училось, как было задумано, должно что-то
произойти. Я думаю, на чистом листе появятся какие-то надписи.
-- Давай глядеть тогда!
Они подняли взор на HTML: электронная страница по-прежнему
резала глаза сияющей белизной.
-- Будем ждать, -- сдержанно произнес Валидатор.
-- Девять месяцев, да? -- криво усмехнулся Весельчак.
Ожидание было долгим и тягучим. Но самое худшее
заключалось в том, что никак нельзя было определить, сколько
времени прошло на Земле -- минута, час или месяц. При помощи
любимой Искалки Весельчак "нарыл" множество документов с
датами, но даты были очень разрозненными, и из них никак не
получалось вывести формулу земного времени. Например,
возвращаясь от Искалки, Весельчак приносил документ с датой 1
декабря, в следующий раз -- другой документ с датой 2 декабря,
в третий раз -- 4 декабря. Но стоило Валидатору вывести
закономерность, описывающую течение времени на Земле, как в
очередной раз Весельчак неожиданно приносил документ,
датированный 30 ноября или даже 15 марта. В результате
Валидатор пришел к выводу, что никакой зависимости между
датировкой документов и течением реального времени не
существует и даты проставляются просто для формального учета,
как индексы в каталоге.
Так и проходила их жизнь: Весельчак подолгу пропадал у
Искалки, Валидатор без особых надежд на успех выводил формулу
времени, а клоуны забавлялись тем, что превращались в земных
животных и часами игрались, гоняясь друг за другом. (В скобках
нужно заметить, что, в отличие от обычных виртуальных людей,
они не могли превращаться в других виртуалов или в несколько
предметов одновременно, а также не могли почковаться и
клонироваться). Через какое-то время у них появилась новая
игра: один превращался в собаку, другой -- в палку, а третий,
оставаясь самим собой, выполнял роль дрессировщика.
Однажды Валидатор, наблюдая от нечего делать за игрой
клоунов, заметил в пасти у клоуна-Рейнджера, превратившегося в
добермана, вместо палки что-то другое. Издали это было похоже
на мышь, но откуда взяться мыши, если в нее никто не
превращался?! Валидатор позвал добермана-клоуна к ноге, но тот
проигнорировал окрик, сделав вид, что не слышит, и продолжал
носиться по кругу со странным предметом в зубах. К
"хозяину"-клоуну он тоже отказался приближаться. Это было более
чем странно: клоуны всегда были очень послушными, и никогда им
даже не приходило в голову неповиновение командам. Гоняться за
клоунской псевдо-собакой Валидатор посчитал ниже собственного
достоинства и решил дождаться Весельчака, который лучше него
понимал примитивную логику клоунов.
-- Не пойму, в чем дело, -- пожаловался он Весельчаку,
когда тот объявился с очередной кипой домашних страниц, --
клоун-Рейнджер не реагирует на мои команды.
-- А чего тут понимать? Оборзел он!
-- А что делать?
-- Эй, ты, псина драная! -- бодро заорал Весельчак. --
Оборзел?! Мухой ко мне!!!
Доберман, поджав хвост, подковылял к Весельчаку.
-- То-то же! -- победно потрепал его Весельчак по жесткому
загривку. -- Тут тебе не уголок Дурова! А ну, плюй сюда свою
гадость!
И опять произошло нечто странное и подозрительное: вместо
того, чтобы "плюнуть", клоун-доберман звучно сглотнул,
пристально глядя при этом на Весельчака влажно-виноватыми
глазами.
-- Ты видел?! -- вскричал Валидатор.
-- Я и говорю -- оборзели, волки позорные! -- замахнулся
Весельчак, чтобы отвесить собаке пинка.
-- Нет, ты видел, что он проглотил??? Он проглотил
зародыш! -- Валидатор ужаснулся собственным словам.
-- Не может быть! -- серьезно сказал Весельчак. -- Откуда?
Он же...
-- Значит, уже нет... Все кончено, -- тихо проговорил
Валидатор убитым голосом.
-- Что кончено? Что именно? -- переспросил Весельчак со
слабой надеждой.
-- Не знаю, -- сокрушенно покачал головой Валидатор, --
пока ясно только одно: у Стеллы не будет ребенка.
-- А как же Проходчик?! Он вернется?
-- Боюсь, что он уже вернулся... -- скорбно вздохнул
Валидатор.
-- Ты чего? -- удивился Весельчак. -- Шутишь, что ли?
Шутить тут только я могу, а тебе не полагается! Ты научную
версию выдвигай!
-- Научной версии у меня нет, -- признался Валидатор. -- И
ненаучного объяснения -- тоже.
-- Так не может быть, -- серьезно возразил Весельчак. --
Всегда всему есть объяснение, пусть даже самое бредовое...
И тут свершилось то, чего они так долго ждали, но меньше
всего предвидели именно в тот момент: на белом электоронном
листе одна за другой стали неспешно появляться буквы,
складывающиеся в слова и строки. Скоро стало можно прочесть:
"Пятое земное воплощение Высшего Существа появилось на
свет ровно на двадцать два года раньше намеченного срока".
На этом буквы остановились.
-- Что это означает? -- спросил Весельчак.
