мнишь магистерский сад и посадки Њагистра ’омаса? -- да и
многое  другое.  Ќадеюсь,  мы  еще  найдем длЯ этого подходЯщий
часок. ‚се же со вчерашнего  днЯ  ты  смог  освежить  кое-какие
воспоминаниЯ  и получить представление о роде моих обЯзанностей
и о моей повседневной жизни.
     -- џ благодарен тебе за  это,  --  ответил  Џлинио.  --  џ
только   сегоднЯ   вновь   начал   понимать,  что,  собственно,
представлЯет  собой  ваша  ЏровинциЯ  и  какие  удивительные  и
великие  тайны  она  хранит в себе, хотЯ все эти годы разлуки Я
гораздо больше думал о вас, чем ты, быть может,  полагаешь.  ’ы
позволил  мне сегоднЯ заглЯнуть в твою жизнь и работу, €озеф, и
Я надеюсь, не в последний раз; мы еще часто будем беседовать  с
тобой  обо  всем,  что  Я  здесь  видел и о чем Я пока еще не в
состоЯнии судить.  ‘  другой  стороны,  Я  чувствую,  что  твое
доверие  обЯзывает  также  и  менЯ; Я знаю, что моЯ замкнутость
должна  была  показатьсЯ  тебе  странной.  —то  ж,  и  ты  менЯ
как-нибудь  посетишь и увидишь, чем Я живу. ‘егоднЯ Я могу тебе
поведать лишь очень немногое, ровно столько, сколько надо, чтоб
ты мог опЯть  составить  суждение  обо  мне,  да  и  мне  такаЯ
исповедь  принесет  некоторое  облегчение,  хотЯ будет длЯ менЯ
отчасти наказанием и позором.
     ’ы знаешь, что Я происхожу из патрицианской семьи, имеющей
заслуги перед страной и сохранЯющей дружеские отношениЯ с вашей
Џровинцией,  из  консервативной  семьи   помещиков   и   высших
чиновников.  ‚идишь,  уже  эта  простаЯ фраза образует пропасть
между тобой и мной! џ  говорю  "семьЯ"  и  имею  в  виду  нечто
обыкновенное,  само собой разумеющеесЯ и односмысленное, но так
ли это? “ вас, в вашей  Џровинции,  есть  Ћрден,  иерархиЯ,  но
семьи  у  вас  нет,  вы  и  не знаете, что такое семьЯ, кровное
родство и происхождение, вы  не  имеете  понЯтиЯ  о  скрытом  и
огромном  очаровании  и  мощи  того, что называетсЯ семьей. ’ак
вот, то же самое относитсЯ, в сущности, к  большинству  слов  и
понЯтий,  в  которых  выражаетсЯ наша жизнь: те из них, что длЯ
нас важны, длЯ вас большей частью лишены значениЯ,  многие  вам
просто  непонЯтны, а другие имеют совсем иной смысл, чем у нас.
€ поди тут объЯснись  друг  с  другом!  ‡наешь,  когда  ты  мне
что-нибудь  говоришь,  мне кажетсЯ, что передо мной иностранец;
правда, иностранец, чей Язык Я в юности изучал  и  даже  владел
им, так что большинство слов Я понимаю. Ќо у тебЯ это совсем не
так:  когда  Я  обращаюсь  к  тебе,  ты слышишь Язык, выражениЯ
которого знакомы тебе лишь наполовину, а оттенки и  тонкости  и
вовсе  неведомы;  ты  слышишь  рассказы  о жизни людей, о форме
существованиЯ, тебе далекой; в основном, эти истории, если  они
даже  занимают  тебЯ,  остаютсЯ  тебе  полностью или наполовину
непонЯтными. ‚спомни  наши  бесконечные  словесные  поединки  и
разговоры в школьные годы; с моей стороны это было не что иное,
как  попытка,  одна  из  многих, привести в согласие мир и Язык
Џровинции с моим миром и Языком. ’ы был самым отзывчивым, самым
доброжелательным и честным из всех, в отношении  кого  Я  такие
попытки предпринимал, ты храбро отстаивал права Љасталии, но не
оставалсЯ  равнодушным и к моему, другому миру, и к его правам,
во всЯком случае, ты его не презирал. ’огда мы сошлись довольно
близко. Ќо к этому мы еще вернемсЯ.
     Ћн помолчал  с  минуту,  задумавшись,  и  Љнехт  осторожно
сказал:
     --  Ќе  так  уж  плохо  обстоит  дело  с взаимопониманием.
Љонечно, два народа и два Языка никогда не смогут  так  глубоко
понЯть  друг  друга,  как  два  человека, принадлежащие к одной
нации и говорЯщие на одном Языке.  Ќо  это  не  причина,  чтобы
отказыватьсЯ от взаимопониманиЯ и общениЯ. Њежду соплеменниками
тоже  существуют  свои преграды, мешающие друг друга понЯть, --
преграды      образованиЯ,       воспитаниЯ,       одаренности,
индивидуальности.  Њожно утверждать, что любой человек на земле
принципиально способен дружески разговаривать с любым другим  и
понимать   любого   другого   человека,   и   можно,  наоборот,
утверждать, что на свете вообще не существует двух людей, между
которыми возможно  полное,  безраздельное,  близкое  общение  и
взаимопонимание,  --  и  то и другое будет одинаково верно. ќто
инь и Ян, день и ночь, и оба правы, и то и  другое  надо  порой
вспоминать,  и  Я  отчасти  признаю  твою  правоту;  ведь  и Я,
разумеетсЯ, не думаю, что мы оба когда-либо до конца  постигнем
друг  друга.  Ќо  будь  ты  и  впрЯмь европейцем, а Я китайцем,
говори мы на разных Языках, мы  и  тогда,  при  наличии  доброй
воли,  могли  бы  очень многое поведать друг другу и сверх того
очень многое угадать и  почувствовать.  ‚о  всЯком  случае,  мы
попытаемсЯ это сделать. „езиньори кивнул и продолжал: -- џ хочу
сначала рассказать тебе то немногое, что необходимо знать, дабы
ты  получил  некоторое  понЯтие  о моем положении. €так, прежде
всего  --  семьЯ,  высшаЯ  сила  в  жизни  молодого   человека,
независимо  от  того,  признает он ее или нет. џ ладил со своей
семьей, пока был вольнослушателем вашей элитарной  школы.  ‚есь
год  мне  привольно  жилось  у вас, на каникулах, дома, со мной
носились и баловали менЯ как единственного сына. Њать  Я  любил
нежной,  даже  страстной  любовью,  и единственно разлука с нею
причинЯла мне боль при каждом отъезде из  дому.  ‘  отцом  менЯ
свЯзывали  более  прохладные, но вполне дружеские отношениЯ, по
крайней мере, в детские и юношеские годы, когда Я училсЯ у вас;
