ошении своего произрастаниЯ растение сходно с
человека, который благодарЯ своему уму  соответствует в остальном
небесным светилам. ќта взаимнаЯ и непрерывнаЯ свЯзь действует столь четко,
что кажетсЯ струной, протЯнутой от причины сущего до вещей низменных и
самых незначительных ; так что высшаЯ добродетель, проливаЯ свои лучи,
дойдет до точки, что если тронуть один конец струны, то он задрожит и
приведет в движение все прочее" *3).
    < *2)  T.Campanella.  Realis philosophia, Francfort, 1623, p.98
     *3)  G.Porta.  Magie naturelle, Routn, 1650, p.22>
       ‚торой формой подобиЯ ЯвлЯетсЯ  с о п е р н и ч е с т в о
(aemulatio), вид соответствиЯ, свободного от ограничений, налагаемых
местом, неподвижного и действующего на расстоЯнии. ‡десь имеетсЯ в виду
нечто подобное тому, как если бы пространственное сочленение было бы
порвано и звеньЯ цепи, разлетевшиесЯ далеко друг от друга, воспроизводили
бы свои замкнутые очертаниЯ соглавно сходству, без всЯкого контакта между
собой. ‚ соперничестве есть что-то от отражениЯ в зеркале: посредством
соперничества вещи, рассеЯнные в мире, вступают между собой в перекличку.
€здавна человеческое лицо соперничает с небом, и как ум человеческий
несовершенным образом отражает божественную мудрость, так и глаза с их
ограниченным сиЯнием отражают великий свет, распространЯемый в небе
солнцем и луной. ђот -- это ‚енера, так как ртом передают поцелуи и слова
любви; нос в миниатюре представлЯет собой скипетр ћпитера и жезл
ЊеркуриЯ *1).   ЃлагодарЯ этому отношению соперничества вещи, находЯщиесЯ
в разных концах ‚селенной, могут уподобитьсЯ друг другу без их сцеплениЯ и
сближениЯ. Џосредством своего удвоениЯ в зеркале мир преодолевает присущий
ему феномен расстоЯниЯ; тем самым он торжествует над местом, предписанным
каждой вещи . Љакие же из отражений, наполнЯющих пространство, ЯвлЯютсЯ
исходными? ѓде реальность и где отраженный образ?  ‡ачастую это
невозможно определить, так как соперничество ЯвлЯетсЯ чем-то вроде
естественного удвоениЯ вещей. Ћно порождаетсЯ сгибанием вещи, оба краЯ
которой сразу же противостоЯт друг другу. Џарацельс сравнивает это
основополагающее удвоение мира с образом двух близнецов, "которые
совершенно подходЯт друг на друга, так что никто не может сказать, который
из них дал другому его подобие" *2).
          < *1)  U. Aldrovandi.  Monstrorum historia, p.3.
           *2)  Paracelse.   Liber Paramirum, Paris, 1913, p.3.>
        Ћднако соперничество не оставлЯет инертными относительно друг друга
обе фигуры, свЯзанные взаимным отражением, которые оно противопоставлЯет.
бывает, что одна из них, как более слабаЯ, воспринимает сильное влиЯние
другой, котораЯ только что отразилась в ее пассивном зеркале. ђазве звезды
не господствуют над травами земли, длЯ которых они ЯвлЯютсЯ неизменным
образцом, постоЯнной формой и над которыми им дано скрытым образом
проЯвлЯть всю совокупность своих влиЯний? ‘умрачнаЯ землЯ ЯвлЯетсЯ
зеркалом усеЯнного звездами неба, но в этой схватке  соперники не равны ни
ценностью, ни достоинством. Ѓлики травы мЯгко воспроизводЯт чистую форму
неба. " ‡везды, -- говорит Љролиус, -- это родоначальницы всех трав, и
каждаЯ звезда на небе есть не что иное6, как духовный прообраз именно той
травы, которую она представлЯет, и как каждаЯ былинка или растение -- это
земнаЯ звезда, глЯдЯщаЯ в небо, точно так же каждаЯ звезда есть небесное
растение в духовном обличии, отличающеесЯ от земных растений лишь материей
... небесные растениЯ и травы обращены к земле и взирают прЯмо на
порожденные ими травы, сообщаЯ им какое-нибудь особенное свойство" *1).
        Ќо случаетсЯ, что исход схватки соперников остаетсЯ неЯсным и
спокойное зеркало отражает лишь образ "двух раздраженных солдат". ‚ таком
случае подобие становитсЯ борьбой одной формы против другой или же,
скорее6 борьбой внутри одной и той же формы, разделенной материальностью
или пространством. —еловек Џерацельса, как небосвод, "усеЯн светилами", но
не свЯзан с ним как "вор с галерой, как убийца с колесом, рыба с рыбаком,
дичь с охотником". Ќебосводу человека надлежит быть "свободным и
могучим", "не подчинЯтьсЯ никакому приказу", "не управлЯтьсЯ никаким
другим сотворенными существом". …го внутреннее небо может быть
самостоЯтельным и основыватьсЯ только на себе самом, но при условии, что
благодарЯ своей мудрости, ЯвлЯющейсЯ также и знанием, человек как бы
уподоблЯетсЯ мировому порЯдку, воспроизводит его в себе и таким образом
опрокидывает в свой внутренний небосвод тот небосвод, где мерцают видимые
звезды. ’огда эта зеркальнаЯ мудрость в свою очередь охватит мир, в котором
она размещалась; ее большое кольцо устремитсЯ вглубь неба и далее ;
человек откроет, что содержит "звезды внутри себЯ самого777 и что таким
образом, несет в себе небосвод со всеми его влиЯниЯми  *2).
       < *1)  Crollius.  Traite^ dts signaturts, Lyon, 1624^ p.18.
