ют  различный  вид  и  осуществлЯютсЯ
различным  образом;  функциЯ  эта  определЯетсЯ  не  спонтанной
атрибуцией  дискурса его производителю, но серией специфических
и сложных операций; она не отсылает просто-напросто  к  некоему
реальному  индивиду -- она может дать место одновременно многим
ќго,  многим  позициЯм-субъектам,  которые  могут  быть  занЯты
различными классами индивидов.

        x x x

     Ќо Я отдаю себе отчет в том, что до сих пор Я неоправданно
ограничивал свою тему.  Љонечно же, следовало бы сказать о том,
чем  ЯвлЯетсЯ  функциЯ-автор  в живописи, в музыке, в технике и
т.д.  Ћднако,  даже  если  предположить,  что  мы   ограничимсЯ
сегоднЯ,  как мне того и хотелось бы, миром дискурсов,-- даже и
тогда, Я думаю,  Я  слишком  сузил  смысл  термина  "автор".  џ
ограничилсЯ  автором,  понимаемым  как  автор текста, книги или
произведениЯ, производство которых может быть законным  образом
ему  атрибуировано.  ‹егко  увидеть,  впрочем,  что  в  порЯдке
дискурса можно быть автором чего-то большего,  нежели  книга,--
автором  теории,  традиции,  дисциплины, внутри которых, в свою
очередь, могут разместитьсЯ другие книги  и  другие  авторы.  џ
сказал   бы,   одним   словом,  что  такой  автор  находитсЯ  в
"транс-дискурсивной"  позиции.   ќто  --  устойчивый   феномен,
феномен, без сомнениЯ столь же древний, как и наша цивилизациЯ.
€ ѓомер, и Ђристотель, и Ћтцы –еркви сыграли именно такую роль,
равно,  как  и  первые  математики  или  те, кто стоЯл в истоке
гиппократовской традиции.  Ќо, мне кажетсЯ, в XIX веке в …вропе
поЯвились весьма своеобразные типы авторов, которых не спутаешь
ни  с  "великими"  литературными  авторами,   ни   с   авторами
канонических  религиозных  текстов,  ни  с  основателЯми  наук.
Ќазовем  их  с  некоторой  долей  произвольности  "основателЯми
дискурсивности"*.   особенность этих авторов состоит в том, что
они ЯвлЯютсЯ авторами не только своих произведений, своих книг.
Ћни  создали  нечто  большее: возможность и правило образованиЯ
других текстов.  ‚ этом смысле они весьма  отличаютсЯ,  скажем,
от автора романа, который, по сути дела, есть всегда лишь автор
своего  собственного  текста.  ”рейд  же  --  не  просто  автор
’олкованиЯ  сновидеиий  или  трактата Ћб остроумии; Њаркс -- не
просто автор Њанифеста или Љапитала  --  они  установили  некую
бесконечную  возможность дискурсов. Ѓесспорно, легко возразить:
неверно, что автор романа всего лишь автор своего  собственного
текста;  в  каком-то  смысле  и  он  тоже  -лишь бы он был, как
говоритсЯ, хоть сколько-нибудь "значительным" --  распорЯжаетсЯ
и  правит  чем-то  большим, чем это. …сли взЯть простой пример,
можно сказать, что ќнн  ђэдклиф  не  только  написала  ‡амок  в
ЏиренеЯх  и рЯд других романов,-- она сделала возмолжыми романы
ужасов начала XIX века,  и  в  силу  этого  ее  функциЯ  автора
выходит  за  границы  ее  творчества. „а, конечно. Ќо только, Я
думаю,  на  это  возражение  можно  ответить:  то,  что  делают
возможным   эти  учредители  дискурсивности  (Я  беру  здесь  в
качестве примера Њаркса и ”рейда, поскольку  полагаю,  что  они
одновременно  --  и первые, и наиболее значительные), это нечто
совершенно другое, чем то, что делает возможным  автор  романа.
’ексты ќнн ђэдклиф открыли поле длЯ определенного числа сходств
и аналогий,  которые  имели  свой  образец  или  принцип  в  ее
творчестве.  ќто творчество содержит характерные знаки, фигуры,
отношениЯ, структуры, которые могли быть повторно  использованы
другими.  ‘казать,  что  ќнн  ђэдклнф  основала роман ужасов,--
значит, в конце концов, сказать: в романе ужасов XIX века будут
встречатьсЯ,  как  и  у  ќнн  ђэдклиф, тема героини, попавшей в
западню   собственной   невинности,   фигура   тайного   замка,
функционнрующего  как  контргород,  персонаж черного проклЯтого
героЯ, призванного заставить мир искупить то зло,  которое  ему
причинЯют,  и т.д. Љогда же Я говорю о Њарксе или ”рейде как об
"учредителЯх  дискурсивности",  то  Я  хочу  сказать,  что  они
сделали  возможным  не  только  какое-то  число  аналогий,  они
сделали возможным -- причем в равной мере -- и некоторое  число
различий.  Ћни  открыли  пространство длЯ чего-то, отличного от
себЯ и, тем не менее, принадлежащего тому,  что  они  основали.
‘казать, что ”рейд основал психоанализ, не значит сказать -- не
значит просто сказать,-- что понЯтие либидо или техника анализа
сновидений  встречаютсЯ  и у Ђбрахама или у Њелани Љлейн,-- это
значит сказать, что ”рейд сделал возможным также и рЯд различий
по  отношению  к  его текстам, его понЯтиЯм, к его гипотезам,--
различий,    которые    все,    однако,    релевантны    самому
психоаналитическому дискурсу.
     ’отчас  же,  Я  полагаю,  возникает новаЯ трудность или по
крайней мере -- новаЯ проблема: разве этот случай  не  есть,  в
конце  концов,  случай  всЯкого  основателЯ  науки  или  любого
автора, который произвел в науке трансформацию,  которую  можно
считать  плодотворной? ‚ конце концов, ѓалилей не просто сделал
возможными тех, кто после  него  повторЯл  сформулированные  им
законы,--  он  сделал  возможными  также  высказываниЯ,  весьма
отличные от того, что сказал сам. €ли  если  Љювье  и  ЯвлЯетсЯ
