€ван Ѓунин. Џодторжье

Ћцените этот текст:
€ван Ѓунин. Џодторжье

Љонец маЯ, и в поле еще прохладно, дует ветер, то и дело прЯчетсЯ в
облака солнце, идут тени и свет.
…хали, трЯслись на тележке часа четыре. “стали, и все надоело. Ќо вот
наконец открылась в широкой дали картина города, забелела полоса шоссе,
бегущего к нему; и веселее шевельнули вожжами, покатили вдоль него рысью,
отгонЯЯ прочих едущих на Ярмарку. Џовеселела и погода, ветер стих, и все
приближающийсЯ город, его монастырь, острог, кресты церквей и стекла домов
уже видны Ясно, блестЯт против вечернего солнца.
€ воздух стал менЯтьсЯ. Ћн еще прохладный, миндальный, полевой, но уже
мешаетсЯ со множеством прочих запахов. ‡а телегами идут привЯзанные к ним
лошади и коровы. Ќа рогах коров тоже блестит низкое солнце, коровы идут
медленно, с женственной неловкостью. Њолодые кобылки и жеребчики, когда их
объезжаешь рысью, красиво и гневно горЯчатсЯ, шарахаютсЯ. € пахнет конским
навозом, и коровами, и дегтем, и сеном, которым набиты тележные задки, и
больше всего -- городом и Ярмарочным станом, уже раскинувшимсЯ на громадном
выгоне перед монастырем. ’ам, на этом выгоне, белеют балаганы, дымЯт
собранные на скорую руку походные печки, набралось порЯдочное количество
скотины и телег с поднЯтыми оглоблЯми, расставленных, однако, еще довольно
просторно...
—ерез несколько минут тележка, с непривычной длЯ деревенского уха
грубостью, вдруг загремела по мостовой. ѓород!
Ћстановились, как всегда, на Ћстрожной улице, на той, что прЯмиком
вводит в город между острогом и монастырем.
Ќа большой двор подворьЯ едва въехали -- так тесно. ‚се занЯли цыгане,
которые навели целый табун лошадей: и донских, и киргизов, и кровных,
породистых, крытых попонами. Џосреди двора -- огромный фургон с кожаным
верхом, весь изукрашенный медными драконами. ђЯдом разбита полосатаЯ
палатка. Џод ее поднЯтыми полами постлана прЯмо на земле необъЯтнаЯ постель,
-- навалено несколько перин, кое-как прикрытых лохмотьЯми ситцевых одеЯл, и
множество сальных красных подушек. Ќа подушках высоко лежит навзничь, как
мертвый, спит мальчик лет пЯтнадцати, босой, в коротких порточках,
необыкновенной красоты. “ ног его густо и пахуче дымит самовар и сидит,
пристально смотрит молодаЯ цыганка. Ќа шее сургучные нити кораллов, навешены
старые серебрЯные кресты. ‘мотрит, курит трубку и сплевывает.
‡ато в горницах ни души. "„а и ночуете одни, все при лошадЯх, на
дворе", -- сказала большаЯ гнутаЯ старуха, мать хозЯина. "Ђ это и того
лучше, -- ответили ей. -- ђаспорЯдитесь-ка, матушка, насчет самоварчика да
позвольте руки немножко помыть".
Љ чаю купили калачей, колбасы. Џотом сидели, курили на крылечке,
разговаривали с подходЯщими барышниками и цыганами о том, как идет
подторжье, каковы намечаютсЯ цены. Ѓарышники твердЯт:
-- —то господь даст! —то господь даст! Ћн цены строит... ‚ечером из-за
крыш города -- золотой свет большой низкой луны. ‘вет и тени лежат во дворе,
который кажетсЯ красивым, а от фургона, от палатки даже несколько сказочным.
Љак тепло, что значит город! € оттого, что по этой прЯмой и широкой
Ћстрожной улице все едут и едут, скрипЯ телегами, а по выбитому тротуару
идут и переговариваютсЯ, ночь весела, празднична.
“тром говорливаЯ толпа идет, валит в другую сторону, -- вон из города,
по направлению к монастырю. ’уда же несутсЯ, нырЯЯ по пыльным ухабам,
извозчики.
‚етрено, но солнечно. € все времЯ праздничный кавардак колоколов, не
смолкающий ни на минуту, не дающий говорить и слушать.
Љакое многолюдство и как все растет оно! ѓустаЯ толпа теснитсЯ возле
ворот монастырЯ, -- бородатые, волосатые и загорелые мужики, все чужие,
новые длЯ глаза, из дальних, задонских деревень, и великаЯ пестрота нарЯдных
баб и девок, тоже чужих, кажущихсЯ красивее, чем свои. ‚орота монастырЯ, по
бокам которых во весь рост написаны два длиннобородых старца в зеленых рЯсах
и черных епитрахилЯх, с развернутыми хартиЯми в руках, широко раскрыты, и из
них выезжают купеческие колЯски.