        *2)  Paracelse.  Loc. cit.>
        ‘оперничество проЯвлЯетсЯ прежде всего в форме простого отражениЯ,
скрытого, отдаленного; оно преодолевает в безмолвии пространства мира. Ќо
расстоЯние, которое оно преодолевает, не уничтожаетсЯ этой хитроумной
метафорой: оно остаетсЯ открытым длЯ наблюдениЯ. € в этой дуэли обе
противоборствующие фигуры завладевают друг другом. Ћдно подобное
охватывает другое, которое в свою очередь его окружает, и возможно, будет
снова охвачено другим благодарЯ этому удвоению, которое может
возобновлЯтьсЯ до бесконечности. ‡веньЯ соперничества образуют не цепь как
элементы пригнанности, а, скорее, концентрические круги, отражающие друг
друга и соперничающие между собой.
        ’ретьЯ форма подобиЯ --  а н а л о г и Я.  ќто старое понЯтие,
известное уже греческой науке и средневековому мышлению; однако его
использование, по-видимому, стало иным. ‚ аналогии, о которой мы говорим,
совмещаютсЯ пригнанность и соперничество. Џодобно соперничеству, аналогиЯ
обеспечивает удивительное столкновение сходств в пространстве; однако
она говорит, подобно пригнанности, о взаимной пригонке вещей, их свЯзЯх и
соединениЯх. …… могущество велико, так как рассматриваемые ею подобиЯ -- не
массивные, зримые подобиЯ вещей самих по себе, а всего лишь более тонкие
сходства их отношений. ЋблегченнаЯ таким образом аналогиЯ способна
установить  неопределенное число черт родства,исходЯ из одного и того
же момента. Ћтношение, например, светил к небу, в котором они мерцают,
столь же хорошо обнаруживаетсЯ в отношении травы к земле, живых существ -- к
земному шару, на котором они живут, минералов и алмазов -- к породам, в
которых они содержатсЯ, органов чувств -- к лицу, которое они одушевлЯют
пигментных пЯтен на коже -- к телу, которое они тайком отмечают. ЂналогиЯ
может также замкнутьсЯ на себе, оставаЯсь при этом бесспорной. ‘тарую
аналогию между растением и животным (растение -- это животное, голова
которого внизу, а рот -- или корень -- погружен в землю) –езальпин не
критикует и не устранЯет: напротив, он ее усиливает,  развивает,
обнаруживаЯ, что растение -- это стоЯщее животное, питательные вещества в
котором поднимаютсЯ снизу вверх, вдоль стеблЯ, простирающегосЯ, как тело,
и увенчивающегосЯ головой -- то есть соцветием, цветами, листьЯми.
Ћтношение здесь обратное, но не противоречащее исходной аналогии, котораЯ
помещает "корень в нижнюю часть растениЯ, стебель -- в высшую, потому что
у животных венознаЯ сеть также начинаетсЯ в нижней части живота, причем
главнаЯ вена поднимаетсЯ к сердцу и голове" *1).
     ќта обратимость, как и эта поливалентность, дает аналогиЯ широкое
поле применениЯ. Џосредством аналогии могут сближатьсЯ любые фигуры мира.
’ем не менее в этом изборожденном во всех направлениЯх пространстве
существует особаЯ точка. Ћна насыщена аналогиЯми (причем каждаЯ из них
может найти здесь одну из своих точек опоры(, и, проходЯ через нее,
отношениЯ обращаютсЯ, не изменЯЯсь. ќта точка -- человек; он находЯтсЯ в
пропорциональном соотношении с небом, как и с животными и растениЯми, как
и с землей, металлами, сталактитами или бурЯми. ‚озвышаЯсь среди различных
ликов мира,  человек соотноситсЯ с небесным сводом (его лицо так относитсЯ
к его телу, как лик небес к эфиру, биение пульса в его венах подобно
круговращению светил по присущим их путЯм; семь отверстий на его лице
соответствуют семи планетам неба). Ћднако человек опрокидывает все эти
отношениЯ, и снова подобные отношениЯ обнаруживаютсЯ в аналогии
человеческого телесного существа с землей, на которой он живет: кожа
человека  --  это землЯ, его кости -- скалы, вены -- большие потоки; мочевой
пузырь -- это море, а смесь главных частей тела соответствуют семи металлам,
сокрытым в рудных жилах *2).  ’ело человека -- это возможнаЯ половина
атласа мира. Љак известно, Џьер Ѓелон начертил первую сравнительную и
подробную таблицу, изобразившую строение скелета человека и  скелета птиц:
"Ќа ней видно, что большому пальцу руки соответствует оконечность крыла,
называемаЯ отростком и пропорциональнаЯ размеру крыла; оконечность крыла
подобна нашим пальцам ; кость ног у птиц соответствует нашей пЯтке ; так
же как мы имеем четыре пальца на ноге, так четыре пальца имеют и птицы,
причем палец. находЯщийсЯ сзади, соответствует нашему большому пальцу" *3.
 < * 1)  Ce^salpin.  Dt plantis libri XYI, 1583.
   * 2)  Crolliusi.  Traite' des signatures, p. 88.
   * 3)  P.Belon. Histoire de la nature des oiseaux, Paris, 1555, p.37>
‘толь точной сравнительнаЯ анатомиЯ ЯвлЯетсЯ лишь длЯ взглЯда,
вооруженного знаниЯми •I• века. ЋказываетсЯ, что сетка, сквозь которую в
наше знание проникают фигуры сходства, совпадает в этом пункте ( и почти
только в этом одном пункте) с той, в которой располагало вещи знание •VI
века.
        Ћднако, по правде говорЯ, описание Ѓелона обнаруживает всего лишь
ту позитивность, котораЯ в его времЯ делала его возможным. Ћно не ЯвлЯетсЯ
ни более рациональным, ни более научным, чем наблюдение Ђльдрованди, когда
он сравнивает низменные части человека с омерзительными частЯми мира, с
Ђдом, с его мраком, с осужденными на муки грешниками, ЯвлЯющимисЯ как бы
экскрементами ‚селенной*1); оно принадлежит к той же самой
аналогизирующей космографии, что и классическое в эпоху Љроллиуса
сравнение апоплексии с бурей. ЃурЯ начинаетсЯ, когда воздух становитсЯ
тЯжелым и колеблетсЯ, приступ -- в момент, когда мысли становЯтсЯ тЯжелыми
и беспокойными ; затем сгущаютсЯ тучи, живот раздуваетсЯ, гремит гром и
мочевой пузырь лопаетсЯ; молнии сверкают, а в глазах больного возникает
страшный блеск, падает дождь, а рот покрывает пена, бурЯ неистовствует, а
духи разрывают кожу больного; однако затем погода вновь проЯснЯетсЯ, а к
больному возвращаетсЯ разум *2). Џространство аналогии ЯвлЯетсЯ, по сути,
пространством распространениЯ. —еловек полностью замыкаетсЯ на самом себе;
однако этот же человек, наоборот передает сходства, получаемые им от мира.
