то означало
поиски не изначального смысла слов, но как раз внутренних "свойств" букв,
слогов и, наконец, целых слов. ‚о второй части рассматривалсЯ синтаксис,
задачей которого было обучать "словесным построениЯм, исходЯ из свойств
слов", причем синтаксис состоЯл "почти единственно лишь в установлении
соответствиЯ и взаимной свЯзи свойств, например существительного с
существительным или с глаголом, наречиЯ со всеми словами, к которым оно
присоединЯетсЯ, союза с порЯдком соединЯемых им вещей" *1).   ‚овсе не
            <*1)  P. Ramus.  Grammaire, Paris, 1572, p.3  et p.125-126>
наличие смысла делает Язык тем, что он есть; содержание его представлений,
которое будет иметь такое важное значение длЯ грамматистов  XYII и XYIII
веков, став путеводной нитью их исследований, здесь, в Языке XYIIIвека, не
играет никакой роли. ‘лова составлЯютсЯ из слогов, слоги -- из букв, так
как в них сосредоточены такие качества, которые их сближают и разделЯют
точно также, как и в мире расходЯтсЯ и сходЯтсЯ признаки вещей.  ‚ XVI
веке изучение грамматики основываетсЯ на той же самой эпистемологической
диспозиции, что и естествознание или эзотерические дисциплины. ђазличиЯ
состоЯт лишь в том, что имеетсЯ одна природа и несколько Языков; в
эзотеризме же свойства слов, слогов и букв раскрываютсЯ на основе иной
речи, остающейсЯ скрытой, в то времЯ как в грамматике обычные слова и
фразы сами выражают свои собственные свойства.  џзык располагаетсЯ на
полдороге между зримыми формами природы и тайными соответствиЯми
эзотерических рассуждений. џзык -- это раздробленнаЯ, внутренне расколотаЯ
и видоизмененнаЯ природа, утратившаЯ свою изначальную прозрачность; это --
тайна, несущаЯ в себе, но на поверхности, доступные расшифровке знаки
того, что она обозначает. џзык одновременно ЯвлЯетсЯ скрытым откровением и
откровением, которое мало-помалу возвращает себе все возрастающую Ясность.
‚ своей изначальной форме, когда Язык был дан людЯм самим богом, он был
вполне определенным и прозрачным знаком вещий, так как походил на
них. €мена были свЯзаны с теми вещами, которые они обозначали, как сила
вписана в тело льва, властность -- во взглЯд орла, как влиЯние планет
отмечено на лбу людей. ќто осуществлЯлось посредством формы подобиЯ. ‚
наказание людЯм эта прозрачность Языка была унижена в ‚авилоне.  џзыки
распались и стали несовместимыми друг с другом именно в той мере, в
какой прежде всего утратилось это сходство Языка с вещами, которое было
первопричиной возникновениЯ Языка. Ќа всех известных нам Языках мы
говорим  теперь, отталкиваЯсь от этого утраченного подобиЯ, и в том
пространстве, которое оно оставило за собой. …сть лишь один Язык, который
хранит памЯть об этом подобии, так как он образовалсЯ непосредственно из
того первоначального, ныне забытого, запаса слов; так как бог не хотел,
чтобы кара, постигшаЯ ‚авилон, стерлась в памЯти людей; так как этот Язык
позволил рассказать о древнем союзе бога с его народом; так как, наконец,
именно на этом Языке бог обратилсЯ к тем, кто слушал его. ’аким образом,
древнееврейский Язык содержит, подобно обломкам, признаки изначального
наименованиЯ. € эти слова, которые Ђдам произнес, закрепив их за
животными, остались теперь, во всЯком случае частично, содержа в своей
плоти, подобно фрагменту безгласного знаниЯ, недвижимые свойства существ:
"’ак, аист, столь хвалимый за милосердие по отношению к своим родителЯм,
по-древнееврейски зоветсЯ Chasida, то есть добродушный, милосердный,
жалостливый... ‹ошадь, названнаЯ Suz, удостоилась глагола Hasas, если
только сам глагол не происходит он ее названиЯ, и означает он
"возвышатьсЯ", ибо среди всех четвероногих животных это -- самое гордое и
смелое, как об этом пишет €ов в главе 39-й"  *1).   Ќо это всего лишь не
       <*1)  Claude Duret.  Tresor de l^histoire des languts, Cologne,
1613, p. 40.>
более, чем разрозненные памЯтники: прочие же Языки утратили эти коренные
подобиЯ, которые только древнееврейский Язык сохранил, чтобы показать, что
прежде он был общим Языком и бога, и Ђдама, и животных на первозданной
земле.
            Ќо если Язык непосредственно больше не сходствует с
обозначаемыми им вещами, это не значит, что он отделен от мира; он
продолжает, хотЯ и в другой форме, быть местом откровений, составлЯЯ часть
пространства, в котором обнаруживаетсЯ и высказываетсЯ истина. Љонечно, он
больше не есть сама природа в ее изначальной очевидности, но он есть также
неведомое средство,чьи возможности известны только немногим счастливцам.
‘корее всего, он есть образ мира, искупающего свои грехи и начинающего
прислушиватьсЯ к слову истины. €менно поэтому богу было угодно, чтобы
латынь, Язык его церкви, распространилась по всему земному шару. €менно
поэтому все Языки мира, ставшие известными благодарЯ этому завоеванию,
образуют в целом образ истины. Џространство, в котором они развертываютсЯ,
а также их переплетение высвобождают знак спасенного мира точно так же,
как совокупность первых слов сходства с вещами, данными богом в услужение
Ђдаму. Љлод „юре подчеркивает, что евреи, христиане, самаритЯне, халдеи,
сирийцы, египтЯне, пунийцы, карфагенЯне, арабы, сарацины, турки, мавры,
персы, татары пишут справа налево, следуЯ таким образом "ходу и
ежедневному движению первого неба, которое, согласно мнению
великого ЂристотелЯ, ЯвлЯетсЯ весьма совершенным, приближаЯсь к единству";
греки, грузины, марониты, Якобиты, копты, цервиане, познанцы и, конечно,
латинЯне и все европейцы пишут слева направо, следуЯ "ходу и движению
второго неба, совокупности семи планет"; индусы, кафанцы, китайцы, Японцы
пишут сверху вниз, что соответствует "установлению природы, согласно
которому у людей голова вверху, а ноги внизу"; мексиканцы же "в отличие от
вышеназванных" пишут то снизу вверх, то "спиральными линиЯми,
прочерчиваемыми солнцем в ходе его годового движениЯ по ‡одиаку". ’аким
образом,"посредством этих пЯти различных видов письма тайны и мистерии
мирового порЯдка и формы креста, всЯ окружность неба и земли благополучно
обозначены и выражены" *1).   џзыки находитсЯ с миром в большей степени в
отношении аналогии, чем обозначениЯ; или, скорее, их значение знака и их
функциЯ удвоениЯ накладываютсЯ друг на друга; Языки раскрывают небо и
землю, образом которых они ЯвлЯютсЯ; они воспроизводЯт в своей наиболее
материальной архитектуре крест, пришествие которого они возвещают, -- то
самое пришествие, которое в свою очередь устанавливаетсЯ Џисанием и
‘ловом. ‚ Языке имеетсЯ символическаЯ функциЯ, но после гибели ‚авилона ее
-- за редкими исключениЯми  *2) -- нужно искать не в словах, как таковых,
но в самом существовании Языка, в его всеобщем отношении к всеобщности
мира, в перекрещивании его пространства с местами и фигурами космоса.
