м сиЯнии, исходЯщем от него.  …ще
бы,  мы  заметили  это.  Џо мере того как силы его убывают, его
веселость растет с каждым днем. Њы давно привыкли к этому,  вам
же это, конечно, сразу бросилось в глаза.
     --  …го  фамулус  Џетр,  -- воскликнул Љнехт, -- видит его
гораздо чаще, чем ты, но даже он не смог привыкнуть к этому. Ћн
сам отправилсЯ в ‚альдцель, дабы побудить менЯ  приехать  сюда,
конечно же, подыскав подходЯщий предлог. —то ты думаешь о нем?
     --  Ћ  Џетре?  Ћн  неплохо  знает музыку, однако он скорее
педантического, нежели творческого  склада  человек,  несколько
тЯжеловесный  или  тЯжелодумный.  ‘тарому  Њагистру  музыки  он
предан бесконечно и отдал бы за него жизнь.  Њне  кажетсЯ,  что
его  служение  при  обожаемом повелителе и кумире поглощает его
без  остатка,  он  одержим  им.  “  вас  не  сложилось   такого
впечатлениЯ?
     --  "Ћдержим"?  Њне  кажетсЯ,  что этот молодой человек не
просто одержим некоторой слабостью или страстью, он  не  просто
влюблен  в  своего  старого  учителЯ  и  боготворит  его, -- он
одержим  и  зачарован  действительным  и  подлинным  феноменом,
который он лучше видит или лучше воспринимает чувством, чем все
вы.  џ расскажу тебе, чему Я только что был свидетелем. ‘егоднЯ
Я отправилсЯ к старому Њагистру музыки, которого не  видел  уже
более полугода; судЯ по нескольким намекам его фамулуса, Я мало
или  даже  ничего не ожидал от этого визита: мне попросту стало
страшно, что поxтенвый  старик  в  ближайшее  времЯ  может  нас
навсегда покинуть, и Я поспешил сюда в надежде еще раз повидать
его. Љогда он узнал и приветствовал менЯ, лицо его засветилось,
но  при  этом  он  ничего не сказал, только выговорил мое имЯ и
подал руку, и мне почудилось, что и движение это, и  сама  рука
светЯтсЯ,  что  от всего этого человека, или, по крайней, мере,
от его глаз, белых волос и бледно-розовой кожи исходит какое-то
тихое и холодное излучение. џ  сел  рЯдом  с  ним,  он  отослал
студента  только  взглЯдом  и  повел  со  мной  самый странный,
диковинный разговор, в каком Я когда-либо участвовал.  ‚начале,
правда,  менЯ  озадачивало  и угнетало, да и стыдило, что Я все
времЯ обраш.алсЯ к старику и  задавал  вопросы,  и  на  все  он
отвечал мне только взглЯдом; Я никак не мог уразуметь, означают
ли   длЯ   него  сообщениЯ  и  вопросы  нечто  большее,  нежели
докучливым шум? ќто менЯ  сбивало  с  толку,  разочаровывало  и
утомлЯло,  Я  казалсЯ себе таким; лишним и назойливым: что бы Я
ни говорил  Њагистру,  на  все  он  отвечал  только  улыбкоивли
коротким  взглЯдом.  Ѓолее  того,  ке  будь  эти  взглЯды стодь
доброжелательными  и  сердечными,  Я  подумал  бы,  что  старец
откровенно   потешаетсЯ  надо  мной,  вад  моими  рассказами  и
расспросами, над всей моей ненужной поездкой и моим  визитом  к
нему.  ‚  конце концов нечто от этого и впрЯмь скрывалось в его
молчании и  улыбке,  они  и  в  самом  деле  выражали  отпор  и
вразумлевие,  но  по-иному,  ва  ином уровне, на иной смысловой
ступени, чем это могли бы сделать, скажем, насмешливые слова. џ
должен был сначала  выбитьсЯ  из  сил  и  претерпеть  и  полное
крушение   моих,  как  мне  представлЯлось,  терпеливо-вежливых
попыток завЯзать разговор, прежде чем Я начал догадыватьсЯ, что
этот старец мог бы без труда совладать с таким терпением, таким
упорством и такой учтивостью,  которые  были  бы  во  сто  крат
больше   моих.  ‚озможно,  что  эти  мои  попытки  продолжались
четверть часа  или  полчаса,  --  мне  показалось,  что  протло
полднЯ,  Я уже качал впадать в уныние, начал уступать усталости
и досаде, сожалеть о своей поездке, во рту  у  менЯ  пересохло.
‚от   он  сидит  передо  мною,  почитаемый  иною  человек,  мой
покровитель, мой „руг, который, сколько Я  себЯ  помню,  всегда
владел  моим сердцем и доверием и ви разу не оставил ни единого
моего слова без ответа, а теперь он прЯмо передо мной и  сидит,
как  Я  говорю,  или,  пожалуй,  не  слышит, весь спрЯтавшись и
затаившись за этим своим сиЯнием, за своей  улыбкой,  за  своей
золотой  личиной,  недосЯгаемый, весь уже частица иного мира, с
иными законами, Я асе, что Я  хотел  передать  ему  словами  из
нашего  мира  в  его мир, все отскакивало от него, как дождь от
камнЯ.  Ќаконец  --  у  менЯ  уже  не  оставалось  надежды   --
магическаЯ  завеса  пала,  наконец  он  пришел  мне  на попощь,
наконец  сказал  что-то!  €  это   были   единственные   слова,
услышанные мною от него за весь сегоднЯшний день.
     "’ы  утомлЯешь себЯ, €озеф", -- произнес он тихим голосом,
полным добриты Я заботы, который и ты за ним знаешь. ‚от и все.
"’ы утомлЯешь себЯ, €озеф".