Ћн ЯвлЯетсЯ великим средоточием соотношений -- центром, где различные
соотношениЯ сосредоточиваютсЯ и откуда они излучаютсЯ снова.
<1) Aldrovandi. Monstrorum historia, p. 4.
 2) Crollius. Traite' des signatures, p. 87.>
Ќаконец, четвертаЯ форма подобиЯ обеспечиваетсЯ действием с и м п а т и й.
‡десь никакой путь не предопределен заранее, никакое расстоЯние не
предположено, никакаЯ последовательность не предписана. ‘импатиЯ свободно
действует в глубинах мира. ‚ одно мгновение она преодолевает огромные
пространства: подобно молнии, симпатиЯ падает издали -- от планеты к
человеку, которым она управлЯет: она же, напротив, может родитьсЯ в
результате единственного контакта, наподобие того, как "траурные розы,
которые возлагаютсЯ на похоронах", благодарЯ единственно лишь соседству
смерти делают каждого, вдыхающего их аромат, "смертельно печальным" *1).
Ќо настолько велика мощь симпатии, что она не удовлетворЯетсЯ
установлением единственного контакта и преодолением пространств; она
приводит в движение вещи в мире, вызываЯ взаимное сближение самых
отдаленных из них. ‘импатиЯ -- начало подвижности: она притЯгивает тЯжелые
тела к тЯжести земли, а легкие тела увлекает в невесомый эфир; она
направлЯет корни растений к воде, заставлЯет поворачиватьсЯ вслед за
солнцем большой желтый цветок подсолнуха. Ѓолее того, свЯзываЯ вещи
видимым внешним движением,симпатиЯ втайне вызывает в них движение
внутреннее -- перемещение качеств, сменЯющих друг друга: огонь, поскольку
он ЯвлЯетсЯ горЯчим и легким, поднимаетсЯ в воздух,к которому неустанно
стремЯтсЯ Языки его пламени; однако он утрачивает свою собственную сухость
(роднЯщую его с землей), приобретает влажность (свЯзывающую его с водой и
с воздухом) и затем исчезает в легком паре, в синем дыме,  в облаке,
становЯсь воздухом. ‘импатиЯ -- это настолько мощнаЯ и властнаЯ инстанциЯ
’ожества , что она не довольствуетсЯ тем, чтобы быть просто одной из форм
сходства; симпатиЯ обладает опасной способностью   у п о д о б л Я т ь,
отождествлЯть вещи, смешивать их, лишь их индивидуальности, делаЯ их,
таким образом, чуждыми тем вещаЯ, какими они были. ‘импатиЯ изменЯет
вещи в направлении тождества; вот почему если бы эта ее способность  не
имела бы противовеса, то мир свелсЯ бы к одной точке, к однородной массе,
унылой фигуре ’ожества; все его части удерживались бы в определенном
положении и сообщались бы между собой без разрывов и без расстоЯний, как
рЯды металлических частиц, удерживаемые под действием симпатии одним
магнитом  *2).
       < *1)  G.Porta. Magie naturelle, p.72.
         *2)  Id., ibid.>
         ‚от почему симпатиЯ скомпенсирована парной ей фигурой --
антипатией. ЂнтипатиЯ сохранЯет вещи в их изолЯции друг от друга
и препЯтствует их уподоблению; она замыкает каждый вид в его стойком
отличии и в его стремлении к самосохранению: "„остаточно хорошо известно,
что растениЯ ненавидЯт друг друга... говорЯт, что маслина и винограднаЯ
лоза ненавидЯт капусту; огурец избегает маслину …сли учесть, что они
растут благодарЯ теплу солнца и сокам земли, то необходимо, чтобы любое
тенистое и густое дерево было бы Ядовитым длЯ других, а также и длЯ дерева
с множеством корней"  *1). € так до бесконечности, но во все времена
существа, живущие в мире, будут ненавидеть друг друга и вопреки какой бы
то ни было симпатии сохранЯть свой свирепый аппетит. "€ндийскаЯ крыса
вредоносна длЯ крокодила, так как она дана ему Џриродой в качестве его
врага. Љак только этот жестокий зверь разнежилсЯ на солнце, она утраивает
ему засаду и прибегает к смертельной хитрости: заметив, что  крокодил,
блаженствуЯ, спит с открытой пастью, она забираетсЯ в нее и по широкой
глотке проникает в его живот, прогрызает внутренности и только тогда
выходит из чрева убитого ею зверЯ". Ћднако враги в свою очередь
подкарауливают крысу: она находитсЯ в раздоре с пауком, и, "многократно
сражаЯсь с аспидом, она умирает". ЃлагодарЯ этому действию антипатии,
удалЯющему их друг от друга, но столь же и вовлекающему их в борьбу и
делающему их убийцами и в свою очередь жертвами, оказываетсЯ, что вещи и
звери и все формы мира остаютсЯ тем, чем они ЯвлЯютсЯ.
       < *1)  J. Cardan. De La subtikite^, Paris, 1656^ p.154.>
        €менно постоЯнное равновесие симпатии и соответствующей ей
антипатии обеспечивает тождественность вещей, то, что они могут выходить
друг на друга, сближатьсЯ между собой, не поглощаЯ друг друга и не
утрачиваЯ при этом своей неповторимости. ќтим равновесием объЯснЯетсЯ и
то, что вещи растут, развиваютсЯ, смешиваютсЯ, исчезают, умирают, но
бесконечно воспроизводЯтсЯ, что, короче говорЯ, существуют: пространство
(не лишенное, однако, ни ориентира, ни повторениЯ, ни прибежища подобиЯ),
и времЯ (дающее возможность бесконечного воспроизведениЯ тех же самых
форм, видов, элементов). "•отЯ четыре тела (вода, воздух, огонь, землЯ) и
ЯвлЯютсЯ простыми и обладают отличительными качествами, тем не менее
‘оздатель повелел, чтобы сложные элементы составлЯлись из тел простых;
вот почему их соответствиЯ и несоответствиЯ ЯвлЯютсЯ приметными, что
познаетсЯ по их качествам. Џоскольку стихиЯ огнЯ горЯча и суха, она
отделена антипатией от стихии воды, котораЯ ЯвлЯетсЯ холодной и влажной.
’еплый воздух влажен, холоднаЯ землЯ -- суха, это антипатиЯ. —тобы привести
их в согласие, воздух помещаетсЯ между огнем и водой, вода -- между землей
и воздухом. ’ак как воздух ЯвлЯетсЯ теплым, он прекрасно соседствует с
огнем, а его влажность сочетаетсЯ с влажностью воды. ЋпЯть же, так как его
влажность ЯвлЯетсЯ умеренной, она  смЯгчает  жар огнЯ, получаЯ в свою
очередь помощь от него; с другой стороны, своим умеренным жаром воздух
обогревает влажный холод воды. ‚лажность воды, согретаЯ теплом воздуха,
смЯгчает холодную сухость земли" *1).  ‘уверенное могущество пары
"симпатиЯ -- антипатиЯ", предписываемые ею движение и рассеивание
порождают все формы сходства. ’ак вновь проЯвлЯютсЯ и разъЯснЯютсЯ
три первые типа подобиЯ. ‚есь объем мира, все соседства пригнанности,
все переклички соперничества, все сцеплениЯ аналогии поддерживаютсЯ,
сохранЯютсЯ и удваиваютсЯ этим пространством симпатии и антипатии, которое
неустанно сближает вещи и вместе с тем удерживает из на определенном
расстоЯнии друг от друга. Џосредством этой игры мир существует в тождестве
с самим собою; сходные вещи продолжают быть тем, что они ЯвлЯютсЯ, а
вместе с тем и похожими друг на друга. ’о же самое остаетсЯ тем же самым и
замкнутым на себе.  < *1)  S.G.S.   Fnnotation au Grand Miroir du Monde
Duchesne, p.498.>

        2. Џђ€Њ…’›
        € тем не менее система не ЯвлЯетсЯ замкнутой. ђазомкнутость
 сохранЯетсЯ: благодарЯ ей всЯ система сходств
благодарЯ ей всЯ система сходств рисковала бы избавитьсЯ от себЯ
самой или остатьсЯ невидимой, если бы новаЯ фигура подобиЯ не
завершала бы круга, делаЯ его одновременно и совершенным, и Явным.
        Џ р и г н а н н о с т ь,  с о п е р н и ч е с т в о,  а н а л о г и Я
и с и м п а т и Я  говорЯт нам о том, как мир должен замыкатьсЯ на
самом себе, удваиватьсЯ, отражатьсЯ или сцеплЯтьсЯ с самим собой
длЯ того, чтобы вещи могли походить друг на друга. Ћни указывают
нам пути развитиЯ подобиЯ, но не место его существованиЯ, не
способ его регистрации и опознаниЯ. Ћднако не исключено, что нам
случалось проходить через все это чудесное нагромождение сходств,
даже не догадываЯсь о том, что оно издавна подготовлено мировым
порЯдком длЯ нашего величайшего блага. —тобы узнать, что волчий
корень лечит болезни наших глаз, а растертый с винным спиртом орех
облегчает головную боль, совершенно необходима предупреждающаЯ нас об этом
примета, без которой этот секрет никогда не был бы раскрыт. ђазве узнали
бы когда-нибудь, что между человеком и планетой имеетсЯ отношение родства
и вражды, если бы на его теле и среди складок его лица не было бы знака
того, что он соперник Њарса или родственник ‘атурна? Ќеобходимо, чтобы
скрытые сходства были бы зримы на поверхности вещей, нужна видимаЯ примета
длЯ незримых аналогий. Ќе ЯвлЯетсЯ ли любое сходство и самым Явным, и
самым скрытым одновременно? „ействительно, оно не составлено из
соединенных между собой -- и одинаковых, и различных -- частей: оно ЯвлЯетсЯ
цельным сходством, которое или замечают или нет. € если бы в нем -- или над
ним, или сбоку -- не было определЯющего элемента, превращающего его
сомнительное мерцание в Ясную уверенность, то сходство было бы лишено
критериЯ.
        Ќет сходства без приметы. Њир подобного -- это непременно мир
примет. "‚олЯ Ѓога не в том, -- говорит Џарацельс, -- чтобы сотворенное им
длЯ блага человека и данное ему пребывало сокрытым... € если даже он скрыл
определенные вещи, то он все равно ничего не оставил без внешних видимых
знаков с особыми отметинами -- точно так же, как человек, закопавший клад,
отмечает это место, чтобы его можно было найти" *1).  ‡нание подобий
основываетсЯ на определении этих примет и на их расшифровке. —тобы
распознать природу растений, ни к чему останавливатьсЯ на их коре, нужно
идти прЯмо к их признакам -- "к тени и образу Ѓога, который они носЯт в
себе, или к тому внутреннему достоинству, которое дано их небом как
естественное достоЯние, ...к тому достоинству, говорю Я, которое узнаетсЯ
скорее всего по примете" *2).  ‘истема примет переворачивает отношение
     < *1)  Paracelse.  Die 9 Bu^cher der Natura Rerum (Euvres, e^d&
Suhdorff^ IX, p. 393).
