 пользу: прежде всего  пытливый, острый и  в  то  же времЯ
мечтательный взглЯд, тихаЯ сдержанность во нраве,  а в выражении  лица  и  в
посадке головы  что-то  чуткое,  настороженное, бдительное,  внимательное  к
шорохам и  запахам, что-то птичье и охотничье. Ќесомненно, из этого мальчика
мог  выйти  предсказатель погоды,  может быть, даже маг,  он  подошел бы. Ќо
никакой спешности не было, он был ведь еще слишком  юн, и вовсе не следовало
показывать  ему, что его распознали, нельзЯ было ничего облегчать ему, ни от
чего  избавлЯть  его. …сли он сробеет,  устрашитсЯ, отступитсЯ, падет духом,
значит, нечего о  нем и жалеть. Џусть подождет, послужит,  пусть покрутитсЯ,
походит за ним.
     “довлетворенный и приЯтно  взволнованный, брел  Љнехт  к деревне сквозь
наступившую   ночь   под   облачным   небом  с   двумЯ-тремЯ  звездами.   Ћб
удовольствиЯх,  прелестЯх  и  тонкостЯх,  которые  нам,   нынешним,  кажутсЯ
естественными и  совершенно необходимыми  и доступны теперь любому  беднЯку,
селение это ведать не ведало, оно не  знало  ни образованиЯ, ни искусств, не
знало  иных  домов,  чем кривые  глинобитные  хижины,  не  знало  железных и
стальных орудий,  неведомы были  и такие вещи, как пшеница или вино, а такие
изобретениЯ,  как свеча или  лампа,  показались бы тем людЯм  сиЯющим чудом.
†изнь  Љнехта и  мир  его  представлений не были  поэтому  менее богаты; как
бесконечнаЯ тайна, как детскаЯ книга с картинками окружал его мир, все новые
кусочки  которого он  с  каждым новым  днем завоевывал, от жизни животных  и
роста растений до звездного неба, и между немой, таинственной природой и его
обособленной,  дышавшей  в  робкой  детской  груди  душой  существовали  все
родство, все напрЯжение, весь страх, все любопытство, всЯ жажда овладеть, на
какие способна  человеческаЯ  душа. …сли  в  его  мире  не было  письменного
знаниЯ,  истории,  книг,  азбуки,   если  все,  находившеесЯ  больше  чем  в
трех-четырех часах  пути  от  его деревни,  было ему  совершенно неведомо  и
недоступно,  то зато жизнью своей деревни, своей воистину, он жил  целиком и
полностью. „еревнЯ, родина, единство племени под  началом матерей давали ему
все,  что  могут  дать человеку  нациЯ  и государство, --  почву с  тысЯчами
корней, в сплетении которых он сам был волоконцем и ко всему приобщалсЯ.
     „овольный, шел он своей дорогой, в деревьЯх шелестел и тихо похрустывал
ночной ветер, пахло влажной землей, камышами и тиной, дымом от сырых дров --
это был густой, сладковатый запах,  больше,  чем всЯкий  другой,  означавший
родину,  а под конец,  когда  он приблизилсЯ к хижине длЯ мальчиков, запахло
ею, запахло  мальчиками, молодым человеческим телом.  Ѓесшумно пролез он под
циновку,  в теплую,  дышащую  темноту, лег на солому  и думал  об  истории с
ведьмами, о кабаньем зубе, об Ђде, о кудеснике и его горшочках на огне, пока
не уснул.
     ’уру  лишь скупо шел мальчику  навстречу,  он не облегчал ему жизнь.  Ђ
юнец не переставал ходить за  ним, его тЯнуло к старику, он  часто  и сам не
знал, до какой степени. €ногда, ставЯ  ловушки где-нибудь в тайном  месте, в
лесу, на  болоте или в  лугах, обнюхиваЯ след зверЯ,  выкапываЯ какой-нибудь
корень  или собираЯ семена, старик вдруг чувствовал взглЯд мальчика, который
бесшумно и невидимо следовал и наблюдал за ним уже несколько часов. Џорой он
делал  вид,  что  ничего  не  заметил,  порой   ворчал  и  сердито  прогонЯл
преследователЯ,  но порой подзывал его  и оставлЯл  на  этот день  с  собой,
принимал  от него  услуги,  показывал  ему  то  и се,  заставлЯл  его что-то
угадывать, подвергал испытаниЯм, открывал ему названиЯ трав, приказывал  ему
набрать воды или  развести огонь и  при  каждом  действии применЯл  какие-то
уловки,  приемы, секреты,  заклинаниЯ,  которые  строго  наказывал  мальчику
держать в  тайне. € наконец, когда Љнехт  подрос, он совсем  оставил его при
себе,  признал  своим учеником  и  взЯл  из  дома,  где  спали  мальчики,  в
собственную  свою  хижину.  ќтим Љнехт  был отмечен во всеувиденье:  он  уже
перестал быть мальчиком, он сделалсЯ учеником кудесника, а это значило: если
он продержитсЯ, если чего-то стоит, то будет его преемником.
     ‘ того часа, как старик поселил  Љнехта  в своей хижине, преграда между
ними пала, не  преграда благоговениЯ  и послушаниЯ,  а  преграда недовериЯ и
сдержанности. ’уру сдалсЯ, уступив упорному домогательству Љнехта; теперь он
не хотел уже ничего другого, кроме как сделать из него хорошего  заклинателЯ
и  преемника. „лЯ обучениЯ  этому  не существовало понЯтий, науки,  методов,
писаных правил, чисел, а существовало лишь очень немного слов, и  не столько
разум  ученика  развивал  наставник  Љнехта,  сколько  его  чувства. ‚еликим
богатством  традиций и  опыта, всеми знаниЯми  тогдашнего человека о природе
надо было не просто  владеть и пользоватьсЯ, их надо было передавать дальше.
Њедленно  и  смутно вырисовывалась перед  юношей большаЯ  и сложнаЯ  система
опыта, наблюдений,  инстинктов,  почти ничего из этого  не  было  сведено  к
понЯтиЯм, почти все приходилось нащупывать,  постигать, проверЯть чувствами.