он был исконным почитателем Љасталии  и  гордилсЯ  тем,  что  Я
воспитываюсь  в элитарной школе и приобщен к столь возвышенному
занЯтию, как €гра в бисер. ‚ моем  пребывании  у  родителей  во
времЯ  каникул  всегда  была приподнЯтость и праздничность, моЯ
семьЯ и Я сам видели друг друга, так сказать, только в парадных
одеждах.  Џорой,  уезжаЯ  домой  на  каникулы,  Я  жалел   вас,
остающихсЯ,  лишенных  подобного  счастьЯ.  Њне  незачем  много
распространЯтьсЯ о том времени, ты менЯ знал тогда  лучше,  чем
кто-либо  другой.  џ  был  почти  касталийцем,  только  немного
чувственнее, грубее и поверхностнее, но Я был окрылен  и  полон
счастливого  задора  и  энтузиазма.  ’о была счастливейшаЯ пора
моей жизни, о чем Я тогда, конечно, не  подозревал,  ибо  в  те
годы,  когда  Я  жил в ‚альдцеле, Я мнил, что счастье и расцвет
всей моей жизни начнутсЯ лишь после  того,  как,  окончив  вашу
школу,  Я  вернусь  домой  и,  вооружившись  обретенным  у  вас
превосходством, завоюю широкий мир. ‚место  этого  после  нашей
разлуки  с  тобой  в жизни моей началсЯ разлад, длЯщийсЯ по сей
день;  Я  вступил  в  борьбу,  из  которой  Я,  увы,  не  вышел
победителем.  €бо  на  сей  раз  родина,  к которой Я вернулсЯ,
состоЯла не из родительского дома, она отнюдь не ждала  менЯ  с
распростертыми  объЯтиЯми  и не спешила преклонитьсЯ перед моим
вальдцельским превосходством, да и в родительском  доме  вскоре
пошли  разочарованиЯ,  трудности и диссонансы. џ это заметил не
сразу, менЯ защищала моЯ наивнаЯ доверчивость, моЯ мальчишескаЯ
надежда на себЯ и на свое счастье, защищала и  внедреннаЯ  вами
мораль  Ћрдена,  привычка к медитации. Ќо какое разочарование и
протрезвление принесла мне высшаЯ школа, где  Я  хотел  изучать
политическую  экономию!  ’он  обращениЯ,  принЯтый у студентов,
уровень их общего образованиЯ и развлечений, личность некоторых
профессоров -- как резко все это отличалось от того, к  чему  Я
привык  в  Љасталии! ’ы помнишь, как Я некогда защищал свой мир
против вашего,  как,  не  жалеЯ  красок,  превозносил  цельную,
наивную, простую жизнь. Џусть Я заслужил за это возмездие, друг
мой,  но,  поверь,  Я достаточно жестоко наказан. €бо, если эта
наивнаЯ, простаЯ жизнь, управлЯемаЯ инстинктами, эта детскость,
эта невиннаЯ  невышколеннаЯ  гениальность  и  существовали  еще
где-то,  среди  крестьЯн,  быть  может,  или ремесленников, или
где-нибудь еще, то мне не удалось ее ни увидеть, ни, тем  паче,
к  ней  приобщитьсЯ.  ’ы  помнишь  также, не правда ли, как Я в
своих речах осуждал  надменность  и  напыщенность  касталийцев,
этой   изнеженной  и  надутой  касты  с  ее  кастовым  духом  и
высокомерием избранных. Ќо оказалось, что в миру люди чванились
своими  дурными  манерами,   своим   скудным   образованием   и
громогласным  юмором,  своей идиотски-хитрой сосредоточенностью
на практических, корыстных целЯх нисколько не  меньше,  они  не
менее   считали   себЯ   в   своей   узколобой   естественности
неоценимыми,   любезными   богу   и   избранными,   чем   самый
аффектированный  примерный  ученик  вальдцельской  школы.  Ћдни
глумились надо мной и хлопали по плечу, другие отвечали на  мою
чуждую  им  касталийскую  сущность  открытой,  Ярой ненавистью,
которую низкие люди  всегда  питают  ко  всему  возвышенному  и
которую Я решил принЯть как отличие.
     „езиньори  прервал  свой  рассказ  и  посмотрел на Љнехта,
проверЯЯ, не утомил ли он  его.  Ћн  встретил  взглЯд  друга  и
прочел   в   нем   глубокое   внимание   и   симпатию,  которые
подействовали на него благотворно и успокаивающе. Ћн видел, что
собеседник захвачен его исповедью, слушает не так, как  слушают
пустую  болтовню  или  даже  занимательную  историю,  а  крайне
сосредоточенно, с тем исключительным вниманием и  отдачей,  как
это   обычно   бывает   при   медитации,   причем  с  чистейшей
искренностью и добротой, выражение которой в глазах Љнехта  его
тронуло, таким сердечным, почти детским оно ему показалось; его
изумило  это  выражение  в  лице  человека,  чьим  многогранным
повседневным  трудом,   чьей   мудрой   распорЯдительностью   и
авторитетом  он  восхищалсЯ сегоднЯ весь день. € он продолжал с
облегчением:
     -- џ не знаю,  была  ли  моЯ  жизнь  бесполезной,  простым
недоразумением,  или  же  она имела смысл. …сли смысл и был, он
заключалсЯ  в  том,  что  конкретный  человек,  человек  нашего
времени,  на себе познал и пережил самым ощутимым и болезненным
образом, насколько ЉасталиЯ отдалилась от своей родной  страны,
или,  скажем,  наоборот:  насколько  наша  страна  стала чужой,
изменила  своей  благороднейшей  Џровинции  и  ее  духу,  какаЯ
пропасть  разделЯет у нас тело и дух, идеал и действительность,
как мало они друг друга знают и желают знать.  …сли  у  менЯ  и
была  в  жизни  задача,  был  идеал,  он  состоЯл  в том, чтобы
синтезировать  в  себе   оба   принципа,   стать   посредником,
истолкователем  и  миротворцем  между  ними.  џ  попыталсЯ  это
сделать и потерпел поражение. Ђ поскольку Я не могу  рассказать
тебе  о  своей  жизни  все, да ты бы ее все равно до конца и не
понЯл, покажу тебе  лишь  одну  из  ситуаций,  характерную  длЯ
крушениЯ моих планов. ‘амаЯ главнаЯ трудность моего положениЯ в
первые  годы  обучениЯ  в  университете  была  не  в том, чтобы
отбиватьсЯ от поддразниваний и враждебных выходок, ставших моим
уделом как касталийца и примерного  студента.  ’е  немногие  из
моих  новых  товарищей,  которым  мое  обучение  в школах элиты
