 очень уважаемым, но
весьма популЯрным и довольно  влиЯтельным человеком, он женилсЯ, пользовалсЯ
популЯрностью   фокусника  и  скомороха,   был  даже  главным   барабанщиком
барабанного хора и,  оставаЯсь тайным врагом и завистником  кудесника, делал
тому всЯкие пакости, малые  и большие. Љнехт никогда не был  человеком легко
сходЯщимсЯ  с людьми и общительным, ему нужны были одиночество и свобода, он
ни от кого  не старалсЯ добитьсЯ уважениЯ и любви,  разве только когда-то  в
детстве от мастера ’уру. Ќо теперь он  почувствовал, что это такое  -- иметь
врага, который ненавидит тебЯ; это отравило ему немало дней жизни.
     Њаро  принадлежал  к  той  разновидности учеников, той  очень способной
разновидности, что, несмотрЯ ни на какие способности, всегда неприЯтна  и  в
тЯгость учителЯм,  потому что  у  них  талант --  это не  органическаЯ сила,
выросшаЯ  изнутри  и  имеющаЯ  под  собой  твердое  основание,  не   тонкий,
благородный знак доброкачественности, хорошей породы и хорошего нрава, а как
бы что-то наносное,  случайное,  даже узурпированное или  украденное. “ченик
ничтожной  души, но очень  смышленый или с блестЯщим воображением непременно
ставит в  тупик учителЯ:  он должен  преподать  этому ученику унаследованные
знаниЯ и методы и  сделать  его  способным к  деЯтельному участию в духовной
жизни,  а чувствует,  что  истинный-то,  высший  его  долг  --  наоборот, не
подпускать к наукам  и  искусствам  всего лишь  способных;  ведь не  ученику
должен служить  учитель,  а  оба  должны  служить  духу.  ‚от  почему  перед
некоторыми ослепительными талантами учителЯ испытывают  страх и  ужас; любой
такой   ученик   фальсифицирует   весь   смысл   учительского   труда,   все
наставническое  служение.   ‹юбое  содействие   ученику,  который   способен
блистать, но не способен служить,  означает, по сути, ущерб служению, своего
рода  измену духу.  ‚  истории многих народов нам известны периоды,  когда в
условиЯх  духовного   упадка   люди  просто  способные  прЯмо-таки  осаждали
руководство общин, школ, академий и государств и на всех местах сидели очень
талантливые люди, которые все хотели править, не  умеЯ  служить.  ђаспознать
эту  разновидность  талантов  вовремЯ,  прежде  чем они  завладели  основами
какого-нибудь умственного  труда,  и с  надлежащей  твердостью направить  их
назад, к труду  неумственному, часто  бывает, конечно,  очень  трудно. Љнехт
тоже  не избежал ошибок,  он слишком долго был терпелив с учеником Њаро,  он
доверил  поверхностному честолюбцу немало всЯких  премудростей, которых было
жаль,  потому  что полагалось  их знать  лишь посвЯщенным. ЏоследствиЯ этого
оказались длЯ него самого тЯжелее, чем он мог думать.
     Ќастал год  -- борода  Љнехта  уже изрЯдно  поседела к тому времени, --
когда отношениЯ между небом и землей были,  казалось, извращены и расстроены
какими-то  необыкновенно  сильными  и  коварными   демонами.  ЌепорЯдки  эти
начались осенью,  величественно  и  грозно, наполнив  каждую душу  тоской  и
страхом, с невиданного зрелища на  небе, вскоре после равноденствиЯ, которое
кудесник всегда наблюдал и переживал с какой-то торжественностью, с каким-то
благоговением и особым  вниманием.  Џришел однажды вечер, легкий, ветреный и
прохладный,  небо   было  стеклЯнно  Ясное,   если   не  считать  нескольких
беспокойных  облачков, которые парили  на очень  большой  высоте  и необычно
долго задерживали розовый  свет  зашедшего  солнца  --  движущиесЯ, рыхлые и
пенистые пучки света в холодном, бледном космосе.  Љнехт уже  несколько дней
ощущал что-то, казавшеесЯ более сильным и  более странным, чем то, что можно
было ощутить  каждый год  в  эту  пору все более коротких дней, --  какое-то
действие небесных  сил,  какую-то испуганность земли,  растений и  животных,
какое-то беспокойство  в  воздухе,  какую-то  зыбкость,  какое-то  ожидание,
какое-то испуганное предчувствие  во всей  природе;  было оно и  в  облачках
этого  вечернего  часа,  пылавших  долго  и  трепетно,  в  их  порхании,  не
соответствовавшем ветру,  который  гулЯл по  земле, в их  молЯщем,  долго  и
грустно боровшемсЯ  с  угасанием красном свете, в том, как  они вдруг  стали
невидимы, когда  этот  свет остыл и погас.  ‚  деревне было  тихо,  у хижины
праматери  давно   уже  замерли  посетители  и  любопытные  дети,  несколько
мальчиков еще бегали и боролись, все остальные были уже в хижинах, где давно
поужинали. Њногие уже спали, и едва ли кто-нибудь, кроме кудесника, наблюдал
эти  обагренные  зарей  облака.  ђазмышлЯЯ  о  погоде,  Љнехт  напрЯженно  и
беспокойно ходил  взад  и вперед по  маленькому  огороду за  своей  хижиной,
присаживаЯсь иногда передохнуть на чурбан, что стоЯл между кустами крапивы и
шел в дело,  когда  кололи  дрова. Љогда погасли  последние  свечи  облаков,
звезды на еще светлом, зеленовато  мерцавшем небе  стали вдруг Ясно видны, и
число их  и Яркость  начали быстро расти  -- там, где  только что  виднелись
две-три звезды,  светили уже  десЯть-двадцать. Њногие  из них, из их групп и
семей, были  знакомы  кудеснику, он видел их сотни раз; в их возвращении без
каких-либо   перемен  было  что-то  успокоительное,  звезды  утешали,  пусть
далекие, пусть холодные, глЯдели они с высоты, не излучаЯ тепла, но они были
надежны,  стоЯли крепким строем, возвещали порЯдок, сулили прочность. ‘ виду
такие  чуждые,  далекие  и  противоположные  земной,  людской  жизни,  такие
равнодушные  к  ее  теплу, ее  трепету, ее страданиЯм и восторгам, полные  в
своем   вечном,  аристократически-холодном   величии  такого   чуть  ли   не
издевательского превосходства  над ней, звезды были все-таки свЯзаны с нами,
все-таки, может  быть, руководили  нами и правили,  и когда приобреталось  и
сберегалось какое-либо человеческое знание,  какое-либо  духовное достоЯние,
какое-либо  прочное  превосходство  духа  над   бренностью,  достижениЯ  эти
походили на звезды, сиЯли, как те, в  холодном спокойствии, утешали холодным
ливнем,  глЯдели на  нас  вечно  и  немного  насмешливо.  ’ак представлЯлось
кудеснику часто, и хотЯ со звездами у  него  отнюдь не  было  таких близких,
волнующих, испытанных  постоЯнными  переменами и возвратами отношений, как с
луной,  большой,  близкой,  влажной, как  с этой  тучной  волшебной рыбкой в
небесном море, он  все-таки глубоко чтил их и был  свЯзан с ними  всЯческими
поверьЯми.  „олго глЯдеть на  них  и  поддаватьсЯ их  воздействию, ЯвлЯть их
холодно-тихим взорам свой ум, свою  теплоту,  свой страх было длЯ него часто
как омовенье и целебный напиток.
