
солнце  не  светит,  и  дождь не льет, а небо затЯнуто и словно
тихо погружаетсЯ в самое себЯ,  какое-то  серое  и  все  же  не
черное,  в  воздухе  духота,  однако  не  та, что несет с собой
грозу. ‚от такие-то дни и настали теперь длЯ стареющего €осифа;
все меньше ему удавалось отличить утро от вечера, праздники  от
будней,  часы  подъема от часов упадка, жизнь тЯнулась, над вей
висела усталость и безразличие. Џришла  старость,  думал  он  с
печалью.   Ђ  печаль  овладевала  им  потому,  что  он  ожидал:
приближение старости и постепенное  угасание  страстей  сделает
его  жизнь  просветленной  и  легкой,  станет еще одним шагом к
желанной  гармонии  и  зрелой  умиротворенности,   а   старость
разочаровывала  и  обманывала  его,  ибо  не  приносила с собой
ничего, кроме этой вЯлой, серой,  безрадостной  пустоты,  этого
чувства  неисцелимого  пресыщениЯ.  Ћн  пресытилсЯ  всем: самим
существованием, тем, что дышал, сном по ночам, жизнью  в  своей
пещере  на  краю  небольшого  оазиса, вечной сменой днЯ и ночи,
чередованием путников и паломников на ослах и на  верблюдах,  а
более  всего теми людьми, которые приходили ради него самого --
этими глупыми и напуганными и притом полными такой детской веры
людьми, которым необходимо было поведать ему свою жизнь,  грехи
и  страхи,  свои  соблазны и самообвинениЯ. Џорой ему казалось:
вот в оазисе сочитсЯ маленький родник,  собирает  свои  воды  в
Ямке,  выложенной  камнЯми,  бежит  по  траве  ручейком,  затем
изливаетсЯ в песок пустыни, и вот он уже иссЯк и умер, -- так и
все  эти  исповеди,  перечислениЯ  грехов,  жизнеописаниЯ,  эти
терзаниЯ совести, и большие и малые, тЯжкие и пустые, стекаютсЯ
в  его  ухо дюжинами, сотнЯми, все новые и новые. Ќо его ухо не
было мертво, как песок пустыни, оно  было  живым  и  неспособно
вечно впитывать, глотать и поглощать; он чувствовал, что устал,
его  силы  употребили во зло, он пресыщен, он жаждет, чтобы эти
потоки  и  всплески  речей,  забот,  обвинений,   самобичеваний
наконец   прекратились  бы,  чтобы  место  этого  неиссЯкаемого
струениЯ заступили покой, смерть, тишина. „а, он  желал  конца,
он   устал,   он  был  сыт  по  горло,  жизнь  его  поблекла  и
обесценилась, и дошло до того, что  €осиф  временами  испытывал
соблазн  положить конец подобному существованию, покарать себЯ,
вычеркнуть из списка живых, как это сделал,  повесившись,  €уда
Џредатель. € если в первые годы монашеской жизни дьЯвол пыталсЯ
заронить ему в душу образы и грезы мирской похоти, то теперь он
досаждал  ему  мыслЯми  о  самоуничтожении,  так что €осиф стал
приглЯдыватьсЯ к каждому суку, не подойдет ли он, чтобы на  нем
повеситьсЯ, и к каждой скале, достаточно ли она высока и крута,
чтобы  броситьсЯ  с нее. Ћн противостоЯл искушению, он боролсЯ,
он не поддавалсЯ, однако днем и ночью он жил в огне ненависти к
себе  и  жажды  смерти,  жизнь  казалась  ему   невыносимой   и
ненавистной.
     ’ак  вот  обстоЯло  дело с €осифом. Ћднажды, снова стоЯ на
крутой скале, он  увидел  в  отдалении  между  землей  и  небом
две-три   крохотные   фигурки:   то  были  путешественники  или
паломники, а быть может, и люди, намеревавшиесЯ  посетить  его,
чтобы  исповедатьсЯ,  --  и  внезапно  им  овладело  неодолимое
желание как можно скорее уйти отсюда, прочь от этих мест, прочь
от этой жизни. € желание это с такой силой и страстью  охватило
его,  что  побороло  все  остальные  мысли,  отмело  в  сторону
возражениЯ, сомнениЯ, которых ведь тоже было немало: разве  мог
благочестивый   аскет,  не  терзаЯ  совесть  свою,  последовать
безотчетному порыву? € вот он уже бежал, уже вернулсЯ  к  своей
пещере,   обители  стольких  лет  борьбы,  сосуду,  вместившему
столько побед и поражений. ‚ безумной спешке  он  сгреб  горсть
фиников,  нацедил воды в сушеную тыкву, запихнул все это в свою
старую котомку, перекинул  ее  через  плечо,  схватил  посох  и
покинул  зеленый  покой  своей  маленькой  родины,  вновь  став
беглецом, не знающим ни мира, ни роздыха, бегущим от бога и  от
людей  и  прежде  всего  от  того,  что так недавно еще почитал
наивысшим своим долгом и своей миссией.