импонировало как привилегиЯ  и  сенсациЯ,  причинЯли  мне  даже
больше хлопот и ставили менЯ в более затруднительное положение,
чем  прочие.  Ќет,  самым трудным, самым невозможным оказалось,
пожалуй,  продолжать  среди   мирЯн   жизнь   по   касталийским
принципам. ‚начале Я этого почти не ощущал, Я держалсЯ привитых
мне  в  Љасталии  навыков.  Ќекоторое  времЯ  мне казалось, что
удастсЯ и здесь ими  руководствоватьсЯ,  что  они  укреплЯют  и
защищают  менЯ,  поддерживают  во  мне  бодрость и нравственное
здоровье,  подкреплЯют  мое  намерение  одному,  самостоЯтельно
прожить студенческие годы по возможности в касталийском духе, в
одиночку  удовлетворЯть  свою  жажду знаний и не дать столкнуть
себЯ в университетскую рутину, стремЯщуюсЯ  только  в  возможно
более  краткий  срок  возможно основательней напичкать студента
знаниЯми длЯ  профессии,  длЯ  заработка  ради  куска  хлеба  и
задушить    в    нем    малейший    проблеск   свободолюбиЯ   и
универсальности. Ќо бронЯ, надетаЯ на менЯ Љасталией, оказалась
опасной и ненадежной, ибо  Я  не  намеревалсЯ  покорно,  словно
отшельник,   сохранЯть   мир  в  своей  душе  и  созерцательное
спокойствие,  Я  хотел  завоевать  весь  свет,  понЯть  его   и
заставить его понЯть себЯ, Я хотел его принЯть и по возможности
обновить  и  улучшить,  Я  хотел  в  себе  самом  объединить  и
примирить Љасталию с остальным миром. Љогда Я после испытанного
разочарованиЯ, споров, волнений  погружалсЯ  в  медитацию,  это
всЯкий  раз  было  благодеЯнием, разрЯдкой, вздохом облегчениЯ,
возвратом к добрым, дружественным силам. Ќо со временем Я  стал
замечать,  что  именно  это  погружение  в себЯ, это поклонение
духу, эти упражнениЯ еще более  менЯ  изолируют,  делают  столь
неприЯтно чужим длЯ окружающих и лишают менЯ самого способности
по-настоЯщему их понЯть. € Я убедилсЯ, что по-настоЯщему понЯть
их,  мирских  людей,  Я смогу лишь тогда, когда стану таким же,
как они, когда у менЯ по сравнению  с  ними  не  будет  никаких
преимуществ,  даже  прибежища в самопогружении. ‚озможно, что Я
несколько приукрашиваю этот процесс, представлЯЯ  его  в  таком
именно  виде. ‚озможно, даже вероЯтно, что Я, не имеЯ равных по
воспитанию и культуре товарищей, лишенный контролЯ  менторов  и
защитной,   целительной   атмосферы  ‚альдцелЯ,  просто  утерЯл
привычку к дисциплине,  сделалсЯ  ленив  и  невнимателен,  стал
обыкновенным  рутинером  и в минуты, когда менЯ мучила совесть,
оправдывал себЯ тем, что рутина -- один из  атрибутов  здешнего
мира  и  она помогает мне лучше понимать окружающих. џ вовсе не
хочу ничего  приукрашивать,  но  не  хочу  также  отрицать  или
скрывать  и  того,  что  Я  прилагал  большие усилиЯ, был полон
благих стремлений и боролсЯ даже тогда, когда был  неправ.  „лЯ
менЯ  все  это было весьма важно. Ќо была ли моЯ попытка понЯть
мирскую жизнь и найти себе в ней место только воображаемой  или
нет,  так или иначе, произошло неизбежное: мир оказалсЯ сильнее
менЯ, он постепенно  обломал  и  поглотил  менЯ;  словно  жизнь
поймала  менЯ  на  слове  и  полностью  уравнЯла  с  тем миром,
правильность, наивность,  силу  и  бытийственное  превосходство
которого   Я   так  прославлЯл  и  Яростно  отстаивал  в  наших
вальдцельских спорах, отрицаЯ  твою  логику.  ’ы  это  помнишь,
конечно.
     Ђ  теперь  Я  хочу  напомнить тебе кое-что другое, что ты,
быть может, давно забыл, потому  что  длЯ  тебЯ  это  не  имело
значениЯ.  „лЯ  менЯ же это было очень важно -- важно и ужасно.
Њиновали мои студенческие годы, Я  приспособилсЯ,  побежденный,
но  не  сломленный;  наоборот,  в глубине души Я все еще числил
себЯ в вашем стане и верил,  что  Я,  в  том  или  ином  случае
приспособлЯЯсь  к обстоЯтельствам и отклонЯЯсь от прЯмого пути,
действую добровольно, руководимый житейской мудростью, а не  по
приказу  победителей.  џ  все  еще крепко цеплЯлсЯ за некоторые
привычки и потребности юношеских лет, в том  числе  за  €гру  в
бисер,  что, по-видимому, имело мало смысла, ибо без постоЯнных
упражнений и без общениЯ с равными и даже  превосходЯщими  тебЯ
партнерами  нельзЯ  ничему  научитьсЯ,  а игра в одиночку может
возместить настоЯщую лишь в той мере,  в  какой  монолог  может
заменить  разговор  с  собеседником. € вот, не отдаваЯ себе как
следует отчета, что со мной  происходит,  сохранил  ли  Я  свое
искусство в €гре, свои познаниЯ и все, привитое мне ‚альдцелем,
Я  все  же  старалсЯ  спасти эти ценности или хотЯ бы часть их;
когда Я набрасывал некую схему игры одному из  своих  тогдашних
товарищей,  которые  пытались  высказать  свое мнение об €гре в
бисер,  совершенно  не  понимаЯ  ее  духа,   или   анализировал
какой-нибудь   ход,   этим  полным  невеждам  казалось,  что  Я
занимаюсь колдовством. Ќа третий или четвертый год студенчества
Я принЯл участие  в  курсе  €гры  в  ‚альдцеле,  и  встреча  со
знакомыми  местами,  с  городком,  со старой школой, с ‘елением
€гры доставила мне горькую радость; тебЯ в ту пору не было,  ты
училсЯ  где-то  в  Њонпоре  или  Љойпергейме  и  слыл  изрЯдным
чудаком. Љурс, в котором  Я  принЯл  участие,  был  всего  лишь
каникулЯрным  курсом  длЯ нас, бедных мирЯн и дилетантов, и все
же мне пришлось основательно потрудитьсЯ, и Я был горд, получив
к    концу    самую    обыкновенную    "тройку",    ту    самую
"удовлетворительную"  оценку,  котораЯ  давала  его  обладателю
право вновь принЯть участие в таких каникулЯрных курсах.