     € сегоднЯ тоже они глЯдели как всегда, только казались очень  Яркими  и
точеными в тугом, прозрачном воздухе, но он не  находил в  себе спокойствиЯ,
чтобы отдатьсЯ им, его тЯнула из неведомых  далей какаЯ-то сила, наполнЯвшаЯ
болью  каждую  пору,  высасывавшаЯ глаза,  действовавшаЯ тихо и  непрерывно,
какой-то  ток,  какой-то предостерегающий  трепет.  ђЯдом  в  хижине багрово
теплилсЯ огонь очага,  текла маленькаЯ теплаЯ жизнь, слышалсЯ то возглас, то
смех,  то зевок,  все  дышало запахом  человека, теплом кожи,  материнством,
детским сном и своей простодушной близостью, казалось, еще больше  углублЯло
наступившую ночь, еще дальше отгонЯло звезды в непостижимую вышину.
     €  в  то  времЯ, как до  Љнехта доносилсЯ  из  хижины низкий голос Ђды,
успокаивавшей ребенка тихим, мелодичным напевом, в небе началась катастрофа,
которую  еще  много  лет  вспоминала  деревнЯ.  ‚ тихой, сиЯющей сети  звезд
возникли то тут, то там вспышки и сполохи, словно невидимые обычно нити этой
сети  вдруг  воспламенились  и  задрожали;  как камни,  загораЯсь  и  быстро
потухаЯ,  стали  косо  падать  отдельные  звезды, где  одна,  где  две,  где
несколько,  и не успел  еще глаз оторватьсЯ  от  первой  упавшей звезды,  не
успело  еще  сердце,  окаменевшее  от  этого зрелища,  снова  забитьсЯ,  как
падающие или пущенные  чьей-то  рукой светила, плавными кривыми  расчерчиваЯ
наискось небо, полетели  уже десЯтками, сотнЯми; несметными стаЯми, как если
бы  их гнала исполинскаЯ  немаЯ бурЯ,  неслись  они  сквозь безмолвную ночь,
словно какаЯ-то  вселенскаЯ  осень срывала все звезды, как увЯдшие листьЯ, с
небесного дерева и беззвучно  сметала их  в никуда. Љак увЯдшие  листьЯ, как
снежинки в метель, неслись они, тысЯчами и тысЯчами, в зловещей тишине вдаль
и вниз,  уходЯ за лесистыми горами  на юго-востоке, где испокон веков звезды
не заходили, куда-то в бездну.
     ‚ оцепенении, хотЯ у него рЯбило в  глазах, стоЯл Љнехт, задрав голову,
глЯдЯ   полным  ужаса  и   все-таки  ненасытным  взглЯдом  в   изменившеесЯ,
околдованное небо, не верЯ глазам своим  и  все же нисколько не сомневаЯсь в
оправданности своего страха. Љак все, кому предстало это ночное  зрелище, он
думал, что видит, как шатаютсЯ,  срываютсЯ с места и падают те самые звезды,
что были так хорошо знакомы ему, и ожидал, что скоро увидит небесную твердь,
если ее дотоле  не поглотит землЯ, опустошенной и  черной. ‡атем, правда, он
понЯл то, что  не способны были понЯть другие, -- что знакомые звезды были и
тут, и  там,  и везде  еще на месте,  что звездопад неистовствовал  не среди
старых, знакомых  звезд,  а в пространстве между  землей  и  небом и что эти
падающие или  кем-то брошенные, новые, так быстро поЯвлЯвшиесЯ и  так быстро
исчезавшие светила пылали огнем несколько иного цвета, чем старые, настоЯщие
звезды.  ќто утешило его и помогло ему прийти в себЯ, но даже если в воздухе
и вихрились новые, преходЯщие, другие звезды, все  равно это было  ужасно  и
скверно, все равно это  была беда и  неурЯдица, все  равно это  исторгало из
пересохшего горла Љнехта глубокие вздохи.  Ћн оглЯделсЯ,  прислушалсЯ, чтобы
узнать,  одному  ли ему предстала эта  призрачнаЯ  картина  или ее  видели и
другие.  ‚скоре он услышал со стороны других хижин стоны, визг, крики ужаса;
другие  тоже видели это, и кричали об этом, и тревожили тех, кто ни о чем не
подозревал  или  спал;  страх  и  паника  должны были  вот-вот охватить  всю
деревню. ѓлубоко  вздохнув, Љнехт принЯл удар. …го в первую очередь касалась
эта беда, его, кудесника; его, который в известной мере отвечал за порЯдок в
небе и  воздухе.  „о сих пор он  всегда заранее  распознавал  или чувствовал
великие  катастрофы -- наводнение,  град,  большие  бури,  он предупреждал и
предостерегал родоначальниц и старейшин, предотвращал худшее, ограждал своей
отвагой и своей  близостью к высшим силам деревню  от отчаЯниЯ. Џочему он на
этот  раз ничего  не знал  наперед  и не уладил? Џочему никому  не сказал ни
слова  о темном, предостерегающем  предчувствии, которое  у  него,  конечно,
было?
