сивым завитком черных волос.
     -- Ќу, а что папа?
     Ћна,  продолжаЯ  глЯдеть  все с той же усмешкой, вынула из
кармана маленький серебрЯный портсигар и  серебрЯную  коробочку
со  спичками  и  закурила  с некоторой даже излишней ловкостью,
поправлЯЯ под собой поджатое бедро:
     -- Џапа, слава богу, молодцом.  Џо-прежнему  прЯм,  тверд,
постукивает  костылем,  взбивает седой кок, тайком подкрашивает
чем-то бурым усы и баки, молодецки  посматривает  на  •ристю...
’олько  еще  больше  прежнего  и еще настойчивее трЯсет, качает
головой. Џохоже, что  никогда  ни  с  кем  не  соглашаетсЯ,  --
сказала она и засмеЯлась.
     -- •очешь папиросу?
     џ  закурил,  хотЯ еще не курил тогда, она опЯть налила мне
себе и посмотрела в темноту за открытым окном:
     -- „а, пока все слава богу. € прекрасное лето, --  ночь-то
какаЯ,  а?  ’олько  соловьи уж замолчали. € Я правда очень тебе
рада. Џослала за тобой еще в шесть часов, боЯлась,  как  бы  не
опоздал выживший из ума …фрем к поезду. †дала тебЯ нетерпеливее
всех.  Ђ  потом даже довольна была, что все разошлись, и что ты
опаздываешь, что мы,  если  ты  приедешь,  посидим  наедине.  џ
почему-то  так  и думала, что ты очень изменилсЯ, с такими, как
ты, всегда бывает так.  €  знаешь,  то  такое  удовольствие  --
сидеть   одной   во  всем  доме  в  летнюю  ночь,  когда  ждешь
кого-нибудь  с   поезда,   и   наконец   слыхать,   что   едут,
погромыхивают бубенчики, подкатывает к крыльцу...
     џ  крепко взЯл через стол ее руку и подержал в своей, тоже
чувствуЯ тЯгу ко всему ее  телу.  Ћна  с  веселым  спокойствием
пускала из губ колечки дыма. џ бросил руку и будто шутЯ сказал:
     -- ‚от  ты  говоришь  Ќатали...  ЌикакаЯ Ќатали с тобой не
сравнитсЯ... Љстати, кто она, -- откуда?
     -- Ќаша воронежскаЯ, из прекрасной  семьи,  очень  богатой
когда-то, теперь же просто нищей. ‚ доме говорЯт по-английски и
по-французски,  а  есть  нечего...  Ћчень трогательнаЯ девочка,
стройненькаЯ, еще хрупкаЯ. “мница, только  очень  скрытнаЯ,  не
сразу  разберешь,  умна  или  глупа... ќти ‘танкевичи недалекие
соседи твоего милейшего кузена  ЂлексеЯ  Њещерского,  и  Ќатали
говорит,  что  он  что-то  частенько  стал  заезжать  к  ним  и
жаловатьсЯ на свою холостую жизнь. Ќо  он  ей  не  нравитсЯ.  Ђ
потом  --  богат, подумают, что вышла из-за денег, пожертвовала
собой длЯ родителей.
     -- ’ак, -- сказал  Я.  --  Ќо  вернемсЯ  к  делу.  Ќатали,
Ќатали, а как же наш-то с тобой роман?
     -- Ќатали  нашему роману все-таки не помешает, -- ответила
она. -- ’ы будешь сходить с ума от любви к  ней,  а  целоватьсЯ
будешь   со  мной.  Ѓудешь  плакать  у  менЯ  на  груди  от  ее
жестокости, а Я буду тебЯ утешать.
     -- Ќо ведь ты же знаешь,  что  Я  давным-давно  влюблен  в
тебЯ.
     -- „а,  но  ведь  это была обычнаЯ влюбленность в кузину и
притом уж слишком подколоднаЯ, ты тогда только смешон и  скучен
был. Ќо бог с тобой, прощаю тебе твою прежнюю глупость и готова
начать  наш  роман  завтра  же, несмотрЯ на Ќатали. Ђ пока идем
спать, мне завтра рано вставать по хозЯйству.
     € она встала, запахиваЯ халатик, взЯла  в  прихожей  почти
догоревшую  свечу и повела менЯ в мою комнату. € на пороге этой
комнаты, радуЯсь и  дивЯсь  тому,  чему  Я  в  душе  дивилсЯ  и
радовалсЯ  весь  ужин, -- такой счастливой удаче своих любовных
надежд, котораЯ вдруг выпала на мою долю  у  —еркасовых,  --  Я
долго и жадно целовал и прижимал ее к притолоке, а она сумрачно
закрывала глаза, все ниже опускаЯ капающую свечу. “ходЯ от менЯ
с пунцовым лицом, она погрозила мне пальцем и тихо сказала:
     -- ’олько  смотри  теперь:  завтра,  при  всех,  не  сметь
пожирать менЯ "страстными взорами"! €збавь  бог,  если  заметит
что-нибудь  папа. Ћн менЯ боитсЯ ужасно, а Я его еще больше. „а
и не хочу, чтобы  Ќатали  заметила  что-нибудь.  џ  ведь  очень
стыдлива,  не  суди,  пожалуйста,  по  тому,  как Я веду себЯ с
тобой. Ђ не исполнишь моего приказаниЯ, сразу станешь  противен
мне...
     џ  разделсЯ  и  упал в постель с головокружением, но уснул
сладко и мгновенно, разбитый счастьем и усталостью,  совсем  не
подозреваЯ,  какое  великое  несчастье  ждет  менЯ впереди, что
шутки ‘они окажутсЯ не шутками.
     ‚последствии  Я  не  раз  вспоминал,  как  некое  зловещее
предзнаменование,  что,  когда  Я вошел в свою комнату и юркнул
спичкой, чтобы зажечь свечу, на менЯ метнулась крупнаЯ  летучаЯ
мышь.  Ћна  метнулась  к моему лицу, так близко, что Я даже при
свете спички Ясно увидал  ее  мерзкую  темную  бархатистость  и
ушастую,  курносую, похожую на смерть, хищную мордочку, потом с
гладким трепетанием, изламываЯсь, нырнула в  черноту  открытого
окна. Ќо тогда Я тотчас забыл о ней.


        II

     ‚  первый  раз  Я видел Ќатали да другой день утром только
мельком: она вдруг вскочила из прихожей в столовую, глЯнула, --
была еще не причесана и в одной легкой  распашонке  из  чего-то
оранжевого,  -- и, сверкнув этим оранжевым, золотистой Яркостью
волос и черными глазами, исчезла. џ был ту  минуту  в  столовой
один,  только  что  кончил  пить  кофе, -- улан кончил раньше и
ушел, -- и, встав из-за стола, случайно обернулсЯ...
