аспустившийсЯ сарафан,
смертной истомой содрогаЯсь при мысли о  ее  смуглом  теле  под
ним,  о темных родинках на нем. Ђ в тот последний их день, в то
последнее их сидение рЯдом в  гостиной  на  диване,  над  томом
старой  "Ќивы",  она тоже держала в руках его картуз, прижимала
его к груди, как тогда, в лодке, и говорила, блестЯ ему в глаза
радостными черно-зеркальными глазами:
     -- Ђ Я так люблю тебЯ теперь, что  мне  нет  ничего  милее
даже  вот  этого  запаха  внутри картуза, запаха твоей головы и
твоего гадкого одеколона!

     ‡а Љурском, в вагоне-ресторане, когда  после  завтрака  он
пил кофе с коньЯком, жена сказала ему:
     -- —то это ты столько пьешь? ќто уже, кажетсЯ пЯтаЯ рюмка.
‚се еще  грустишь,  вспоминаешь свою дачную девицу с костлЯвыми
ступнЯми?
     -- ѓрущу, грущу, -- ответил он,  неприЯтно  усмехаЯсь.  --
„ачнаЯ девица... Amata nobis quantum arnabitur nulla!2
     -- ќто по-латыни? —то это значит?
     -- ќтого тебе не нужно знать.
     -- Љак ты груб, -- сказала она, небрежно вздохнув, и стала
смотреть в солнечное окно.
     27 сентЯбрЯ 1940


        ЉђЂ‘Ђ‚€–Ђ

     —иновник  казенной  палаты,  вдовец,  пожилой,  женилсЯ на
молоденькой, на красавице, дочери воинского начальника. Ћн  был
молчалив  и  скромен,  а  она  знала  себе  цену. Ћн был худой,
высокий, чахоточного сложениЯ носил очки  цвета  йода,  говорил
несколько  сипло  и,  если  хотел  сказать что-нибудь погромче,
срывалсЯ в фистулу. Ђ  она  была  невелика,  отлично  и  крепко
сложена,  всегда хорошо одета, очень внимательна и хозЯйственна
по дому, взглЯд имела зоркий. Ћн казалсЯ столь  же  неинтересен
во  всех  отношениЯх, как множество губернских чиновников, но и
первым браком был женат  на  красавице  --  все  только  руками
разводили: за что и почему шли за него такие?
     €   вот   втораЯ   красавица  спокойно  возненавидела  его
семилетнего мальчика от первой, сделала вид, что совершенно  не
замечает   его.  ’огда  и  отец,  от  страха  перед  ней,  тоже
притворилсЯ, будто у  него  нет  и  никогда  не  было  сына.  €
мальчик,  от  природы  живой,  ласковый,  стал в их присутствии
боЯтьсЯ слово сказать, а там и совсем затаилсЯ, сделалсЯ как бы
несуществующим в доме.
     ’отчас после  свадьбы  его  перевели  спать  из  отцовской
спальни   на  диванчик  в  гостиную,  небольшую  комнату  возле
столовой, убранную синей бархатной мебелью. Ќо сон у  него  был
беспокойный,  он каждую ночь сбивал простыню и одеЯло на пол. €
вскоре красавица сказала горничной:
     -- ќто безобразие,  он  весь  бархат  на  диване  изотрет.
‘телите  ему,  ЌастЯ, на полу, на том тюфЯчке, который Я велела
вам спрЯтать в большой сундук покойной барыни в коридоре.
     € мальчик, в своем  круглом  одиночестве  на  всем  свете,
зажил  совершенно  самостоЯтельной,  совершенно обособленной от
всего дома жизнью, -- неслышной, незаметной, одинаковой изо днЯ
в день: смиренно  сидит  себе  в  уголке  гостиной,  рисует  на
грифельной  доске домики или шепотом читает по складам все одну
и ту же книжечку с картинками, купленную еще при покойной маме,
смотрит в окна... ‘пит он на полу  между  диваном  и  кадкой  с
пальмой.  Ћн  сам  стелет себе постельку вечером и сам прилежно
убирает, свертывает ее утром и уносит в коридор в мамин сундук.
’ам спрЯтано и все остальное добришко его.
     28 сентЯбрЯ 1940


        „“ђЋ—ЉЂ

     „ьЯконов сын, семинарист, приехавший в село к родителЯм на
каникулы, проснулсЯ однажды в темную жаркую ночь  от  жестокого
телесного  возбуждениЯ  и,  полежав,  распалил  себЯ еще больше
воображением: днем, перед обедом, подсматривал  из  прибрежного
лознЯка над заводью речки, как приходили туда с работы девки и,
сбрасываЯ  с  потных  белых тел через голову рубашки, с шумом и
хохотом,  задираЯ  лица,  выгибаЯ  спины,  кидались  в   горЯчо
блестевшую  воду;  потом,  не  владеЯ собой, встал, прокралсЯ в
темноте через сенцы в кухню, где было  черно  и  жарко,  как  в
топленой  печи,  нашарил,  протЯгиваЯ  вперед  руки,  нары,  на
которых  спала  кухарка,  нищаЯ,   безроднаЯ   девка,   слывшаЯ
дурочкой,  и  она,  от страха, даже не крикнула. †ил он с ней с
тех пор все лето и прижил мальчика, который и  стал  расти  при
матери  в кухне. „ьЯкон, дьЯконица, сам батюшка и весь его дом,
всЯ семьЯ лавочника и урЯдник с женой, все знали, от кого  этот
мальчик,  и семинарист, приезжаЯ на каникулы, видеть не мог его
от злобного стыда за свою прошлое: жил с дурочкой!
     Љогда он кончил курс, -- "блестЯще!", как всем рассказывал
дьЯкон,  --  и  опЯть  приехал  к  родителЯм  на   лето   перед
поступлением в академию, они в первый же праздник назвали к чаю
гостей,  чтобы погордитьсЯ перед ними будущим академиком. ѓости
тоже говорили о его блестЯщей будущности, пили чай, ели  разные
вареньЯ,  и  счастливый дьЯкон завел среди их оживленной беседы
зашипевший и потом громко закричавший граммофон.
     ‚се  смолкли  и  с  улыбками  удовольствиЯ  стали  слушать
подмывающие  звуки  "Џо  улице  мостовой",  как вдруг в комнату
влетел и неловко, не в лад заплЯсал, затопал кухаркин  мальчик,
которому  мать,  думаЯ  всех  умилить им, сдуру шепнула: "Ѓеги,
поплЯши, деточка". ‚се растерЯлись от неожиданности, а дьЯконов
сын, побагровев, кинулсЯ на него подобно тигру и с такой  силой
швырнул  вон  из  комнаты,  что  мальчик  кубарем  покатилсЯ  в
прихожую.
     Ќа другой день дьЯкон  и  дьЯконица,  по  его  требованию,
кухарку  прогнали.  Ћни  были  люди добрые и жалостливые, очень
привыкли к ней, полюбили ее за ее безответность,  послушание  и
всЯчески   просили   сына   смилостивитьсЯ.   Ќо   он   осталсЯ
непреклонен, и его не посмели  ослушатьсЯ.  Љ  вечеру  кухарка,
тихо  плача  и держа в одной руке свой узелок, а в другой ручку
мальчика, ушла со двора.
     ‚се лето после того она ходила с ним по деревнЯм и  селам,
побираЯсь •риста ради. Ћна обносилась, обтрепалась, спеклась на
ветру  и  на  солнце,  исхудала  до  костей  и  кожи,  но  была
неутомима.  Ћна  шла  босаЯ,  с  дерюжной  сумой  через  плечо,
подпираЯсь высокой палкой, и в деревнЯх и селах молча кланЯлась
перед  каждой  избой.  Њальчик  шел за ней сзади, тоже с мешком
через плечико в старых башмаках ее,  разбитых  и  затвердевших,
как те опорки, что валЯютсЯ где-нибудь в овраге.
     Ћн  был урод. “ него было большое, плоское темЯ в кабаньей
красной  шерстке,  носик  расплющенный,  с  широкими  ноздрЯми,
глазки ореховые и очень блестЯщие. Ќо когда он улыбалсЯ, он был
очень мил.
     28 сентЯбрЯ 1940