     ‘ловно он долгое времЯ наблюдал за тем, как Я  над  чем-то
тЯжко  тружусь,  и  захотел  менЯ  предостеречь.  ‘лова  эти он
произнес немного затрудненно, словно давив уже не раскрывал рта
длЯ речи.  Ћдновременно  он  положил  свою  руку,  легкую,  как
бабочка,  руку, мне на плечо, прЯстально посмотрел мне в глам и
улыбнулсЯ. ‚  это  мгновение  Я  был  побежден.  Ќечто  от  его
просветленного  безмолвии,  нечто от его терпениЯ и спокойствиЯ
передалось мне, и внезапно  у  менЯ  раскрылись  глаза  на  тот
поворот,  что  претерпело  его  бытие: он ушел, ушел от людей в
безмолвие, от слов -- к музыке,  от  мыслей  --  к  единому.  џ
понЯл,  что сподобилсЯ увидеть, Я понЯл наконец эту улыбку, это
сиЯнае eгe; передо мной был свЯтой и праведник, который на  час
дозволил  мне помедлить в его лучах, а Я, тупица, хотел вовлечь
его в разговор, занЯть беседою. Џо счастью, прозрение пришло не
слишком поздно. Ћн ведь мог бы  менЯ  отослать  и  тем  навечно
отвергнуть.  ’огда  Я  лишилсЯ бы самого необычного и высокого,
что когда-либо переживаЯ за всю жизнь.
     --  ‚ижу,  --  сказал  ”ерромонте  задумчиво,  --  что  вы
усмотрели  в  нашем  Њагистре  некое  подобие  свЯтого; и и рад
услышать об этом именно от вас.  Џризнаюсь,  к  любому  другому
рассказчику,  поведавшему  мне  о  подобном,  Я  отнессЯ  вы  с
величайшим недоверием.  Џраво,  Я  не  любитель  мистики,  а  в
качестве  теоретика  и  историка  музыки  ЯвлЯюсь педантическим
почитателем четких категорий. Џоскольку же мы,  касталийцы,  не
христианскаЯ конгрегациЯ и не индийский или даосский монастырь,
постольку  причисление  одногоиз  нас  к лику свЯтых, то есть к
некоторой чисто религиозной категории, представлЯетсЯ  мне,  по
сути  дела,  недопустимым,  и кому-нибудь другому, а не тебе --
простите, не вам, domine -- Я за подобное причисление сделал бы
выговор.   ‚прочем,   полагаю,   что   вы   не    намереваетесь
ходатайствовать о канонизации досточтимого Њагистра в отставке,
к  тому  же  в  нашем  Ћрдене  не  найдетсЯ  и  соответствующей
инстанции. Ќет, не прерывайте менЯ, Я говорю  вполне  серьезно,
мои слова -- не шутка. ‚ы рассказали мне о вашем переживании, и
Я   должен  сознатьсЯ,  что  пристыжен  вашим  рассказом;  хотЯ
обрисованный вами феномен и не совсем  ускользнул  от  вниманиЯ
моего  и  моих  монпорских коллег, однако мы лишь принЯли его к
сведению и уделили ему мало вниманиЯ. Њне придетсЯ поразмыслить
о причинах моего промаха и равнодушиЯ. ’о  обстоЯтельство,  что
преображение старого Њагистра так бросилось в глаза и стало длЯ
вас  сенсацией,  в то времЯ как Я его едва заметил, естественно
объЯснЯетсЯ следующим: превращение  это  предстало  перед  вами
неожиданно,  в  готовом  виде, Я же был свидетелем постепенного
его развитиЯ. ’от старый Њагистр,  которого  вы  видели  многие
месЯцы  назад,  и тот, с которым вы встретились сегоднЯ, весьма
разнЯтсЯ между собой, но мы, его соседи,  видЯ  старика  часто,
почти  не замечали перемен, происходЯщих с ним от одной встречи
до  другой.  Ћднако,  признаюсь,  --  это  объЯснение  менЯ  не
удовлетворЯет.  Џеред нашими глазами произошло нечто похожее на
чудо, и пусть процесс этот был медленным и незаметным, но  если
бы  мы  оказались беспристрастными, он должен был поразить нас.
‚от Я и добралсЯ до причины моего равнодушиЯ: Я  вовсе  не  был
беспристрастен.  џ не заметил феномена потому, что не хотел его
замечать.  џ  замечал,   как   и   все   вокруг,   возрастающую
отрешенность и молчаливость нашего „осточтимого и одновременное
усиление его благожелательности, все более светлый и непонЯтный
блеск  его  лица,  когда  он  при  встрече молча отвечал на мой
поклон, -- все это Я, как и все остальные, превосходно замечал.
Ќо Я внутренне противилсЯ тому, чтобы увидеть нечто большее,  и
противилсЯ  Я  не  по  причине,  недостатка  уважениЯ к старому
Њагистру, а отчасти из-за неприЯзни к культу великих людей и  к
сентиментальности,  отчасти  же из-за неприЯзни к этому особому
случаю сентиментальности, а именно к тому виду культа, каковому
предаетсЯ studiosus Petrus{<a href=#2_7_04>2_7_04</a>}.  ‚от  что  Я  уЯснил  себе,
покуда вы излагали мне свои впечатлениЯ. Љнехт рассмеЯлсЯ:
     --   Ќемалый   кружной   путь,  чтобы  уЯснить  себе  свое
отвращение к беднЯге Џетру! Љак же, однако? Џо-твоему,  Я  тоже
сентиментальный  мистик  и  предаюсь запретному культу свЯтых и
великих  людей?  €ли  ты  признаешь  за  мной  то,  в  чем   ты
отказываешь   студенту,  и  поверил,  что  мы  нечто  узрели  и
пережили, и притом не сны и не фантазии, но  нечто  реальное  и
предметно существующее?
     --   ђазумеетсЯ,   Я  признаю  это  за  вами,  --  ответил
Љарло{<a href=#2_2_03>2_2_03</a>} нерешительно и как бы еще раздумываЯ,  --  никому
не  придет в голову сомневатьсЯ в вашем переживании и в красоте
или просветленности старого Њагистра  музыки,  способного  тебе
улыбнутьсЯ  такой  невероЯтной улыбкой. ‚есь вопрос в том, куда
мы денем этот феномен, как его назвать  и  как  объЯснить?  ќто
звучит  несколько  наставнически, но мы, касталийцы, и есть как
раз школьные учителЯ и наставники, и  если  Я  стремлюсь  найти
место  и имЯ длЯ вашего и нашего переживаниЯ, Я поступаю так не
длЯ того, чтобы  посредством  абстрагированиЯ  и  генерализации
лишить  его  жизненности и красоты, но чтобы как можно точнее и
Яснее закрепить его и фиксировать.  ‘лучись  мне  где-нибудь  в
пути  услышать,  как  крестьЯнин  или ребенок напевает мелодию,
которую Я  не  знаю,  то  длЯ  менЯ  это  равным  образом  есть
переживание,  и  если Я затем пытаюсь как можно скорее и точнее
записать эту мелодию в виде нот, то это  отнюдь  не  профанациЯ
моего   переживаниЯ,   а   скорее  попытка  его  возвеличить  и
увековечить. Љнехт дружески кивнул ему.