     Џрошло еще несколько лет, Я еще  раз  собралсЯ  с  силами,
записалсЯ   опЯть  на  каникулЯрные  курсы,  руководимые  твоим
предшественником, и работал  не  покладаЯ  рук,  чтобы  хоть  в
какой-то  степени  оказатьсЯ  достойным  ‚альдцелЯ. џ перечитал
свои   старые   записи,   попыталсЯ   вновь   поупражнЯтьсЯ   в
самоконцентрации,    словом,   соответственно   настроенный   и
сосредоточенный, Я  своими  скромными  средствами  готовилсЯ  к
каникулЯрному  курсу,  как  настоЯщие  мастера €гры готовЯтсЯ к
большим ежегодным состЯзаниЯм. џ прибыл в ‚альдцель, где  после
нескольких лет отсутствиЯ почувствовал себЯ еще более чужим, но
и  более  очарованным,  будто вернулсЯ на прекрасную утраченную
родину, чей Язык уже стал забывать. Ќа этот раз исполнилось мое
горЯчее желание повидатьсЯ с тобой. Џомнишь ли ты это, €озеф?
     Љнехт серьезно заглЯнул  ему  в  глаза,  кивнул  и  слегка
улыбнулсЯ, но не произнес ни слова.
     -- ‹адно, -- продолжал „езиньори, -- ты, значит, вспомнил.
Ќо о чем  ты,  собственно,  вспомнил?  Ћ  мимолетном свидании с
однокашником, о краткой встрече и  разочаровании;  идешь  своим
путем и не думаешь больше об этой встрече, разве только тебе не
очень  вежливо  напомнЯт о ней через десЯтки лет. ђазве не так?
ђазве все было иначе, и встреча  эта  значила  длЯ  тебЯ  нечто
большее?
     Ћн  был  сильно  взволнован,  хотЯ  Явно старалсЯ овладеть
собой; казалось, он хотел облегчить душу, излив все, что в  ней
накопилось за долгие годы и чего он не мог в себе побороть.
     -- ’ы забегаешь вперед, -- заговорил Љнехт очень мЯгко. --
—ем эта  встреча была длЯ менЯ, Я скажу, когда придет мой черед
и Я буду перед тобой держать ответ. Ђ  пока  слово  принадлежит
тебе,  Џлинио.  ‚ижу, та встреча не была тебе приЯтна. „а и мне
-- тоже. Ђ теперь  рассказывай  дальше,  как  все  тогда  было.
ѓовори без околичностей!
     --  Џопытаюсь,  --  ответил  Џлинио.  --  “прекать  тебЯ Я
намерен. „олжен даже признать, что ты держалсЯ со  мною  вполне
корректно,  чтобы  не сказать больше. Љогда Я нынче принЯл твое
приглашение приехать в ‚альдцель, куда Я после того  вторичного
каникулЯрного  курса  более  не  наведывалсЯ,  даже еще раньше,
когда Я согласилсЯ войти в комиссию, направленную сюда, у  менЯ
была  цель  встретитьсЯ  и  объЯснитьсЯ  с  тобой по поводу той
встречи, -- все равно, будет ли это нам обоим приЯтно или  нет.
‘лушай дальше. Џриехал Я на каникулЯрный курс, и поместили менЯ
в  доме  длЯ  гостей.  “частники  курса были все примерно моего
возраста, некоторые даже гораздо  старше;  нас  набралось  едва
двадцать  человек,  большей  частью касталийцы, но либо плохие,
безразличные, отставшие  любители  €гры,  либо  же  начинающие,
которым с большим опозданием пришла в голову мысль поверхностно
познакомитьсЯ  с  €грой.  џ  почувствовал  большое  облегчение,
убедившись, что среди них нет ни одного знакомого мне человека.
ђуководитель нашего курса, один из работников  Ђрхива,  усердно
взЯлсЯ  за  дело  и  был весьма любезен, но все наше обучение с
самого начала носило характер чего-то второсортного и никому не
нужного, чего-то вроде курса штрафников, чьи случайно и  наспех
собранные  участники  столь  же  мало верЯт в подлинный смысл и
успех, как и сам учитель, хотЯ никто не произносит этого вслух.
Ќевольно  напрашивалсЯ  вопрос:  зачем   съехалась   сюда   эта
горсточка  людей,  зачем  они  добровольно  взЯлись  за дело, к
которому у них не лежит душа, интерес к  которому  недостаточно
силен,  чтобы  придать  им необходимую выдержку, не говорЯ уж о
готовности к жертвам? € зачем ученый муж тратит силы на уроки и
упражнениЯ, от  которых  он  и  сам  врЯд  ли  ожидает  больших
успехов?  ’огда  Я  этого  не  знал,  а  гораздо позже узнал от
опытных людей, что мне с этим курсом  просто  не  повезло,  что
несколько   иной   состав  мог  бы  сделать  его  более  живым,
содержательным и  даже  вдохновлЯющим.  Џорой  достаточно,  так
сказали  мне позднее, найтись двум участникам, способным зажечь
друг друга или же ранее знакомым и близким,  чтобы  воодушевить
весь курс, всех его участников и преподавателей. ’ы ведь сам --
Њагистр  €гры,  тебе  это  должно  быть  известно. €так, мне не
повезло, в нашей случайной  группе  не  оказалось  животворного
Ядра,  ее  не  сумели ни зажечь, ни окрылить, это был и осталсЯ
вЯлый повторный курс длЯ взрослых  школьников.  ли  дни,  и  с
каждым  из них росло разочарование. Ќо ведь помимо €гры был еще
и ‚альдцель, место свЯщенных и бережно хранимых воспоминаний, и
если курс менЯ  не  удовлетворЯл,  все  же  оставалась  радость
возврата  к  родному  дому,  общение с товарищами прежних дней,
возможно, свидание с тем товарищем, о  котором  остались  самые
богатые  и  самые  сильные впечатлениЯ и который длЯ менЯ более
чем кто-либо другой олицетворЯл нашу Љасталию: с тобой,  €озеф!