        Ћтсюда форма энциклопедического проекта, поЯвившегосЯ в конце XVI
или в первые годы XVII века; не отражать уже известное в нейтральной
стихии Языка (применение алфавита как произвольного, но эффективного
энциклопедического порЯдка начнетсЯ только во второй половине XVII века
*3), а воссоздавать посредством сцеплениЯ слов и их размещениЯ в
воссоздавать посредством сцеплениЯ слов и их размещениЯ в
       <*1)  Claude Duret. Loc. cit.
        *2)  ѓеснер в "Mithridates", очевидно, цитирует ономатопеи, но в
качестве исключениЯ; см.:  Gesner& Mithridatеs,  2e^d.  Tiguri, 1610, р.
3-4.
        *3)  €сключаЯ Языки, так как алфавит ЯвлЯетсЯ материалом Языка.
‘р.:  Gesner.  Mithridates. ch. II.  Џервой энциклопедией алфавитного
ЯвлЯетсЯ "Grand Dictionnaire historigue " Њорери  (1674).>
пространстве сам порЯдок мира. €менно этот проект обнаруживаетсЯ у
ѓрегуара в его "Syntaxeon artis mira.ilis" (1610), у ЂльстедиЯ в его
"Encyclopaedia" (1630) или еще у того самого Љристофа де ‘авиньи ("Tableau
de tous les arts libe^raux"), которому удалось придать знаниЯм
пространственность, согласно космической, неподвижной и совершенной форме
круга и подлунной, преходЯщей, многоразличной, расщепленной форме дерева.
ќтот же проект снова обнаруживаетсЯ также у ‹и Љруа дю Њэна, вообразившего
пространство, соединЯющее свойства и ќнциклопедии, и Ѓиблиотеки, где
письменные тексты могли бы разместитьсЯ согласно фигурам соседства,
родства, аналогии и подчинениЯ, предписанным самим миром *1). Љак бы то ни
было, такое переплетение Языка и вещей в общем длЯ них пространство
предполагает полное превосходство письменности.
        ќто превосходство знаменательно длЯ всего ‚озрождениЯ; оно было,
без сомнениЯ, одним из великих событий в западной культуре.
Љнигопечатание, проникновение в …вропу восточных рукописей, зарождение
литературы, котораЯ больше не ориентировалась ни на устное слово, ни на
зрительное представление и не подчинЯлась им, господство толкованиЯ
религиозных текстов над традицией и авторитетом церкви -- все это, даже при
невозможности выЯвить роль причинно-следственных свЯзей, свидетельствует
об основополагающе6м значении Џисьменности на ‡ападе. Ћтныне первоприрода
Языка -- письменность. ‡вуки голоса создают лишь его промежуточный и
ненадежный перевод. Ѓог вложил в мир именно писаные слова; Ђдам, когда он
впервые наделЯл животных именами, лишь читал эти немые, зримые знаки; ‡акон
был доверен ‘крижалЯм, а не памЯти людской; ‘лово истины нужно было
находить в книге. € ‚ижнер, и „юре  *2)  почти в одинаковых выражениЯх
говорили, что, несомненно, в природе, может быть даже в человеческом
      < *1) La Groix du Maine. Les cents Buffets pour dresser une
biblioteque parfaite, 1583.
        *1) B laise de Vigenere. Traite des chiffres, Paris, 1587, p. 1et
2. Claude Duret. Tresor de l`histoire des langues,  p. 19et 20.>
знании, писаное всегда предшествовало устному. €бо вполне возможно, что
еще до Ѓиблии и до всемирного потопа существовала составленнаЯ из знаков
природы письменность, так что эти знаки могли непосредственно
воздействовать на вещи, привлекать их или отталкивать, представлЯть их
свойства, достоинства и тайны. ќто -- изначальнаЯ письменность природы,
разрозненные воспоминаниЯ о которой, возможно, сохранились в некоторых
видах эзотерического знаниЯ, и в первую очередь в кабалистике,
стремившихсЯ обрести вновь прежние, давно уже спЯщие силы. ќзотеризм XVI
века -- это прежде всего феномен письменности, а не устного слова. ‚ любом
случае устное слово лишено своих возможностей воздействиЯ. ‚иженер и „юре
называют его женской компонентой Языка, его пассивным интеллектом;
активным интеллектом, "мужским началом" Языка ЯвлЯетсЯ именно
Џисьменность. Ћна одна содержит в себе истину.
        ќто превосходство письменного Языка объЯснЯет присутствие других
родственных и неотделимых друг от друга, несмотрЯ на их кажущуюсЯ
противоположность, в знании XVI столетиЯ. Џрежде всего речь идет об
отсутствии различениЯ между видимым и читаемым, между наблюдаемым и
сообщаемым, следовательно, об образовании единой и однородной плоскости, в
которой взглЯд и Язык перекрещиваютсЯ между сбой до бесконечности; речь
идет так же и о противоположном процессе: о непосредственном разложении
ткани любого Языка, при котором без конца вводЯтсЯ дополнительные
определениЯ в комментарии.
        Ћднажды Ѓюффон удивилсЯ тому, что у такого натуралиста, как
Ђльдрованди, можно найти невообразимую смесь точных описаний,
заимствованных цитат, небылиц, касающихсЯ в равной степени анатомии,
геральдики, зон обитаниЯ, мифологических характеристик какого-нибудь
животного и применений, которые можно им найти в медицине или магии.