        ЂЌ’€ѓЋЌЂ

     ‚ июне, из имениЯ матери, студент поехал к дЯде и тете, --
нужно было проведать их, узнать, как они поживают, как здоровье
дЯди,  лишившегосЯ ног генерала. ‘тудент отбывал эту повинность
каждое лето и теперь ехал с  покорным  спокойствием,  не  спеша
читал в вагоне второго класса, положив молодую круглую лЯжку на
отвал дивана, новую книжку Ђверченки, рассеЯнно смотрел в окно,
как   опускались  и  подымались  телеграфные  столбы  с  белыми
фарфоровыми  чашечками  в  виде  ландышей.  Ћн  похож  был   на
молоденького  офицера -- только белый картуз с голубым околышем
был у него студенческий, все прочее на военный  образец:  белый
китель, зеленоватые рейтузы, сапоги с лакированными голенищами,
портсигар с зажигательным оранжевым жгутом.
     „ЯдЯ  и  тетЯ  были  богаты.  Љогда  он приезжал из Њосквы
домой, за  ним  высылали  на  станцию  тЯжелый  тарантас,  пару
рабочих  лошадей и не кучера, а работника. Ђ на станции дЯди он
всегда вступал на  некоторое  времЯ  в  жизнь  совсем  иную,  в
удовольствие   большого   достатка,  начинал  чувствовать  себЯ
красивым, бодрым, манерным. ’ак было и теперь. Ћн  с  невольным
фатовством  сел в легкую колЯску на резиновом ходу, запрЯженную
резвой караковой тройкой, которой правил молодой кучер в  синей
поддевке-безрукавке и шелковой желтой рубахе.
     —ерез  четверть  часа тройка влетела, мЯгко играЯ россыпью
бубенчиков и шипЯ по песку вокруг цветника шинами,  на  круглый
двор  обширной усадьбы, к перрону просторного нового дома в два
этажа. Ќа перрон вышел взЯть вещи рослый слуга в полубачках,  в
красном  с  черными полосами жилете и штиблетах. ‘тудент сделал
ловкий и невероЯтно  широкий  прыжок  из  колЯски:  улыбаЯсь  и
раскачиваЯсь  на  ходу,  на пороге вестибюлЯ показалась тетЯ --
широкий чесучовый балахон  на  большом  дрЯблом  теле,  крупное
обвисшее  лицо,  нос  Якорем  и  под коричневыми глазами желтые
подпалины.  Ћна  родственно  расцеловала  его  в  щеки,  он   с
притворной  радостью  припал  к  ее  мЯгкой темной руке, быстро
подумав: целых три днЯ врать вот так, а в  свободное  времЯ  не
знать,  что  с собой делать! Џритворно и поспешно отвечаЯ на ее
притворно-заботливые расспросы  о  маме,  он  вошел  за  ней  в
большой  вестибюль,  с веселой ненавистью взглЯнул на несколько
сгорбленное чучело  бурого  медведЯ  с  блестЯщими  стеклЯнными
глазами,  косолапо  стоЯвшего  во  весь рост у входа на широкую
лестницу в верхний этаж  и  услужливо  державшего  в  когтистых
передних  лапах  бронзовое блюдо длЯ визитных карточек, и вдруг
даже приостановилсЯ от отрадного удивлениЯ:  кресло  с  полным,
бледным,  голубоглазым  генералом ровно катила навстречу к нему
высокаЯ, статнаЯ красавица в сером холстинковом платье, в белом
переднике и белой  косынке,  с  большими  серыми  глазами,  всЯ
сиЯющаЯ  молодостью,  крепостью, чистотой, блеском холеных рук,
матовой белизной лица. –елуЯ руку дЯди, он успел  взглЯнуть  на
необыкновенную стройность ее платьЯ, ног. ѓенерал пошутил:
     -- Ђ  вот  это  моЯ Ђнтигона, моЯ добраЯ путеводительница,
хотЯ Я и не слеп, как ќдип, и особенно на  хорошеньких  женщин.
Џознакомьтесь, молодые люди.
     Ћна  слегка улыбнулась, только поклоном ответила на поклон
студента.
     ђослый слуга в полубачках и в красном  жилете  провел  его
мимо медведЯ наверх, по блестЯщей темно-желтым деревом лестнице
с  красным  ковром  посредине  и  по такому же коридору, ввел в
большую спальню с мраморной туалетной комнатой рЯдом -- на этот
раз в какую-то другую, чем прежде, и окнами в  парк,  а  не  во
двор.  Ќо  он  шел,  ничего не видЯ. ‚ голове все еще вертелась
веселаЯ чепуха, с которой он въехал в  усадьбу,  --  "мой  дЯдЯ
самых  честных  правил",  --  но  стоЯло  уже и другое: вот так
женщина!
     ЌапеваЯ, он стал бритьсЯ, мытьсЯ  и  переодеватьсЯ,  надел
штаны со штрипками, думаЯ:
     "Ѓывают  же  такие  женщины!  € что можно отдать за любовь
такой женщины! € как же это при такой красоте катать стариков и
старух в креслах на колесиках!"
     € в голову шли нелепые мысли: вот взЯть и остатьсЯ тут  на
месЯц,  на  два,  втайне  ото  всех  войти  с  ней  в дружбу, в
близость, вызвать ее любовь, потом сказать: будьте моей  женой,
Я  весь  и  навеки ваш. Њама, тетЯ, дЯдЯ, их изумление, когда Я
заЯвлю им о нашей любви и нашем решении соединить  наши  жизни,
их негодование, потом уговоры, крики, слезы, проклЯтиЯ, лишение
наследства -- все длЯ менЯ ничто ради вас...
     ‘бегаЯ  с  лестницы к тете и дЯде, -- их покои были внизу,
-- он думал:
     "Љакой, однако, вздор лезет мне в голову! ЋстатьсЯ тут под
каким-нибудь  предлогом,  разумеетсЯ,  можно...  можно   начать
незаметно   ухаживать,  прикинутьсЯ  безумно  влюбленным...  Ќо
добьешьсЯ ли чего-нибудь? Ђ если и добьешьсЯ, что  дальше?  Љак
развЯзатьсЯ с этой историей? Џравда, что ли, женитьсЯ?"
     ‘  час  он сидел с тетей и дЯдей в его огромном кабинете с
огромным  письменным  столом,  с  огромной   тахтой,   покрытой
туркестанскими   тканЯми,   с   ковром   на   стене   над  ней,
крест-накрест увешанным восточным оружием, с  инкрустированными
столиками  длЯ  курениЯ,  а на камине с большим фотографическим
портретом  в  палисандровой  рамке  под  золотой  коронкой,  на
котором был собственноручный вольный росчерк: Ђлександр.
     -- Љак  Я  рад, дЯдЯ и тетЯ, что Я опЯть с вами, -- сказал
он под конец, думаЯ о сестре. --  €  как  тут  чудесно  у  вас!
“жасно будет жаль уезжать.
     -- Ђ  кто  ж  тебЯ  гонит?  --  ответил дЯдЯ. -- Људа тебе
спешить? †иви себе, покуда не наскучит.
     -- ђазумеетсЯ, -- сказала тетЯ рассеЯнно.
     ‘идЯ и беседуЯ, он непрестанно ждал: вот-вот войдет она --