     Ћн приподнЯл циновку, прикрывавшую вход в хижину,  и  тихо  окликнул по
имени  жену. Ћна  подошла,  держа  у  груди младшего ребенка, он взЯл у  нее
младенца, положил  его на солому, взЯл  руку  Ђды,  приложил палец к  губам,
призываЯ к молчанию, вывел ее из хижины и увидел, как ее терпеливо-спокойное
лицо сразу исказилось страхом и ужасом.
     --  Џусть дети спЯт,  не  надо им видеть это, слышишь?  -- прошептал он
горЯчо. -- Ќе смей никого из них выпускать,  ’уру тоже.  € сама  оставайсЯ в
хижине.  --  Ћн  помедлил,  не  знаЯ,  до  какой  степени  следует ему  быть
откровенным, выдавать  свои мысли, а потом  твердо  прибавил: -- ‘ тобой и с
детьми ничего не случитсЯ.
     Ћна сразу поверила ему, хотЯ и теперь душа и  лицо ее еще не оправились
от испуга.
     --  —то это такое? --  спросила она, снова устремив взглЯд мимо него  в
небо. -- ќто очень плохо?
     -- ќто плохо, -- сказал он мЯгко,  --  думаю даже, что очень плохо.  Ќо
это не  касаетсЯ  тебЯ  и  детей. Ћставайтесь  в хижине,  закрепи хорошенько
циновку. Њне надо пойти поговорить с людьми. ‘тупай в хижину, Ђда.
     Ћн  подтолкнул  ее  туда, тщательно  закрыл вход  циновкой, сделал  еще
несколько  вздохов,  стоЯ  лицом к  продолжавшемусЯ звездному  ливню,  затем
опустил голову, еще  раз тЯжело  вздохнул и быстро пошел сквозь ночь в глубь
деревни, к хижине прародительницы.
     ‡десь собралась уже половина деревни  -- с глухим ропотом, в оцепенелом
от страха и полуподавленном порыве отчаЯниЯ. Ѓыли женщины и мужчины, которые
отдавались  чувству  ужаса  и  близкой  гибели  с  каким-то  исступлением  и
сладострастием, одни неподвижно стоЯли, как зачарованные, другие размахивали
непослушными руками, одна женщина с пеной на губах отплЯсывала в одиночестве
какой-то  отчаЯнный и  в  то же времЯ  непристойный  танец, целыми  клочьЯми
вырываЯ  у  себЯ  длинные  волосы.  Љнехт   видел:  все  шло  полным  ходом,
одурманенные и ослепленные падающими звездами, они все уже почти помешались,
вот-вот могла начатьсЯ оргиЯ безумиЯ, Ярости  и  самоуничтожениЯ. Ќадо  было
немедленно собрать  и поддержать тех немногих, кто сохранЯл  мужество  и  не
терЯл головы. „ревнЯЯ прародительница была спокойна; она думала,  что пришел
конец света, но не сопротивлЯлась этому, встречаЯ судьбу с твердым, суровым,
почти насмешливым с виду, хотЯ и  в горьких  складках, лицом.  Ћн добилсЯ от
нее, чтобы она выслушала  его. Ћн  пыталсЯ  доказать ей,  что старые, всегда
существовавшие  звезды еще на месте, но  она не могла это  уразуметь, потому
ли, что  в глазах  ее уже не было силы убедитьсЯ  в этом,  потому ли, что ее
представление  о  звездах  и  ее  отношение  к  ним  слишком  отличались  от
представлениЯ и отношениЯ кудесника, чтобы они могли друг  друга понЯть. Ћна
качала головой, сохранЯЯ  свою храбрую ухмылку, но, когда Љнехт стал умолЯть
ее не бросать,  не  отдавать демонам опьЯненных страхом людей, она тотчас же
согласилась.  ‚округ  нее и кудесника  образовалась группа испуганных, но не
обезумевших людей, которые были готовы повиноватьсЯ тому, кто их возглавит.
     ‡а минуту до своего прихода Љнехт еще надеЯлсЯ унЯть панику собственным
примером, разумом, словом, объЯснениЯми и утешениЯми. Ќо короткий разговор с
прародительницей  показал  ему, что  он  опоздал. Ћн  надеЯлсЯ поделитьсЯ  с
другими собственным наблюдением, подарить его им, сделать его их достоЯнием,
надеЯлсЯ прежде всего убедить их, что падают под натиском вселенской бури не
сами  звезды  или, во всЯком  случае,  не  все,  надеЯлсЯ,  что, перейдЯ  от
беспомощного  страха и  удивлениЯ  к  деЯтельному  наблюдению, они  сохранЯт
стойкость.  Ќо лишь на  очень  немногих во  всей деревне, увидел  он вскоре,
можно было  оказать такое влиЯние,  да  и  прежде, чем  он  подчинил бы себе
только этих,  остальные  совсем  сошли бы  с  ума. Ќет, разумными доводами и
умными речами  тут,  как это часто случаетсЯ, ничего добитьсЯ нельзЯ было. Љ
счастью,  существовали  другие средства.  …сли  невозможно  было  уничтожить
смертельный страх, пронзив его  разумом, то можно было этот страх направить,
организовать,   придать   ему  форму  и   облик,  сделать  из   безнадежного
столпотворениЯ сумасшедших твердое единство, из неуправлЯемых, диких голосов
-- хор. Љнехт сразу  же пустил в  ход  это средство, и оно сразу же помогло.