     ‘начала он бежал, как затравленный, будто увиденные им  со
скалы  фигурки и впрЯмь преследовали его и были его врагами. Ќо
по прошествии  нескольких  часов  он  преодолел  эту  боЯзливую
спешку,  ходьба принесла благотворное утомление, и на первом же
привале, когда он не позволил себе притронутьсЯ  к  финикам  --
ибо  длЯ него уже стало свЯщенным правилом не прикасатьсЯ к еде
до  захода  солнца,  --  пробудилсЯ  его  разум,  приученный  к
одиноким   раздумьЯм,   снова   воспрЯнул   и  начал  испытующе
рассматривать его безотчетные поступки. € разум не осудил  этих
поступков,  сколь бы неразумны они ни казались; нет, он чуть ли
не благосклонно взирал на них --  ведь  впервые  после  долгого
времени  он нашел поведение €осифа простодушным и невинным. „а,
это было бегство, внезапное и необдуманное бегство, и все же не
постыдное. Ћн покинул свой пост, который стал ему не по  плечу,
своим  бегством  он  призналсЯ  себе  и  тому, кто, быть может,
наблюдал за  ним,  в  своем  поражении;  он  прекратил  наконец
ежедневно  возобновлЯющуюсЯ  бесполезную  борьбу и признал себЯ
разбитым и побежденным. ќто было, как говорил ему разум, не бог
весть как величественно, не под стать герою или свЯтому, но  по
крайности  это  было чистосердечно и казалось неизбежным; €осиф
теперь удивлЯлсЯ, почему он давно уже не решилсЯ бежать, почему
так долго, так неимоверно долго терпел? “порство, с которым  он
боролсЯ за безнадежное дело, представлЯлось ему теперь ошибкой,
и  еще  того  хуже  -- судорогами его себЯлюбиЯ, судорогами его
ветхого Ђдама, и ему теперь  показалось  понЯтным,  почему  это
упорство   привело   к  столь  дурным,  прЯмо-таки  дьЯвольским
последствиЯм,  к  такой  растерзанности  и  вЯлости   души,   к
демонской   одержимости   смертью   и   самоуничтожением.  •отЯ
христианину  и  не  к  лицу  видеть  в  смерти  своего   врага,
подвижнику  же  и свЯтому подобает смотреть на всю жизнь как на
жертву, все же мысль о добровольном наложениЯ на себЯ рук  была
всецело   дьЯвольской  и  могла  родитьсЯ  лишь  в  такой  душе
наставник и хранитель который уже не ангел господень,  но  злые
демоны.  Ќекоторое  времЯ €осиф сидел убитый и смущенный, а под
конец,  ужаснулсЯ,  взглЯнув  на  свою  жизнь   с   расстоЯниЯ,
преодоленного  за  несколько  часов  ходьбы,  и  осознав ее как
безнадежную маету стареющего человека, не нашедшего своей  цели
и  неотступно  преследуемого  жутким  искушением  удавитьсЯ  на
первом   попавшеюсЯ   суку,   подобно    тому,    кто    предал
‘пасителЯ{<a href=#3_2_2_07>3_2_2_07</a>}.  Ќо  если  он  и  ужасалсЯ так при мысли о
добровольной смерти, то в этом  уже  присутствовало  что-то  от
довременного,    дохристианского,   древнеЯзыческого   ведениЯ,
ведениЯ об исконным обычае принесениЯ в жертву человека,  когда
длЯ  жертвоприношениЯ  назначалсЯ  царь,  свЯтой  или избранник
племени, который нередко должен был совершить все своею  рукой.
€  ужас  вызывала  не  столько  мысль  об  этом  темном  обычае
Языческой древности, сколько мысль о том, что в конце концов  и
крестнаЯ  смерть  ‘пасителЯ  --  не  что иное, как добровольное
самозаклание. „а и впрЯмь, стоило €осифу вспомнить как следует,
и смутное сознание этого он обнаруживал уже в  первых  вспышках
тоски  по  самоубийству;  это  было  озлобленно-упрЯмое и дикое
желание принести  себЯ  в  жертву  и  тем  самым  недозволенным
образом  повторить  дело ‘пасителЯ или же недозволенным образом
намекать, что ‘паситель не так уж преуспел в своем деле.  €осиф
содрогнулсЯ, но тут же почувствовал, что опасность длЯ него уже
миновала.
     „олго присматривалсЯ он к этому отшельнику по имени €осиф,
к тому,  в которого он превратилсЯ и который, вместо того чтобы
следовать  примеру  €уды   или   же,   если   угодно,   примеру
ђаспЯтого{<a href=#3_2_2_08>3_2_2_08</a>},  обратилсЯ  теперь в бегство, вновь вручив
судьбу свою руке божьей. —ем Явственней ему  представлЯлсЯ  ад,
которого  он  избежал,  тем  сильнее  нарастали  в  нем  стыд и
отчаЯние, и под конец все  горе  его  обратилось  в  невыносимо
удушающий комок в горле и вдруг нашло себе выход и разрешение в
неудержимом    потоке   слез,   который   принес   удивительное
облегчение. Ћ, как давно он не  плакал!  ‘лезы  бежали  ручьем,
глаза  уже  ничего  не  видели,  но  смертельного удушьЯ как не
бывало, а когда он пришел в себЯ, ощутил вкус соли на  губах  и
понЯл,  что  плачет,  то  на мгновение ему почудилось, будто бы
вновь стал ребенком, не ведающим зла. €осиф улыбнулсЯ, ему было
немного стыдно своих слез, затем он встал и  снова  двинулсЯ  в
путь.  ’олком  он  не  знал, куда ведет его бегство и что с ним
будет; поистине он казалсЯ самому себе ребенком, в нем  уже  не
было  борьбы  и воли; он с облегчением чувствовал себЯ так, как
будто его вели, как будто далекий добрый голос звал и манил его
домой, как будто странствие  его  было  возвращением.  ‚  конце
концов  он  устал, устал и его разум, который теперь смолк, или
успокоилсЯ, или ощутил свою бесполезность.
     “ водопоЯ,  где  €осиф  решаЯ  остановитьсЯ  на  ночь,  он
приметил  несколько  развъюченных  верблюдов;  но  в  небольшой
группе  путешественников  оказались  и  две  женщины,  и  €осиф
ограничилсЯ   молчаливым   приветствуем,   избегаЯ  вступать  в
разговор.  Ћднако  после  того  как  уже  в  сумерках  он  съел
несколько  фиников,  помолилсЯ  и  прилег,  он невольно услышал
разговор между двумЯ  путниками,  старым  и  молодым:  оба  они
лежала  совсем  близко  от него. ќто была только часть диалога,
дольше  путники  говорили  неразборчивым  шепотом.  Ќо  и  этот
отрывок  привлек  внимание  €осифа и заставил пролежать без сна
почти всю ночь.
     -- ‹адно уж, -- услышал он, как сказал старший,  --  и  то
хорошо,  что  ты  решил  съездить  к  такому  свЯтому  человеку
исповедатьсЯ. Ћтшельники  --  они  не  только  хлеб  жуют,  они
кое-что  смыслЯт  и  заклинаниЯ  знают.  ‘тоит  такому  сказать
словечко, и  разъЯренный  лев  поджимает  хвост,  разбойник,  и
убираетсЯ восвоЯси. „а, да, они способны льва сделать ручным, а
одному  из  них -- он был уж очень свЯтой человек -- его ручные
львы сами могилу выкопали, когда он номер,  а  потом  ровненько
так засыпали; долго еще два льва после этих похорон день и ночь
возле  могилы  сидели,  вроде  как караул несли. „а и не только
львов они умеют приручать. Ћдин такой свЯтой взЯлсЯ за римского
центуриона  --  зверь  был,  а   не   человек,   распутник   из
распутников,  во  всем  Ђскалоке такого поискать, а свЯтой этот
так за него принЯлсЯ, что солдат совсем сник, будто пес побитый
в свою конуру убралсЯ. Ќикто его после этого и узнать  не  мог,
таким тихим и кротким он стал. Џравда, нехорошо тут подучилось,
вскоре после этого он возьми да и умри.
     -- ‘вЯтой?
     --  „а  нет,  центурион.  ‚аррон звали его. Џосле того как
отшельник обломал его как следует, солдат весь обмЯк, два  раза
с ним лихорадка приключалась, а три месЯца спустЯ он помер. —то
ж, жалеть его не приходитсЯ; но как бы там ни было, а у менЯ из
головы  не  идет:  должно  быть, отшельник не только дьЯвола из
него изгнал, наверное, еще и слово  какое  на  уме  имел,  чтоб
солдата поскорей в землю упрЯтать.
     --  ќто  ты  про свЯтого человека так говоришь? Ќикогда не
поверю!
     -- •очешь верь, хочешь нет, дорогой мой.  Ќо  с  того  днЯ
центуриона этого как подменили, чтобы не сказать -- околдовали,
три месЯца прошло и...
     Ќекоторое  времЯ оба молчали, затем снова послышалсЯ голос
молодого:
     -- ‘лыхал Я про одного отшельника, где-то  тут  неподалеку
он  должен быть, совсем один около затерЯнного родника живет, в
двух шагах от дороги на ѓазу, €осиф зовут его,  €осиф  ”амулус.
Њного мне о нем говорили.
     -- Ќу, а что говорили-то?
     --  “ж больно благочестив, а на женщин -- так никогда и не
смотрит. ‘лучись около его кельи пройти каравану, и  если  хоть
на  одном  верблюде  сидит  женщина,  то  как  бы  она  ни была
закутана, отшельник повернетсЯ к ней спиной и тут же исчезнет в
своей келье. Њногие к нему исповедоватьсЯ ходЯт, очень многие.
     -- Ќаверное, болтают больше, а то бы и Я о нем  прослышал.
Ќу, а что ж он умеет, твой ”амулус?
     --  €споведи  слушать. Ќе будь в нем ничего благого или не
понимай он ничего, люди б не ходили к нему. Њежду прочим, о нем
говорЯт, будто он никогда и слова не скажет,  не  бранитсЯ,  не
кричит,  кар  никаких  не налагает, ласковый, говорЯт, человек,
даже робкий.
     -- Ђ что же он тогда делает, если не бранит, не наказывает
и даже рта не открывает?
     -- ‘лушает тебЯ, чудно так вздыхает и креститсЯ.
     -- „а брось ты! ’оже мне выдумал какого свЯтого! Ќеужто ты
такой дурак, чтобы бегать за молчуном?
     -- Ђ как же? Ќепременно надо найти его. Ќедалеко где-то он
обитает. Љак стало смеркатьсЯ, Я тут одного паломника  приметил
возле  водопоЯ,  завтра  утром спрошу его, он сам на отшельника
похож.
     ‘тарик совсем разошелсЯ:
     -- „а брось ты этого свЯтошу! Џусть себе  в  келье  сидит!
’акие,  что  только  сидЯт  и  слушают  и  вздыхают, да еще баб
боЯтсЯ, -- такие ничего не умеют и  ничего  не  знают.  ’ы  вот
лучше  менЯ  послушай,  Я  тебЯ  научу,  к  кому пойти. Џравда,
далековато отсюда будет, за Ђскалоном, зато уж всем отшельникам
отшельник, лучший, можно сказать,  исповедник,  какие  есть  на
свете.  „ионом  его  зовут,  „ионом  Џугилем,  а  это значит --
кулачный боец, потому что он  со  всеми  чертЯми  деретсЯ.  ‚от
придет  к  нему  кто-нибудь, скажет свою исповедь, поведает обо
всем, что натворил, -- Џугиль этот не станет вздыхать да охать,
и не молчит, а  так  наброситсЯ  на  тебЯ,  такую  задаст  тебе
трепку,  что  своих  не узнаешь. Ћдного, говорЯт, даже избил, а
других заставил всю ночь на коленЯх выстаивать,  на  камнЯх-то!
„а  сверх  того  еще сорок грошей велит бедным раздать. ‚от это
исповедник, скажу Я тебе, диву дашьсЯ! ‘тоит ему посмотреть  на
тебЯ  -- сразу оторопь берет, насквозь тебЯ видит. Ќет, этот не
будет вздыхать, этот все может.  €  если  ты  сон  потерЯл  или
снитсЯ  тебе всЯкаЯ чертовщина, видениЯ тебе ЯвлЯютсЯ -- Џугиль
как рукой снимет! € говорю Я тебе это не потому, что так старые
бабы болтают, а потому, что сам у него был. „а, сам, хоть и  не
велика  птица,  а  когда-то и Я ходил к „иону -- к ратоборцу, к
человеку божию. Џошел  Я  к  нему  в  сокрушении,  совесть  всЯ
изгажена,  а  ушел  -- чистый и светлый, как утреннЯЯ звезда; и
все это верно, как верно,  что  менЯ  зовут  „авидом.  ‡апомни,
значит: „ион зовут его, „ион Џугиль. ‚от к нему и ступай, и как
можно  скорей;  такого,  как  он,  ты  еще  никогда не видывал.
€гемоны, старейшины, епископы и те к нему за советом ходЯт.
     -- Ѓуду в тех местах, может, и заверну. Ќо раз уж Я  здесь
и  тут  поблизости  где-то  находитсЯ этот ”амулус, о котором Я
слышал много хорошего...
     --  •орошего,  говоришь?  Ќа  что  он  тебе  сдалсЯ,  этот
”амулус?
     -- Џонравилось мне, что он не ругает, не кидаетсЯ на тебЯ,
словно  зверь  лютый,  --  вот  и  все.  џ  ведь  не  центурион
какой-нибудь и не епископ, Я  человек  маленький,  скорей  даже
робкий,  смолы  там  и  серы всЯкой Я много не вынесу; мне куда
приЯтней, чтобы со мной ласково обходились, такой уж Я родилсЯ.
     -- €шь чего захотел! ‹асково чтобы с ним  обходились!  ‚от
если  после  исповеди,  когда  ты  освободилсЯ от грехов, кару,
какую положено, принЯл, очистилсЯ, стало быть,  --  это  Я  еще
понимаю,  чтоб  тогда с тобой ласково обошлись, но не тогда же,
когда ты только что предстал перед духовником и судьей своим, а
сам весь загажен и вонЯешь, что твой шакал.
     -- ‹адно уж. —его ты шумишь,  люди  вон  спать  хотЯт.  --
Џроизнесший эти слова неожиданно захихикал. -- Ђ мне про него и
смешное рассказывали.
     -- ќто про кого же?
     -- „а про него, про отшельника €осифа. ’ак вот, привычка у
него такаЯ  есть:  как  только  расскажут  ему  все  про себЯ и
исповедуютсЯ,  он,  значит,  того  на  прощанье  благословит  и
поцелует в щеку или в лоб.
     -- Ќеужели? €шь чего придумал!
     --  Ђ  потом  он,  значит,  женщин  очень боитсЯ. Ђ к нему
однажды возьми да Явись блудница, переодетаЯ во все мужское,  а
он  ничего  не  приметал,  выслушал всю ее брехню, все, что она
наврала, а когда она кончила свою исповедь, он поклонилсЯ ей  в
поЯс, а потом дал ей лобызание.
     ‘тарший громко расхохоталсЯ, но спутник его сразу зашикал,
и €осиф  ничего  более  не  услышал, кроме этого подавлЯемого с
меха.
     Ћн  взглЯнул  на  небо.  Ќад  кронами  пальм  висел  резко
очерченный  серп месЯца. €осиф содрогнулсЯ от ночного холода. ‚
вечерней беседе погонщиков верблюдов словно в кривом зеркале  и
все же весьма поучительно Явилось ему его собственное отражение
и  отражение  той  роли,  которой  он уже успел изменить. €так,
какаЯ-то блудница посмеЯлась над ним. —то ж, это,  конечно,  не
самое страшное, хотЯ и неприЯтно.
     „олго  еще  €осиф  думал  над  разговором двух погонщиков.
Ќаконец перед самой зарей ему удалось уснуть, но только потому,
что размышлениЯ его оказались  не  напрасными,  они  привели  к
определенному  результату,  решению,  и с этим новым решением в
душе он крепко заснул и проспал до самого рассвета.
     Ђ решение его было как раз таким, какое  младший  погонщик
не  мог  бы уразуметь и постигнуть. ђешение его состоЯло в том,
чтобы последовать совету старшего проводника и посетить  „иона,
по  прозванию  Џугиль,  о  котором он давно уже знал и которому
сегоднЯ  при  нем  пропели  такую  убедительную   хвалу.   ќтот
прославленный  исповедник,  пастырь  и  наставник, уж наверное,
найдет длЯ него  должный  совет,  должную  кару,  верный  суть.
…му-то  хотел  €осиф  вверить  себЯ  как наместнику бога, чтобы
покорно исполнить все, что тот ему прикажет.
     ђано утром, когда оба погонщика верблюдов  еще  спали,  он
отправилсЯ  к путь и в этот же день в усердном своем странствии
достиг тех мест, где, как он знал, жили свЯтые отцы и откуда он
надеЯлсЯ попасть на большую дорогу, ведущую в Ђскалон.
     ЏодходЯ в сумерки к оазису, он  увидел  приветливые  кроны
пальм, услышал блеЯние козы, среди зеленых теней ему почудились
крыши хижин, запах человеческого жильЯ, а когда он нерешительно
приблизилсЯ,   ему  вдруг  показалось,  что  кто-то  пристально
смотрит на него. €осиф остановилсЯ, оглЯдел все  вокруг  и  под
первыми  же деревьЯми увидел человека, сидевшего там прислонЯсь
к стволу пальмы, старого и прЯмого, с седой бородой, достойным,
но суровым и неподвижным лицом. ќтот человек,  должно  быть,  и
смотрел на него так пристально и уже довольно давно. ‚зглЯд его
был  острым,  и твердым, однако лишенным всЯкого выражениЯ, как
взглЯд  человека,   привыкшего   наблюдать,   но   никогда   не
проЯвлЯвшего  ни  любопытства,  ни  участиЯ,  взглЯд  человека,
который позволЯет людЯм и вещам проходить мимо  себЯ,  пытаетсЯ
понЯть их, но никогда не привлекает их и не зовет.
     -- •вала €исусу •ристу! -- приветствовал его €осиф.
     ‘тарец ответил неразборчивым бормотанием.
     --  Џростите  менЯ, -- вновь обратилсЯ к нему €осиф. -- ‚ы
здесь тоже чужой,  как  Я,  или  же  обитаете  в  этом  славном
селении?
     -- —ужой, -- ответил седобородый.
     --  „осточтимый,  может  быть,  вы  скажете  мне, возможно
отсюда попасть на аскалонскую дорогу?
     -- ‘кажу, -- ответил старик, с трудом  поднимаЯсь.  ’еперь
он  стоЯл во весь свой рост -- сухощавый великан -- и смотрел в
пустынную даль.  •отЯ  €осиф  и  почувствовал,  что  старец  не
расположен к беседе, он все же решилсЯ задать еще один вопрос.
     --  Џозвольте  мне спросить вас еще об одном, досточтимый,
-- произнес он вежливо, заметив, что взглЯд  старца  словно  бы
возвратилсЯ издалека, вновь обратившись к ближайшему окружению.
•олодно  и  внимательно старец рассматривал его. -- Ѓыть может,
вы знаете, где обитает отец „ион по прозванию „ион Џугиль?
     ‚еликан  чуть  сдвинул  брови,  и  взглЯд  его  стал   еще
холодней.
     -- џ знаю его, -- ответил он сдержанно.
     --  ‚ы  его знаете? -- воскликнул €осиф. -- ’огда скажите,
где мне найти отца „иона? ‚едь Я направлЯюсь к нему.
     ‚еликан  испытующе  смотрел  на  него  с   высоты   своего
огромного  роста.  Ћн  заставил €осифа долго дожидатьсЯ ответа.
‡атем он отошел к пальме, где сидел до этого, сел как и прежде,
прислонившись к стволу дерева, и скупым жестом пригласил €осифа
присесть.
     €осиф  послушно  принЯл  приглашение  и,  когда  сел,   на
мгновение  ощутил  гнетущую  усталость,  но вскоре забыл о ней,
обратив все  свое  внимание  на  старца.  Ђ  тот  погрузилсЯ  в
раздумье,  и  на  его  строгом, важном лице поЯвилось выражение
недоступности, а поверх него как бы легло еще другое выражение,
если не другое лицо,  словно  прозрачнаЯ  маска,  --  выражение
старого  одинокого  горЯ,  которому  гордость  и достоинство не
позволЯют излитьсЯ.
     Џрошло  много  времени,  прежде  чем  взглЯд  досточтимого
старца  вновь  обратилсЯ  к  пришельцу.  ‘  особой  остротой он
взглЯнул на него, как бы вновь подвергаЯ испытанию, и наконец в
повелительном тоне спросил:
     -- Ђ кто вы такой?
     -- Џустынник, -- ответил €осиф. -- “же многие годы Я  веду
жизнь отшельника.
     -- ‚ижу. Ќо Я спросил: кто вы?
     -- ЊенЯ зовут €осиф, по прозванию ”амулус.
     Љак  только  €осиф произнес свое имЯ, старик, остававшийсЯ
все времЯ недвижимым, так резко сдвинул брови, что глаза его на
мгновение почти исчезли;  казалось,  сообщение  €осифа  задело,
ужаснуло  или  разочаровало  его,  но, возможно, это была всего
лишь  усталость  глаз,  кратковременное  ослабление   вниманиЯ,
внезапный  приступ  немощи, какие часто случаютсЯ со стариками.
Љак бы то ни было, он застыл в полной неподвижности и некоторое
времЯ прЯтал глаза за бровЯми, а когда вновь открыл их,  взглЯд
его  изменилсЯ,  стал, если только это было возможно, еще более
старым,  еще  более  одиноким,  окаменелым  и  в  то  же  времЯ
выжидающим. ѓубы медленно раздвинулись, и он спросил:
     --  џ  слышал  о  вас.  ‚ы  тот  самый,  к кому люди ходЯт
исповедоватьсЯ?
     €осиф смущенно кивнул -- назвать свое имЯ  было  длЯ  него
подобно   мучительному   разоблачению,   и,  вот  уже  вторично
встретившись с молвой о себе, он испытал немалый стыд.
     ‘нова и все так же кратко старик спросил:
     -- Ђ теперь вы хотите посетить „иона ЏугилЯ? ‡ачем он вам?
     -- џ хотел ему исповедатьсЯ.
     -- € вы многого ожидаете от этой исповеди?
     -- Ќе знаю. џ чувствую доверие к  нему,  более  того,  мне
даже кажетсЯ, будто голос свыше посылает менЯ к нему.
     -- Ќу, а после исповеди что вы намерены делать?
     -- ’о, что он мне прикажет.
     --  Ђ  если  он  вам  посоветует  или  прикажет что-нибудь
неправильное?
     -- Ќе мне судить, правильно это или  неправильно,  Я  буду
слушать и повиноватьсЯ.
     ‘тарец  не  проронил  более  ни  слова.  ‘олнце  почти уже
скрылось за горизонтом, в листве закричала птица. €осиф встал и
еще раз робко спросил так и не нарушившего молчаниЯ старца:
     -- ‚ы сказали, что знаете, где найти отца „иона. „озволено
мне просить вас назвать место и описать путь к нему?
     Ќа лице старца показалось что-то похожее на слабую улыбку.
     -- €  вы  уверены,  --  спросил  он  мЯгко,  --  что  ваше
поЯвление будет ему приЯтно?
     Џораженный  этим  вопросом,  совсем  оробев,  €осиф  так и
осталсЯ стоЯть, где стоЯл, не ответив старцу.
     ‡атем он сказал:
     -- Њогу ли Я хотЯ бы надеЯтьсЯ, что увижу вас вновь?
     -- џ  ночую  здесь,  --  сказал  старик  с  приветственным
жестом,  -- и пробуду тут некоторое времЯ после восхода солнца.
Ђ теперь ступайте, вы устали и голодны.
     ѓлубоко  поклонившись,  €осиф  отправилсЯ  в  путь   и   с
наступлением  темноты дошел до небольшого селениЯ. ‚ нем, как в
монастыре, жили так называемые анахореты, христиане  из  разных
мест  и  городов,  создавшие себе в этом уединенном месте нечто
похожее на приют, дабы без помех вести жизнь простую и  чистую,
в  тишине  и  созерцании.  €осифу дали воды, накормили, указали
ночлег и, понимаЯ, что он устал, ни  о  чем  не  расспрашивали.
Љто-то  прочитал  вечернюю молитву, в которой принЯли участие и
остальные, опустившись на колени. ‡аключительное  "Ђминь"  было
произнесено  хором.  ‚  другое  времЯ  встреча  с  этой общиной
набожных людей подарила бы  €осифу  радостное  переживание,  но
теперь  у  него  было  только  одно  на  уме,  и  с  первыми же
предрассветными  сумерками  он  поспешил  туда,  где   накануне
покинул  старца.  ’от  спал  на  земле,  завернувшись  в тонкую
циновку, дожидаЯсь  его  пробуждениЯ,  €осиф  сел  поодаль  под
деревьЯми.  ‘коро  спЯщий  повернулсЯ,  открыл глаза, развернул
циновку, тЯжело поднЯлсЯ и расправил застывшие члены; затем  он
стал  на  колени  и  сотворил  утреннюю молитву. Љогда он вновь
поднЯлсЯ, €осиф подошел и молча поклонилсЯ.
     -- ’ы уже поел? -- спросил незнакомец.
     -- Ќет. џ ем только один раз в день и  притом  лишь  после
захода солнца. Ђ вы голодны, досточтимый?
     --  Ћба  мы  люди  уже не молодые, и к тому же в пути. Ќам
лучше подкрепитьсЯ перед дорогой.
     €осиф  развЯзал  котомку  и  предложил   старцу   фиников.
Ќакануне  радушно встретившие его люди дали ему с собой хлебец,
испеченный из  проса,  который  он  теперь  также  разделил  со
старцем. Љогда оба они закончили трапезу, тот сказал:
     -- ’еперь можно и в путь.
     -- Њы пойдем вместе? -- воскликнул обрадованный €осиф.
     -- „а. ’ы же просил отвести тебЯ к „иону. Џойдем.
     --  Љак  вы  добры!  -- воскликнул удивленный и счастливый
€осиф и хотел уже рассыпатьсЯ в благодарностЯх.  Ћднако  старец
резким жестом заставил его замолчать.
     --  Ќикто не добр, как только один бог, -- сказал он. -- Ђ
теперь пойдем. ѓовори мне "ты", как и  Я  тебе.  Љ  чему  такие
церемонии между двумЯ старыми пустынниками?
     ‚ысокий  старец  зашагал  вперед, за ним €осиф. ‘олнце уже
поднЯлось. ‘тарец,  который,  по-видимому,  очень  хорошо  знал
дорогу,  сказал,  что  к полудню приведет в тенистое место, где
они и переждут самое жаркое времЯ днЯ. Ѓольше  они  в  пути  не
говорили.
     ’олько  когда в самый зной они достигли места привала, где
и расположились на отдых  в  тени  суровых  скал,  €осиф  вновь
обратилсЯ  к  своему  проводнику.  Ћн  спросил, сколько дневных
переходов понадобитсЯ, чтобы добратьсЯ до „иона ЏугилЯ.
     -- ќто зависит только от тебЯ, -- отвечал старец.
     -- Ћт менЯ? -- удивилсЯ €осиф. -- „а если бы это  зависело
от менЯ, Я сегоднЯ же был бы у него.
     Ћднако  старец  и  теперь  Явно не был настроен продолжать
разговор.
     -- —то ж, посмотрим, -- только и сказал он и закрыл глаза.
€осифу не хотелось смотреть на спЯщего,  и  он  тихо  отошел  в
сторону,  прилег и нечаЯнно заснул -- ведь он почти всю ночь не
спал. ‘тарец разбудил его, когда пришло времЯ снова пуститьсЯ в
путь.
     Џеред заходом солнца они подошли к месту привала, где  был
источник,  росли  деревьЯ  и  даже  трава.  Ћни  утолили жажду,
совершили омовение, и старец сказал, что тут  они  и  заночуют.
€осиф нерешительно пыталсЯ протестовать:
     -- ’ы сказал недавно, что только от менЯ зависит, когда мы
доберемсЯ  до  отца „иона. џ готов идти еще многие часы, только
бы поскорей увидеть его.
     -- Ќет, нет, -- сказал старец, -- на сегоднЯ хватит.
     -- Џрости менЯ,  --  воскликнул  €осиф,  --  неужели  тебе
непонЯтно мое нетерпение?
     -- ЏонЯтно. Ќо оно не поможет тебе.
     --  ‡ачем  же  ты  тогда сказал, что все зависит только от
менЯ?
     -- Љак Я сказал, так оно и есть. Љоль скоро ты уверишьсЯ в
своем желании исповедатьсЯ, почувствуешь, что ты готов,  созрел
длЯ исповеди, ты сможешь приступить к ней.
     -- € даже сегоднЯ?
     -- € даже сегоднЯ.
     ‚  изумлении  всматривалсЯ  €осиф  в  недвижное старческое
лицо.
     -- ‚озможно ли? -- воскликнул он,  пораженный.  --  ’ы  --
отец „ион?
     ‘тарец кивнул.
     --  Ћтдохни  здесь под деревьЯми, -- сказал он ласково. --
Ќо не спи, а сосредоточь свой дух, да  и  Я  хочу  отдохнуть  и
сосредоточитьсЯ.  ‡атем  ты  мне  расскажешь то, что ты жаждешь
рассказать.
     ’ак  €осиф  понЯл,  что  достиг  своей  цели,   и   только
удивлЯлсЯ,  как  это  он  до  сих  пор  не  узнал  и  не  понЯл
досточтимого старца, хотЯ и провел с ним рЯдом целые сутки.
     Ћн отошел в сторону, стал на колени,  сотворил  молитву  и
затем  направил все свои мысли на то, что он должен был сказать
своему духовнику. —ас спустЯ €осиф снова  подошел  к  старцу  и
спросил, готов ли тот.
     ’еперь исповедь могла начатьсЯ. ’еперь все, что он пережил
в эти  годы  и  что,  казалось, потерЯло длЯ него смысл и цену,
вылилось в рассказ, полный жалоб, вопросов и самообвинений: это
была   историЯ   жизни   христианина   и   отшельника,   жизни,
устремленной к очищению и просветлению и обернувшейсЯ под конец
замешательством,  омраченном  и  отчаЯнием.  Ћн  не умолчал и о
пережитом в самое последнее времЯ, о своем бегстве,  о  чувстве
избавлениЯ и надежды, которое принесло ему это бегство, о своем
решении  пойти к „иону, о встрече с ним и о том, как он, хотЯ и
сразу же прониксЯ к  нему,  к  старшему,  доверием  и  любовью,
однако же в течение днЯ, проведенного вместе, не раз помыслил о
нем как о человеке бесчувственном и странном, даже прихотливом.
     ‘олнце  стоЯло  уже  низко над горизонтом, когда он кончил
свой рассказ. „ион внимательно выслушал его от начала до конца,
ни разу не прервав, ни о чем не спросив. € теперь, когда  €осиф
окончил  свою  исповедь,  старец  не  открывал  рта.  Ћн тЯжело
поднЯлсЯ,  ласково  взглЯнул  на  €осифа,  наклонилсЯ  к  нему,
поцеловал  в  лоб  и  осенил крестным знамением. ’олько гораздо
позднее €осифу пришло на  ум:  это  был  тот  самый  безмолвный
братский  жест, отклонЯющий роль судьи, с каким он сам отпустил
столько кающихсЯ.
     ‘коро после этого они  вместе  поели,  сотворили  вечернюю
молитву и легли спать. €осиф еще некоторое времЯ раздумывал над
тем,  почему в ответ на исповедь он не услышал ни проклЯтий, ни
суровой отповеди, и это не обеспокоило его, не разочаровало  --
одного  взглЯда,  одного  братского поцелуЯ „иона ему оказалось
достаточно: душа его была умиротворена, и скоро он погрузилсЯ в
благодетельный сон.
     Ќа следующее утро старец, не произнесЯ лишних слов, позвал
его, и они проделали вместе долгий путь. —ерез четыре или  пЯть
дней  они  достигли  кельи  „иона.  ’ам они и стали жить. €осиф
помогал старцу в домашней работе, узнал его повседневные  дела,
мало  чем  отличавшиесЯ  от  тех, что приходилось ему выполнЯть
самому в течение столь долгих лет. Ќо теперь он не был  одинок,
он  жил  словно  в  тени,  под  защитой „ругого, а потому и его
теперешнЯЯ жизнь была совсем иной.  €з  ближайших  селений,  из
Ђскалона  и  из  более далеких мест потекли к ним нуждающиесЯ в
совете, в исповеди. ‚начале, как  только  приходил  кто-нибудь,
€осиф  убегал и поЯвлЯлсЯ только тогда, когда чужие уходили. Ќо
„ион  то  приказывал  ему  принести  воды,  то  помочь  еще   в
чем-нибудь  и так постепенно приучил €осифа не прЯтатьсЯ, когда
сам исповедовал, если исповедовавшийсЯ ничего не  имел  против.
„а  и  впрЯмь,  многим,  вернее  сказать,  большинству,  бывало
приЯтно не оставатьсЯ с глазу  на  глаз  с  грозным  Џугилем  и
видеть   рЯдом   этого   тихого,   приветливого  и  услужливого
помощника. ’ак €осиф мало-помалу узнал, как  исповедовал  „ион,
как утешал, как вмешивалсЯ и устраивал людские жизни, как карал
и как советовал. ‹ишь изредка он позволЯл себе вопросы, как это
случилось   после   речей  одного  странствующего  ученого  или
любителЯ наук.
     “ этого человека, как Явствовало  из  его  рассказа,  были
друзьЯ  среди  магов и звездочетов{<a href=#3_2_2_09>3_2_2_09</a>}. ђасположившись на
отдых, он просидел час или два у  старых  отшельников,  выказав
себЯ  гостем  вежливым  и словоохотливым, и пространно, учено и
красноречиво говорил  о  созвездиЯх  и  о  странствии  человека
вместе  со  своими  богами через все дома ‡одиака в продолжение
мирового эона. Ћн говорил об  Ђдаме,  первом  человеке,  о  его
тождестве  с €исусом ђаспЯтым, и называл миссию €исуса Ђдамовым
странствием от „рева ЏознаниЯ к „реву †изни,  а  райского  змиЯ
именовал  хранителем  свЯщенного праисточника темной бездны, из
ночных вод которой возникают все воплощениЯ, все люди  и  боги.
„ион   внимательно   слушал  рассказ  ученого,  сирийскаЯ  речь
которого была сильно уснащена греческими словами, а  €осиф  был
немало  удивлен,  даже  возмущен:  почему „ион не гневаетсЯ, не
ополчаетсЯ против его Языческих заблуждений, не опровергает их,
не  проклинает,  напротив,   казалось,   этот   умный   монолог
всезнающего  паломника  доставлЯет  ему удовольствие, как будто
даже вызывает его участие, ибо „ион не только весь обратилсЯ  в
слух,  но даже улыбалсЯ и частенько кивал в ответ речам, словно
они были ему по душе.
     Љогда ученый ушел, €осиф, не выдержав, спросил с упреком:
     -- Љак это у тебЯ достает терпениЯ  выслушивать  Языческие
лжеучениЯ?  Њне  показалось, что ты внимал ему даже с участием,
как будто  его  россказни  ласкали  твой  слух.  Џочему  ты  не
возражал?  Џочему  не  попыталсЯ  его  опровергнуть, обличить в
обратить к вере в господа нашего?
     ЏокачиваЯ головой, сидевшей на  тонкой,  морщинистой  шее,
„ион ответил:
     --  џ  не  опровергал  его, ибо это не принесло бы никакой
пользы, да Я b не смог бы его опровергнуть.  ‚  рассуждениЯх  и
силлогизмах,  в мифологических и астрологических познаниЯх этот
человек намного превосходит менЯ, Я не справилсЯ бы  с  ним.  Љ
тому  же,  сын  мой,  не  мое  и  не  твое это дело нападать на
чью-либо веру с утверждениЯми,  будто  вера  эта  есть  ложь  и
заблуждение.  Џоистине  Я  слушал  этого умного человека не без
удовольствиЯ,  ты  это  правильно  подметил.  “довольствие  мне
доставлЯло  его  умение  говорить,  его  обильнаЯ  ученость, но
прежде всего то, что он  напомнил  мне  мою  молодость,  ибо  в
молодые  годы Я занималсЯ этими же науками. Њифы, о которых наш
гость так мило с нами беседовал, никоим образом не заблуждениЯ.
ќто представлениЯ и притчи некой веры,  в  которой  мы  уже  не
нуждаемсЯ,   ибо   мы   обрели  веру  в  €исуса,  единственного
‘пасителЯ. „лЯ тех же, кто еще не  нашел  нашей  веры  и,  быть
может, никогда ее не найдет, их нынешнЯЯ вера, берущаЯ начало в
мудрости  предков,  достойна уважениЯ. ђазумеетсЯ, дорогой мой,
наша вера инаЯ, совсем инаЯ. Ќо если наша вера не  нуждаетсЯ  в
учении  о  созвездиЯх и эонах, ночных водах, мировых материЯх и
прочих подобных символах, это отнюдь не  означает,  что  учениЯ
эти ложь и обман.
     -- Ќо ведь наша вера, -- воскликнул €осиф, -- совершеннее,
и €исус   принЯл  смерть  ради  всех  людей:  стало  быть,  мы,
познавшие его, должны оспаривать устаревшие учениЯ и ставить на
их место новые, истинные!
     -- ќто мы с тобой, да и многие другие давно  уже  сделали,
--  спокойно ответил „ион. -- Њы -- верующие, ибо нами овладела
вера, то есть власть €скупителЯ и его искупительной  смерти.  Ђ
те,  другие, мифологи и теологи ‡одиака, адепты древних учений,
не подпали под эту власть,  еще  не  подпали,  и  нам  не  дано
принуждением  привести  их под эту власть. ђазве ты не заметил,
€осиф,  как  тонко  и  умно  умеет  этот  мифолог  говорить   и
выстраивать  свою  игру  подобиЯ  и  какое он получает от этого
удовольствие,   как   умиротворенно   и    гармонично    живет,
погрузившись  в  мудрость  притч  и  символов  своей мифологии?
‚идно, что этого человека не гнетет  никакое  тЯжкое  горе,  он
доволен,  ему  хорошо. Ђ тому, кто доволен, нам нечего сказать.
—тобы человек взалкал спасениЯ и веры  в  ‘пасителЯ,  чтобы  он
утратил вкус к гармонии и мудрости своих понЯтий и отважилсЯ на
великое  дерзание  веры  в  искупительное  чудо,  --  длЯ этого
надобно, чтобы ему стало плохо, очень плохо, он должен пережить
боль и разочарование, горечь и отчаЯние, должен  почувствовать,
что  стоит  на  краю пропасти. Ќет, €осиф, пусть же этот ученый
Язычник пребывает а своем благополучии, пусть  упиваетсЯ  своей
премудростью,  своими мыслЯми и своим красноречием! Ѓыть может,
завтра или через год, а то и через десЯть лет он  узнает  горе,
которое  развеет  в  прах  его  искусство  и его мудрость, быть
может, убьют жену, которую он любит,  или  единственного  сына,
или  его  настигнут  болезнь и нищета, и если мы тогда встретим
его, мы примем в нем участие и поведаем ему, как мы  допытались
одолеть  свое горе. € когда он спросит: Џочему же вы не сказали
мне этого вчера или десЯть лет назад?" -- мы ответим: "Ќе  знал
ты тогда, что такое истинное горе".