…сли бы Я вновь увидел нескольких школьных друзей, если бы Я во
времЯ  прогулок  по  прекрасным,  столь  любимым  местам  опЯть
встретил добрых духов моей юности, если бы ты, например,  вновь
приблизилсЯ  ко  мне и из наших разговоров, как в прежние годы,
родились бы споры, не столько между тобой и мной, сколько между
моей касталийской проблемой и мной самим, тогда не жаль было бы
ни потерЯнного времени, ни неудачного курса, ни прочего.
     Џервые  два  товарища  по  школе,  встретившиесЯ   мне   в
‚альдцеле,   были   молодые   люди   без   претензий,  они  мне
обрадовались, хлопали по плечу и задавали ребЯческие вопросы  о
моей таинственной мирской жизни. Ќесколько других были не столь
простодушны, они были обитателЯми ‘елениЯ €гры и принадлежали к
младшему  поколению  элиты;  они не ставили наивных вопросов, а
здоровались со мной, когда мы встречались  в  одном  из  покоев
твоего  свЯтилища  и  не  было возможности из бежать встречи, с
утонченной, несколько натЯнутой вежливостью,  даже  приветливо,
но   не   переставаЯ  подчеркивать  свою  занЯтость  важными  и
недоступными  моему  пониманию  делами,   недостаток   времени,
любопытства,  участиЯ  и желаниЯ возобновить старое знакомство.
—то ж, Я им  не  навЯзывалсЯ,  а  оставил  их  в  покое,  в  их
олимпийском, Ясном, Ќасмешливом касталийском покое. џ взирал на
них,   на   их   заполненный  бодрой  деЯтельностью  день,  как
заключенный  за  решеткой  или   как   беднЯк,   голодающий   и
угнетенный,   взирает   на  аристократов  и  богачей,  веселых,
красивых,     образованных,     благовоспитанных,     прекрасно
отдохнувших, с выхоленными лицами и руками.
     Ќо вот поЯвилсЯ ты, и радость и новые надежды вспыхнули во
мне, когда  Я  тебЯ увидел. ’ы шел по двору, и узнал тебЯ сзади
по походке и тотчас же окликнул по имени. "Ќаконец-то  человек,
--  подумал  Я,  --  наконец-то  друг,  возможно, противник, но
человек, с которым можно поговорить, пусть даже  архикасталиец,
но  такой,  у  кого касталийскаЯ суть не превратилась в маску и
броню,  человек,  способный  понЯть  другого!"  ’ы  не  мог  не
заметить,  как Я обрадовалсЯ и как много Я от тебЯ ждал, и ты в
самом деле пошел мне навстречу с изысканной учтивостью. ’ы  еще
помнил  менЯ,  Я  еще  длЯ  тебЯ  что-то значил, тебе доставило
радость вновь увидеть  мое  лицо.  €  ты  не  ограничилсЯ  этим
кратким  радостным  приветствием  во  дворе, а пригласил менЯ к
себе, посвЯтил, пожертвовал мне вечер. Ќо что это был за вечер,
дорогой  Љнехт!  Љак  мы  оба   мучительно   тщились   казатьсЯ
оживленными,   разговаривать   друг  с  другом  вежливо,  почти
по-товарищески, и как тЯжко было  нам  при  этом  тЯнуть  вЯлый
разговор  от одной темы к другой. •отЯ твои коллеги были ко џне
равнодушны, но с тобою мне было куда горше, эти  мучительные  и
бесплодные  потуги  склеить  былую  дружбу причинЯли куда более
острую обиду. ’от вечер навсегда положил конец  моим  иллюзиЯм,
мне  с  беспощадной Ясностью дали понЯть, что Я не товарищ и не
единомышленник, не касталиец, не равный по рангу, а докучливый,
навЯзчивый болван, невежественный чужак и то, что разочарование
и нетерпение были так  безупречно  замаскированы,  ранило  менЯ
сильнее  всего.  …сли бы ты менЯ бранил или упрекал, если бы ты
осуждал менЯ: "‚о что ты превратилсЯ, дружище, как ты мог столь
низко пасть?" -- Я был бы счастлив, и лед  был  бы  сломан.  Ќо
ничего   подобного!  џ  увидел,  что  не  принадлежу  больше  к
Љасталии, что пришел конец моей  любви  к  вам,  моим  занЯтиЯм
€грой, нашей дружбе с тобой. ђепетитор Љнехт принЯл в ‚альдцеле
надоедливого  визитера,  промучилсЯ  и  проскучал  с  ним целый
вечер, а потом с самой безукоризненной вежливостью выставил его
за дверь.
     „езиньори, пытаЯсь побороть волнение, прервал свой рассказ
и с искаженным мукой лицом взглЯнул  на  Њагистра.  ’от  сидел,
весь  превратившись  в  слух, но сам нимало не взволнованный, и
смотрел на старого друга с улыбкой теплого участиЯ.  Џлинио  не
прерывал  молчаниЯ,  и  Љнехт  не спускал с него взора, полного
доброжелательства, с выражением удовлетворенности, даже радости
на лице, и друг с  минуту  или  дольше  выдерживал  этот  взор,
мрачно глЯдЯ перед собой.
     -- ’ебе смешно? -- воскликнул Џлинио горЯчо, но без гнева.
-- ’ебе смешно? ’ы считаешь все это в порЯдке вещей?
     --  „олжен  признатьсЯ,  --  улыбнулсЯ  Љнехт,  --  что ты
великолепно  изобразил  эту  сцену,  просто  великолепно,   все
происходило  именно  так,  как ты описал; и может быть, остатки
обиды  и  осуждениЯ  в  твоем  голосе  были  необходимы,  чтобы
показать  и  с  таким  совершенством  вновь  оживить  ее в моей
памЯти. Љ тому же, хотЯ ты, к сожалению, еще  смотришь  на  все
прежними  глазами и кое-чего еще не успел забыть, ты объективно
и правильно изобразил положение двух молодых людей в  несколько
томительной  ситуации:  оба  они вынуждены были притворЯтьсЯ, и
один из них, а именно  ты,  совершил  вдобавок  ошибку,  силЯсь
скрыть  подлинные  страданиЯ  под показной развЯзностью, вместо
того чтобы сбросить с себЯ маску. ‘оздаетсЯ  даже  впечатление,
что  ты  еще  и ныне больше винишь менЯ в безрезультатности той
встречи, нежели себЯ, хотЯ как раз от тебЯ  зависело  повернуть
все  по-иному.  Ќеужели  ты  в  самом деле этого не замечал? Ќо
изобразил ты все, надо сказать,  превосходно.  џ  действительно
вновь  ощутил  подавленность  и  смущение, владевшие мною в тот
странный  вечер,  минутами  казалось,  что  мне  опЯть   трудно
сохранЯть  самообладание и что мне немного стыдно за нас обоих.