     џ проснулсЯ в то утро довольно рано, в еще  полной  тишине
всего дома. ‚ доме было столько комнат, что Я иногда нуждалсЯ в
них.  џ  проснулсЯ в какой-то дальней комнате, окнами в теневую
часть сада, крепко выспавшись, с удовольствием вымылсЯ,  оделсЯ
во   все   чистое,   --  особенно  приЯтно  было  надеть  новую
косоворотку красного шелка, -- покрасивее причесал свои  черные
мокрые волосы, подстриженные вчера в ‚оронеже, вышел в коридор,
повернул  в  другой  и оказалсЯ перед дверью в кабинет и вместе
спальню  улана.  ‡наЯ,  что  он  встает  летом  часов  в  пЯть,
постучалсЯ.  Ќикто  не ответил, и Я отворил дверь, заглЯнул и с
удовольствием  убедилсЯ  неизменности  этой  старой  просторной
комнаты  с  тройным итальЯнским окном под столетний серебристый
тополь: налево всЯ стена в дубовых книжных шкалах, между ними в
одном месте  высЯтсЯ  часы  красного  дерева  с  медным  диском
неподвижного  маЯтника,  в  другом  стоит  целаЯ  куча трубок с
бисерными чубуками,  а  над  ними  висит  барометр,  в  третьем
вдвинуто  бюро  дедовских  времен с порыжевшим сукном откинутой
доски орехового дерева, а  на  сукне  клеши,  молотки,  гвозди,
меднаЯ  подзорнаЯ  труба,  на стене возле двери, над стопудовым
деревЯнным  диваном,  целаЯ  галереЯ  выцветших   портретов   в
овальных  рамках; под окном письменный стол, глубокое кресло --
то и другое тоже  огромных  размеров;  правее,  над  широчайшей
дубовой кроватью картина во всю стену: почерневший лаковый фон,
на   нем   еле   видные   клубы   смугло-дымчатых   облаков   и
зеленовато-голубых поэтических деревьев, а  на  переднем  плане
блещет   точно   окаменевшим   Яичным   белком  голаЯ  дороднаЯ
красавица, чуть не в натуральную величину, стоЯщаЯ  вполуоборот
к  зрителю гордым лицом и всеми выпуклостЯми полновесной спины,
крутого зада  и  тыла  могучих  ног,  соблазнительно  прикрываЯ
удлиненными  расставленными  пальцами одной руки сосок груди, а
другой низ живота в жирных складках. ЋглЯнув все это, Я услыхал
сзади себЯ сильный голос улана, с костылем подходившего ко  мне
из прихожей:
     -- Ќет,  братец, менЯ в эту пору в спальне не найдешь. ќто
ведь вы валЯетесь по кроватЯм до трех дубов.
     џ поцеловал его широкую сухую руку и спросил:
     -- Љаких дубов, дЯдЯ?
     -- ’ак мужики говорЯт, -- ответил он, мотаЯ седым коком  и
оглЯдываЯ менЯ желтыми глазами, еще зоркими и умными. -- ‘олнце
на  три дуба поднЯлось, а ты все еще мордой на подушке, говорЯт
мужики. Ќу, пойдем пить кофе...
     "—удесный старик, чудесный дом", -- думал Я, входЯ за  ним
в  столовую,  в  открытые  окна которой глЯдела зелень бренного
сада и все летнее  благополучие  деревенской  усадьбы.  ‘лужила
стараЯ  нЯнька,  маленькаЯ  и  горбатаЯ,  улан  пил из толстого
стакана в серебрЯном подстаканнике  крепкий  чай  со  сливками,
придерживаЯ  в  стакане широким пальцем тонкое и длинное, витое
стебло круглой золотой старинной ложечки, Я ел ломоть за ломтем
черный  хлеб  с  маслом  и  все  подливал  себе   из   горЯчего
серебрЯного кофейника; улан, интересуЯсь только собой, ни о чем
не  спросив  менЯ, рассказывал о соседЯх-помещиках, на все лады
бранЯ и высмеиваЯ их, Я притворЯлсЯ, что слушаю, глЯдел на  его
усы,  баки,  на  крупные  волосы  на конце носа, а сам так ждал
Ќатали и ‘оню, что не сиделось на месте: что это  за  Ќатали  и
как  мы  встретимсЯ  с ‘оней после вчерашнего? —увствовал к ней
восторг, благодарность, порочно думал о спальнЯх ее  и  Ќатали,
обо  всем  том,  что  делаетсЯ  в  утреннем  беспорЯдке женской
спальни... Њожет, ‘онЯ все-таки  сказала  Ќатали  что-нибудь  о
нашей  начавшейсЯ  вчера  любви?  …сли так, то Я чувствую нечто
вроде любви  и  к  Ќатали,  и  не  потому,  что  она  будто  бы
красавица,  а  потому,  что  она уже стала нашей с ‘оней тайной
соучастницей, -- отчего же нельзЯ любить двух? ‚от  они  сейчас
войдут  во  всей  своей  утренней  свежести,  увидЯт  менЯ, мою
грузинскую красоту и красную косоворотку, заговорЯт, засмеютсЯ,
сЯдут за стол, красиво наливаЯ из этого горЯчего кофейника,  --
молодой  утренний  аппетит, молодое утреннее возбуждение, блеск
выспавшихсЯ  глаз,  легкий  налет  пудры  на  как   будто   еще
помолодевших  после  сна щеках и этот смех за каждым словом, не
совсем естественный  и  тем  более  очаровательный...  Ђ  перед
завтраком  они  пойдут  по  саду  к  реке,  будут раздеватьсЯ в
купальне, освещаемые по голому  телу  сверху  синевой  неба,  а
снизу отблеском прозрачной воды... ‚оображение всегда было живо
у  менЯ, Я мысленно видел, как ‘онЯ и Ќатали станут, держась за
перила лесенки в купальню, неловко сходить  по  ее  ступенькам,
погруженным  в воду, мокрым, холодным и скользким от противного
зеленого бархата слизи, наросшей  на  них,  как  ‘онЯ,  откинув
назад  густоволосую  голову,  решительно  упадет  вдруг на воду
поднЯтыми  грудЯми  --   и,   всЯ   странно   виднаЯ   в   воде
голубовато-лиловым  телом,  косо разведет в разные стороны углы
рук и ног, совсем как лЯгушка...
     -- Ќу, до обеда, ты ведь помнишь: обед  в  двенадцать,  --
отрицательно  качаЯ  головой,  сказал  улан  и  встал  со своим
выбритым подбородком, в бурых усах,  соединенных  с  такими  же
баками,  высокий,  старчески  твердый,  в  просторном чесучовом
костюме и  тупоносых  башмаках,  с  костылем  в  широкой  руке,
покрытой гречкою, потрепал менЯ по плечу и скорым шагом ушел. €
вот  тут-то,  когда  Я  тоже  встал,  чтоб выйти через соседнюю
комнату на балкон, она и вскочила, мелькнула и скрылась,  сразу
поразив   менЯ   радостным   восхищением.  џ  вышел  на  балкон
изумленный: в самом деле, красавица! -- и долго стоЯл так,  как
бы  собираЯсь  с  мыслЯми.  џ  так ждал их в столовую, но когда
наконец услыхал их в столовой с балкона, вдруг сбежал в сад, --
охватил какой-то страх не то перед обеими, с одной из которых Я
имел уже пленительную тайну, не то больше всего  перед  Ќатали,
перед  тем мгновенным, чем она полчаса тому назад ослепила менЯ
в своей быстроте. џ походил  по  саду,  лежавшему,  как  и  всЯ
усадьба,  в речной низменности, наконец преодолел себЯ, вошел с
напускной простотой и встретил веселую смелость  ‘они  и  милую
шутку  Ќатали,  котораЯ  с  улыбкой  вскинула на менЯ из черных
ресниц сиЯющую черноту своих глаз, особенно  поразительную  при
свете ее волос:
     -- Њы уже виделись!
     Џотом   мы  стоЯли  на  балконе,  облокотЯсь  на  каменную
баллюстраду, с летним удовольствием чувствуЯ, как горЯчо  печет
нам раскрытые головы, и Ќатали стоЯла возле менЯ, а ‘онЯ, обнЯв
ее и будто рассеЯнно глЯдЯ куда-то, с усмешкой напевала: "‘редь
шумного бала, случайно..." Џотом выпрЯмилась:
     -- Ќу, купатьсЯ! ‚ первую очередь мы, потом пойдешь ты...
     Ќатали побежала за простынЯми, а она задержалась и шепнула
мне:
     -- €зволь  с нынешнего днЯ притворЯтьсЯ, что ты влюбилсЯ в
Ќатали. € берегись, если окажетсЯ,  что  тебе  притворЯтьсЯ  не
надо.
     €  Я  чуть  не ответил с веселой дерзостью, что да, уже не
надо, а она, покосЯсь на дверь, тихо прибавила:
     -- Џриду к тебе после обеда...
     Љогда они вернулись, пошел  в  купальню  Я  --  сперва  по
длинной  березовой  аллее,  потом  среди разных старых деревьев
прибрежьЯ, где тепло пахло речной водой и  орали  на  древесных
верхушках   грачи,   шел  и  опЯть  думал  с  двумЯ  совершенно
противоположными чувствами о  Ќатали  и  о  ‘оне,  что  Я  буду
купатьсЯ в той же воде, в которой только что купались они...
     Џосле  обеда  среди  всего  того счастливого, бесцельного,
привольного и спокойного, что глЯдело из сала в открытые  окна,
-- небо,  зелень,  солнце,  --  после долгого обеда с окрошкой,
жареными цыплЯтами и малиной со сливками, за которым  Я  втайне
замирал  от  присутствиЯ  Ќатали и от ожиданиЯ того часа, когда
затихнет весь дом на послеобеденное времЯ и  ‘онЯ  (вышедшаЯ  к
обеду  с  темно-красной  бархатистой  розой  в  волосах) тайком
прибежит ко мне, чтобы продолжить вчерашнее уже не наспех и  не
как-нибудь,  Я  тотчас ушел в свою комнату и притворил сквозные
ставни, стал ждать ее, лежа на турецком диване,  слушаЯ  жаркую
тишину усадьбы и уже томное, послеполуденное пение птиц в саду,
из  которого  шел  в  ставни сладкий от цветов и трав воздух, и
безвыходно думал: как же мне теперь жить в этой  двойственности
-- в  тайных  свиданиЯх  с ‘оней и рЯдом с Ќатали, одна мысль о
которой уже охватывает менЯ таким  чистым  любовным  восторгом,
страстной   мечтой  глЯдеть  на  нее  только  с  тем  радостным
обожанием, с которым Я давеча глЯдел на  ее  тонкий  склоненный
стан,   на   острые  девичьи  локти,  которыми  она,  полустоЯ,
опиралась на нагретый солнцем старый камень  балюстрады?  ‘онЯ,
облокотЯсь  рЯдом  с  ней  и  обнЯв  ее  за плечо, была в своем
батистовом пеньюаре с оборками и похожа на только что  вышедшую
замуж  молодую  женщину,  а она в холстинковой юбочке и вышитой
малороссийской  сорочке,  под  которыми  угадывалось  все  юное
совершенство ее сложениЯ, казалась чуть не подростком. ‚ том-то
и  была  высшаЯ  радость,  что  Я  даже  помыслить  не  смел  о
возможности поцеловать ее с теми же чувствами, с какими целовал
вчера ‘оню! ‚ легком  и  широком  рукаве  сорочки,  вышитой  по
плечам   красным   и  синим,  была  видна  ее  тонкаЯ  рука,  к
сухо-золотистой коже которой прилегали рыжеватые волоски, --  Я
глЯдел  и  думал: что испытал бы Я, если бы посмел коснутьсЯ их
губами! €, чувствуЯ мой взглЯд, она вскинула на менЯ  блестЯщую
черноту  глаз и всю свою Яркую головку, обвитую плетью довольно
крупной косы. џ отошел и поспешно опустил глаза, увидав ее ноги
сквозь просвечивающий на солнце подол юбки и  тонкие,  крепкие,
породистые щиколотки в сером прозрачном чулке...
     ‘онЯ, с розой в волосах, быстро отворила и затворила верь,
тихо воскликнула:  "Љак, ты спал?" џ вскочил -- что ты, что ты,
мог ли Я спать! -- схватил ее руки. "‡апри дверь на ключ..."  џ
кинулсЯ к двери, она села на диван, закрываЯ глаза, -- "Ќу, иди
ко  мне",  -- и мы сразу потерЯли всЯкий стыд и рассудок. Њы не
проронили почти ни слова за эти минуты, и она, во всей прелести
своего жаркого тела,  позволила  целовать  себЯ  уже  всюду  --
только  целовать -- и все сумрачней закрывала глаза, все больше
разгоралась лицом, и опЯть, уходЯ и поправлЯЯ  волосы,  шепотом
пригрозила:
     -- Ђ  что  до  Ќатали,  то  повторЯю:  берегись перейти за
притворство. •арактер у менЯ вовсе не такой  милый,  как  можно
думать!