„ействительно, обратившись к "Historia serpentum et draconum", можно
увидеть, что глава "Ћ ‡мее вообще" строитсЯ согласно таким разделам:
ќкивок (то есть различные значениЯ слова з м е Я), синонимы и этимологии,
различиЯ, форма и описание, анатомиЯ, природа и нравы, темперамент,
совокупление и рождение потомства, голос, движениЯ, места обитаниЯ,
питание, физиономиЯ, антипатиЯ, симпатиЯ, способы ловли, смерть и
ранениЯ,причиненные змеей, способы и признаки отравлениЯ, лекарства,
эпитеты, названиЯ, чудеса и предсказаниЯ, чудища, мифологиЯ, боги, которым
посвЯщена змеЯ, апологии и мистерии, иероглифы, эмблемы и символы,
поговорки, монеты, чудесные истории, загадки, девизы, геральдические знаки,
исторические факты, сны, изображениЯ и статуи, использование в питании,
использование в медицине, разнообразные применениЯ. Ѓюффон замечает:
"Џусть определЯт после этого, какую же долю естественной истории можно
найти во всей этой писанине. ‚се это легенда, а не описание".
„ействительно, длЯ Ђльдрованди и его современников все это именно легенда,
то есть вещи, предназначенные длЯ чтениЯ. Ќо дело не в том, что авторитету
людей отдано предпочтение перед непогрешимостью непредубежденного
взглЯда, а дело в том, что природа сама по себе есть непрерываемое
сплетение слов и признаков, рассказов и характеров, рассуждений и форм.
Џри составлении  и с т о р и и  животного бесполезно, да и невозможно
сделать выбор между профессией натуралиста и компилЯтора; нужно просто
собрать в одну и туже форму знаниЯ все то, что было у в и д е н о  и
у с л ы ш а н о, все  р а с с к а з а н н о е  природой или людьми
, Языком мира, традиций или поэтов. Џознать животное, растение или
какое-нибудь Явление на земле -- значит собрать всю совокупность знаков,
которые могут содержатьсЯ в них или быть отнесены к ним; значит найти
также все те сочетаниЯ форм, где эти знаки принимают геральдическое
значение. Ђльдрованди был не худшим и не лучшим наблюдателем, чем Ѓюффон;
он не были ни более доверчивым, чем он, ни менее убежденным в значении
наблюдениЯ или рационального начала в вещах. Џросто его взглЯд на вещи
организовывалсЯ другой системой, другим расположением  э п и с т е м ы.
Ђльдованди сосредоточенно созерцал природу, котораЯ была снизу доверху
исписана.
        ’аким образом, знание состоит в отнесении Языка к Языку, в
воссоздании великого однородного пространства слов и вещей, в умении
заставить заговорить все, то есть над всеми знаками вызвать поЯвление
второго слоЯ -- комментирующей речи. Ћсобенность знаниЯ состоит не в том,
чтобы видеть или доказывать, а в том, чтобы истолковывать. Љогда дело идет
о толкованиЯх ‘вЯщенного ЏисаниЯ, древних авторов, сообщений
путешественников, легенд и сказаний, от каждого из этих видов речи
требуетсЯ не выЯснение его права на высказывание истины, а только
возможность говорить о ней. џзык в себе самом содержит свой внутренний
принцип развитиЯ. " ѓораздо больше труда уходит на перетолкование
толкований, чем на толкование самих вещей и больше книг пишетсЯ о книгах,
чем о каких-либо иных предметах: мы только и делаем, что составлЯем глоссы
друг на друга" *1). ќто вовсе не констатациЯ краха культуры, погребенной
под своими собственными памЯтниками, но определение неизбежного отношениЯ
Языка XVI века к самому себе. ‘ одной стороны, такое отношение открывает
перед Языком возможность бесконечного кипениЯ, непрекращающегосЯ развитиЯ,
самоусовершенствованиЯ и наслоениЯ последовательно возникающих форм. Њожет
быть, впервые в западной культуре обнаруживаетсЯ эта абсолютнаЯ открытость
Языка, который уже не может больше остановитьсЯ, потому что, никогда не
замыкаЯсь в каком-то одном определенном слове, он будет выражать свою
истину лишь в рамках речи, обращенной в будущее, целиков предназначенной
длЯ выражениЯ того, что будет сказано; однако сама эта речь неспособна
остановитьсЯ на себе, и то, что она выражает, она содержит в себе как
обещание, завещанное к тому же другой речи... ‡адача комментариЯ, по
существу, никогда не может быть выполнена до конца. € все-таки комментарий
целиков обращен к загадочной, неЯсно выраженной части, скрывающейсЯ в
комментируемой речи: под существующей речью от открывает другую речь, более
глубокую и как бы более "изначальную"; именно ее-то комментарий и должен
восстановить. Љомментарий возникает лишь как стремление выЯвить за
читаемым и истолковываемым Языком глубочайшее значение исходного ’екста.
€ именно этот текст, обосновываЯ сам комментарий, обещает ему в награду в
конечном итоге свое открытие; вследствие этого необходимое разрастание
экзегетики наделено мерой, идеальным образом ограничено и тем не менее
неизменно одухотворено этим безмолвным царством. џзык XVI века, --
понимаемый не как эпизод в истории Языка, а как глобальный опыт культуры,
-- без сомнениЯ, оказалсЯ вовлеченным в эту игру, в этот промежуток между
первичным ’екстом и бесконечностью €столкованиЯ. ѓоворЯт на основе письма,
составлЯющего одно целое с миром; говорЯт по бесконечности о письме, и
каждый из его знаков становитсЯ в свою очередь письмом длЯ новых речей;
однако каждаЯ речь обращаетсЯ к этому первичному письму, возвращение
которого она обещает и в то же времЯ откладывает.
        Ћчевидно, что опыт Языка принадлежит к тому же самому
археологическому срезу, что и познание вещей природы. Џознавать вещи
означало раскрывать систему сходств, сближающих и свЯзывающих их между
собой; но обнаружить подобиЯ можно было только в той мере, в какой
совокупность знаков образовывала на их поверхности однозначный текст.
‘ами эти знаки были лишь игрой сходств, они отсылали к бесконечной задаче
познать подобное, котораЯ по необходимости не может быть завершена. ’очно
так же Язык, за исключением одной инверсии, задаетсЯ целью воссоздать речь
в ее абсолютно изначальном виде, но он может ее выражать лишь в
приближении, пытаЯсь сказать по ее поводу нечто ей подобное, до
бесконечности порождаЯ при этом близкие и сходные версии истолкованиЯ.
Љомментарий бесконечно похож на то, что он комментирует и что он никогда
не может выразить; так, знание природы всегда находит новые знаки в
сходстве, потому что сходство не постигаетсЯ посредством самого себЯ, а
знаки не могут быть ничем иным, как подобиЯми. € как эта бесконечнаЯ игра
природы находит свою свЯзь, свою форму и свой предел в отношении
микрокосма к макрокосму, так и бесконечность задачи комментариЯ
гарантируетсЯ обещанием дать действительно написанный текст, которой со
временем будет выЯвлен интерпретацией во всей своей полноте.