„а, твой рассказ точен  вполне.  —истое  удовольствие  услышать
такое.
     --  —то  ж,  --  ответил Џлинио, несколько удивленный, и в
голосе его еще звучали отголоски обиды и недовериЯ, -- отрадно,
что мой рассказ позабавил хоть одного из  нас.  Њне,  да  будет
тебе известно, было тогда отнюдь не до шуток.
     --  Ќо  теперь, -- возразил Љнехт, -- теперь-то ты видишь,
какой забавной должна нам показатьсЯ эта историЯ, не  принесшаЯ
лавров  ни  одному  из  нас? Ќам остаетсЯ только посмеЯтьсЯ над
пей. -- ЏосмеЯтьсЯ? Ќо почему?
     -- Џотому,  что  эта  историЯ  об  экс-касталийце  Џлинио,
который  добиваетсЯ участиЯ в €гре и признаниЯ со стороны своих
бывших товарищей, давно исчерпана и основательно забыта,  точно
так  же,  как  историЯ  о  вежливом репетиторе Љнехте, который,
вопреки всем касталийским  Џравилам,  не  сумел  скрыть  своего
смущениЯ  перед  свалившимсЯ  ему  как  снег  на голову Џлинио,
настолько, что еще сегоднЯ, через много лет, он видит себЯ  как
в  зеркале.  ЏовторЯю,  Џлинио,  у  тебЯ  хорошаЯ  памЯть, и ты
Џрекрасно все рассказал, Я бы так не смог. ‘частье, что историЯ
эта исчерпана и мы можем над ней посмеЯтьсЯ.
     „езиньори был  озадачен.  Ћн  чувствовал,  что  в  хорошем
расположении   духа  Њагистра  есть  нечто  длЯ  него,  Џлинио,
приЯтное и сердечное,  что  нет  в  нем  и  следа  издевки;  он
чувствовал  также,  что  веселость  эта  скрывает нечто глубоко
серьезное, но, рассказываЯ, он вновь пережил всю горечь былого,
к тому же рассказ его настолько напоминал исповедь, что он  был
не в силах резко изменить тон.
     --  ’ы,  должно быть, забываешь, -- начал он нерешительно,
хотЯ наполовину уже убежденный, -- что длЯ менЯ и длЯ тебЯ  все
рассказанное  мною  имело  неодинаковое  значение. „лЯ тебЯ это
было, самое большее, неприЯтностью, длЯ менЯ же --  поражением,
провалом  и,  кстати  сказать,  началом важного перелома в моей
жизни. Љогда Я, не закончив курса, покинул ‚альдцель,  Я  решил
никогда  сюда  не  возвращатьсЯ  и  был  близок  к  тому, чтобы
возненавидеть Љасталию и всех вас.  џ  растерЯл  свои  иллюзии,
убедилсЯ, что не имею больше ничего общего с вами, да и прежде,
по-видимому,  был  к вам совсем не так близок, как воображал, и
не хватало очень немногого, чтобы Я превратилсЯ  в  ренегата  и
вашего смертельного врага.
     „руг смотрел на него весело и в то же времЯ проницательно.
     --  ђазумеетсЯ, -- сказал он, -- и обо всем этом, надеюсь,
ты мне еще скоро расскажешь. Ќо на сегоднЯшний  день  положение
наше,  как  мне  кажетсЯ,  таково.  ‚ ранней юности мы дружили,
потом  расстались  и  пошли   разными   путЯми,   потом   опЯть
встретились,  это  было  во  времЯ тех злополучных каникулЯрных
курсов; ты наполовину, а может быть, и совсем стал мирЯнином, Я
же -- несколько самонадеЯнным  жителем  ‚альдцелЯ,  озабоченным
исключительно   касталийскими   канонами,   и   вот   об   этой
разочаровавшей нас встрече, которой мы оба стыдимсЯ, мы сегоднЯ
вспомнили.   Њы   вновь   увидели   себЯ   и   свое   тогдашнее
замешательство,  и  мы  вынесли  это  зрелище  и  теперь  можем
посмеЯтьсЯ над собой, ибо сегоднЯ все обстоит совершенно иначе.
Ќе скрою также, что впечатление, произведенное  на  менЯ  тогда
твоей   особой,   и   в  самом  деле  привело  менЯ  в  большое
замешательство, это было, безусловно, неприЯтное, отрицательное
впечатление, Я просто не знал, о чем с тобой разговаривать,  ты
показалсЯ  мне поразительно, неожиданно и раздражающе незрелым,
грубым, мирским. џ был молодым  касталийцем,  не  знавшим,  да,
собственно,  и  не желавшим знать мирской жизни, а ты -- что ж,
ты был молодым чужаком, и Я не мог,  в  сущности,  понЯть,  длЯ
чего  ты  ЯвилсЯ,  зачем  участвовал в курсе €гры, ибо, судЯ по
всему, в тебе не сохранилось ничего от ученика элитарной школы.
’ы действовал мне тогда на нервы, точно так же, как Я тебе.  џ,
конечно,  показалсЯ  тебе  высокомерным  жителем  ‚альдцелЯ, не
имеющим никаких заслуг, но силившимсЯ сохранить дистанцию между
собой и некасталийцем, дилетантом €гры.  ’ы  же  был  длЯ  менЯ
варваром,  недоучкой, питавшим вдобавок, без достаточного на то
основаниЯ, досадные, сентиментальные притЯзаниЯ  на  интерес  и
дружбу  с  моей стороны. Њы оборонЯлись друг от друга, мы почти
возненавидели один  другого.  Ќам  ничего  не  оставалось,  как
разойтись, ни один из нас не мог ничего дать другому. € ни один
не был способен признать правоту другого.
