        Ђнатолий Ђзольский. Ћблдрамтеатр (фрагмент)

---------------------------------------------------------------
 Џовесть расположена на странице "Ќовый Њир", No11, 1997
 http://www.infoart.ru/magazine/novyi_mi/nm11-97/ і  http://www.infoart.ru/magazine/novyi_mi/nm11-97/
---------------------------------------------------------------
        (Џовесть)

     Ќа первую субботу марта  выпало  факультетское  дежурство,
сиднем  сидел  в  одурЯющем  студенческом  гаме, охрип, всласть
наоравшись, освободилсЯ наконец от последнего  любознательного,
прыгнул  в  трамвай,  выскочил  из  него  задолго  до  дома  --
захотелось подышать и подвигатьсЯ. Џощипывал морозец,  висевшаЯ
над  городом  луна  в  который  раз  напомнила  об  одиночестве
(родители  померли,  друзей  нет),  ноги  взныли,   побитые   и
застуженные   на  передовой,  и  взыграло  желание  --  выпить,
немедленно,  не  отходЯ,  как  говоритсЯ,   от   кассы!   Љупил
четвертинку  и  стал гадать: каким стбоЯщим предлогом оправдать
пьЯнку  в  подворотне?  Ќе  отметить  ли  какое-нибудь  событие
давнего  или  не  очень  давнего  времени? "‚ нарЯд!" -- кладут
резолюцию прокуроры,  отправлЯЯ  в  архив  дела.  Ђ  ведь  если
вдуматьсЯ,  каждый  прожитый  год  --  очередной  лист так и не
раскрытого дела, возбужденного по факту рождениЯ  его,  ѓастева
‘ергеЯ  ‚асильевича,  и  дела,  бывает  нередко, извлекаютсЯ из
пыльных хранилищ по внезапно открывшимсЯ обстоЯтельствам.
     ’ак подо что откупорить четвертинку, каким обстоЯтельством
раскрыть  кладовые  памЯти?  Љакое  событие  провернет  ключ  в
заржавевшем  замке?  —то,  кстати, было год назад именно в этот
день, 5 марта? „а ничего не было: будни, лекции, он еще  только
вживалсЯ  в  преподавательство. Ђ много раньше, то есть 5 марта
1939 года? ’ускло и непамЯтно: студент  первого  курса,  начало
семестра,   гранит   юридической   науки,  изгрызаемой  мозгами
скромного юноши, не исключаетсЯ и городской парк, лед,  "гаги",
подаренные  отцом  ко  дню  рождениЯ.  Ќу а пЯть лет прибавить?
ѓоспиталь, уколы,  нога  в  гипсе,  третье  ранение  --  ничего
примечательного. Ђ еще годик?
     Ћн   расхохоталсЯ.   Ђдель   и   †изель!  ‘колько  лет  не
вспоминались две француженки, вывезенные немцами  из  Џарижа  и
немцами   же  брошенные  при  отступлении,  --  боевые  трофеи,
доставшиесЯ им, ему и ‘ане Ђрзамасцеву. „ивизию в конце февралЯ
отвели в тыл, было это в ‚енгрии,  потрепанный  полк  зализывал
раны,  контуженого ѓастева пристроили к роте свЯзи, ее командир
старший лейтенант Ђрзамасцев повел ѓастева на  ночлег  в  никем
еще  не  занЯтую  усадьбу. ‘бежавший хозЯин ее наказал прислуге
умасливать  большевиков,  она   и   выдала   русским   офицерам
спрЯтавшихсЯ  проституток  --  чернЯвенькую  Ђдель  и белокурую
†изель, которую немцы величали ѓизеллой. Ћбе  обладали  немалым
педагогическим  даром --  всего  за  неделю обучили славЯн всем
премудростЯм любви, расцветавшей в борделЯх ЊарселЯ  и  Џарижа,
отчего  командир  роты свЯзи малость тронулсЯ. Ћдевшись по всей
форме, при  орденах  и  медалЯх,  стал  по  утрам  подходить  к
зеркалу,  вглЯдывалсЯ  в  свою  рЯзанскую  харю и злобно шипел:
"ЂрмЯшка!.. ѓрузинскаЯ собака!" -- либо совсем уж  заковыристо:
"†идовскаЯ  морда!"  5  марта было днем рождениЯ ‘ани, на нем и
решили: отпустить  учительниц  на  волю,  пусть  пробираютсЯ  к
холмам  и виноградникам прекрасной ”ранции, к притонам ‹ютеции,
да и политотдел  учуЯл  уже  запашок  разврата.  “тираЯ  слезы,
француженки  ударились  в бега. ‘аню потащили в штаб на допрос,
ѓастева же отпустили с миром: что взЯть с контуженого?
     ‡а Ђдель и †изель полилась водка в рот, прЯмиком, -- прием
старый,  на  передовой  всему  научишьсЯ,  закусывать  пришлось
"мануфактуркой",   рукавом   пальто.   „омой   пришел   приЯтно
возбужденным, душа освежилась,  окно  в  прошлое  распахнулось,
повеЯло    волей,   и   дьЯвольский   аппетит   разгорелсЯ   от
материализации зыбких образов былого: слопал не разогреваЯ  суп
на плите и приложилсЯ к запасенному на †енский день коньЯку.
     €  в  следующую субботу повторил возврат в минувшее, нашел
год, в котором  12  марта  светило  особенным  днем,  достойным
внимательнейшего  рассмотрениЯ,  такой датой залюбуешьсЯ. ’ак с
этих суббот и пошло -- заглЯдывание в собственную жизнь, как  в
замочную  скважину,  как  в щель забора, за которым раздеваютсЯ
девочки, -- был, был однажды такой случай  в  далеком  детстве.
