил Гриша. - Да ты что! - удивился я, что мой друг пошел на попятную. - Со всеми расставаться, так со всеми! Вспомни, как сам меня уговаривал... - Ты прав, - без особой охоты согласился Гриша. Мы распрощались, и я отправился к А-квадрату. На этот раз опоздал я. Явился к концу занятия. И, не дав кандидату опомниться, с места в карьер сказал, чтобы он позвонил бабушке и заявил, что никаких математических способностей у меня нет и в помине, а потому нет смысла попусту тратить его (А-квадрата) время и ее (бабушкины) деньги. Выслушав мою тираду, А-квадрат рассмеялся мне прямо в лицо: - И не подумаю. - Но я же у вас ничего не делаю, - растерялся я. - Книжки только листаю. - А тебе что... не нравится? - Книжки я могу и дома листать. - А у тебя дома есть такие книжки? - А-квадрат хитро сощурился. У меня дома таких книжек не было, потому я их с удовольствием и просматривал. - Во-первых, - не сдавался я, - я их уже все перелистал... А-квадрат меня перебил: - ...и тем самым основательно расширил свой кругозор, чего и желала твоя бабушка. - А во-вторых, - упорствовал я, - я скажу бабушке, что вы обманщик. Вы обманывали ее все время и ни за что ни про что получали деньги... А-квадрат уже не улыбался. Поглаживая бородку, он с любопытством глядел на меня. Наверное, не ждал от меня такого выпада. - Хорошо, я обманщик, - вдруг согласился А-квадрат. - А ты разве не обманывал свою бабушку? Говорил ей, что занимаешься математикой, а сам, оказывается, листал книжки... Мне нечего было ему возразить. - Так что мы с тобой одного поля ягодки, - снова заулыбался А-квадрат, - и не в наших интересах изменять статус-кво? То есть, все должно остаться по-прежнему. Я никак не ожидал, что кандидат будет так защищаться. Я думал, что стоит мне заикнуться, как он сразу со мной согласится. - Тебе что, плохо у меня? А-квадрат снял очки и стал их протирать. Без очков вид у учителя был растерянный и грустный. Словно рыцарь поднял забрало и оказалось, что под железом симпатичное человеческое лицо. А-квадрат снова нацепил очки, поднялся и заходил по комнате. - Я мечтал бы о такой жизни, как у тебя. Пару часов в день ты читаешь книжки, какие нигде не достанешь. Скажу тебе по секрету, что, кроме меня, ты единственный читатель моей библиотеки... Попутно, между прочим, ты набираешься знаний по математике и физике. Кое-что осело в твоей голове? - Угу, - промычал я. - И потом ты мне очень помогаешь. - А-квадрат остановился напротив меня. - За это я тебе весьма благодарен. И еще... мне просто хорошо, когда ты приходишь... А-квадрат взлохматил мне волосы. Я поднял голову и уставился на него во все глаза. Никогда я не слыхал от него таких речей. А учитель, видно, спохватился и тут же перевел разговор на другое. Показав на стену, сплошь завешанную чеканкой, он спросил: - Как тебе мои новые творения? - Здорово! Я не мог сдержать восхищения. Чеканку он сделал замечательную. Ну точно такую в магазинах продают. - Хочешь научу? - предложил А-квадрат. - Хочу, - тут же согласился я. - А у меня получится? - Получится, - рассеял мои сомнения А-квадрат. - Приходи завтра. Придешь? - Приду, - пообещал я. - А куда вы деваете старые творения? А-квадрат расхохотался: - Дарю друзьям. У меня много друзей. - Я знаю, - сказал я. - Вы их продаете... - Продаю, - не возражал А-квадрат. - Если людям нравится, почему бы не продать? А ты меня осуждаешь? - А вот эту почему не продаете? Я показал на чеканку, которая висела в стороне от других, прямо над изголовьем. На ней был изображен лохматый веселый - рот до ушей, хоть завязочки пришей - мальчишка, босоногий, в засученных штанинах. Из-за плеча мальчишки вылетала птица. - Потому что это не продается, - глухо ответил учитель и сел в кресло. - А почему вы все время один? - спросил я. А-квадрат неопределенно хмыкнул. - У вас семья есть? - не отставал я. - Была, - коротко ответил он. - А это сын? - я показал на чеканку. - Сын, - кивнул он и стал разглядывать лохматого веселого мальчишку, как будто видел его в первый раз. - А почему он к вам не приходит? - Не знаю, - пожал плечами А-квадрат. - Может, потому, почему ты хочешь от меня уйти... Учитель подсел к столику, на котором стоял телефон. - Какой номер у бабушки? Я сказал. А-квадрат набрал номер и, глядя на меня, словно говорил со мной, а не с бабушкой, сказал в трубку: - Елизавета Петровна, добрый вечер! Вас беспокоит Смелковский. Как здоровье? Рад слышать. Елизавета Петровна, у меня к вам не очень приятный разговор, к