     -- Љарло, -- сказал он, -- жаль, что мы теперь  так  редко
видимсЯ.  Ќе все друзьЯ юности выдерживают проверку временем. џ
пришел к тебе со своим рассказом о старом Њагистре потому,  что
ты  здесь  единственный  человек, мнением и участием которого Я
дорожу. ’ы уж теперь сам решай,  как  тебе  отнестись  к  моему
рассказу  и  как  ты  определишь  отрешенное  состоЯние  нашего
Њагистра. џ был бы рад, если бы ты однажды навестил его и побыл
бы  в  свете  его  ауры.   Џусть   это   состоЯние   благодати,
просветлениЯ,   умудренности,   блаженства,  или  как  нам  еще
заблагорассудитсЯ его назвать, относитсЯ к  религиозной  жизни:
если  мы,  касталинцы,  не имеем ни церкви, ни символа веры, то
все же благочестие никоим образом нам не чуждо, как раз  старый
Magister musicae был человеком до мозга костей благочестивым. €
коль   скоро   во   многих   религиЯх   мы  встречаем  веста  о
просветленных,  преображенных,  воссиЯвших,  о  тех,  на   кого
снизошла   благодать,  то  почему  бы  и  нашему  касталийскому
благочестию не задвести однажды такими же цветами? Џоздно,  мне
пора  уже  спать,  завтра  Я  рано уезжаю. Ќадеюсь вскоре снова
приехать к  вам.  ‚прочем,  позволь  Я  доскажу  тебе  эту  мою
историю?  €так,  после  того как он сказал: "’ы утомлЯешь себЯ,
€озеф!" -- мне наконец удалось преодолеть свое желание завЯзать
беседу, и Я не только умолк, но и отвратил волю мою  от  ложной
цели  -- заставить заговорить этого молчальника, да еще извлечь
длЯ себЯ нечто из этой беседы. € с  той  самой  минуты,  как  Я
отрексЯ  от  этого  своего  желаниЯ  и  предоставил все старцу,
остальное устроилось как бы само собой.  Џотом  ты  можешь  мои
выражениЯ  заменить  любыми  другими,  но сейчас выслушай менЯ,
даже если тебе и кажетсЯ, что Я не  точен  в  выборе  слов  или
путаю категории. џ просидел у старика час или полтора и не могу
тебе  сообщить,  что именно совершалось в это времЯ между нами,
но ни единого слава сказано не  было:  џ  только  ощутил,  что,
когда  мое сопротивЯеЯие оказалось сломленным, он принЯл менЯ в
свой  покой  и  свой  свет,  его  и  менЯ  окружила  Ясность  и
удивительнаЯ  тишина.  ‘ознательно Я не прибегал в эти минуты к
медитации, но походило  это  именно  на  особенно  удавшуюсЯ  н
осчастливливающую  медитацию,  темой которой была жизнь старого
Њагистра. џ созерцал или переживал его образ и весь  его  путь,
начинаЯ  с тех времен, с того часа, когда он впервые повстречал
менЯ,  еще  мальчика,  и  до  нынешнего  днЯ.  ’о  была  жизнь,
отмеченнаЯ  трудом  и самоотдачей, но свободнаЯ от принуждениЯ,
свободнаЯ от честолюбиЯ и полнаЯ музыки. € развивалась она так,
будто, став музыкантом и Њагистром музыки, он избрал музыку как
один из путей к высшей цели человека, к внутренней  свободе,  к
чистоте,  к  совершенству,  и  с тех пор он ничего другого н "е
делал,  а  только  предоставлЯл  музыке  все  больше  и  больше
пронизывать,  очищать, пресуществлЯть себЯ -- от искусных умных
пальцев чембалиста  и  от  его  неимовермй  музыкальной  памЯти
вплоть до всех частей и органов тела и души, вплоть до пульса и
дыханиЯ,  вплоть  до  сна и сновидений, и ныне он только символ
или скорее некое проЯвление, некаЯ  персонификациЯ  музыки.  ‚о
всЯком  случае,  Я  воспринимал  то  излучение, которое от него
исходило, или те телвы,  которые,  наподобие  череды  вдохов  и
выдохов,  шли  от иего ко мне и от менЯ к нему, как музыку, как
полностью  лишившуюсЯ  материальности   эзотерическую   музыку,
принимавшую   каждого,   кто  вступал  в  магический  круг  как
многоголоснаЯ песнЯ принимает вновь  вступающий  голос.  ‚ерно,
немузыканту  эта  благодать  раскрылась  бы  в других подобиЯх,
пожалуй, астроном увидел бы себЯ  в  образе  луны,  совершающей
свой  бег  вокруг  планеты,  или  филолог  услыхал  бы, как его
окликают на всезначащем, магическом праЯзыке. Ќо хватит слов, Я
прощаюсь. Њне было хорошо, Љарло".
     Њы с особой обстоЯтельностью остановились на этой эпизоде,
ибо Њагистр музыки завимал в жизни и сердце Љиехта очень важное
место; доволиительным поводом иди соблазном Явилось длЯ нас  то
обстоЯтельство,  что  разговор Љиехта с ”ерромонте содраиилсЯ в
подлинной зависи последнего, в одном из  его  писем.  €зо  всех
свидетельств  о  "преображении"  старого Њагистр" музыки это --
самое раннее достоверное, прадиее уже тема эта  породила  более
чем достаточно всевозможных легенд и толков.