       *2)  Crollius.   Traite^ des signatures^ p. 4.>
видимого к невидимому. ‘ходство было невидимой формой того, что в недрах
мира делало вещи видимыми. Ќо длЯ того, чтобы в свою очередь эта форма
выЯвилась, необходима видимаЯ фигура, извлекающаЯ ее из ее глубокой
незримости. €менно поэтому лицо мира покрыто геральдическими гербами,
характерными чертами, знаками и тайными словами -- "иероглифами", как
говорил ’ернер  *1).   ’аким образом, пространство непосредственных
сходств становитсЯ как бы огромной открытой книгой, испещренной
рисунками, причем всЯ страница покрыта странными, перекрещивающимисЯ, а
иногда и повторЯющимисЯ фигурами, взывающими к истолкованию: "Ќе правда
ли, что все травы, деревьЯ и прочее, происходЯщее из недр земли, ЯвлЯютсЯ
книгами и магическими знаками?" *2). Ћгромное, спокойное зеркало, в
глубине которого вещи отражаютсЯ, отсылаЯ друг к другу свои образы, на
самом деле шелестит словами. Ќемые отражениЯ удвоены словами,
указывающими на них. € благодарЯ последней форме подобиЯ, охватывающей все
другие формы и замыкающей их в неповторимый круг, мир может сравнитьсЯ с
говорЯщим человеком; "как тайные движениЯ его пониманиЯ проЯвлЯютсЯ в
голосе, так и травы как будто говорЯт любознательному врачу своими
приметами, открываЯ ему... их внутренние качества, спрЯтанные под покровом
молчаниЯ природы" *3).
        Њежду волчьим корнем и глазами существует симпатиЯ. …сли бы на
растении не было приметы, отметины и как бы слова, сообщающего, что это
растение благотворно длЯ больных глаз, то это непредвидимое сродство
осталось бы скрытым. ’акой знак легко прочитываетсЯ в его семенах: это
маленькие темные шарики, помещенные в белые оболочки, представлЯющие
примерно то же самое, что и веки длЯ глаз *4).  ’о же самое и относительно
сродства между орехом и головой: толстаЯ зеленаЯ корка, охватывающаЯ кость
-- раковину -- плода, лечит "раны надкостницы черепа", однако внутренние
боли головы предотвращаютсЯ самим Ядром ореха, "в совершенстве
демонстрирующим мозг" *5.   ‡нак сродства и то, что делает его зримым, --
       < *1)  ’ернер   (1775--1851) -- английский художник и мыслитель. --
Џрим. ред.
        *2)  Crollius. Traite^ des signatures, p. 6.
        *3)  Id., ibid.
        *4)  Id., ibid., p.33.
        *5)  Id., ibid., p.33-34.>
это всего --навсего аналогиЯ; шифр симпатии заключен в пропорции.
        Ќо по какой примете распознаетсЯ сама эта пропорциЯ? Љаким образом
можно узнать, что линии руки или морщины лба вырисовывают на теле людей
то, что их склонности, неудачи или трудности образуют в великой ткани
жизни. ќто было бы невозможно, если бы симпатиЯ не соединЯла тело и небо,
передаваЯ движение планет людским судьбам, если бы краткость линии не была
простым отражением быстротечности жизни, пересечение двух складок --
встречи с препЯтствием, а движение морщины вверх -- встречи с препЯтствием,
а движение морщины вверх -- вознесениЯ человека к вершинам успеха? ирина
ЯвлЯетсЯ признаком богатства и важности; непрерывность знаменует удачу, а
разрыв -- неудачу  *1).  ‚еликаЯ аналогиЯ тела и судьбы обозначена всей
системой зеркал и притЯжений. €менно симпатии и соперничества уведомлЯют
об аналогиЯх.
        —то касаетсЯ соперничества, то его можно распознать по аналогии:
глаза -- это звезды поскольку, поскольку они испускают свет на лица, как
светила в темноте, и поскольку слепые -- это в мире словно ЯсновидЯщие в
 самую непроглЯдную ночь. …го можно распознать и по пригнанности: начинаЯ с
греков известно, что сильным и мужественным животным присущи широкие и
хорошо развитые окончаниЯ членов, как если бы их сила сообщалась самым
удаленным частЯм их тела. ’очно так же лицо и рука человека сходствуют с
душой, с которой они соединены. ђаспознавание самых очевидных подобий
осуществлЯетсЯ, следовательно, на основе открытиЯ того, что между вещам
существует пригнанность. € если теперь представить, что соответствие не
всегда определЯетсЯ действительной близостью места, в то времЯ как многие
существа соответствуют друг другу, будучи пространственно разобщены (как
это имеет место между болезнью и лекарством от нее,  между человеком и его
светилами, между растением и почвой, котораЯ длЯ него необходима), то
снова потребуетсЯ знак соответствиЯ. Ќо что же еще указывает на то, что
две вещи сплетены друг с другом, как не их взаимное притЯжение -- как между
цветком подсолнуха и солнцем или водой и ростком огурца *2, -- как не их
сродство и ка бы симпатиЯ между ними?
       < *1) J. Cardan.  Me^toposcjpie (e^d. 1658), p. III--VIII.
         *2)  Bacon.   Histoire naturelle, 1631, p. 221.>
        ’аким образом, круг замыкаетсЯ. Ћднако понЯтно, благодарЯ какой
системе удвоений. ‘ходства требуют приметы, так как никакое из них не
могло бы быть замеченным, если бы оно не имело доступного длЯ расшифровки
знака. Ќо каковы же эти знаки? Љаким образом среди всех ликов мира,
скольких перекрещивающихсЯ фигур распознаетсЯ особенность, на которой
следует остановитьсЯ, поскольку она указывает на некое тайное и
существенное сходство? ЉакаЯ форма образует знак в его специфическом
значении знака? ќто--сходство. ‡нак значим в той мере, в какой имеетсЯ
сходство между ним и тем, на что он указывает (то есть на какое-то
подобие). Ќо тем не менее знак не гомологичен с обозначаемым им, так как
его специфическое бытие в качестве приметы как бы сходит на нет в том
лице, знаком которого он ЯвлЯетсЯ. ‡нак есть  и н о е  сходство, лежащее
рЯдом подобие другого типа, служащее длЯ распознаваниЯ первого, но
выделЯемое в свою очередь с помощью третьего сходства. Љаждое сходство
получает примету, но эта примета есть не что иное, как общаЯ форма того же
сходства. ’аким образом, совокупность отметин накладывает на круг подобий
некий второй круг, который полностью, точка за точкой повторЯл бы первый,
если бы не было этого незначительного разрыва, из-за которого знак
симпатии заключаетсЯ в аналогии, знак аналогии -- в соперничестве, знак
соперничества -- в пригнанности, котораЯ в сою очередь требует длЯ своего
опознаниЯ отметины симпатии... Џримета и то, что она обозначает, по
природе своей в точности одинаковы, различны длЯ них лишь законы
распределениЯ, но само расчленение -- одно и то же.