основателем  биологии,  а  ‘оссюр -- лингвистики, то не потому,
что им подражали, не потому, что снова  и  снова  обращались  к
понЯтиЯм  организма  в  одном  случае  и  знака -- в другом, но
потому, что в известной мере именно Љювье сделал  возможной  ту
теорию  эволюции,  котораЯ  по всем пунктам была противоположна
его собственному фиксизму, или именно ‘оссюр  сделал  возможной
порождающую   грамматику,   котораЯ   столь   отлична   от  его
структурных    анализов.    ’аким     образом,     установление
дискурсивности   представлЯетсЯ,  по  крайней  мере  на  первый
взглЯд,  Явлением  того  же  типа,  что  и   основание   всЯкой
научности.   џ  думаю,  однако,  что  различие  здесь  есть,  и
значительное. ‚ самом деле, в случае научности акт, который  ее
основывает,  принадлежит  тому  же  плану,  что  и  ее  будущие
трансформации;  он  ЯвлЯетсЯ  в  некотором  роде   частью   той
совокупности  модификаций,  которые  он  и  делает  возможными.
Љонечно,  принадлежность  эта  может  принимать   многообразные
формы.  Ђкт  основаниЯ  той или иной научности, например, может
выступать в  ходе  последующих  трансформаций  этой  науки  как
ЯвлЯющийсЯ,  в  конце концов, только частным случаем некоторого
гораздо более общего целого, которое тогда себЯ и обнаруживает.
Ћн   может  выступать  также  и  как  запЯтнанный  интуицией  и
эмпиричностью, и тогда его нужно заново формализовать и сделать
объектом    некоторого   числа   дополнительных   теоретических
операций, которые давали бы ему более строгое основание.  Њожно
было  бы  сказать,  наконец,  что  он  может  выступить  и  как
поспешное обобщение,  которое  приходитсЯ  ограничивать  и  длЯ
которого   нужно   заново   очерчивать   более   узкую  область
валидности.  €наче говорЯ, акт  основаниЯ  некоторой  научности
всегда   может   быть   заново   введен  внутрь  той  машинерии
трансформаций, которые из него проистекают.
     ’ак вот, Я полагаю, что установление дискурсивносии всегда
гетерогенно своим  последующим  трансформациЯм.  ђаспространить
некий  тип  дискурсивности  -- такой, как психоанализ, каким он
был установлен ”рейдом,-- это не значит придать  дискурсивности
формальную  общность,  которой  она  первоначально  будто бы не
допускала,-- это значит просто открыть длЯ нее рЯд возможностей
ее  приложениЯ.  Ћграничить эту дискурсивность -- это значит на
самом деле: выделить  в  самом  устанавливающем  акте  какое-то
число,  возможно  небольшое,  положений  или  высказываний,  за
которыми только и можно признать ценность основоположениЯ и  по
отношению  к  которым  отдельные  понЯтиЯ или теории, введенные
”рейдом, можно рассматривать производные, вторичные и побочные.
Ќаконец,  по  отношению  к  отдельным  положениЯм из работ этих
учредителей довольствуютсЯ тем, чтобы  отказатьсЯ  от  каких-то
высказываний    как   неуместных,--   либо   потому,   что   их
рассматривают несущественные, либо потому, что их рассматривают
"доисторические"  и  релевантные  другому  типу днскурсивности,
никогда не оцениваЯ их при этом как ложные.   €наче  говорЯ,  в
отличие  от  основаниЯ  науки  установление  дискурсивности  не
составлЯет части  последующих  трансформаций,  но  остаетсЯ  по
необходимости  в  стороне и над ними. ‘ледствием этого ЯвлЯетсЯ
то, что  теоретическую  валидность  того  или  иного  положениЯ
определЯют по отношению к работам этих установителей, тогда как
в случае ѓалилеЯ или Ќьютона, наоборот,  валидность  выдвинутых
ими  положений  утверждаетсЯ  как  раз относительно того, чем в
своей внутренней структуре и нормативности ЯвлЯютсЯ физика  или
космологиЯ.  ѓоворЯ  очень  схематично:  не  произведениЯ  этих
учредителей  располагаюрусЯ  по   отношению   к   науке   и   в
пространстве,  которое  она  очерчивает,  но  как раз наоборот:
наука и дискурсивность располагаютсЯ по отношению к их  работам
как к неким первичным координатам.
     ЃлагодарЯ  этому  становитсЯ  понЯтно,  что в случае таких
дискурсивностей возникает, как неизбежное,  требование  некоего
"возвращениЯ  к  истоку".   ‡десь  опЯть  же нужно отличать эти
"возвращениЯ    к..."    от    феноменов    "переоткрытиЯ"    и
"реактуализации",  которые  часто  имеют  место  в науках . Џод
"переоткрытиЯми"  Я  буду   понимать   эффекты   аналогии   или
изоморфизма,   которые,   берЯ   в   качестве  отправных  точек
современные формы знаниЯ,  делают  вновь  доступной  восприЯтию
фигуру, ставшую уже смутной или исчезнувшую. џ скажу, например,
что •омский в своей книге о картезианской грамматике переоткрыл
некоторую  фигуру  знаниЯ,  котораЯ  имела место от Љордемуа до
ѓумбольдта;  хотЯ,   по   правде   говорЯ,   она   может   быть
восстановлена  в  своей  конституции лишь исходЯ из порождающей
грамматики, поскольку именно эта последнЯЯ и  держит  закон  ее
построениЯ;   фактически   речь   тут  идет  о  ретроспективном
переписывании   имевшего   место   в   истории   взглЯда.   Џод
"реактуализацией"   Я   буду   понимать  нечто  совсем  другое:
включение дискурса в такую область  обобщениЯ,  приложениЯ  или
трансформации,  котораЯ  длЯ  него ЯвлЯетсЯ новой.  ’акого рода
феноменами  богата  историЯ  математики.  џ  отсылаю  здесь   к
исследованию,   которое  Њишель  ‘ерр  посвЯтил  математическим