-- Кажется, мы должны написать книгу за Рейнджера, сам
ведь он писать теперь не может...
-- За него и про него! -- обрадовался Весельчак.
3. Пятое земное воплощение
(от Валидатора)
Пятое земное воплощение Высшего Существа появилось на свет
на четверть века раньше намеченного срока. В отличие от своих
предшественников, оно материализовалось из среды, которая,
существуя извечно, на момент его рождения не была воспринята
человеком -- из кибер-пространства. В этом предвосхищении
будущего, вероятно, и заключается смысл подобной
преждевременности.
У "пятого земного" было вполне обычное имя, которое ему
дали при рождении родители. Его назвали Владислав, а если
коротко -- Влад. Можно с уверенностью сказать, что у него было
несчастливое детство. Все те замечательные качества, которые
присущи его Высшему Родителю, а именно, всемогущество,
вездесущность и всезнание, не перешли к нему по наследству --
от них осталось лишь квази-воспоминание, смутное
подсознательное ощущение, не способное дать ничего, кроме
симптомов мании величия. Дело обстояло даже гораздо хуже: не
унаследовав божественных качеств свыше, Влад в то же время
генетически не воспринял от своих земных родителей тех
простейших инстинктов, которые необходимы каждому человеку для
удовлетворения довлеющих над ним императивов.
В повседневной жизни это проявлялось в том, что его ничто
не пугало, его не смущал вид голых родителей, когда ему
случайно приходилось их видеть без одежды, а сам он одежду
просто не признавал, и если ему становилось жарко, он тут же
начинал раздеваться, невзирая на посторонних. Но особенно много
хлопот родителям доставляло то, что ему не знакомо было чувство
голода, и если его забывали покормить, он не шарил по шкафам,
как другие дети, в поисках "вкусненького", а если еду оставляли
без присмотра, он, наоборот, не испытывая насыщения, впихивал
ее в себя до тех пор, пока она не кончалась или пока его не
начинало тошнить.
Строго говоря, Влад был почти классическим дебилом. От
полного дебилизма его спасала превосходная память. Довольно
скоро, а может и не скоро, смотря как мерять (для ребенка время
идет гораздо медленнее), но в общем, годам к трем благодаря
воспитательному упорству родителей ему удалось запомнить, чего
нужно бояться, чего стесняться, что и кого любить, что и когда
нужно делать и как себя вести в определенных ситуациях.
Например, он уже точно знал, сколько ложек манной каши ему
нужно съесть, чтобы удовлетворить потребности организма в пище,
и в один прекрасный день родители были ошеломлены тем, что их
ребенок, еще толком не научившись говорить, уже умеет считать:
за завтраком он съедал ровно двадцать чайных ложек манной каши,
за обедом -- пятнадцать, а за ужином -- десять.
Кроме того, Влад великолепно запоминал слова, не вникая,
впрочем, в их смысл. К примеру, он совершенно точно знал, что
соседская рыжая кошка -- это "кошка", но когда во дворе однажды
появилась белая пушистая кошка, он не мог понять, почему и это
существо тоже называется "кошкой". Впрочем, родители нашли для
него вполне приемлемое объяснение: одна кошка -- кошка Мурка, а
вторая... тут возникла некоторая методологическая проблема,
потому что вторую кошку тоже звали Мурка, и пришлось ее назвать
Мурка-Вторая.
Как бы то ни было, когда Владу исполнилось шесть лет,
родители ни за что не хотели отдавать своего "чудика" в
спецшколу для умственно отсталых детей, считая, что он вовсе не
дебил, а "своеобразный ребенок", но в нормальную школу его не
принимали, потому что он не умел читать: он знал наизусть все
буквы, но не мог сложить их в слово. Тогда родители пошли на
хитрость: они заставили Влада выучить назубок транскрипцию
нескольких сот простейших слов, которые обычно встречались в
предлагаемых на собеседовании при поступлении в первый класс
тестах, и это дало превосходные результаты: их сын без запинки
"прочитал" предложенные учителем тексты про то, как "мама мыла
раму" и Филиппок собирался в школу...
* * *
-- Погоди, -- прервал Валидатора Весельчак, -- ты что это
"горбатого лепишь"?! Рейнджер нам как брат был, а ты его так
выставляешь: не человек, а робот получается!
-- Но откуда же ему иметь от рождения человеческие
инстинкты, если его земные папа и мама -- не более чем символы,
необходимые лишь для того, чтобы его появление на свет
выглядело правдоподобно?! -- рассудительно возразил Валидатор.
-- Ни шиша не понял, -- честно признался Весельчак.
-- Конечно, Рейнджер мог бы родиться и без родителей, если
бы захотел, но он ведь сам сказал, что книга должна быть
серьезной, то есть не фантастической, не абсурдной, не
гротескной, не юморной. В ней должен быть реализм, а это
значит, что не должно быть ничего необъяснимого в рамках
общепринятой логики.
-- Но это ведь не простой человек -- он должен уметь
творить чудеса! Воду в пиво превращать, например...
-- Такое "чудо" может сотворить любой бармен: пиво
получится -- от настоящего не отличишь. В современности все
чудеса, которые творили прошлые воплощения, сплошь опошлены:
кого удивишь хождением по воде в век атомных подводных лодок?