     Ќо  сегоднЯ,  Џлинио, мы наконец вправе извлечь из глубины
памЯти со стыдом погребенное воспоминание  о  той  встрече,  мы
вправе  посмеЯтьсЯ  над этой сценой и над собой, ибо сегоднЯ мы
пришли друг к другу совсем с иными намерениЯми и возможностЯми,
без сентиментального умилениЯ, но и  без  подавленного  чувства
ревности и ненависти, без самомнениЯ -- ведь мы давно уже стали
оба мужчинами.
     „езиньори   улыбнулсЯ  с  облегчением.  Ќо  тут  же  опЯть
спросил:
     -- Ђ мы уверены в этом? ‚едь добраЯ  волЯ  была  у  нас  и
тогда.
     -- ‘огласен, -- улыбнулсЯ в ответ Љнехт. -- €, несмотрЯ на
эту добрую   волю,   мы   невыносимо   терзали   и  утомлЯли  и
инстинктивно не  выносили  друг  друга,  один  казалсЯ  другому
далеким,   назойливым,   чужим   и   отвратительным,  и  только
воображаемый долг и общность заставлЯли нас  целый  час  играть
эту  мучительную  комедию.  џ понЯл все это очень Ясно сразу же
после твоего отъезда. ‚ то времЯ мы еще не изжили до  конца  ни
былой  дружбы,  ни былого соперничества. ‚место того чтобы дать
им умереть, мы сочли себЯ обЯзанными  откопать  и  продлить  их
любыми  средствами.  Њы чувствовали себЯ должниками и не знали,
чем же оплатить свой долг. ђазве это не так?
     -- Њне кажетсЯ, -- в задумчивости возразил Џлинио, --  что
ты  и  сейчас  еще,  пожалуй, чрезмерно вежлив. ’ы говоришь "мы
оба", но ведь не оба же мы искали и не могли найти друг  друга.
Џоиски,  любовь -- все это было только с моей стороны, а отсюда
и мое разочарование, и боль.  —то  в  твоей  жизни  изменилось,
спрашиваю  Я тебЯ, после нашей встречи? Ќичего! „лЯ менЯ же это
был глубокий, болезненный надлом, --  вот  почему  Я  не  могу,
подобно тебе, просто посмеЯтьсЯ над этой историей.
     --  €звини, -- примирительно заметил Љнехт, -- Я, пожалуй,
поторопилсЯ. Ќо все же Я надеюсь, что  со  временем  Я  и  тебЯ
заставлю  смеЯтьсЯ  вместе  со  мной.  ќто  верно, ты был тогда
уЯзвлен  --  не  мною,  правда,  как  ты  думал   и,   кажетсЯ,
продолжаешь   думать,  а  лежавшими  между  тобой  и  Љасталией
отчуждением и пропастью, которую мы в  годы  нашей  дружбы  как
будто  перешагнули,  но  котораЯ  вдруг,  неожиданно,  ужасающе
широко и глубоко разверзлась  между  нами.  Џоскольку  ты  менЯ
считаешь виновным, прошу тебЯ, выскажи открыто свое обвинение.
     --  Ђх,  обвинением это назвать нельзЯ. ќто только жалоба.
’огда ты ее не расслышал, да  и  сейчас,  думаетсЯ,  не  хочешь
слышать.  €  тогда  ты отвечал на нее своей вежливой улыбкой, и
сегоднЯ поступаешь точно так же.
     •отЯ  Џлинио  читал   во   взглЯде   Њагистра   дружбу   и
расположение,   он  не  мог  выкинуть  из  памЯти  старое;  ему
казалось, что необходимо наконец высказатьсЯ и покончить с этой
давней и глубоко запрЯтанной болью.
     ‚ыражение лица Љнехта ничуть  не  изменилось.  Ћн  немного
подумал, а потом мЯгко сказал:
     --  џ  только  сейчас, кажетсЯ, начинаю тебЯ понимать, мой
друг. ‚озможно, ты прав, и нам надо и это обсудить.  Ќо  прежде
всего  Я  должен тебе напомнить: только в том случае ты имел бы
право требовать от менЯ пониманиЯ того, что ты называешь  своей
жалобой,  если бы ты действительно эту жалобу высказал. Ќо ведь
тогда, во времЯ пашей вечерней беседы в доме длЯ гостей, ты  не
высказывал  никаких  жалоб, наоборот, ты, как и Я, разговаривал
надменно  и  развЯзно,  подобно  мне,  прикидывалсЯ   человеком
беспечным,  которому  не о чем печалитьсЯ. Ќо втайне ты ожидал,
как Я сейчас вижу, что, несмотрЯ на это, Я угадаю твою  скрытую
жалобу  и  увижу  под маской твое истинное лицо. ‚ерно, кое-что
можно было и тогда заметить, хотЯ не все.  Ќо  как  Я  мог,  не
задеваЯ   твоей   гордости,  дать  тебе  понЯть,  что  ты  менЯ
беспокоишь, что Я тебЯ жалею? „а и что пользы было  протЯгивать
тебе руку, если она была пуста, если Я ничего не мог дать тебе,
ни совета, ни утешениЯ, ни дружбы, ибо пути наши слишком далеко
разошлись.  „а,  тогда это скрытое недовольство и горе, которое
ты прЯтал под самоуверенными речами, не нравились, мешали  мне,
казались,    откровенно    говорЯ,    отталкивающими;   в   них
чувствовались притЯзаниЯ на участие  и  сострадание,  чему  все
твое   поведение   Явно   противоречило,   в  нем  было  что-то
навЯзчивое, что-то ребЯческое. ’ак мне казалось, и это остужало
мои чувства. ’ы предъЯвлЯл претензию на мою  дружбу,  ты  хотел
быть касталийцем, но был при этом столь несдержанным, странным,
столь погруженным в свои эгоистические переживаниЯ! ’аково было
мое  суждение,  ибо  Я  отлично видел, что касталийского в тебе
почти ничего  не  сохранилось,  ты  Явно  забыл  даже  основные
каноны. —то ж, это менЯ не касалось. Ќо зачем ты тогда ЯвилсЯ в
‚альдцель  и  пожелал приветствовать нас как товарищей? ‚от что
вызывало  во  мне  раздражение  и  противодействие,  и  ты  был
совершенно  прав,  понЯв мою подчеркнутую вежливость как отпор.
„а, Я инстинктивно давал тебе отпор, и не потому,  что  ты  был
мирЯнином,  а  потому,  что  ты  притЯзал на звание касталийца.