объЯвит горничнаЯ, что готов  чай  в  столовой,  и  она  придет
катить  дЯдю.  Ќо  чай  подали  в  кабинет  --  вкатили  стол с
серебрЯным чайником на спиртовке, и тетЯ разливала сама.  Џотом
он  все  надеЯлсЯ,  что  она  принесет  какое-нибудь  лекарство
дЯде... Ќо она так и не пришла.
     -- Ќу и черт с ней, -- подумал  он,  выходЯ  из  кабинета,
вошел  в  столовую,  где  прислуга  спускала  шторы  на высоких
солнечных окнах, заглЯнул зачем-то направо, в двери зала, где в
предвечернем свете отсвечивали в паркете стеклЯнные  стаканчики
на  ножках  роЯлЯ,  потом прошел налево, в гостиную, за которой
была  диваннаЯ;  из  гостиной  вышел  на  балкон,  спустилсЯ  к
разноцветноЯркому  цветнику,  обошел  его  и  побрел по высокой
тенистой  аллее...  Ќа  солнце  было  еще  жарко,  и  до  обеда
оставалось еще два часа.
     ‚ семь с половиной в вестибюле завыл гонг. Ћн первый вошел
в празднично  сверкающую люстрой столовую, где уже стоЯли возле
столика  у  стены  жирный  бритый  повар  во   всем   белом   и
подкрахмаленном,  худощекий  лакей  во  фраке  и  белых вЯзаных
перчатках  и  маленькаЯ  горничнаЯ,  по-французски  субтильнаЯ.
—ерез минуту молочно-седой королевой, покачиваЯсь, вошла тетЯ в
палевом  шелковом  платье с кремовыми кружевами, с наплывами на
щиколках, над тесными шелковыми туфлЯми, и наконец-то она.  Ќо,
подкатив  дЯдю  к  столу,  она  тотчас, не оборачиваЯсь, плавно
вышла, -- студент успел только заметить странность ее глаз: они
не моргали.  „ЯдЯ  покрестил  грудь  светло-серой  генеральской
тужурки    мелкими    крестиками,   тетЯ   и   студент   истово
перекрестились стоЯ, потом именинно сели, развернули  блестЯщие
салфетки.  ђазмытый,  бледный,  с  причесанными мокрыми жидкими
волосами,  дЯдЯ  особенно  Явно  показывал   свою   безнадежную
болезнь,  но  говорил  и ел много и со вкусом, пожимал плечами,
говорЯ о войне, -- это было  времЯ  русско-Японской  войны:  за
коим     чертом     мы     затеЯли     ее!     ‹акей     служил
оскорбительно-безучастно,  горничнаЯ,  помогаЯ  ему,   семенила
изЯщными  ножками,  повар  отпускал блюда с важностью истукана.
…ли горЯчую, как огонь, налимью уху, кровавый ростбиф,  молодой
картофель,  посыпанный укропом. Џили белое и красное вино кнЯзЯ
ѓолицына,  старого  друга  дЯди.  ‘тудент   говорил,   отвечал,
поддакивал  с веселыми улыбками, но, как попугай, с тем вздором
в голове, с  которым  давеча  переодевалсЯ,  думал:  а  где  же
обедает  она,  неужели  с  прислугой?  и ждал минуты, когда она
опЯть придет, увезет дЯдю и потом где-нибудь встретитсЯ с  ним,
и он перекинетсЯ с ней хоть несколькими словами. Ќо она пришла,
укатила кресло и опЯть где-то скрылась.
     Ќочью  осторожно  и  старательно  пели  в  парке  соловьи,
входила в  открытые  окна  спальни  свежесть  воздуха,  росы  и
политых   на   клумбам   цветов,   холодило   постельное  белье
голландского полотна. ‘тудент полежал в  темноте  и  уже  решил
перевернутьсЯ  к  стене  и  заснуть,  но  вдруг  поднЯл голову,
привстал: раздеваЯсь, он увидал в  стене  у  изголовьЯ  кровати
небольшую  дверь, из любопытства повернул в ней ключ и нашел за
ней вторую,  попробовал  ее,  но  оказалось,  что  она  заперта
снаружи;  теперь  за  этими  дверЯми кто-то мЯгко ходил, что-то
таинственно делал; и он затаил дыхание, соскользнул с  кровати,
отворил  первую  дверь,  прислушалсЯ:  что-то тихо зазвенело на
полу за второй дверью... Ћн похолодел: неужели это ее  комната!
Ћн  приник  к  замочной скважине, -- ключа в ней, к счастью, не
было, -- увидал свет, край  туалетного  женского  стола,  потом
что-то   белое,   вдруг   вставшее   и  все  закрывшее...  Ѓыло
несомненно, что это ее комната, -- чьЯ же иначе? Ќе поместЯт же
тут горничную, а ЊарьЯ €льинишна, стараЯ горничнаЯ  тети,  спит
внизу возле тетиной спальни. € он точно заболел сразу ее ночной
близостью  вот тут, за стеною, и ее недоступностью. Ћн долго не
спал, проснулсЯ поздно и тотчас  опЯть  почувствовал,  мысленно
увидал,  представил  себе  ее  ночную прозрачную сорочку, босые
ноги в туфлЯх...
     "‚пору нынче же уехать!" -- подумал он,  закуриваЯ.  “тром
пили  кофе  каждый у себЯ. Ћн пил, сидЯ в широкой ночной рубахе
дЯди,  в  его  шелковом  халате,  и  с  грустью   бесполезности
рассматривал себЯ, распахнув халат.
     ‡а  завтраком  в  столовой  было  сумрачно  и  скучно.  Ћн
завтракал только с тетей, погода  была  плохаЯ,  --  за  окнами
мотались от ветра деревьЯ, над ними сгущались облака и тучи...
     -- Ќу,  милый,  Я тебЯ покидаю, -- сказала тетЯ, вставаЯ и
крестЯсь. -- ђазвлекайсЯ, как можешь, а менЯ и дЯдю  уж  извини
по  нашим немощам, мы до чаю сидим по своим углам. ‚ерно, дождь
будет, а то бы ты мог прокатитьсЯ верхом...
     Ћн бодро ответил:
     -- Ќе беспокойтесь, тетЯ, Я займусь чтением...
     € пошел в диванную, где все стены были в полках с книгами.
     ЏройдЯ туда по гостиной,  он  подумал,  что,  может  быть,
все-таки  следует  приказать  оседлать  лошадь.  Ќо в окна были
видны разнообразные дождевые облака и неприЯтнаЯ  металлическаЯ
лазурь  среди лиловатых туч над качающимисЯ вершинами деревьев.
Ћн вошел в уютную, пахнущую сигарным дымом  диванную,  где  под
полками  с  книгами  кожаные  диваны  занимали целых три стены,
посмотрел некоторые корешки чудесно  переплетенных  книг  --  и
беспомощно  сел,  утонул  в  диване.  „а,  адова скука. •оть бы
просто так увидать ее, поболтать с ней... узнать, какой  у  ней
голос,  какой  характер, глупа ли она или, напротив, очень себе
на уме, скромно ведет свою роль до  какой-нибудь  благоприЯтной
поры. ‚ероЯтно, очень блюдущаЯ себЯ и знающаЯ себе цену стерва.