Даже воскрешение мертвых вошло в повседневную практику
благодаря реанимации. Ресурсы чудес практически исчерпаны
людьми с колбой, циркулем и скальпелем в руке.
-- Но так ничего не выйдет, в натуре! -- возмутился
Весельчак. -- Какое же это будет "воплощение", если оно ничем
не будет отличаться от остальных людей?
-- А кто сказал, что оно должно отличаться? У него, может
быть, другие задачи. "Супер-стар" был хорош для эпохи
возрастающих энергий, а теперь акценты смещаются в сторону
убывающей энтропии, когда высшую ценность преобретает
обратимость событий. Вполне вероятно, появление на Земле
Рейнджера ознаменует начало новой эры, которая будет проходить
под знаком "RESTART".
-- В каком смысле? -- потряс головой Весельчак, пытаясь
что-то сообразить.
-- В таком смысле, что на Земле не останется необратимых
процессов. А это станет возможным благодаря использованию малых
энергий в противовес высоким, -- туманно пояснил Валидатор. --
Детали мне самому пока неясны.
-- Так что теперь, Рейнджер хилым у нас будет? -- дошло,
наконец, до Весельчака.
-- Да, с обычной точки зрения. Силу ведь можно мерить по
разному. Интересно, задумывался кто-нибудь над тем, какой вес
поднимают шахматисты за время партии, переставляя фигуры?
-- Килограмм за два часа? -- понятливо усмехнулся
Весельчак.
4. Первые каникулы
(от Весельчака)
Школа предстала Владу величественным и таинственным музеем
с развешанными по стенам незримыми табличками "Не шуметь!", "Не
бегать!", "Не смеяться!", "Руками не трогать!". Ни к чему,
кроме ручек, карандашей, линеек, тетрадей и учебников, здесь
нельзя было прикасаться. В первый день учительница так и
сказала: "Зарубите себе на носу раз и навсегда: ничего без
моего разрешения не трогать!!!". Лишь иногда она позволяла
прикоснуться к своей указке, мелу и тряпке, чтобы ученик мог
что-то показать, написать или стереть на доске. Особое табу
было наложено на карту и глобус, к которым нельзя было
притрагиваться ни при каких обстоятельствах: показывая что-то
на карте, нужно было водить над ней указкой на расстоянии 10
сантиметров, а тот, кто осмеливался к ней прикоснуться, сразу
получал в дневник "банан" (два балла). Показать что-либо на
глобусе учительница никогда никого не просила, видимо, потому
что сделать это, не дотрагиваясь до обклеенного атласной
бумагой папье-маше, было невозможно.
Влад был вполне послушным учеником, но когда в конце
первого класса учительница повела детей во двор сажать деревья,
он ощутил внутри себя смутный протест.
-- Я не пойду! -- неожиданно сорвалось у него с языка.
Учительница была в шоке -- никогда раньше она ничего
подобного от первоклашек не слышала.
-- Разве ты не слышал: я всем говорила, что "каждый
человек должен в своей жизни посадить хоть одно дерево"! --
нахмурилась она.
-- Я не могу посадить дерево, -- на глаза Владу
навернулись слезы.
-- Почему? -- удивилась учительница.
-- Потому... потому...
Влад хотел сказать, что ни один человек не может посадить
дерево -- в лучшем случае он может его пересадить из одного
места в другое, потому что человек не может сделать зерно
своими руками, а пересаживать деревья -- значит нарушать
священный принцип "не трогать!", ведь деревья могут вырасти и
сами... Но ничего этого он, конечно, не сказал, потому что не
смог связать их своей недетской мысли подобающую малолетке
речь, и он только горько заплакал от беспомощности.
-- Сейчас же прекрати! -- учительница схватила его за
рукав школьного пиджака и потащила во двор учить, как надо
сажать деревья.
И вот наступили долгожданные каникулы...
Гораздо позже Влада преследовала одна и та же картинка из
детства: во время первых летних каникул он едет в поезде с
родителями в деревню к родственникам -- вагон медленно
подкатывается к станции, и сквозь редко забрызганное мелким
дождем стекло видно, как на переезде стоят люди: мужчина в
коричневой драной куртке с велосипедом между ног, на руле
болтается бидон, из-под крышки видны края перетянутого резинкой
целлофана; женщина в темном платке и коротких резиновых
сапожках, с тонкой каемкой поверху, у ног стоят два накрытых
марлей зеленых ведра; и хмурая конопатая девчонка с блеклыми
бантами на коротких косичках, один бант развязался и попал за
шиворот кофты... Они молча проплывают мимо, покорно воспринимая
поезд как временное препятствие на их пути, а в голове Влада в
такт вагонным колесам стучит глухой голос: "Толь-ко ни-че-го не
тро-гать... толь-ко ни-че-го не тро-гать... толь-ко ни-че-го не
тро-гать...", -- и он радуется про себя, что поезд скоро
пройдет, и он даже случайно не сможет нарушить жизнь этих
людей.
-- Сколько стоит поезд? -- спрашивает мама у проводницы.
-- Двадцать минут.
-- Ура, пойдем на вокзал пить газировку! -- радуется
Владик.