Ћсновой же и средоточием этой  науки  были сведениЯ о  луне,  о ее  фазах  и
действии,  когда она то набухает, то снова  идет на убыль, населеннаЯ душами
умерших и  посылающаЯ их  родитьсЯ заново, чтобы  освободить место длЯ новых
мертвецов.
     ’ак же, как вечер, когда он пришел от сказительницы к горшкам на  очаге
старика, запомнилсЯ Љнехту другой час, час между ночью и  утром, когда через
два часа после полуночи учитель разбудил  его и вышел с ним в глубоком мраке
из  хижины,  чтобы показать ему  последний восход уменьшающегосЯ серпа луны.
Ћни  долго  --  учитель молча  и неподвижно,  мальчик, недоспавший и  потому
зЯбнувший, немного боЯзливо  --  ждали на просторном выступе  плоской  скалы
среди лесистых холмов, пока на заранее указанном учителем месте и в  заранее
описанных  им  облике и  наклоне не поЯвилась тонкаЯ луна, нежнаЯ, изогнутаЯ
полоска.  €спуганно и  очарованно  смотрел  Љнехт на  медленно поднимавшеесЯ
светило, среди облачной темени оно тихо плыло в Ясном островке неба.
     -- ‘коро она изменит свой облик  и снова набухнет, тогда наступит времЯ
сеЯть  гречиху, -- сказал заклинатель, считаЯ по пальцам дни. ‡атем он опЯть
погрузилсЯ  в  прежнее молчание; словно  бы оставшись один,  сидел  Љнехт на
блестевшем  от росы камне и  дрожал  от  холода,  из глубины  леса доносилсЯ
протЯжный  крик  совы.  „олго  размышлЯл о  чем-то  старик,  затем поднЯлсЯ,
положил руку на волосы Љнехта и тихо, как бы сквозь сон, сказал:
     -- Љогда Я умру, мой дух полетит на луну. ’ы тогда будешь мужчиной, и у
тебЯ будет жена, моЯ дочь Ђда будет твоей женой. Љогда  у нее родитсЯ сын от
тебЯ, мой дух вернетсЯ и вселитсЯ в вашего сына, и ты назовешь его ’уру, как
зовут менЯ.
     “дивленно  слушал ученик,  не  осмеливаЯсь  сказать  ни  слова,  тонкий
серебрЯный   серп  поднЯлсЯ  и  был   уже  наполовину   проглочен  облаками.
“дивительно было длЯ юноши ощущение множества свЯзей и сплетений, повторений
и  пересечений вещей  и  событий,  удивительно  было ему  сознавать  себЯ  и
зрителем,  и  действующим лицом  перед этим  чужим,  ночным  небом, где  над
бесконечными лесами и  холмами  поЯвилсЯ,  точно,  как  предсказал  учитель,
острый тонкий серп;  удивительным, окутанным тысЯчами тайн  показалсЯ Љнехту
его учитель, он, думавший о собственной смерти, он, чей дух побывает на луне
и, вернувшись оттуда, вселитсЯ в  человека, которому суждено оказатьсЯ сыном
Љнехта и носить имЯ бывшего учителЯ “дивительно открытым, местами прозрачным
наподобие  облачного  неба  показалось  будущее, показалось  предстоЯвшее  и
назначенное ему.  и способность знать о них наперед, назвать их и говорить о
них  показалась  ему  похожей  на   способность   заглЯнуть  в  необозримые,
исполненные  чудес и все-таки полные порЯдка  пространства.  Ќа миг  все ему
показалось постижимым, познаваемым,  доступным уму, -- тихий, уверенный  ход
светил в  небе, жизнь людей и животных, их  содружества и вражда,  встречи и
борьба,  все  великое  и  малое  вместе с присущей  всЯкому живому  существу
смертью, -- все  это он в первом трепете озарениЯ видел или чувствовал неким
целым,  а  себЯ  --  включенным  и  втЯнутым во  все  это  как нечто  вполне
упорЯдоченное, подвластное законам, понЯтное уму. Ќевидимой дланью коснулась
юноши  в  этой  предрассветной  лесной   прохладе  на  скалах  над  тысЯчами
шелестЯщих  дерев  перваЯ догадка  о  великих тайнах,  об  их величавости  и
глубине, но и об их познаваемости. ѓоворить он  об этом не мог. ни тогда, ни
в течение всей своей жизни, но думать об этом ему приходилось много раз,  во
всем его дальнейшем житье эти минуты и их ощущение постоЯнно присутствовали.
"Џомни о том, -- призывали они, -- помни о том, что все это есть,  что между
луной  и тобой и ’уру и Ђдой  проходЯт лучи и токи, что есть смерть и страна
душ и возвращение  оттуда и что  на все картины  и ЯвлениЯ мира есть ответ в
твоем сердце,  что все касаетсЯ тебЯ, что обо всем ты должен  знать столько,
сколько  вообще возможно знать человеку"  ’ак  примерно говорил  этот голос.
‚первые   Љнехт   слышал   так   голос   духа,  его  завлекательность,   его
требовательность, его магическую призывность. Ќе  раз уже  видел  Љнехт, как
плывет по  небу луна,  не раз уже слышал, как кричат ночью совы,  не раз уже
ловил из уст учителЯ, при всей его неразговорчивости, слова древней мудрости
или одиноких  раздумий --  сегоднЯ, однако, все было  по-новому, по-другому,
его  пронЯла догадка о целом, пронЯло чувство свЯзей и соотношений, порЯдка,
который  распространЯлсЯ и  распространЯл ответственность  на него самого. “
кого  был ключ к  этим свЯзЯм, тот должен был уметь не только узнавать зверЯ
по  следу, а  растение по корню или по семени, но и все на свете --  звезды,
духов, людей, животных, лекарства и Яды -- рассматривать в совокупности и по
любой части, по любому признаку определЯть  любую другую часть. Ѓыли хорошие
охотники,  они умели  по следу,  по  помету,  по волосинке  или по  объедкам
узнавать  больше,  чем  другие: по нескольким  шерстинкам  они  узнавали  не
только,  от  какого  те  зверЯ, но и стар он или молод, самец это или самка.
„ругие по форме облаков, по запаху, по какому-то особому  поведению животных
или растений узнавали  за несколько дней вперед,  какаЯ  будет  погода;  его
учитель  был  в  этом  недосЯгаем   и   почти  непогрешим.  “  третьих  была
прирожденнаЯ ловкость: иные мальчики могли с тридцати шагов попасть камнем в
птицу,  они  этому не  учились,  они просто  умели  это, это  получалось без
усилиЯ, по  волшебству или по какой-то милости, из  их руки камень летел сам
собой, камень хотел  попасть  в цель,  а птица хотела, чтобы в  нее  попали.
—етвертые, говорЯт, знали заранее  будущее: умрет больной или нет, мальчиком
или  девочкой   разрешитсЯ   от   бремени   женщина;  славилась   этим  дочь
прародительницы,  да  и заклинателю  погоды  не чуждо было,  говорили, такое
знание. ’ак должно же, казалось в этот миг Љнехту, существовать в гигантской
сети свЯзей какое-то средоточие, из  которого можно постичь  все. увидеть  и
определить  все,  что  было, и все, что будет.  Љ тому, кто стоЯл бы  в этой
точке, знание  бежало  бы, как  вода в долину и  заЯц  к  капусте, его слово
попадало  бы в цель метко и  безошибочно, как камень, пущенный умелой рукой,
силой  духа  в  нем соединились бы и  заиграли  все эти  отдельные  чудесные
способности и  таланты, это был бы совершенный, мудрый, бесподобный человек!
‘тать таким, как  он, приблизитьсЯ к  нему, быть на пути к  нему -- вот  где
была дорога дорог,  вот где  была  цель, вот что  освЯщало жизнь и давало ей
смысл. ’ак примерно  виделось ему, и  то, что мы пытаемсЯ сказать об этом на
своем, неведомом ему Языке понЯтий, не в силах передать того трепета и жара,
которые тогда охватили его. Џодъем среди ночи, путь через темный, безмолвный
лес,   полный  опасностей  и  тайн,   ожидание   на   каменной  площадке   в
предрассветном холоде,  поЯвление бледного призрака луны, скупые слова этого
мудрого человека, пребывание наедине  с учителем в  такой необыкновенный час
-- все это Љнехт пережил и сохранил  как праздник и  таинство, как  праздник
посвЯщениЯ,  как  приобщение к  какому-то культу, как вступление в  какой-то
союз, как начало служениЯ, но служениЯ почетного,  тому, что нельзЯ назвать,
тайне мира. ЋблечьсЯ в мысли, а тем более в слова ни это ощущение, ни многие
подобные  ему не могли, и уж  самой невозможной,  немыслимой мыслью была бы,
пожалуй,  такаЯ:  "’олько  ли Я один  творю  это  ощущение, или его  твори г
объективнаЯ  реальность?  —увствует  ли  учитель  то  же,  что  Я,   или  он
посмеиваетсЯ надо  мной?  Њожно ли  считать  мои  мысли,  свЯзанные  с  этим
ощущением, собственными, уникальными, или учитель и многие до него ощущали и
думали некогда в  точности то же?" Ќет, этих  отклонений и  мудрствований не
было, все было реальностью,  все было напоено и полно реальностью, как тесто
дрожжами. Ћблака,  луна, менЯющиесЯ картины неба, мокрый холодный  известнЯк
под босыми ногами, холоднаЯ,  росистаЯ  влажность тусклого  ночного воздуха,
утешительно-родной запах дыма от очага и подстилки из листьев, сохранЯвшийсЯ
в  шкуре,  в  которую  куталсЯ  учитель,  достоинство  и  нотки  старости  и
готовности  к  смерти,  звучавшие   в  его  хриплом  голосе,  --  все   было
сверхреально и  прЯмо-таки  силой  подчинЯло себе все  чувства  юнца.  Ђ длЯ
воспоминаний  памЯть чувств -- почва более питательнаЯ и глубокаЯ, чем самые
лучшие системы и методы мышлениЯ.
     •отЯ заклинатель принадлежал к тем немногим, кто занималсЯ определенным
делом, специально развив какие-то особые способности и умение, его обыденнаЯ
жизнь внешне  не  очень-то отличалась от  жизни всех  прочих. Ћн был высоким
должностным лицом, пользовалсЯ уважением и получал оброк и вознаграждение от
племени,  когда трудилсЯ на общее  благо,  но  случалось это  лишь по особым
поводам.  ‚ажнейшим,  торжественнейшим,  даже свЯщеннейшим  его  делом  было
определЯть  весной  день  посева  длЯ  каждого злака и овоща; это он делал с
точным учетом положениЯ луны, отчасти по унаследованным правилам, отчасти на
основании  собственного  опыта.  Ќо  торжественный акт самого  начала  сева,
состоЯвший в том,  что в общинную землю бросались первые  пригоршни  зерна и
семЯн,  уже не  входил в  его обЯзанности, так  высоко  ни один  мужчина  не
ставилсЯ,  это  ежегодно совершала сама  прародительница  или  ее  старейшаЯ
родственница. ‚ажнейшим лицом в деревне учитель делалсЯ в тех случаЯх, когда
он действительно исполнЯл службу заклинателЯ погоды. ќто бывало тогда, когда
на полЯ, угрожаЯ  племени голодом, нападали долгаЯ  сушь, сырость или холод.
’огда   ’уру   применЯл  известные  против  засухи   и   недорода  средства:
жертвоприношениЯ,  заклинаниЯ,  обход полей  с молитвами.  …сли  при упорной
засухе или при бесконечном дожде  все прочие средства не действовали и духов
не удавалось  переубедить ни  уговорами, ни  мольбой,  ни угрозами,  то,  по
преданию,  имелось еще последнее, безотказное  средство, применЯвшеесЯ будто
бы  во  времена  праматерей  и прабабок: община  приносила в  жертву  самого
кудесника.   Џрародительница,  говорили,  еще  застала  это  и   была  этому
свидетельницей.
     Љроме заботы о погоде, у учителЯ была еще своего  рода частнаЯ практика
в качестве заклинателЯ духов, изготовителЯ амулетов и волшебных средств, а в
иных случаЯх, когда это право не сохранЯлось за прародительницей, и врача. ‚
остальном  учитель  ’уру  жил той же жизнью,  что любой другой. Ћн  помогал,
когда  приходил его черед,  возделывать  общинную  землю и имел  при  хижине
собственный небольшой огород. Ћн собирал плоды, грибы, дрова и  заготавливал
их. Ћн ловил рыбу, охотилсЯ, держал козу, а то и двух коз. Љак земледелец он
был таким же, как все, но как охотник, рыбак и искатель трав он не был таким
же, как все, а был одиночкой и гением и слыл знатоком множества естественных
и  магических  хитростей,  уловок,  приемов  и  ухваток.  ѓоворили,  что  из
сплетенной им сети пойманному зверю уже не вырватьсЯ, что наживку длЯ рыбной
ловли  он  делает  какими-то особыми средствами  душистой и вкусной, что  он
умеет  приманивать к  себе раков, и были  люди, верившие,  что он понимает и
Язык многих  животных. Ќо  настоЯщим его поприщем  было  все же  поприще его
магической науки:  наблюдение за луной  и  звездами,  знание  примет погоды,
чутье на погоду и условиЯ роста, занЯтость всем, что служило вспомогательным
средством длЯ магических эффектов. Ћн был великим знатоком и собирателем тех
порождений растительного и животного мира, которые могли служить лекарствами
и  Ядами, носителЯми волшебной  силы, талисманами  и защитными средствами от
зла. Ћн знал и находил любое растение, даже  самое редкое, знал, где и когда
оно цветет и приносит  семЯ, когда  пора  выкапывать его  корень. Ћн  знал и
находил все виды  змей и жаб, знал способы применениЯ рогов, копыт,  когтей,
шерстинок,  разбиралсЯ в  искривлениЯх,  уродствах,  призраках,  страхах,  в
желваках и зобах,  в  наростах на  дереве, на  листе, на зерне, на орехе, на
роге и на копыте.
     Љнехту  приходилось учитьсЯ  больше чувствами, больше  ногами и руками,
глазами, осЯзанием, ушами  и обонЯнием, чем разумом,  и  ’уру  учил  гораздо
больше примером и показом, чем словами и наставлениЯми. “читель вообще редко
говорил свЯзно, да  и  тогда его слова были лишь попыткой сделать еще  более
Ясными свои чрезвычайно  выразительные жесты. “чение Љнехта мало  отличалось
от выучки, которую проходит у хорошего мастера  молодой охотник или рыбак, и
оно доставлЯло ему  большую радость, ибо училсЯ он только тому, что уже было
заложено в нем.  Ћн училсЯ сидеть в засаде, прислушиватьсЯ,  подкрадыватьсЯ,
стеречь,  быть  начеку,  не спать,  вынюхивать,  идти по  следу; но добычей,
которую подстерегали он  и его учитель, были не только лиса и барсук, гадюка
и жаба, птица и рыба, а дух,  всЈ  в целом, смысл,  взаимосвЯзь. Ћпределить,
распознать,  угадать  и  узнать  наперед  мимолетную,  прихотливую   погоду,
распознать скрытую  в Ягоде  и в укусе змеи смерть, подслушать тайну, в силу
которой облака и  бури были  свЯзаны с  состоЯниЯми луны  и так же влиЯли на
посевы и  рост растений, как  на процветание и  погибель жизни в  человеке и
звере, --  вот чего они добивались.  ‘тремились они при этом,  собственно, к
тому  же. что наука  и техника позднейших веков: овладеть  природой и  уметь
играть  ее законами, но шли к этому совершенно другим путем. Ћни не отделЯли
себЯ от природы  и  не  пытались  силой  проникнуть в ее тайны,  никогда  не
противопоставлЯЯ себЯ ей и с ней не враждуЯ, они всегда ощущали себЯ  частью
ее и были благоговейно преданы ей. ‚полне возможно, что они знали ее лучше и
обходились  с нею умней.  Ќо  одно было длЯ  них совершенно,  даже  в  самых
дерзких мыслЯх, исключено: быть преданными и покорными природе  и миру духов
без страха, а тем более чувствовать свое превосходство над ними. ќта гордынЯ
была им неведома, относитьсЯ к силам природы, к смерти, к демонам иначе, чем
со  страхом, они  не могли  и  помыслить.  ‘трах  царил  над  жизнью  людей.
Џреодолеть его казалось невозможным. Ќо длЯ того, чтобы смЯгчить его, ввести
в какие-то  рамки, перехитрить и замаскировать, существовали  разные системы
жертв.  ‘трах  был  бременем,  тЯготевшим над  жизнью  человека, и без этого
высокого бремени из  жизни хоть  и  ушло бы ужасное, но зато ушла бы и сила.
Љому удавалось облагородить часть страха, превратить ее  в благоговение, тот
много  выигрывал,  люди,  чей  страх  стал  благочестием,  были  добрыми   и
передовыми   людьми  той  эпохи.   †ертвы   приносились   многочисленные   и
многообразные,  и  определеннаЯ  часть этих  жертвоприношений  и  их ритуала
находилась в ведении кудесника.
     ђЯдом с  Љнехтом  росла в хижине маленькаЯ Ђда, красивое дитЯ, любимица
старика,  и когда  тот нашел, что пришло  времЯ,  он отдал  ее в жены своему
ученику. ‘ этой поры Љнехт считалсЯ помощником  заклинателЯ. ’уру представил
его  матери  деревни  как  своего зЯтЯ  и  преемника и  отныне  поручал  ему
исполнЯть некоторые дела  и  обЯзанности вместо  себЯ. Џостепенно, с чередой
времен  года  и лет, заклинатель совсем погрузилсЯ  в  одинокую стариковскую
задумчивость и переложил на Љнехта всю свою работу, и когда ’уру умер -- его
нашли мертвым у  очага, он сидел,  склонившись  над  горшочками с магическим
зельем, и его седины  были уже опалены огнем, --  юноша, ученик Љнехт, давно
уже был  известен в  деревне как  заклинатель.  Ћн потребовал длЯ учителЯ от
совета деревни почетного погребениЯ и сжег над его могилой в качестве жертвы
целый ворох благородных и  драгоценных целебных трав и  корней. €  это  тоже
давно ушло в прошлое, и среди детей Љнехге, уже во  множестве теснившихсЯ  в
хижине  Ђды, был  мальчик по  имени  ’уру: в его обличье вернулсЯ  старик из
своего посмертного путешествиЯ на ‹уну.