анамнезам. Ђ что же следует понимать под  "возвращением  к..."?
џ полагаю, что таким образом можно обозначить движение, которое
обладает особыми чертами и характерно как раз длЯ установителей
дискурсивности.  —тобы  было возвращение, нужно, на самом деле,
чтобы сначала было забвение, и забвение  --  не  случайное,  не
покров непониманиЯ, но -- сущностное и конститутивное забвение.
Ђкт установлениЯ, действительно, по самой своей сущности таков,
что  он не может не быть забытым. ’о, что его обнаруживает, то,
что  из  него  проистекает,--  это  одновременно  и   то,   что
устанавливает  разрыв,  и  то,  что  его  маскирует и скрывает.
Ќужно, чтобы это неслучайное забвение было  облечено  в  точные
операции,  которым  можно было бы найти место, проанализировать
их и самим возвращением свести к этому  устанавливающему  акту.
‡амок   забвениЯ   не   добавлЯетсЯ   извне,   он  часть  самой
дискурсивности -- той, о которой мы сейчас ведем речь,-- именно
она   дает  свой  закон  забвению;  так,  забытое  установление
дискурсивности оказываетсЯ основанием  существованиЯ  и  самого
замка  и  ключа, который позволЯет его открыть, причем -- таким
образом, что и забвение, и препЯтствие возвращению  могут  быть
устранены   лишь  самим  этим  возвращением.  Љроме  того,  это
возвращение обращаетсЯ к тому, что присутствует в тексте,  или,
точнее  говорЯ, тут происходит возвращение к самому тексту -- к
тексту в буквальном смысле, но в то же времЯ, однако, и к тому,
что  в  тексте  маркировано  пустотами,  отсутствием, пробелом.
Џроисходит возвращение к  некой  пустоте,  о  которой  забвение
умолчало  или  которую  оно  замаскировало, которую оно покрыло
ложной  и  дурной  полнотой,  и   возвращение   должно   заново
обнаружить и этот пробел, и эту нехватку; отсюда и вечнаЯ игра,
котораЯ   характеризует   зти   возвращениЯ   к    установлению
дискурсивности,--   игра,  состоЯщаЯ  в  том,  чтобы,  с  одной
стороны, сказать: все это там уже было -- достаточно  было  это
прочесть,  все  там  уже  есть,  и нужно крепко закрыть глаза и
плотно заткнуть уши, чтобы этого не увидеть и не  услышать;  и,
наоборот: да нет же -- ничего зтого вовсе нет ни в этом вот, ни
в том слове -- ни одно из видимых и читаемых  слов  не  говорит
того,  что  сейчас  обсуждетсЯ,-- речь идет, скорее, о том, что
сказано поверх слов, в их разрЯдке, в промежутках,  которые  их
разделЯют.  Ћтсюда,  естественно, следует, что это возвращение,
которое составлЯет  часть  самого  дискурса,  беспрестанно  его
видоизменЯет,  что  возвращение  к  тексту не есть историческое
дополнение, которое Якобы добавлЯетсЯ к самой дискурсивности  и
ее   Якобы   дублирует   неким  украшением,  в  конечном  счете
несущественным;  возвращение  есть  действеннаЯ  и  необходимаЯ
работа по преобразованию самой дискурсивности. Џересмотр текста
ѓалилеЯ  вполне  может  изменить   наше   знание   об   истории
механики,--  саму  же  механику  это изменить не может никогда.
Ќапротив, пересмотр текстов ”рейда изменЯет самый  психоанализ,
а  текстов Њаркса -самый марксизм. Ќу, и чтобы охарактеризовать
эти   возвращениЯ,   нужно   добавить   еще   одну    последнюю
характеристику:  они  происходЯт  в  направлении  к своего рода
загадочной стыковке произведениЯ и  автора.  €  в  самом  деле,
именно  постольку,  поскольку  он  ЯвлЯетсЯ текстом автора -- и
именно  этого  вот  автора,--  текст   и   обладает   ценностью
установлениЯ,  и  именно  в силу этого -- поскольку он ЯвлЯетсЯ
текстом этого автора -- к нему и нужно  возвращатьсЯ.   Ќет  ни
малейшей  надежды  на  то,  что обнаружение неизвестного текста
Ќьютона или Љантора изменило  бы  классическую  космологию  или
теорию множеств, как они сложились в истории (самое большее, на
что  способна  эта  эксгумациЯ,--  это  изменить   историческое
знание,  которое  мы имеем об их генезисе). Ќапротив, поЯвление
такого текста, как ќскиз ”рейда,-- и в той мере,  в  какой  это
есть   текст   ”рейда,--   всегда  содержит  риск  изменить  не
историческое знание о психоанализе, но его теоретическое  поле,
пусть  даже  это  будет  только перемещением акцентов в нем или
изменением его центра тЯжести.  ЃлагодарЯ  таким  возвращениЯм,
составлЯющим  часть самой ткани дискурсивных полей, о которых Я
говорю, они предполагают в  том,  что  касаетсЯ  их  автора  --
"фундаментального"и  опосредованного,--  отношение, отличное от
того,   что   какойлибо    текст    поддерживает    со    своим
непосредственным автором.
     ’о,  что  Я  сейчас  наметил  по поводу зтих "установлений
дискурсивности", разумеетсЯ, весьма схематично. ‚ частности  --
и  те  различиЯ,  которые  Я  попыталсЯ провести между подобным
установлением и основанием науки. Ќе всегда, быть может,  легко
решить,  с  чем имеешь дело: с одним или с другим,-- и ничто не
доказывает, что это  две  разные  процедуры,  исключающие  друг
друга.  џ  попыталсЯ  провести  это  различение  только с одной
целью: показать,  что  функциЯ-автор,  функциЯ  уже  непростаЯ,
когда  пробуешь  ее засечь на уровне книги или серии текстов за
одной подписью, требует новых дополнительных определений, когда
пробуешь  проанализировать  ее  внутри более широких единств --
внутри групп произведений или внутри дисциплин в целом.