И они идут с отцом пить газировку со своей кружкой, потому
что на юге страны свирепствует болезнь с противным названием
"холера", и по плацкартному вагону холодной шипящей змеей
проползают слухи об американских шпионах, которые добрались аж
до Орла и подкладывают в мойку питьевых автоматов зараженные
стаканы.
После трех доз с сиропом, когда язык приятно холодит и
пощипывает, а в нос ароматно шибает апельсиновыми газами, они
возвращаются к вагону -- и тут случается нечто страшное: им
навстречу по перрону быстро идет, будто катится, та самая
женщина с девочкой, в руках у нее по ведру яблок, из кармана
кофты торчит скомканная марля... Владик в предчувствии беды
прячется за отца, а женщина надвигается прямо на них с криками
"купите яблочков!". Ничего не подозревающий отец
останавливается, и как его не тянет Владик за свитер,
оттаскивая от опасного места, спрашивает:
-- Почем?
-- Задаром отдам, -- радуется тетка, -- три рубли ведро.
-- Разве это задаром? -- усмехается отец.
Он собирается уходить, и Владик радуется, что на этот раз,
кажется, "пронесет", но вредная женщина не отстает -- она
вынимает из ведра подрумяненное с одной стороны яблоко:
-- Да вы гляньте, гляньте! Ароматы какие! Пробуйте,
пробуйте! Бери, малыш!
К ужасу Владика, женщина протягивает ему в пухлой красной
руке увесистое яблоко -- в голову ударяет набат: "ТОЛЬКО НИЧЕГО
НЕ ТРОГАТЬ!!!" Владик отчаянно мотает головой, и в этот момент
случается НЕПОПРАВИМОЕ: женщина, изловчившись, резким движением
оттягивает ему ворот джемпера и бросает за шиворот яблоко...
Дальше в воспоминаниях Влада -- черный провал. Следующая
картина -- он громко вслипывает в поезде на руках у мамы, перед
глазами все кружится и плывет. На столе лежит коричневатый
огрызок от съеденного отцом яблока...
* * *
-- Весьма недурно, -- похвалил Весельчака Валидатор. -- Я
даже не ожидал. Думал, тебя на юмор потянет.
-- Кх... я и сам так полагал, -- смущенно признался
Весельчак, -- хотел написать что попроще, а вышло закрученно...
Но ты же сам сказал, чтоб серьезно и без дураков.
-- Вполне, вполне!
-- Да, но только... неинтересно как-то получается. Что
читатели скажут?
-- Какие читатели? -- задумался Валидатор.
-- Ну эти, мифические... или как их там? Потенциальные!
-- Это тебя пусть не волнует! -- ободряющего хлопнул
Валидатор по плечу коллегу по перу. -- Сколько потенциальных
читателей, столько и потенциальных мнений.
5. Дальше, выше, быстрее...
(от Валидатора)
Учеба давалась Владу тяжело. Но не потому, что у него не
было способностей, а по той простой причине, что он не мог их
использовать так , как этого от него ожидали. Типичный пример:
ему на уроке задают решать математическую задачу, и он довольно
быстро, быстрее других, находит три ответа, один из них верный,
а два другие -- явно неправильные из-за ошибки в формуле или в
расчетах. Любой нормальный ребенок перепишет с черновика в
тетрадь верный ответ, но Влад поступал по-другому: правильные
результаты он сообщал учителю только тогда, когда ЭТО ЕМУ БЫЛО
НУЖНО. То есть только в тех случаях, когда в учительском
журнале в графе с его фамилией накапливалось критическое число
двоек, и нужно было срочно получать пятерку, чтобы
преподаватель смог вывести за четверть общей оценкой тройку и
избавить его, Влада, от разборок в учительской и наказания
дома. Он это делал не из шалости или вредности, а из принципа,
который заключался в том, что любой ответ верен только в том
случае, если он несет на себе полезную нагрузку. Иначе все
ответы равноценны, как равноценен ноль со знаком плюс или
минус, и каждый из них можно считать одновременно и верным, и
ошибочным.
Была у Влада и другая черта, которую трудно было объяснить
с точки зрения традиционной детской психологии: он ни в чем и
никогда не хотел выделяться среди других. Если он на уроке
первым выполнял задание, то никогда не спешил тянуть вверх
руку, чтобы заявить об этом. В диктантах он намеренно делал
ошибки, чтобы, не дай Бог, не написать лучше всех. Особенно
угнетали его соревнования на уроках физкультуры с их
непременной задачей прыгнуть дальше всех, пробежать быстрее
всех и сделать больше всех отжиманий от пола. Ему постоянно
приходилось быть начеку, чтобы ненароком кого-то не перегнать
или не превзойти в силе.
Родители давно заметили, что их сын специально измазывает
себе лицо чернилами, отрывает пуговицы от пиджака и пачкает в
луже ботинки. Заметили -- и махнули на это рукой, потому что
счастливы были уже только тем, что их "чудик" учится в
нормальной школе.
Как ни странно для взрослого восприятия, Влад пользовался
в школе авторитетом, как человек, которому все "пофигу":
соученики принимали его страх перед выделением из общей массы
за отчаянный пофигизм. А ему и действительно было пофигу, будут
его ругать или хвалить -- ему самому должно было быть хорошо, а
хорошо он чувствовал себя только тогда, когда ничем не
отличался от остальных.
Такая беззаботная жизнь Влада в гармонии с собой
продолжалась до восьмого класса. Ему было тринадцать лет, когда
его отец получил от предприятия новую квартиру, и вся семья
переехала в другой район. Влад стал ходить в новую школу -- там
с ним и случилось событие, перевернувшее его представление о
жизни. "Событие" звали Стелла Кислицкая.
Влад с первого взгляда влюбился в эту рослую белокурую
девочку с тонкими улыбчивыми губами и васильковыми глазами,
светившимися пронзительно-чистым светом, исходившим, казалось,
из глубин ее теплой груди. Когда он смотрел на нее, ему
хотелось то плакать, то смеяться, а то и плакать, и смеяться
одновременно. А не смотреть на нее Влад не мог, и к своему
немалому удивлению, стал замечать за собой, что ему
непреодолимо хочется, чтобы и она смотрела на него. Но увы,
божественная Стелла не одаривала его своим вниманием. Ей явно
нравились мальчики посильнее и понаглее Влада, например,
Феликс, которого она открыто провоцировала на переменах своими
подколками, дожидаясь, когда он схватит ее за волосы и приложит
боком к стенке. У Влада при этом появлялось неизменное желание
вмешаться, но он слишком ясно понимал, насколько глупо будет
выглядеть его псевдо-рыцарское заступничество со стороны.
Получить по роже от Феликса он не боялся, но его душил стыд,
когда он представлял, как будет при этом хохотать над ним
Стелла.
Привлечь внимание Стеллы можно было только одним путем:
выделиться из себе подобных. И тут Влада постигло горькое
прозрение: он с безнадежным отчаянием осознал, что НЕ МОЖЕТ
этого сделать, потому что к своим неполным четырнадцати годам
сознательно подавил в себе все способности и загнал себя в
такую глубокую яму посредственности, из которой ему вряд ли
удастся выбраться за всю оставшуюся жизнь.
С недетским упорством он снова и снова предпринимал
попытки хоть чем-то выделиться среди своих сверстников, но
безрезультатно: ни в учебе, ни в спорте, ни в дворовых играх
ему не удавалось даже приблизиться к первым. Впрочем, "играми"
это теперь уже нельзя было назвать -- это скорее было
состязание в троеборье: вино, девчонки, драки. От вина (обычно
это был дешевый "Рубин") Влада мутило, к девчонкам, за одним
исключением, он относился равнодушно, а драться был неспособен.
Однажды парень из параллельного класса, ходивший в
шестерках у Феликса, без видимой причины вызвал его в школьный
туалет на драку. Вернее, предполагалось, что это будет не
драка, а профилактическое "навешивание пиздюлей" Владу, но Влад
только обрадовался: у него появилась прекрасная возможность
доказать, что он тоже чего-то стоит, и доказать это не на
ком-то, а на подручном Феликса, который вместе со своим дружком
Джеком держал в руках всю школу, за исключением двух старших
классов. Перед Владом, правда, маячила незавидная перспектива
схлестнуться с самим "боссом", но он предпочитал над этим не
задумываться. Лишь только подручный Феликса по кличке Муха
завел "воспитуемого" в туалет, Влад первый без предупреждения
заехал ему с правой в ухо... В следующее мгновение произошло
нечто неожиданное: реальность превратилась в замедленное кино,
и перед глазами Влада в сторону перегородки между унитазами
неторопливо проплыла голова Мухи с полуопущенными веками, будто
он чего-то застеснялся, волосы его приподнялись и поплыли в
другую сторону, а рябое лицо стало постепенно угасать и очень
скоро превратилось в черное пятно, как это бывает, когда за
головой человека светит яркое солнце...
Очнулся Влад в медпункте от нестерпимой рези нашатырного
спирта в носу.
-- Кто тебя так... уделал? -- участливо спросила
медсестра, прикладывая ему к глазу свинцовую примочку.
-- Не знаю... Не помню... Упал, кажется, -- ответил Влад,
искренне недоумевая, что же с ним произошло.
-- Все-то вы падаете! Искалечите когда-нибудь друг дружку,
-- сокрушенно покачала сестра головой. -- Ладно уж, иди к
завучу разбираться. Сам-то дойдешь?
Завучу и родителям Влад, конечно, ничего не рассказал, и
за это компания Феликса его простила. Но сам он в очередной раз
ощутил свое ничтожество...
* * *
-- Стоп, стоп, стоп! -- запротестовал Весельчак. -- Мы так
не договаривались. Пусть хилый, пусть дебильный, но
"ничтожество" -- это ты, брат, через край хватил!
-- А ты как считаешь, наш Рейджер должен быть на Земле
"самым, самым, самым"? -- невозмутимо спросил его Валидатор.
-- Ясный корень!
-- Вот и я так полагаю. И если он не может стать самым
великим из людей, пусть тогда будет самым ничтожным. По крайней
мере, этим он будет качественно отличаться от прошлых четырех
воплощений.
-- Но почему мы не можем сделать его самым великим?
-- Боюсь, что не получится, -- покачал головой Валидатор.
-- А ты попробуй.