Џротив монастырЯ -- большой желтый острог, и из всех решетчатых окон
его смотрЯт, прильнув к решеткам, широкие бледные лица под серыми
бескозырками. “ ворот острога тоже толпа,-- сердобольные души принесли
острожникам праздничного калачика.
‚ канаве возле шоссе спит молодой босЯк с маленькой стриженой головой.
Љакое-то своеобразное изЯщество, какое-то щегольство есть во всей его
легкой, не деревенской фигуре, в его короткой ситцевой рубахе и рваных
дырЯвых брючках. ЏроходЯщие смеютсЯ, острЯт:
-- Љто праздничку рад, тот до свету пьЯн! Ђ на шоссе одиноко стоит
распрЯженнаЯ телега, а на телеге, на возу, сидит пожилаЯ девица в драповом
дипломате. Ќа крыльЯх носа пыль. „ует жаркий ветерок, несет шум и гомон
Ярмарки, и лицо у девицы отупело от сидениЯ, от обиды, что ее посадили и
ушли, что все идут и смотрЯт на нее.
Ђ вот уже и пыльнаЯ, истоптаннаЯ трава выгона. ’ут, на отлете, на самом
ходу, пристроилсЯ со своим столиком квасник. ’олпа валит и валит мимо,
многие на ходу пьют у него. € он потен, красен, с расстегнутым воротом, с
картузом на затылок, радостно замучен своим призывным криком и бойкой
торговлей. Ќе прекращаЯ кричать, он то и дело с треском раскупоривает
бутылки, озабоченно отсчитывает сдачу медЯками, а сам бьет сапогом двух
красных петухов, сцепившихсЯ под его столиком.
€ с каждым шагом вперед все растет теснота -- от народа, от телег, от
скотины: поминутно спотыкаешьсЯ на свЯзанных овец, лежащих на земле среди
пыли и навоза, опасливо пробираешьсЯ между рогатой скотиной, жмешьсЯ возле
лошадиных задов.
‚от даже и совсем надо остановитьсЯ, -- ходу дальше нет: в
расступившемсЯ кругу тесной толпы идет бешеный торг. ’оргуют всего-навсего
мужицкую лошаденку с легким дрожащим хвостом. Ќо какаЯ горЯчка, сколько
крику! Љак Яростно носитсЯ, держа эту лошаденку за повод и поминутно с диким
и вызывающим видом оборачиваЯсь на зрителей, цыган со смольной бородкой, с
черно-золотыми глазами!
Ћн в расстегнутой жилетке поверх лиловой рубахи, в плисовых шароварах,
одна штанина выпала из-за голенища.
-- Џо душам сказал -- бери! -- кричит он. Ќа него смотрЯт: пузатый
седой барышник с серебрЯными брелоками на часах, затЯгивающийсЯ из
серебрЯного мундштука, и мелкопоместный барин в белом картузе, в черной
поддевке и серых штанах навыпуск.
-- Џо душам сказал, душевно говорю! -- сипло кричит цыган, круто
заворачиваЯ и осаживаЯ сразу на все ноги лошаденку. -- Џо душам сказал --
бери! Ќу, сто монет -- и пойдем жижку пить! ‡имой приеду, угощать станешь,
хлеб-соль дашь!
-- ‚от что, -- кричит барышник, -- по божьему, по-хорошему,
по-любовному, с веселым сердцем: шесть красных -- и кончайте! ‹ошадь
работница! Ќе сопата, не горбата, животом не надорвата!
-- џ лошадь не корю, -- кричит барин. -- џ лошадь принимаю!
-- ‹ошадь дурить нельзЯ! -- подхватывают в толпе.
-- „ай бог дите такое! -- кричит цыган.
-- Ќу, и молитесь! …го свЯтаЯ волЯ!
-- Ќу, была б жива-здорова!
-- ѓосподи благослави! Љончайте! ЉрестЯтсЯ, Яростно бьют по рукам, но
барин кричит:
-- ЏЯть красных и магарыч мой!
€ цыган бешено плюет:
-- ’ьфу! ‘ахаром тебе в уста, огнем из заду, этот магарыч твой! —то с
тобой говорить, только кровь гадить! ‘пешно подходит с высокой палкой в руке
старый цыган, лицо которого точно со старой медной медали.
-- ‘той! —то за шум, а драки нету? -- кричит он. -- ‘той, Я вас помирю!
€ торг начинаетсЯ опЯть сначала, закипает с новым ожесточением.
‚асильевское. 1909
Last-modified: Fri, 25 Feb 2005 09:32:27 GMT
Ћцените этот текст: