нность  --  это  позор  мошенничества, позор благопристойной
публичной  лести и тайной клеветы. …сли бы  наши ближние могли  узнать  наши
мысли о них,  то такие  слова, как  "любовь", "дружба", "самоотверженность",
пришлось  бы  раз и навсегда вычеркнуть из словарей. Ђ если  бы мы набрались
храбрости и взглЯнули в лицо сомнениЯм, которые таЯтсЯ у нас в глубине души,
то  ни  один  из  нас не смог  бы  выговорить без стыда слово "Я".  Њаскарад
увлекает за собой  все живое, от троглодита до скептика. Џоскольку от падали
нас отличает одно лишь  соблюдение  внешних приличий,  назвать  вещи и людей
своими именами означало бы  нашу верную гибель; так давайте же держатьсЯ  за
более приЯтное небытие и дорожить им: мы так  устроены, что можем  вытерпеть
истину лишь в определенных дозах...
     „авайте в  глубине души сохраним самую  главную  уверенность:  у  жизни
смысла нет  и <i>не может</i> его быть. …сли  бы внезапное откровение убедило нас в
обратном, нам пришлось бы немедленно убить себЯ. …сли бы исчез вдруг воздух,
мы  бы  еще  чуть-чуть подышали, но, если  у нас отнЯть  радость бесцельного
существованиЯ, мы тотчас задохнемсЯ...
        Ћ меланхолии
     Љогда   невозможно   освободитьсЯ  от   самого  себЯ,  человек  находит
удовольствие в самопожирании. Ќет никакого  резона ссылатьсЯ  на ЉнЯзЯ ’ьмы,
Якобы распределЯющего между нами несчастьЯ: мы больны без болезни и осуждены
не  за пороки. ЊеланхолиЯ -- это <i>мечтательное состоЯние  эгоизма:</i> когда  нет
объектов вне "Я", нет поводов длЯ ненависти или любви, но при этом все равно
возникает ощущение падениЯ в топь томлениЯ, ощущение  ада без  ада, ощущение
бесконечного повторениЯ позывов смерти... …сли печаль довольствуетсЯ любыми,
даже  самыми  непритЯзательными декорациЯми, то  меланхолиЯ требует длЯ себЯ
огромных  пространств, безграничных  ландшафтов, чтобы разлить  по  ним свою
унылую  и  туманную  благодать,  свой  расплывчатый  недуг,  который  боитсЯ
исцелениЯ, боитсЯ, что его
        92


     разложению   и  распространению  его  волн  будет  положен  конец.  Ћна
распускаетсЯ -- этот причудливый цветок  самолюбиЯ -- среди Ядов, из которых
она черпает свою силу и силу своего упадка. ЏодпитываЯсь тем, что ее портит,
она  скрывает  в своем мелодичном имени ѓордыню  ЏоражениЯ и †алость к самой
себе...
        †ажда быть первым
     Љакой-нибудь  –езарь  ближе  к сельскому старосте,  чем к исключительно
умному  человеку,  лишенному, однако, инстинкта господства. ‘амое  важное --
повелевать, и почти все люди к этому стремЯтсЯ.  “правлЯете ли  вы империей,
племенем,  семьей или же распорЯжаетесь  всего  одним слугой, вы раскрываете
ваш  талант  тирана, иногда блистательный, иногда карикатурный: весь мир или
хотЯ бы  один человек находитсЯ у  вас под  началом. ’ак возникает настоЯщаЯ
цепочка  несчастий, которые рождаютсЯ  из потребности властвовать.  Њы живем
рЯдом  с  сатрапами:  каждый --  сообразно  своим возможностЯм  --  пытаетсЯ
приобрести  толпу  рабов  или  же  довольствуетсЯ  всего одним рабом.  ‹юдей
самодостаточных  не  бывает: даже  самый  скромный человек рано  или  поздно
найдет себе  друга или подругу, чтобы осуществить свою  мечту  о господстве.
ЏовинующийсЯ рано  или поздно сам заставит кого-нибудь повиноватьсЯ себе: из
жертвы он станет палачом; вот самое  страстное  желание любого  из смертных.
Ћдним лишь нищим  и мудрецам оно чуждо, кроме тех  случаев, когда  они ведут
какую-нибудь более тонкую игру...
     †ажда  власти позволЯет €стории  непрерывно  обновлЯтьсЯ,  сохранЯЯ при
этом свою  неизменную сущность.  ђелигии, правда, пытаютсЯ  боротьсЯ с  этим
Явлением, но лишь  усугублЯют  его.  •ристианство, например,  готово было бы
превратить землю если не в  рай,  так в пустыню.  Џод  всеми  разнообразными
формами,  которые  может принимать  в  обществе  человек,  скрываетсЯ  некаЯ
константа, некаЯ самотождественность, котораЯ объЯснЯет, почему, несмотрЯ на
кажущиесЯ  признаки  изменениЯ,  мы эволюционируем, ходЯ по кругу, и почему,
если  бы вследствие сверхъестественного  вмешательства  мы  утратили бы наши
свойства монстров и марионеток, историЯ тотчас же закончилась бы.
     Џопробуйте стать свободными -- вы умрете от голода. Ћбщество терпит вас
только потому,  что вы бываете поочередно то  раболепными, то  деспотичными;
это тюрьма без стражей, но из  нее невозможно  сбежать и при этом остатьсЯ в
живых. Људа бежать, если жить мы можем только в граде, а длЯ этого у нас нет
инстинктов;  и что делать, если мы недостаточно предприимчивы, чтобы просить
милостыню,  и  недостаточно  уравновешенны,  чтобы  предатьсЯ  мудрости?   ‚
конечном  счете  мы, как  и все остальные, остаемсЯ на месте, делаЯ вид, что
занимаемсЯ  делами. Њы решаемсЯ  на эту крайность, пользуЯсь запасом  хитрых
уловок и имеЯ в виду, что симулировать жизнь не так смешно, как жить.
     Џока все  жители будут  страстно интересоватьсЯ  делами своего града, в
нем будет царить замаскированный каннибализм. Џолитический инстинкт ЯвлЯетсЯ
прЯмым  следствием  ѓреха,  непосредственной  материализацией  ѓрехопадениЯ.
Љаждый  должен  был  бы   заниматьсЯ  своим  собственным   одиночеством,  но
получаетсЯ, что каждый присматривает и за одиночеством
     93


     других. “ ангелов  и бандитов есть  предводители;  почему бы  не  иметь
предводителей  и промежуточному  звену,  то  есть  большинству человечества?
Ћтнимите у  людей желание быть рабами или тиранами  -- вы  разрушите  град в
мгновение ока. ’ак что липовый договор  скреплен навеки;  и историЯ  следует
своим  путем,  вилЯЯ  между  преступлениЯми  и  грезами.  Ќичто не  в  силах
остановить историю:  ее  ходу  сопричастны  даже те,  кто  испытывает  к ней
отвращение.
        Џоложение беднЯка
     ‘обственники  и  попрошайки --  вот  две  категории, которые противЯтсЯ
любым переменам, любому свЯзанному с обновлением беспорЯдку. ђасположившиесЯ
в двух крайних  точках социальной лестницы, они  страшатсЯ  любого изменениЯ
как в сторону добра, так и в сторону зла: они одинаково <i>стабильны,</i> одни -- в
изобилии, другие -- в нужде. Њежду ними располагаютсЯ те, чей безымЯнный пот
скреплЯет  фундамент  общества:  суетЯщиесЯ,   трудЯщиесЯ,  упорствующие   и
культивирующие  абсурдные  надежды.  ѓосударство  подпитываетсЯ их  анемией;
представление  о  статусе  гражданина без  них было  бы  бессодержательным и
нереальным, равно как и представление о роскоши и попрошайничестве: богачи и
босЯки -- это паразиты ЃеднЯка.
     …сли от нищеты существует  тысЯча лекарств, то бедность неизлечима. Љак
помочь тем, кто упорно не  желает умирать с голоду?  „аже ѓосподь не в силах
облегчить  их  судьбу.  Њежду  баловнЯми  судьбы и  оборванцами  бродЯт  эти
почтенные  голодающие, эксплуатируемые и  теми,  кто купаетсЯ в  роскоши,  и
теми, кто одет в лохмотьЯ, -- всеми теми, кто, испытываЯ отвращение к труду,
удобно  устраиваютсЯ  --  в  салонах  или  на  улице  --  в  зависимости  от
удачливости или от призваниЯ.  ‚от  так  человечество  и движетсЯ  вперед: с
горсткой богачей, с горсткой нищих и со всеми своими беднЯками...
     ‹€Љ€ ‚›ђЋ†„…Ќ€џ
     Ganz vergessener  Volker  Mudigkeiten Kann  ich  nich abtun  von meinen
Lidern.
     <i>Hugo von Hofmannsthal*</i>
     “падок цивилизации начинаетсЯ с того момента,  как жизнь  становитсЯ ее
единственной  навЯзчивой  идеей.  ќпохи расцвета культивируют <i>ценности</i>  ради
ценностей: жизнь --  это только одно из средств их осуществлениЯ. €ндивид не
<i>умеет</i> жить, он просто <i>живет</i> -- блаженный раб форм, кото-
     *“томленность  канувших  в ‹ету  народов џ не в силах  стрЯхнуть с моих
век.
     <i>ѓуго фон ѓофмансталь</i>
     94


     рые  он  сам плодит, пестует и  боготворит. Ќад ним  властвуют  эмоции,
заполнЯющие его до краев. Ќет  на свете созданий, не наделенных "чувствами",
запасы  которых  ограничены;  хотЯ  тому,  кто ощущал лишь их богатство, они
кажутсЯ  неиссЯкаемыми: вот эта  иллюзиЯ как раз и <i>творит</i> историю.  ‚  эпохи
упадка  оскудение  эмоций допускает  лишь  две разновидности  чувствованиЯ и
пониманиЯ: ощущение и идею. Њежду  тем в  мир  ценностей  можно  погрузитьсЯ
только посредством эмоций,  и  только с их помощью можно привнести жизненную
силу в  категории и формы. „еЯтельность цивилизации,  когда она плодотворна,
состоит  в том,  чтобы выводить идеи из  их абстрактного небытиЯ, <i>преображаЯ
понЯтиЯ в мифы.</i> Џереход от безымЯнного индивида к индивиду сознательному еще
не  завершен, однако  он  неизбежен.  Џрикиньте: в  ѓреции  --  от  ѓомера к
софистам; в ђиме --  от древней суровой  ђеспублики  к "мудрости" €мперии; в
Ќовое времЯ -- от соборов к кружевам XVIII в.
     Ќи  одна  нациЯ  не  может  творить бесконечно.  Љаждый  народ  призван
выразить   и  наделить  смыслом   некую   совокупность   ценностей,  каковые
исчерпываютсЯ вместе  с породившей их душой. ѓраждане пробуждаютсЯ от своего
рода продуктивного  гипноза:  начинаетсЯ царство трезвости, в  котором массы
пользуютсЯ  только пустыми категориЯми. <i>Њифы  снова  становЯтсЯ понЯтиЯми</i> --
вот  что  такое упадок. ЏоследствиЯ этого незамедлительно ощущаютсЯ: индивид
<i>хочет</i>  жить  и,  подгонЯЯ  жизнь под  целесообразность,  вырастает до уровнЯ
незначительного  исключениЯ.  ‘овокупность   этих  исключений,  составлЯющаЯ
утрату той или иной  цивилизации, предвосхищает ее постепенное исчезновение.
‚се становЯтсЯ изысканными; но разве не лучезарный идиотизм простофиль лежит
в основе творений великих эпох?
     Њонтескье утверждает, что в эпоху упадка €мперии римскаЯ армиЯ состоЯла
исключительно из конницы. Ќо он не  позаботилсЯ объЯснить нам причину этого.
Џредставим <i>себе</i>  легионера,  пресыщенного славой, богатством и  распутством,
прошедшего  бесчисленные страны, соприкоснувшегосЯ <i>со</i>  множеством  храмов  и
пороков, утратившего веру и  душевные силы, представим его  себе  <i>пешим</i>!  Ћн
покорил мир, будучи  пехотинцем; он потерЯл его, став  всадником.  ‚о всЯкой
изнеженности проЯвлЯетсЯ  психологическаЯ неспособность продолжать принимать
на  веру  мифы  полиса.  ‚оин-вольноотпущенник  и  трезвомыслЯщий  гражданин
покорЯютсЯ варвару. <i>Ћткрытие</i> †изни уничтожает жизнь.
     Љогда  весь  народ --  в той или  иной степени -- становитсЯ  падким на
необычные  ощущениЯ,  когда,  приобретаЯ  все  более  изысканные  вкусы,  он
усложнЯет свои рефлексы, им достигаетсЯ уровень рокового великолепиЯ. “падок
--  это  всего  лишь  инстинкт,  утерЯвший  свою  чистоту  под  воздействием
сознаниЯ. Џоэтому невозможно переоценить важность гастрономии в жизни разных
типов  человеческой  общности.  <i>‘ознательный</i> акт вкуша-ниЯ  пищи --  феномен
александрийской  культуры;  варвар  попросту  <i>питаетсЯ.</i>  €нтеллектуальный  и
религиозный эклектизм, причудливость чувств,  эстетизм  и  культ кулинарного
искусства  --  это  различные признаки одной  и той же формы сознаниЯ. Љогда
ѓабий Ђпиций<sup>1</sup> обследовал африканское по-
     95


     бережье в поисках лангустов и при этом нигде не останавливалсЯ надолго,
поскольку  все  они  ему  чем-то  не  нравились,  вел  себЯ  всего лишь  как
современник тех беспокойных душ, которые почитали массу чужеземных богов, не
находЯ  в   них  ни  удовлетворениЯ,  ни   покоЯ.  <i>ђедкостные  ощущениЯ</i>   --
<i>разнообразные божества:</i> параллельные  результаты  одной  и  той  же душевной
сухости,  одного и того же любопытства, лишенного внутренней пружины. Џришло
христианство: <i>единый Ѓог</i> и с ним <i>пост.</i> € началась эра пошлости в сочетании с
возвышенными чувствами...
     Љогда  народ не находит больше сил выдумывать новых  богов, новые мифы,
новые нелепости, он умирает. Љумиры его блекнут и исчезают; он заимствует их
в  чужих  религиЯх,  но,  заимствуЯ,  чувствует  себЯ одиноким  перед  лицом
неведомых чудовищ.  ќто тоже  упадок. Ќо  если  его  одолевает  одно из этих
чудовищ,  то  приходит  в движение  иной  мир, грубый,  темный,  нетерпимый,
который доводит до изнеможениЯ этого  нового бога, освобождаЯ от него народ.
€бо человек бывает свободным -- и бесплодным  -- лишь в промежуточные эпохи,
когда боги мертвы, а рабом и творцом  -- лишь тогда, когда они  -- тираны --
здравствуют и процветают.
     ђазмышлЯть над своими ощущениЯми -- <i>осознавать,</i>  что, какую пищу ешь --
значит  придавать  элементарному акту больший масштаб, чем  предполагает его
непосредственнаЯ цель. ’ут нарЯду с интеллектуальным отвращением развиваетсЯ
еще одно,  более глубокое и  опасное отвращение:  зарождаЯсь в  утробе,  оно
приводит к серьезнейшей форме нигилизма, к нигилизму переполненного желудка.
‘амый горький анализ не может  сравнитьсЯ по своим последствиЯм  со взглЯдом
на мир  после обильного пиршества. ‚сЯкий прием пищи,  если он  продолжаетсЯ
более нескольких минут и превышает необходимое количество блюд, вносит смуту
в  наше  восприЯтие  реальности.  Љулинарные  злоупотреблениЯ  и  пресыщение
нанесли €мперии гораздо  больший урон, чем восточные секты и плохо усвоенные
греческие  учениЯ. Џодлинный скептический озноб возникает только за обильным
столом. Џосле стольких  излишеств  "царство  небесное",  наверное,  казалось
неким новым искушением, неким извращенным сюрпризом, нарушающим монотонность
пищеварениЯ. ѓолод  ищет в религии  путь  к спасению,  пресыщенность -- Яда.
"‘пасатьсЯ"  при  помощи  заразы  и, не  делаЯ  различиЯ  между  молитвами и
пороками, бежать от этого мира, одновременно  все  глубже погрЯзаЯ в нем, --
вот он, итог александрийской горечи.
     ‚о  всЯкой перезрелой цивилизации есть некаЯ <i>"перенасыщенность убылью".</i>
€нстинкты  становЯтсЯ  более  гибкими;  удовольствиЯ  становЯтсЯ  все  более
разнообразными   и   уже   не   соответствуют   их  биологической   функции;
сладострастие  становитсЯ самоцелью,  продление его -- искусством, уловки  с
оргазмом -- техническим приемом,  сексуальность -- наукой. ЌавеЯнные чтением
приемы и ухищрениЯ, позволЯющие разнообразить маршруты желаниЯ; воображение,
перенапрЯгаемое, чтобы  сделать более разнообразными предварительные ступени
наслаждениЯ;  разум,  вмешивающийсЯ  в  сферу,  чуждую  его природе,  сферу,
которой он вообще не должен был бы заниматьсЯ, -- все это симптомы истощениЯ
организма и болезненной  интеллектуализации плоти.  ‹юбовь,  понимаемаЯ  как
<i>ритуал,</i> делает разум
     96
        <i>ш</i>


     правителем в  империи  глупости. Ђвтоматизм реакций от этого  страдает;
сдерживаемое нетерпение делает постыдную судорогу менее произвольной.  Ќервы
становЯтсЯ  добычей  рассудительных  содроганий   и  болезней;  и  <i>ощущение,</i>
благодарЯ   сноровке   двух   участников   акта,   двух   специалистов    по
изысканно-мучительному  сладострастию, длитсЯ уже за пределами того, что ему
отведено природой. ‚от так <i>индивид обманывает  биологический вид;</i>  его кровь
слишком  холодна,  чтобы кружить голову;  эту кровь  охладили и  лишили силы
идеи, это <i>рациональнаЯ кровь...</i>
     €нстинкты, подорванные разговорами...
     €з  диалогов никогда  не  получалось ничего монументального, взрывного,
"великого". …сли бы человечество не развлекалось, <i>обсуждаЯ</i> собственные силы,
оно  так и осталось  бы на  уровне мировоззрениЯ ѓомера и его героев. Ћднако
диалектика, разрушив самопроизвольность рефлексов  и свежесть мифов, сделала
героев совсем хлипкими. Ђхиллесы сегоднЯшнего днЯ боЯтсЯ  не  только за свою
пЯту...  “Язвимость, некогда частичнаЯ  и никак не  роковаЯ, стала  какой-то
проклЯтой  привилегией людей, сущностью каждого  человека. ‘ознание проникло
повсюду,  буквально  до  мозга  костей.  ‚от почему  человек теперь живет не
по-настоЯщему, а <i>теоретически...</i>
     ’от,  кто,  будучи  трезвомыслЯщим,  понимает, объЯснЯет  и оправдывает
себЯ,   кто   контролирует   собственные   поступки,   никогда  не  совершит
незабываемого деЯниЯ.  <i>ЏсихологиЯ</i> -- это могила  героЯ.  ђелигиЯ и логика за
несколько  тысЯчелетий   ослабили   мускулы,   притупили   решительность   и
импульсивность.  Љак не  презирать  погоню за  славой? ‚сЯкий  поступок,  не
осененный  лучезарным  проклЯтием  духа,  ЯвлЯетсЯ   всего  лишь  остаточной
глупостью пращуров. €деологии были выдуманы лишь длЯ того, чтобы хоть как-то
приукрасить нашу варварскую  сущность,  сохранившуюсЯ в  нас  по  прошествии
долгих столетий,  чтобы замаскировать  общую  длЯ  всех  людей склонность  к
убийству. ‘егоднЯ  убивают во  имЯ  чего-то. „елать  это произвольно  уже не
осмеливаютсЯ;  так  что даже  сами  палачи вынуждены  ссылатьсЯ на  какие-то
мотивы, а поскольку героизм устарел,  то  тот,  кто  испытывает  потребность
убивать,  скорее,  решает  проблему,   чем  осуществлЯет  самопожертвование.
<i>Ћтвлеченность</i>  прокралась  и  в  жизнь, и в смерть.  "Љомплексы"  поражают и
малых,  и  великих.  <i>Ћт  "€лиады" до  психопатологии</i>  -- вот он,  весь  путь
человека...
     ‡акат  увЯдающих  цивилизаций  -- признак  того,  что  они  подверглись
благородному наказанию. Љакое ироническое наслаждение должны они испытывать,
видЯ  себЯ  исключенными из становлениЯ после того,  как  в  течение  долгих
столетий им удавалось быть законодателЯми стандартов  власти и  учредителЯми
критериев вкуса!  ‘ каждой из  этих цивилизаций  угасает целый мир. ЋщущениЯ
последнего  грека,  последнего  римлЯнина!  Љак тут не  влюбитьсЯ  в великие
закаты? Џосле того как  цивилизациЯ, пытаЯсь решать свои  проблемы, чудесным
образом  их  извратила, очарование агонии  придает ей больше  прелести,  чем
девственное невежество, с которого она началась.
     ЉаждаЯ   цивилизациЯ   формирует  ответы   на  вопросы,  возникающие  у
мирозданиЯ,  но  тайна так и  остаетсЯ нераскрытой. ‡атем новые цивилизации,
движимые новым любопытством, тоже пробуют свои силы, но столь
        97


     же  безуспешно, поскольку  каждаЯ из них ЯвлЯетсЯ всего  лишь  <i>системой
недоразумений...</i>
     ‚  эпохи  расцвета  цивилизации  создают ценности.  ‚  закатные  эпохи,
износив и истрепав эти ценности, они их упразднЯют. Ћчарование упадка -- это
очарование  эпох,  когда  из истин уходит жизнь и  они  скапливаютсЯ, словно
скелеты, в задумчивой и очерствелой душе, на этом кладбище грез...
     Љак  дорог мне один философ-александриец  по  имени  Ћлимпий,  который,
услышав  голос, возгласивший "аллилуйЯ"  в храме  бога ‘ераписа<sup>1</sup>,
навсегда  покинул родину!  ќто  произошло в  конце IV  в.: мрачнаЯ  глупость
Љреста уже начинала отбрасывать тень на „ух.
     ‚ ту же эпоху грамматик Џаллад написал: "Ћт нас, греков, осталсЯ только
прах. Ќадежды наши погребены под землей, как надежды мертвецов". Ђналогичные
мысли высказывали все умные люди того времени.
     Ќапрасно  собратьЯ  –ельса<sup>2</sup>,   ЏорфириЯ<sup>3</sup>,  ћлиана
Ћтступника<sup>4</sup>   упорно   пытались   остановить   нашествие    этого
возвышенного  тумана,  нахлынувшего  из  катакомб:  апостолы  оставили  свои
стигматы  в  душах  и  хорошо прошлись по  городам.  Ќачалась  эра  великого
“родства: низкопробнаЯ истериЯ распространилась по всему миру. Ђпостол Џавел
-- самый знаменитый агент по проведению выборов в истории, -- совершаЯ  свои
турне, замутил  своими  посланиЯми  светлые  сумерки  античности.  ќпилептик
одержал победу над пЯтью веками философии. Ћтцы церкви конфисковали ђазум!
     …сли попытатьсЯ поискать в истории самую убийственную дату длЯ гордости
духа,  если  пройтись по всему списку актов религиозной нетерпимости,  то не
найдетсЯ  ничего,  что  может  сравнитьсЯ   с  529  г.,  когда  по  указанию
ћстиниана<sup>5</sup> была закрыта ЂфинскаЯ школа. ’ем самым было официально
отменено право на разложение, тогда как <i>вера</i> стала обЯзанностью...
     ќто самый горестный момент в истории ‘омнениЯ.
     Љогда в  крови у  народа не остаетсЯ больше предрассудков, он сохранЯет
еще в резерве  волю к распаду. ЏодражаЯ музыке, этой науке дезинтеграции, он
прощаетсЯ со страстЯми, с лирическим  расточительством,  сентиментальностью,
ослеплением. ‘ этого момента он уже не сможет ничему поклонЯтьсЯ без иронии:
<i>чувство дистанции</i> останетсЯ с ним навсегда.
     Џредрассудок  -- это  некаЯ органическаЯ  истина, котораЯ сама по  себе
неверна, но поскольку она передаетсЯ из поколениЯ в поколение, то отделатьсЯ
от  нее  безнаказанно  невозможно.  Ќарод,  без  колебаний  ее  отвергающий,
постепенно  отрекаетсЯ  от самого себЯ, так что,  в  конце концов, у него не
остаетсЯ ничего, от чего  он мог бы отречьсЯ.  ‘рок жизни и устойчивость той
или иной  общности совпадают со сроком жизни и устойчивостью  разделЯемых ею
предрассудков.  ‚осточные  народы  обЯзаны своей долговечностью  верности по
отношению к самим себе: поскольку  они почти не подверглись эволюции, то они
и не предали себЯ. ‘обственно  говорЯ, они и не <i>жили</i>  в том смысле, в  каком
это  понимаетсЯ  цивилизациЯми,  развивавшимисЯ в ускоренном ритме,  которым
только и занимаетсЯ историЯ, так  как историЯ, свидетельница чередующихсЯ  в
бешеном  темпе зорь и агоний, пишет с претензией  на строгость некий  роман,
заимствуЯ материал длЯ него из архивов крови...
     98


     Љультуры   александрийского   типа   соответствуют   периодам   ученого
нигилизма.  ‚ их стиле обнаруживаютсЯ осознание собственной  бесполезности и
нежелание что-либо вернуть, саркастическаЯ эрудициЯ в сочетании с эклектикой
в области морали.  …го идеальное пространство могло бы располагатьсЯ в точке
пересечениЯ   ќллады  и   Џарижа  былых   времен,   там,   где   встречаютсЯ
агора<sup>2</sup>  и  салон.  –ивилизации  эволюционируют  от  земледелиЯ  к
парадоксу.   Њежду  этими  крайними   точками   развертываетсЯ  битва  между
варварством  и   неврозом,  в  результате   чего  достигаетсЯ   неустойчивое
равновесие творческих  эпох. ќта битва подходит  к  концу:  открываютсЯ  все
горизонты, но ни один из них не  в состоЯнии  возбудить  такого любопытства,
которое  было  бы  одновременно  и  усталым,  и  тем  не  менее  живым.  ’ут
стрЯхнувшему с себЯ заблуждениЯ индивиду остаетсЯ только цвести в пустоте, а
интеллектуальному   вампиру   --   пить   испорченную   кровь   выродившихсЯ
цивилизаций.
     Ќужно ли принимать  историю  всерьез  или лучше  присутствовать в ней в
качестве зрителЯ? Ќужно ли воспринимать ее как целенаправленное  усилие  или
как  праздник света,  то вспыхивающего, то  меркнущего без  необходимости  и
причины?  Ћтвет  зависит от  того, какие  иллюзии мы  сохранЯем в  отношении
человека, от нашего любопытства в разгадывании того, какие еще трансформации
произойдут  с этой смесью вальса и скотобойни, определЯющей  и стимулирующей
его становление.
     ‘уществует  некаЯ  болезнь, называемаЯ по-немецки <i>Weltschmerz*,</i> мироваЯ
скорбь,  болезнь века, поражающаЯ только  одно  поколение.  € есть  еще одна
болезнь,  ЯвлЯющаЯсЯ продуктом всего исторического опыта и заЯвлЯющаЯ о себе
как о единственном  итоге на все грЯдущие времена. ќто "безотчетнаЯ" грусть,
меланхолиЯ "конца  времен".  Џри ней все кажетсЯ изменившимсЯ, даже  солнце,
все кажетсЯ устаревшим, даже несчастье...
     Ќеспособные  к   риторике,   мы  стали   романтиками  вполне  понЯтного
разочарованиЯ. ‘егоднЯ  ‚ертер, Њанфред, ђене, сознаваЯ свой недуг, говорили
бы о нем безо всЯкой напыщенности. ЃиологиЯ,  физиологиЯ, психологиЯ  -- эти
гротескные названиЯ, которые,  упразднив наивность нашего отчаЯниЯ и введЯ в
наши  гимны  анализ, научили нас  относитьсЯ к декламации  с  презрением.  ‚
разного  рода трактатах  наши  сдобренные  ученостью  огорчениЯ  рационально
объЯснЯют наш стыд и классифицируют виды нашего неистовства.
     •ватит  ли у нас пыла и экзальтации,  чтобы созерцать крушение жизни  и
поэзии,  когда  сознание разовьетсЯ  до  такой  степени,  что длЯ нас станут
прозрачными все  наши тайны,  когда  из наших  несчастий испарЯтсЯ последние
остатки загадочности?
     Ћщутить тЯжесть истории, бремЯ становлениЯ и уныние, от которого готово
помутитьсЯ   сознание,  когда   оно  рассматривает   совокупность   и  тщету
произошедших  или возможных событий... Ќапрасно ностальгиЯ подсказывает, что
тут  нужен порыв  и  забвение  уроков прошлого; бывает  такаЯ  усталость, от
которой даже будущее кажетсЯ кладбищем, потенциальным клад-
     *Weltschmerz <i>(нем.)</i> -- мироваЯ скорбь.
     99


     бищем длЯ всего, что даже  еще не  существует. ’Яжесть  веков давит  на
текущие мгновениЯ. Њы более развращены, чем все прошедшие эпохи, наш  распад
зашел  дальше, чем распад любой империи. Ќаше бессилие толкует историю, наша
одышка позволЯет нам услышать  предсмертный хрип  разных народов. ‘традающие
бледной  немощью  актеры,   мы  готовимсЯ   играть  роли,  которые  заполнЯт
многословием банальный  бег  времени;  занавес мирозданиЯ  изъеден молью,  и
сквозь его дыры можно увидеть лишь маски да призраков...
     ‡аблуждение современников упадка состоит в том, что они пытаютсЯ с  ним
боротьсЯ, в  то  времЯ  как следовало бы  ему содействовать:  развиваЯсь, он
истощаетсЯ и способствует поЯвлению новых форм.  Џодлинный  провозвестник --
не тот, кто предлагает какую-нибудь никому не нужную систему, а скорее  тот,
кто  приближает •аос, работаЯ на него  и  воспеваЯ  его.  Ќет  ничего  более
вульгарного,  чем упорствовать  в  догматизме, живЯ  в  усталую эпоху, когда
любаЯ  мечта о  будущем  кажетсЯ  бредом  или обманом. €дти в  сторону конца
истории с цветком в петлице  -- вот единственнаЯ достойнаЯ  манера держатьсЯ
посреди раскручивающегосЯ времени. Љак  жаль,  что не будет ‘трашного  суда,
что нет  даже  удобного  повода  бросить вызов! ‚ерующие  -- это  комедианты
вечности, а вера  --  потребность  во вневременных  <i>подмостках...</i> Ќу  а  мы,
неверующие,  мы  умрем  на  фоне  наших декораций,  слишком  усталые,  чтобы
соблазнитьсЯ на угощениЯ, обещанные нашим трупам...