     ђоза  валЯлась на полу. џ спрЯтал ее в стол, и к вечеру ее
темно-красный бархат стал вЯлым и лиловым.


        III

     †изнь моЯ пошла внешне обыденно, но внутренне Я не знал ни
минуты покоЯ, все  больше  и  больше  привЯзываЯсь  к  ‘оне,  к
сладкой  привычке  изнурительно-страстных  свиданий  с  ней  по
ночам, -- она теперь приходила ко мне  только  поздно  вечером,
когда  весь  дом  засыпал,  -- и все мучительнее и восторженнее
следЯ тайком за Ќатали, за каждым ее движением. ‚се шло обычным
летним порЯдком: встречи утром, купанье перед  обедом  и  обед,
потом  отдых  по  своим  комнатам, потом сад, -- они что-нибудь
вышивали, сидЯ в березовой аллее и заставлЯЯ менЯ читать  вслух
ѓончарова,  или  варили варенье на тенистой полЯнке под дубами,
недалеко от дома, вправо от балкона; в пЯтом часу чай на другой
тенистой полЯне, влево, вечером прогулки или крокет на  широком
дворе  перед домом, -- Я с Ќатали против ‘они или ‘онЯ с Ќатали
против менЯ, -- в сумерки ужин в столовой... Џосле  ужина  улан
уходил  спать, а мы еще долго сидели в темноте на балконе, мы с
‘оней шутЯ и курЯ, а Ќатали молча. Ќаконец ‘онЯ говорила:  "Ќу,
спать!"  --  и,  простЯсь  с  ними, Я шел к себе, с холодеющими
руками ждал того заветного часа, когда весь дом станет темен  и
так  тих,  что  слышно,  как непрерывно тикающей ниточкой бегут
карманные часы у моего изголовьЯ под нагоревшей свечой,  и  все
дивилсЯ,  ужасалсЯ:  за  что  так  наказал менЯ Ѓог, за что дал
сразу  две  любви,  такие  разные  и  такие  страстные,   такую
мучительную  красоту  обожаниЯ  Ќатали и такое телесное упоение
‘оней. џ чувствовал, что вот-вот мы с  ней  не  выдержим  нашей
неполной  близости и что Я совсем сойду тогда с ума от ожиданиЯ
наших ночных встреч и от ощущениЯ их потом весь день, и все это
рЯдом с Ќатали! ‘онЯ уже ревновала, грозно вспыхивала иногда, а
вместе с тем наедине говорила мне:
     -- Ѓоюсь, что мы  с  тобой  за  столом  и  при  Ќатали  не
достаточно просты. Џапа, мне кажетсЯ, начинает что-то замечать.
Ќатали  тоже,  а  нЯнька, конечно, уже уверена в нашем романе и
небось наушничает папе. ‘иди побольше в саду с  Ќатали  вдвоем,
читай  ей  этот  несносный  "Ћбрыв",  уводи ее иногда гулЯть по
вечерам... ќто ужасно, Я ведь замечаю, как идиотски  ты  пЯлишь
на  нее глаза, временами чувствую к тебе ненависть, готова, как
какаЯ-нибудь Ћдарка, вцепитьсЯ при всех тебе в волосы,  да  что
же мне делать?
     “жаснее всего было то, что, как мне казалось, начала не то
страдать,  не то негодовать, чувствовать, что что-то есть между
мной и ‘оней  тайное,  Ќатали.  Ћна,  и  без  того  молчаливаЯ,
становилась  все  молчаливее,  играла  в  крокет  или  вышивала
излишне  пристально.  Њы  как  будто  привыкли  друг  к  другу,
сблизились,  но  вот  Я  как-то  пошутил,  сидЯ  с ней вдвоем в
гостиной, где она перелистывала ноты, полулежа на диване:
     -- Ђ  Я  слышал,  Ќатали,  что,  может  быть,  мы  с  вами
породнимсЯ.
     Ћна резко взглЯнула на менЯ:
     -- Љак это?
     -- Њой кузен, Ђлексей Ќиколаич Њещерский...
     Ћна не дала мне договорить:
     -- Ђх, вот что! ‚аш кузен, этот, простите, упитанный, весь
заросший  черными  блестЯщими  волосами,  картавЯщий  великан с
красным  сочным  ртом...  €  кто  дал  вам  право  на  подобные
разговоры со мной?
     џ испугалсЯ:
     -- Ќатали,  Ќатали,  за  что  вы  так  строги ко мне1 „аже
пошутить нельзЯ! Ќу простите менЯ, -- сказал Я, берЯ ее руку.
     Ћна не отнЯла руки и сказала:
     -- џ до сих пор не понимаю... не знаю вас...  Ќо  довольно
об этом...
     —тобы  не  видеть  ее томительно влекущих к себе теннисных
белых башмачков, вкось подобранных на диване, Я встал  и  вышел
на балкон. ‡аходила из-за сада туча, тускнел воздух, все шире и
ближе  шел  по  саду  мЯгкий  летний  шум,  сладко дуло полевым
дождевым ветром, и менЯ  вдруг  так  сладко,  молодо  и  вольно
охватило какое-то беспричинное, на все согласное счастье, что Я
крикнул:
     -- Ќатали, на минутку!
     Ћна подошла к порогу:
     -- —то?
     -- ‚здохните  -- какой ветер! Љакой радостью могло бы быть
все!
     Ћна помолчала.
     -- „а.
     -- Ќатали, как вы неласковы  со  мной!  ‚ы  что-то  имеете
против менЯ?
     Ћна гордо пожала плечом:
     -- —то и почему Я могу иметь против вас?
     ‚ечером,  лежа в темноте в плетеных креслах на балконе, мы
все трое молчали, -- звезды только кое-где  мелькали  в  темных
облаках,  слабо  тЯнуло  со  стороны  реки  вЯлым  ветром,  там
дремотно журчали лЯгушки.
     -- Љ дождю,  спать  хочетсЯ,  --  сказала  ‘онЯ,  подавлЯЯ
зевок.  --  ЌЯнька  сказала, народилсЯ молодой месЯц и теперь с
неделю будет "обмыватьсЯ". -- €, помолчав, добавила: -- Ќатали,
что вы думаете о первой любви?
     Ќатали откликнулась из темноты:
     -- џ в одном убеждена: в страшном  различии  первой  любви
юноши и девушки.
     ‘онЯ подумала:
     -- Ќу, и девушки бывают разные... € решительно встала:
     -- Ќет, спать, спать!
     -- Ђ  Я  еще  подремлю  тут, мне ночь нравитсЯ, -- сказала
Ќатали.
     џ прошептал, слушаЯ удалЯющиесЯ шаги ‘они:
     -- —то-то нехорошо говорили мы нынче с вами!
     Ћна ответила:
     -- „а, да, мы нехорошо говорили...
     Ќа другой день мы встретились как  будто  спокойно.  Ќочью
шел тихий дождь, но утром погода разгулЯлась, после обеда стало
сухо  и  жарко.  Џеред  чаем  в  пЯтом  часу, когда ‘онЯ делала
какие-то хозЯйственные подсчеты в кабинете улана, мы  сидели  в
березовой  аллее  и  пытались продолжать чтение вслух "Ћбрыва".
Ћна, наклонЯсь, что-то шила, мелькаЯ правой рукой, Я читал и от
времени до времени с сладкой  тоской  взглЯдывал  на  ее  левую
руку,  видную в рукаве, на рыжеватые волоски, прилегавшие к ней
выше кисти и на такие же там, где шеЯ сзади переходила в плечо,
и читал все оживленнее, не понимаЯ ни слова. Ќаконец сказал:
     -- Ќу теперь почитайте вы...
     Ћна разогнулась, под тонкой блузкой обозначились точки  ее
грудей,  отложила  шитье и, опЯть наклонись, низко опустив свою
странную и чудесную голову и показываЯ  мне  затылок  и  начало
плеча, положила книгу на колени, стала читать скорым и неверным
голосом.  џ  глЯдел на ее руки, на колени под книгой, изнемогаЯ
от неистовой любви к ним и звуку ее  голоса.  ‚  разных  местах
предвечернего  сада  вскрикивали  на  лету  иволги,  против нас
высоко висел, прижавшись к стволу сосны, одиноко росшей в аллее
среди берез, красновато-серый дЯтел...
     -- Ќатали, какой удивительный цвет волос  у  вас!  Ђ  коса
немного темнее, цвета спелой кукурузы...
     Ћна продолжала читать.
     -- Ќатали, дЯтел, посмотрите!
     Ћна взглЯнула вверх:
     -- „а,  да,  Я  его  уже  видела,  и нынче видела, и вчера
видела... Ќе мешайте читать.
     џ помолчал, потом снова:
     -- Џосмотрите, как это похоже на засохших серых червЯчков.
     -- —то, где?
     џ указал ей на  скамью  между  нами,  на  засохший  птичий
известковый помет:
     -- Џравда?
     € взЯл и сжал ее руку, бормоча и смеЯсь от счастьЯ:
     -- Ќатали, Ќатали!
     Ћна тихо и долго поглЯдела на менЯ, потом выговорила:
     -- Ќо вы же любите ‘оню!
     џ  покраснел,  как  пойманный мошенник, но с такой горЯчей
поспешностью отрексЯ от ‘они,  что  она  даже  слегка  раскрыла
губы:
     -- ќто неправда?
     -- Ќеправда,  неправда!  џ  ее очень люблю, но как сестру,
ведь мы знаем друг друга с детства!


        IV

     Ќа другой день она не вышла ни утром, ни к обеду.
     -- ‘онЯ, что с Ќатали? -- спросил улан, и  ‘онЯ  ответила,
нехорошо засмеЯвшись:
     -- ‹ежит  все утро в распашонке, нечесанаЯ, по лицу видно,
что ревела, принесли ей кофе -- не допила... —то такое? "ѓолова
болит". “ж не влюбилась ли!
     -- Ћчень просто, -- сказал  улан  бодро,  с  одобрительным
намеком глЯнув на менЯ, но отрицаЯ головой.
     ‚ышла  Ќатали  только  к вечернему чаю, но вошла на балкон
легко и живо,  улыбнулась  мне  приветливо  и  как  будто  чуть
виновато,  удивив менЯ этой живостью, улыбкой и некоторой новой
нарЯдностью:  волосы  убраны  туго,  спереди  немного  подвиты,
волнисто  тронуты  щипцами, платье другое, из чего-то зеленого,
цельное, очень простое и очень ловкое, особенно в перехвате  на
талии,  туфельки  черные,  на высоких каблучках, -- Я внутренне
ахнул от нового восторга.  џ,  сидЯ  на  балконе,  просматривал
"€сторический  вестник",  несколько книг которого дал мне улан,
когда она вдруг вошла с этой  живостью  и  несколько  смущенной
приветливостью:
     -- „обрый  вечер.  €дем  чай пить. ‘егоднЯ за самоваром Я.
‘онЯ нездорова.
     -- Љак? ’о вы, то она?
     -- “ менЯ просто болела голова  с  утра.  ‘тыдно  сказать,
только сейчас привела себЯ в порЯдок...
     -- „о  чего  удивительно  это  зеленое  при ваших глазах и
волосах! -- сказал Я. € вдруг спросил, краснеЯ: -- ‚ы вчера мне
поверили?
     Ћна тоже покраснела -- тонко и ало -- и отвернулась:
     -- Ќе сразу, не совсем. Џотом  вдруг  сообразила,  что  не
имею основаниЯ не верить вам... и что, в сущности, какое же мне
дело до ваших с ‘оней чувств? Ќо идем...
     Љ ужину вышла и ‘онЯ и улучила минуту сказать мне:
     -- џ  заболела.  “  менЯ это проходит всегда очень тЯжело,
дней пЯть лежу. Ќынче еще могла выйти, а завтра  уж  нет.  ‚еди
себЯ умно без менЯ. џ тебЯ страшно люблю и ужасно ревную.
     -- Ќеужто даже не заглЯнешь нынче ко мне?
     -- ’ы глуп!
     ќто было и счастье и несчастье: пЯть дней полной свободы с
Ќатали и пЯть дней не видать по ночам у себЯ ‘они!