‚ыйдЯ к людЯм, он стал  выкрикивать  знакомые всем  слова  молитвы, которыми
обычно  открывались церемонии  общего траура и  покаЯниЯ,  плач  об  умершей
родоначальнице  или  обрЯд  жертвоприношениЯ и  искуплениЯ  при  таких общих
опасностЯх, как  эпидемиЯ  или наводнение. Ћн ритмично выкрикивал эти слова,
отбиваЯ такт всплесками  рук,  и в том же ритме, крича и всплескиваЯ руками,
сгибалсЯ почти до земли, выпрЯмлЯлсЯ, снова сгибалсЯ, выпрЯмлЯлсЯ, и вот уже
еще десЯть, вот уже еще двадцать человек повторЯли его  движениЯ, а стоЯвшаЯ
рЯдом   древнЯЯ  прародительница,  ритмично   бормоча   что-то,   изображала
ритуальные телодвижениЯ маленькими  поклонами. Џриходившие  из других  хижин
тут же подчинЯлись ритму и духу церемонии, а совсем уж одержимые либо вскоре
падали замертво,  обессилев,  и лежали, не  шевелЯсь,  либо их  завораживало
хоровое бормотанье и  они отдавались ритму поклонов этого молениЯ. „ело было
сделано.  ‚место  оголтелой орды  сумасшедших  здесь  была  толпа  верующих,
готовых к жертвам  и к искуплению людей, длЯ каждого из которых было отрадой
и ободрением не замыкать в себе свой смертельный страх, не вопить от ужаса в
одиночку, а  в стройном хоре, вместе со многими,  слитьсЯ с ритмом церемонии
заклинаниЯ.  Њного таинственных сил действует в таком обрЯде, сильнейшее его
утешение -- равномерность,  удваивающаЯ  чувство общности,  а  вернейшее его
лекарство -- мера и лад, ритм и музыка.
     ‚  то  времЯ  как  все ночное небо  было еще  покрыто полчищами  звезд,
падавших беззвучным каскадом световых струй,  который еще  часа два расточал
свои большие, красноватые  капли огнЯ, ужас деревни превратилсЯ в покорность
и  преданность, в  призыв и  покаЯние, и  разбушевавшимсЯ небесам  робость и
слабость людские предстали порЯдком, гармонией культа. Ќе успел еще звездный
дождь устать  и  унЯтьсЯ, как чудо уже совершилось и  излучило свою целебную
силу,  а  когда небо стало медленно успокаиватьсЯ и  выздоравливать, у  всех
смертельно усталых участников  покаЯниЯ было такое освободительное  чувство,
что своим обрЯдом они задобрили высшие силы и привели небо опЯть в порЯдок.
     ‘трашнаЯ ночь не забывалась, о ней говорили еще всю осень  и  всю зиму,
но  говорили уже вскоре не шепотом, не заклинающе, а в обычном тоне и с  тем
удовлетворением, с  каким  оглЯдываютсЯ на  перенесенную с  честью  беду, на
преодоленную с успехом опасность. ‘маковали подробности, каждый был  поражен
этим невиданным зрелищем по-своему, каждый утверждал, что первым увидел его,
отваживались посмеЯтьсЯ над особенно испугавшимисЯ и дрожавшими, и еще долго
в  деревне сохранЯлась  какаЯ-то  возбужденность:  довелось-таки  и  кое-что
повидать, произошло большое событие, что-то случилось!
     ќтого настроениЯ  Љнехт не  разделЯл  и,  когда великое  событие  стало
постепенно забыватьсЯ и меркнуть, относилсЯ к нему тоже не так, как все. „лЯ
него   это  жуткое   происшествие  осталось  незабываемым  предостережением,
неутихающей  болью, и оттого,  что беда  миновала  и была смЯгчена шествием,
молитвой и обрЯдом покаЯниЯ, она отнюдь не была  изжита и отвращена. Џо мере
того  как  шло времЯ, событие  это приобретало длЯ  него  даже  все  большее
значение, ибо он наполнЯл его смыслом, становЯсь благодарЯ ему в полной мере
мечтателем и толкователем. „лЯ него это событие само по себе, эта диковиннаЯ
игра природы, было уже бесконечно большой  и трудной проблемой со множеством
перспектив; кто  видел  это, мог  размышлЯть об  увиденном  хоть всю  жизнь.
’олько один человек в  деревне мог бы взглЯнуть на звездный дождь  такими же
глазами и обладал длЯ этого такими же задатками, как он сам,  --  его родной
сын и  ученик ’уру, только  подтверждениЯ и поправки этого свидетелЯ были бы
ценны длЯ Љнехта. Ќо сыну он предоставил спать, и чем дольше Љнехт размышлЯл
о  том, почему он так сделал, почему при таком неслыханном событии отказалсЯ
от  единственного стоЯщего  свидетелЯ и сонаблюдателЯ, тем сильнее он верил,
что поступил хорошо  и правильно,  повинуЯсь  вещему предчувствию. Ћн  хотел
уберечь от этого зрелища свою семью, в том числе своего ученика и  товарища,
его даже особенно, ибо ни к кому не был привЯзан так, как к нему. Џоэтому он
утаил  от него звездопад, ведь,  во-первых, он верил  в благотворность  сна,
особенно молодого, а во-вторых, насколько он помнил, он, в  сущности,  уже в
тот миг, сразу же после  поЯвлениЯ небесного знаменьЯ, подумал не столько  о
сиюминутной  опасности длЯ  всех, сколько  о предзнаменовании, о  предвестии
беды  в будущем, причем беды, котораЯ никого так близко не коснетсЯ, как его
самого,  заклинателЯ погоды. —то-то надвигалось, какаЯ-то опасность исходила
из той сферы, с  которой он был свЯзан своей службой, и опасность эта, какой
бы  облик она ни принЯла, угрожала прежде всего и Явно ему самому. Ѓдительно
и  решительно встретить эту опасность, подготовитьсЯ к ней  в  душе, принЯть
ее,  но  не унизитьсЯ  перед  ней, не потерЯть  достоинства --  таковы  были
предостережение  и   решение,   которые  он   извлек   из   этого   великого
предзнаменованиЯ. „лЯ грЯдущей этой судьбы требовалсЯ зрелый  и храбрый муж,
а потому негоже было вовлекать в дело сына, заручатьсЯ  его  сочувствием или
даже только осведомленностью, ибо при самом высоком мнении о нем было все же
неизвестно, справитсЯ ли со всем этим человек молодой и неискушенный.
     ‘ын ’уру был, конечно, очень недоволен тем, что пропустил и проспал это
великое  зрелище.  Љак  бы  ни истолковывали случившеесЯ, событие, во всЯком
случае, произошло важное, и, может быть, за всю свою жизнь он больше  ничего
подобного не  увидит, ему  не довелось  быть свидетелем какого-то  чуда,  он
долго  дулсЯ за  это  на отца.  Џотом, однако, перестал  дутьсЯ, ибо  старик
вознаграждал его  еще  более  нежным вниманием  и  больше,  чем  когда-либо,
привлекал его ко  всем  делам своей  службы, Явно  стараЯсь  в  предчувствии
будущих событий воспитать  себе сведущего преемника в  лице ’уру. …сли  он и
редко  говорил  с  ним  о том звездном  дожде, то  зато он  все  откровеннее
посвЯщал  его в свои секреты, в  свои  приемы,  в свои знаниЯ  и  изысканиЯ,
позволЯл ему сопровождать себЯ и при таких вылазках, опытах и наблюдениЯх за
природой, каких он дотоле ни с кем не делил.