     џ  очень  сожалею,  что  не смог предложить длЯ обсуждениЯ
ничего позитивного, чего-то большего, нежели только направлениЯ
возможной работы, пути анализа. Ќо Я чувствую свой долг сказать
в заключение хотЯ бы несколько слов о причинах,  по  которым  Я
придаю всему этому определенное значение.
     Џодобного рода анализ, будь он развернут, мог бы, пожалуй,
стать введением к некоторой типологии дискурсов. Њне и в  самом
деле  кажетсЯ, по крайней мере при первом подходе, что подобнаЯ
типологиЯ  не  могла   бы   быть   создана   исходЯ   лишь   из
грамматических  характеристик дискурсов, их формальных структур
или  даже  их  объектов;  существуют,  несомненно,   собственно
дискурсивные  свойства  или  отношениЯ  (не сводимые к правилам
грамматики и логики, равно как и к законам объекта) и именно  к
ним   нужно  обращатьсЯ,  чтобы  различать  основные  категории
дискурсов.  Ћтношение   к   автору   (или   отсутствие   такого
отношениЯ),  равно  как  и  различные  формы этого отношениЯ, и
конституируют, причем вполне очевидным образом,  одно  из  этих
свойств дискурса.
     ‘  другой  стороны,  Я  считаю,  что  в этом можно было бы
усмотреть также и введение  в  исторический  анализ  дискурсов.
‚озможно,  настало  времЯ изучать дискурсы уже не только в том,
что  касаетсЯ  их  экспрессивной  ценности  или  их  формальных
трансформаций,   но   и   с   точки   зрениЯ   модальностей  их
существованиЯ: способы  обращениЯ  дискурсов  или  приданиЯ  им
ценности,  способы их атрибуции и их присвоениЯ -- варьируют от
культуры к культуре и  видоизменЯютсЯ  внутри  каждой;  способ,
которым   они  сочленЯютсЯ  с  социальными  отношениЯми,  более
прЯмым, как мне кажетсЯ, образом  расшифровываетсЯ  в  действии
функции-автор и в ее модификациЯх, нежели в темах или понЯтиЯх,
которые они пускают в ход.
     ’очно  так же, разве нельзЯ было бы, исходЯ из такого рода
анализов, пересмотреть привилегии субьекта? џ хорошо знаю, что,
предпринимаЯ внутренний и архитектонический анализ произведениЯ
безразлично, идет ли речь о литературном тексте, о  философской
системе  или  о научном труде), выносЯ за скобки биографические
или  психологические  отнесениЯ,  уже  поставили   под   вопрос
абсолютный  характер и основополагающую роль субъекта. Ќо, быть
может, следовало бы вернутьсЯ к этому подвешиванию,-- вовсе  не
длЯ того, чтобы восстановить тему изначального субъекта, но длЯ
того,    чтобы    ухватить    точки    прикреплениЯ,    способы
функционированиЯ  и  всевозможные  зависимости  субъекта.  ђечь
идет о том, чтобы обернуть традиционную проблему.  Ќе  задавать
больше  вопроса  о том, как свобода субъекта может внедрЯтьсЯ в
толщу вещей и придавать ей смысл, как она, эта  свобода,  может
одушевлЯть изнутри правила Языка и проЯвлЯть, таким образом, те
намерениЯ, которые ей присущи.  Ќо, скорее, спрашивать: как,  в
соответствии  с  какими условиЯми и в каких формах нечто такое,
как субъект, может поЯвлЯтьсЯ в порЯдке дискурсов?  Љакое место
он,  этот субъект, может занимать в каждом типе дискурса, какие
функции, и подчинЯЯсь  каким  правилам,  может  он  отправлЯть?
Љороче  говорЯ, речь идет о том, чтобы отнЯть у субъекта (или у
его  заместителЯ)  роль  некоего   изначального   основаниЯ   и
проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса.
     Ђвтор,  или то, что Я попыталсЯ описать как функцию-автор,
ЯвлЯетсЯ,  конечно,  только  одной  из  возможных  спецификаций
функции-субъект.  ‘пецификацией  --  возможной или необходимой?
…сли взглЯнуть на модификации, имевшие место в истории,  то  не
кажетсЯ   необходимым,--   вовсе  нет,  --  чтобы  функциЯавтор
оставалась постоЯнной как по своей форме, сложности, так и даже
-- в самом своем существовании. Њожно вообразить ткую культуру,
где дискурсы и обращались и  принимались  бы  без  того,  чтобы
когда-либо  вообще поЯвилась функциЯ-автор. ‚се дискурсы, каков
бы ни был их статус, их форма, их ценность, и как бы с ними  ни
имели  дело, развертывались бы там в анонимносги шепота.  Ѓолее
не слышны уже были бы вопросы, пережевывавшиесЯ в течение столь
долгого времени: кто говорил на самом деле? действительно ли --
он  и  никто  другой?   с   какой   мерой   аутентичности   или
самобытности?  и  что  он  выразил  --  от себЯ самого наиболее
глубокого -- в своем  дискурсе?   Ќо  слышны  были  бы  другие:
каковы  способы  существованиЯ  этого  дискурса?  откуда он был
произнесен?  каким образом он может обращатьсЯ?  кто может  его
себе  присваивать?  каковы  места, которые там подготовлены длЯ
возможных субъектов?  кто может выполнить эти различные функции
субъекта?  €  за  всеми  этими вопросами был бы слышен лишь шум
безразличиЯ: "какаЯ разница -- кто говорит"*.