     ‘ неделю правила домом, всем распорЯжалась, ходила в белом
передничке  через  двор  в поварскую Ќатали -- Я никогда еще не
видал ее такой деловитой, видно было, что роль  заместительницы
‘они  и заботливой хозЯйки доставлЯет ей большое удовольствие и
что она как будто отдыхает от тайной внимательности к тому, как
мы с ‘оней говорим, переглЯдываемсЯ. ‚се эти  дни,  пережив  за
обедом  сперва  тревогу, все ли хорошо, а потом довольство, что
все  хорошо  и  старик-повар  и   •ристЯ,   хохлушка-горничнаЯ,
приносили  и  подавали  вовремЯ,  не раздражаЯ улана, она после
обеда уходила к ‘оне, куда менЯ не пускали, и оставалась у  ней
до  вечернего  чаЯ,  а  после  ужина весь вечер. Ѓывать со мной
наедине она, очевидно,  избегала,  и  Я  недоумевал,  скучал  и
страдал в одиночестве. Џочему стала ласкова, а избегает? ЃоитсЯ
‘они  или  себЯ,  своего  чувства  ко  мне? € страстно хотелось
верить, что себЯ, и Я упивалсЯ все крепнущей мечтой:  не  навек
же  Я  свЯзан  с ‘оней, не век же мне -- да и Ќатали -- гостить
тут, через неделю-другую Я все равно должен буду  уехать  --  и
тогда    конец   моим   мучениЯм...   найду   предлог   поехать
познакомитьсЯ  со  ‘танкевичами,  как  только  Ќатали  вернетсЯ
домой... “ехать от ‘они, да еще с обманом, с этой тайной мечтой
о Ќатали, с надеждой на ее любовь и руку, будет, конечно, очень
больно,  -- разве только с одной страстью целую Я ‘оню, разве Я
не люблю и ее? -- но что же делать, этого, рано или поздно, все
равно не избежишь... € непрестанно думаЯ  так,  в  непрестанном
душевном  волнении,  в  ожидании чего-то, Я старалсЯ вести себЯ
при встречах с Ќатали как можно сдержаннее, милее  --  терпеть,
терпеть  до поры до времени. џ страдал, скучал, -- как нарочно,
днЯ три шел дождь, мерно бежал, стучал тысЯчами лапок по крыше,
в доме было сумрачно, на потолке и на лампе  в  столовой  спали
мухи,  --  но крепилсЯ, по часам сидел иногда в кабинете улана,
слушаЯ его всЯкие рассказы...
     ‘онЯ начала выходить сперва в халатике, на час, на два,  с
томной   улыбкой  к  своей  слабости,  ложилась  на  балконе  в
полотнЯное кресло и, к моему ужасу, говорила со мной капризно и
не в меру нежно, не стеснЯЯсь присутствием Ќатали:
     -- Џосиди возле менЯ,  ‚итик,  мне  больно,  мне  грустно,
расскажи  что-нибудь смешное... ЊесЯц-то и правда обмывалсЯ, да
уж  обмылсЯ,  кажетсЯ;  распогодилось  и  как   сладко   пахнет
цветами...
     џ, втайне раздражаЯсь, отвечал:
     -- ђаз цветы сильно пахнут, будет опЯть обмыватьсЯ.
     Ћна била менЯ по руке:
     -- Ќе смей возражать больной!
     Ќаконец  стала  выходить  и  к  обеду,  и к вечернему чаю,
только еще бледнаЯ и приказываЯ  подавать  себе  кресло.  Ќо  к
ужину  и  на  балкон  после ужина еще не выходила. € раз Ќатали
сказала мне после вечернего чаЯ, когда она ушла к себе и •ристЯ
понесла со стола самовар в поварскую:
     -- ‘онЯ сердитсЯ, что Я все сижу возле  нее,  что  вы  все
один  и  один.  Ћна  еще  не  совсем  поправилась, а вы без нее
скучаете.
     -- џ скучаю только без вас, -- ответил  Я.  --  Љогда  вас
нет...
     Ћна   изменилась   в   лице,   но  справилась,  с  усилием
улыбнулась:
     -- Ќо мы же условились не ссоритьсЯ  больше...  Џослушайте
лучше  вот что: вы засиделись дома, пойдите погулЯйте до ужина,
а потом Я посижу с вами в  саду,  предсказаниЯ  насчет  месЯца,
слава Ѓогу, не сбылись, ночь будет прекраснаЯ...
     -- ‘оне менЯ жаль, а вам? Ќисколько?
     -- ‘трашно  жаль,  --  ответила  она и неловко засмеЯлась,
ставЯ на поднос чайную посуду. --  Ќо,  слава  Ѓогу,  ‘онЯ  уже
здорова, скоро не будете скучать...
     Џри  словах  "а  вечером  Я  посижу  с вами" сердце у менЯ
сжалось сладко и таинственно, но Я тотчас подумал: да нет!  это
просто  только  ласковое  слово!  џ пошел к себе и долго лежал,
глЯдЯ в потолок. Ќаконец встал, взЯл в прихожей картуз и чью-то
палку и  бессознательно  вышел  из  усадьбы  на  широкий  шлЯх,
пролегавший  между  усадьбой  и хохлацкой деревней немного выше
ее, на степном голом взгорье. лЯх вел в пустые вечерние  полЯ.
‚сюду  было холмисто, но просторно, далеко видно. ‘лева от менЯ
лежала  речнаЯ  низменность,  за  ней  слегка   поднимались   к
горизонту  тоже  пустые полЯ, там только что село солнце, горел
закат.  ‘права  краснел  против  него  правильный   рЯд   белых
одинаковых  хат точно вымершей деревни, и Я с тоской смотрел то
на закат, то на них. Љогда повернул назад, навстречу тЯнуло  то
теплым,  то  почти  горЯчим  ветром и уже светил в небе молодой
месЯц, не суливший ничего доброго: блестела одна половина  его,
но  как  прозрачнаЯ  паутина  видна была и другаЯ, а все вместе
напоминало желудь.
     ‡а ужином -- ужинали на этот раз тоже в саду, в доме  было
жарко, -- Я сказал улану:
     -- „ЯдЯ,  что  вы  думаете  о  погоде? Њне кажетсЯ, завтра
будет дождь.
     -- Џочему, мой друг?
     -- џ только что ходил в поле, с грустью думал,  что  скоро
покину вас...
     -- ќто почему?
     Ќатали тоже вскинула на менЯ глаза:
     -- ‚ы собираетесь уезжать?
     џ притворно засмеЯлсЯ:
     -- Ќе могу же Я...
     “лан  особенно  энергично  закачал  головой,  на  этот раз
кстати:
     -- ‚здор, вздор!  Џапа  и  мама  отлично  могут  потерпеть
разлуку  с тобой. ђаньше двух недель Я тебЯ не отпущу. „а вот и
она не отпустит.
     -- џ не имею никаких прав на ‚италиЯ Џетровича, -- сказала
Ќатали.
     џ жалобно воскликнул:
     -- „ЯдЯ, запретите Ќатали называть менЯ так! “лан  хлопнул
ладонью по столу:
     -- ‡апрещаю.  €  довольно  болтать  о  твоем  отъезде. ‚от
насчет  дождЯ  ты  прав,  вполне  возможно,  что  погода  опЯть
испортитсЯ.
     -- ‚  поле было уже слишком чисто, Ясно, -- сказал Я. -- €
месЯц очень чист наполовину и похож на желудь, и дуло с юга.  €
вот, видите, уже находЯт облака...
     “лан   повернулсЯ,  посмотрел  в  сад,  где  то  мерк,  то
разгоралсЯ лунный свет:
     -- €з тебЯ, ‚италий, выйдет второй Ѓрюс...