     „ион умолк, казалось, он над чем-то задумалсЯ. ‡атем, весь
уйдЯ в воспоминаниЯ, добавил:
     --  џ  и  сам  некогда немало поиграл с преданиЯми отцов и
утешалсЯ  ими,  и  когда  Я  уже  вступил   на   путь   креста,
богословствование  часто доставлЯло мне радость, хотЯ, впрочем,
и достаточно горЯ. Ѓолее всего менЯ занимало  сотворение  мира,
ведь  в  конце  трудов  творениЯ  все должно было быть устроено
наилучшим образом, ибо написано: "€  увидел  бог  все,  что  он
создал,  и  вот,  хорошо  весьма"{<a href=#3_2_2_010>3_2_2_010</a>}.  Ќа самом же деле
хорошо и совершенно все было только одно  мгновение,  мгновение
ђаЯ,  и  уже в следующее мгновение в это совершенство вторглись
вина и проклЯтие, ибо Ђдам вкусил от древа,  от  коего  вкушать
ему  было  запрещено.  € вот были духовные учители, говорившие:
бог, который сотворил мир и в нем Ђдама и „рево ЏознаниЯ, -- не
единый, не всевышний бог{<a href=#3_2_2_011>3_2_2_011</a>},  а  лишь  часть  его,  или
подчиненный  бог  „емиург,  а  творение  его  нехорошо,  оно не
удалось ему и на целую эру проклЯто и предано  злу,  покуда  Ћн
сам,  единый  Ѓог-„ух,  через сына своего не положил конец веку
проклЯтиЯ. € тогда, как учили они, да и Я так полагал, началось
отмирание „емиурга и его творениЯ, и мир постепенно отмирает  и
увЯдает,  покуда  в  новом  веке  не  останетсЯ более творениЯ,
мирозданиЯ,  плоти,  греха  и  страстей,   плотского   зачатиЯ,
рождениЯ  и  умираниЯ, но возникнет мир совершенный, духовный и
чистый, избавленный от проклЯтиЯ Ђдама, избавленный от  вечного
проклЯтиЯ  и насилиЯ страстей, зачатиЯ, рождениЯ и смерти. ‚ину
же за недостатки этого мира мы скорее  возлагали  на  „емиурга,
чем  на  первого  человека,  мы находили, что „емиургу, будь он
истинным богом, ничего не стоило бы создать Ђдама другим или же
избавить его от искушениЯ. ’ак, в итоге  наших  рассуждений,  у
нас  поЯвилось уже два бога -- бог-творец и бог-отец, и мы даже
смели судить и осуждать первого. Џопадались среди нас и  такие,
что  шли  еще дальше и утверждали, что мир сотворен не богом, а
дьЯволом. Њы считали, что нашим умствованием помогаем ‘пасителю
и грЯдущей эре „уха и лепили  богов,  миры  и  мировые  судьбы,
спорили   и  богословствовали,  покуда  Я  однажды  не  слег  в
лихорадке и не  разболелсЯ  до  смерти,  но  и  в  бреду  Я  не
расставалсЯ  с  „емиургом,  должен  был вести войны и проливать
кровь; мои видениЯ делались все страшней, а в ночь,  когда  жар
дошел до предела, мне почудилось, что Я должен убить свою мать,
дабы  изгладить  свое  собственное  плотское  рождение.  „ьЯвол
терзал менЯ в этих лихорадочных сновидениЯх как нельзЯ ужаснее.
Ћднако Я выздоровел и, к досаде своих прежних друзей,  вернулсЯ
к  жизни  тупым  и  бесталанным  молчальником,  правда,  быстро
возвратившим  себе  телесную  силу,  но   утратившим   вкус   к
философствованию.  €бо  в  дни и ночи выздоровлениЯ, когда менЯ
уже не мучили видениЯ и Я почти все времЯ спал, Я в каждый  миг
бодрствованиЯ  беспрестанно  ощущал  рЯдом  с  собой ‘пасителЯ,
ощущал силу, исходившую от него и входившую в менЯ, и  когда  Я
выздоровел,  мне сделалось грустно оттого, что Я уже не мог так
ощущать  его  близость.  Ќо  вместо  этого  Я  испытал  великое
томление   по  этой  близости,  и  вот  открылось:  стоило  мне
послушать прежние споры и диспуты, как Я  чувствовал,  что  это
томление  --  тогда лучшее мое достоЯние -- начинало исчезать и
растекатьсЯ в мыслЯх и словах, как вода в песке. ‚от  так,  мой
друг,    Я    и   дошел   до   конца   своего   умствованиЯ   и
богословствованиЯ. ‘ тех пор Я принадлежу к простецам. € все же
Я не хотел бы быть помехой и отказывать  в  уважении  тем,  кто
знает  толк  в  философствовании и в мифологии, кто играет в те
игры, в которые и Я когда-то играл. …сли уж мне самому когда-то
пришлось признать,  что  „емиург  и  Ѓог-„ух,  что  творение  и
спасение  в  своем  непостижимом  единовременном и неразделимом
бытии суть неразрешимаЯ загадка, то мне следует признать и  то,
что  Я  не  в силах превратить философа в верующего. Ќе моЯ это
обЯзанность.
     Ћднажды после того, как кто-то на исповеди призналсЯ „иону
в убийстве и прелюбодеЯнии, „ион сказал своему келейнику:
     -- “бийство и прелюбодеЯние -- это звучит очень страшно  и
громко,  да  и  поистине  это  дурно,  еще бы! Ќо Я скажу тебе,
€осиф, в действительности мирЯне  эти  не  настоЯщие  грешники.
‘тоит мне вообразить себЯ одним из них, словно бы воплотитьсЯ в
него,  как  они представлЯютсЯ мне совсем детьми. Ћни не добры,
не благородны, они корыстны, похотливы,  надменны,  злобны,  --
все  это  верно,  но на самом деле, если смотреть в корень, они
нев