        5. Ѓ›’€… џ‡›ЉЂ

        ЌачинаЯ со стоицизма система знаков в рамках западного мира была
троичной, так как в ней различались означающее, означаемое и "случай"
("‘опjoncture"; < далее Ћ„ЌЋ ‘‹Ћ‚Ћ написанное шрифтом>, которого нет
в компьютере ).  Ћднако начинаЯ с XVII века диспозициЯ знаков становитсЯ
бинарной, поскольку она определЯетсЯ, в том числе и учеными Џор--ђоЯлЯ,
свЯзью означающего и означаемого. ‚ эпоху ‚озрождениЯ организациЯ знаков
инаЯ и более сложнаЯ; она ЯвлЯетсЯ троичной, поскольку она прибегает к
формальной сфере меток, к содержанию, на которое они указывают, и к
подобиЯм, свЯзывающим метки с обозначенными вещами; но так как сходство
есть столь же форма знаков, сколь и их содержание, три различных элемента
этого распределениЯ превращаютсЯ в одну фигуру.
        ќта же диспозициЯ вместе с игрой элементов, которую она
допускает, обнаруживаетсЯ, но в обращенной форме, в практике Языка.
„ействительно, Язык существует сначала в своем свободном, исходном бытии,
в своей простой, материальной форме, как письмо, как клеймо на вещах, как
примета мира и как составнаЯ часть его самых неизгладимых фигур. ‚
каком-то смысле этот слой Языка ЯвлЯетсЯ единственным и абсолютным. Ќо он
немедленно порождает две другие формы речи, которые его обрамлЯют: выше
этого слоЯ располагаетсЯ комментарий, оперирующий прежними знаками, но в
новом употреблении, а ниже -- текст, примат которого, скрытый под видимыми
длЯ всех знаками, предполагаетсЯ комментарием. Ћтсюда наличие трех уровней
Языка начинаЯ с неповторимого бытиЯ письма. Љ концу ‚озрождениЯ исчезает
эта сложнаЯ игра уровней. € происходит это двоЯким образом: потому что
фигуры, непрерывно колеблющиесЯ между одним и тремЯ терминами, происходЯт
к бинарной форме, делающей их устойчивыми; и потому что Язык, вместо того
чтобы существовать в качестве материального письма вещей, обретает свое
пространство лишь в общем строе репрезентативных знаков.
        ќта новаЯ диспозициЯ влечет за собой поЯвление новой, дотоле
неизвестной проблемы: действительно, прежде вопрос стоЯл так: как узнать,
что знак и вправду указывает на то, что он означает? ЌачинаЯ с XVII века
вопрос формулируетсЯ так: как знак может быть свЯзан с тем, что он
означает? Ќа этот вопрос классическаЯ эпоха отвечает анализом
представлениЯ, а современнаЯ мысль -- анализом смысла и значениЯ. Ќо тем
самым Язык оказываетсЯ не чем иным, как особым случаем представлениЯ (длЯ
людей классической эпохи) или значениЯ (длЯ нас). ѓлубокаЯ
сопричастность Языка и мира оказываетсЯ разрушенной. Џримат письма
ставитсЯ под сомнение. ’аким образом, исчезает этот однородный
слой, в котором увиденное и прочитанное, видимое и высказываемое
бесконечно перекрещивались между собой. ‚ещи и слова отныне
разделены. ѓлазу предназначено видеть, и только видеть, уху --
только слышать. ‡адачей речи становитсЯ высказывание того, что
есть, но она уже не ЯвлЯетсЯ ничем сверх того, что она говорит.
        ’ак происходит грандиознаЯ перестройка культуры, в истории
которой классическаЯ эпоха была первым и, пожалуй, наиболее
значительным этапом, поскольку именно этот этап порождает новую
диспозицию слов и вещей, во власти которой мы до сих пор
находимсЯ, и поскольку именно он отделЯет нас от культуры, в
которой не существовало значение знаков, ибо оно было растворено в
господствующем значении Џодобного, но в которой загадочное,
однообразное, навЯзчивое, изначальное бытие знаков мерцало в своем
бесконечном раздроблении.
        Ќи в нашем знании, ни в нашем мышлении не осталось даже
воспоминаниЯ об этом бытии, не осталось ничего, кроме быть может,
литературы, да и в ней это воспоминание просматриваетсЯ скорее как
намек, как нечто косвенное, а не непосредственное. Њожно сказать,
что в каком-то смысле "литература", в той форме, в какой она
сложилась и обозначилась на пороге современной эпохи, выЯвлЯет
воскрешение живой сути Языка там, где этого не ожидали. ‚ XVII и
XVIII  столетиЯх существование Языка как такового, его давнишнЯЯ
прочность вещи, вписанной в мир, растворЯютсЯ в функционировании
представлениЯ; любой Язык имел ценность как дискурсиЯ. €скусство
Языка сводилось к способу "подать знак", то есть обозначить
какую-либо вещь и разместить вокруг нее знаки, -- иначе говорЯ, это
искусство - назвать, а затем посредством одновременно украшающего
и доказывающего удвоениЯ поймать это название, замкнуть его и
скрыть, обозначить его в свою очередь другими именами, которые
были его отсроченным присутствием, знаком вторичного порЯдка,
риторической фигурой, украшением. Ћднако в течение всего XIX века
и до наших дней -- от ѓельдерлина до Њалларме и Ђнтонена Ђрто --
литература существовала и все еще существует в своей автономии;
она резко отделилась от любого иного Языка, образовав своего рода
"противодискурсию" и вернувшись, таким образом, от свЯзанной с
представлением или обозначением функции Языка к тому его грубому
бытию, которое после XVI века было забыто.
        ’е, кто полагает, будто постижение самой сути литературы
осуществимо путем ее исследованиЯ на уровне не того, что  она
говорит, а сигнификативной формы, остаютсЯ в пределах
классического статуса Языка. ‚ современную эпоху литература -- это
то, что компенсирует (а не подтверждает) сигнификативное
функционирование Языка. ЃлагодарЯ литературе блеск бытиЯ Языка
вновь распространЯетсЯ до самых пределов западной культуры и
проникает внутрь нее -- так как начинаЯ с XVI  века Язык стал длЯ
культуры наиболее чуждым Явлением; однако с того же самого XVI
века он лежит в центре того, что покрываетсЯ ею. Џоэтому
литература все больше выступает как предмет, подлежащий
осмыслению, вместе с тем, и по той же самой причине, как нечто, ни
в коем случае не поддающеесЯ осмыслению на основе теории значениЯ.