€  скорее  всего  глупа...  Ќо до чего хороша! € опЯть ночевать
рЯдом с ней! -- Ћн встал, отворил стеклЯнную дверь на  каменные
ступени  в парк, услыхал щелканье соловьев за его шумом, но тут
так понесло прохладным  ветром  по  каким-то  молодым  деревьЯм
влево, что он вскочил в комнату. Љомната потемнела, ветер летел
по  этим  деревьЯм,  пригнув их свежую зелень, и стекла двери и
окон заискрились острыми брызгами мелкого дождЯ.
     -- Ђ  им  все  нипочем!  --  громко  сказал   он,   слушаЯ
долетающее  со  всех  сторон  из-за  ветра,  то  отдаленное, то
близкое, щелканье соловьев. € в ту  же  минуту  услыхал  ровный
голос:
     -- „обыли день.
     Ћн взглЯнул и оторопел: в комнате стоЯла она.
     -- Џришла  обменЯть  книгу,  --  сказала она с приветливым
бесстрастием. -- ’олько и радости, что книги, -- прибавила  она
с легкой улыбкой и подошла к полкам.
     Ћн пробормотал:
     -- „обрый день. џ и не слыхал, как вы вошли...
     -- Ћчень мЯгкие ковры, -- ответила она и, обернувшись, уже
длительно   посмотрела   на  него  своими  неморгающими  серыми
глазами.
     -- Ђ что вы любите читать? -- спросил он,  немного  смелее
встречаЯ ее взглЯд.
     -- ‘ейчас читаю Њопассана, Ћктава Њирбо...
     -- Ќу  да, это понЯтно. Њопассан всем женщинам нравитсЯ. “
него все о любви.
     -- Ђ что же может быть лучше любви?
     ѓолос ее был скромен, глаза тихо улыбались.
     -- ‹юбовь,  любовь!  --  сказал  он,  вздыхаЯ.  --  Ѓывают
удивительные встречи, но... ‚аше имЯ-отчество, сестра?
     -- Љатерина Ќиколаевна. Ђ ваше?
     -- ‡овите  менЯ  просто  Џавлик, -- ответил он, все больше
смелеЯ.
     -- ‚ы думаете, что Я вам тоже в тети гожусь?
     -- „орого бы Я дал иметь такую тетю!  Џока  Я  только  ваш
несчастный сосед.
     -- Ќеужели это несчастие?
     -- џ  слышал  вас  нынче ночью. ‚аша комната, оказываетсЯ,
рЯдом с моей.
     Ћна безразлично засмеЯлась:
     -- € Я вас слышала. Ќехорошо подслушивать и подсматривать.
     -- Љак вы непозволительно красивы! -- сказал  он,  в  упор
рассматриваЯ  серую  пестроту  ее  глаз, матовую белизну лица и
лоск темных волос под белой косынкой.
     -- ‚ы находите? € хотите не позволить мне быть такой?
     -- „а. Ћдни ваши руки могут с ума свести...
     € он с веселой дерзостью схватил  левой  рукой  ее  правую
руку.  Ћна,  стоЯ  спиной к полкам, взглЯнула через его плечо в
гостиную и не отнЯла руки, глЯдЯ на него со странной  усмешкой,
точно ожидаЯ: ну, а дальше что? Ћн, не выпускаЯ ее руки, крепко
сжал ее, оттЯгиваЯ книзу, правой рукой охватил ее поЯсницу. Ћна
опЯть  взглЯнула  через его плечо и слегка откинула голову, как
бы защищаЯ лицо  от  поцелуЯ,  но  прижалась  к  нему  выгнутым
станом.   Ћн,   с  трудом  переводЯ  дыхание,  потЯнулсЯ  к  ее
полураскрытым губам и  двинул  ее  к  дивану.  Ћна,  нахмурЯсь,
закачала  головой,  шепча: "Ќет, нет, нельзЯ, лежа мы ничего не
увидим и не услышим..." -- и с потускневшими  глазами  медленно
раздвинула  ноги...  —ерез минуту он упал лицом к ее плечу. Ћна
еще постоЯла, стиснув зубы, потом тихо освободилась от  него  и
стройно  пошла по гостиной, громко и безразлично говорЯ под шум
дождЯ:
     -- Ћ, какой дождь! Ђ наверху все окна открыты...
     Ќа  другое  утро  он  проснулсЯ  в  ее  постели   --   она
повернулась  в  нагретом  за  ночь,  сбитом постельном белье на
спину, закинув голую руку за голову. Ћн открыл глаза и радостно
встретил ее неморгающий взглЯд,  с  обморочным  головокружением
почувствовал терпкий запах ее подмышки...
     ‚ дверь кто-то торопливо постучалсЯ.
     -- Љто там? -- спокойно спросила она, не отстранЯЯ его. --
ќто вы, ЊарьЯ €льинишна?
     -- џ, Љатерина Ќиколаевна.
     -- ‚ чем дело?
     -- Џозвольте   войти,   боюсь,  кто-нибудь  менЯ  услышит,
побежит и напугает генеральшу...
     Љогда он выскочил в свою комнату, она не  спеша  повернула
ключ в замке.
     -- …го  превосходительству  что-то  нехорошо, надо, думаю,
пикюр сделать, -- зашептала, входЯ, ЊарьЯ €льинишна,  --  слава
Ѓогу, генеральша еще спит, идите скорее...
     ѓлаза  Њарьи €льинишны уже круглились, как у змеи: говорЯ,
она вдруг увидала  возле  кровати  мужские  туфли,  --  студент
убежал  босиком.  €  она  тоже  увидала  туфли  и  глаза  Њарьи
€льинишны.
     Џеред завтраком она пошла  к  генеральше  и  сказала,  что
должна  внезапно  уехать:  стала  спокойно  врать, что получила
письмо от отца,  --  известие,  что  ее  брат  тЯжело  ранен  в
Њаньчжурии,  что  отец, по своему вдовству, совсем один в таком
горе...
     -- Ђх, как Я понимаю вас! -- сказала генеральша,  уже  все
знавшаЯ  от  Њарьи  €льинишны.  --  Ќу что ж делать, поезжайте.
’олько пошлите со станции депешу  доктору  Љривцову,  чтобы  он
немедленно  приехал  и  побыл  у  нас,  пока  мы  найдем другую
сестру...
     Џотом она постучалась к студенту и сунула  ему  записочку:
"‚се  пропало,  Я  уезжаю.  ‘таруха  увидала возле кровати ваши
туфли. Ќе поминайте лихом".
     ‡а  завтраком  тетЯ  была  только  немного  печальна,   но
говорила с ним как ни в чем не бывало.
     -- ’ы  слышал?  ‘естра  уезжает  к  отцу, он один, брат ее
страшно ранен...
     -- ‘лышал, тетЯ. ‚от несчастье  эта  война,  сколько  горЯ
повсюду. Ђ что все-таки было с дЯдей?
     -- Ђх,  слава Ѓогу, ничего серьезного. Ћн ужасно мнителен.
‘ердце будто, но все это от желудка...
     ‚ три часа Ђнтигону увезли на тройке на  станцию.  Ћн,  не
поднимаЯ  глаз,  простилсЯ  с  ней  на  перроне, будто случайно
выбежав, чтобы велеть оседлать лошадь. Ћн готов был кричать  от
отчаЯниЯ.  Ћна помахала ему из колЯски перчаткой, сидЯ уже не в
косынке, а в хорошенькой шлЯпке.
     2 октЯбрЯ 1940