        ЋбозначающаЯ и обозначаемаЯ формы ЯвлЯютсЯ сходными между собой,
но не совпадающими. €менно в этом, несомненно, выражаетсЯ тот факт, что в
знании XYI века сходство оказываетсЯ самым универсальным, самым очевидным,
но вместе с тем и самым скрытым, подлежащим выЯвлению элементом,
определЯющим форму познаниЯ (достигаемого лишь на путЯх подобиЯ) и
гарантирующим богатство его содержаниЯ (ибо стоит приподнЯть знаки и
посмотреть, на что они указывают, как обнаруживаетсЯ и начинает сиЯть
собственным светом само ‘хожество).
        Ѓудем называть герменевтикой совокупность знаний и приемов,
позволЯющих заставить знаки заговорить и раскрыть свой смысл; будем
называть семиологией совокупность знаний и приемов, позволЯющих
распознать, где народЯтсЯ знаки, определить то, что их полагает в качестве
знаков, прознать их свЯзи и законы их сцеплениЯ.  XYI же век совмещал
семиологию и герменевтику в фигуре подобиЯ. €скать смысл -- значит выЯвлЯть
то, что сходствует. €скать закон знаков -- значит открывать вещи,
ЯвлЯющиесЯ сходными. Ђ Язык, на котором они говорЯ, не рассказывает ни о
чем другом, кроме как о свЯзывающем их синтаксисе. Џрирода вещей, их
сосуществование, сцепление, свЯзывающее их  взаимное общение, не отличаютсЯ
от их сходства. ‘ходство же выЯвлЯетсЯ лишь в сети знаков, котораЯ
охватывает мир от краЯ до краЯ. "Џрирода" беретсЯ в том тонком слое,
который содержит семиологию изложенной на гермевтику; она таинственна и
сокрыта, она доступна познанию,  которое ей случаетсЯ сбивать с толку,
лишь в той мере6 в какой это наложение не обходитсЯ без легкого разрыва
между сходствами. ќпистемологическаЯ сетка немедленно утрачивает Ясность;
с первого же захода прозрачность мутнеет, возникает темное пространство,
которое придетсЯ постепенно освещать. ќто и есть "природа", то, что надо
старатьсЯ познать. ‚се было бы очевидным и Ясным, если бы герменевтика
сходства и семиологиЯ примет совпадали между собой без малейшего
колебаниЯ. Ќо поскольку между подобиЯми, образующими начертаниЯ, и
подобиЯми, образующими речь, имеетсЯ "зазор", то знание и его бесконечное
усилие получают здесь свое специфическое пространство: они будут бороздить
это расстоЯние, переходЯ в бесконечном зигзаге от подобного к тому, чему
оно подобно.

        3. Џђ…„…‹› Њ€ђЂ

         ’акова в своем самом общем наброске  э п и с и с т е м а  XVI
века. ќта конфигурациЯ знаниЯ несет с собой определенный рЯд следствий.
        Џрежде всего отметим избыточный и одновременно абсолютно убогий
характер этого знаниЯ. €збыточность обусловлена его беспредельностью.
‘ходство никогда не остаетсЯ устойчивым в самом себе; оно фиксировано лишь
постольку, поскольку оно отсылает к другому подобию,  которое в свою
очередь вызывает к новым, так что каждое сходство значимо лишь благодарЯ
аккумулЯции всех других, и весь мир нужно обследовать длЯ того, чтобы
самаЯ поверхностнаЯ из аналогий была оправдана и выЯвлена наконец как
достовернаЯ . ’аким образом, это -- значение, которое может и должно
возникнуть из бесконечного нагромождениЯ утверждений, влекущихсЯ друг за
другом. Џоэтому такое знание, начинаЯ с самых основ, будет зыбким. Џростое
сложение -- единственно возможнаЯ форма свЯзи элементов знаниЯ. Ћтсюда эти
бесконечные реестры, отсюда их однообразие.
        ЏомещаЯ в качестве свЯзующего звена между знаком и тем, на что он
указывает, сходство (ЯвлЯющеесЯ одновременно посредничающей и единственной
в своем роде силой, поскольку она обитает равным образом как в отметине,
так и в отмечаемом содержании ), знание XVI века облекло себЯ на то,
чтобы познавать неизменно одно и тоже, но приходить к этому познанию лишь
в итоге так никогда и не завершаемого бесконечного движениЯ.
        €менно здесь вступает в дело пресловутаЯ категориЯ микрокосма.