сожалению. Да, он касается Севы. Не волнуйтесь, с ним ничего не случилось. Вы знаете, после года занятий с ним я пришел к твердому убеждению, что у мальчика нет ярко выраженных математических способностей. Ну что поделаешь, не все становятся учеными. Вот почему я считаю, что абсолютно нет смысла тратить мое время и ваши деньги. Послезавтра - первое число, так вот с послезавтра мы расторгаем наш договор. До свидания, Елизавета Петровна. Да, надо смотреть правде в глаза. Положив трубку на рычаг, А-квадрат спросил: - Ты этого хотел? - Да, - ответил я. - Вы сказали правду. - Нет, я соврал, - горячо воскликнул учитель. - У тебя есть способности, и через пару лет ты сам в этом убедишься. Но раз ты хочешь уходить, значит, уходи... Я быстро оделся, потоптался в прихожей. - До свидания, Александр Александрович. - Будь здоров! - учитель положил мне руку на плечо. - Завтра придешь? Научу делать чеканку... - Приду, - с легким сердцем пообещал я. Я еще не знал, что не приду к Александру Александровичу ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра, и даже через неделю не приду. Снова у меня не будет ни капельки свободного времени. Правда, совсем по другой причине. Когда я сообщил Грише, что последний учитель сам от меня отказался и теперь я вольный человек, мой друг нахмурил брови: - Ты поступил необдуманно. - Это почему же? - опешил я. - Все остальные науки, верно, ничего не стоят, - рассуждал Гриша, - но матеша - очень полезная наука. Потому что она приносит пользу не только тебе, но и твоим друзьям. Ах, вот оно что! Теперь мне стало понятно, почему Гриша отговаривал меня бросать занятия у Александра Александровича. Гриша беспокоился о себе. - Не волнуйся, - успокоил я друга. - Моих знаний хватит, чтобы справиться с любой задачкой для третьего класса... - Ну тогда другое дело, - просиял Гриша. - А во что мы будем играть? Мне не терпелось поноситься сломя голову по улице. Я застоялся, как жеребенок в конюшне. - Счас придумаем, - небрежно бросил Гриша. - Айда во двор! Мы спустились на лифте вниз и выскочили во двор. У меня начиналась новая, детская, жизнь. ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА До родительского собрания было еще добрых полтора часа, а мама уже стала наряжаться. Когда она облачилась в свое самое праздничное платье, в котором она обычно ходит в театр или в гости, в спальню заглянул папа. Увидев мамины приготовления, папа слегка побледнел: - Ирина, позволь узнать, куда ты собираешься? Не отрывая взгляда от зеркала, у которого она примеривала бусы и откуда она прекрасно видела папу, хотя он стоял у нее за спиной, мама ответила вопросом на вопрос: - А ты куда? Папа тоже облачился в вечерний костюм и сейчас ломал голову, какой из его многочисленных галстуков лучше всего подойдет к нему. Мамин вопрос застал папу врасплох. Папа растерянно повертел в руках галстуки, будто они могли помочь ему найти ответ. Папа был человек прямой, и он сказал правду: - К Севе на собрание. А ты куда? - И я туда же, - невозмутимо ответила мама. Она уже надела бусы, поглядела в зеркало и осталась собой довольна. Мамино спокойствие и вывело из себя папу. - Но послушай, Ирина... - возвысил голос папа. - Я слушаю, - еще невозмутимее произнесла мама. Папе надоело разговаривать с маминым отражением, он стал рядом с зеркалом и посмотрел маме прямо в глаза. - Ирина, сегодня моя очередь, - твердо сказал папа. - Ну и что? - Маму ничем нельзя было пронять. - Если ты помнишь, - папа заговорил мягко, но настойчиво, - в прошлый раз, когда ты вернулась с собрания, ты жаловалась на ужасную духоту. - Верно, - согласилась мама. - В школе невыносимо топят. - Вот видишь, - радостно ухватился папа за мамино согласие. - Зачем тебе снова мучиться? Сегодня пойду я... Папа повернулся к зеркалу и стал завязывать синий в красную полоску галстук. - Но сегодня, - произнесла мама так, как будто не слышала, что говорил папа, - но сегодня я все предусмотрела. Я надела легкое платье с короткими рукавами. Папины руки задрожали, галстук не захотел завязываться. С досады папа сунул галстук в карман пиджака. - Ну хорошо, - собрав всю силу воли, папа заговорил спокойно. - Неужели тебе не надоело каждый раз выслушивать одно и тоже: "Ах, какой ваш сын прекрасный-распрекрасный, он гордость и слава школы, спасибо, большое спасибо, что воспитали такого сына". - Я вижу, что тебе надоело слушать, как хвалят твоего сына, - парировала мама. - Ну что ж, сегодня я избавлю тебя от этой