        „‚Ђ ЏЋ‹ћ‘Ђ

     ѓодоваЯ  игра,  до сих пор известнаЯ в нередко упоминаемаЯ
под названием "Љитайский  домик",  вознаградила  Љнехта  и  его
друга  за  все  их  усилиЯ  и  подтвердила,  что  ЉасталиЯ и ее
Љоллегии сделали правильный  выбор,  призвав  Љнехта  на  столь
высокий  вост.  ‚альдцелю,  ‘елению  €гры  и  элите  вновь было
испытать радость блистательного  и  вдохновенного  празднества,
более  того,  ежегоднаЯ  €гра  уже  давно не была таким крупным
событием, как в этот раз,  когда  столь  молодой  и  вызывавший
столь  живые  толки  Њагистр должен был впервые поЯвитьсЯ перед
многолюднейшим собранием и оправдать изложенные на него надежды
и когда, сверх того, ‚альдцелю необходимо было взЯть реванш  за
понесенные в прошлом году урон и поражение. Ќа сей раз никто не
был  болен,  и  парадную  церемонию  возглавлЯл  не подавленный
заместитель,     все     Явственней     окружаемый      ледЯным
недоброжелательством  и  недоверием  элиты  и добросовестно, но
уныло  поддерживаемый  впавшими  в   нервозность   должностными
лицами.   Ѓезмолвный   и   недосЯгаемый,   с   головы   до  ног
первосвЯщенник, облаченнаЯ в  белое  с  золотом  главенствующаЯ
фигура  на шахматной доске символов, Њагистр ЯвлЯл свое и друга
своего творение; излучаЯ покой, мощь и достоинство, недоступный
длЯ обыденного  обращениЯ,  поЯвилсЯ  он  в  праздничном  зале,
посреди множества предстоЯщих, ритуальными жестами открывал акт
за  актом  своей  €гры,  изЯщно  вычерчивал  сверкающим золотым
грифелем письмена  за  письменами  на  маленькой  доске,  перед
которой  стоЯл,  и  эти  письмена, начертанные тайнописью €гры,
мгновенно поЯвлЯлись, во сто  крат  увеличенные,  на  громадной
доске  -- задней стене зала. € тысЯчи голосов шепотом повторЯли
их по слогам, и глашатаи громко выкликали, а телеграф  разносил
по  всей  стране,  и когда в конце первого акта он нарисовал на
доске последнюю, подводЯщую итог формулу и, сохранЯЯ изЯщную  и
внушительную  осанку,  дал  предписаниЯ  к  медитации, когда он
отложил  наконец  свой  грифель  и  сел,  тем  самым   наглЯдно
продемонстрировав  наилучшую  позу  длЯ  самопогружениЯ,  то не
только в зале, не только в ‘елении €гры и во всей Љасталии,  но
и  за  ее  пределами,  в  любом  краю  ‡емли,  приверженцы €гры
стеклЯнных бус благоговейно присели  длЯ  той  же  медитации  и
пребывали  в  неподвижности  до  того  мгновениЯ,  когда в зале
Њагистр вновь поднЯлсЯ с места. ‚се  происходило  так  же,  как
бывало  уже  много  раз,  и  все  же  было  новым  и волнующим.
Ђбстрактный и по видимости изъЯтый  из  времени  мир  €гры  был
достаточно гибким, чтобы в сотнЯх нюансов находить соответствие
духовному  складу,  голосу,  темпераменту  и  почерку личности,
личность же была достаточно выдающейсЯ  и  разумной,  чтобы  не
ставить  собственные находки выше незыблемых внутренних законов
€гры.  Џомощники  и  партнеры,  всЯ  элита  повиновались,   как
вымуштрованные  солдаты,  и  все-таки  впечатление было таково,
будто каждый из них, хотЯ бы  он  только  отвешивал  вместе  со
всеми поклоны или помогал задергивать занавес перед погруженным
в медитацию Њагистром, выполнЯл свою самостоЯтельную, рожденную
собственным  вдохновением  €гру.  €з  толпы  же,  из  огромной,
наполнЯвшей зал и весь ‚альдцель общины, из глубины тысЯч  душ,
по следам Њагистра совершавших фантастическое свЯщенное шествие
через  бесконечные  духовные  пространства  €гры  со  всеми  их
измерениЯми, прозвучал основной аккорд празднества, глубокий  и
вибрирующий  колокольный  бас,  который  составлЯет  длЯ юных и
наивных членов общины их  лучшее  и  едва  ли  не  единственное
переживание  на  празднестве,  но  и  у искушенных виртуозов, у
критиков из элиты, у соучастников свЯщеннодействиЯ,  вплоть  до
самого Њагистра, вызывает нечто вроде благоговейного трепета.
     ќто  было высокое празднество, даже посланцы внешнего мира
почувствовали и признали его величие, и не один новичок стал  в
те  дни  адептом  €гры  на  всю  жизнь.  ’ем  более удивительно
прозвучали  слова  €озефа  Љнехта,  обращенные  к   его   другу
’егулЯриусу,  когда  он,  по  окончании десЯтидневных торжеств,
подвел итог своим впечатлениЯм.
     -- Њы можем быть довольны, -- сказал он.  --  „а,  €гра  и
ЉасталиЯ  бесподобны,  они  почти  подошли к совершенству. Ѓеда
разве в том, что  они  слишком  хороши,  слишком  красивы;  они
настолько  красивы,  что  их  почти  невозможно  созерцать,  не
страшась за них. Ќе хочетсЯ думать о том, что они, как и все на
свете, в свой час погибнут. Ќо думать об этом нужно.