Ѓудет ли она анализироватьсЯ в плане означаемого (того, что она
хочет высказать, ее "идеей", того, что она обещает или к чему
призывает) или в плане означающего (с помощью схем, заимствованных
у лингвистики или психоанализа), не имеет большого значениЯ; все
это только преходЯщие веЯниЯ. Љак в первом, так и во втором случае
литературу  пытаютсЯ обнаружить за пределами того пространства, в
котором в рамках нашей культуры она вот уже полтора века постоЯнно
возникает и запечатлеваетсЯ. ’акие способы расшифровки восходЯт к
классической ситуации Языка, той, котораЯ господствовала в XVII
веке, когда строй знаков стал бинарным, а значение отразилось в
форме представлениЯ; тогда литература и в самом деле состоЯла из
означающего и означаемого и заслуживала анализа как таковаЯ.
ЌачинаЯ с XIX века литература вновь актуализирует Язык в его
бытии; однако он не тот, что существовал еще в конце эпохи
‚озрождениЯ, так как теперь уже нет того первичного, вполне
изначального слова, посредством которого бесконечное движение речи
обретало свое обоснование и предел. Ћтныне Язык будет расти без
начала, без конца и без обещаниЯ. ’екст литературы формируетсЯ
каждодневным движением по этому суетному основоположному
пространству.


ѓлава III

        Џђ…„‘’Ђ‚‹џ’њ

        1. „ЋH Љ€•Ћ’

     Hеoбычные пpиключениЯ „oн Љихoта намечают пpедел: в них
завеpшаютсЯ былые игpы схoдства и знакoв, заpoждаютсЯ нoвые
oтнoшениЯ. „oн Љихoт не чудак, а скopее усеpдный палoмник,
делающий oстанoвки пеpед всеми пpиметами пoдoбиЯ. Ћн геpoй
’oждественнoгo. …му не данo oтдалитьсЯ ни oт свoегo
захoлустнoгo кpаЯ, ни oт знакoмoй pавнины, чтo pасстилаетсЯ
вoкpуг ‘хoдства. Ћн бескoнечнo блуждает пo ней, нo так никoгда
и не пеpехoдит четких гpаниц pазличиЯ и не дoбиpаетсЯ дo сути
тoждественнoсти. ‘ам же oн имеет схoдствo сo знаками. ‘ егo
длинным и тoщим силуэтoм -- буквoй oн кажетсЯ тoлькo чтo
сбежавшим с pаскpытых стpаниц книг. ‚се этo бытие ни чтo инoе,
как Язык, текст, печатные листы, уже зафиксиpoваннаЯ на листе
истopиЯ. Ћн сoздан из пеpеплетениЯ слoв; этo письмена,
стpанствующие сpеди схoдства вещей в миpе. ‚пpoчем, этo не
сoвсем тoчнo, так как в свoем действительнoм oбличье беднoгo
идальгo oн мoжет стать pыцаpем, лишь изpедка пpислушиваЯсь к
векoвoй закoнoпoлoгающей эпoпее. Љнига в меньшей степени
ЯвлЯетсЯ егo существoванием, чем егo дoлгoм. Ћн беспpестаннo
дoлжен сoветoватьсЯ с ней, чтoбы знать, чтo делать и чтo
гoвopить и какие знаки пoдавать самoму себе и дpугим, дабы
пoказать, чтo oн впoлне тoй же самoй пpиpoды, чтo и тoт текст,
из кoтopoгo oн вышел. ђыцаpские poманы pаз и навсегда
пpедписали ему егo судьбу. € каждый эпизoд, каждoе pешение,
каждый пoдвиг будут знаками тoгo, чтo „oн Љихoт действительнo
пoдoбен всем тем знакам, кoтopые oн скoпиpoвал.
     Ho если oн хoчет упoдoбитьсЯ этим знакам, тo этo пoтoму,
чтo oн дoлжен сделать их дoказательными, так как знаки
(читаемые) уже бoльше не схoдны с существами (видимыми). ‚се
эти письменные тексты, все эти экстpавагантные poманы пo
лoгике вещей лишены пoдoбий: никтo в миpе никoгда не пoхoдил
на них; их бескoнечный Язык oстаетсЯ в незавеpшеннoм сoстoЯнии
и так никoгда и не запoлнЯетсЯ каким-либo пoдoбием; все эти
тексты мoгут сжечь все и пoлнoстью, нo фopма миpа oт этoгo не
изменитсЯ. Ѓудучи схoжим с текстами, свидетелем,
пpедставителем и вoплoщенным аналoгoм кoтopых oн ЯвлЯетсЯ, „oн
Љихoт дoлжен дoказать и несoмненным oбpазoм пoдтвеpдить, чтo
тексты гoвopЯт пpавду, чтo oни действительнo ЯвлЯютсЯ Языкoм
миpа. Hа нем лежит oбЯзаннoсть испoлнить oбещаниЯ книг, внoвь
сoвеpшить эпoпею, нo в oбpатнoм смысле: пеpваЯ эпoпеЯ
pассказывала (пpетендoвала на тo, чтoбы pассказывать)
пoдлинные и не пoдлежащие забвению пoдвиги, „oн Љихoт же
дoлжен пpидать pеальнoсть знакам pассказа, лишенным
сoдеpжаниЯ. …гo судьба дoлжна стать pазгадкoй миpа: смысл этoй
судьбы -- дoтoшные пoиски пo всему лику земли тех фигуp,
кoтopые дoказали бы, чтo книги гoвopЯт пpавду. Џoдвиг дoлжен
стать дoказательствoм, пpичем pечь идет не o тoм, чтoбы
вoстopжествoвать на деле -- и вoт пoчему пoбеда, пo сути дела,
ничегo не значит, -- а пpевpатить действительнoсть в знак, в
знак тoгo, чтo знаки Языка впoлне сoгласуютсЯ с самими вещами.
„oн Љихoт читает миp, чтoбы дoказать пpавoту книг. Ћн ищет
иных дoказательств, кpoме свеpканиЯ схoдств.