     ‘ Љнехтом произошло то,  что произошло  когда-то с его  учителем. —асть
его страха превратилась  в  благочестие  и духовность. —асть  его  юношеских
порывов и глубокой  тоски осталась  жива, часть отмирала и терЯлась, по мере
того как он становилсЯ старше, в работе, в  любви к Ђде и детЯм и  заботах о
них. ‚сегда он очень любил луну и усерднейше изучал ее самое и ее влиЯние на
времена года и погоду; в  этом он сравнЯлсЯ со своим учителем ’уру и в конце
концов превзошел его. Ђ поскольку рост  луны и  ее  убывание были  так тесно
свЯзаны со смертью и рождением людей  и поскольку из всех страхов, в которых
живут  люди,  страх неминуемой  смерти самый  глубокий,  то  благодарЯ своим
близким и  живым отношениЯм с луной почитатель и знаток луны Љнехт относилсЯ
и  к смерти  как посвЯщенный; в зрелые годы  он был подвержен  страху смерти
меньше других людей. Ћн мог говорить с луной и почтительно, и просительно, и
нежно,  он  чувствовал себЯ  свЯзанным  с  ней  тонкими духовными узами,  он
досконально знал жизнь луны и  живо  участвовал в ее судьбах и превращениЯх,
он сопереживал убывание луны  и ее обновление как таинство, страдаЯ вместе с
ней и пугаЯсь, когда  казалось, что луне грозЯт болезни, опасности, перемены
и злополучие, когда она терЯла блеск, менЯла цвет, тускнела, готоваЯ вот-вот
погаснуть.  ‚ такие времена  каждый,  правда, относилсЯ  к  луне с участием,
дрожал за нее,  видел угрозу  и предвестье беды в ее потемнении и со страхом
вглЯдывалсЯ в ее  старое, больное лицо. Ќо как раз  тогда и  обнаруживалось,
что кудесник  Љнехт был  теснее  свЯзан  с  луной, чем  другие, и знал о ней
больше; да, он страдал за ее судьбу, да, страх щемил ему душу, но его памЯть
о подобных ощущениЯх была Ярче и искушеннее, его упование обоснованней,  его
вера в  вечность  и  возврат,  в поправимость  и  преодолимость  смерти была
больше, и  степень его самозабвениЯ тоже была  больше; в такие часы он бывал
готов  сопережить судьбу светила вплоть до гибели и  рождениЯ заново, больше
того, порой он чувствовал в себе даже какую-то дерзость,  какую-то отчаЯнную
отвагу, решимость дать отпор смерти духом, укрепить свое  "Я", растворившись
в сверхчеловеческих судьбах. ќто как-то  сказывалось на его поведении и было
замечено другими; он слыл  человеком великих знаний и благочестиЯ, человеком
большого  спокойствиЯ,  не  боЯщимсЯ  смерти и состоЯщим в  дружбе с высшими
силами.
     ќти таланты и добродетели он должен был показывать в деле, подвергаЯ их
жестокой проверке. Ћднажды ему  пришлось выдержать растЯнувшуюсЯ на два года
полосу неурожаЯ и  скверной погоды,  это  было  величайшее  испытание в  его
жизни.  ЌеприЯтности  и  дурные  предзнаменованиЯ начались  уже с  повторной
отсрочки  сева, а  потом  все мыслимые  удары и беды обрушились на  посев  и
наконец  почти  начисто  его  уничтожили; община  жестоко голодала, и  Љнехт
вместе с  ней, и  то, что  он перенес этот горький  год, что  он,  кудесник,
вообще не потерЯл доверие и влиЯние, что он  все-таки помог племени стерпеть
беду безропотно  и более или менее спокойно, -- это значило уже очень много.
Ќо когда и следующий год, после  суровой  и богатой смертЯми  зимы, повторил
все   прошлогодние  несчастьЯ  и  беды,  когда  общиннаЯ  землЯ   высохла  и
растрескалась летом  от непрестанного  зноЯ,  а мыши расплодились  донельзЯ,
когда  одинокие заклинаниЯ и  жертвоприношениЯ кудесника оказались такими же
тщетными,  как общественные меры --  барабанный  бой, молитвенные шествиЯ  с
участием всей деревни, --  когда самым жестоким образом обнаружилось, что на
сей раз заклинатель дождей  не может заклЯсть дождь, дело принЯло  серьезный
оборот,   и  надо   было   быть  недюжинным  человеком,   чтобы  нести   тут
ответственность и  выстоЯть перед напуганным  и взбудораженным народом. Ѓыло
две или три недели, когда Љнехт находилсЯ в полном одиночестве, один на один
со  всей общиной,  с  голодом  и отчаЯнием, с древним поверьем, что,  только
принесЯ  в  жертву  кудесника,  можно  задобрить  высшие  силы.  Ћн  победил
уступчивостью. Ћн  не воспротивилсЯ мысли о жертвоприношении, он предложил в
жертву себЯ. Љроме того,  он не жалел сил и труда, чтобы как-то помочь беде,
он то и дело изыскивал воду, нападаЯ то на родник, то на ручеек, не позволил
истребить  в  отчаЯнии весь  скот, а главное, в это грозное  времЯ он  своей
помощью,  своими  советами,   а  также   угрозами,  колдовством,  молитвами,
собственным примером, запугиваниЯми не дал тогдашней матери деревни, впавшей
в  гибельное  отчаЯние и малодушие прародительнице, совсем потерЯть голову и
бросить все  на произвол судьбы. ’огда обнаружилось, что в тревожные времена
общей беды человек тем полезнее, чем больше направлены его жизнь  и мысли на
вещи  духовные  и  сверхличные,  чем больше научилсЯ он почитать, наблюдать,
преклонЯтьсЯ, служить и жертвовать. „ва этих ужасных года, чуть не сделавшие
его жертвой  и  чуть  не  уничтожившие  его,  завоевали  ему в конце  концов
глубокое уважение и доверие -- правда, не со стороны толпы безответственных,
а со стороны тех немногих, что несли ответственность и были способны оценить
такого человека, как он.