        ‘ЊЂђЂѓ„

     ЌочнаЯ синЯЯ чернота неба в тихо плывущих  облаках,  везде
белых,  а возле высокой луны голубых. ЏриглЯдишьсЯ -- не облака
плывут -- луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льетсЯ золотаЯ
слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет  дна,  и
уносит с собой все выше и выше звезду.
     Ћна боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив
голову,  смотрит  вверх  --  голова  у  нее немного кружитсЯ от
движениЯ неба. Ћн стоит у ее колен.
     -- Љакой это цвет? Ќе могу определить! Ђ вы, ’олЯ, можете?
     -- –вет чего, Љиса?
     -- Ќе зовите менЯ так, Я уж тысЯчу раз говорила вам...
     -- ‘лушаю-с, ЉсениЯ Ђндреевна.
     -- џ говорю про это небо среди облаков. Љакой дивный цвет!
€ страшный и дивный. ‚от уже правда небесный,  на  земле  таких
нет. ‘марагд какой-то.
     -- ђаз  он  в  небе, так, конечно, небесный. ’олько почему
смарагд? € что такое смарагд? џ его в жизни никогда  не  видал.
‚ам просто это слово нравитсЯ.
     -- „а.  Ќу,  Я  не  знаю, -- может, не смарагд, а Яхонт...
’олько такой, что, верно, только в раю бывает. € когда вот  так
смотришь  на  все  это, как же не верить, что есть рай, ангелы.
Ѓожий престол...
     -- € золотые груши на вербе...
     -- Љакой  вы  испорченный.  ’олЯ.  Џравду  говорит   ЊарьЯ
‘ергеевна,  что  самаЯ  дурнаЯ  девушка  все-таки лучше всЯкого
молодого человека.
     -- ‘ама истина глаголет ее устами. Љиса.
     Џлатьице на ней ситцевое, рЯбенькое, башмаки дешевые; икры
и колени полные, девичьи, круглаЯ  головка  с  небольшой  косой
вокруг  нее  так  мило  откинута  назад... Ћн кладет руку на ее
колено, другой  обнимает  ее  за  плечи  и  полушутЯ  целует  в
приоткрытые  губы.  Ћна  тихо освобождаетсЯ, снимает его руку с
колена.
     -- —то такое? Њы обиделись?
     Ћна прижимаетсЯ затылком к косЯку окна, и  он  видит,  что
она, прикусив губу, удерживает слезы.
     -- „а в чем дело?
     -- Ђх, оставьте менЯ...
     -- „а что случилось?
     Ћна шепчет:
     -- Ќичего...
     €, соскочив с подоконника, убегает.
     Ћн пожимает плечами:
     -- ѓлупа до свЯтости!
     3 октЯбрЯ 1940


        ‚Ћ‹Љ€

     ’ьма  теплой  августовской ночи, еле видны тусклые звезды,
кое-где  мерцающие  в  облачном  небе.  ЊЯгкаЯ,  неслышнаЯ   от
глубокой пыли дорога в поле, по которой катитсЯ тележка с двумЯ
молодыми   седоками   --   мелкопоместной   барышней  и  юношей
гимназистом.  Џасмурные  зарницы  освещают  иногда  пару  ровно
бегущих  рабочих  лошадей  со  спутанными  гривами,  в  простой
упрЯжи, и картуз и плечи малого в замашной рубахе на козлах, на
мгновение открывают  впереди  полЯ,  опустевшие  после  рабочей
поры,  и  дальний печальный лесок. ‚чера вечером на деревне был
шум,  крик,  трусливый  лай  и  визг  собак:   с   удивительной
дерзостью,  когда  по  избам  уже ужинали, волк зарезал в одном
дворе овцу и едва не унес ее -- вовремЯ  выскочили  на  собачий
гам мужики с дубинами и отбили ее, уже околевшую, с разорванным
боком.  ’еперь  барышнЯ  нервно  хохочет,  зажигает и бросает в
темноту спички, весело крича:
     -- ‚олков боюсь!
     ‘пички освещают удлиненное, грубоватое  лицо  юноши  и  ее
возбужденное  широкоскулое  личико.  Ћна кругло, по-малорусски,
повЯзана красным платочком, свободный вырез красного  ситцевого
платьЯ  открывает  ее  круглую,  крепкую  шею.  ЉачаЯсь на бегу
тележки, она жжет и бросает в темноту спички, будто не замечаЯ,
что гимназист обнимает ее и целует то в шею, то в щеку, ищет ее
губы. Ћна отодвигает его локтем, он намерение громко и  просто,
имеЯ в виду малого на козлах, говорит ей:
     -- Ћтдайте спички. Њне закурить нечем будет.
     -- ‘ейчас,  сейчас!  --  кричит  она,  и  опЯть вспыхивает
спичка, потом зарница, и тьма еще гуще слепит теплой  чернотой,
в  которой  все кажетсЯ, что тележка катитсЯ назад. Ќаконец она
уступает ему долгим поцелуем в губы, как вдруг, толчком  мотнув
их  обоих,  тележка  точно  натыкаетсЯ на что-то -- малый круто
осаживает лошадей.
     -- ‚олки! -- вскрикивает он.
     ‚ глаза бьет зарево пожара вдали  направо.  ’ележка  стоит
против того леска, что открывалсЯ при зарницах. ‹есок от зарева
стал  теперь  черным и весь зыбко дрожит, как дрожит и все поле
перед ним в сумрачно-красном трепете от того жадно несущегосЯ в
небе пламени, которое, несмотрЯ на даль, полыхает с бегущими  в
нем  тенЯми  дыма  точно  в  версте от тележки, разъЯрЯетсЯ все
жарче и грознее,  охватывает  горизонт  все  выше  и  шире,  --
кажетсЯ,  что  жар  его уже доходит до лица, до рук, виден даже
над чернотой земли красный переплет какой-то сгоревшей крыши. Ђ
под стеной леса стоЯт, багрово сереЯ, три больших  волка,  и  в
глазах у них мелькает то сквозной зеленый блеск, то красный, --
прозрачный  и  Яркий,  как  горЯчий  сироп  вареньЯ  из красной
смородины. €  лошади,  шумно  всхрапнув,  вдруг  диким  галопом
ударЯют вбок, влево, по пашне, малый, на вожжах, валитсЯ назад,
а тележка, со стуком и треском, мотаЯсь, бьетсЯ по взметам...
     ѓде-то  над  оврагом  лошади  еще раз взметнулись, но она,
вскочив, успела вырвать вожжи из рук ошалевшего малого. ’ут она
с размаху полетела в козлы и рассекла щеку об что-то  железное.
’ак  и  осталсЯ  на  всю  жизнь легкий шрам в уголке ее губ, и,
когда  у  ней  спрашивали,  отчего  это,  она  с  удовольствием
улыбалась:
     -- „ела давно минувших дней! -- говорила она, вспоминаЯ то
давнее  лето, августовские сухие дни и темные ночи, молотьбу на
гумне, ометы новой пахучей соломы  и  небритого  гимназиста,  с
которым  она  лежала  в  них вечерами, глЯдЯ на Ярко-мгновенные
дуги падающих звезд. --  ‚олки  испугали,  лошади  понесли,  --
говорила  она.  --  Ђ  Я  была  горЯчаЯ,  отчаЯннаЯ,  бросилась
останавливать их...
     ’е, кого она еще не раз любила в жизни, говорили, что  нет
ничего милее этого шрама, похожего на тонкую постоЯнную улыбку.
     7 октЯбрЯ 1940