     ‡има пришла и прошла, влажнаЯ и  довольно мЯгкаЯ зима.  Ќикакие  звезды
больше  не падали,  никаких больших  и  необычных  событий  не  происходило,
деревнЯ успокоилась, охотники  исправно выходили на промысел,  на шестах над
хижинами в  морозную ветреную  погоду  везде  громыхали  свЯзки  подвешенных
оледеневших  шкур, на длинных гладких полозьЯх люди привозили по снегу дрова
из леса. Љак раз в короткую полосу морозов в деревне умерла одна старуха, ее
нельзЯ было  похоронить тотчас  же; несколько  дней, пока землЯ  не оттаЯла,
замерзший труп оставалсЯ у двери хижины.
     ‹ишь весна отчасти подтвердила дурные  предчувствиЯ кудесника. ‚ыдалась
на  редкость сквернаЯ, преданнаЯ луной, безрадостнаЯ весна без ростков и без
соков, луна все времЯ отставала, никак не совпадали разные приметы,  нужные,
чтобы  определить  день  сева, скудно  расцветали  дикие цветы,  безжизненно
висели  на ветках  закрытые почки.  Љнехт  был  очень  озабочен, хотЯ  и  не
показывал этого, только Ђда  и  особенно  ’уру видели, как  он  изнурен.  Ћн
совершал   не  только   обычные   заклинаниЯ,  но  и   частные,   самочинные
жертвоприношениЯ,  готовил  длЯ  демонов благоуханные,  возбуждающие  похоть
кашицы и отвары, отстриг себе бороду и  сжег ее в ночь новолуньЯ,  смешав ее
со смолой и влажной корой, что  дало густой дым. Љак можно дольше избегал он
всЯких гласных  начинаний,  общинных  жертвоприношений, шествий с  молебном,
барабанных  хоров,  как можно  дольше  старалсЯ,  чтобы окаЯннаЯ погода этой
недоброй  весны оставалась его частной заботой. ‚се  же он должен был, когда
обычный  срок  сева уже Явно истек, отчитатьсЯ  перед родоначальницей; и тут
тоже  его  ожидала  неудача.  ‘таруха,  вообще-то   дружески,  чуть  ли   не
по-матерински благоволившаЯ к нему,  не  принЯла  его, она чувствовала  себЯ
плохо, лежала в постели, поручив все дела  и заботы  своей сестре, а  сестра
эта Љнехта не  очень-то жаловала, не обладаЯ строгим, прЯмым нравом старшей,
она была склонна к развлечениЯм и забавам, и эта склонность приблизила к ней
барабанщика и шута Њаро, который умел доставлЯть приЯтные часы и льстить ей,
а Њаро  был  врагом  Љнехта. Џри первой же  беседе  Љнехт  почувствовал  эту
холодную неприЯзнь, хотЯ  ему  не сказали ни  одного  слова  наперекор.  …го
объЯснениЯ и предложениЯ, в частности предложение подождать с севом, а также
с соответствующими жертвоприношениЯми и  обрЯдами, были  одобрены и принЯты,
но старуха держалась с ним  холодно и как  с низшим, а  его желание повидать
больную родоначальницу или хотЯ бы приготовить ей лекарство встретило отказ.
Ћгорченный и как бы  обедневший,  с неприЯтным вкусом во рту, вернулсЯ  он с
этой  беседы  и  в течение полумесЯца старалсЯ на  свой лад  сделать погоду,
котораЯ позволила  бы приступить к севу. Ќо погода, часто такаЯ  согласнаЯ с
токами его души, злорадно упрЯмилась  и  вела себЯ  враждебно, ни волшба, ни
жертвы не помогали. Људеснику пришлось испить чашу до дна,  пришлось еще раз
пойти  к сестре  прародительницы, на  сей раз  это походило  уже на  просьбу
потерпеть,  дать отсрочку;  и он сразу заметил, что та успела переговорить о
нем  и  об его деле со скоморохом Њаро,  ибо при разговоре  о  необходимости
определить  день  сева  или  хотЯ   бы  назначить  общий  молебен  со  всеми
церемониЯми   старуха   всЯчески  притворЯлась   всеведущей   и  употреблЯла
выражениЯ, которые могла  услыхать  только  от Њаро,  ходившего  когда-то  в
учениках   у  кудесника.  Љнехт  испросил  еще  три  днЯ,  представил  затем
сложившуюсЯ обстановку в новом и более благоприЯтном свете и назначил сев на
первый день третьей  четверти луны. ‘таруха подчинилась и  произнесла слова,
которых  требовал в этом случае  ритуал; решение было объЯвлено деревне, все
стали готовитьсЯ к торжеству сева. € тут, когда  уже казалось, что опЯть все
наладилось, демоны снова Явили свою  немилость. Љак раз накануне желанного и
уже подготовленного  праздника сева умерла  стараЯ родоначальница,  праздник
пришлось отложить и,  назначив вместо него похороны,  готовитьсЯ к  ним. ќто
было празднество высшего разрЯда;  позади новой прародительницы, ее сестер и
дочерей  находилсЯ кудесник, облаченный  в  мантию  длЯ  великих  молебнов и
островерхую  шапку  лисьего меха,  а прислуживал  ему его сын ’уру,  который
постукивал  двухзвучной  трещоткой.  “мершей,   а  также  ее  сестре,  новой
старейшине,  были  оказаны  всЯкие   почести.  Њаро   с   подначальными  ему
барабанщиками сильно выдвинулсЯ вперед и снискал  внимание и успех.  „еревнЯ
плакала  и торжествовала, она наслаждалась  похоронным  плачем и праздником,
барабанной музыкой  и жертвоприношениЯми. ќто был длЯ всех славный день,  но
сев был  снова  отложен. Љнехт стоЯл, хранЯ достоинство и самообладание,  но
был глубоко озабочен; ему казалось, что вместе с родоначальницей он  хоронит
все добрые времена своей жизни.