“дивительнейшие   вещи  отыскивались  в  закромах  памЯти,  где
вповалку лежали  нажитые  им  драгоценности.  ѓлоток  субботней
водки  озарЯл -- будто над ничейной межокопной полосой взмывала
осветительнаЯ ракета, наугад выпущеннаЯ, что прельщало,  отчего
и  затаивалось, как при испуге, дыхание. ‚ неизведанное прошлое
летела она, и стала прочитыватьсЯ собственнаЯ биографиЯ --  та,
которую  он  даже  и  не  знал, о которой ни в разговорах, ни в
анкетах тем более  не  упоминал.  Ќа  фронте  какие-то  секунды
видишь  освещенный  край  немецкой  обороны,  но,  когда ракета
сникает и полоса погружаетсЯ во враждебную  темноту,  памЯть  в
мельчайших  подробностЯх  восстанавливает только что увиденное,
расширЯет высвеченный на секунды круг -- и человек ночью  видит
то,  чего не узрел Ясным днем. Ћднажды стал прикидывать, а что,
собственно, было в давно прошедшие времена июлЯ  1932  года,  и
вдруг  увидел  себЯ  плачущим  навзрыд  оттого, что в городской
библиотеке не выдали ему ”енимора Љупера: молод, мол, и  не  по
программе. ‚се, оказываетсЯ, абсолютно все хранитсЯ в памЯти, и
сам  он,  вот что странно, будто не нынешний, не сиюминутный, а
прежний, ничуть не повзрослевший. „а, он,  двадцативосьмилетний
мужчина,   капитан  запаса,  награжденный  десЯтью  орденами  и
медалЯми,   трижды   раненный,   народный   следователь   после
института,  а  ныне  преподаватель кафедры уголовного процесса,
он, побывавший в огне,  крови  и  мерзости  сражений,  видевший
смерть  и настрадавшийсЯ вдоволь, он, ‘ергей ‚асильевич ѓастев,
все еще мальчишка, он такой, что впору искать зеркало,  глЯдеть
в  него  исступленно  и  в подражание ‘ане Ђрзамасцеву обзывать
себЯ обидными, позорными словами, потому что злопамЯтен, потому
что...
     Ќечто  банное  было  в  этих  субботах   --   облегчающее,
отмывающее  и очищающее. ‚ошло в привычку и даже стало ритуалом
во все прочие дни таить в себе сладкую жуть суббот, в свЯщенный
же  вечер  отъехать  от  дома,  где  все  назойливо  кричит   о
сиюминутности, как можно подальше, в ту часть города, где давно
не  бывал,  и  в  сумерках  (особо  желателен  туман)  идти  по
малолюдной  улице;   бесплотными   тенЯми   прошмыгивают   мимо
случайные   прохожие   --   как   даты,   событиЯ,   эпохальные
происшествиЯ, до которых сейчас,  в  эту  именно  субботу,  нет
никакого  дела, они лишние, они безынтересны, их день и час еще
не настал, но грЯнет календарное  число  --  и  уже  на  другой
улице,  в  другую  субботу  заголосЯт  немые  тени; раздвинетсЯ
занавес -- и на сцене возникнут новые персонажи, на них, как бы
в кресле развалЯсь, и будет посматривать он, ѓастев.
     ’Яжкой была суббота 27 августа  1949  года.  ЋсветительнаЯ
ракета повисела над таким же днем десЯтилетней давности, но так
и   не   выхватила   из   желтого  круга  ничего  крупного  или
возбуждающего. ‚звилась еще разок, залетев на  год  поближе,  и
рассыпалась   мелкими   искрами   над  плоской  землицей.  ‡ато
траекториЯ, воткнувшаЯсЯ в  27  августа  1938  года,  взметнула
смертельную  обиду,  а  водка  погрузила  в тЯгчайшие раздумьЯ,
вновь напомнив о том, какой же он все-таки мальчишка, раз не  в
силах забыть тот страшный час того самого днЯ 27 августа, когда
пришел он в институт узнавать, принЯт ли на учебу, хорошо знаЯ,
однако,  что  принЯт,  зачислен,  иначе  и  не  могло быть: все
экзамены сданы на "отлично", да и  всем  известно,  что  уже  с
восьмого  класса  готовил  он  себЯ  к  следовательской работе,
проштудировал десЯтки полезнейших книг,  стрелЯл  без  промаха,
научилсЯ  обезоруживать  преступников,  бегал  как лось, шпарил
по-немецки, мнЯ себЯ в будущем знаменитым сыщиком. ђадостно шел
в институт, как на  школьный  праздник  с  раздачей  новогодних
гостинцев, а глЯнул на доску объЯвлений -- и обомлел: в списках
принЯтых  на  прокурорско-следовательский факультет фамилии его
не было! ѓлаза заметались, дыхание прервалось, увидел  он  себЯ
зачисленным  на хозЯйственно-правовой факультет, причем фамилиЯ
стоЯла  не  в  алфавитном  рЯду,  а  в  самом  низу,  от   руки
приписаннаЯ.  Ќе  достоин,  оказываетсЯ, быть грозою бандитов и
шпионов, запЯтнанный он, социально или классово чужд  настоЯщим
советским  парнЯм  заветного списка. —то пережито в тот день --
на всю жизнь осталось,  но  виду  тогда  не  подал,  а  позднее
возблагодарил  судьбу:  на том хозЯйственно-правовом факультете
(•Џ”) учились грамотные, умные, начитанные  ребЯта  и  девчата,
хорошо  воспитанные,  у  всех  до  единого  какой-то  грешок  в
биографии, какаЯ-то чернЯщаЯ анкету запись, но они, о грешке  и
записи  знаЯ,  жили  как ни в чем не бывало, бегали по театрам,
влюблЯлись, понимали живопись и музыку в отличие от  нагловатых
парней  с  безупречной  родословной,  которые  учебой  себЯ  не
утруждали, рассчитываЯ на пролетарское происхождение и  свысока
посматриваЯ    на    оппортунистический    •Џ”,   переполненный
"интеллигентами" и "евреЯми". ‘ергей ѓастев  у  матери  пыталсЯ
узнать, какое проклЯтье нависло над их семьей, отец-то, рабочий
из  мещан,  посланный  партией на бухгалтерские курсы и ставший
поэтому служащим, ни в каких оппозициЯх не  состоЯл,  чист  как
младенец,  мать же с девчоночьего возраста бегала вдоль ткацких
станков,  и  сына  родители  воспитали  примерным  пионером   и
комсомольцем.  “же  в  войну,  заехав  домой  после  госпиталЯ,
выпытал он все-таки у отца, в чем грех. ‚ середине  30-х  годов
или  чуть  позже  пришла  на  заводе  пора всем исповедоватьсЯ,
выкладывать     коллективу     слабости     свои,      вредЯщие
общепролетарскому  делу. ЉаЯлись кто в чем горазд, хлестаЯ себЯ
обвинениЯми в непреднамеренном вредительстве, и отец, праведный
до тошноты и скуки, не  нашел  ничего  лучшего,  как  брЯкнуть:
грешен, служил под знаменами царских генералов. ’ак и влетели в
протокол  слова  эти,  ничего  вообще  не значащие, поскольку в
царской армии служили солдатами миллионы мужчин. Ќо словечко-то
произнеслось,  словечко-то  записалось,  и  какой-то   товарищ,
сидевший  на  анкетах  и  протоколах,  службу  в  царской армии
признал предосудительной, хотЯ никакой вины за отцом  не  было:
советскаЯ   власть   такую  службу  не  считала  преступной,  а
инвалидам империалистической войны выплачивалась пенсиЯ. Ќо еще
до разговора с отцом к ѓастеву пришло осознание: власть  дурна,
криклива,  злобна  и склонна законопослушного обывателЯ считать
объектом уголовного преследованиЯ, даже если  тот  ничегошеньки
не  совершил  и живет тишайшей мышью. „урнаЯ власть -- надо это
признать и на  этом  утвердитьсЯ.  „урнаЯ:  никогда  толком  не
уразумеешь,  чего она хочет и на кого ткнет пальцем ("‚от он --
сын белЯка!"). ’о ли сама власть рождала исключительно длЯ себЯ
пролетарских неучей, то  ли  сами  неучи  сварганили  механизм,
называемый  обществом,  только  длЯ собственного пользованиЯ --
сейчас  уже  не  разберешь,  запутаешьсЯ  в  клубке  причин   и
следствий.  „ействующаЯ армиЯ и тыл нуждались в юристах, не раз
на него, ѓастева, приходили запросы и приказы:  откомандировать
в  распорЯжение  военной  прокуратуры!  Ђ  ѓастев издевательски
отговаривалсЯ и отписывалсЯ: "ћридического образованиЯ не имею,
поскольку  обучалсЯ   на   хозЯйственно-правовом   факультете".
Ћднажды  у  особиста  лопнуло  терпение,  свалилсЯ на ѓастева в
окопе, потребовал немедленного ухода с  передовой,  приказ  уже
подписан,  и  ѓастев  пошел  на  мировую:  "‹адно, утром, после
боЯ..." Ђ утром -- осколком задело плечо.  „а,  дурнаЯ  власть,
временами   курьезнаЯ,  но  если  она  перестанет  смотреть  на
человека исподлобьЯ -- свет померкнет, реки выйдут из  берегов,
засуха  падет  на  ђоссию-матушку,  и это уж точно, будь власть
иной -- не приперсЯ  бы  мартовской  ночью  ‘анЯ  Ђрзамасцев  с
перекошенной  физиономией: "‘лышь, что сказала ѓизелка?.. Љ ней
в Џариже ходил сам €льЯ ќренбург!"
     ’Ягучий и беспощадный вечер 27 августа 1949 года, ненужные
воспоминаниЯ, подозрениЯ в правильности того, чем и как живешь,
отметаемые осознанием: именно потому, что власть такаЯ  дурнаЯ,
надо  с  особым  усердием  изобличать  и ловить преступников. €
вопросец  возникает:  зачем  согласилсЯ  на  преподавательство?
Ќеужто  на  деньги  потЯнуло?  Ќародный следователь прокуратуры
Ќижнеузенского района -- это 875 рублей в месЯц,  здесь  же,  в
институте,  втрое  больше, да и длЯ приварка ведетсЯ немецкий в
школе рабочей молодежи. ’ам, в районе, --  ни  одной  спокойной
ночи,  местное  начальство волком смотрит, прокурор отшвыривает
обвинительные заключениЯ, по сущим пустЯкам отправлЯЯ  дела  на
доследование. ‡десь -- почитывай книги да холодным глаголом жги
сердца  студентов.  ’ам  --  койка  в  „оме колхозника и поиски
кипЯтка по утрам. ‡десь  --  отдельнаЯ  квартира,  предсмертный
подарок  матери,  нашедшей  умирающую  родственницу с излишками
жилплощади. Ѓлагословенный оазис, место  отдохновениЯ,  которое
тЯнет  к  еще  большему  удалению от людей, и несколько месЯцев
назад родилась не безумнаЯ идеЯ:  а  не  турнуть  ли  уголовный
процесс да переключитьсЯ на римское частное право с последующим
чтением  курса  по оной дисциплине? Џрикупить кое-какие книги в
букинистическом,  углубитьсЯ  в  латынь,  историЯ  ѓреции   уже
почитываетсЯ  с  великой  пользой,  весталки и гетеры отнюдь не
походЯт на аделей и жизелей века нынешнего. Ќо -- тЯнет к  себе
старое  и  незабытое,  сладострастно  манит упоительный процесс
поиска злодеЯ, что-то  детское  проступает  в  сосущем  желании
уличить   преступника   во   лжи,  и  с  веселой  брезгливостью
замечаетсЯ: он,  преподаватель,  и  студенты  --  это  длЯщаЯсЯ
схватка  добра  и  зла,  и  обычный  экзамен  напоминает скорее
допрос, а не проверку знаний. ‘тудент с экзаменационным билетом
-- это ж подозреваемый, неумело скрывающий лень  и  невежество,
человек,  который  алиби  свое подтверждает лживыми показаниЯми
свидетелей -- учебниками Якобы  прочитанными,  присутствием  на
лекциЯх,  что  фиксировалось;  да  и  сама  процедура  экзамена
соответствует  статьЯм   уголовно-процессуального   кодекса   и
неписаным тюремным правилам. ‚се идет в ход, чтобы вырватьсЯ на
волю, то есть сдать предмет на тройку и снЯть с себЯ обвинение.
’ут и перехваченные "малЯвы", то есть шпаргалки, тут и оговоры,
то есть ссылки на классиков, бывалые сокамерники поднатаскивают
новичков, нередок и шантаж, преступники временами демонстрируют
свою  близость  к  власть  имущим,  а  преступницы  намекают на
обладание достоинствами Ђдели и †изели. ЏриходитсЯ прибегать  к
очным  ставкам  и  перекрестным допросам, некоторые преступники
хорошо  усвоили  смысл  Явки   с   повинной   и   необоснованно
рассчитывают  на  снисхождение,  которого  не будет, потому что
преподаватель ѓастев -- это следователь,  а  выносит  приговоры
судьЯ,  он  же  декан, ценЯщий ѓастева, с которым изредка ведет
споры -- наедине,  в  коридоре,  вдали  от  парторговских  ушей
внимает  речам  его,  имеющего  особое  мнение  о  прокурорском
надзоре, о соучастии, вине и объективном вменении, -- и, слушаЯ
крамолу, декан испытывает удовольствие, на лицо  его  наползает
гнусненькаЯ  улыбочка  порочного мальчугана, который только что
оторвал глаза от похабной картинки.


     Ќаступила следующаЯ суббота, последнЯЯ  лекциЯ  прочитана,
ѓастев  посматривал  на  часы,  клЯнЯ склоку на кафедре истории
государства и права ‘‘‘ђ, из-за которой декан покинул  кабинет,
приказав  обЯзательно дождатьсЯ его. ЏЯтый час вечера, половина
пЯтого, пЯть... ЏоЯвилсЯ в шестом  часу  --  напыщенный,  злой,
заоравший  на  ѓастева еще в приемной, обозвавший его -- уже за
дверью,  в  кабинете,  --  смутьЯном,  невежей,  хвастуном,   и
визгливый   тон   никак   не   соответствовал   дореволюционной
почтенности облика: костюм -- тройка, чеховское пенсне,  борода
лопатою.  Њолодой  преподаватель  распекалсЯ  за  позавчерашнюю
лекцию, на ней бывшим школьникам внушались некоторые незыблемые
понЯтиЯ -- соотношение, в частности,  между  обычаем,  то  есть
правилами  поведениЯ, привычками, грубо говорЯ, и законом. ’ему
эту ѓастев растолковал так, что декана трЯсло от  страха.  ќто,
шипел  он,  брызгаЯ  слюной,  грубейший выпад против советского
правоведениЯ,   неопытный   преподаватель    сознательно    или
непреднамеренно  употребил  "обычай"  не в правовом смысле, а в
обиходном,  и  будущим  юристам  облыжно  сказано   о   примате
нормативных  актов  над  законом,  в незрелые юные умы внедрена
теорийка буржуазных злопыхателей, и это-то  непотребство  --  в
преддверии   исторического   момента,   приближениЯ  всемирного
событиЯ -- семидесЯтилетиЯ товарища ‘талина, здесь бдительность
нужна  особаЯ!  ’о,  что  совершил  ѓастев,   --   недопустимо,
вредоносно,  изобличает в нем недостаточную идейно-политическую
подкованность, свидетельствует о  скудости  его  теоретического
багажа, о пренебрежении им трудами классиков!..
     €зображаЯ  смущение,  ѓастев  отвечал вежливо, смиренно, с
легкой иронией и мысленно посматриваЯ на часы... „а,  призналсЯ
он,  третьеводни  (он  специально  употребил  это слово длЯ уха
декана, падкого -- в период борьбы с космополитизмом -- на  все
простонародное),   --  третьеводни  в  его  лекции  прозвучало:
"‘оотношение же между обычаем и правом  на  ђуси  таково:  есть
обычай, есть закон, и ђоссиЯ имеет обычай законы не исполнЯть!"
Ќо, во-первых, не им первым сказано это, выражение сие бытовало
в  среде  либеральных  профессоров  прошлого века. Ђ во-вторых,
декан  опытный  оратор  и  знает  превосходно,  что  в   лекции
допустима  некотораЯ  вольность, вызывающаЯ улыбки и сдавленный
смех, иначе учебный материал не усвоитсЯ.  ‚-третьих,  надо  же
приближать  теорию  к  жизни,  к  практике, к местным условиЯм,
наконец! ђазрешено ж в  неофициальном  порЯдке  на  час  раньше
отпускать  вечерников,  потому  что  в  городе  орудуют шайки и
банды, многие студентки живут в пригородах и дома им надо  быть
до наступлениЯ темноты.
     ѓоворил  --  будто излагал объЯснительную записку, одну из
многих:  декан,  трус  и  ханжа,  под  замком  державший  книги
буржуазных  юристов,  всех  преподавателей  заставлЯл писать на
себЯ доносы. “молк в ожидании сановного жеста  с  указанием  на
дверь, но декан взбеленилсЯ, затопал ногами:
     -- џ   вас  уволю!..  џ  вас  выгоню  из  института!  ‚аше
высокомерие  недопустимо!  €  не  спасет  вас  ваша  любовница!
‚ысокопоставленнаЯ!   ‡акрывающаЯ  глаза  на  ваши  приработки!
ЋсвободившаЯ вас от картошки!
     агом   победителЯ   покинул   ѓастев   затхлый    кабинет
ретрограда,  подостыл  в коридоре, удивлЯЯсь тому, что о шашнЯх
его осведомлена не только соседка той  особы,  котораЯ  названа
деканом  высокопоставленной. Ђ что до приработка, так подменЯть
в институте заболевшую "немку" можно, а за самого себЯ работать
в вечерней школе нельзЯ, оказываетсЯ. Ѓред какой-то.
     Џоловина  шестого  уже,  времЯ  приближалось  к  заветному
рубежу.  Џортфель с конспектами и книгами будто по рассеЯнности
забыт в шкафу, закуска -- краюшка хлеба и огурец -- в  кармане.
‚ремЯ  шло.  Џочти  семь  вечера,  и  шаркающие  шаги  уборщицы
оповестили о скорой четвертинке, ѓастев рванулсЯ к  выходу,  но
окопное благоразумие взЯло верх: не побежал, шел осмотрительным
ровным  шагом,  чтоб  не  нарватьсЯ на какого-нибудь блюстителЯ
нравов,  и  только  на  улице  почувствовал   себЯ   свободным,
раскрытым  длЯ  запахов  и  шумов  большого  города,  который и
подтолкнет его сейчас к наилучшему маршруту. ел -- куда  глаза
глЯдЯт  --  расслабленной  походкой. ‘емь часов двадцать минут,
вечер  такой,  что  поневоле  погрузишьсЯ  в  воспоминаниЯ,  --
теплый,  лето  еще не перешло в осень, солнце близко к закатной
точке, тени резкие, все готово к возвеличивающей  душу  минуте,
когда решено будет, какой год осветит этот день взлетом чувств.
     €так,  3  сентЯбрЯ 1949 года -- и что же было год, два или
более назад? 1939 год -- светит ли в нем день 3 сентЯбрЯ?  Ќет,
пожалуй:  унижение от •Џ” пережито или упрЯтано, какаЯ-то вознЯ
с учебниками, впрочем -- воскресенье, был с матерью  на  рынке,
ездили  за  картошкой,  той,  на  которую  бросают  послезавтра
студентов. Ќу  а  год  назад,  в  1948-м?  —то-то  свЯзанное  с
перемещением,  с  поездкой  к  месту  происшествиЯ,  то ли труп
выловили в реке, то ли удавленник, да разве припомнишь  --  три
следователЯ на весь район...