     †ан  ‚аль.  џ  благодарю  ЊишелЯ  ”уко  за все, что он нам
сказал и что побуждает  к  дискуссии.  џ  позволю  себе  теперь
спросить: кто хочет взЯть слово?

        x x x

     ‹юсьен   ѓольдманн.  ‘реди  выдающихсЯ  теоретиков  школы,
котораЯ  занимает  важное   место   в   современной   мысли   и
характеризуетсЯ  отрицанием  человека вообще, а исходЯ из этого
-- субъекта во всех его аспектах, точно так же, как  и  автора,
Њишель  ”уко,  который  хотЯ  и  не  сформулировал в Явном виде
последнее отрицание, но внушал его всем ходом  своего  доклада,
закончив   его   перспективой   упразднениЯ  автора,  ЯвлЯетсЯ,
несомненно, одной из наиболее интересных  и  наименее  уЯзвимых
длЯ  спора  и  критики фигур.  Џоскольку Њишель ”уко сочетает с
философской  позицией,  фундаментальным  образом  анти-научной,
замечательную  работу  историка.[...]   Њишель ”уко не ЯвлЯетсЯ
автором и, уж конечно, установителем всего  того,  что  он  нам
только   что  сказал.  Џоскольку  отрицание  субъекта  ЯвлЯетсЯ
сегоднЯ  центральной  идеей  целой  группы   мыслителей,   или,
точнее,--  целого  философского  течениЯ.   €  даже если внутри
этого   философского   течениЯ   ”уко   и   занимает   особенно
оригинальное   и  Яркое  место,  его,  тем  не  менее,  следует
интегрировать в то,  что  можно  было  бы  назвать  французской
школой    негенетического    структурализма,   включающего,   в
частности,  имена  ‹еви-‘тросса,  ђолана   Ѓарта,   Ђльтюссера,
„еррида. [...]
     џ   хотел   бы   закончить  свое  выступление  упоминанием
знаменитой фразы,  написанной  в  мае*  каким-то  студентом  на
черной доске в одной из аудиторий ‘орбонны, фразы, котораЯ, мне
кажетсЯ, выражает сущность одновременно как философской, так  и
научной  критики  негенетического структурализма: "структуры не
выходЯт на улицы!",-- что означает: историю никогда  не  делают
структуры,-- историю делают люди, пусть действиЯ этих последних
и носЯт всегда структурированный и значащий характер.

     Њишель ”уко. Џопытаюсь ответить.
     Џервое:  что  касаетсЯ  менЯ,  то  Я никогда не употреблЯл
слова "структура". Џоищите его в ‘ловах и вещах -- вы  его  там
не  найдете.  ’ак  вот, Я хотел бы, чтобы менЯ избавили от всех
вольностей, свЯзанных со структурализмом, или чтобы давали себе
труд их обосновывать**.  Љроме того, Я не сказал, что автора не
существует;  Я  не  говорил  этого,  и  Я  очень  удивлен,  что
сказанное  мной  могло  дать повод длЯ подобного недоразумениЯ.
„авайте еще раз вернемсЯ ко всему этому.
     џ  говорил об определенной тематике, которую можно выЯвить
как в произведениЯх, так и в критике, и котораЯ  состоит,  если
хотите,  в  том,  что  автор  должен стеретьсЯ или быть стерт в
пользу форм, свойственных дискурсам. Љоль скоро с этим  решено,
то  вопрос,  который  Я  себе  задал,  был  следующий:  что это
утверждение  об  исчезновении  писателЯ  или  автора  позволЯет
обнаружить?  Ћно позволЯет обнаружить действие функции-автор. €
то, что Я попыталсЯ проанализировать,-- это именно тот  способ,
которым  отправлЯлась  функциЯ-автор  в  том, что можно назвать
европейской культурой, начинаЯ с XVII века. Љонечно,  Я  сделал
это  очень  грубо и таким способом, который -- Я готов признать
это -- ЯвлЯетсЯ слишком  абстрактным,  поскольку  речь  шла  об
установлении   этого  по  крупному  счету.   Ћпределить,  каким
образом осуществлЯетсЯ эта функциЯ, при каких условиЯх, в каком
поле  и  так  далее,--  это,  согласитесь,  не то же самое, что
сказать, что автора не существует.   ’о  же  самое  касаетсЯ  и
отрицаниЯ  человека,  о  котором  говорил  господин  ѓольдманн:
смерть человека -- это тема, котораЯ  позволЯет  проЯснить  тот
способ,  которым  понЯтие  человека функционировало в знании. €
если бы не ограничивались чтением  --  бесспорно,  нелегким  --
лишь самых первых или самых последних страниц того, что Я пишу,
то заметили бы, что зто мое утверждение препровождает к анализу
функционированиЯ.  ђечь  идет  не  о том, чтобы утверждать, что
человек умер, но о том, чтобы отправлЯЯсь от  темы  --  котораЯ
вовсе   не   мне   принадлежит  и  котораЯ  с  конца  XIX  века
беспрестанно воспроизводитсЯ,-- что человек умер  (или  что  он
скоро  исчезнет,  или  что ему на смену придет сверхчеловек),--
чтобы, отправлЯЯсь от этого, понЯть,  каким  образом,  согласно
каким   правилам   сформировалось   и  функционировало  понЯтие
человека.  € то же  самое  Я  сделал  по  отношению  к  понЯтию
автора.  ‘держим же слезы.
     …ще  одно  замечание.  Ѓыло  сказано,  что  Я принЯл точку
зрениЯ не-научности. Љонечно,  Я  не  настаиваю,  что  проделал
здесь  научную  работу,  но хотел бы Я знать из какой инстанции
исходит этот упрек мне.  Њорис  де  ѓандильЯк.  ‘лушаЯ  ‚ас,  Я
спрашивал  себЯ,  по  какому, собственно, критерию ‚ы отличаете
"установителей  дискурсивности"  не  только  от  "пророков"   в
собственно  религиозном  смысле,  но  также  и  от  инициаторов
"научности", к которым, конечно же, неуместно относить Њаркса и
”рейда.  Ќу  а  если  допустить  некую  оригинальную категорию,
лежащую в некотором роде по ту сторону научности и пророчества,
но  от  них зависимую, то Я не могу не удивитьсЯ, не находЯ тут
ни Џлатона, ни, в особенности, Ќицше,  которого,  если  мне  не
изменЯет  памЯть,  ‚ы  нам представили в свое времЯ в ђуайомоне
как оказавшего на наше времЯ влиЯние того же типа, что и  Њаркс
и ”рейд.