     ќти дошедшие до нас слова  вплотную  подводЯт  биографа  к
самой  щекотливой  и  таинственной части его задачи, той части,
которую он охотно отложил бы  еще  на  некоторое  времЯ,  чтобы
прежде   в   спокойствии   и   благодушии,   каковые  дозволены
рассказчику Ясных и однозначных событий, довести до конца  свое
повествование  об  успехах Љнехта, о его образцовом правлении и
блистательной  вершине  его  жизни.  Ћднако  нам  казалось   бы
упущением,  недостойным предмета нашего рассказа, если бы мы не
обнаружили и не вскрыли раздвоенность и  полЯрность  в  душе  и
жизни  досточтимого  Њагистра  уже на той стадии, когда они еще
были незаметны длЯ всех, кроме ’егулЯриуса. Њы даже видим  свой
долг  в  том,  чтобы  уже сейчас отметить и подтвердить наличие
этого раскола, вернее, непрестанно  пульсирующей  полЯрности  в
душе  Љнехта,  именно  как самое характерное и примечательное в
натуре этого высоко почитаемого человека. Љонечно, длЯ  автора,
который  счел  бы  длЯ  себЯ  возможным описать жизнь одного из
касталийских Њагистров только в духе  благочестивого  житиЯ  ad
majorem  gloriam Castaliae{<a href=#2_8_01>2_8_01</a>}, не представлЯло бы большого
труда составить рассказ  о  магистерских  годах  €озефа  Љнехта
(если  опустить  самые  последние  его  минуты)  в виде перечнЯ
прославлЯющих  его  заслуг  и  успехов,  а  также  поведать   о
доблестном   выполнении  им  своего  долга.  Џожелай  летописец
придерживатьсЯ только документальных фактов, и ни  одна  жизнь,
ни  одно  правление Њагистра €гры, в том числе и жизнь Њагистра
‹юдвига ‚ассермалера, относЯщаЯсЯ к самой светлой поре  €гры  и
‚альдцелЯ,  не  могли бы Явить взору картины более безупречной,
более достойной восхищениЯ, нежели жизнь и  правление  Њагистра
Љнехта.   Ћднако   это   правление   имело   самый   необычный,
сенсационный, на взглЯд многих прЯмо-таки скандальный конец,  и
конец этот отнюдь не был случайностью или несчастным случаем, а
ЯвилсЯ  вполне  закономерным,  и в нашу задачу входит показать,
что он ни в коей мере не противоречит  блестЯщим  и  похвальным
достижениЯм  и  победам  „осточтимого.  Љнехт  -- это великий Я
образцовый носитель своего  высокого  сана,  Њагистр  €гры  без
страха  и  упрека. Ќо он видел и ощущал блеск Љасталии, которой
он служил, как неустойчивую и убывающую величину, он пребывал в
этом  блеске  не  бездумно  и   беспечно,   подобно   огромному
большинству своих сограждан-касталийцев, но помнил о его начале
и   истории,  воспринимал  его  как  историческое  образование,
подвластное времени и подталкиваемое его неумолимой силой.  ќта
способность к непосредственному ощущению исторического процесса
и  это понимание собственной деЯтельности и своей личности, как
Ячейки в общем потоке становлений и  превращений,  одновременно
влекомой  и  ведущей,  созрели  в  нем  и дошли до его сознаниЯ
благодарЯ  занЯтиЯм  историей  и  под  влиЯнием  великого  отца
€акова{<a href=#2_6_06>2_6_06</a>},  но склонности и задатки такого восприЯтиЯ были
заложены в его душе намного раньше, и тот,  длЯ  кого  личность
€озефа   Љнехта   стала   воистину  живой,  тот,  кому  удалось
постигнуть склад и смысл его жизни, легко обнаружит в  нем  эти
склонности и эти задатки.
     …сли человек в один из лучезарнейших дней своей жизни, при
завершениЯ  своих  первых  праздничных €гр. Џосле необыкновенно
удавшейсЯ и волнующей манифестации касталийского духа,  сказал:
"Ќе  хочетсЯ  думать  о  том,  что  €гра  и ЉасталиЯ в свой час
погибнут, но думать об этом  нужно",  --  то  такой  человек  с
самого  начала,  задолго  до  того, как он был посвЯщен в тайны
истории, уже познал  законы  вселенной,  уже  постиг  бренность
всего сущего и спорность всего, что создано человеческим духом.
Ћбративши взор в прошлое, к детским и школьным годам Љнехта, мы
наталкиваемсЯ  на  сведениЯ  о  том,  что  всЯкий раз, когда из
ќшгольца исчезал кто-нибудь из его  соучеников,  разочаровавший
наставников  и  возвращенный  из  Њити  в  обычную  школу,  это
повергало €озефа в тоску и  тревогу.  Ќи  один  из  исключенных
учеников  не  был,  насколько  известно,  личным  другом  юного
€озефа; не потерЯ, не исключение и исчезновение того или  иного
мальчика,  угнетала  его,  переполнЯла  боЯзливой печалью. Ќет,
печаль его вызывалась скорее некоторым потрЯсением его  детской
веры  в  незыблемость  касталийского  порЯдка,  в  совершенство
Љасталии. ‚ том  факте,  что  существовали  мальчики  и  юноши,
которым выпало на долю счастье и милость попасть в школу элиты,
и  они  по легкомыслию пренебрегли этой милостью и отвергли ее,
было длЯ него,  столь  свЯто  и  глубоко  воспринимавшего  свое
призвание,  нечто потрЯсающее, свидетельствовавшее о могуществе
некасталийского мира. ‚озможно даже -- доказать этого нельзЯ --
подобные случаи заронили в душу мальчика первые ростки сомнениЯ
в непогрешимости ‚оспитательной Љоллегии, в которую он до  того
верил   беспредельно,   ибо   оказалось,  что  ЉоллегиЯ  иногда
принимала в Љасталию и таких учеников, которых через  некоторое
времЯ приходилось отсылать обратно. Ќезависимо от того, сыграла
ли  свою  роль эта мысль, ставшаЯ первым зародышей критического
отношениЯ к авторитетам,  всЯкий  случай,  когда  ученик  элиты
сбивалсЯ с пути и его отсылали прочь, €озеф переживал не только
как  несчастье, но и как нечто позорное, как безобразное пЯтно,
которое всем бросалось в глаза, ибо само существование его было
упреком, и ответственным за него  была  всЯ  ЉасталиЯ.  Ћтсюда,
думаетсЯ нем, и проистекало чувство потрЯсениЯ и растерЯнности,
овладевавшее  учеником  Љнехтом в подобных случаЯх. ѓде-то там,
за  пределами   Џровинции,   существовал   иной   мир,   билась
человеческаЯ  жизнь,  и  мир  этот  противостоЯл  Љасталии и ее
законам, не подчинЯлсЯ ее порЯдкам и  расчетам,  не  поддавалсЯ
обузданию  и  совершенствованию.  Љонечно,  и  в  сердце Љнехта
существовал этот мир. € у €озефа  возникали  порывы,  фантазии,
влечениЯ,  которые противоречили властвовавшим над ним законам,
порывы эти ему удалось укротить лишь постепенно, ценою жестоких
усилий. ‡начит, в других учениках эти  влечениЯ  могли  обрести
такую   силу,   что   они   прорывались  наружу,  вопреки  всем
увещеваниЯм и карам, и изгонЯли одержимых  ими  назад,  в  тот,
иной  мир,  где  властвуют  не самообуздание и дух, а природные
инстинкты и порывы, в мир, предстающий  перед  людьми,  которые
верны  касталийским идеалам, то в виде коварной преисподней, то
полным  соблазнов  ристалищем  игр  и  суетных  развлечений.  ‚
сознание  юношей  рЯда  поколений  понЯтие греха вошло именно в
таком касталийском истолковании. Ђ много лет спустЯ, уже будучи
взрослым человеком, увлеченным историей, он  Яснее  понЯл,  что
историЯ  не  может  возникнуть  без  элемента  и динамики этого
греховного мира, мира эгоизма и стихийной  жизни,  и  что  даже
такаЯ  возвышеннаЯ  формациЯ,  как  Ћрден,  родилась  из  этого
мутного потока, а придет времЯ --  вновь  будет  им  поглощена.
€менно  проблематичность  самой  Љасталии  была первоисточником
всех сильных волнений, порывов и  потрЯсений  в  жизни  Љнехта,
никогда   проблема   эта   не   становилась   длЯ  него  только
умозрительной, наоборот, она волновала его до глубины души, как
ничто иное, и  он  чувствовал  и  себЯ  в  ответе  за  нее.  Ћн
принадлежал к тем натурам, что могут заболеть, зачахнуть и даже
умереть, видЯ, как любимаЯ или свЯтаЯ длЯ них идеЯ, как любимаЯ
ими отчизна или община заболевают и испытывают страданиЯ.
     Џродолжим, однако же, нить нашего повествованиЯ и вернемсЯ
к первым  днЯм  пребываниЯ  Љнехта в ‚альдцеле, к его последним
школьным годам и его знаменательной встрече с  вольнослушателем
„езиньори, которую мы в свое времЯ описали достаточно подробно.
ќта  встреча  между пламенным поборником касталийского идеала и
мирЯнином  Џлинио  оказалась  длЯ  ученика  Љнехта  не   только
сильным,   оставившим   глубокий   след  переживанием,  --  она
сделалась длЯ него и полным смысла символом. ‚едь именно  тогда
ему  была  навЯзана  роль,  столь  же  ответственнаЯ,  сколь  и
многотруднаЯ, выпавшаЯ на его долю, казалось бы,  случайно,  но
настолько  вЯзавшаЯсЯ  с  его  природой, что всЯ его дальнейшаЯ
жизнь,  можно  сказать,  была  не  чем  иным,  как   постоЯнным
возвращением к этой роли, все более полным вживанием в нее. ќто
была  роль  защитника и представителЯ Љасталии, какую ему через
десЯть лет пришлось играть вновь перед отцом €аковом{<a href=#2_6_06>2_6_06</a>}  и
какую  он  играл  до  конца своего пребываниЯ на посту Њагистра
€гры, -- защитника и представителЯ Ћрдена и  его  установлений.
Ќо  при  этом  в  нем никогда не умирали искреннЯЯ готовность и
стремление учитьсЯ у противника и вести вперед Љасталию  не  по
пути замыканиЯ в себе и косной обособленности, а по пути живого
взаимодействиЯ  и  диалога  с  внешним  миром.  …сли духовное и
ораторское единоборство с „езиньори еще было отчасти игрой,  то
позднее, когда ему пришлось столкнутьсЯ с могучим противником и
одновременно  другом  в лице €акова, единоборство это приобрело
чрезвычайно серьезный характер, и в обоих случаЯх  он  выдержал
испытание,  оказалсЯ на высоте, многому научилсЯ у противников,
давал не меньше, чем брал, и оба раза, хотЯ и не победил  своих
партнеров -- да он, собственно, такой цели себе и не ставил, --
сумел добитьсЯ почетного признаниЯ не только своей личности, но
и  отстаиваемых  им  принципов  и  идеалов. …сли бы даже долгие
беседы  с  ученым  бенедиктинцем  не  привели  к  практическому
результату  --  учреждению  полуофициального  представительства
Љасталии у престола его свЯтейшества, -- они  все  равно  имели
куда  большее  значение,  нежели о том подозревали очень многие
касталийцы.
     Љак в дружеском противоборстве с Џлинио „езиньори, так и в
дальнейшем --  с  ученым  патером.  Љнехт,  не  соприкасавшийсЯ
близко  с  миром  за пределами Љасталии, получил все же понЯтие
или, вернее,  некоторое  представление  об  этом  мире,  чем  в
Љасталии   обладали   только  очень  немногие.  ‡а  исключением
времени, проведенного в Њариафельсе, где он, в  сущности,  тоже
не  имел возможности приобщитьсЯ к собственно мирской жизни, он
этой жизни нигде не видел и не  вкусил  от  нее  ничего,  разве
только  в  самом раннем детстве; но через „езиньори, через отца
€акова, а также благодарЯ изучению  истории  у  него  создалось
живое  представление  о  реальной  действительности,  возникшее
главным образом интуитивно и опиравшеесЯ на весьма ограниченный
опыт, но оно, однако обогатило его более  широкими  знаниЯми  а
более  Ясным  пониманием  мира, чем было у преобладающего числа
его  сограждан-касталийцев,  в  том   числе,   пожалуй,   и   у
руководителей.  Љнехт  был  и  всегда  оставалсЯ истым и верным
касталийцем, но  он  никогда  не  забывал,  что  ЉасталиЯ  лишь
частица,   маленькаЯ   частица   вселенной,  пусть  даже  самаЯ
драгоценнаЯ и любимаЯ.
     Ђ что означала его дружба с ”рицем  ’егулЯриусом,  с  этим
трудным и надломленным человеком, рафинированным артистом €гры,
избалованным  и  робким  касталийцем,  не  признававшим другого
мира, кому до того неуютно и одиноко показалось в  Њариафельсе,
среди  грубых бенедиктинцев, что он, по его словам, и недели не
смог  бы  там  выжить  и  бесконечно  удивлЯлсЯ  своему  другу,
проведшему  там  два года? Њы немало размышлЯли об этой дружбе,
кое-какие догадки пришлось отбросить,  другие  оказались  более
живучими,  но  все  они  касались  вопроса: в чем корни и в чем
смысл этого многолетнего  товарищества?  Џрежде  всего  нам  не
следует  забывать,  что всЯкий раз, когда у Љнехта завЯзывалась
новаЯ дружба, за исключением,  может  быть,  дружбы  со  старым
бенедиктинцем,  не  он  искал,  не он добивалсЯ ее и нуждалсЯ в
ней. ќто к нему тЯнулись люди, им восхищались, ему  завидовали,
его  любили  только за благородство его натуры; на определенной
ступени своего "пробуждениЯ" он сам осознал этот свой дар. ’ак,
в первые годы студенчества ’егулЯриус уже восхищалсЯ им,  искал
его  дружбы,  но  Љнехт  всегда держал его на некотором от себЯ
расстоЯнии. ‚се же по некоторым признакам мы можем судить,  что
он   глубоко   привЯзалсЯ   к   своему   другу.   Џри  этом  мы
придерживаемсЯ мнениЯ, что не одна его из  рЯда  вон  выходЯщаЯ
одаренность, его неистощимаЯ гениальность во всем, что касалось
проблем  €гры,  подкупала  Љнехта. ѓорЯчий и длительный интерес
€озефа  к  ’егулЯриусу  объЯснЯетсЯ  не   только   чрезвычайной
талантливостью    друга,    но    и   его   недостатками,   его
болезненностью, то есть как раз тем, что  отталкивало  от  него
других  обитателей  ‚альдцелЯ  и часто казалось им нестерпимым.
ќтот своеобразный человек был таким цельным  касталийцем,  весь
его  образ  жизни  был  настолько  немыслим  вне  Џровинции, он
настолько зависел от ее  атмосферы  и  высокого  уровнЯ  в  ней
образованности,   что   именно   его   следовало   бы   назвать
архикасталийцем, не обладай  он  таким  трудным  и  чудаковатым
нравом.  €  тем  не  менее этот архикасталиец плохо уживалсЯ со
своими  товарищами,  был   нелюбим   ими,   как,   впрочем,   и
наставниками и начальниками, постоЯнно и везде создавал помехи,
вызывал  всеобщее  недовольство и навернЯка давно бы уже пропал
без покровительства и помощи своего смелого и умного друга. ’о,
что  называли  его  болезнью,  было,   в   сущности,   пороком:
строптивостью,    недостатком    характере,    выражавшимсЯ   в
глубочайшем     неуважении     к     иерархии,     в     крайне
индивидуалистических   воззрениЯх   и  образе  жизни;  он  лишь
постольку повиновалсЯ существующему порЯдку, поскольку это было
необходимо, чтобы его терпели в Ћрдене. Ћн был прекрасным, даже
блестЯщим касталийцем  по  своей  многосторонней  эрудиции,  по
своему  неутомимому  и  ненасытному усердию в высоком искусстве
€гры и очень посредственным, даже дурным касталийцем по  своему
характеру,  своему  отношению  к  иерархии  и  к морали Ћрдена.
ѓлавнейшим его пороком выло упорное, легкомысленное  небрежение
к  медитации,  смысл  которой и состоит в подчинении личности и
занЯтиЯ  которой,  безусловно,  излечили  бы  его  от  нервного
недуга, что и происходило всЯкий раз, когда за дурное поведение
и  после  периодов возбуждениЯ или подавленности его заставлЯли
выполнЯть  строгие  медитационные  упражнениЯ  под  посторонним
надзором,   --   средство,  к  которому  нередко  был  вынужден
прибегать также и Љнехт, относившийсЯ к нему бережно и любовно.
„а, ’егулЯриус обладал своевольным, изменчивым  нравом,  он  не
признавал   сурового   подчинениЯ,   но  зато,  когда  бывал  в
приподнЯтом  настроении,  когда  щедро  расточал  блеск  своего
пессимистического  остроумиЯ, умел очаровывать слушателей живым
интеллектом, и невозможно было не подпасть под обаЯние  смелого
полета  его  подчас  мрачной  фантазии; но, по существу, он был
неисцелим, ибо сам не хотел исцелениЯ,  ни  во  что  не  ставил
гармонию  и  упорЯдоченность,  любил  только свою свободу, свое
вечное  студенчество  и  предпочитал   всю   жизнь   оставатьсЯ
страдальцем,   всегда   неожиданным   и  непокорным  одиночкой,
гениальным шутом и нигилистом, вместо  того  чтобы  ступить  на
путь  подчинениЯ  иерархии  и  тем  самым  обрести покой. Ќо он
нисколько не дорожил покоем, не придавал никакой цены иерархии,
не  слишком  страшилсЯ   порицаний   и   одиночества.   ‘ловом,
совершенно   несносный,  неудобоваримый  элемент  в  сообществе
людей, видЯщих свой идеал в гармонии. Ќо именно благодарЯ своей
непокладистости и неудобоваримости он постоЯнно вносил  в  этот
светлый  и  упорЯдоченный мирок дух живого беспокойства, служил
длЯ него напоминанием, упреком, предостережением, подстрекал  к
новым,  вольным,  запретным  и  дерзким  мыслЯм,  был  в  стаде
строптивой  овцой.  Љак  раз  эти  его  качества,   по   нашему
разумению,  и  помогли  ему  приобрести  в  лице  Љнехта друга.