-- И не собираюсь.
-- Это почему? -- Весельчак вскинул в удивлении
виртуальные брови.
-- Считаю бессмысленным. Если хочешь, пробуй сам. Но не
думаю, что твоя попытка увенчается успехом.
Весельчак призадумался: он боялся в случае неудачи
выглядеть дураком в глазах Валидатора.
-- А пусть клоуны мастерство покажут, чего они
бездельничают у нас?! -- нашелся он. -- Грамоте обучены, вот
пусть и пишут!
6. Никогда не мечтайте!
(от клоунов)
Когда Влад закончил школу со средним баллом три целых ноль
десятых и получил в напутствие от классного руководителя
загадочную фразу "Такую серость ничто не затмит", он с
облегчением окончательно осознал свою полную никчемность и ни
на что непригодность, и... стал вполне счастлив. Все несчастья
и беды людей -- от того, что они не получают от жизни заветного
плода, к достижению которого стремятся. Человек мечтает быть
великим писателем, а ему говорят: "Тоже мне, Достоевский! Да ты
аллюзию от поллюции отличить не можешь!" Конечно, такому
человеку обидно будет. Или другой человек спит и видит, как он
установит рекорд страны по прыжкам с шестом, а накануне
соревнований на него наезжает пьяный велосипедист --
несбывшийся рекордсмен падает и разбивает коленную чашечку об
крышку канализационного люка. Неизвестно, установил бы он
рекорд, но можно со стопроцентной уверенностью сказать, что вся
его дальнейшая жизнь будет отравлена горьким зельем обиды на
пьяниц, на велосипедистов, на судьбу и на Бога, а закончит он,
вполне возможно, тем, что сам сопьется и будет под градусом
развлекаться "велосипедными прогулками", выискивая в темных
аллеях, на кого бы побольнее наехать. Напротив, человек,
который ни к чему не стремится, надежно застрахован от
жизненных разочарований.
Во всем мире найдется очень мало людей, которые ни о чем
не мечтают и ни к чему не стремятся, и именно поэтому так редко
встретишь счастливого человека. Влад стал одним из избранных,
которым дано было познать секрет блаженства: ничего не
требовать от жизни. Все знают магическую фразу "блаженны нищие
духом", но в силу своей простоты она столь глубоко зашифрована,
что лишь немногим теологам удалось найти ключ к ее разгадке. А
те, кто ее разгадал, не захотели делиться сокровенным смыслом с
остальными, потому что это бы противоречило избранности
счастливых и могло бы нарушить счастье избранных. Гораздо
мудрее объявить, что "нищие духом" -- это люди с разжиженным
мозгом, дебилы, идиоты и кретины, говоря языком медицины. И уж
никакому нормальному человеку не придет в голову, что
"несчастный" кретин, глядя на "психически здоровых людей",
радуется, что он не один из них. Если нормальный человек и
заметит блуждающую на губах кретина улыбку, он скажет только:
"Идиот какой-то!" -- чем еще больше развеселит жизнерадостного
счастливца.
Да, Влад был вполне счастлив, не прикладывая к этому
никаких усилий. Он был счастлив только тем, что он живет, в
отличие от тех, кого уже закопали в землю или замуровали в
вазочке в стену, предварительно подвергнув сожжению,
благозвучно прозванному "кремацией". Одного этого факта
существования было бы достаточно для счастья, но жизнь
оказалась к нему необычайно добра: утром она дарила ему
чарующие переливы птичьих трелей за окном, ласковый луч
пробивающегося сквозь тюлевые занавески солнца и освежающую
прелесть холодной воды из-под крана. Днем, работая на рытье
траншеи под телефонный кабель, он вкушал мышечную радость
неизнурительного физического труда и наслаждался холодящим
первобытным запахом сырой глины, а вечером по его жилам
разливалась живительная благодать чудесного виноградного
напитка с загадочными кабаллистическими знаками "777" на
этикетке, когда он со своими достойными коллегами распивал в
перелеске у железнодорожного полотна пряно-ароматный портвейн
под вареную колбаску и философские разговоры.
Докладчиком в интеллектуальных беседах обычно выступал
Леня-Лысый, потерявший шевелюру "в горниле атомного реактора",
как он сам выражался. Поначалу он не рассказывал о своей
прежней работе, намекая только, что она имела отношение к
"мирному атому", но когда его стали в шутку называть "секретным
физиком", признался, что "ходил матросом" на атомном ледоколе
"О.Ю. Шмидт". Философов и всех прочих ученых он недолюбливал,
считая, что они "погрязли в интегралах". Речи его были мудреные
и понять из них можно было не очень много:
-- Вот мы тут пьем, так, сидим на насыпи, все путем, да, а
ни хрена не знаем, какие процессы в нас происходят, потому что
нам неведомо, кто, в натуре, стоит за нами. Вот ты вчера
"бэ-эфа" хватанул, и все пучком, а сегодня тебя со слабого
портвешка воротит, а почему? Где разгадка? Кто скажет? Никто не
скажет. А я скажу: потому что у каждого второе "я" есть, даже
не второе, а первое, это верняк. И хер кто знает, чего это
первое-второе "я" в текущий момент себе в глотку заливает.