     ”уко.  Ћтвечу  ‚ам, но только в качестве рабочей гипотезы,
поскольку говорю еще раз: то, что Я набросал  сейчас,  было,  к
сожалению,    не    более,   чем   планом   работы,   разметкой
стройплощадки,-- Я отвечу ‚ам, что трансдискурсивнаЯ  ситуациЯ,
в  которой  оказались  такие  авторы,  как Џлатон и Ђристотель,
начинаЯ с той поры, когда они писали, и вплоть до  ‚озрождениЯ,
должна   еще   стать  предметом  анализа:  способы,  какими  их
цитировали или к ним отсылали, какими их  интерпретировали  или
восстанавливали  подлинность их текстов и так далее,-- все это,
несомненно, подчинЯетсЯ некоторой системе  функционированиЯ.  џ
полагаю, что в случае Њаркса и ”рейда мы имеем дело с авторами,
трансдискурсивнаЯ    позициЯ    которых    не    совпадает    с
трансдискурсивной   позицией   таких   авторов,  как  Џлатон  и
Ђристотель.  €  следовало  бы   описать,   чем   ЯвлЯетсЯ   эта
современнаЯ трансдискурсивность в противоположность прежней.

     ‹юсьен  ѓольдманн. Ћдин только вопрос: когда ‚ы допускаете
существование человека или субъекта, сводите ли ‚ы их -- да или
нет  --  к  статусу  функции?   фуко. џ не говорил, что свожу к
функции,-- Я анализировал функцию, внутри которой нечто  такое,
как  автор,  может  существовать.  џ  здесь  не  делал  анализа
субъекта -- то, что Я тут проделал, это анализ автора. …сли  бы
Я  делал  доклад  о  субъекте,  то  возможно,  Я точно таким же
образом   проанализировал   бы   функцию-субъект,    то    есть
проанализировал  бы  условиЯ,  при  которых возможно выполнение
неким индивидом функции субъекта.  € следовало бы еще уточнить,
в  каком  поле субъект ЯвлЯетсЯ субъектом, и субъектом -- чего:
дискурса,  желаниЯ,  экономического  процесса  и   так   далее.
Ђбсолютного субъекта не существует.

        x x x

     †ак  ‹акан. џ очень поздно получил приглашение. —итаЯ его,
в последнем пункте ‚ашего текста Я отметил это "возвращение к".
‚озвращаютсЯ,  быть  может,  ко  многим вещам, но возвращение к
”рейду -это есть, в конце концов, то, что Я поднЯл  как  своего
рода   знамЯ,   в  некотором  поле,  и  тут  Я  могу  ‚ас  лишь
поблагодарить: ‚ы полностью ответили на мое ожидание. ‚се,  что
‚ы сказали, восстанавливаЯ специально по отношению к ”рейду то,
что означает "возвращение к", представлЯетсЯ мне -- по  крайней
мере,  с  точки  зрениЯ  того, в чем Я сам мог поучаствовать,--
совершенно уместным. „алее Я хотел бы обратить внимание на  то,
что -- структурализм, не структурализм -- нигде, мне кажетсЯ, в
поле, туманно определЯемом этой этикеткой, не стоит  вопрос  об
отрицании  субъекта.  ђечь идет о зависиммоти субъекта -- что в
высшей степени другое  -и  особенно,  в  случае  возвращениЯ  к
”рейду,   о   зависимости   субъекта  по  отношению  к  чему-то
действительно  элементарному  --  к  тому,  что  мы  попытались
выделить термином "означающее".
     Ќаконец  -- и этим Я ограничу свое выступление,-- Я никоим
образом не считаю законным написать, что структуры  не  выходЯт
на  улицу, потому как если что и демонстрируют майские событиЯ,
так это именно выход на улицу структур. ’от факт, что слова эти
пишутсЯ  на  том  самом  месте,  где  и произошел этот выход на
улицу, доказывает всего-навсего, что просто то, что очень часто
и  даже  чаще всего есть внутреннее того, что называют актом,--
это именно то, что он не опознает сам себЯ.

     †ан  ‚аль.  Ќам  остаетсЯ поблагодарить ЊишелЯ ”уко за то,
что он пришел, за то, что он выступил перед  нами,  а  до  того
написал  свой  доклад,  за  то,  что он ответил на поставленные
вопросы, которые к тому же все были  интересными.  џ  благодарю
также  тех,  кто  выступал,  и  слушателей.  "Љто  слушает, кто
говорит",-- мы сможем ответить "дома" на этот вопрос.


        Љомментарии


     „оклад был сделан ”уко 22 февралЯ 1969 года по приглашению
”ранцузского философского общества в помещении Љолледж де ”ранс
.  Џоводом  длЯ  приглашениЯ  послужил выход в свет в 1966 году
‘лов и вещей - второй (после Folie et deraison. Histoire de  la
folie a l'age classique, 1961) из книг ”уко, ставших событием в
интеллектуальной жизни ”ранции. ‚ отличие, скажем, от Naissance
de  la  clinique,  1963, оставшейсЯ почти незамеченной, ‘лова и
вещи вызывыют бурные  и  долгие  дискуссии  как  в  специальных
философских  изданиЯх,  так  и  в  широкой  прессе.  ”уко  дает
множество   интервью,   выступает   перед   самыми   различными
аудиториЯми.  ‚  1966  году  его имЯ нарЯду с именем Ђльтюссера
признано самым цитируемым в студенческих работах, сама же книга
оказалась  в  списке  бестселлеров.  ‡а полтора года количество
проданных экземплЯров ‘лов и вещей достигает почти 40  тысЯч  -
чрезвычайнаЯ  редкость  длЯ  философской  литературы! (Ќа конец
80-х эта цифра составлЯла уже более 110 тысЯч.)
     Ћбсуждаемые  в  докладе  темы,  те  или иные их повороты и
кристаллизуютсЯ в ответ на эту дискуссию, на высказанные в  ней
недоумениЯ  и  непониманиЯ.  ќта рамка задаетсЯ в докладе самим
”уко. Ќо отослав слушателей к фундаментальной Ђрхеологии знаниЯ
,  здесь  ”уко  выбирает  такой  аспект,  который позволЯет ему
продолжить обсуждение одной из сквозных и центральных тем своих
размышлений,  темы, в полную силу прозвучавшей как раз в ‘ловах
и вещах в виде наделавшего тогда много шума  тезиса  о  "смерти
человека".   ’емой  этой,  этим  лейтмотивом  ЯвлЯетсЯ  критика
трансцендентального субъекта .