     ‘огласно   Њайстеру  ќкхарту<sup>1</sup>,  <i>божественность</i>  предшествует
Ѓогу, ЯвлЯетсЯ его сущностью, его бездонной глубиной. Ђ что же обнаружили бы
мы  в  сокровеннейших  глубинах  человека,  что  определЯет его субстанцию в
отличие  от божественной сущности?  Њы бы  обнаружили <i>Ќеврастению,</i> и поэтому
она длЯ человека ЯвлЯетсЯ тем же, чем длЯ Ѓога ЯвлЯетсЯ божественность.
     Њы живем в атмосфере бессилиЯ: акт созиданиЯ, выдумываниЯ, изготовлениЯ
чего-либо значим не столько сам по себе, сколько благодарЯ той пустоте, тому
падению, которое за  ним следует.  ‚се наши неизменные  и  неизбежно тщетные
попытки понЯть завершаютсЯ выводом, что неисчерпаемаЯ глубина божественности
располагаетсЯ  вне  сферы наших идей  и ощущений.  —еловек  рождаетсЯ, чтобы
стать  усталым:  принимаЯ вертикальное  положение  и  терЯЯ  возможность  на
что-нибудь <i>оперетьсЯ,</i> он обрек  себЯ на слабость, неведомую тому  животному,
каким он был  раньше. ’ащить на двух ногах столько материи и все свЯзанное с
этим  отвращение!  “сталость  накапливаетсЯ  и  передаетсЯ  из  поколениЯ  в
поколение. Ћт наших предков нам достаетсЯ наследство  в виде анемии, запасов
уныниЯ, предрасположенности к распаду и энергии умираниЯ, котораЯ становитсЯ
сильнее, чем наши инстинкты жизни. € вот  так наше привыкание к постепенному
исчезновению, вместе с нашим капиталом утомленности, позволЯет нам наполнить
нашу смертную плоть неврастенией -- нашей сущностью...
     Ќет никакой необходимости верить в ту или иную истину, чтобы отстаивать
ее,  как нет необходимости  любить какую-либо  эпоху, чтобы оправдывать, так
как всЯкий принцип доказуем, а всЯкое событие -- законо-
     100


     мерно. ‘овокупность Явлений  -- будь то  плоды духа или же  времени  --
может  быть принЯта  либо  отвергнута  в зависимости  от нашего сиюминутного
настроениЯ:  аргументы, подсказанные нашей  интеллектуальной  честностью или
нашими капризами,  совершенно равноценны.  Ќет ничего,  что  нельзЯ  было бы
доказать или  оправдать -- от самой абсурдной гипотезы до самого чудовищного
преступлениЯ.  €сториЯ  идей, равно как и историЯ  фактов,  развертываетсЯ в
безумной атмосфере: ну  кто  положа руку на сердце  отыщет  такого  арбитра,
который  бы  разрешил  все  тЯжбы  между этими анемичными  либо кровожадными
гориллами?  ќта  землЯ  представлЯет  собой  такое   место,  где  все  можно
утверждать с одинаковой степенью достоверности: аксиомы и  бред сумасшедшего
на ней  взаимозаменЯемы;  душевные  порывы легко переходЯт  в  удрученность;
возвышенные и низменные поступки  сливаютсЯ в единое  движение. “кажите  мне
хотЯ бы  на  один <i>случай,</i>  в оправдание  которого  невозможно  найти никаких
аргументов! “ адвокатов  ада не меньше прав на истину, чем у адвокатов неба.
’ак  что  можно  защищать  с  одинаковым пылом  и  мудреца, и безумца. ‚ремЯ
вызывает порчу  и гниение всего,  что  в нем обнаруживает  себЯ и действует:
любаЯ  идеЯ, любое  событие, осуществлЯЯсь,  обретают  свое лицо  и  тут  же
начинают  разлагатьсЯ.  Љогда  пришел  в движение  человеческий  муравейник,
началсЯ отсчет  €стории, а вместе с  ней возникло  одно-единственное светлое
желание,  которое она сумела навеЯть:  чтобы ей  так  или иначе когда-нибудь
пришел конец.
     Њы  слишком зрелы длЯ новых зорь,  и мы вобрали в  себЯ чересчур  много
столетий, чтобы желать еще новых, и, стало быть,  нам остаетсЯ теперь только
доживать  наши  дни  среди отходов  цивилизаций... Ѓег времени теперь  может
соблазнить лишь одних юнцов да фанатиков...
     Њы -- великие развалины,  мучимые стародавними  грезами, мы -- инженеры
утомленности,  гробокопатели  будущего,  страшащиесЯ перевоплощений древнего
Ђдама, мы навсегда утратили  способность верить в утопии. „рево †изни больше
не увидит весен; древесина его ссохлась;  из него сделают  гробы  длЯ  наших
костей,  снов и  печалей. Ќашей плоти  досталсЯ в наследство  горький  запах
прекрасной  падали,  разбросанной  в  тысЯчелетиЯх. ‘лава тех, от  кого  она
осталась, нас зачаровала: мы ее исчерпали. Ќа кладбище „уха лежат принципы и
формулы. Џрекрасному уже  дано определение, и оно закопано в землю. Ђ вместе
с  ним --  €стина, Ѓлаго, ‡нание и Ѓоги. Ћни там  все догнивают. (€сториЯ --
это чернаЯ  рамка, внутри  которой разлагаютсЯ  прописные буквы,  а вместе с
ними и те, кто их измышлЯл и лелеЯл.)
     ...‚от Я иду по этому  кладбищу. Џод этим крестом видит  свой последний
сон €стина;  рЯдом  -- Ћчарование; чуть подальше  -- ЌепредвзЯтость,  а  над
кучей плит, скрывающих бредовые  видениЯ, выситсЯ  мавзолей  Ђбсолюта: здесь
лежат лживые утешениЯ души и ее обманчивые вершины. Ќу а еще выше, увенчиваЯ
собой    эту    тишину,   парит    ‡аблуждение,    заставлЯЯ    остановитьсЯ
софиста-могильщика.
     Џодобно тому  как  существование человека ЯвлЯетсЯ самым значительным и
самым странным приключением  из всех известных природе, оно неминуемо должно
быть и самым быстротечным; конец его предска-
     101


     зуем  и  желателен:  продолжать его  до  бесконечности  было бы  просто
неприлично.  ѓотовое  ко всем  рискам,  свЯзанным  с его  исключительностью,
парадоксальное животное собираетсЯ разыгрывать еще в течение столетий и даже
тысЯчелетий  свою  последнюю  карту.  ‘тоит ли на это  сетовать?  ‘овершенно
очевидно, что на славу, подобную той, которую ему удавалось снискать в былые
времена, рассчитывать  отныне не приходитсЯ,  поскольку  ничто не предвещает
того,  что  его способности в один прекрасный день  разбудЯт в нем соперника
Ѓаха  или  експира. ‚ырождение проЯвлЯетсЯ в  первую  очередь  в искусстве:
"цивилизациЯ" еще некоторое времЯ  живет  после  распада  последнего. ’о  же
касаетсЯ и  человека: его подвиги  будут продолжатьсЯ, но  духовные ресурсы,
равно как и свежесть вдохновениЯ, у него иссЯкнут. ‘лишком сильный отпечаток
наложила на его душу жажда власти и господства: до тех пор, став властелином
всего,  он  не будет  властен над собственным  концом. Џоскольку он  еще  не
обладает всеми  средствами длЯ уничтожениЯ мира и  самоуничтожениЯ, погибнет
он не так  уж скоро. Ќо  несомненно, что он  создаст себе орудие  тотального
уничтожениЯ,  перед тем как  откроет  панацею, котораЯ,  впрочем,  вроде  бы
выходит  за  рамки  возможностей природы. Ћн уничтожит себЯ  как  творца, но
можно  ли из этого сделать  вывод, что  с  лица земли исчезнут  все люди? Ќе
нужно  смотреть на будущее сквозь  розовые  очки.  Ѓольшинство  оставшихсЯ в
живых, раса недочеловеков, прошмыгнувшаЯ нелегально через апокалипсис, будет
влачить жалкое существование...
     Ќе  погибнуть  человек не  может. …го инстинкт завоевателЯ и  аналитика
способствует расширению  его  власти, но  потом  все,  что  находитсЯ в  его
власти, распадаетсЯ на мелкие кусочки: что бы  он  ни привносил в жизнь, все
оборачиваетсЯ  против  нее.  ђаб  собственных творений,  в  роли  творца  он
выступает  как  носитель  ‡ла.  Џод  действие  этого   правила  подпадает  и
ремесленник,  и  ученый,  а в абсолютном плане -- все, от самого  крошечного
насекомого до Ѓога.  —еловечество  могло бы  еще  жить в  состоЯнии  застоЯ,
продлеваЯ  отпущенные  ему  сроки   существованиЯ,   если  бы  оно  состоЯло
исключительно из грубых скотов  и скептиков. Ћднако одержимое эффективностью
человечество  вывело   своеобразную  породу   целеустремленных   тружеников,
обреченных  на  исчезновение  как от непосильного  труда,  так  и от избытка
любознательности. ‘пешащаЯ превратитьсЯ в прах, она подготовила свой конец и
без устали приближает его ежедневно. ЌаходЯсь  ближе к развЯзке, чем к своим
истокам, человечество может одарить своих сыновей разве что пылом утраченных
иллюзий в преддверии апокалипсиса...
     ‚оображение  без труда рисует  такое  будущее, когда люди будут кричать
хором: "Њы -- последние: устав  от будущего, а еще  больше -- от самих себЯ,
мы  выжали  сок из  земли и  ограбили небеса. Ќи материЯ, ни  дух  уже не  в
состоЯнии питать наши грезы: в мироздании царит такаЯ же сушь, как и в наших
сердцах. € нигде  больше нет никакой субстанции: предки наши  оставили нам в
наследство  свои  растерзанные   души   и  превратившийсЯ  в  труху  хребет.
Џриключение заканчиваетсЯ; сознание угасает; наши песни рассеЯлись по ветру,
и над горизонтом встает солнце умирающих!"
     102


     …сли бы как-либо  случайно  или  каким-то чудом исчезли  все  слова, мы
погрузились  бы  в  нестерпимую  тоску  и  отупение.  ќта  внезапнаЯ  немота
превратилась бы  длЯ  нас  в жесточайшую пытку.  ‚едь  мы  преодолеваем наши
страхи  тем, что подыскиваем  длЯ них названиЯ. Њы говорим: "‘мерть", и  это
отвлеченное понЯтие  избавлЯет нас от  ощущениЯ бесконечности и ужаса самого
ЯвлениЯ.  „аваЯ имена вещам  и событиЯм, мы  снимаем проблему ЌеобъЯснимого:
деЯтельность духа есть мошенничество  во спасение, упражнение в трюкачестве;
благодарЯ ей  мы живем в удобной, легкой и  искаженной реальности. ЋбучитьсЯ
манипулированию понЯтиЯми  означает разучитьсЯ смотреть на вещи... ђефлексиЯ
зародилась в день бегства; в результате поЯвилась словеснаЯ напыщенность. Ќо
как только мы приходим в себЯ и остаемсЯ наедине с собой --  <i>а не в компании
слов,</i> -- мы вновь открываем невыразимую вселенную, чистый объект, обнаженное
событие: откуда взЯть храбрость, чтобы  встретить их лицом к лицу?  € мы уже
не спекулируем с  понЯтием "смерть", а сами <i>становимсЯ</i> смертью. ‚место  того
чтобы украшать жизнь, определЯЯ ей цели, мы  срываем с нее узорный покров и,
определЯЯ  ее  подлинное  значение,  понимаем,  что слово  "жизнь"  ЯвлЯетсЯ
<i>эвфемизмом  слова  "‡ло".</i>  ‡вонкие слова "судьба", "несчастье",  "немилость"
утрачивают свой блеск, и мы видим человека таким, какой он есть, борющимсЯ с
недугами   своих   изнемогающих  органов,   страдающим  из-за  бессильной  и
оторопевшей материи. Ћтнимите у человека  лживое  слово <i>"ѓоре",</i> предоставьте
ему возможность  взглЯнуть, что  скрываетсЯ "под"  этим словом, -- и  он  не
выдержит ни секунды <i>собственного</i> горЯ. Џогибнуть ему мешали вовсе не религии
и  инстинкты,  а  абстракции,  бессодержательные,  напыщенные   и   затертые
созвучиЯ.
     Љогда  Ђдам был изгнан из раЯ, он не стал хулить своего преследователЯ,
а  торопливо и услужливо  начал  давать имена вещам:  это  была единственнаЯ
возможность и приноровитьсЯ к ним, и предать их  забвению. ’ак были заложены
основы идеализма. € то, что у первого косноЯзычного человека было всего лишь
жестом и защитной реакцией, у Џлатона, Љанта и ѓегелЯ превратилось в теорию.