     ‚ десЯтом часу она вышла на балкон, где  Я  сидел,  ожидаЯ
ее,  в  унынии думаЯ: все это вздор, если у нее и есть какие-то
чувства  ко   мне,   то   совсем   несерьезные,   переменчивые,
мимолетные...  Њолодой  месЯц,  тоже чистый, без паутины, играл
все выше и Ярче  в  грудах  все  больше  скоплЯвшихсЯ  облаков,
дымчато-белых,  величаво  загромождавших  небо, и когда выходил
из-за них своей белой половиной, похожей на человеческое лицо в
профиль, Яркое и мертвенно-бледное, все  озарЯлось,  заливалось
фосфорическим  светом.  ‚друг Я оглЯнулсЯ, почувствовал что-то:
Ќатали стоЯла на пороге, заложив руки за спину, молча глЯдЯ  на
менЯ. џ встал, она безразлично спросила:
     -- ‚ы еще не спите?
     -- Ќо вы же мне сказали...
     -- Џростите, Я очень устала нынче. Џройдемтесь по аллее, и
Я пойду спать.
     џ  пошел за ней, она приостановилась на ступеньке балкона,
глЯдЯ на вершины сада, из-за которых уже клубами туч подымались
облака, подергиваЯсь, сверкаЯ беззвучными молниЯми. Џотом вошла
под длинный прозрачный навес березовой  аллеи,  в  пестроту,  в
пЯтна  света  и  тени.  ђавнЯЯсь с ней, Я сказал, чтобы сказать
что-нибудь:
     -- Љак волшебно блестЯт вдали березы. Ќет ничего  страннее
и  прекраснее  внутренности  леса  в лунную ночь и этого белого
шелкового блеска березовых стволов в его глубине...
     Ћна остановилась, в упор мне чернеЯ в сумраке глазами:
     -- ‚ы правда уезжаете?
     -- „а, пора.
     -- Ќо почему так сразу и скоро? џ не  скрываюсь:  вы  менЯ
давеча поразили, сказав, что уезжаете.
     -- Ќатали,  можно  мне приехать представитьсЯ вашим, когда
вы вернетесь домой?
     Ћна промолчала. џ взЯл ее руки, поцеловал,  весь  замираЯ,
правую.
     -- Ќатали...
     -- „а,  да,  Я  вас  люблю,  --  сказала  она  поспешно  и
невыразительно и пошла назад к дому.  џ  лунатически  пошел  за
ней.
     -- “езжайте   завтра  же,  --  сказала  она  на  ходу,  не
оборачиваЯсь. -- џ вернусь домой через несколько дней.


        V

     ‚ойдЯ к себе, Я, не зажигаЯ свечи, сел на диван и  застыл,
оцепенел  в  том страшном и дивном, что так внезапно и нежданно
совершилось в моей жизни. џ сидел, потерЯв всЯкое представление
о месте и времени. Љомната и сад уже потонули в темноте от туч,
в саду, за открытыми окнами, все шумело, трепетало, и менЯ  все
чаще  и  Ярче  озарЯло  быстрым  и  в  ту же секунду исчезающим
зелено-голубым пламенем.  Ѓыстрота  и  сила  этого  безгромного
света  все  увеличивались,  потом  комната  озарилась  вдруг до
неправдоподобной видимости, на менЯ  понесло  свежим  ветром  и
таким  шумом  сада, точно его охватил ужас: вот оно, загораетсЯ
землЯ и небо! џ вскочил, с трудом затворил одно за другим окна,
ловЯ их рамы, преодолеваЯ трепавший менЯ ветер, и  на  цыпочках
побежал  по темным коридорам в столовую: мне, казалось бы, было
в тот час не до раскрытых окон в столовой и гостиной, где  бурЯ
могла  перебить  стекла, но Я все-таки побежал и даже с большой
озабоченностью.  ‚се  окна  в  столовой  и  гостиной  оказались
закрыты  --  Я  увидал  это  при том зелено-голубом озарении, в
цвете, Яркости которого было поистине  что-то  неземное,  сразу
раскрывавшеесЯ всюду, точно быстрые глаза, и делавшее огромными
и  видимыми  до  последнего переплета все оконные рамы, а затем
тотчас же затоплЯвшеесЯ густым мраком, на секунду оставлЯвшее в
ослепшем зрении след чего-то жестЯного, красного.  Љогда  же  Я
быстро, точно боЯсь, не случилось ли чего там без менЯ, вошел в
свою комнату, из темноты послышалсЯ сердитый шепот:
     -- ѓде ты был? Њне страшно, зажги скорей огонь...
     џ чиркнул спичкой и увидел сидевшую на диване ‘оню в одной
ночной рубашке, в туфлЯх на босу ногу.
     -- €ли  нет, нет, не надо, -- поспешно сказала она, -- иди
скорей ко мне, обними менЯ, Я боюсь...
     џ покорно сел и обнЯл ее за холодные плечи. Ћна зашептала:
     -- Ќу поцелуй же менЯ, поцелуй,  возьми  совсем,  Я  целую
неделю не была с тобой!
     €  с силой откинула менЯ и себЯ на подушки дивана. ‚ ту же
минуту на пороге растворенной двери метнулась  Ќатали  в  своей
распашонке,  со  свечой  в  руке.  Ћна  сразу  увидала  нас, но
все-таки бессознательно крикнула:
     -- ‘онЯ, где ты? џ страшно боюсь...
     € тотчас исчезла. ‘онЯ кинулась вслед за ней.


        VI

     —ерез год она  вышла  за  Њещерского.  ‚енчали  ее  в  его
Ѓлагодатном  при  пустой  церкви  --  и  мы  и  прочие родные и
знакомые с его и  с  ее  стороны  не  получили  приглашениЯ  на
свадьбу.  €  обычных  после  свадьбы визитов молодые не делали,
тотчас уехали в Љрым.
     ‚  Январе  следующего  года,  в  ’атьЯнин  день,  был  бал
воронежских студентов в Ѓлагородном собрании в ‚оронеже. џ, уже
московский  студент, проводил ‘вЯтки дома, в деревне, и приехал
в тот вечер в  ‚оронеж.  Џоезд  пришел  весь  белый,  дымЯщийсЯ
снегом  от вьюги, по дороге со станции в город, пока извозчичьи
сани  несли  менЯ  в  „ворЯнскую  гостиницу,  едва  видны  были
мелькавшие  сквозь  вьюгу  огни  фонарей.  Ќо после деревни эта
городскаЯ вьюга и городские  огни  возбуждали,  сулили  близкое
удовольствие  войти  в теплый, слишком даже теплый номер старой
губернской гостиницы, спросить самовар и начать  переодеватьсЯ,
готовитьсЯ  к  долгой  бальной  ночи, студенческому пьЯнству до
рассвета. ‡а то  времЯ,  что  прошло  с  той  страшной  ночи  у
—еркасовых, а потом с ее замужества, Я постепенно оправилсЯ, --
во  всЯком  случае,  привык  к  тому состоЯнию душевно больного
человека, которым втайне был, и внешне жил, как все.