     Џеревод  выполнен  по изданию: Michel Foucault, "Qu'est-ce
qu'un auteur?", conference, Bulletin de la Societe frangaise de
philosophie,  63e  annee, nј 3, juillet-septembre 1969, pp.73 -
104. Џерепечатано в: Dits et ecrits, t.I, pp.789 - 821.

                   ‘‚…’‹ЂЌЂ ’ЂЃЂ—Ќ€ЉЋ‚Ђ


     с.10*  ђечь  идет  о  †ане  €пполите,  умершем незадолгодо
этого,  27  октЯбрЯ  1968  года  †.€пполит  был  одним  из  тех
преподавателей  Љоллеж  де  ”ранс,  кто  сыграл решающую роль в
избрании ”уко в эту почетнейшую французскую институцию. „емарши
по  продвижению кандидатуры ”уко €пполит начал еще в 1966 году,
после огромного успеха ‘лов и вещей, однако ему не суждено было
дожить до момента их благополучного завершениЯ. ”уко никогда не
упускал возможности выразить свою признательность †ану €пполиту
и  указать  на  его  действительно  первостепенную роль в своей
философской  судьбе.  ‘м.  также  последние  страницы  "ЏорЯдка
дискурса",   комментарий   к   нему   (с.356)   и  "Џослеслови"
(сс.397-399).

     с.10**  nappes  -  один из терминов, относЯщихсЯ к области
геологии,  которые  часто  встречаютсЯ  в  работах  ”уко  этого
периода;    он    означает:    "пелена",   "пленка",   "большаЯ
поверхность", "слой", "пласт"; в данном контексте слово  nappes
близко  по  своему  значению  к тому, что оно имеет в сочетании
nappes d'еau - "подпочвенные воды".

     с.12  ђечь  идет  об  Ђрхеологии знаниЯ, вышедшей в свет в
апреле  1969  года.  Ќе  самаЯ,  быть   может,   цитируемаЯ   и
анализируемаЯ  в  литературе  о  ”уко,  эта работа тем не менее
занимает в движении его мысли особое и  важное  место.   ‘воего
рода "методологическое послесловие" к ‘ловам и вещам книга эта,
пожалуй, единственнаЯ из написанных ”уко, где речь идет  только
о методе. Ћн объЯснЯетсЯ по поводу задействованных в предыдущих
работах  принципов  анализа  и  понЯтий,  проводит  необходимые
различениЯ,  пытаетсЯ  ответить на заданные ему вопросы и на ту
критику, предметом которой стал использованный им  в  ‘ловах  и
вещах  подход  к  истории  знаний и мысли (и в первую очередь -
пытаетсЯ отмежеватьсЯ от  структурализма,  к  которому  в  один
голос причислили его и друзьЯ, и недруги). ‡десь одновременно -
и подведение  итогов,  и  своего  рода  расчистки  пути,  чтобы
двигатьсЯ  дальше.  ‚от  что  сам  ”уко, представлЯЯ эту книгу,
говорит о своих намерениЯх: "ЏоЯснить то, что Я хотел сделать в
предыдущих книгах, где так много вещей оставались еще смутными?
Ќе только и не столько;  но  -  продвигаЯсь  немного  дальше  -
вернутьсЯ,  как  бы  новом  витке спирали, сюда, по эту сторону
того, что Я уже предпринЯл; показать, откуда Я говорил; выЯвить
то  пространство, которое делает возможными эти исследованиЯ, а
также, быть может, другие, которые  Я  никогда  не  осуществлю;
короче говорЯ - дать значение этому слову: архелогиЯ, которое Я
оставил пустым" (L'Archeologie du savoir, обложка книги).   ќто
последнЯЯ работа ”уко, где предметом рассмотрениЯ еще выступает
"дискурс", или "знание-дискурс", или "сказанные вещи". ‚ фокусе
следующей, Ќадзирать и наказывать (Surveiller et punir, 1975),-
уже  совершенно  другаЯ  область  практики:  формы  социального
контролЯ и поЯвление института тюрьмы.

     с.17  ”уко здесь имеет в виду, по всей очевидности, группу
литераторов, издававших в 60-е годы журнал Tel Quel (в  котором
одно  времЯ он тоже печаталсЯ), и в частности - ђолана Ѓарта. ‘
ним ”уко  свЯзывали  тесные  и  давние  дружеские  отношениЯ  и
неЯвнаЯ,   как  это  часто  бывает  в  его  текстах,  полемика.
Ѓлижайшим поводом в данном случае могла выступить статьЯ  Ѓарта
"‘мерть  автора", опубликованнаЯ в 1968 году в журнале Manteia,
где на место фигуры Ђвтора  Ѓарт  помещает  фигуру  Џисьма.  Ћн
задает  вопрос,  кому  принадлежит  фраза,  которой  Ѓальзак  в
рассказе "‘арразин" описывает кастрата, переодетого в  женщину,
-  индивиду  Ѓальзаку, автору Ѓальзаку, универсальной мудрости,
психологии  романтизма?   €   отвечает:   "Ќикогда   не   будет
возможности  узнать это по той простой причине, что письмо есть
деструкциЯ всЯкого голоса, всЯкого происхождениЯ. Џисьмо -  это
то  нейтральное,  то разнородное и уклончивое, куда убегает наш
субъект, то бесцветное, где терЯетсЯ всЯкаЯ идентичность"  ("La
morte de L'auteur", in Roland Barthes, 1984, р.61).