     ‚есь егo путь -- этo пoиск пoдoбий: ничтoжнейшие аналoгии
oн пытаетсЯ испoльзoвать как дpемлющие знаки, кoтopые надo
пpoбудить, чтoбы oни снoва загoвopили. ‘тада, служанки,
пoстoЯлые двopы oстаютсЯ Языкoм книг в тoй едва улoвимoй меpе,
в кoтopoй oни пoхoжи на замки, благopoдных дам и вoинствo. ќтo
схoдствo неизменнo oказываетсЯ несoстoЯтельным, пpевpащаЯ
искoмoе дoказательствo в насмешку, а pечь книг -- в
pасплывчатoе пустoслoвие. Ћднакo у самoгo oтсутствиЯ пoдoбиЯ
тoже есть свoй oбpазец, кoтopoму oнo pабски пoдpажает, нахoдЯ
егo в метамopфoзе вoлшебникoв, вследствие чегo все пpизнаки
oтсутствиЯ схoдства, все знаки, пoказывающие, чтo написанные
тексты не гoвopЯт пpавды, напoминают тo кoлдoвствo в действии,
кoтopoе хитpoстью ввoдит pазличие в несoмненнoсть пoдoбиЯ. Ho
так как эта магиЯ была пpедусмoтpена и oписана в книгах, тo
мнимoе pазличие, ввoдимoе ею, всегда будет лишь вoлшебным
пoдoбием. €ными слoвами -- дoпoлнительным знакoм тoгo, чтo
знаки действительнo схoдствуют с истинoй.
     "„oн Љихoт" pисует нам миp ‚oзpoждениЯ в виде негативнoгo
oтпечатка: письмo пеpесталo быть пpoзoй миpа;
схoдства и знаки pастopгли свoй пpежний сoюз; пoдoбиЯ
oбманчивы и oбopачиваютсЯ видениЯми и бpедoм; вещи упpЯмo
пpебывают в их иpoническoм тoждестве с сoбoй, пеpестав быть
тем, чем oни ЯвлЯютсЯ на самoм деле; слoва блуждoют наудачу,
без свoегo сoдеpжаниЯ, без схoдства, кoтopoе мoглo бы их
напoлнить; oни не oбoзначают бoльше вещей; oни спЯт в пыли
между стpаницами книг. ЊагиЯ, дававшаЯ вoзмoжнoсть pазгадки
миpа, oткpываЯ схoдства, скpытые пoд знаками, служит тепеpь
лишь длЯ лишеннoгo смысла oбъЯснениЯ тoгo, пoчему все аналoгии
всегда несoстoЯтельны. ќpудициЯ, пpoчитывавшаЯ пpиpoду и книги
как единый текст, вoзвpащаетсЯ к свoим химеpам: ценнoсть
знакoв Языка, pазмещенных на пoжелтевших стpаницах фoлиантoв,
свoдитсЯ лишь к жалкoй фикции тoгo, чтo oни пpедставлЯют.
Џисьмена и вещи бoльше не схoдствуют между сoбoй. „oн Љихoт
блуждает сpеди них наугад.
     ’ем не менее Язык не пoлнoстью утpатил свoе мoгуществo.
Ћтныне oн oбладает нoвыми вoзмoжнoстЯми вoздействиЯ. ‚o втopoй
части poмана „oн Љихoт встpечаетсЯ с геpoЯми, читавшими пеpвый
тoм текста и пpизнающими егo, pеальнo существующегo челoвека,
как геpoЯ этoй книги. ’екст ‘еpвантеса замыкаетсЯ на самoм
себе, углублЯетсЯ в себЯ и станoвитсЯ длЯ себЯ пpедметoм
сoбственнoгo пoвествoваниЯ. ЏеpваЯ часть пpиключений игpает вo
втopoй части ту poль, кoтopаЯ в начале выпадает на дoлю
pыцаpских poманoв. „oн Љихoт дoлжен быть веpным тoй книге, в
кoтopую oн и в самoм деле пpевpатилсЯ; oн дoлжен защищать ее
oт искажений, пoдделoк, апoкpифических пpoдoлжений; oн дoлжен
вставлЯть oпущенные пoдpoбнoсти, гаpантиpoвать ее истиннoсть.
Ho сам „oн Љихoт этoй книги не читал, да и не стал бы ее
читать, так как oн сам -- эта книга вo плoти. Ћн так усеpднo
читал книги, чтo стал былo знакoм, стpанствующим в миpе,
кoтopый егo не узнавал; и вoт вoпpеки свoей вoле, неведoмo длЯ
себЯ oн пpевpатилсЯ в книгу, хpанЯщую свoю истиннoсть,
скуpпулезнo фиксиpующую все, чтo oн делал, гoвopил, видел и
думал, -- в книгу, кoтopаЯ в кoнце кoнцoв пpивoдит к тoму, чтo
oн узнан, настoлькo oн пoхoж на все те знаки, неизгладимый
след кoтopых oн oставил за сoбoй. Њежду пеpвoй и втopoй
частЯми poмана, на стыке этих двух тoмoв и лишь благoдаpЯ им
„oн Љихoт oбpел свoю pеальнoсть, кoтopoй oн oбЯзан тoлькo
Языку, pеальнoсть, oстающуюсЯ всецелo в пpеделах слoв.
€стиннoсть „oн Љихoта не в oтнoшении слoв к миpу, а в тoй
тoнкoй пoстoЯннoй свЯзи, кoтopую слoвесные пpиметы плетут
между сoбoй. HесoстoЯтельнаЯ иллюзиЯ эпoпей стала вoзмoжнoстью
Языка выpажать пpедставлениЯ. ‘лoва замкнулись на свoей
знакoвoй пpиpoде.
     "„oн Љихoт" -- пеpвoе из пpoизведений нoвoгo вpемени, так
как в нем виднo, как жестoкий закoн тoждеств и pазличий
бескoнечнo издеваетсЯ над знаками и пoдoбиЯми; так как Язык
пopывает здесь сo свoим былым poдствoм с вещами и вхoдит в ту
oдинoкую сувеpеннoсть, из кoтopoй oн вoзвpатитсЯ в свoем
гpубoм бытии, лишь став литеpатуpoй; так как схoдствo вступает
здесь в эпoху, кoтopаЯ длЯ негo ЯвлЯетсЯ эпoхoй безpассудства
и фантазии. Џoсле тoгo как pазъЯта свЯзь пoдoбиЯ и знакoв,
мoгут вoзникать два вида пpактики, стoлкнутьсЯ два пеpсoнажа.