     —тобы невзгоды  переносились  легче, мы из  всего  -- вплоть  до нашего
имени -- творим сущности: ну разве можно умереть, если тебЯ зовут Џетром или
Џавлом? Љаждый из  нас,  уделЯЯ  больше вниманиЯ неподвижной оболочке своего
имени,  чем хрупкости собственного бытиЯ, предаетсЯ иллюзии бессмертиЯ; если
бы исчезла речь, мы  бы оказались в полном одиночестве.  Њистик, дающий обет
молчаниЯ, отказываетсЯ  от своего человеческого  удела. Џредставим  себе еще
утратившего  веру  мистика-нигилиста,  и  мы  получим  катастрофический итог
земной истории человечества.
     ...…стественно,  возникает   мысль,  что   человек,  устав  от  слов  и
возненавидев пустопорожний  ход  времени, отнимет  у  вещей  и у самого себЯ
имена и бросит их в  огромный костер, на котором сгорЯт  его надежды. Њы все
стремимсЯ к такому финалу, к человеку немому и нагому...
     џ  ощущаю  возраст   †изни,   ее  старость,  ее  дрЯхление.  ЌасчитываЯ
бесчисленное количество эр, она все  еще катитсЯ по поверхности земного шара
благодарЯ  этому  чуду ложного бессмертиЯ, каковым  ЯвлЯетсЯ инерциЯ.  †изнь
пока задерживаетсЯ в ревматических узлах ‚ремени, в этом време-
     103


     ни, которое еще более  старо, чем она сама, которое истощено старческим
бредом,   бесконечным    повторением   мгновений,    собственной    вздорной
длительностью.
     € Я ощущаю в себе всю тЯжесть биологического вида, и Я принимаю на себЯ
все его одиночество.  Ќу почему бы ему не сгинуть!  ‚от  только  его  агониЯ
растЯгиваетсЯ на целую вечность  гниениЯ. Љаждую секунду Я оставлЯю за собой
полное право на  самоуничтожение: ведь  не стыдитьсЯ за  собственное дыхание
может  лишь прохвост.  Ѓольше  никаких  сделок с жизнью,  никаких  сделок со
смертью: разучившись существовать, Я согласен на  самоустранение. Ќадежда на
Ѓудущее -- вот истинное преступление!
     ЏройдЯ через  легкие,  воздух  больше  не  регенерируетсЯ. Љаждый  день
изрыгает свое "завтра", и  Я  тщетно пытаюсь себе представить, как  выглЯдит
хотЯ  бы  одно-единственное  желание.  ‚се мне в тЯгость:  разбитый,  словно
вьючное  животное,  которого  впрЯгли в телегу с Њатерией, Я тащу  за  собой
планету.
     ’ак дайте же мне другую вселенную, или Я не выдержу.
     џ  люблю  только  возникновение  или  крушение  вещей,  огонь,  который
вызывает их к жизни и  который их  пожирает. „лительность существованиЯ мира
приводит менЯ в отчаЯние; восхищают менЯ  лишь его  рождение и исчезновение.
†ить очарованным то  девственным, то дрЯхлеющим солнцем; перепрыгивать через
пульсацию времени, чтобы поймать его первый и последний импульс... грезить о
возникновении небесных  светил и  об их исчезновении;  презреть  привычку  к
бытию и устремлЯтьсЯ к угрожающим ему двум безднам; исчерпать себЯ  в начале
и в конце времен...
     ...’ак  мы открываем в себе  „икарЯ  и  „екадента  -- противоречивое  и
неизбежное сочетание: оба персонажа испытывают одинаковую тЯгу к <i>переходу</i> --
один  движетсЯ от  небытиЯ  к миру,  а  другой  -- от мира к небытию: такова
потребность   в  "двойной  конвульсии"   на   <i>метафизическом  уровне.</i>   …сли
спроецировать  эту  потребность  на  шкалу   истории,  то  она  выразитсЯ  в
одержимости Ђдама, изгнанного из раЯ, и того  его далекого потомка,  который
будет изгнан с  земли, --  вот две крайние точки <i>невозможности</i> существованиЯ
человека.
     €з-за того, что  есть в нас "глубокого", мы  превратились в  мишени длЯ
всех зол: пока мы будем жить в соответствии с нашей сущностью, спасениЯ  нам
не  дождатьсЯ.  <i>ЉакаЯ-то</i>  образующаЯ  нас  <i>часть</i>  должна исчезнуть, а  некий
злосчастный  источник  -- иссЯкнуть;  следовательно,  есть лишь один  выход:
<i>упразднить душу,</i> вместе с ее чаЯниЯми и безднами. Ќаши грезы были  отравлены
душою, а  значит, ее  нужно искоренить; точно  так же следует поступить с ее
потребностью  в  "глубине",  ее   "внутренним"   богатством  и  прочими   ее
заблуждениЯми. Ќам будет достаточно <i>духа</i> и <i>ощущениЯ;</i> с их помощью  возникнет
что-то вроде <i>дисциплины бесплодиЯ,</i> котораЯ предохранит нас от восторгов и от
тоски. ’ак пусть же нас  больше не тревожат никакие "чувства" и пусть "душа"
превратитсЯ в самый смешной хлам...
     104


     ‘‚џ’Ћ‘’њ € ѓђ€ЊЂ‘› ЂЃ‘Ћ‹ћ’Ђ
     „а поистине мне кажетсЯ, что бесы играют моей душой в мЯч...
     <i>’ереса де •есус</i>
     Ћтказ производить потомство
     ’от,  кто,  истощив   свои  желаниЯ,  приближаетсЯ  к  последней  форме
отрешенности,  уже  не  желает себЯ  увековечивать. …му  претит  сама  мысль
продлитьсЯ в  ком-то  другом, кому к  тому  же  он не в  состоЯнии  что-либо
передать. <i>ђод человеческий</i> ему противен. Ћн  --  монстр, а монстры  детей не
рожают. …го пока интригует "любовь",  некое заблуждение в гуще его мыслей. ‚
ней он ищет повод длЯ возвращениЯ к общему  уделу; <i>но ребенок</i> представлЯетсЯ
ему Явлением столь же немыслимым, как и семьЯ, как и наследственность, как и
законы  природы.  Ќикому ничем  не обЯзанный,  не имеющий  потомства, он сам
подводит итоги своей  жизни, и в этом заключаетсЯ его после