Может, оно дорогой коньяк сосет, расслабляется, а ты со своим
портвейном лезешь, букет, падла, рушишь. Ясно дело, пошлет оно
тебя на три печатных знака, или все пять даже. А если ты...
На самом кульминационном месте речь Лени-Лысого неминуемо
прерывалась грохотом проносящейся мимо электрички, но это его
не смущало, и он как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ,
а Влад, наблюдая, как он многозначительно открывает немой рот с
прилипшими к иссохшим губам табачными крошками, хватался в
приступе смеха за живот и, провожая взглядом безучастную
электричку, орал что есть мочи: "Бля-я-я-я-а-а-а-а!!!"
-- ...Или вот там, во, гляди, -- Леня, успев таинственным
образом переключиться на другую тему, указывал на темнеющее
небо кривым перстом с загнутым внутрь ногтем, -- во -- Дева, та
еще проблядушка, а задарма себя показывает...
-- Да где? -- щурились мужики, рассматривая вечереющее
небо, подкрашенное с западной стороны горячечным румянцем. --
Нет там ни хуя!
-- А вон, в семидесяти градусах по азимуту от полярной
звезды, -- Леня нежно брал товарища за загривок и поворачивал
его голову в нужную сторону.
-- Чо ты гонишь?! Какая звезда? Это самолет летит, --
беззлобно возражал товарищ.
-- Не летит, а на месте стоит, значит, звезда или спутник
на геостационарной орбите, -- терпеливо разъяснял Леня-Лысый.
-- В штанах у тебя спутник, -- подзадоривали его мужики.
-- Замажем на червонец? -- не выдерживал Леня. -- Студент,
разбей!
Студентом называли Влада -- наверное, за его тщедушное
телосложение. Роста он был под метр восемьдесят, но худой, как
Останкинская телебашня (по выражению его матери).
-- Сначала "бабки" покажи, а потом замажем, -- отвечали
Лене.
-- Не доверяешь, гнида? -- удивлялся он, словно ему в
первый раз выказывали недоверие.
-- Сам ты гнида!
Далее следовал ленивый обмен пинками и ударами в глаз или
в челюсть. Дерущихся быстро разнимали и заставляли пить
"мировую", и около девяти часов вечера, как по расписанию, все
расходились, чтобы успеть домой к 9:35, когда по телевизору
после информационной программы "Время" начинался художественный
фильм.
Влад "на автопилоте" перебирал слегка заплетающимися
ногами, и сердце его радовалось за подарившую теплый вечер
природу и за мудрых добродушных людей, знающих ответ на все ее
загадки. На середине пути его начинало мутить -- тогда он, не
меняя выражения лица, хватался за тонкие ветви сирени, или еще
какого-нибудь придорожного куста, наскоро проблевывался,
вытирал об траву ботинки и продолжал свой путь. Главное при
этом было именно не менять выражения лица, иначе, если хоть на
мгновение ото лба к подбородку пробегала стягивающая кожу
брезгливая гримаса, настроение могло запросто испортиться, и
когда после по "телеку" не было подходящей веселой киношки,
типа "Соломенной шляпки" или "Льва Гурыча Синичкина", на душе
становилось слегка муторно.
* * *
Счастье Влада закончилось именно в тот день, когда он,
лежа на свежеразрытой куче с сигаретой "Пегас" в зубах,
рассматривал через осколок зеленого бутылочного стекла
солнечные острова в разрывах листьев вековой липы и предавался
мечтам о том, что такая его приятная жизнь будет продолжаться
если и не вечно, то до старости. Неподалеку послышались крики,
и он увидел, что трое из их бригады-"пятерки" странно жмутся
друг к другу на краю траншеи, заглядывая вниз. Среди них не
хватало Лени-Лысого: они как раз в недоумении разглядывали его
лежащим на сыром глинистом ложе с выпукло-стеклянными глазами и
вставшими проволочными пучками редкими белыми волосинами. Со
дна траншеи поднимался сладковатый сизый дымок...
Впоследствии выяснилось, что Леня случайно наткнулся на
кабель военной связи и непонятно зачем методически-упорно
разрубил его киркой, пока остальные неспеша перекуривали. (Как
впоследствии случайно стало известно Владу, этим делом
занимался даже следователь военной контрразведки, подозревая
диверсию, и пришел к официальному заключению, что "страдающий
хроническим алкоголизмом Л. Семенов покончил жизнь
самоубийством в состоянии водочной интоксикации третьей
степени").
После этого трагического случая Влад перестал ходить на
работу -- ему стало страшно опускаться в траншею, и в каждом
торчащем из земли корне он видел оголенный обрубок
высоковольтного кабеля. Теперь он целыми днями просиживал на
балконе за чтением легкой мукулатурной литературы, типа
"Королевы Марго", а по вечерам перебирался в уютное кресло
перед телевизором и смотрел все передачи подряд, от "Наш сад",
с которой начиналась вечерняя программа, до "Камера смотрит в
мир", которой она заканчивалась. В телевидении Владу особенно
нравилось то, что в нем не было и не могло быть смерти, а если
артисты и умирали, то не по-настоящему. Ему даже доставляло
удовольствие смотреть, как в каком-нибудь фильме про войну
умирает изрешеченный пулями герой, и знать при этом, что он
видит не САМУ смерть, а ее театрализованное представление. А
когда до него дошло, что смерть -- это единственный акт,
который актеры не могут сыграть по-настоящему, потому что
никогда не испытывали ее на себе, ему стало просто до колик
смешно, и родители за него не на шутку перепугались.