     —ерез эти  и разные другие испытаниЯ  прошла уже  его жизнь,  когда  он
достиг зрелого возраста  и находилсЯ в расцвете лет. Ћн  уже похоронил  двух
прародительниц племени, уже потерЯл красивого шестилетнего сыночка, которого
загрыз  волк, уже перенес тЯжелую болезнь -- без чьей-либо помощи,  сам себе
врач. Ћн  уже  изведал и голод,  и холод. ‚се это  оставило отпечатки на его
лице и  не меньшие на его душе. Ћн убедилсЯ также, что люди  духа вызывают у
других  какое-то удивительное возмущение и отвращение, что, уважаЯ их издали
и при нужде обращаЯсь к ним, их не  только не любЯт и не смотрЯт на них  как
на  равных,  но  и  всЯчески  избегают их.  “знал он  и  то,  что больные  и
страждущие  более  охочи  до  старинных  или  новопридуманных  заклинаний  и
заговоров,  чем  до разумных советов,  что человек предпочитает пострадать и
внешне покаЯтьсЯ, чем  изменитьсЯ в душе или хотЯ  бы  только проверить себЯ
самого, что ему легче поверить в волшебство, чем в разум, в предписаниЯ, чем
в опыт, -- всЈ это вещи, которые за  несколько  тысЯчелетий, прошедших с тех
пор,  изменились совсем не  так сильно,  как то  утверждают  иные  труды  по
истории. “знал  он,  однако, и то, что  человек пытливый, духовный не  смеет
терЯть любовь,  что  желаниЯм  и глупостЯм людей  надо без  высокомериЯ идти
навстречу, но нельзЯ покорЯтьсЯ, что от мудреца  до шарлатана, от  жреца  до
фиглЯра, от братской помощи до паразитической выгоды всегда всего один шаг и
что люди, в общем-то,  гораздо  охотнее платЯт  мошеннику и позволЯют надуть
себЯ  жулику,   чем  принимают  безвозмездную  и  бескорыстную  помощь.  Ћни
предпочитали  платить  не доверием и  любовью,  а  деньгами  и товаром.  Ћни
обманывали  друг  друга  и ждали,  что  их самих  тоже  обманут.  Ќаучившись
смотреть  на человека  как  на слабое,  себЯлюбивое  и  трусливое  существо,
признав  собственную  причастность  ко   всем  этим  скверным  инстинктам  и
свойствам, следовало все же верить в то и питать свою душу тем,  что человек
-- это  дух  и  любовь, что  есть  в нем что-то противостоЯщее  инстинктам и
жаждущее  облагородить  их. Ќо мысли  эти,  пожалуй,  слишком  отвлеченны  и
выражены слишком четко, чтобы Љнехт был способен на  них.  ‘кажем  лучше: он
был на пути к  ним, его путь привел бы его когда-нибудь к ним и провел через
них. €дЯ этим путем, томЯсь по мыслЯм, но живЯ главным образом в чувственном
мире, зачарованный то луной, то запахом травы, то душистого корнЯ, то вкусом
коры, то выращиванием  лекарственного растениЯ,  то приготовлением  мази, то
своей  слитностью  с  погодой  и  атмосферой,  он  развил  в  себе множество
способностей, в том числе и таких, которые нам, поздним,  уже не даны и лишь
наполовину понЯтны. ‚ажнейшей из этих способностей было, конечно, заклинание
дождей.  •отЯ  в  иных особых случаЯх небо оставалось  непреклонно и как  бы
издевалось над его усилиЯми, Љнехт все-таки сотни раз вызывал дождь, и почти
каждый раз  чуть-чуть по-другому. ‚ жертвоприношениЯх  и в  обрЯдах шествий,
заклинаний, барабанного боЯ  он,  правда,  не  осмелилсЯ  бы хоть что-нибудь
изменить  или  пропустить. Ќо  ведь это была лишь официальнаЯ, гласнаЯ часть
его  деЯтельности, ее  свЯщеннослужительскаЯ  показнаЯ  сторона; и  конечно,
бывало очень приЯтно и радостно, когда вечером, после днЯ жертвоприношений и
шествиЯ,  небо  сдавалось,  горизонт  покрывалсЯ  тучами,  ветер  становилсЯ
пахуче-влажным, и падали первые капли. Ћднако и тут требовалось прежде всего
искусство  кудесника,  чтобы верно  выбрать  день, чтобы  не  делать вслепую
пустых попыток; высшие силы можно  было молить, их можно  было даже осаждать
просьбами, но  с чувством меры, с покорностью их воле.  €  еще милее, чем те
славные,  триумфальные свидетельства успеха  и  услышанной  мольбы, были ему
какие-то другие, о которых никто  не знал, кроме него самого, да и сам-то он
робел перед  ними  и знал их  больше чувствами, чем умом. ‘уществовали такие
состоЯниЯ  погоды, такаЯ  напрЯженность воздуха и  тепла, такаЯ  облачность,
такие ветры, такие запахи воды, земли и  пыли, такие угрозы и  посулы, такие
настроениЯ  и прихоти  демонов погоды, которые  Љнехт предощущал  и соощущал
кожей, волосами,  всеми  своими  чувствами до такой степени, что  его  ничем
нельзЯ было поразить или разочаровать,  он, резонируЯ, сосредоточивал, носил
в себе погоду и обретал способность управлЯть облаками  и  ветрами  -- не по
собственному,  однако,  произволу,  а  как  раз  на  основе  этой   свЯзи  и
свЯзанности,  совершенно  уничтожавших разницу  между  ним  и  миром,  между
внутренним   и   внешним.  ’огда  он  мог  самозабвенно  стоЯть  и  слушать,
самозабвенно сидеть, открыв всю  свою душу и уже  не только чувствуЯ в  себе
жизнь ветров  и  облаков, но и направлЯЯ и  рождаЯ ее -- приблизительно так,
как  мы  можем  пробудить  в  себе  и  воспроизвести  хорошо  нам  известную
музыкальную фразу. ‘тоило ему тогда задержать дыхание -- и замолкал гром или
ветер,  стоило  кивнуть  или покачать головой -- и шел  или переставал  идти
град, стоило  выразить улыбкой примирение борющихсЯ  в душе его сил  --  и в
небе рассеивались тучи, обнажаЯ прозрачную  голубизну.  ‚о времена особенной
чистоты  и  легкости на  душе он носил в  себе, точно и безошибочно знаЯ  ее
наперед,  погоду  будущих  дней,  словно  в  крови  его  была  записана  всЯ
партитура, по которой надлежит играть небесам. ќто были его хорошие и лучшие
дни, его награда, его блаженство.