малоприятной и скучной обязанности. Папа простонал. Он понял, что допустил промах. А мама, воспользовавшись папиной оплошностью, нанесла ему решительный удар. - Целый день крутишься на работе, устаешь, как собака, - пожаловалась она. - А вечером за вами убираешь, стираешь, готовишь... Неужели я не имею права хоть на несколько минут радости? Неужели я не могу пойти к Севе на собрание, чтобы услышать, какого прекрасного сына я воспитала? Мама поняла, что папа повержен. Но насладившись победой, проявила великодушие: - А почему бы нам не пойти вдвоем на собрание? - В самом деле, - обрадовался папа. - Отличная мысль. Он достал из кармана синий в красную полоску галстук и в одно мгновение завязал его. Все кончилось миром, и мама с папой отправились на родительское собрание, совершенно не подозревая, что их там ждет. Я захлопнул книжку, которую вовсе не читал, а лишь делал вид, что читаю. Теперь мне не было перед кем притворяться! ...Я могу во всех подробностях представить, как все произойдет на собрании. Торжественные и гордые, мама с папой усядутся на первую парту, чтобы быть поближе к Клавдии Васильевне и чтобы не пропустить мимо ушей ни единого слова учительницы, когда она станет хвалить меня. Маму с папой не смутит, что Клавдия Васильевна чуть сдержаннее обычного с ними поздоровается и с некоторым укором поглядит на них. Упоенные славой, скорее всего, мама с папой ничего не заметят и не почувствуют, что гроза надвигается. Первый гром среди ясного неба грянет в ту минуту, когда Клавдия Васильевна, вместо того чтобы восхвалять их удивительного сыночка, начнет превозносить Люду Тисович, которая всегда шла второй, следом за мной. Но уверенность во мне так велика, что мама с папой решат, что Клавдия Васильевна просто изменила своему принципу и самое интересное оставила напоследок. Тут они не ошибутся. И правда, самое потрясающее произойдет в конце. Подробно рассказав об успехах тех, кто получил пятерки и четверки, Клавдия Васильевна скороговоркой сообщит о двоечниках и лентяях. Почему скороговоркой? Да потому, что родители двоечников и лентяев, как обычно, не пришли на собрание и некому было слушать, какие не очень хорошие дети у них растут. И вот настал мой черед. Я даже зажмурился, потому что все представил себе так ярко, словно сам сидел вместо мамы с папой на родительском собрании. Клавдия Васильевна откашляется, наберет побольше воздуха и, наконец, произнесет: - А теперь о Соколове. Я не знаю, что с ним произошло. За последние две недели Сева получил столько двоек и троек, сколько не получал за всю свою жизнь. Я не знаю также, что случилось с Севиными родителями. Я передавала, чтобы они зашли в школу, неоднократно писала в дневнике, но все впустую... И тут мама с папой вспомнят, что уже с месяц они не заглядывали в дневник сына. А чего заглядывать? Чтобы в сотый раз полюбоваться на мои пятерки? Правда, пятерок давно не было. Все мое время поглощала борьба с учителями, и я перестал делать уроки. Заглянув случайно в мою тетрадку, Клавдия Васильевна ахнула. Целую неделю я не выполнял домашних заданий. Тогда Клавдия Васильевна и произвела первую запись в моем дневнике. А мама с папой, как известно, не заглянули в дневник. Но самое ужасное произошло на открытом уроке. Как вы помните, открытый урок - это был единственный урок, на котором Клавдия Васильевна меня вызывала. Я вышел к доске, глянул на задачку и не узнал ее. Просто таких задачек я никогда не решал. Ребята, наверное, решали, а я сидел и читал книгу. Я начал соображать, как же к ней подступиться. А мне надо было не думать, а быстро решать. Я стал мямлить, нести какую-то чепуху, словно я не Всеволод Соколов, гордость и слава школы, а, например, Ситников. Девочки, не сводившие с меня восхищенных глаз, в это мгновение решительно и бесповоротно выбросили меня из своих сердец. А Клавдия Васильевна посадила меня на место и поставила двойку. Наверное, про все про это учительница рассказала на собрании. А может, и не рассказывала. Просто мое воображение отказалось дальше работать. Я уже не мог представить, что говорили в оправдание мои родители, какими глазами глядели на них другие родители и что еще сказала Клавдия Васильевна. Мои фантазии были прерваны вторжением грубой реальности. Мама с папой вернулись с родительского собрания. На папу было больно смотреть. Таким подавленным я никогда его не видел. Ну, может, лишь в те дни, когда проигрывала его любимая команда. Против ожидания, мама была