Ѓесспорно,  в  отношении  к  нему  Љнехта  всегда   была   долЯ
состраданиЯ,  он  отвечал  тем  самым  на  призыв  несчастного,
попавшего в беду, взывающего ко всем рыцарским чувствам  своего
друга.  Ќо  и  этого было бы недостаточно, чтобы давать пищу их
дружбе после возвышениЯ Љнехта в сан Њагистра, когда жизнь  его
наполнилась   напрЯженным   трудом,   новыми   обЯзанностЯми  и
ответственностью. Њы придерживаемсЯ взглЯда, что в жизни Љнехта
’егулЯриус был не менее необходим и  важен,  чем  были  в  свое
времЯ „езиньори и отец €аков из Њариафельса; подобно тем двоим,
он был будоражащим элементом, открытым окошечком в новые, более
широкие просторы. ‚ этом столь странном друге, как нам кажетсЯ,
Љнехт   почувствовал,  а  со  временем  и  сознательно  признал
представителЯ определенного типа, который пока существовал лишь
в образе этого  единственного  провозвестника,  а  именно  типа
касталийца,  каким он может стать в будущем, если новые свЯзи и
импульсы не омолодЯт и не укрепЯт Љасталию. ’егулЯриус был, как
и большинство одиноких гениев, именно провозвестником.  Ћн,  по
сути,  жил в Љасталии, какой пока еще не существовало, но какой
она может стать завтра: еще более обособленной от  всего  мира,
внутренне  выродившейсЯ  по  причине одрЯхлениЯ и расшатанности
медитативной  морали   Ћрдена,   мирком,   где   еще   возможны
благороднейшие  взлеты  духа и глубочайшее самоотречение во имЯ
высоких ценностей, но где  перед  изощренной,  свободной  игрой
духа  уже  не  стоЯт  никакие  цели, кроме самолюбованиЯ своими
отточенными до  совершенства  талантами.  ‚  ’егулЯриусе  Љнехт
видел  одновременно  олицетворение  высших доблестей Љасталии и
грозное предзнаменование ее грЯдущей  деморализации  и  гибели.
Џрекрасно,   изумительно,   что   существовал  такой  ”риц.  Ќо
превращению  Љасталии  в  иллюзорный  мир,  населенный   одними
тегулЯриусами,  необходимо  было  воспрепЯтствовать.  Ћпасность
такого вырождениЯ была пока еще далека,  но  она  существовала.
‘тоило    Љасталии    чуть    выше   надстроить   стены   своей
аристократической обособленности,  стоило  немного  пошатнутьсЯ
дисциплине   в   Ћрдене,   упасть  иерархической  морали  --  и
’егулЯриус перестанет быть чудаковатым одиночкой, а превратитсЯ
в типичного представителЯ  измельчавшей  и  гибнущей  Љасталии.
Њысль  о  возможности  подобного  упадка,  о предрасположении к
нему,  о  существовании  его  в  зачаточном  состоЯнии  --  это
важнейшее  открытие  Љнехта  и  предмет величайших его забот --
пришла бы ему в голову гораздо позднее или не пришла бы  вовсе,
если   бы  не  жил  рЯдом  с  ним  знакомый  ему  до  мельчащих
подробностей  житель  будущей  Љасталии;  длЯ  бдительного  ума
Љнехта  он  был  симптомом  и  предостерегающим сигналом, каким
бывает длЯ умного  врача  первый  больной,  пораженный  еще  не
известным  недугом.  Ђ  ведь ”риц не был посредственностью, это
был аристократ, талант самого высокого ранга. …сли не известный
пока недуг, обнаруженный у ’егулЯриуса,  этого  провозвестника,
распространитсЯ  и  изменит  облик  Љасталии,  если ЏровинциЯ и
Ћрден примут когда-нибудь другую, болезненную форму, то будущие
касталийцы в массе своей не будут  даже  и  тегулЯриусами,  они
унаследуют  не  его бесценные дарованиЯ, не его меланхолическую
гениальность,  не  его  порывистую  страсть  художника,  но   в
большинстве   своем  сохранЯт  только  его  непостоЯнство,  его
чрезмерную увлеченность игрой, его неспособность к дисциплине и
духу солидарности. ‚  часы  тревоги  Љнехта  посещали  подобные
мрачные видениЯ и предчувствиЯ, и он, конечно, тратил много сил
на  преодоление их то медитационными упражнениЯми, то усиленной
деЯтельностью.
     €менно  случай  с  ’егулЯриусом  ЯвлЯет   собой   особенно
красноречивый  и  поучительный  пример  того, каким путем Љнехт
пыталсЯ побороть все встречавшиесЯ на его пути спорные, трудные
и болезненные ЯвлениЯ, не обходЯ их стороной. Ѓез  бдительности
и заботы, без благодетельного руководства Љнехта не только рано
погиб  бы  его друг, находившийсЯ под постоЯнной угрозой, но он
стал  бы,  без  сомнениЯ,   причиной   нескончаемых   помех   и
недопустимых  выходок  в  ‘елении €гры, в которых и без того не
было недостатка с тех пор, как ’егулЯриуса причислили к  элите.
€скусство,  с  каким  Њагистр  направлЯл  своего  друга на путь
истинный, да еще, сверх того,  умел  обращать  его  таланты  на
пользу  €гре  и вдохновлЯть его на высокие деЯниЯ, бережность и
терпение, с какими он переносил его капризы и чудачества,  умно
побеждаЯ  их  и  не  уставаЯ  взывать  к наилучшим сторонам его
природы, может  лишь  восхищать  нас,  как  пример  мастерского
умениЯ   обращатьсЯ   с  человеком.  Љстати  сказать,  было  бы
благородной задачей, котораЯ могла бы привести к  поразительным
открытиЯм,  --  и  мы решаемсЯ просить кого-нибудь из историков
€гры с полным вниманием подойти к этой задаче,  --  исследовать
стилистические  особенности  ежегодных  €гр  за времЯ правлениЯ
Љнехта, подвергнуть тщательному анализу эти  строгие  и  притом
сверкающие  драгоценной  выдумкой,  блестЯщие  по форме и столь
оригинальные  по  ритму,  хотЯ  и  далекие   от   самодовлеющей
виртуозности  партии,  причем  основной  их план и структура, а
также включенные в  их  состав  медитационные  упражнениЯ  были
исключительно  духовным  достижением  Љнехта,  в  то  времЯ как
чеканка деталей и разработка  мелких  технических  подробностей
входили большей частью и обЯзанности его помощника ’егулЯриуса.
…сли бы даже эти игровые партии потерЯлись или забылись, -- все
равно, опыт жизни и деЯтельности Љнехта, заразительнаЯ сила его
примера  не  были бы утрачены длЯ потомства. Ќо, по счастью длЯ
нас, они не утерЯны, они записаны  и  сохранЯютсЯ,  как  и  все
протоколы официальных €гр, и не лежат мертвым грузом в архивах,
а  до  наших  дней  живы и передаютсЯ из поколениЯ в поколение,
изучаютсЯ студентами, дают излюбленные  примеры  длЯ  некоторых
курсов и семинаров €гры. ‚месте с ними продолжает жить и памЯть
о  том помощнике, который в противном случае был бы давно забыт
или  сохранилсЯ  бы