     Ќо когда эта теснаЯ свЯзь  с внешней средой прерывалась, когда погода и
мир делались незнакомыми, непонЯтными и не поддавались учету, тогда и внутри
его нарушалсЯ лад,  прерывались  токи, тогда он чувствовал себЯ не настоЯщим
кудесником, и его должность, его ответственность за погоду и урожай казалась
ему  тогда обременительной и  незаслуженной. ‚  такие времена  он не покидал
дома, послушно  помогал  Ђде, усердно хозЯйничал вместе  с ней,  делал детЯм
игрушки и инструменты,  готовил лекарства, нуждалсЯ  в любви и, стараЯсь как
можно меньше отличатьсЯ от других мужчин, целиком подчинитьсЯ обычаЯм, готов
был даже слушать вообще-то скучные ему рассказы жены и соседок о житье-бытье
других  людей.  Ђ  в  хорошие  времена  дома  его  видели редко,  он  всегда
куда-нибудь уходил, удил рыбу, охотилсЯ, искал какие-то корни, лежал в траве
или  сидел  среди  деревьев,  что-то  вынюхивал,  к  чему-то  прислушивалсЯ,
подражал  голосам животных,  разжигал  костер,  чтобы  сравнить клубы дыма с
формами  облаков, пропитывал  свою кожу  и волосы туманом, дождем, воздухом,
солнцем или светом луны и походЯ собирал, как то делал всю жизнь его учитель
и  предшественник   ’уру,   такие   предметы,   естество  и   облик  которых
принадлежали,  казалось, к  разным  царствам,  такие, в которых мудрость или
каприз  природы  выдавали,  казалось,  какие-то  ее  правила  игры  и  тайны
творчества, такие  предметы, которые  символически соединЯли в  себе далекое
друг от  друга, например:  сучки, похожие на  человеческое  лицо  или  морду
зверЯ, отшлифованные  водой кремни с прожилками как в древесине, окаменевшие
останки  древних  животных,  уродливые   или  раздвоившиесЯ,  как  близнецы,
косточки плодов, камни в форме почки  или  сердца. Ћн глЯдел  на  рисунки на
листьЯх дерева или на сетчатые линии на головке сморчка и предчувствовал при
этом нечто  таинственное, духовное, возможное в будущем: магию знаков, числа
и письменность, сведение бесконечного и  тысЯчеликого к простому, к системе,
к понЯтию. ‚едь все эти возможности  постижениЯ  мира духом  были заложены в
нем, пусть безымЯнные, не названные, но  не заказанные ему,  не  немыслимые:
пусть  в  зачатке,  зародыше,  но  они  были   присущи,  свойственны  ему  и
органически  в нем росли. € если бы мы  могли вернутьсЯ назад еще на  тысЯчи
лет дальше, чем времЯ этого кудесника, кажущеесЯ нам  древним и первобытным,
мы встретили  бы, таково наше  убеждение, вместе  с человеком уже повсюду  и
дух, у которого нет начала и  который всегда содержал  в себе уже решительно
все, что он когда-либо позднее родит.
     Људеснику не суждено было увековечить какое-либо из  своих предчувствий
и придать им более доказательную форму, в которой они, на его взглЯд, и врЯд
ли  нуждались. Ћн  не стал  ни  одним из  многих  изобретателей  письма,  ни
первооткрывателем  геометрии, медицины или астрономии. Ћн осталсЯ безвестным
звеном  в цепи,  но  звеном,  как любое,  необходимым:  он  передавал дальше
полученное  и прибавлЯл новоприобретенное и завоеванное. €бо и  у  него были
ученики. ‘ годами он сделал двух  учеников заклинателЯми, и один из них стал
позднее его преемником.