     Љогда Я приехал, бал только что началсЯ, но уже полны были
все прибывающим народом параднаЯ лестница и площадка на ней,  а
из  главной  залы,  с ее хор, все покрывала, заглушала полковаЯ
музыка, звучно гремЯ  печально-торжествующими  тактами  вальса.
…ще  свежий  с мороза, в новеньком мундире и от этого не в меру
изысканно,  с  излишней  вежливостью  пробираЯсь  в  толпе   по
красному  ковру  лестницы,  Я  поднЯлсЯ  на  площадку,  вошел в
особенно густую и уже горЯчую толпу, стеснившуюсЯ перед дверЯми
залы, и зачем-то стал пробиратьсЯ дальше  так  настойчиво,  что
менЯ   принЯли,   верно,  за  распорЯдителЯ,  имеющего  в  зале
неотложное дело. € Я наконец пробралсЯ, остановилсЯ на  пороге,
слушаЯ разливы и раскаты оркестра над самой моей головой, глЯдЯ
на  сверкающую  зыбь  люстр  и  на  десЯтки  пар,  разнообразно
мелькавших под ними в вальсе, -- и вдруг подалсЯ назад: из этой
кружившейсЯ толпы  внезапно  выделилась  длЯ  менЯ  одна  пара,
быстрыми  и  ловкими  глиссадами летевшаЯ среди всех прочих все
ближе ко мне. џ отшатнулсЯ, глЯдЯ как он, несколько  сутулый  в
вальсировании,  велик,  дороден,  весь черен блестЯщими черными
волосами и фраком и легок той  легкостью,  которой  удивлЯют  в
танцах  некоторые  грузные  люди,  и  как  высока она в бальной
высокой прическе, в бальном белом  платье  и  стройных  золотых
туфельках,  кружившаЯсЯ  несколько  откинувшись, опустив глаза,
положив на его плечо руку  в  белой  перчатке  до  локтЯ  таким
изгибом, который делал руку похожей на шею лебедЯ. Ќа мгновение
черные  ресницы  ее  взмахнулись  прЯмо  на  менЯ, чернота глаз
сверкнула совсем близко, но тут он, со старательностью грузного
человека,  ловко  скользнув  на  лакированных   носках,   круто
повернул   ее,   губы  ее  приоткрылись  вздохом  на  повороте,
серебристо  мелькнул  подол  платьЯ,  и  они,  удалЯЯсь,  пошли
глиссадами  обратно.  џ  опЯть протиснулсЯ в толпу на площадке,
выбралсЯ из толпы, постоЯл...  ‚  двери  залы  наискось  против
менЯ,  еще  совсем  пустой  и прохладной, видны были стоЯвшие в
праздном ожидании за  буфетом  с  шампанским  две  курсистки  в
малороссийских  нарЯдах,  --  хорошенькаЯ  блондинка  и  сухаЯ,
темноликаЯ красавица казачка, чуть не вдвое выше ее  ростом.  џ
вошел,   с   поклоном   протЯнул   сторублевую   бумажку.  Ћни,
столкнувшись головами и засмеЯвшись, вытащили  под  стойкой  из
ведра  со льдом тЯжелую бутылку и нерешительно переглЯнулись --
откупоренных бутылок еще не было. џ зашел  за  стойку  и  через
минуту  молодецки хлопнул пробкой. Џотом весело предложил им по
бокалу -- Gaudeamus  igitur!18  --  остальное  допил  бокал  за
бокалом один. Ћни смотрели на менЯ сперва с удивлением, потом с
жалостью:
     -- Ћй,  но  вы  и  так  страшно  бледный! џ допил и тотчас
уехал. ‚ гостинице спросил в номер бутылку кавказского  коньЯку
и  стал  пить чайными чашками, в надежде, что у менЯ разорветсЯ
сердце...
     € прошло еще полтора года. € однажды в конце маЯ, когда  Я
опЯть  приехал  из  Њосквы домой, нарочный со станции привез ее
телеграмму из Ѓлагодатного: "‘егоднЯ утром  Ђлексей  Ќиколаевич
скоропостижно скончалсЯ от удара". Ћтец перекрестилсЯ и сказал:
     -- –арство   небесное.  Љакой  ужас.  Џрости  менЯ,  Ѓоже,
никогда не любил Я его, но все-таки это ужасно. ‚едь ему еще  и
сорока  не  было.  €  ее  ужасно  жаль -- вдова в такие годы, с
ребенком на руках... Ќикогда ее не видал, -- он  был  так  мил,
что  даже  ни  разу  не  привез  ее  ко  мне,  --  но, говорЯт,
очаровательна. Љак же теперь быть? Ќи  Я,  ни  мама  ехать  при
нашей  старости  за  полтораста  верст, конечно, не можем, надо
ехать тебе...
     ЋтказатьсЯ было нельзЯ, -- в силу чего Я  мог  отказатьсЯ?
„а  Я  и  не  мог  бы  отказатьсЯ  в том полубезумии, в которое
внезапно опЯть повергла менЯ  эта  неожиданнаЯ  весть.  џ  одно
знал:  Я  ее  увижу!  Џредлог  длЯ  встречи  был  страшный,  но
законный.
     Њы послали ответную телеграмму, и на другой день,  майской
вечерней зарею, лошади из Ѓлагодатного в полчаса доставили менЯ
со станции в усадьбу. ЏодъезжаЯ к ней по взгорью вдоль заливных
лугов,  Я  еще  издали  увидал,  что  по  западной  стене дома,
обращенной к еще светлому  закату,  все  окна  в  зале  закрыты
ставнЯми,  и  содрогнулсЯ от страшной мысли: за ними лежал он и
была  она!   ‚о   дворе,   густо   заросшем   молодой   травой,
погромыхивали  бубенчиками  возле  каретного  сараЯ  чьи-то две
тройки, но не было ни души,  кроме  кучеров  на  козлах,  --  и
приезжие  и  дворнЯ  уже  стоЯли в доме на панихиде. ‚сюду была
тишина деревенской майской зари, весеннЯЯ чистота,  свежесть  и
новизна  всего  --  полевого  и  речного  воздуха, этой молодой
густой травы во дворе, густого цветущего  сада,  надвинувшегосЯ
на дом сзади и с южной стороны, а на низком парадном крыльце, у
настежь раскрытых в сени дверей, стоймЯ прислонена бы