Џожалуй, именно благодарЯ известной традиции неоплатонизма это старое
понЯтие сохранЯло свою жизнеспособность в течение средневековьЯ и раннего
‚озрождениЯ. Ќо в XYI веке оно, в конечном счете, стало играть
основополагающую роль в знании. Ќеважно, ЯвлЯетсЯ ли оно, по старинному
выражению, взглЯдом на мир или Weltanscyauung (мировоззрением). ”актически
в эпистемологической конфигурации этой эпохи оно выполнЯет одну или,
скорее две совершенно определенные функции. ‚ качестве  к а т е г о р и и
м ы ш л е н и Я  оно применЯет ко всем сферам природы игру повторЯемых
сходств; гарантирует исследованию, что каждаЯ вещь найдет при более
широком охвате свое зеркало и свое макрокосмическое подтверждение; с
другой стороны, оно утверждает, что видимый порЯдок самых высоких сфер
отразитсЯ в более мрачных глубинах земли. Ћднако рассматриваемое как  в с
е о б щ а Я  к о н ф и г у р а ц и Я  природы, оно устанавливает
действительные и, так сказать, ощутимые пределы на пути неустанного
движениЯ сменЯющих друг друга подобий. ќто понЯтие указывает на то, что
существует большой мир и что его периметром намечен предел всех
сотворенных вещей; что по другую сторону находитсЯ особое существо,
воспроизводЯщее в своих ограниченных масштабах беспредельный порЯдок
неба, светил, гор, рек и гроз; и что именно в реальных пределах этой
конструктивной аналогии развертываетсЯ действие сходств. Љак раз поэтому
расстоЯние от микрокосма до макрокосма, сколь  оно ни велико, не
бесконечно, сколь ни многочисленны населЯющие мир существа, они в конечной
инстанции доступны пересчету; следовательно, подобиЯ, всегда опирающиесЯ
друг на друга благодарЯ необходимому длЯ них действию знаков, больше не
подвергаютсЯ опасности исчезновениЯ на неопределенное времЯ. Ћни
опираютсЯ друг на друга и взаимно усиливаютсЯ в абсолютно замкнутой сфере.
Џрирода как система знаков и сходств замыкаетсЯ на себе согласно удвоенной
фигуре космоса.
        €так, нужно остерегатьсЯ инверсии отношений. Ѓез всЯкого
сомнениЯ, идеЯ микрокосма была, как говоритсЯ, "важной" длЯ XVI века.
‘реди всех формулировок, которые могли бы одной из самых употребительных.
Ћднако, здесь речь не идет об изучении мнений, которое можно было бы
осуществить лишь на основе статистического анализа письменных источников.
‘ другой стороны, если знание XVI века анализируетсЯ на его
археологическом уровне, то есть на уровне условий, сделавших возможным это
знание, то отношениЯ макрокосма и микрокосма выступают лишь как простой
поверхностный эффект. €сследование всех существующих аналогий было
предпринЯто не потому, что люди верили в подобные отношениЯ. „ело в том,
что в самой сердцевине знаниЯ имелась необходимость совместить бесконечное
богатство сходства, введенного в качестве посредника между знаками и их
смыслом, и то однообразие, которым обусловливалось одинаковое расчленение
сходства по отношению и к обозначающему, и к обозначаемому. ‚ рамках такой
эпистемы, где знаки и подобиЯ взаимно переплетаютсЯ по схеме бесконечного
витка, было совершено необходимо, чтобы в отношении микрокосма к
макрокосму мыслились гарантиЯ этого знаниЯ и предел его распространениЯ.
        ‚ силу той же необходимости это знание должно было одновременно и
равным образом принимать и магию, и эрудицию. Ќам представлЯетсЯ, что
познаниЯ XYI века слагались из неустойчивой смеси рационального знаниЯ, из
понЯтий порожденных обрЯдами магии, и из всего культурного наследиЯ,
воздействие которого было приумножено вновь открытыми античными текстами.
Ќаука этой эпохи, выстроеннаЯ таким образом, не отличаетсЯ структурной
прочностью; она ЯвлЯетсЯ как бы всего-навсего лишь свободным
пространством, в котором сталкиваютсЯ приверженность к авторитетам
древности, пристрастие к чудесному и уже обостренное внимание к той высшей
разумности, в которой мы узнаем себЯ. € эта трехчленнаЯ эпоха как бы
отражаетсЯ в зеркале каждого произведениЯ и каждого отдельного ума... Ќа
самом деле знание XVI века не грешит недостатком структурированности.
Ќапротив, мы видели, насколько до педантичности строги определЯющие
пространство этого знаниЯ конфигурации.  €менно эта строгость
обусловливает отношение этого знаниЯ к магии и эрудиции, взЯтых не в
качестве принЯтого извне содержаниЯ, но в качестве его необходимых форм.
Њир покрыт знаками, нуждающимисЯ в расшифровке, и эти обнаружившиесЯ
сходства и сродства знаки ЯвлЯютсЯ ничем иным, как формами подобиЯ. €так,
знать--значит истолковывать, идти от видимой приметы к тому, что
высказывает себЯ в ней и что без нее осталось бы невысказанным словом,
спЯщим в вещах. "Њы, люди,открываем благодарЯ знакам и внешним
соответствиЯм все скрытое в горах и именно так находим все свойства трав и
все, что содержат камни. Ќет ничего ни в глубине морей, ни в высЯх
небосвода, что человек не мог бы открыть. Ќет таких гор, которые были бы
столь обширны,чтобы скрыть от человеческого взора то, что скрываетсЯ в
них; все это открываетсЯ ему благодарЯ соответствующим знакам"(1).
Џрорицание не ЯвлЯетсЯ одним из видов познаниЯ;оно сливаетсЯ с ним. Ќо эти
подвергающиесЯ истолкованию знаки обозначают скрытое лишь в той мере, в
какой они его напоминают; воздействие на приметы будет сопровождатьсЯ
операциЯми над тем, на что они тайно указывают. €менно поэтому растениЯ,
представлЯющие голову, или глаза, или сердце, или печень, будут эффективны
как лекарственное средство по отношению к данному органу; поэтому сами
звери будут реагировать на те знаки, которые их обозначают. "‘кажи же
мне,-- вопрошает Џарацельс, -- почему змеЯ из ѓельвеции, Ђльгории, веции
понимает греческие слова Ћси, ЋсиЯ, Ћси... ‚ каких академиЯх они научились
им так, что, едва услышав слово, они тут же отворачиваютсЯ,чтобы не
услышать его слова.<(1)  Paracelse. Archidoxs magica, 1909, p. 21-23.>
…два услыхав это слово, они, невзираЯ на свою природу и свой дух, остаютсЯ
неподвижными и никого не отравлЯют своим Ядовитым укусом". € пусть не
говорЯт, что это обусловленно лишь шумом произнесенных слов:"…сли в
благоприЯтное времЯ ты напишешь эти слова на велене, на пергаменте, на
бумаге и протЯнешь их земле, она останетсЯ не менее неподвижной, чем если
бы ты их громко произнес". ‡амысел "Ќатуральных магий", занимающий видное
место с конца XVI века и выдвигавшийсЯ вплоть до середины XVII века, не
ЯвлЯетсЯ остаточным Явлением в европейском сознании; он был возрожден, как
недвусмысленно говорит Љампанелла(1), и по веским длЯ той эпохи причинам,
ибо фундаментальнаЯ конфигурациЯ знаниЯ сталкивала приметы подобиЯ.