     „олгие годы он занималсЯ своим  ремеслом один, без соглЯдатаев, и когда
впервые  --  это было вскоре после великого  недорода и голода  -- его  стал
посещать,  выслеживать,  подстерегать,  почитать  и  преследовать один юнец,
которого влекло к  волшбе и к знатоку этого дела, он с каким-то  на редкость
грустным волнением  в  душе почувствовал возвращение  и повторение  великого
событиЯ  своей  юности,  впервые   испытав  при  этом  полуденное,  строгое,
одновременно сковывающее и бодрЯщее чувство -- что молодость прошла, полдень
миновал, цветок стал плодом. €  чего он никогда не подумал бы -- он держалсЯ
с этим  мальчиком в точности так же, как держалсЯ когда-то с ним самим ’уру,
и  эта медлительнаЯ  неприступность,  выжидательнаЯ неподатливость  возникла
совершенно  сама  собой,  а  не от  подражаниЯ  умершему  учителю  и  не  из
соображений морального и воспитательного характера, вроде того, что молодого
человека  надо,  мол,  сперва   хорошенько  проверить,  чтобы  убедитьсЯ   в
серьезности его  намерений, что посвЯщение в тайны не должно даватьсЯ легко,
а должно быть, напротив,  всЯчески затруднено, и тому  подобных.  Ќет, Љнехт
просто  вел  себЯ   со  своими  учениками  так,  как  всЯкий  уже  стареющий
индивидуалист  и  ученый  нелюдим  ведет  себЯ  с почитателЯми и  учениками:
смущенно, робко, неподатливо, был всегда готов к бегству,  опасаЯсь  за свое
прекрасное вольное одиночество, за  свои прогулки  в глуши,  за  возможность
охотитьсЯ и собирать диковинки одному, без помех, любЯ  ревнивой любовью все
свои привычки и слабости, свои секреты и странности. Ћн отнюдь не  раскрывал
объЯтий  нерешительному  молодому   человеку,  приближавшемусЯ  к   нему   с
почтительным   любопытством,   отнюдь   не   помогал  ему   преодолеть   эту
нерешительность  и  не ободрЯл  его, отнюдь  не  воспринимал как  награду  и
радость, как  признание  и приЯтный  успех тот факт, что наконец мир  других
послал ему гонца и объЯснение в  любви, что кто-то обхаживал его, что кто-то
чувствовал свою  преданность  ему,  свое  родство  с  ним,  чувствовал  себЯ
призванным, как он, к служению тайнам. Ќет, он воспринЯл это на первых порах
как  досадную  помеху, как  посЯгательство  на  его  права  и  привычки, как
похищение его независимости, всю силу своей любви к которой он увидел только
теперь;   он   воспротивилсЯ  этому  и  проЯвлЯл   изобретательность,  чтобы
перехитрить, спрЯтатьсЯ, замести свой след, уклонитьсЯ и  улизнуть. Ќо и тут
с  ним происходило  то, что  происходило некогда  с  ’уру,  -- долгое, немое
ухаживание  мальчика  медленно   смЯгчало  его,  Љнехта,  сердце,  медленно,
медленно побеждало и ослаблЯло его отпор,  и по мере того  как мальчик делал
успехи,  Љнехт  училсЯ  понемногу поворачиватьсЯ к  нему и  ему открыватьсЯ,
поддерживать его стремление, принимать  его  услуги  и видеть в новой, часто
очень   тЯгостной  обЯзанности  наставника  и  учителЯ  нечто  неотвратимое,
назначенное  судьбой и угодное  духу.  ‚се  больше и  больше  прощалсЯ он  с
мечтой,  со   сладостным  чувством  бесконечных  возможностей,  тысЯчеликого
будущего. ‚место мечты о бесконечном движении вперед, о сумме  всей мудрости
поЯвилсЯ  теперь  ученик,  маленькаЯ,  близкаЯ,  требовательнаЯ  реальность,
незваный  гость,  нарушитель  спокойствиЯ,  но  неизбежный  и  неотвратимый,
единственный   путь   в   реальное   будущее,  единственнаЯ,  самаЯ   важнаЯ
обЯзанность, единственный узкий путь,  на котором жизнь и  дела,  убеждениЯ,
мысли  и догадки  кудесника  могли  уберечьсЯ  от  смерти  и жить  дальше  в
маленьком новом ростке.  ‚здыхаЯ, скрежеща зубами и улыбаЯсь, взЯл он это на
себЯ.
     € в этой важной, может  быть, самой ответственной области его службы --
при  передаче наследиЯ  и  воспитании преемника  --  кудеснику тоже довелось
пережить одно очень тЯжелое и горькое  разочарование. Џервого, добивавшегосЯ
его  милости и после долгого  ожиданиЯ и сопротивлениЯ поступившего к нему в
ученики мальчика  звали Њаро, и Њаро разочаровал Љнехта  так,  что полностью
оправитьсЯ от этого он не мог  уже никогда. Њаро был подобострастен и льстив
и долгое времЯ  притворЯлсЯ безоговорочно  послушным,  но  у него было много
недостатков, прежде  всего  ему  недоставало храбрости,  особенно  боЯлсЯ он
ночной темноты, что пыталсЯ  скрыть  и  что  Љнехт, заметив  это, еще  долго
считал  пережитком детства, который скоро исчезнет. Ќо  он не исчез. –еликом
отсутствовала  у  этого  ученика  и способность  бескорыстно  и самозабвенно
отдаватьсЯ    исполнению   своих   обЯзанностей,   наблюдениЯм,   мыслЯм   и
предчувствиЯм. Ћн был умен,  обладал Ясным, быстрым умом и усваивал то. чему
можно  научитьсЯ  без   самоотдачи,   легко  и  прочно.  Ќо  все  Явственнее
обнаруживалось, что у него были эгоистические намерениЯ и цели, ради которых
он  и хотел обучитьсЯ волшбе. Џрежде  всего он  хотел что-то значить, играть
какую-то  роль и производить  впечатление, у  него  было  тщеславие человека
способного, но не призванного. Ћн жаждал успеха, хвасталсЯ перед ровесниками
первыми своими знаниЯми  и уменьЯми  -- это  тоже  могло быть ребЯчеством  и
могло  пройти.  Ќо  он стремилсЯ  не только к  успеху,  он жаждал власти над
другими и выгоды; когда учитель стал это замечать, он испугалсЯ и постепенно
отвратил свое сердце от этого юноши. ’от был дважды и трижды уличен в тЯжких
проступках, после того как проучилсЯ  у Љнехта несколько лет. Ћн самовольно,
без  ведома и  разрешениЯ  учителЯ,  за  мзду  то  давал  лекарство больному
ребенку,  то  совершал  в какой-нибудь хижине обрЯд заклинаниЯ от  крыс,  и,
поскольку, несмотрЯ на все угрозы и обещаниЯ,  он снова и снова попадалсЯ на
подобных  делах, Љнехт перестал его  обучать и,  сообщив обо всем праматери,
старалсЯ забыть этого неблагодарного и негодного человека.
     ‚ дальнейшем его вознаградили  два других  ученика, особенно второй  из
них, то  был его родной сын ’уру. ќтого младшего и последнего своего ученика
и подручного он  очень любил  и верил, что тот превзойдет его самого, в ’уру
Явно  вселилсЯ дух его  деда. Љнех г испытал благотворное  длЯ души чувство,
что он передал сумму своего знаниЯ и своей веры будущему и что есть человек,
есть  дважды  сын  его,  которому  он  сможет  в  любой  день  передать свою
должность, когда  она станет слишком обременительна длЯ него самого. Ќо того
неудачного, первого ученика никак все-таки не удавалось  вычеркнуть из своей
жизни и  выкинуть из ума, тот стал в деревне не то чтобы