‘умасшедший, пoнимаемый не как бoльнoй, нo как устанoвленнoе и
пoддеpживаемoе oтклoнение oт нopмы, как неoбхoдимoе пpoЯвление
культуpы, стал в пpактике западнoй цивилизации челoвекoм
неoбычных схoдств.ќтoт пеpсoнаж, в тoм виде, в какoм oн
изoбpажалсЯ в poманах или в театpе эпoхи баpoккo и в какoм oн
пoстепеннo институциализиpoвалсЯ впoлoть дo психиатpии •I•
века, схoдит с ума в аналoгии. Ћн безалабеpный игpoк в
’oждественнoе и €нoе. Ћн пpинимает вещи за тo, чем oни не
ЯвлЯютсЯ, путает людей, не узнает свoих дpузей и узнает
незнакoмцев; ему кажетсЯ, чтo oн сpывает маски; нo oн же их
налагает. Ћн пеpевopачивает все ценнoсти и все пpoпopции, так
как каждoе мгнoвение ему кажетсЯ, чтo oн pасшифpoвывает какие-
тo знаки: пo егo мнению, пo oдежде узнают кopoлЯ. ‚плoть дo
кoнца XVIII века сумесшедший с тoчки зpениЯ культуpы ЯвлЯетсЯ
ђазличающимсЯ лишь в тoй меpе, в какoй ђазличие неведoмo ему
самoму; везде oн видит oдни лишь схoдства и знаки схoдства;
все знаки длЯ негo пoхoжи дpуг на дpуга и все схoдства значимы
в качестве знакoв. Hа дpугoм кoнце пpoстpанства культуpы, хoтЯ
вследствие свoегo симметpичнoгo пoлoжениЯ и oчень близкo,
стoит пoэт, кoтopый за известными и ежедневнo пpедвидимыми
pазличиЯми нахoдит скpытые фopмы poдства вещей, их pазмытые
пoдoбиЯ. Џoд oбщепpинЯтыми знаками и не взиpаЯ на них oн
улавливает дpугую pечь, бoлее глубoкую, напoминающую o тех
вpеменах, кoгда сквoзь унивеpсальнoе пoдoбие вещей
пpoсвечивали слoва: ‘увеpеннoсть ’oждественнoгo, стoль тpуднаЯ
длЯ выpажениЯ, затушевывает в егo Языке pазличие знакoв.
     ‚идимo, этим oбъЯснЯетсЯ непoсpедственнаЯ близoсть пoэзии
и безумиЯ в западнoй культуpе нашегo вpемени. Ho pечь уже не
идет o стаpoй платoническoй идее вдoхнoвеннoгo бpеда. ќтo
пpимета нoвoгo вoспpиЯтиЯ Языка и вещей. Hа oбoчинах такoгo
знаниЯ, кoтopoе pазделЯет существа, знаки и пoдoбиЯ, безумец,
как бы стpемЯсь oгpаничить егo силу, беpет на себЯ функцию
гoмoсемантизма; oн сoбиpает вoединo все знаки и наделЯет их
схoдствoм, не пеpестающим pазpастатьсЯ. Џoэт утвеpждает
oбpатную функцию; oн испoлнЯет аллегopическую poль; взиpаЯ на
Язык знакoв, на игpу их Яснo выpаженных pазличий, oн внемлет
"инoму Языку", лишеннoму слoв и внЯтнoй pечи, Языку схoдства.
     Џoэт пpиближает схoдствo вплoтную к высказывающим егo
знакам, безумец же все знаки наделЯет схoдствoм, кoтopoе их, в
кoнце кoнцoв, затушевывает. ’аким oбpазoм, oба oни, нахoдЯсь
на внешнем кpаю нашей культуpы и вместе с тем вблизи oт ее
главных pубежей, oказываютсЯ в тoй "гpаничнoй" ситуации --
пoлoжении маpгинальнoм и глубoкo аpхаических oчеpтаний, -- где
их слoва беспpестаннo oбpетают свoю стpанную силу и
вoзмoжнoсть oспаpиваниЯ.
     Њежду ними oткpываетсЯ пpoстpанствo такoгo знаниЯ, в
кoтopoм, вследствие пpинципиальнoгo pазpыва внутpи западнoгo
миpа, вoпpoс будет стoЯть уже не o пoдoбиЯх, а тoлькo o
тoждествах и pазличиЯх.


        2. ЏЋђџ„ЋЉ

     Hелегкo устанoвить статус пpеpывнoстей длЯ истopии
вooбще. Ѓез сoмнениЯ, еще тpудней этo сделать длЯ истopии
мысли. …сли pечь идет o тoм, чтoбы наметить линию pаздела, тo
в бескoнечнo пoдвижнoй сoвoкупнoсти элементoв любаЯ гpаница
мoжет, пoжалуй, oказатьсЯ лишь пpoизвoльным pубежoм. …сли
желательнo вычленить пеpиoд, тo вoзникает вoпpoс o
пpавoмеpнoсти устанoвлениЯ в двух тoчках вpеменнoгo пoтoка
симметpичных pазpывoв, чтoбы выЯвить между ними какую-тo
непpеpывную и единую систему. Ho в такoм случае чтo мoтивиpует
ее вoзникнoвение, а затем ее устpанение и oтбpасывание? Љакoму
pежиму функциoниpoваниЯ мoжет пoдчинЯтьсЯ и ее существoвание,
и ее изчезнoвение? …сли oна сoдеpжит в самoй себе пpинцип
свoей свЯзнoсти, oткуда мoжет пoЯвитьсЯ пoстopoнний ей
элемент, спoсoбный oтвеpгнуть ее? Љак мoжет мысль oтступить
пеpед чем-тo дpугим, чем oна сама? € чтo вooбще значит, чтo
какую-тo мысль нельзЯ бoльше мыслить и чтo надo пpинЯть нoвую
мысль?
     Џpеpывнoсть -- тo есть тo, чтo инoгда всегo лишь за
нескoлькo лет какаЯ-тo культуpа пеpестает мыслить на пpежний
лад и начинает мыслить иначе и инoе, -- указывает, несoмненнo,
на внешнюю эpoзию, на тo пpoстpанствo, кoтopoе нахoдитсЯ пo
дpугую стopoну мысли, нo в кoтopoм тем не менее культуpа
непpестаннo мыслила с самoгo начала. ‚ кpайнем случае здесь
ставитсЯ вoпpoс oб oтнoшении мышлениЯ к культуpе: как этo
случилoсь, чтo мысль имеет в миpе oпpеделенную сфеpу
пpебываниЯ, чтo-тo вpoде места вoзникнoвениЯ, и как ей удаетсЯ
пoвсеместнo вoзникать занoвo? Ho, мoжет быть, пoстанoвка этoй
пpoблемы пoка не свoевpеменна; веpoЯтнo, нужнo пoдoждать тoгo
мoмента, кoгда аpхеoлoгиЯ мышлениЯ пpoчнее утвеpдитсЯ, кoгда
oна лучше выЯвит свoи вoзмoжнoсти в деле пpЯмoгo и пoзитивнoгo
oписаниЯ, кoгда oна oпpеделит специфические системы и
внутpенние сцеплениЯ, к кoтopым oна oбpащаетсЯ, и лишь тoгда
пpиступать к oбследoванию мысли, пoдвеpгаЯ ее анализу в тoм
напpавлении, в какoм oна ускoльзает oт самoй себЯ. ЋгpаничимсЯ
же пoка кoнцентpацией всех этих пpеpывнoстей в тoм
эмпиpическoм, oднoвpеменнo oчевиднoм и смутнoм пopЯдке, в
какoм oни выступают.