спокойна. Она лишь бросила на меня гневный взгляд, от которого я весь сжался: - Разговор отложим на завтра, а сейчас иди спать. В постели я долго ворочался. Ничего не поделаешь - за свободу надо платить дорогой ценой. Ну теперь маму с папой калачом не заманишь на родительское собрание. Теперь в нашей семье будет так, как в некоторых семьях. Там поступают двояко. Или никто из родителей не идет на собрание, хотя кто-то из них идти должен, потому что собрание называется родительским. Или родители вместо себя посылают бабушку, дедушку, а то и хуже того - старшего брата, старшую сестру ученика, хотя они никакого права не имеют приходить на собрание, которое называется родительским. НУЛЬ БЕЗ ПАЛОЧКИ Я открыл дверь, и у меня испуганно забилось сердце. В доме было ужасно тихо. Ни в одной из комнат не горел свет, хотя за окном сгущались сумерки. Может, родители куда-нибудь ушли? На цыпочках я пробрался по коридору, заглянул в большую комнату, и у меня еще сильнее застучало сердце. В комнате были мама с папой и бабушка с дедушкой. В сумерках не очень-то разберешь, но я увидел, что сидели они, поникнув головами, явно чем-то опечаленные. - Что случилось? - громко спросил я. - Почему вы не включаете свет? Мама с папой и бабушка с дедушкой вздрогнули, зашевелились, но не сказали ни слова. Наконец дедушка подал голос: - А и правда, Сева, зажги свет. Я щелкнул кнопкой выключателя. От яркого света мама и бабушка зажмурились, папа прикрыл ладонью глаза, а дедушка расплылся в улыбке и радостно потер рукой лысину. Дедушка любил, когда светло. Но если они все дома, то выходит, что с ними ничего не случилось. Ну, а все-таки, что произошло? - Итак, у тебя нет никаких талантов?! - то ли спросила, то ли сообщила мама. - Ну, отец, не ждал я от тебя такого финта, - папа страдальчески сморщился, как будто пропустил левый прямой в челюсть. - Знаешь, как это называется? Удар ниже пояса. - Столько потрачено сил и денег, - бабушка всплеснула руками. - И все насмарку. Фу, гора с плеч. Значит, все живы-здоровы... Теперь все понятно. Мои учителя сообщили моим родным, что я никакой не вундеркинд, а самый обыкновенный третьеклассник, каких хоть пруд пруди или набирай класс за классом. Я достаточно хорошо знал моих учителей и потому мог представить, как все произошло. Валентина Михайловна, которая разрывалась между учениками и больной Юлей, вероятней всего, позвонила и сказала: - У Севы очень средние данные. Я пыталась развить его слух, есть сдвиги, но весьма скромные. Сева перегружен занятиями, поэтому освобождение от музыки пойдет ему лишь на пользу. Лев Семенович договорился с моей помощью о дне и часе, когда его сможет принять бабушка. В назначенное время он явился - строгий черный костюм, галстук-бабочка трепещет под кадыком, бледное, оттого и более торжественное лицо. - Как ни грустно сознавать, - произнес, вполне вероятно, Лев Семенович, - но на старости лет я потерпел фиаско. В одну реку нельзя войти дважды, как справедливо утверждали древние. Дар педагога, учителя - дар бесценный, и не каждому дано им владеть, поэтому позвольте мне откланяться. Лев Семенович шаркнул ножкой, а рукой сделал такое движение, как будто галантно помахал широкополой шляпой с перьями. Бабушка долго и мучительно соображала, в чем смысл слов старого дипломата, а потом робко призналась: - Лев Семенович, дорогой, я ничего не понимаю... Объясните по-человечески... Я представляю, как расстроился учитель. Ему казалось, что он выразился изящно, а теперь приходилось обыкновенными словами растолковывать то, что и так всем ясно. - Милая Елизавета Петровна, что тут непонятного? Просто-напросто я оказался никудышным учителем. Я не только ничему не научил Севу, но я разучил, отучил его от того, что он знал. Севины знания английского сейчас ниже, чем они были тогда, когда я стал с ним заниматься. Теперь вам все ясно? Бабушка кивнула. Теперь ей было все ясно. Пожелав бабушке крепкого здоровья, а мне - настоящих учителей и больших успехов, Лев Семенович удалился. А перед визитом старого дипломата был телефонный звонок от Александра Александровича. А еще раньше я чуть не утонул в бассейне, и о занятиях плаванием не могло быть и речи. И что же получается? Была у меня куча учителей, а теперь ни одного. Можно кричать "ура". Но почему такое уныние среди моих родных? Надо радоваться, а не печалиться. - Столько надежд мы на тебя возлагали, - мечтательно протянула бабушка. - Я думала, доживу до того счастливого дня, когда