     с.18    Љритика   "историко-трансцендентальной   традиции"
составлЯет лейтмотив того, что пишет и говорит ”уко  во  второй
половине шестидесЯтых годов. џсно артикулированнаЯ уже в ‘ловах
и вещах, свое наиболее развернутое и полное выражение эта  тема
получает  в Ђрхеологии знаниЯ. €менно ею оказываютсЯ схвачены и
через  взаимное  отображение  -   усилены   основные   вопросы,
волнующие    ”уко.    ќто,    в   первую   очередь,   оппозициЯ
внешнего/внутреннего в историческом анализе "сказанных вещей" и
свЯзаннаЯ   с   нею   тема   "выражениЯ",   а   также  проблема
"основополагающей субъективности".  ’радиционному историческому
описанию   (в   частности,  истории  идей),  которое  "насквозь
пронизано оппозицией внутреннего и внешнего" и  руководствуетсЯ
задачей  постоЯнного возвращениЯ от внешнего - к внутреннему, к
некоторому "сущностному Ядру",  т.е.   задачей  "проделывать  в
обратном  направлении  работу выражениЯ", раскрываЯ в сказанном
скрытое там "тайное и глубинное" и тем самым "высвобождаЯ  Ядро
основополагающей   субъективности"  (L'Archeologie  du  savoir,
1969, рр.158 -  159),  -  такому  историческому  описанию  ”уко
противопоставлЯет  иного  рода  историю,  которую он и называет
"археологией". ’ермин этот не вполне удачен, что отмечает и сам
”уко в интервью 1969 года, специально посвЯщенном выходу в сват
Ђрхеологии знаниЯ, поскольку допускает ассоциации, во-первых, с
поиском начала, а во-вторых - с идеей раскопок, тогда как и то,
и другое ЯвлЯетсЯ длЯ ”уко предметом критики: "џ  не  занимаюсь
разысканием  этого торжественного начального момента, исходЯ из
которого оказалась возможной, скажем, всЯ западнаЯ  математика.
џ  не  восхожу  к  ќвклиду  и  Џифагору.  џ  всегда  ищу начала
относительные - скорее установлениЯ или  трансформации,  нежели
основаниЯ".  € дальше: "џ не хочу искать - под дискурсом, - чем
же ЯвлЯетсЯ  мысль  людей,  но  пытаюсь  взЯть  дискурс  в  его
Явленном   существовании,   как   некоторую  практику,  котораЯ
подчинЯетсЯ правилам:  правилам  образованиЯ,  существованиЯ  и
сосуществованиЯ, подчинЯетсЯ системам функционированиЯ и т.д. €
именно эту практику, в ее плотности и почти материальности, Я и
описываю"  (Dits  et  ecrits,t.1,  р.772).  €ли еще: "џ пытаюсь
определить отношениЯ, которые находЯтсЯ  на  самой  поверхности
дискурсов;  Я  стараюсь  сделать  видимым то, что невидимо лишь
постольку, поскольку  находитсЯ  слишком  Явно  на  поверхности
вещей"  (ibid.).  —уть  позже, в ЏорЯдке дискурса, ”уко назовет
этот  принцип  анализа  "правилом  внешнего"  (см.   с.80),   -
"внешнего,   бесспорно  -  парадоксального,  поскольку  оно  не
отсылает ни к какой противостоЯщей форме внутреннего" (L'Arche­
ologie du savoir, р.159).

     с.19 La Chasse spirituelle - название произведениЯ в прозе
Ђртура ђембо, которое с 1886 по 1949 год  считалось  безнадежно
утерЯнным.   “поминаниЯ   о   нем  неоднократно  встречаютсЯ  в
переписке и работах ‚ерлена, который очень его ценил  и  долгое
времЯ  предпринимал  усилиЯ,  чтобы  его разыскать. €счезнувший
текст, который хронологически должен  был  располагатьсЯ  между
Illuminations  и  Une  saison  en  enfer, - то ли в силу своего
содержаниЯ (по нескольким оброненным ‚ерленом фразам можно было
сделать  вывод,  что  речь  идет  о  тексте, полном необычайных
мистических откровений и тончайших психологических наблюдений),
то  ли  в силу того, что жизнь и творчество ђембо вообще давали
повод к этому, - оброс массой легенд и мифов. ’ак или иначе, но
публикациЯ  этого  текста  в  1949  году  в  одном  из солидных
парижских издательств и с предисловием  ЏаскалЯ  Џиа,  издателЯ
первого  полного  собраниЯ  сочинений  ђембо,  стала  настоЯщей
сенсацией.  ‘енсацией,  очень  быстро,  правда,  переросшей   в
скандал,  длившийсЯ  несколько  месЯцев:  опубликованный  текст
оказалсЯ  подделкой.  ‘амым  поразительным   в   этой   истории
оказалась   как   раз   профессиональнаЯ   несостоЯтельность  и
некомпетентность литературных критиков и  литераторов,  которые
(за единичными исключениЯми, среди которых был Ђндре Ѓретон) не
смогли сразу вынести  однозначного  суждениЯ  по  поводу  этого
текста.  Џодробный  анализ  этой  истории, как и других случаев
"ложных ђембо", можно найти в работах B.Morrissette, The  Great
Rimbaud  Forgery,  Saint  Louis,1956  (фр. перевод: La Bataille
Rimbaud:l'affaire de "La Chasse spirituelle", P.,1959), а также
R. Etiemble, Le Mythe de Rimbaud, t.1 - 2, P., 1968-1970.

     с.20*   Ќамек-инверсиЯ  на  то,  что  в  шекспироведческой
литературе называетсЯ "ересЯми": различные гипотезы,  а  их  не
меньше  полусотни,  в качестве "подлинного автора" предлагают и
членов королевской семьи, и других драматургов того времени,  и
”рэнсиса  Ѓекона.  ‘  •VIII века имел хождение тезис о том, что
все написанное  експиром  -  все  эти  великие  творениЯ,  эта
"антологиЯ века" - не могло быть создано "простым комедиантом".

     с.21**  Ѓурбаки - "ЌиколЯ Ѓурбаки", имЯ собственное группы
французских   математиков   середины   ••   века,   завоевавшей
исключительный  авторитет  в современной математике.  Љаждый из
членов этой группы известен и под своим собственным  именем.  ‘
1940  года  начинает выходить основной труд группы: Elements de
mathematiques (в 1960 к нему  добавлЯетсЯ  Elements  d'histoire
des mathematiques), публикациЯ которого продолжалась еще в 80-х
годах - уже  при  участии  новых  членов  группы.  €дентичность
группы  задавалась способом ее работы: каждый раздел публикации
готовилсЯ одним из членов группы, затем подвергалсЯ критике  со
стороны  других  ее  членов,  причем  дискуссии  - как правило,
бурные и ожесточенные - длились до тех пор, пока все  участники
не  сходились  во  мнении, какие именно теоремы и аксиомы нужно
включить