     Њост  перейден, река неслышно течет, река покоитсЯ, позади
осталсЯ драмтеатр, где завтра отмечаетсЯ новый учебный  год  "в
сети   высших   учебных   заведений"   и  куда  приглашены  все
преподаватели. Џроспект ќнгельса он  пересек  вкрадчивым  шагом
человека, уверенного в том, что где-то рЯдом, за углом, в косом
переулке,  найдет  то,  от чего всколыхнетсЯ мысль и чувство. 3
сентЯбрЯ 1942 года -- это что-нибудь говорит? Ќет, не  говорит,
а   мычит   тоскою  трехмесЯчных  курсов  младших  лейтенантов:
стрельбище,  строевые  занЯтиЯ  до  упаду,   сказочно   злобный
старшина роты...
     €ндустриальнаЯ улица, добротные дома, населенные конторами
и учреждениЯми,  где  те  же  самые  строевые  занЯтиЯ,  но  за
столами, и продовольственный  магазин,  где  киснет,  поджидаЯ,
четвертинка,  покупку которой надо, однако, отложить до решениЯ
восхитительного  вопроса  о   дате,   над   которой   взовьетсЯ
осветительнаЯ  ракета. ‘орок третий год забракован, как и сорок
четвертый, в сорок шестом что-то просматриваетсЯ, но так смутно
и непонЯтно, что лучше уж повременить.
     ‚друг он  остановилсЯ,  замер  --  как  перед  только  что
увиденной  миной.  ‘делал  --  не  дыша -- два шага назад, чтоб
остеречьсЯ, дрогнувшаЯ рука коснулась потного лба, и жест  этот
обозначил так и не произнесенное восклицание: "‚спомнил!"
     Љартинно    эдак   взмахнул   кистью,   изобразил   полное
недоумение. "Љак?.. ’акое --  забыть?  Ќу,  никак  от  тебЯ  не
ожидал, нет, никак не ожидал, <i>дружище!</i>" -- урезонил он и
самого  себЯ,  и  того,  кто  прикидывалсЯ им самим. ‘окрушенно
покачал головой, дивЯсь преступной забывчивости, хотЯ с прошлой
субботы знал,  на  каком  дне  остановитсЯ  бег  памЯти,  и  не
ракетница  пульнет  в  небо, а крупнокалиберное орудие выбросит
снарЯд, который к самому небу взметнет  мельчайшие  подробности
того  днЯ  3  сентЯбрЯ  1945  года,  потому что в нем была она,
‹юдмила Њишина.
     „а, конечно, 3 сентЯбрЯ 1945 года. “же несколько  дней  он
дома, уже...
     „о четвертинки -- рукой подать, магазин рЯдом, но заходить
туда опасно,   впереди   вышагивает   знакомый   из   областной
прокуратуры. € так уже ползет слушок о загулах, в которые Якобы
впадает  бывший  народный  следователь,  и  ѓастев  свернул   в
переулок,  не  дойдЯ  до магазина; теперь, весь находЯсь в году
сорок пЯтом, никого уже не видел он и видеть не мог, ибо  после
полуднЯ  3  сентЯбрЯ  того  года  был  дома  и собиралсЯ идти в
институт -- восстанавливатьсЯ. Џозади -- война,  демобилизациЯ,
возвращение  в  родной  город,  военкомат,  милициЯ, домоуправ,
паспортный стол; впереди -- учеба, диплом,  работа.  Ћфицерские
брюки,  хромовые сапоги, начищенные до блеска, китель (ордена и
медали на нем поблескивают и позванивают),  зачетнаЯ  книжка  в
кармане,  погоны  снЯты,  но  фронтовым  духом  веет  от кровью
заработанных наград, от нашивок за ранениЯ,  --  в  таком  виде
хотел  предстать  перед  институтской верхушкой: да, это Я, тот
самый, которого спихнули вы на  •Џ”,  и  не  надо  жалких  слов
оправданиЯ,  Я  вас прощаю!.. Ћсмотрел себЯ в зеркале, подвигал
плечами и замер -- увидел отраженный взглЯд матери,  любующейсЯ
сыном,  услышал  вздох  ее: "Ќу, теперь можно..." € что "теперь
можно" -- понЯл. “мирать можно -- вот  что  недоговорила  мать.
Ћна родила сына, она вырастила его, она вымолила у судьбы жизнь
его  на  войне, сын перенес уже смерть отца и теперь безропотно
встретит  кончину  матери.  €  стыдно  стало   --   перед   кем
выхвалЯтьсЯ  вздумал? Џлевать ему на институтское начальство!..
‘апоги -- в угол, китель  и  брюки  --  на  вешалку,  из  ‚ены,
последнего  места  службы,  привезены три костюма, выбрал самый
скромный, поцеловал мать  --  и  на  трамвай.  Џо  уважительной
причине      отсутствовал      студент     четвертого     курса
хозЯйственно-правового  факультета  ѓастев  ‘ергей  ‚асильевич,
прошу зачислить в институт длЯ продолжениЯ учебы -- такаЯ форма
поведениЯ  выбралась.  ‚стречен  же  был  сверхрадушно, обнЯт и
расцелован, выЯснилось к тому же, что оскорблЯющий ухо  и  глаз
•Џ”  ликвидирован, отныне деление на чистых и нечистых проходит
по другим признакам: судим -- не судим, есть ли родственники за
границей, а главное -- проживал ли на  временно  оккупированной
территории.   Џриказ  о  зачислении  был  немедленно  подписан,
ѓастева определили на последний курс, обЯзав досдать  кое-какие
дисциплины,   студенческий   билет   выдали   без   проволочек,
оставалась сущаЯ ерунда -- получить учебники, тут-то и возникла
закавыка, без которой власть не была бы властью: требовалсЯ еще
и читательский билет в библиотеку, которой ведал почему-то  зам
по   хозЯйству,   --   его   и   пошел   искать  ѓастев,  часто
останавливаЯсь   у   незабытых   аудиторий.   ‚сесильный    зам
обосновалсЯ  на  первом  этаже,  куда-то  вышел "на минутку", в
приемной на стульЯх вдоль  стены  расположились  первокурсники,
судЯ по несмелости, а на столе (а не за столом!) сидела молодаЯ
и очень привлекательнаЯ женщина, сидела в чересчур вольной позе
-- так,  что угол стола раскинул ее ноги и туго обтЯнул юбку на
бедрах  возбуждающей  полноты.  Џо  позе  этой,  по  тому,  как
умолкали  парни,  когда  женщина  открывала  рот,  ѓастев решил
поначалу, что  на  столе  сидит  методистка  какой-то  кафедры.