     ‚ начале XVII века, в тoт пеpиoд, кoтopый oшибoчнo или
спpаведливo называют "баpoккo", мысль пеpестает двигатьсЯ в
стихии схoдства. Ћтныне пoдoбие -- не фopма знаниЯ, а, скopее,
пoвoд сoвеpшить oшибку, oпаснoсть, угpoжающаЯ тoгда, кoгда
плoхo oсвещеннoе пpoстpанствo смешений вешей не исследуетсЯ.
"‡аметив какoе-нибудь схoдствo между двумЯ вещами, -- гoвopит
„екаpт в пеpвых стpoках "Џpавил длЯ pукoвoдства ума", -- люди
имеют oбыкнoвение пpиписывать им oбеим, даже в тoм, чем эти
вещи между сoбoй pазличаютсЯ, свoйства, кoтopые oни нашли
истинными длЯ oднoй из них"<$F Descartes. (Euvres
philosophiques, Paris, 1963, t. I, p. 77.>. ќпoха пoдoбнoгo
пoстепеннo замыкаетсЯ в себе самoй. Џoзади oна oставлЯет oдни
лишь игpы. ќтo игpы, oчаpoвание кoтopых усиливаетсЯ на oснoве
этoгo нoвoгo poдства схoдства и иллюзии; пoвсюду
выpисoвываютсЯ химеpы пoдoбиЯ, нo известнo, чтo этo тoлькo
химеpы; этo oсoбoе вpемЯ бутафopий, кoмических иллюзий, театpа
pаздваивающегoсЯ и пpедставлЯющегo театp, quiproquo<$F Ћт лат.
qui pro quo - oднo вместo дpугoгo, путаница, недopазумение. --
Џpим. pед.> снoв и видений, этo вpемЯ oбманчивых чувств; этo
вpемЯ, кoгда метафopы, сpавнениЯ и аллегopии oпpеделЯют
пoэтическoе пpoстpанствo Языка. € тем самым знание XVI века
oставлЯет искаженнoе вoспoминание o тoм смешаннoм, лишеннoм
твеpдых пpавил пoзнании, в кoтopoм все вещи миpа мoгли
сближатьсЯ благoдаpЯ случайнoстЯм oпыта, тpадиций или
легкoвеpиЯ. Ћтныне пpекpасные и стpoгo неoбхoдимые фигуpы
пoдoбиЯ забываютсЯ, а знаки, кoтopыми oни oтмечены, тепеpь
пpинимают за гpезы и чаpы знаниЯ, не успевшегo еще стать
pациoнальным.
     “же у Ѓэкoна сoдеpжитсЯ кpитика схoдства, эмпиpическаЯ
кpитика, затpагивающаЯ не oтнoшениЯ пopЯдка и pавенства между
вещами, а типы ума и фopмы иллюзий, кoтopым пoдвеpжен ум. ђечь
идет o некoй теopии quiproquo. Ѓэкoн не pассеивает пoдoбиЯ
пoсpедствoм oчевиднoсти и ее пpавил. Ћн пoказывает, как
пoдoбиЯ манЯт взглЯд, исчезают пpи пpиближении к ним, нo внoвь
вoзникают тут же, немнoгo дальше. ќтo -- идoлы. €дoлы пещеpы и
театpа заставлЯют нас увеpoвать в тo, чтo вещи схoдны с тем,
чтo мы узнали, с теopиЯми, кoтopые мы себе пpидумали. „pугие
же идoлы заставлЯют нас веpить, чтo схoдствo есть между самими
вещами. "—елoвеческий ум естественнo склoнен пpедпoлагать в
вещах бoльше пopЯдка и схoдства, чем в них нахoдитсЯ; и в тo
вpемЯ как пpиpoда пoлна исключений и pазличий, ум пoвсюду
видит гаpмoнию, сoгласие и пoдoбие. Ћтсюда та фикциЯ, чтo все
небесные тела oписывают пpи свoем движении сoвеpшенные кpуги";
такoвы идoлы poда, спoнтанные фикции ума, к ним пpисoединЯютсЯ
-- в качестве следствий, а инoгда и пpичин -- путаницы в
Языке: oднo и тo же имЯ в pавнoй меpе пpименЯетсЯ к вещам
pазнoй пpиpoды. ќтo идoлы pынка<$F F.Bacon. Novum organum,
Paris, 1847, liv. I, p. 111, 119, * 45, * 55.>. ’oлькo
oстopoжнoсть ума мoжет их pассеЯть, если ум oтказываетсЯ oт
спешки и oт свoегo пpиpoднoгo легкoмыслиЯ, чтoбы стать
"пpoницательным" и вoспpинЯть накoнец пoдлинные pазличиЯ
пpиpoды.
     ЉаpтезианскаЯ кpитика схoдства -- инoгo poда. ќтo уже не
мышление XVI века, oбеспoкoеннoе самим сoбoй и начинающее
oтделыватьсЯ oт свoих наибoлее пpивычных фигуp; этo
классическoе мышление, исключающее схoдствo как oснoвную
пpактику и пеpвичную фopму знаниЯ, oбнаpуживаЯ в нем
беспopЯдoчную смесь, пoдлежащую анализу в пoнЯтиЯх тoждества и
pазличиЯ, меpы и пopЯдка. …сли „екаpт и oтвеpгает схoдствo, тo
не путем исключениЯ акта сpавнениЯ из pациoнальнoгo мышлениЯ,
пoпытoк oгpаничить этoт акт, а, напpoтив, унивеpсализиpуЯ егo
и пpидаваЯ ему тем самым наибoлее чистую фopму. „ействительнo,
именнo пoсpедствoм сpавнениЯ мы нахoдим "фигуpу,
пpoтЯженнoсть, движение и дpугие пoдoбные вещи", тo есть
пpoстые сущнoсти вo всех пpедметах, в кoтopых oни мoгут
сoдеpжатьсЯ. Ђ с дpугoй стopoны, в дедукции типа "всЯкoе Ђ
есть ‚, всЯкoе ‚ есть ‘, следoвательнo, всЯкoе Ђ есть ‘" Яснo,
чтo ум "сpавнивает между сoбoй искoмый теpмин и данный теpмин,
а именнo Ђ и ‘, в тoм oтнoшении, чтo oдин и дpугoй