-- Займись делом! -- сторого сказала мать. -- Иди мусор на
помойку выброси.
Родители Влада свято верили в целебную силу трудотерапии,
и при каждой странной выходке сына давали ему задание по
хозяйству. Он взял пластмассовое ведро и, как был в фетровых
тапочках, вышел во двор. По странной причуде архитектора
помойка находилась строго посреди двора: между двух домов из
земли вырастала бетонная стена с притулившимися к ней железными
баками. По теплому вечернему воздуху, в котором
причудливо-таинственно смешивались ароматы борща и сирени,
из-за стены выплывали тягучие гитарные аккорды: "пичально чайки
за кармой кри-ича-ат -- сюда пришли маи друзья-я..." Влад
обогнул стену, чтобы посмотреть, кто поет, и увидел на
поваленном дереве за помойкой целую компанию: тощего
длинноволосого парня с гитарой, Феликса, Джека и Стеллу... Он
давно ее уже не видел, их пути не пересекались месяца два или
больше, хотя они и жили в соседних домах, и только теперь, в
эту неподходящую минуту, Влад понял, что стал постепенно
забывать свою любовь... Ему стало стыдно за себя -- на глаза
неожиданно навернулись слезы.
-- Эй, Квазимода, чего рожи корчишь? -- жизнерадостно
закричал Джек.
Все захохотали... Нет, не все: Стелла не засмеялась, а
лишь печально улыбнулась. "Да, да! -- пронеслось в голове у
Влада. -- Она меня понимает, как никто другой!"
-- Какой он тебе Квазимода?! -- удивился Феликс. -- Это он
в школе был Квазимода, а теперь он князь. Князь Мышкин.
-- Я не Мышкин, -- серьезно ответил Влад, не спуская глаз
с прекрасного лица Стеллы.
-- А кто? -- высоко поднял брови патлатый гитарист, далеко
вытягивая шею. Он оборвал песню, положив ладонь на струны.
Все в экзальтированном любопытстве уставились на Влада,
даже Стелле стало интересно.
-- Я Раскольников! -- неожиданно для себя заявил Влад и
наотмашь долбанул парня пластмассовым ведром по голове -- тот
вовремя подставил руку, ведро с глухим звуком отскочило и
попало в лицо Феликсу.
-- Замочу гада! -- заорал тот, вскакивая.
Влад не успел ничего подумать, как увидел, что он уже
бежит, бросив ведро... Это было престранное ощущение: бежал не
он сам, а его ноги -- сознание при этом топталось на месте в
остановившемся времени, будто это не Влад бежал, а навстречу
ему неслись кусты и деревья, детские качели, песочницы, редкие
прохожие и низкорослые гаражи... Перед глазами мелькали
картинки, а сзади кто-то тяжело дышал в затылок, и Владу
хотелось оглянуться, но он боялся, что этим "кто-то" окажется
Смерть... В его разгоряченную голову вдруг впрыгнула когтистая
мысль: смерть всегда идет по пятам за человеком, но пока он
молод -- может убежать от нее, а постареет -- нет сил для бега,
оглянется на прошлое -- и увидит бледную женщину с кривым
ножом... Да и молодому стоит спотыкнуться...
Бежать уже не было сил -- Влад заскочил в подъезд
ближайшего дома и, крепко придерживая массивную ручку, выглянул
в мутно-застекленное дверное окошко: в свете фонарей никого не
было. Ему стало смешно: за ним никто и не гнался, быть может...
Надо же было так обосраться! Он вышел наружу и огляделся --
обнаружилось, что он пробежал всего четыре уличных блока. А
казалось... "Казалось все пять!" -- рассмеялся он про себя. Все
было не так плохо. Он был жив, а значит, жизнь все еще любила
его, и он должен отвечать ей взаимностью. "Я люблю-ю тебя
жи-изнь..." -- запел он вполголоса, направляясь домой.
Все будет хорошо: он еще успеет посмотреть передачу
"Камера смотрит в мир", где расскажут про западногерманских
учителей, попавших под неумолимый жернов "беруст форботтен",
съест бутерброд с докторской колбасой, запьет кефиром и
отправится набоковую. Намурлыкивая себе под нос жизнелюбивую
песню, Влад дошел до своего двора... А вот и ведро! Оно стояло
на детской площадке, на карусели-вертушке. Влад с радостью
подхватил его -- в нем что-то плескалось. Он подтащил ведро под
свет фонаря и заглянул в него -- в нос ему ударил теплый
терпкий запах: оно было до половины заполнено пенистой мочой. К
горлу подступил тошнотный ком, а в голову ударила кровь: он со
стыдом представил себе, как такие же, как и он, парни, встав в
круг, мочились в ведро на глазах у божественной Стеллы.
Влад поставил ведро в кусты и решительно направился домой,
подальше от этого гнусного места, -- но с каждым шагом он все
больше замедлялся, а ног