‚место  блузки  --  спортивнаЯ рубашка с короткими рукавами, на
ногах -- танкетки, тупоносые и на широкой платформе  туфли,  на
запЯстье -- мужские часы, а не крохотные дамские из поддельного
золота (их мешками везли из ѓермании), волосы темно-каштановые,
без  каких-либо  следов  завивки,  брови смелые, глаза серые, и
глаза эти секунду подержались  на  ѓастеве,  когда  тот  вошел,
отвелись,  абсолютно безразличные, и минуло две или три минуты,
прежде чем женщина спросила: "Ђ вы по какому вопросу, товарищ?"
-- задала  вопрос,   даже   поворотом   головы   не   обозначив
"товарища",  а  лишь  слегка  изменив  тон,  каким  говорила со
студентами. ѓастев не ответил, не испросил и разрешениЯ курить,
поскольку студенты дымили вовсю. …динственнаЯ пепельница --  на
столе,   и  оказалось,  что  женщина,  с  десЯти  шагов  весьма
миловиднаЯ, вблизи смотрелась удручающе иной: и глаза вроде  бы
как-то  косо  помещены на сплюснутом лице, подбородок выступает
нагловатенько, и лоб какой-то не такой, манеры  и  речи  же  --
нахраписты  и  угодливы,  как  у пристающей к прохожим торговки
краденым, чего не  видели  или  не  хотели  замечать  студенты,
ловившие каждое слово девки с раскинутыми ногами. ‘омневатьсЯ в
том,   что   говорилось   ласково-воспитательным   тоном,   она
запрещала, и даже если студент всего  лишь  переспрашивал,  она
обрывала  его  так, что ответ напоминал оплеуху или зуботычину.
Џо этой манере затыкать  рты  и  превращать  диспут  в  монолог
ѓастев  догадалсЯ:  не  методистка,  а  какаЯ-то  комсомольскаЯ
начальница, обЯзаннаЯ глаз не спускать с вверенных ей овечек, к
каким она относила и приблудную овцу,  ѓастева  то  есть,  всем
поведением  своим  ЯвлЯвшего  признаки непослушаниЯ, потому что
дважды  или  трижды  возникшаЯ  пауза  призывала  ѓастева  хоть
словечком  проЯвить  интерес  к  разговору,  на  что он отвечал
презрительным  молчанием.  Ђ  шла  речь  о  романе   известного
писателЯ,    живописавшего    подвиги   комсомольцев,   всецело
посвЯтивших  себЯ  борьбе  с  немецкими  оккупантами.  Ќашлась,
однако,  в  комсомольской  организации  парочка,  котораЯ -- по
смутным намекам писателЯ -- вступила в "близкие отношениЯ",  не
прерываЯ,  впрочем,  борьбы,  что никак не устраивало открывшую
диспут  начальницу.  "Ќе-ет!  --  негодовала  она.  --  ђаз  ты
сражаешьсЯ  за ђодину, то будь добр -- посвЯти борьбе все силы,
забудь о половых различиЯх!.." € тут же,  не  удостоив  ѓастева
взглЯдом,  она  чуть  понизила  голос, и будто кнут взвилсЯ над
ним: "‚ам надо подождать, товарищ!" Ђ он стиснул зубы от злобы,
потому что вспомнил, кто пытаетсЯ командовать им  и  как  зовут
командиршу.  ‹юдмила Њишина, в институт поступившаЯ годом позже
его, но еще в школе  он  слышал  о  гадостЯх  этой  самозванки,
всегда  норовившей  стать  начальницей  и  умевшей выискивать в
человеке  изъЯн  или  недостаток,   чтоб   гвоздить   по   нему
безжалостно  и безостановочно. ‚ пионерлагере она так зашпынЯла
хроменькую девочку, заставлЯЯ ее бегать наравне со  всеми,  что
та  едва  не  повесилась, из петли ее вытащили, в кармане нашли
записку: "‚ могиле ноженьки мои станут прЯмыми".  Џионервожатую
потЯнули  было  на  расправу,  но  лишь  слегка  пожурили; мать
хромоножки продолжала, несмотрЯ на  угрозы,  твердить:  посадЯт
когда-нибудь   эту  мерзавку  Њишину,  обЯзательно  посадЯт,  с
преступными наклонностЯми она!
     ‚друг раздалсЯ звонок -- на лекцию, видимо. ‘туденты разом
встали  и  почти  бегом  покинули  приемную,   а   мерзавка   с
гимнастической  легкостью  соскочила со стола. ’ри года прошло,
как видел он Њишину в  последний  раз,  --  она  за  это  времЯ
укрупнилась,  не  потерЯв  гибкости,  ладности.  "’ак это вы --
‘ережа ѓастев?" -- протЯнула  она  ладошку.  ‚се,  оказываетсЯ,
знала  о нем -- о том, что вернулсЯ, что принЯт полчаса назад в
институт  и  что   пришел   сюда   за   читательским   билетом.
‘омнительно,   чтоб  весть  о  герое-фронтовике  пронеслась  по
институту с быстротой молнии, но Њишина -- ѓастев столкнулсЯ  с
этим   впервые  --  обладала  искусством  первой  узнавать  все
новости. „остав  из  стола  прЯмоугольный  штампик,  она  шумно
дыхнула  на  него  и  приложилась  им  к  студенческому  билету
ѓастева, что давало ему право не только  пользоватьсЯ  книгами,
но и посиживать в читальном зале длЯ преподавателей. Љак-то так
получилось,  что дел у нее никаких в институте не оставалось, а
ѓастеву получать учебники расхотелось, ‹юдмила Њишина к тому же
обещала отдать ему те, в которых уже не нуждалась,  госэкзамены
сдав   и  получив  небесполезный  диплом  и  место  на  кафедре
советского права. „ень -- сиЯющий, ни облачка  на  небе,  ветер
несет запахи города, в котором не было уличных боев, от ‹юдмилы
Њишиной  ничем  не пахло: ни духами, ни помадами она никогда не
пользовалась, чтоб не подавать дурного примера, и шла  рЯдом  с
ѓастевым так, что у него и мысли не возникло взЯть ее под руку,
тем более что Њишина, не пройдЯ и двадцати метров, приступила к
любимейшему  занЯтию -- перевоспитанию пораженного всеми видами
разврата комсомольца, уличив ѓастева в легкомысленном отношении
к браку еще на  первом  курсе,  когда  он  вступил  в  "близкие
отношениЯ"  с  "не  буду  называть  кем",  всех  подрЯд охмурЯЯ
"разными там словами"...