        ‚€‡€’Ќ›… ЉЂђ’Ћ—Љ€

     Ѓыло  начало  осени,  бежал  по  опустевшей  ‚олге пароход
"ѓончаров".  ‡авернули  ранние  холода,  туго  и   быстро   дул
навстречу,  по  серым  разливам  ее  азиатского  простора, с ее
восточных, уже порыжевших берегов,  студеный  ветер,  трепавший
флаг  на  корме,  шлЯпы,  картузы  и одежды ходивших по палубе,
морщивший им лица, бивший в рукава и полы. € бесцельно и скучно
провожала пароход единственнаЯ  чайка  --  то  летела,  выпукло
кренЯсь  на  острых крыльЯх, за самой кормой, то косо смывалась
вдаль, в сторону, точно не знаЯ, что  с  собой  делать  в  этой
пустыне великой реки и осеннего серого неба.
     €  пароход  был  почти  пуст,  -- только артель мужиков на
нижней палубе, а по верхней ходили взад и вперед, встречаЯсь  и
расходЯсь,  всего трое: те два из второго класса, что оба плыли
куда-то в одно и то же место и были неразлучны,  гулЯли  всегда
вместе,  все  о  чем-то  деловито говорЯ, и были похожи друг на
друга незаметностью, и пассажир  первого  класса,  человек  лет
тридцати, недавно прославившийсЯ писатель, заметный своей не то
печальной,  не  то сердитой серьезностью и отчасти наружностью:
он был высок, крепок, --  даже  слегка  гнулсЯ,  как  некоторые
сильные люди, -- хорошо одет и в своем роде красив: брюнет того
восточного  типа,  что встречаетсЯ в Њоскве среди ее старинного
торгового люда; он и вышел из этого люда, хотЯ ничего общего  с
ним уже не имел.
     Ћн  одиноко  ходил  твердой  поступью, в дорогой и прочной
обуви,  в  черном  шевиотовом  пальто  и  клетчатой  английской
каскетке,  шагал  взад  и  вперед,  то  навстречу ветру, то под
ветер, дыша этим сильным воздухом осени и ‚олги. Ћн доходил  до
кормы,  стоЯл  на  ней, глЯдЯ на расстилавшуюсЯ и бегущую серой
зыбью сзади парохода реку и опЯть, резко  повернувшись,  шел  к
носу, на ветер, нагибаЯ голову в надувавшейсЯ каскетке и слушаЯ
мерный   стук  колесных  плиц,  с  которых  стеклЯнным  холстом
катилась шумЯщаЯ вода. Ќаконец он вдруг приостановилсЯ и  хмуро
улыбнулсЯ:  показалась  поднимавшаЯсЯ  из  пролета  лестницы, с
нижней палубы, из третьего класса, чернаЯ дешевенькаЯ, шлЯпка и
под  ней  испитое,  милое  лицо  той,  с  которой  он  случайно
познакомилсЯ  вчера  вечером. Ћн пошел к ней навстречу широкими
шагами. ‚сЯ поднЯвшись на палубу, неловко пошла и она на него и
тоже с  улыбкой,  подгонЯемаЯ  ветром,  всЯ  косЯсь  от  ветра,
придерживаЯ худой рукой шлЯпку, в легком пальтишке, под которым
видны были тонкие ноги.
     -- Љак  изволили  почивать? -- громко и мужественно сказал
он на ходу.
     -- Ћтлично! -- ответила она неумеренно весело. -- џ всегда
сплю, как сурок...
     Ћн задержал ее руку в своей большой руке и посмотрел ей  в
глаза. Ћна с радостным усилием встретила его взглЯд.
     -- —то  ж  вы  так  заспались,  ангел  мой,  --  сказал он
фамильЯрно. -- „обрые люди уже завтракают.
     -- ‚се   мечтала!   --   ответила   она   бойко,    совсем
несоответственно всему своему виду.
     -- Ћ чем же это?
     -- Њало ли о чем?
     -- Ћй, смотрите! "’ак тонут маленькие дети, купаЯсь летнею
порой, чеченец ходит за рекой".
     -- ‚от  чеченца-то  Я  и  жду!  --  ответила  она с той же
веселой бойкостью.
     -- Џойдем лучше водку пить  и  уху  есть,  --  сказал  он,
думаЯ: ей и завтракать-то, верно, не на что.
     Ћна кокетливо затопала ногами:
     -- „а, да, водки, водки! —ертов холод!
     €  они  скорым  шагом пошли в столовую первого класса, она
впереди, он за нею, уже с некоторой жадностью осматриваЯ ее.
     Ћн вспоминал о ней ночью. ‚чера, случайно заговорив с  ней
и  познакомившись  у  борта  парохода, подходившего в сумерки к
какому-то черному высокому берегу, под  которым  уже  рассыпаны
были  огни, он потом посидел с ней на палубе, на длинной лавке,
идущей вдоль кают  первого  класса,  под  их  окнами  с  белыми
сквозными  ставнЯми,  но  посидел мало и ночью жалел об этом. Љ
удивлению своему, он ночью понЯл, что уже хотел ее. Џочему?  Џо
привычке   дорожного   влечениЯ   к   случайным  и  неизвестным
спутницам? ’еперь, сидЯ с ней в столовой, чокаЯсь  рюмками  под
холодную  зернистую икру с горЯчим калачом, он уже знал, почему
так влечет его она, и нетерпеливо ждал доведениЯ дела до конца.
Ћттого, что все это -- и водка  и  ее  развЯзность  --  было  в
удивительном  противоречии  с  ней, он внутренне волновалсЯ все
больше.
     -- Ќу-с, еще по единой, и шабаш! -- говорит он.
     -- € правда шабаш,  --  отвечает  она  в  тон  ему.  --  Ђ
замечательнаЯ водка!
     Љонечно,  она  тронула его тем, что так растерЯлась вчера,
когда  он  назвал  ей  свое  имЯ,  поражена  была   неожиданным
знакомством  с известным писателем, -- чувствовать и видеть эту
растерЯнность было, как всегда, приЯтно, это всегда располагает
к женщине, если она не совсем  дурна  и  глупа,  сразу  создает
некоторую   интимность  между  тобой  и  ею,  дает  смелость  в
обращении с нею и уже как бы некоторое право на нее. Ќо не одно
это возбуждало его: он, видимо, поразил ее и как мужчина, а она
его тронула именно всей своей бедностью  и  простосердечностью.
Ћн  уже  усвоил  себе  бесцеремонность с поклонницами, легкий и
скорый переход от первых минут знакомства с  ними  к  вольности
обращениЯ,  Якобы  артистического,  и  эту  наигранную простоту
расспросов:  кто  вы  такаЯ?  откуда?  замужнЯЯ  или  нет?  ’ак
расспрашивал   он   и  вчера  --  глЯдел  в  сумрак  вечера  на
разноцветные огни на бакенах, длинно отражавшиесЯ  в  темнеющей
воде  вокруг  парохода  на  красно  горевший  костер на плотах,
чувствовал гранах дымка оттуда, думаЯ: "ќто надо запомнить -- в
этом дымке тотчас чудитсЯ запах ухи", -- и расспрашивал:
     -- Њожно узнать, как зовут?
     Ћна быстро сказала свое имЯ-отчество.
     -- ‚озвращаетесь откуда-нибудь домой?
     -- Ѓыла в ‘виЯжске у сестры, у нее внезапно  умер  муж,  и
она, понимаете, осталась в ужасном положении...
     Ћна  сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль.
Џотом стала отвечать смелее.
     -- Ђ вы тоже замужем?
     Ћна начала странно усмехатьсЯ:
     -- ‡амужем. €, увы, уже не первый год...
     -- Џочему увы?
     -- ‚ыскочила  по  глупости  чересчур  рано.   Ќе   успеешь
оглЯнутьсЯ, как жизнь пройдет!
     -- Ќу, до этого еще далеко.
     -- “вы,  недалеко!  Ђ  Я  еще ничего, ничего не испытала в
жизни!
     -- …ще не поздно испытать.
     € тут она вдруг с усмешкой трЯхнула головой:
     -- € испытаю!
     -- Ђ кто ваш муж? —иновник?
     Ћна махнула ручкой:
     -- Ђх, очень хороший и добрый, но, к сожалению, совсем  не
интересный человек... ‘екретарь нашей земской уездной управы...
     "ЉакаЯ   милаЯ  и  несчастнаЯ!"  --  подумал  он  и  вынул
портсигар:
     -- •отите папиросу?
     -- Ћчень!
     € она неумело,  но  отважно  закурила,  быстро,  по-женски
затЯгиваЯсь.  €  в  нем  еще  раз  дрогнула жалость к ней, к ее
развЯзности, а вместе с жалостью -- нежность  и  сладострастное
желание    воспользоватьсЯ    ее    наивностью   и   запоздалой
неопытностью, котораЯ, он уже чувствовал, непременно соединитсЯ
с крайней смелостью. ’еперь, сидЯ в столовой, он с  нетерпением
смотрел  на  ее  худые  руки,  на  увЯдшее  и  оттого еще более
трогательное  личико,  на  обильные,  кое-как  убранные  темные
волосы,  которыми  она  все  встрЯхивала,  снЯв черную шлЯпку и
скинув с  плеч,  с  бумазейного  платьЯ  серое  пальтишко.  …го
умилЯла и возбуждала та откровенность, с которой она говорила с
ним вчера о своей семейной жизни, о своем немолодом возрасте, и
то,  что  она  вдруг так расхрабрилась теперь, делает и говорит
как раз то, что так удивительно  не  идет  к  ней.  Ћна  слегка
раскраснелась  от водки, даже бледные губы ее порозовели, глаза
налились сонно-насмешливым блеском.
     -- ‡наете, -- сказала она вдруг,  --  вот  мы  говорили  о
мечтах:  знаете,  о  чем  Я  больше всего мечтала гимназисткой?
‡аказать себе визитные  карточки!  Њы  совсем  обеднели  тогда,
продали  остатки  имениЯ  и переехали в город, и мне совершенно
некому было давать их, а как Я мечтала! “жасно глупо...
     Ћн сжал зубы и крепко взЯл  ее  ручку,  под  тонкой  кожей
которой  чувствовались  все  косточки,  но она, совсем не понЯв
его, сама, как опытнаЯ  обольстительница,  поднесла  ее  к  его
губам и томно посмотрела на него.
     -- Џойдем ко мне...
     -- Џойдем... ‡десь, правда, что-то душно, накурено!
     €, встрЯхнув волосами, взЯла шлЯпку.
     Ћн  в  коридоре обнЯл ее. Ћна гордо, с негой посмотрела на
него через плечо. Ћн с  ненавистью  страсти  и  любви  чуть  не
укусил  ее  в щеку. Ћна, через плечо, вакхически подставила ему
губы.
     ‚ полусвете каюты с опущенной на  окне  сквозной  решеткой
она тотчас же, спеша угодить ему и до конца дерзко использовать
все  то  неожиданное счастье, которое вдруг выпало на ее долю с
этим красивым, сильным и  известным  человеком,  расстегнула  и
стоптала  с себЯ упавшее на пол платье, осталась, стройнаЯ, как
мальчик, в легонькой сорочке, с голыми плечами  и  руками  и  в
белых панталончиках, и его мучительно пронзила невинность всего
этого.
     -- ‚се   снЯть?  --  шепотом  спросила  она,  совсем,  как
девочка.
     -- ‚се, все, -- сказал он, мрачнеЯ все более.
     Ћна покорно и быстро переступила из всего  сброшенного  на
пол   бельЯ,   осталась   всЯ   голаЯ,  серо-сиреневаЯ,  с  той
особенностью женского тела, когда оно нервно зЯбнет, становитсЯ
туго и прохладно, покрываЯсь гусиной  кожей,  в  одних  дешевых
серых чулках с простыми подвЯзками, в дешевых черных туфельках,
и  победоносно  пьЯно  взглЯнула  на  него,  берЯсь за волосы и
вынимаЯ из них шпильки. Ћн, холодеЯ, следил за ней.  ’елом  она
оказалась лучше, моложе, чем можно было думать. •удые ключицы и
ребра  выделЯлись  в  соответствии  с  худым  лицом  и  тонкими
голенЯми. Ќо бедра были даже крупны. †ивот с маленьким глубоким
пупком был впалый, выпуклый треугольник темных  красивых  волос
под  ним  соответствовал  обилию  темных  волос  на голове. Ћна
вынула  шпильки,  волосы  густо  упали  на  ее  худую  спину  в
выступающих позвонках. Ћна наклонилась, чтобы поднЯть спадающие
чулки, -- маленькие груди с озЯбшими, сморщившимисЯ коричневыми
сосками  повисли тощими грушками, прелестными в своей бедности.
€ он заставил ее испытать то крайнее бесстыдство,  которое  так
не  к  лицу  было  ей  и  потому  так  возбуждало его жалостью,
нежностью,  страстью...  Њежду  планок  оконной  решетки,  косо
торчавших   вверх,  ничего  не  могло  быть  видно,  но  она  с
восторженным ужасом косилась на них, слышала беспечный говор  и
шаги  проходЯщих  по палубе под самым окном, и это еще страшнее
увеличивало восторг ее развратности. Ћ, как  близко  говорЯт  и
идут -- и никому и в голову не приходит, что делаетсЯ на шаг от
них, в этой белой каюте!
     Џотом он ее, как мертвую, положил на койку. ‘жав зубы, она
лежала  с  закрытыми  глазами  и уже со скорбным успокоением на
побледневшем и совсем молодом лице.
     Џеред вечером, когда пароход причалил там,  где  ей  нужно
было  сходить,  она  стоЯла  возле  него  тихаЯ,  с  опущенными
ресницами. Ћн поцеловал ее холодную ручку с  той  любовью,  что
остаетсЯ  где-то  в сердце на всю жизнь, и она, не оглЯдываЯсь,
побежала вниз по сходнЯм в грубую толпу на пристани.
     5 октЯбрЯ 1940


        ‡Ћ‰ЉЂ € ‚Ђ‹…ђ€џ

     ‡имой  ‹евицкий  проводил  все  свое  свободное  времЯ   в
московской  квартире „анилевских, летом стал приезжать к ним на
дачу в сосновых лесах по Љазанской дороге.
     Ћн перешел на пЯтый курс, ему было двадцать  четыре  года,
но у „анилевских только сам доктор говорил ему "коллега", а все
остальные звали его †оржем и †оржиком. Џо причине одиночества и
влюбчивости,   он   постоЯнно   привЯзывалсЯ   к  какому-нибудь
знакомому дому, скоро становилсЯ в нем своим человеком,  гостем
изо днЯ в день и даже с утра до вечера, если позволЯли занЯтиЯ,
-- теперь стал он таким у „анилевских. € тут не только хозЯйка,
но даже дети, очень полнаЯ ‡ойка и ушастый ѓришка, обращались с
ним,  как