ЊагическаЯ форма была неотделима от способа познаниЯ.
        ќто же самое обстоЯтельство сказываетсЯ на эрудиции: ведь в
сокровище, завещанном нам древностью, Язык имеет ценность как знак
вещей. Њежду видимыми знаками, которыми бог разметил поверхность ‡емли,
чтобы мы могли познать ее внутренние тайны, и разборчивыми словами,
которые Џисание или мудрецы древности, просвещенные божественным светом,
начертали в этих спасенных традицией книгах, нет различиЯ. ‘оотношение с
текстами и соотношение с вещами -- одной природы: и здесь, и там люди
находЯт знаки. Ћднако бог, дабы развить нашу мудрость,  усеЯл природу лишь
теми фигурами, которые нуждаютсЯ в истолковании (и именно в этом смысле
познание должно быть  п р о р и ц а н и е м -- divinatio), в то времЯ как
древние уже дали истолкованиЯ, которые нам остаетсЯ только воспринЯть. Њы
могли бы удовольствоватьсЯ этим восприЯтием,  если бы не было необходимо
выучить их Язык, научитьсЯ читать их тексты, понимать то, что они сказали.
Ќаследие древности, подобно самой природе, -- это обширное пространство,
взывающее к истолкованию; как здесь, так и там нужно обнаружить знаки и
мало-помалу заставить их говорить. „ругими словами, Divinatio и Eruditio --
это одна и та же герменевтика. Ћднако разворачиваетсЯ она на двух различных
уровнЯх, хотЯ и согласно сходным фигурам:  в первом случае она движетсЯ от
немой отметины к самой вещи (и заставлЯет говорить природу); во втором
случае она движетсЯ от неподвижного начертаниЯ к Ясному слову (возвращает
жизнь бездействующим Языкам). Ќо как естественные знаки глубинным
отношением сходства свЯзаны с тем, на что они указывают, так и речь
древних соответствует тому, что она указывают, так и речь древних
соответствует тому, что она выражает; если же она имеет длЯ нас значение
важнейшего знака, то это потому, что самой своей сутью и благодарЯ свету,
постоЯнно пронизывающему ее с самого ее поЯвлениЯ, эта речь приноровлена к
самым вещам, будучи их зеркалом и соперником; она соотноситсЯ с вечной
истиной так, как знаки -- с тайнами природы (она ЯвлЯетсЯ отметиной этого
слова, подлежащего дешифровке), с вещами, которые раскрываютсЯ в ней, она
находитсЯ в исконном родстве. Ѓесполезно, таким образом, требовать у нее
мотивации ее определЯющей роли; речь -- это сокровищница знаков, свЯзанных
подобием с тем, что они могут обозначать. …динственное различие состоит
в том, что здесь имеетсЯ в виду сокровищница знаков второй степени,
отсылающих к знакам самой природы, которые-то и содержат смутные указаниЯ
на чистое золото самих вещей. €стинность всех этих отметин, как тех, что
пронизывают природу, так и тех, что выстраиваютсЯ в рЯд на пергаментах и
в библиотеках, везде одна и та же, столь же изначальнаЯ, как и
утверждение бытиЯ бога.
         Њежду метками и словами нет такого различиЯ, как между
наблюдением и принЯтым авторитетом или между истинным и традиционным.
Џовсюду развертываетсЯ одно и то же взаимодействие знака и подобного, и
поэтому природа и слово могут перекрещиватьсЯ до бесконечности, как бы
образуЯ длЯ умеющего читать великий и единый текст.


        4. Џ€‘њЊ…ЌЌЋ‘’њ ‚…™…‰

        ‚ XVI веке реальный Язык  -- это не единообразнаЯ и однороднаЯ
совокупность независимых знаков, в которой вещи отражаютсЯ словно в
зеркале, раскрываЯ одна за другой свою специфическую истину. ќто, скорее,
непрозрачнаЯ, таинственнаЯ, замкнутаЯ в себе вещь, фрагментарнаЯ и
полностью загадочнаЯ масса, соприкасающаЯсЯ то здесь, то там с фигурами
мира и переплетающаЯсЯ с ними, вследствие чего все вместе они образуют
сеть меток, в которой каждаЯ может играть и на самом деле играет по
отношению ко всем остальным роль содержаниЯ или знака, тайны или указаниЯ.
‚зЯтый в своем грубом историческом бытии, Язык XVI  века не представлЯет
собой произвольную систему; он размещаетсЯ внутри мира и одновременно
образует его часть, так как вещи сами по себе скрывают и обнаруживают свою
загадочность как Язык и так как слова выступают перед человеком как
подлежащие расшифровке вещи. ‚еликаЯ метафора книги, которую открывают,
разбирают по складам и читают, чтобы познать природу, ЯвлЯетсЯ лишь
видимой изнанкой другого, гораздо более глубокого переноса, вынуждающего
Язык существовать в рамках мирозданиЯ, среди растений, трав, камней и
животных.
        џзык составлЯет часть великого распределениЯ подобий и примет.
Џоэтому он сам должен изучатьсЯ как вещь, принадлежащаЯ природе. Љак и
растениЯм, животным или звездам, его элементам присущи свои законы
сродства и соответствиЯ, свои обЯзательные аналоги. ђамус разделил свою
грамматику на две части. ЏерваЯ часть посвЯщалась этимологии, ч