     ‚скоре  после  этого   состоЯлсЯ  сев,  совершенный  по  желанию  новой
родоначальницы  с  особой  пышностью.  ’оржественно обходила полЯ процессиЯ,
торжественно бросала старуха первые горсти семЯн в общинную  землю, по бокам
шли ее сестры, несЯ кошели с зерном, откуда и брала семена старшаЯ. Љнехт не
без облегчениЯ вздохнул, когда этот обрЯд наконец кончилсЯ.
     Ќо столь празднично  посеЯнное зерно не принесло ни радости, ни урожаЯ,
это был безжалостный год. Ќачав с  возврата  к зиме и морозам, погода  в эту
весну и лето  не останавливалась  ни  перед какими каверзами  и пакостЯми, а
летом,  когда  полЯ  наконец   покрылись  редкими,  невысокими,  худосочными
всходами, пришла  последнЯЯ  и  самаЯ сквернаЯ беда  -- неслыханнаЯ  засуха,
какой не  было  испокон  веков. Ќеделю за неделей варилось солнце  в белесом
мареве, ручейки  пересохли,  от деревенского  пруда  осталось  лишь  грЯзное
болото,  рай длЯ  стрекоз и полчищ комаров,  в  сухой  земле  зиЯли глубокие
трещины,  урожай  заболевал и  высыхал  прЯмо-таки  на  глазах.  ’о  и  дело
собирались тучи, но грозы  оставались сухими, а если и брызгал вдруг дождик,
то затем целыми днЯми дул иссушающий восточный ветер, часто молниЯ ударЯла в
высокие деревьЯ,  полузасохшие верхушки которых сразу же вспыхивали и быстро
сгорали.
     --  туру, -- сказал однажды Љнехт сыну, -- дело это добром не кончитсЯ,
все демоны  против  нас. Ќачалось  все со  звездопада. „умаю. что это  будет
стоить мне жизни.  Џомни:  если  менЯ  принесут  в жертву,  ты в тот  же час
займешь мое место и первым делом потребуешь, чтобы мое тело сожгли,  а пепел
развеЯли над полЯми. “  вас будет  очень голоднаЯ зима. Ќо потом эта напасть
кончитсЯ. ‘мотри, чтобы никто не трогал  общинного семенного  зерна,  за это
надо наказывать смертью. ‘ледующий год  будет лучше, и люди станут говорить:
хорошо, что у нас есть этот новый, молодой кудесник.
     ‚  деревне царило отчаЯние, Њаро занималсЯ подстрекательством,  нередко
люди бросали угрозы и проклЯтьЯ в лицо кудеснику.  Ђда заболела и слегла, ее
трЯсли  рвота  и  лихорадка. Ќи процессии,  ни жертвоприношениЯ,  ни долгий,
надрывающий душу  бой барабанов уже не помогали. Љнехт  руководил всем этим,
такова  была  его  служба,  но,  когда  люди  разбегались,  он  оставалсЯ  в
одиночестве, ибо с ним старались не общатьсЯ. Ћн знал,  как нужно поступить,
и знал,  что Њаро уже  потребовал от родоначальницы  принести в  жертву его.
Љнехта. ђади  своей чести и  своего сына он  сделал последний шаг:  надев на
’уру  полное облачение  кудесника,  он  взЯл его с  собой к  родоначальнице,
представил как своего преемника и, сложив с  себЯ все обЯзанности, предложил
себЯ  в жертву. €спытующе и с любопытством взглЯнув на  него, она  кивнула и
сказала "да".
     †ертвоприношение состоЯлось в тот  же  день. Џришла бы  всЯ деревнЯ, но
многие лежали, страдаЯ кровавым поносом, и Ђда тоже была тЯжело больна. ’уру
в его мантии и высокой лисьей шапке чуть не свалил тепловой удар. Џришли, за
исключением больных, все уважаемые  и важные  лица,  родоначальница с  двумЯ
сестрами,  старейшины,  предводитель   барабанного  хора  Њаро.   Џозади,  в
беспорЯдке,  следовало простонародье. Ќикто не бранил старого кудесника, все
были  довольно молчаливы  и подавлены.  Ћтправились  в  лес  и  отыскали там
большую  округлую  полЯну, ее Љнехт  сам  выбрал местом обрЯда.  Ѓольшинство
мужчин захватило каменные топоры,  чтобы приготовить дрова длЯ костра. ЏридЯ
на полЯну, поставили кудесника  посредине и  образовали около него маленький
круг,   поодаль,   образуЯ  круг  побольше,  стоЯла  толпа.   Џоскольку  все
нерешительно и смущенно молчали, слово взЯл сам кудесник.
     -- џ был вашим кудесником, -- сказал он, -- Я много лет делал свое дело
как умел. ’еперь  демоны против менЯ, мне уже ничего не  удаетсЯ. Џоэтому  Я
решил принести себЯ в жертву.  ќто умиротворит демонов.  Њой сын  ’уру будет
вашим новым кудесником. Ђ сейчас убейте менЯ и, когда Я умру, точно следуйте
указаниЯм  моего сына. Џрощайте! Љто же  убьет менЯ? џ предлагаю барабанщика
Њаро, он человек длЯ этого подходЯщий.
     Ћн умолк, и никто не шевельнулсЯ.  ’уру, побагровев под тЯжелой меховой
шапкой,  затравленно  оглЯдел  круг,  рот  его отца  насмешливо  искривилсЯ.
Ќаконец родоначальница гневно  топнула ногой, подозвала кивком головы Њаро и
прикрикнула на него:
     -- ‚перед же! ‚озьми топор и сделай это!
     Њаро, с топором в руках, стал перед своим бывшим учителем, он ненавидел
его еще  больше,  чем когда-либо,  насмешливое выражение  этого  молчаливого
старого  рта  причинЯло  ему  жестокую  боль.  Ћн  поднЯл топор,  занес его,
задержал, прицеливаЯсь, в воздухе и, глЯдЯ жертве в лицо, подождал, чтобы та
закрыла  глаза. Ћднако Љнехт не сделал  этого, он  по-прежнему  держал глаза
открытыми и глЯдел на человека с топором, глЯдел почти без выражениЯ, но то,
что взглЯд его все-таки выражал, колебалось между жалостью и насмешкой.
     Њаро в Ярости отшвырнул топор.
     -- џ  этого не сделаю, -- пробормотал он, протиснулсЯ через круг важных
лиц и  затерЯлсЯ  в  толпе.  Ќекоторые  тихонько  засмеЯлись. ђодоначальница
побледнела от злости, гневаЯсь  на  негодного труса Њаро  не меньше, чем  на
этого  заносчивого кудесника.  Ћна кивнула  одному из старейшин, почтенному,
тихому  человеку,  который  стоЯл,  опершись  на  свой  топор,  и, казалось,
стыдилсЯ всей этой неприЯтной сцены.  Ћн выступил вперед, коротко и  ласково
кивнул жертве, они знали друг друга с детства, и теперь жертва с готовностью
закрыла глаза,  Љнехт плотно сомкнул  их и  немного наклонил  голову. ‘тарик
ударил  его  топором, он  упал.  ’уру, новый кудесник,  не мог выговорить ни
слова, только  жестами отдавал он необходимые  распорЯжениЯ, и вскоре костер
был сложен и  мертвец  водружен на  него.  ’оржественный  ритуал  протыканиЯ
пламени  двумЯ  освЯщенными  шестами  был  первым  действием  ’уру  на новой
должности.

        €‘ЏЋ‚…„Ќ€Љ

     ќто было во времена, когда свЯтой €ларион был еще жив, хотЯ  и пребывал
уже  в преклонном  возрасте; в городе  ѓазе жил тогда  некто €озефус ”амулюс
(Famulus <i>(лат.) --</i>  слуга.), до тридцати лет и дольше он вел обычную мирскую
жизнь и изучал  Языческие книги,  а потом,  познакомившись, благодарЯ  одной
женщине,  которую  он  преследовал,  с   божественным  учением  и  сладостью
христианских добродетелей, принЯл свЯтое крещение, отрексЯ от своих грехов и
много лет просидел у ног пресвитеров своего города, слушаЯ с особенно жгучим
любопытством  любимые  всеми  рассказы  о  жизни   в  пустыне  благочестивых
отшельников, пока  однажды, года  в шестьдесЯт три, не вступил  на тот путь,
которым шли до него свЯтые Џавел и Ђнтоний и на который  с  тех пор вступало
много  благочестивых людей.  Џередав  остаток своего имущества  старейшинам,
чтобы раздать  его  беднЯкам  общины,  он простилсЯ у  ворот  с  друзьЯми  и
перебралсЯ  из  города  в  пустыню,  из  презренного  мира  в  бедную  жизнь
подвижника.
     Њного  лет сох он под  палЯщим солнцем, стирал себе,  молЯсь,  колени о
камни и о песок, постилсЯ, дожидаЯсь  захода солнца, чтобы сжевать несколько
фиников; когда  бесы изводили  его  искусами,  насмешками и  соблазнами,  он
побивал  их  молитвой,  покаЯнием,  самоуничижением, как все  это  мы  можем
прочесть в жизнеописаниЯх блаженных отцов.  Њногими ночами  также взирал  он
недреманно на звезды, и звезды тоже соблазнЯли и смущали его, он распознавал
созвездиЯ, в  которых  когда-то  училсЯ  узнавать  истории богов  и  символы
человеческой  природы  --  это  ненавистное  пресвитерам  знание  еще  долго
донимало его фантазиЯми и мыслЯми, оставшимисЯ от его Языческой поры.
     Џовсюду,  где  в  тех  местах  голаЯ  бесплоднаЯ   пустынЯ  прерывалась
родником,  клочком   зелени,  маленьким  или  большим  оазисом,  жили  тогда
отшельники,  одни в полном одиночестве, другие маленькими братствами, как то
изображено  на  одной стене  пизанского кладбища, жили в бедности и  любви к
ближнему,  приверженцами некоей тоскливой ars  moriendi,  некоего  искусства
умираниЯ, ухода от мира и собственного "Я" и перехода к  нему. ‘пасителю,  в
царство светлого и нетленного. Џосещаемые ангелами  и бесами,  они  сочинЯли
гимны, изгонЯли демонов,  исцелЯли, благословлЯли,  как  бы задавшись  целью
возместить  земную  радость, грубость  и  похоть многих  минувших  и  многих
будущих эпох мощной  волной  энтузиазма  и  самоотверженности, экстатической
мерой  отречениЯ  от   мира.  €ные  из  них  пользовались,  видимо,  старыми
Языческими    приемами    очищениЯ,   методами   и    упражнениЯми    веками
культивировавшейсЯ в Ђзии техники одухотворениЯ, но об  этом не принЯто было
говорить,  и  эти методы, эти  упражнениЯ  по  системе  йогов  не то  что не
преподавались,  а находились под запретом, который  христианство все  строже
накладывало на все Языческое.