     —удесный  день,  мЯгкий,  задумчивый.  ђыболовы   облепили
берег,  уставЯсь  на неподвижные поплавки, потом накатила волна
от пароходика, и в полусонной тиши  ‹юдмила  Њишина  продолжала
клеймить   неисправимого   бабника   ‘ергеЯ   ѓастева,  который
улыбалсЯ, дивЯсь неустранимой подлости идущей рЯдом  молодой  и
привлекательной  женщины,  драконившей  за распутство того, кто
девственником   проучилсЯ   все   семестры,   уйдЯ   в    армию
добровольцем,  а  не  занималсЯ "развратом", за что ему делалсЯ
втык, а однажды, бессовестно и храбро солгала  Њишина,  ѓастеву
даже влепили выговорешник!..
     ‹ожь,  наглаЯ  ложь,  вранье  несусветное  -- но как легка
походка,  как  грациозно  покачиваетсЯ  таз,  когда   скрипучаЯ
тЯжесть  тела  переноситсЯ  с  ноги  на  ногу, а движениЯ бедер
намекают  на  их  волнообразные  подъемы  и  опусканиЯ  в  иной
плоскости.  ‚  ‚ене  ѓастев  частенько  захаживал к профессору,
автору безумной теории о том, что всЯ женщина -- от макушки  до
пЯт  --  всего  лишь  чудовищный нарост на детородном органе, и
страсти, тайно  бушующие  в  сокровенной  глубине  первоосновы,
прорываютсЯ  наружу  гримасами,  взглЯдами,  речью,  и  вообще,
внушал  профессор,  все  извивы  женской  психики   объЯснЯютсЯ
капризами  чуткого и единственно мыслЯщего органа. Ќо, пожалуй,
любой  не  слышавший  профессора  мужчина  догадалсЯ  бы,   что
великолепно   сложеннаЯ   и   кажущаЯсЯ  издали  обольстительно
красивой ‹юдмила Њишина, самоуверенно и пылко проводЯщаЯ  среди
молодежи  линию  партии,  никакого  женского опыта не имеет, ни
разу еще не просыпалась в объЯтиЯх мужчины, а торопливые соитиЯ
угнездили в ней презрение к  противоположному  полу,  и  вообще
организм ее живет не по лунному календарю, как у всех женщин, а
по юпитерианскому, с большим запаздыванием.
     €   все   же  --  как  благородны  эти  чуть  ниже  ключиц
нарастающие выпуклости, и никакие одежды  не  скроют  того,  от
чего  любой  мужчина  приходит в тихое умиление перед таинством
природы,  умеющей  и  на  голом  каменистом  склоне  выращивать
эдельвейсы.  ђазговор  между тем переметнулсЯ на литературу, то
есть  вернулсЯ  к  прерванному  в  приемной  диспуту,  а   она,
литература,  обЯзана  подавать  пример,  не  допускать "близких
отношений", и ѓастев стал вЯло возражать: автор,  мол,  обеднил
своих  героев,  не  дав  им права на личную жизнь. „а, борьба с
оккупантами, но именно эта борьба  удваиваетсЯ,  удесЯтерЯетсЯ,
если юный подпольщик не только любит такую же подпольщицу, но и
занимаетсЯ  с  нею  тем, что необоснованно именуетсЯ развратом.
”изическое  сближение  юноши  и  девушки  не   только   веление
инстинкта,  но  и  условие  их совместной деЯтельности на благо
общества, и ради этого блага сближение более  чем  обЯзательно,
это   доказывал   ѓастев,   открыто   и  зло  улыбаЯсь,  искоса
посматриваЯ  на  пылко  возражавшую  Њишину,  --  так   вот   и
разгорелсЯ спор. Џрезрение, сквозившее в тоне ѓастева, не могло
не   улавливатьсЯ   Њишиной,   а   у   того   уши   раздирались
бесстыже-поддельными словечками комсомольской вруньи.  Ќет,  не
умела  Њишина  искусно  притворЯтьсЯ, управлЯть голосом, хоть и
был  пионерлагерь  классом  по  вокалу,  здесь  умелые  вожатые
мгновенно  менЯли  сюсюканье  на  натуральный злобный выкрик --
балаганному лицедейству обучались вожатые, театру на полЯне и у
костра!..
     Људа шли, какими улицами -- ѓастеву не помнилось. ђука его
-- сама по себе, вовсе не по желанию -- частенько  полуобнимала
спутницу,   которой   он  уже  нашептывал  "гадости"  в  охотно
подставленное ухо, предвкушаЯ дальнейшее: он оказываетсЯ с этой
сучкой наедине, раздевает ее,  демонстрирует  абсолютно  полную
готовность  мужского  организма к "близким отношениЯм", а затем
наносит смертельный удар  --  отказываетсЯ  вступать  с  нею  в
половой  акт,  либо  пренебрежительно  сплюнув  при  этом, либо
обозвав лежащую Њишину общеизвестным  словом.  Џо  метаемым  на
него  взглЯдам  догадывалсЯ  он,  какие  планы  строит та, чтоб
унизить его: да, позволит себЯ раздеть, но  ничего  более,  или
того  хлеще  --  разоретсЯ на всю квартиру, ЯвлЯЯ городу и миру
свою неприступность. Љаждый, уже распаленный,  свое  задумывал,
потому  и  улыбались  друг  другу  мстительно  и  любЯще (много
позднее придумалось ѓастевым сравнение: кобель  и  сучка  бегут
рЯдом,  уже  мокренькие  от  слизи,  скалЯсь  и  не приступаЯ к
совокуплению из-за того, что двуногие хозЯева их могут  палками
и  каменьЯми  прервать  сочленение пары, и надо бежать, бежать,
пока не  найдетсЯ  местечко,  далекое  от  человеческих  глаз).
Ќикогда  не  мазанные  помадою  губы Њишиной набухли от прилива
крови,  став  темно-вишневыми,  дыхание  ее  учащалось,  пальцы
порхали  над  рубашкой,  что-то поправлЯЯ, кожа ее будто зудела
(венский профессор похмыкал бы понимающе), шаг у подъезда  дома
укоротилсЯ,  и  ѓастев покровительственно похлопал понурую, уже
сдавшуюсЯ  Њишину  по  плечу:  вперед,  детка,  все   будет   в
порЯдке...  "ЂвдотьЯ  Џетровна!  ‘мотри,  кого Я привела!.." --
сделала  она  последнюю  попытку   избежать   нравственного   и
физического  падениЯ, открыв дверь квартиры. Ќо соседки либо не
было дома, либо она не отозвалась. "‘волочь! -- тихо выругалась
Њишина, помогаЯ ѓастеву раздевать себЯ. -- џ  все  расскажу  на
партбюро!.."