Љогда же ты после долгих лет отсутствиЯ недавно поЯвилсЯ  здесь
снова, в тебе ничего подобного больше не ощущалось, ты выглЯдел
мирЯнином и говорил, как говорЯт пришельцы из внешнего мира, но
особенно  поразило  и тронуло менЯ выражение печали, заботы или
горЯ на твоем лице. ‚се это  --  твое  поведение,  слова,  даже
грусть  твоЯ  -- менЯ подкупало, было прекрасно, шло тебе, было
тебЯ достойно, ничто уже не вызывало досаду, Я  мог  принЯть  и
одобрить  тебЯ  без  малейшего  противоречиЯ;  на  сей  раз  не
требовалось ни подчеркнутой вежливости,  ни  сдержанности,  вот
почему  Я  сразу  встретил  тебЯ  как друга и всЯчески старалсЯ
выразить  тебе  свою  любовь  и  сочувствие.  Ќа  сей  раз  все
сложилось  не  так,  как  тогда,  скорее Я искал твоей дружбы и
добивалсЯ ее, а ты замкнулсЯ в себе,  но  все  же  Я  про  себЯ
воспринЯл  твое поЯвление в пашей Џровинции и твой интерес к ее
судьбе как знак привЯзанности и верности. ‚ конце концов  и  ты
пошел  мне  навстречу, и вот теперь мы можем открыть друг другу
душу и, хочу верить, возобновить нашу былую дружбу.
     ’ы только что сказал, что очень болезненно  пережил  тогда
нашу юношескую встречу, длЯ менЯ же она Якобы была безразлична.
Ќе  будем  об  этом  спорить, пусть ты прав. Ќо теперешнЯЯ наша
встреча, amice, далеко мне не безразлична, она значит длЯ  менЯ
гораздо больше, нежели Я могу тебе сегоднЯ поведать и нежели ты
можешь  себе представить. Ћна значит длЯ менЯ, уж если говорить
начистоту, не только  новообретение  утраченного  друга  и  тем
самым  воскрешение  минувших  времен,  откуда Я могу почерпнуть
новую энергию длЯ новых  преображений.  Ћна  значит  длЯ  менЯ,
прежде  всего,  зов,  шаг  навстречу, она открывает передо мной
путь в ваш мир,  ставит  менЯ  вновь  перед  старой  проблемой:
синтеза  между  нами  и вами. € происходит это, поверь, в самую
подходЯщую длЯ менЯ минуту. Ќа сей раз Я не останусь глух,  ухо
мое  стало  отзывчивей, чем когда бы то ни было, ибо ты менЯ, в
сущности, не  застал  врасплох,  зов  твой  не  кажетсЯ  чем-то
чуждым,   пришедшим   извне,  перед  чем  можно  открытьсЯ  или
замкнутьсЯ, он как бы исходит из самого менЯ, это как бы  ответ
на  сильное  и  все  более  настойчивое желание, на нужду мою и
страстную мою тоску. Ќо об этом в другой раз., уже поздно,  нам
обоим нужен отдых,
     ’ы  говорил  недавно  о  моей веселости и о своей печали и
решил, кажетсЯ, что Я  не  способен  понЯть  твою,  как  ты  ее
называешь,  "жалобу"  --  даже  сегоднЯ,  ибо  Я отвечаю на нее
улыбкой. ’ут Я чего-то  не  понимаю.  Џочему  нельзЯ  выслушать
жалобу  весело,  почему  на  нее, вместо улыбки, нужно отвечать
тоже печалью? ’ы со  своими  заботами,  со  своей  бедой  опЯть
пришел  в  Љасталию, ко мне, и Я вправе заключить из этого, что
тебЯ притЯгивает именно наша безмЯтежнаЯ Ясность духа.  …сли  Я
не могу разделить с тобой твои печали и горести и заразить себЯ
ими,  из  этого  отнюдь  не  следует,  что  Я не уважаю их и не
отношусь к ним серьезно. џ  полностью  принимаю  твой  облик  и
печать,  наложенную  на  него  твоей жизнью и судьбой, это твоЯ
долЯ, она -- твоЯ, и она мила мне и дорога, хоть  Я  и  надеюсь
увидеть  ее  изменившейсЯ.  Љак возник такой облик, Я могу лишь
догадыватьсЯ, когда-нибудь ты  мне  расскажешь  ровно  столько,
сколько  сочтешь  нужным,  умолчав  об остальном. џ вижу только
одно: тебе, как видно, живетсЯ тЯжко. Ќо откуда ты взЯл, что  Я
на  хочу  и  не могу правильно понЯть тебЯ и твои горести? ‹ицо
„езиньори снова потемнело.
     -- Џорой мне кажетсЯ, -- проговорил он мрачно, --  что  мы
не  только  по-разному  выражаем свои мысли и говорим на разных
Языках,  причем   перевести   один   на   другой   можно   лишь
приблизительно,  но  что  мы  вообще  будто два вовсе различных
существа, которые никогда не  будут  в  состоЯнии  понЯть  друг
друга. € кто из нас, в сущности, настоЯщий, полноценный человек
--  ты или Я, а может быть, ни ты, ни Я -- всегда останетсЯ длЯ
менЯ спорным. Ѓыло времЯ, когда Я взирал на вас, членов Ћрдена,
снизу   вверх,   с   трепетом,    испытываЯ    чувство    своей
неполноценности,  и  завидовал  вам,  вечно исполненным светлой
радости,  вечно  играющим,  вечно  наслаждающимсЯ   собственным
бытием,  смотрел  на  вас, как на богов, недоступных страданию,
как на сверхчеловеков. ‚ другие дни вы мне казались  достойными
то  жалости,  то презрениЯ, бесполыми, искусственно обреченными
на  вечное  детство,  ребЯчливыми   и   ребЯческими   в   своем
бесстрастном,   тщательно   отгороженном,   чистенько  убранном
игрушечном  мирке,  наподобие  детского  сада,  где   заботливо
вытирают   каждому   нос,   где  укрощают  и  подавлЯют  всЯкое
недозволенное движение чувства или мысли, где всю жизнь  играют
в  пристойные,  неопасные,  бескровные игры, где любой здоровый
проблеск жизни, любое большое чувство, любую истинную  страсть,
любое   волнение  сердца  контролируют  и  врачуют  медитацией,
отгонЯют  и  обезвреживают.   ђазве   это   не   искусственный,
стерилизованный и по-школьному ограниченный мир, половинчатый и
призрачный,  в  котором  вы  здесь трусливо прозЯбаете, мир без
поро