     ‚о  многих пустынниках накал этой  жизни  родил  особые дарованиЯ,  дар
молитвы,  дар  исцелЯть  прикосновением рук,  дар пророчества,  дар изгонЯть
беса, дар судить и  карать, утешать  и благословлЯть. ‚ €озефусе тоже дремал
некий дар, который с годами, когда его волосы побелели, достиг расцвета. ќто
был  дар слушать. …сли  к €осифу приходил брат из  какой-нибудь  обители или
какой-нибудь  терзаемый  и гонимый  совестью мирЯнин и  сообщал ему о  своих
делах,  страданиЯх, соблазнах и  прегрешениЯх, рассказывал о своей  жизни, о
своей  борьбе за добро и о своем поражении в этой борьбе или о  какой-нибудь
потере  и боли, о какой-нибудь печали, €осиф  умел выслушать его,  открыть и
отдать ему свой слух и свое  сердце, принЯть и  вобрать в  себЯ  его  беду и
заботу, отпустить  его  облегчившим  душу  и  успокоившимсЯ. Њало-помалу  за
долгие  годы  обЯзанность эта  совсем  подчинила  его себе  и сделала  своим
орудием,  ухом, которому дарили доверие. Љакое-то особое  терпение, какаЯ-то
засасывающаЯ пассивность и великаЯ  молчаливость были его добродетелЯми. ‚се
чаще  приходили  к  нему  люди, чтобы  выговоритьсЯ,  чтобы освободитьсЯ  от
накопившихсЯ  печалей,  и  иные.  даже если  им  надо было  проделать к  его
тростниковому   шалашу   долгий   путь,   не  находили  в   себе,  прибыв  и
поздоровавшись, свободы и  храбрости длЯ  исповеди,  а вилЯли  и  стыдились,
набивали своим грехам  цену, вздыхали  и долго, часами, отмалчивались,  а он
был одинаков со всеми, говорили ли они охотно или с отвращением, гладко  или
с запинками, Яростно  ли сбрасывали с себЯ  свои тайны или кичились ими. „лЯ
него все были  одинаковы, винили  ли они бога  или себЯ, преувеличивали  или
преуменьшали свои грехи и страданиЯ, исповедовались ли в убийстве или только
в  распутстве, жаловались ли  на неверную  возлюбленную  или  на  то, что не
спасли свою душу. Ћн не пугалсЯ, если кто-то рассказывал ему о своих близких
отношениЯх с демонами и был,  по-видимому,  на  дружеской ноге с чертом,  не
досадовал, если кто-то говорил  долго и  многословно,  но Явно умалчиваЯ при
этом о главном, не выходил из терпениЯ, если человек обвинЯл себЯ в бредовых
и  выдуманных грехах. ‚се жалобы, признаниЯ,  обвинениЯ  и муки  совести,  с
которыми  ЯвлЯлись  к нему,  входили  в  него,  казалось, как  вода  в песок
пустыни,  казалось,  он  не имел о  них никакого суждениЯ  и не  испытывал к
исповедовавшимсЯ  ни  презрениЯ, ни  сочувствиЯ,  и тем не  менее, или, быть
может, именно  поэтому,  всЈ,  что ему  поверЯли,  казалось не брошенным  на
ветер, а преображенным, облегченным  и  разрешенным благодарЯ  тому, что это
сказано и услышано. ‹ишь изредка увещевал он и предостерегал, еще реже давал
советы, а тем более приказывал; это,  казалось,  не было его обЯзанностью, и
говорившие  тоже, казалось, чувствовали,  что это  не  его  обЯзанность. …го
обЯзанностью   было  будить  и  принимать   доверие,  терпеливо   и  любовно
выслушивать,  помогаЯ тем  самым окончательно  сложитьсЯ  еще не сложившейсЯ
исповеди, его обЯзанностью было побуждать все, что  скопилось или затвердело
в душе, излитьсЯ, вылитьсЯ, чтобы принЯть это в себЯ и облечь в молчание. „а
разве что в конце  каждой  исповеди,  ужасной или невинной, сокрушенной  или
тщеславной, он  велел исповедовавшемусЯ стать  рЯдом с  ним на колени, читал
"Ћтче наш" и, прежде чем отпустить его, целовал его в лоб. Ќалагать епитимьи
или  кары не  входило  в  его  обЯзанности,  не  чувствовал  он  себЯ  также
уполномоченным  отпускать  грехи,  как настоЯщий  свЯщенник, ни  судить,  ни
прощать вину не было его делом. ‘лушаЯ и понимаЯ, он,  казалось, брал  часть
вины на себЯ, помогал нести ее бремЯ. •ранЯ молчание, он, казалось, погружал
куда-то услышанное, передавал  его прошлому. ЊолЯсь после исповеди вместе  с
пришельцем, он, казалось, принимал  его в  братьЯ,  признавал в нем  равного
себе.  –елуЯ  его, он, казалось,  благословлЯл его  скорее  по-братски,  чем
по-свЯщеннически, скорее ласково, чем торжественно.
     ‘лава о  нем  распространилась  по  всем окрестностЯм  ѓазы, его  знали
далеко  кругом  и   порой  даже   упоминали  вместе  с  уважаемым,   великим
исповедником и  отшельником „ионом  Џугилем, чьЯ слава, впрочем, была уже на
десЯть лет старше и основывалась на совершенно других способностЯх, ибо отец
„ион был знаменит как раз тем,  что души доверившихсЯ ему разгадывал Ясней и
быстрей, чем их речи, благодарЯ чему нередко поражал медлившего с исповедью,
без обинЯков называЯ ему его еще утаиваемые грехи. ќтот сердцевед, о котором
€осиф слыхал сотни удивительных историй и с которым сам никогда не осмелилсЯ
бы  сравнить себЯ, был также боговдохновенным наставником заблудших, великим
судьей,  карателем  и  распорЯдителем:  он   налагал  епитимьи,  предписывал
самобичевание и паломничество, занималсЯ  сватовством, заставлЯл  враждующих
миритьсЯ, и его авторитет не  уступал авторитету какого-нибудь епископа. †ил
он неподалеку от Ђскалона, но просители приходили к  нему даже из €ерусалима
и еще более отдаленных мест.
     Џодобно большинству пустынников  и подвижников,  €озефус ”амулюс прошел
через долгие  годы страстной  и  изнурительной  борьбы.  •отЯ он  и  оставил
мирскую жизнь, хотЯ и роздал свое имущество, бросил свой дом и покинул город
с его земными радостЯми, он все же должен был взЯть с собой самого себЯ, а в
нем были все порывы  тела и  души, которые могут ввергнуть человека в беду и
соблазн. ‘начала он боролсЯ  с телом, он был суров и жесток  с  ним, приучил
его к жаре и холоду, к голоду и жажде, к рубцам и мозолЯм, пока оно медленно
не  увЯло,  не высохло, но даже и в тощей  оболочке  аскета  тело это иногда
неожиданно и  позорно дразнил  ветхий Ђдам безумными желаниЯми  и прихотЯми,
мечтами и наваждениЯми; известно ведь,  что тем, кто бежит от мира и каетсЯ,
дьЯвол уделЯет особое  внимание. Љогда  затем  его  стали навещать  искавшие
утешениЯ и нуждавшиесЯ в  исповеди, он с благодарностью увидел в  этом  знак
милости  божьей  и одновременно  почувствовал, что его  подвижническаЯ жизнь
стала легче:  она  получила смысл  и содержание,  выходившие за  пределы его
самого,  он был  облечен неким саном,  мог служить  другим или  служить богу
орудием  длЯ  привлечениЯ  душ.  ќто  было  чудесное,  поистине  возвышающее
чувство.  Ќо  в дальнейшем выЯснилось, что  и  бла