     —етыре  года  спустЯ, то есть 3 сентЯбрЯ 1949 года, угроза
эта вспомнилась, и тринадцать рублей сжались  в  кулаке,  когда
ѓастев  свернул  на Љрасногвардейскую, славную гастрономом, где
всегда продавались  чекушки  и  мерзавчики,  но,  не  пройдЯ  и
нескольких  шагов,  понЯл  он, что сценарий сегоднЯшней субботы
грубо  попран.  ‘ерые  милицейские  "Џобеды"  облепили  дома  у
гастронома,   с  ревом  подкатили  машины  с  красным  крестом,
любопытных оттеснЯли спешившиесЯ мотоциклисты, и народ, покидаЯ
опасный район, возбужденно переговаривалсЯ. ‚  толпе,  в  самом
воздухе -- та радостно-тревожнаЯ избавленность от смерти, какаЯ
бывает при свежем трупе, -- чувство более чем знакомое ѓастеву,
и он машинально отметил времЯ: двадцать часов тринадцать минут;
очередное  ограбление,  уже  третий  месЯц  в  городе и области
орудуют  группы  налетчиков,  назвать  их  бандами  милициЯ  не
решаетсЯ,  чтоб не прослыть беспомощной, тем не менее нападениЯ
на магазины, сберкассы и  одинокие  сейфы  стали  обыденностью,
выстрелы   --  на  устрашение  --  часты,  убийства  --  редки.
‹юбопытство снедало: а что же там, в гастрономе, случилось, чьЯ
жизнь обо- рвана пулей?  —еловек  он  известный,  можно  пройти
сквозь  оцепление  и  глЯнуть  на  забрызганный кровью магазин,
почти все милицейские чины --  вечерники  или  заочники,  да  и
помнЯт  они,  кем был он полтора года назад, но -- спросЯт ведь
недоуменным взглЯдом: "Ђ ты-то как сюда попал?"
     „ень  четырехлетней   давности,   плавно   протекавший   в
воспоминаниЯх,   оборвалсЯ   на   скомканной  юбке  Њишиной,  и
заструитьсЯ последующее могло только с глотком  водки;  желание
выпить  ускорило  шаги,  и,  проклинаЯ  бандитов и милицию, как
всегда с опозданием прибывшую  на  место  происшествиЯ,  ѓастев
Ярость свою обрушил на ни в чем не повинную дверь магазина, что
в  двух  кварталах  от гастронома: "‡акрыто на учет". ‚идимо, с
перепугу:  весть  о  гастрономе  пронеслась  молнией  по   всем
торговым  точкам.  —етвертинка  удалЯлась,  и, приближаЯ ее, он
стремительно, как под обстрелом, пересек  проспект  Љалинина  и
вскочил  в  отъезжавший трамвай, держа путь к буфету, где бойко
торговали до одиннадцати. ’ам -- наценка, но ради свЯтого  дела
и  двадцати рублей не жалко. ’рамвай заносило на поворотах. “же
стемнело. Ќикого в вагонах, кроме него: трамвай, наверное,  шел
в парк. Ћбе кондукторши -- на задней площадке переднего вагона,
бабы  о  чем-то  оживленно  говорили,  прижимаЯ  к себе сумки с
медЯками. ‚друг слева по ходу поплыла  палатка  с  продавщицей,
ѓастев  покинул  трамвай за полминуты до того, как тот замер на
остановке, перебежал  улицу,  и  смЯтые  деньги  выложились  на
прилавок.   Џорывшись   внизу,  так  и  не  найдЯ  четвертинки,
продавщица влезла на табуретку, чтоб поискать ее  на  полке,  а
ѓастев  отвернулсЯ, потому что на уровне глаз колыхалсЯ дырЯвый
халат на тугом заде, и смотрел вправо, на отъезжающий  трамвай.
Ћбе  кондукторши  по-прежнему  стоЯли на задней площадке, и оба
вагона, всю  улицу  освещавшие,  уже  приближались  к  повороту
налево,  скрежеща и притормаживаЯ. —етвертинка наконец-то легла
на потную ладонь, краем глаза ѓастев видел,  как  скрывалсЯ  за
поворотом первый вагон, таща за собою пылающий огнЯми задний, и
в  тот момент, когда бутылочка упрЯталась в карман, где-то там,
на повороте, метрах в пЯтидесЯти от палатки,  раздалсЯ  грохот,
погасли  огни  так  и  не  свернувшего заднего вагона, и раскат
взрыва предшествовал пламени, резкому, сильному и  прерывистому
свету,  в  котором  ѓастев увидел вздыбившийсЯ задний вагон. Ќе
раздумываЯ он бросилсЯ прочь -- от милиции, от  продавщицы,  от
всего,  что мешало четвертинке быть выпитой, -- на бегу скрутив
горлышко бутылки. €скрошилсЯ сургуч, мизинец поддел  пробку,  и
теплым  комком жидкость опустилась в желудок, обогрев пищевод и
вызвав  к  себе  бурю  признательности,  а  благодарнаЯ  голова
вспомнила,  куда  занесли  ее  дурные  ноги. ѓде-то рЯдом живет
‹юдмила Њишина, котораЯ четыре года назад  судорожно  задвигала
шторы  на  окнах,  не  переставаЯ  злобно  шипеть  на  неспешно
раздевавшегосЯ  ѓастева:  "„а   как   вы   смеете?   ѓде   ваша
комсомольскаЯ  совесть!"  Ћтвет  --  из  солдатских баек -- сам
напрашивалсЯ,  но  и  так  видно,  где  она,   эта   упомЯнутаЯ
совесть...


     Њежду  тем рев пожарных сирен оглашал округу, и покидавшие
кинотеатр  "Џолет"  граждане,  еще  в  дурмане   просмотренного
фильма,  ничего  не слышали, медленно вытекаЯ из зала, и ѓастев
смешалсЯ с ними, наклонилсЯ, будто завЯзываЯ шнурки, и подобрал
валЯвшийсЯ билет. ЉинокомедиЯ стараЯ, всем осточертевшаЯ да